"Любовь, страсть, ненависть" - читать интересную книгу автора (Коллинз Джоан)

Глава 8

Гидра, Греция,1944 год

Он был злым, ужасно злым, но сам Николас не мог припомнить, был ли он когда-нибудь другим. Его тело было невероятно худым, кожа оливкового цвета туго обтягивала скулы, живот запал, и ребра проглядывали сквозь ветхую рубашку.

Он стоял на выжженной траве холма, венчающего остров Гидра, а одетый в черное монах заунывно читал молитвы. Море было похоже на темно-голубое зеркало, вдалеке, там, где была Греция, в легкой дымке виднелись Пелопоннесские горы. Тело последней из его младших сестер наконец-то обрело покой в скорбной могиле. Мать тяжело опиралась на него, ее маленькая фигурка была одета в траур, а глаза покраснели от бесконечных слез.

Но Николас Станополис не заплачет. В свои шестнадцать лет он уже был главой семьи. Прошло чуть менее года с тех пор, как его отец вместе с восемью другими греческими рыбаками, обвиненными в оказании помощи партизанам в горах, был жестоко убит. Николас никогда не забудет тот ужасный день.

Внизу, в порту, где лениво покачивалось несколько лодок, легонько натягивая удерживающие их веревки, он видел, как в центре площади с остервенением избивали несколько человек, нанося им удары прикладами винтовок и превращая их лица в кровавое месиво. Всех жителей Гидры заставили смотреть на эту расправу, а потом еще и на расстрел. Но ужаснее всего было то, что зверствующие итальянские солдаты и многие другие их приспешники, казалось, получают животное удовлетворение, наблюдая, как умирают эти несчастные. Между собой солдаты шутили и смеялись, пока их жертвы корчились в агонии.

Сбившись в неровный круг, жители Гидры наблюдали за происходящим. Здесь было около трех сотен женщин в черных платках, причем молодые почти не отличались от старых – настолько истощенными и слабыми стали они от недостатка пищи и жестокого обращения оккупировавших остров солдат. Несколько малышей носились вокруг, и даже кошмар войны не мог помешать их игре. Десятки взрослых застыли на месте от ужаса, а кучка беззубых стариков, покачивая морщинистыми головами, наблюдала за казнью со спокойствием, которое было результатом их долгой жизни и бесполезности сопротивления.

Николас обнял мать, пытаясь поддержать и утешить ее. Она оперлась на него, подавленная горем. Ей было всего тридцать четыре года, а выглядела она на все шестьдесят, состарившись от страха и мук, видя, как страдают и умирают ее дети; К груди она прижимала своего самого маленького ребенка, девочку, которая весила не более двенадцати фунтов, хотя ей было уже около года. Молока из сморщенных грудей Мелины было явно недостаточно, чтобы она долго продержалась.

Достать пищу в деревне было тяжело. Ни коз, ни свиней, ни даже ослов – ничего не было, и сельские жители существовали только за счет того, что им удавалось выловить в море.

В течение года в муках и страданиях умерли последний брат и последняя сестра Николаса, а вместе с ними и треть детей острова.

Жители Гидры были простым, но гордым народом, привыкшим упорно работать, и остров в течение нескольких сотен лет щедро благодарил их за это. Они были настолько решительны и физически выносливы, что Гидра оказалась единственным греческим островом, никогда ранее не бывшим под вражеской оккупацией. Сто лет назад даже турки оказались не в состоянии покорить его.

Немцы разворовали все запасы продовольствия, чтобы прокормить свой африканский корпус. Они забрали весь уже собранный хлеб, перерезали всех овец и коз и причинили огромный вред оливковым рощам и фруктовым садам. Нацисты воевали и не испытывали никакого сострадания к голодающим женщинам и детям.

Когда в 1941 году немцы покинули остров, в гарнизоне Гидры появились итальянцы. Этот малонаселенный остров имел всего одиннадцать миль в длину и считался такой глухоманью, что сюда ссылали отбросы итальянской армии. Мужланы с Сицилии и из Неаполя, до войны не умевшие даже читать, теперь издавали приказы, руководили островом и, пользуясь своей абсолютной властью, терроризировали население острова гораздо больше, чем это делали немцы.

Бенито Муссолини был для них «бог и царь». Неважно, что он был закомплексован из-за своего маленького роста и требовал, чтобы на официальных фотографиях его снимали только снизу; все идиоты в итальянской армии слепо боготворили своего дуче.

Воспоминания Николаса об ужасной смерти его отца были прерваны резким криком матери. Маленький гробик с телом малышки опустили в могилу, и она упала на землю, не в силах вынести этого горя. Четки выскользнули из ее ослабевших рук, когда священник низким голосом предложил ей взять лопату, чтобы бросить первый ком сухой земли на крошечный деревянный ящик.

Плача от сострадания, три женщины помогли причитающей Мелине подняться на ноги. Голос священника зазвучал вновь, несмотря на рыдания женщин. Он уже настолько привык к горю, что перестал реагировать на страдания своих голодных односельчан. Священник не смог бы сосчитать всех детей, которых ему пришлось похоронить за последние два года. Бедная жена Станополиса потеряла уже четверых, да еще и мужа. Но у нее, по крайней мере, остался еще один мальчик, шестнадцати лет, хоть и очень худой, но высокий и не лишенный энергии молодости. Все-таки у Мелины было на кого положиться; поймав на себе полный пренебрежения взгляд, священник инстинктивно почувствовал, что этот мальчик выживет. Он поспешил закончить привычный обряд и увидел, как его паства устало поплелась прочь.

Почти вдвое согнувшись от горя, Мелина в сопровождении трех женщин и Николаса медленно направлялась под защиту холодных каменных стен своего маленького домика, расположенного на вершине холма. Маленькая группка присутствовавших на похоронах стала подниматься по крутой, вымощенной булыжником дороге одной из узких извилистых улиц. Они вошли в темноту закрытого ставнями дома Станополиса. Женщины суетились вокруг Мелины, а Николас пошел к себе в комнату. Глаза щипало от жгучих слез, которые он тщетно пытался скрыть от своей матери.

Открывая растрескавшиеся голубые ставни навстречу красоте оливковых и миндальных деревьев, росших у него под окном, Николас думал о мести. Мстить итальянцам, мстить немцам. Но больше всего мстить начальнику итальянского гарнизона, этой жирной свинье, которая правит сейчас на Гидре, забыв о справедливости и милосердии; местные жители прозвали его «боров».

Николас в нервном возбуждении перебирал полупрозрачные желтые четки матери, которые он подобрал возле могилы, принес назад и держал теперь в своих руках. Он наклонился и взглянул на вершину холма, туда, где были расположены все знаменитые особняки восемнадцатого века, построенные богатыми судовладельцами. «Боров» выбрал для своей официальной резиденции самый красивый и богатый.

Именно он был причиной многочисленных последних казней, он был причиной смерти его отца, его братьев и сестер. Николас думал о нем, как о грязном, развратном, продажном подонке, как о маленькой копии Муссолини. Когда он гордо расхаживал, выставляя напоказ свою нелепую опереточную форму, изобилующую золотыми галунами и ворованными сверкающими медалями, все жители тихонько смеялись над ним и его приземистой толстой фигурой. На его изысканной, построенной в неоклассическом стиле вилле, в саду, среди буйно растущих виноградных лоз, оливковых деревьев и сосен было собрано все то, что он украл из десятка самых богатых особняков острова Гидра и из легендарных храмов на соседних островах Спетсай и Игина. Редчайшие картины, гобелены, скульптуры и мебель восемнадцатого века, которые можно было встретить еще разве что в Версале, заполнили виллу, и «боров» гордо заявлял, что эти экземпляры – лучшие во всей Греции. Некоторые из наиболее удачливых поселян работали у него садовниками, поварами и слугами.

Электра Макополис была одной из них. Она была одного возраста с Николасом, и, сколько он себя помнил, она жила рядом с его семьей. Иногда ей удавалось вынести из «крепости» начальника гарнизона булку, немного фруктов или остатки мяса. От ее семьи никого не осталось, поэтому она всегда делилась украденным со Станополисами. Немцы отправили ее отца в рабочий лагерь в Германии, а мать вскоре умерла от голода. Молодой итальянский офицер, не совсем лишившийся сострадания, услышал об ужасном положении несчастной девушки и нашел ей место во «дворце», где она выбивалась из сил, полируя мрамор, чистя мебель и моя полы. Электра подробно рассказывала Николасу все, что знала о «дворце» и о тех зверствах, которые чинил «боров».

Раздался легкий стук в дверь, и на пороге появилась Электра.

– Николас, – прошептала она, – я принесла тебе кусочек пирожного и горячий кофе.

Кофе! Как же ей удалось его раздобыть? Николасу не хотелось спрашивать. Она украла его с виллы «борова», прекрасно понимая, что если ее поймают, то серьезно накажут. Он одним глотком выпил горькую жидкость и с жадностью проглотил кусочек медового пирожного.

Они выглянули в окно, и Электра провела рукой по взъерошенным волосам Николаса. Он попытался улыбнуться. Он любил ее, а она любила его. Все было очень просто. Их семьи давно уже знали, что однажды они породнятся благодаря браку Николаса и Электры. И теперь это неизбежно должно было произойти.

– Прошлой ночью он показывал кино, – прошептала Электра. – Некоторые прокрались в операторскую, чтобы посмотреть. О, Николас! – Ее прелестное лицо пылало от возбуждения. – Это было так прекрасно – ты даже представить себе не можешь, какой это был замечательный фильм. Американский, конечно, там была такая маленькая прелестная девочка с локонами, она танцевала и пела. Такая крошка – лет шести или семи, – но такая смышленая и милая. Жаль, что ты не видел этого. Тебе бы фильм обязательно понравился, Николас, я знаю, как ты любишь кино.

Николас страстно любил кино. Перед войной он ходил в кинотеатр под открытым небом смотреть на своих кумиров. Он был зачарован магией великолепных режиссеров Альфреда Хичкока и Джона Форда, он изучал их метод, время от времени возвращаясь к их работам.

Но теперь для жителей деревни фильмов не существовало. Теперь их можно было увидеть только наверху, во дворце: «борову» каким-то образом удавалось доставать последние новинки Голливуда.

Электра посмотрела на Николаса. Его взгляд был прикован к цитадели начальника гарнизона. Казалось, она пылает в огне: заходящее солнце окрасило мрамор ее стен в цвет крови; и ненавистный всем итальянский флаг спокойно развевался под легким ветерком.

Они оба думали об отвратительном изверге, обосновавшемся в этом доме. Садист, который регулярно посылал на казнь ни чем не повинных людей, который ради удовольствия подвергал их пыткам и все время копил награбленное добро.

– Он, наверное, занят сейчас тем, что отъедает свою уродливую рожу. – Голос Николаса был полон ненависти. – Жрет мясо, пьет вино и размышляет, какое кино будет смотреть сегодня вечером. Кровожадное чудовище. Его нельзя оставлять в живых.

– Николас, угадай, кто сделал этот фильм? – Электра попыталась сменить тему. Николаса невозможно было остановить, когда он начинал говорить о «борове». Казалось, его преследует какая-то навязчивая идея, связанная с этим человеком.

– Это мой американский дядя, помнишь его? Который поехал туда еще давно, до нашего рождения, и который теперь так преуспел. – Ее лицо сияло от гордости. Раньше мать Электры часто говорила ей о своем старшем брате, дерзком молодом человеке, который всегда отличался честолюбием и хотел покинуть Грецию, чтобы добиться успеха за океаном. И он, в конце концов, победил.

– Спирос! – гордо сказала она. – Спирос Макополис. Я узнала его имя в самом начале фильма. Это было написано огромными буквами: «Постановка Спироса Макополиса». Разве это не прекрасно? – На ее лице сияла улыбка. – Он с Гидры, Николас, и он ставит фильмы в Голливуде. – Электра наклонилась к нему, и ее пальцы нежно погладили его по лицу. – Если он смог сделать это, то и ты сможешь.

– Когда-нибудь, когда закончится эта война, мы вдвоем поедем в Голливуд и я сделаю там такие прекрасные фильмы, что весь мир захочет увидеть их, – с горечью произнес Николас. – Но не раньше, чем умрет эта злобная свинья. – И в его голосе прозвучала дикая ненависть. Он опять посмотрел на усадьбу и подумал о смерти «борова», о том, что только глупцы могут недооценивать гордость греков.

Это был очень веселый вечер. Фильм – последняя новинка киностудии «Коламбиа пикчерс» – был просто великолепен, а исполнительница главной женской роли – просто восхитительна: пышная блондинка, выглядевшая не старше восемнадцати лет. Начальник гарнизона и его адъютант майор Волпи нашли ее такой привлекательной, что еще долго с удовольствием вспоминали ее волшебное очарование.

Вино было просто превосходным, «Шато-Лафит» 1929 года, два ящика которого на прошлой неделе обнаружили в подвале одного из особняков Гидры.

Начальник гарнизона расстегнул золотые пуговицы тесной для него голубой формы, потянулся и зевнул. Он любовался своим отражением в узком позолоченном зеркале восемнадцатого века, которое висело на стене в туалетной комнате, освещенной необычайно мягким светом. Вне всякого сомнения, у него прекрасная фигура. Ее схожесть с фигурой его идола Муссолини, казалось, стала еще больше после того, как он полностью обрил себе голову и до мельчайших подробностей скопировал форму дуче. Надетая сейчас на нем форма была сшита из лучшего габардина и производила огромное впечатление на окружающих. Он заказывал ее лучшему греческому портному острова.

Не важно, что форма, которую он должен был носить как начальник гарнизона Гидры, была желтовато-серого цвета. Глупые местные жители не знали никого выше его званием, впрочем, как и его солдаты, за исключением Волпи, который был более чем хорошо «подмазан», а остальные были просто стадом баранов.

Начальник гарнизона расстегнул тяжелую золотую пряжку своего широкого кожаного ремня, снял китель и рубашку и бросил их на обитое парчой кресло в стиле Людовика XV.

Лампа с персиковым абажуром, стоявшая на гардеробе, озарила его лицо мягким приятным светом. Он с восхищением улыбнулся своему отражению, и его маленькие, заплывшие жиром глазки превратились в узкие щелочки. Ему нравились и бритая круглая голова, и чувственные губы, и решительный подбородок, впрочем, так же, как и волосатая грудь колесом, и мощные мышцы предплечья.

Единственное, что ему не нравилось в своей внешности, это толстый шрам, проходивший через основание адамового яблока гладкой линией длиной в восемь сантиметров. Он прятал его под высоким воротником формы. На Гидре ходили слухи, что кто-то пытался убить его и несколько недель он находился между жизнью и смертью в одном из парижских госпиталей. И только помощь лучшего во Франции специалиста-ларинголога спасла его жизнь и связки. Теперь он мог говорить только неприятным дребезжащим шепотом, что усиливало ужасное впечатление от его внешности.

Он осторожно прикоснулся к шраму. Они так и не смогли найти ту девчонку, которая его же бритвой перерезала ему горло и оставила умирать на холодном мраморном полу в ванной.

После того как эта сучка пыталась убить его, он выжил лишь благодаря своей огромной физической силе и желанию жить. Но, даже несмотря на то что хирург проделал тончайшую операцию и спас ему жизнь и голос, Умберто Скрофо не будет удовлетворен до тех пор, пока не найдет ту девчонку, которая чуть не убила его, и не отплатит ей за ее преступление в тысячекратном размере.