Джон МАКДОНАЛЬД БЛЕДНО-СЕРАЯ ШКУРА ВИНОВАТОГО

Глава 1

В предпоследний раз я видел Таша Бэннона живым в тот самый день, когда после почти шестинедельной возни заставил новенький катерок бегать так, как мне того хотелось.

Собравшись в испытательный пробег, я проявил признаки одной нашей современной болезни: нельзя просто взять и проехаться в автомобиле, на катере, полетать на самолете, обязательно надо выбрать место назначения.

Тогда чувствуешь себя целеустремленным.

Итак, ранним утром спокойного, тихого, безоблачного дня я погрузил на крошку «Муньекиту» ящик со льдом из своих корабельных запасов на «Лопнувшем флеше», запер «Флеш», прыгнул в новую игрушку и, поскольку казалось, будто какой-никакой слабый бриз дует с юго-запада, высунул нос из фарватера для проверки, нельзя ли пойти на север в открытом море. Длинные, неторопливо колышущиеся вверх-вниз серо-зеленые донные волны подымались всего на пять дюймов, поэтому я на милю отошел от пляжа и принялся поигрывать с частотой оборотов мотора и с расходомером горючего, пока лодка не побежала как следует, не зазвучала как следует, а каждый мотор с задним приводом мощностью сто двадцать лошадиных сил не заработал лишь на волосок ниже трех тысяч оборотов. Потом переключил управление на маленький автопилот «Колмек», взял курс на муниципальное казино Лодердейла и засек время.

Одна из хлопотливых маленьких прелестей нового судна — с иголочки нового или купленного из вторых рук — это ваше стремление добиться оптимального соотношения между расходом горючего и пройденным расстоянием. Предупреждаешь себя о возможности остаться в один прекрасный день на бобах, когда придется ползти в порт на оставшейся в лучшем случае чайной чашке бензина. Поэтому очень приятно узнать, при каком количестве оборотов будет минимум шансов израсходовать его досуха.

Но, как со всеми мерами предосторожности почти в любой области человеческой деятельности, потрудившиеся это проверить зануды имеют наименьшую вероятность когда-либо столкнуться с такой щекотливой проблемой. Береговую охрану снабжают работой те, кто никогда этого не выясняет.

Лодка двигалась вверх по восточному побережью Флориды к Броуард-Бич, где я присмотрел ее на распродаже имущества, устроенной одной юридической фирмой. Принадлежала она техасцу по имени Кейд, которому где-то на Багамах изменило счастье.

Забавная вещь — названия судов. Когда я вел лодку назад в Байя-Мар, на корме у нее красовалось название «Муньекита», выведенное белыми четырехдюймовыми буквами на красивом голубом фоне цвета Гольфстрима. «Куколка» по-испански. Как-то вечером Мейер, Ирв Дейберт, Джонни Доу и я сидели, пытаясь придумать название, подходящее к «Лопнувшему флешу». Флешик? Обратный стрит[1]? Проходная карта? Договорная ставка? Забыл, какое мы сочли наилучшим, так как, явившись его менять, я взглянул на уже имевшееся, признал подгонку к названию материнского корабля милой, но пустяковой причудой и удовольствовался прежним. Она была «Куколкой», начала обретать в моем сознании индивидуальность, вполне могла возмутиться любым другим именем, надуться и нахлебаться воды:

Я включил морской радиоприемник-УВЧ, настроился на коммерческие частоты и попытался найти что-нибудь не похожее на умиротворение собачьей свары в университетском женском клубе грохочущими литаврами и барабанами. Я не отрицаю, что это музыка. Разумеется, музыка, стилизованная для сопровождения обрядов половозрелых тинейджеров и поэтому столь же далекая от меня, как «Баю-бай, поскорее засыпай». Частотно-модулированное радиовещание было великой вещью, пока обслуживало узкий сектор грандиозного американского рынка. Но, обретя коммерческий успех, пренебрегло звуком, испоганило стерео, так что приходится хорошенько обшаривать всю шкалу, чтоб найти что-нибудь, кроме подделки под фолк, рики-тики-рока и сахарного сиропа, который крутят в лифтах, на автовокзалах и «У Хауарда Джонсона»[2].

Я уже приготовился сдаться, как вдруг обнаружил, что какой-то симпатичный чудак или некто, по ошибке схвативший не ту пленку, крутит Кола Портера в исполнении Дейва Брубека[3]. Я поймал его как раз в тот момент, когда он нежно и мягко начал «Лав фор сэйл», потом деликатно уступил место Десмонду, вступившему в остроумный диалог с Джо Морелло.

Напомнив себе, что пиво без десяти восемь утра пьют только самые низменные типы, я, стоя в переднем отсеке, откупорил бутылку «Карта Бланка» и облокотился на сизо-голубую обшивку фордека, высунувшись в центральный проем, над которым укрепил подвесной ветровой щит.

Итак, я направлялся повидать старину Таша после очень долгой разлуки. Ветер бил мне в лицо, как счастливому псу, выглядывающему из окна автомобиля. За катером тянулся прямой и ровный пенный след. Моторы работали с абсолютной синхронностью. Я чувствовал медленное колыхание еле заметной зыби. Безоблачное небо начинало сиять, море засверкало. Можно было разглядеть пигмейские фигурки на пляже у Си-Ранч. Даже после вложения капитала в игрушку у меня оставался надежный запас в тайнике на борту «Лопнувшего флеша», стоявшего в эллинге Ф-18 в Байя-Мар.

Тянулось прекрасное, долгое, жаркое и ленивое лето, блаженное время доброй рыбалки, старых друзей, новых девушек, смеха и болтовни.

Холодное пиво, хорошая музыка, есть куда пойти.

Вот так Они вас и приканчивают. Так Они вас и ловят. У счетчика счастья обязательно должен быть предупредительный звоночек, чтобы всякий раз, когда стрелка взлетит чересчур высоко, раздавалось тревожное динь-динь. Ныряй, парень. Слишком уж ты сияешь, чересчур заметен. Один из Них уже залег в укрытии, определил направление ветра, поймал тебя в перекрестье прицела. Это так часто случается, что, пожалуй, пора мне быть наготове.

Я увидел справа водонапорную башню сразу за Оушн-Ридж, ориентир, отмечающий почти ровно тридцать миль к северу от муниципального казино, и время составило шестьдесят две минуты. Я записал его вместе с расходом горючего. Позже займусь математикой, выразив все в таком виде, как мне легче запомнить: статутных миль на галлон при иксе оборотов в минуту.

Ветер свежел, сворачивал к югу, и, хотя мне по-прежнему было приятно, я решил, что долго не выдержу, и вошел через Бойнтонскую бухту в озеро Уорт. Огоньки индикаторов по-прежнему оставались зелеными, но слишком долго поддерживать постоянную скорость — не самое лучшее на белом свете, поэтому, как только передо мной открылся хороший прямой и свободный путь вверх, я прибавил обороты до четырех тысяч двухсот, дойдя, по моей оценке, до сорока пяти миль в час. Прикинул, что при желании можно дойти до пятидесяти, понадеявшись никогда не попасть в порождающий такое желание переплет. Продержав лодку на этой скорости пять-шесть минут, сбросил обороты до минимума, чтобы с учетом массы брутто в данный момент просто держать нос над водой. Это все же не парусник, на котором я чуть не отправился проверять, нельзя ли дойти до Нассау раньше Уинна, Бертрама и прочих субъектов, которые совершают тридцатифутовые прыжки, а как только ты плюхнешься в воду, исполняют на твоей спине пьесы для концертино, прощупывают почки, суют тебе в зубы боксерский резиновый предохранитель. Для такого пробега крошку «Муньекиту» пришлось бы превратить в гоночную машину с каждым двигателем мощнее на сотню лошадиных сил, с особыми маховиками и гораздо большим количеством распорок и скреп для установки всех этих моторов, после чего она не годилась бы ни на что больше.

Вдобавок однажды меня уговорили выйти на паруснике. Вы, может быть, усомнитесь, что это ненамного забавней попыток прыщавого похмельного ковбоя удержаться на длиннорогом быке на родео в облаках пыли, но ощущение близкое.

Подойдя к заливу северней Броуард-Бич, пришлось вытащить карту и посмотреть, у какой отметки надо выйти из фарватера, чтобы попасть в устье Шавана-Ривер. Итак, во вторник в половине одиннадцатого утра или чуть позже я подошел к длинному, словно палец, пирсу лодочной станции Бэннона, накинул линь на сваи и заглушил моторы.

Взобрался повыше на опалубку причала и огляделся. У Бэннона швартовался десяток лодок с подвесным мотором, вдвое меньше моторных парусников, два маленьких прогулочных судна, на слипах[4] аккуратными рядами стояла дюжина плавучих домов, которые сдавались в аренду, фибергласовых, белых с оранжевой полосой. Я увидел, что он поставил ангар, о котором рассказывал мне в последнюю встречу, года полтора назад. В ширину по пятнадцать отсеков, три ряда в высоту. Грузоподъемник мог поставить туда на месячное хранение сорок пять лодок, но заполнен был только нижний ряд и наполовину средний.

Вверх по реке от его участка и на другой стороне, где во время моего последнего визита было сплошное болото, виднелись протянувшиеся на милю и больше приземистые светлые, нежилые с виду постройки. Рядом на стоянке поблескивали автомобили.

Рядом с маленьким зданием пристани и стоявшим параллельно реке и шоссе 80Д, примерно в сотне футов от того и другого, белым блочным бетонным мотелем с красной черепичной крышей никого не было видно. Я вспомнил рассказ Таша о его намерении расширить мотель с десяти номеров до двадцати. «Сейчас мы с Джанин и с тремя ребятишками занимаем два номера, так что можем сдавать всего восемь, и не могу тебе даже сказать, Трев, сколько народу приходится заворачивать».

Лежали панели для десяти дополнительных номеров, примерно три секции были сложены на высоту плеча, но поросли какой-то дикой зеленой виноградной лозой, которая проползла вдоль стены на пятнадцать футов, свесив усики вниз.

Несколько свай на причале покосилось. Флажки на пристани выцвели, стали серыми, обтрепались на ветру до лохмотьев.

— Эй! — завопил Таш. — Ну и дела! Эй, Макги!

Вывернув из-за угла мотеля, он несся ко мне галопом, смахивая на першерона. Крупный мужчина. Почти с меня ростом и вполовину объемом.

Очень давно и очень далеко мы с ним играли в одной футбольной команде. Брэнтли Брекенридж Бэннон, фулбэк[5], второй состав. Он был бы в первом составе, если б быстрей разбегался, потому что, когда разбегался, остановить его было трудно. Сначала его называли Би-Би, потом сокращенно Биб, а в том сезоне вдруг прозвали Ташем. Он был абсолютно не способен ругаться. Самое большее, что мы когда-либо от него слышали, даже в самых гнусных, несчастных, мучительных обстоятельствах, это невнятное: «Будь ты неладен!"

Потом на одной игре мы попробовали приспособиться к его медленному старту. Его поставили справа, откуда он при броске должен был бежать налево за куотербэка, который быстро сделал несколько шагов назад, не сумел отдать пас отклонившемуся вправо боковому, крутнулся на месте и всадил мяч прямо в живот Бэннону. Я в то время был нападающим на левом краю, и при первой попытке лайнбэкер почуял пас, рванул вперед, увидел происшедшее и в подкате врубился плечами Бэннону в коленки.

При второй попытке Бэннон прибавил жару, но не было никакой возможности где-нибудь пробиться, и, пока он крутился вдоль линии в поисках дыры, которую в конце концов отыскал, его свалили.

При третьей попытке нам надо было набрать шесть очков, отставая на четыре. Он хорошо стартовал. Мы как следует поднажали и очистили для него большую дыру. Но, прорываясь в дыру, он слишком увлекся жонглированием, перекатывая мяч от подбородка на грудь, к плечу, в ладонь, забыл поберечься, и его сбили сбоку, а мяч влетел прямо в руки центральному за щитнику противника, который после продолжительной паузы смекнул, что у него в руках настоящий футбольный мяч, и пустился веселым тяжеловесным галопом, пока его не схватили сзади. Бэннон, стоя на коленях, сорвал с себя шлем, грохнул оземь, поднял взор к небесам и прокричал: «Тьфу!»

Когда на следующей игре дела у него пошли плохо, примерно четверо из нас завопили: «Тьфу!» С тех пор и навеки он стал Ташем[6].

Потом он перешел в таклеры, провел в команде АФЛ четыре года и на протяжении двух из них, уже женившись на Джанин, копил деньги. Ущемление нерва шейного позвонка превратило его в страхового агента, вполне преуспевающего, потом это ему опротивело, и он стал продавать плавучие дома, а потом купил эти десять акров на Шавана-Ривер, где принялся воплощать в жизнь Американскую Мечту.

После ритуального взаимного похлопывания по спине и плечам наши приветствия утонули в приближавшемся низком скрежещущем реве. Три огромных оранжевых «Евклида», с верхом нагруженные сырой известковой глиной, подняли массивными шестифутовыми резиновыми покрышками тучи пыли, которая поплыла к северу над пальмами и карликовыми соснами по другую сторону от местного шоссе. Тогда я заметил, что асфальтовое покрытие исчезло, а дорога расширилась.

— Тут вокруг нас кое-что улучшается, — мрачно пояснил Таш. — Будет по первому классу. Скоро. — Он глянул на восток вслед слабевшему реву огромных грузовиков. — Не нравится мне, как они тут шныряют. Джанин сейчас должна возвращаться из города. Есть несколько нехороших мест, где она может встретиться с ними. Ей приходится шоферить больше обычного с тех пор, как школьный автобус не может сюда проехать.

— Почему не может?

— Потому что им нельзя ездить по официально закрытым дорогам, вот почему. — Он посмотрел на свой берег. — Как ты сюда пришел? «Флеш» не проведешь вверх по реке при таком приливе.

— Да ведь было хорошее глубокое русло?

— Пока не проделали кучу дноуглубительных работ и не подняли уровень реки вверху. Сейчас первые полмили от залива до меня совсем плохие. Обещают промыть, да не говорят когда.

Мы пошли, и я показал ему «Муньекиту». Заболевание уроженцев канзасских степей морской лихорадкой дает адскую смесь, а случай Таша был очень тяжелым. Он осмотрел специально установленные дизельные моторы ОМС, выслушал мои разъяснения о причинах отказа от выбранных первым владельцем «Крайслер-Вольво», заинтересовался особой конструкцией панели «Телефлекс» и системы управления.

Я сознавал, что слишком много говорю. У меня дела шли хорошо. А моему другу Ташу Бэннону мир корчил довольно кислую мину. На покое его широкое, тяжелое веснушчатое лицо обвисло. В таких случаях всегда говоришь слишком много. Небольшой бриз утих, полуденная октябрьская жара тяжело навалилась. При температуре 95 градусов и влажности 95 процентов пот льется градом.

И мы пошли в мотель, сели в алькове на кухне под шумно грохочущим перетрудившимся маленьким оконным кондиционером, пили пиво, и Таш сообщил, что у Джанин все отлично, у мальчиков все отлично, а потом поговорили о том, про кого он слышал, а про кого нет и кто чем занимается. Стоя у окна с холодной банкой в руке, я спросил:

—  — Что это за крупное предприятие вон там, вверх по реке?

— ТТА, — объяснил он с заметной язвительностью. — «Тек-Текс аппликейшнс». Симпатичное чистое производство, только любая рыба, завернувшая сдуру в Шавану, то и дело переворачивается вверх брюхом и плывет вниз по течению. А порой воняет чем-то вроде аммиака, от такого аромата слезами обливаешься. Но у них работают четыреста человек, Трев. Крупная база налогообложения. Округ охотно распахнул перед ними дверь и вручил ключи.

— А я думал, в этой стране строгое зонирование, контроль за загрязнением и так далее. Я имею в виду, что ведь Броуард-Бич…

— Ты что, забыл, где находишься, парень? — перебил он. — На добрую милю к западу от границы округа. Вы в округе Шавана, мистер Макги. Кругом одни сады. Поезжай прямиком в Сан-нидейл, в окружную администрацию, и каждый из пяти счастливых, улыбающихся администраторов сообщит тебе, что нельзя выбрать лучше места для жизни, где можно растить детей и процветать вместе с округом.

Я удивился. Никогда Таша не считал способным на иронию — такого крупного, крепкого, дружелюбного мужчину с молочно-голубыми глазами, светлыми щетинистыми ресницами и бровями, с розовой, шелушащейся от постоянного пребывания на солнце кожей.

Послышался шум, подъехавшей машины. Таш подошел к выходившему на дорогу окну, выглянул и простонал:

— Ох, нет!..

Я вышел следом за ним. Джанин вылезала из автомобиля, очень пыльного светло-голубого седана примерно двухлетней давности. С расстояния в двадцать шагов она по-прежнему выглядела неуклюжим и голенастым подростком. Стояла в вызывающей и одновременно безутешной позе, глядя на низко опущенный левый задний бампер, явно требующий дорогостоящего ремонта. Их самый младшенький — лет двух с половиной — стоял рядом, поскуливая и проливая недолговечные слезы. Джанин была в выцветших прогулочных шортах цвета хаки и в желтой майке. Пояс шорт на тонкой талии потемнел от пота. Черные волосы острижены очень коротко. Загоревшая дотемна, с выразительным удлиненным, утонченно-изящным лицом и темными глазами, она походила на средиземноморского юношу, который готов проводить тебя к римским развалинам, очистить карманы, всучить фальшивую семейную реликвию, усадить в протекающую гондолу вместе со своей вороватой кузиной.

Впрочем, форма ушей у Джанин была девичьей, так же, как уголки рта и стройная шея, а насчет того, что располагалось ниже, не возникало вообще никаких сомнений, хоть на ней и болтался какой-то чехол от матраса, — ни малейших сомнений. Я знал, что ее девичья фамилия Соренсен, что она шведка из Висконсина, которая произвела на свет светловолосых шведских ребятишек, представляя собой один из невероятных примеров генетической математики, если только какой-нибудь скандинавский викинг не привез домой из дальних стран смуглого мальчика для работы на кухне.

Таш опустился на землю позади машины, перевернулся на спину, заполз под нее.

— Это случилось всего за полмили от асфальта. Наверно, после дождя образовалась выбоина, потом туда набилась пыль… Клянусь, милый, никто бы ее не заметил.

Таш вылез.

— Стяжка рессоры.

— Мама меня ударила! — пожаловался малыш. — Жутко сильно ударила, пап.

— Ты быстро ехала, Джан? — спросил он. Она пристально глянула на него, беспомощно подняла и уронила руку.

— Господи Иисусе, я вовсю веселилась, хохотала и распевала, ведь мир так прекрасен… Или вообще надралась в стельку и постаралась переломать ко всем чертям все, что попало!

Резко повернулась, прошла мимо, внезапно бросила на меня изумленный узнающий взгляд, но была в тот момент так поглощена ссорой, что не могла отказаться от запланированного ухода.

— Хоть бы поздоровалась с моим другом! — крикнул вслед, Таш. — Могла бы, как минимум, поприветствовать моего друга!

Она сделала еще десять шагов с окаменевшими плечами, оглянулась на ступеньках мотеля и без всякого выражения на лице и в голосе проговорила:

— Привет. Привет. Привет. Иди сюда, Джимми. Пойдем с мамой.

Малыш нехотя потопал к ней. Дверь закрылась. Таш взглянул на меня, покачал головой, попробовал улыбнуться:

— Извини, старина.

— За что? Дни бывают хорошие, средние и плохие.

— Похоже, для нас один тип затянулся.

— Ну, для начала давай все исправим.

Он подогнал машину к сараю с инструментами. Мы подняли ее заднюю часть с помощью грузоподъемника. Оба пролили по два галлона пота, пока выбивали поврежденные детали, зачищали ножовкой, неуклюже втискивали на место и заколачивали молотком. Опустили машину, она встала ровно, уже не смахивая на утку, больную костным шпатом. Я поставил ногу на задний бампер, нажал, но он не поднялся, как следовало, а продолжал качаться, весомо свидетельствуя о почти вышедших из строя амортизаторах. Таш вздохнул, и я пожалел о своем поступке.

У меня на катере была чистая одежда, Таш предоставил мне номер в мотеле, где можно было принять душ и переодеться. Я как раз застегивал свежую рубашку, когда в дверь постучала Джанин. Я открыл. Она принесла кувшин с холодным чаем, в котором позвякивали кусочки льда, и повинную гордую голову. На ней было короткое розовое платье-рубашка, губы накрашены бледно-розовой помадой.

Поставила кувшин, протянула руку:

— Теперь здравствуй, как следует, Тревис. Рада тебя видеть. Прости за некрасивую сцену.

Рука длинная, тонкая, загорелая, пожатие неожиданно крепкое. Она налила чай в два высоких стакана, один протянула мне, другой взяла себе, присела на кровать. Я мысленно прикинул и сообразил, что вижу ее в пятый раз. И как прежде, почувствовал легкую неприязнь с ее стороны. Так часто бывает, если друг знаком с мужем задолго до его женитьбы и даже до знакомства с будущей женой. По-моему, это нечто вроде ревности, напоминание о годах, когда она не жила с ним одной жизнью, о дружбе, возникшей у мужа без ее согласия. Она как бы бросала мне вызов. Покажи-ка себя, Макги. Ничего у тебя не получится, ибо ты в мой дом не вломишься. Твоя жизнь нереальна. Ты тут плаваешь, забавляешься, развлекаешься. Внушаешь моему мужу сожаление о долгах, которые у него есть, и о девушках, которых у него нет. Подойдя к моему гнезду, одним своим присутствием ты напоминаешь о праздничных временах, когда вы с ним скакали кузнечиками, а я же теперь что-то вроде стражника, сопровождающего или просто обузы.

С некоторыми женами старых друзей мне удавалось преодолеть изначальный антагонизм. Они быстро обнаруживали, что мне хорошо знакомо все, известное каждой одинокой, не связанной брачными узами личности, — мир всегда несколько выпадает из фокуса, когда в конечном счете никого, черт возьми, не волнует, жив ты или умер. Такой ценой расплачиваешься за бродяжнический образ жизни, и, если предварительно не взглянул на ценник, стало быть, в самом деле дурак.

Внешне Джан вроде бы проявляла теплоту, как бы стараясь подчеркнуть убежденность в том, что я ей зла не желаю. Но враждебность не таяла. Ей неплохо удавалось ее скрывать, но она присутствовала.

Я приветственно поднял стакан с чаем и сказал:

— Это просто ерунда, Джанин. Обычное для такой жары обалдение.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Таш быстро поел и умчался. Взял на себя роль детского таксиста. Вернется минут через десять, и тогда устроим что-то вроде ленча.

Допила чай, налила еще стакан, чтобы взять с собой. Направившись к двери, медленно и печально покачала головой:

— Знаешь, по-моему, в основном виновата я. Бедный маленький Джимми. В чем дело, мам? Что сломалось, мам? Она поедет, мам? И я влепила ему плюху. Слишком сильно, не думая. Выместила на нем злобу. — Ее улыбка была сухой, а глаза влажными. — Не пойму, что в последнее время со мной происходит. Ох, как я ненавижу эту чертову машину! Эту проклятую вонючую машину! Как я ее ненавижу!