"Черные очки" - читать интересную книгу автора (Карр Джон Диксон)

Второй взгляд сквозь очки

Чтобы скрыть от остальных новые соображения, возникшие у него, Эллиот направился в кабинет прежде, чем кто-либо успел высказаться. Включив лампу с зеленым абажуром, стоявшую на секретере, он погасил лампу для съемок. Обычный свет казался теперь совсем слабым, хотя и позволял ясно видеть скорчившуюся в кресле фигуру Марка Чесни.

Вот, значит, как... По словам Боствика, за два дня до смерти Марк Чесни приходил в полицию, чтобы; спросить о точных размерах коробок конфет из лавочки миссис Терри. Обычная коробка конфет лежала сейчас на столе и должна была играть какую-то роль в "спектакле". Но какую?

Эллиот вернулся в салон, где майор начал уже обсуждать ту же самую проблему.

– Каким же, однако, образом, – спрашивал майор, – он мог продемонстрировать способ, которым были отравлены конфеты миссис Терри, позволив этому пугалу, кто бы оно там ни было, сунуть ему в рот ту зеленую капсулу?

Профессор Инграм чуть пожал плечами. Каждый раз, когда его взгляд падал на двери кабинета, в глазах появлялось выражение предельного напряжения.

– Объяснить вам это я не могу, – сказал он, – но, если вас интересует мое мнение, то мне кажется, что по плану Чесни эпизод с зеленой капсулой должен был быть лишь несущественной деталью – просто одной из многих частей спектакля. Я считаю, что главное, ради чего он собрал нас, должно было быть как-то связано с лежащей на столе коробкой конфет.

– Пожалуй, – сказал майор после паузы, – я не стану разбираться во всем этом. Предоставляю это удовольствие вам, инспектор.

Эллиот показал на один из стульев и профессор неторопливо сел.

– Хорошо, сэр. Мистер Чесни прямо сказал вам, что истинная цель этого представления в том, чтобы показать, как могли быть, незаметно отравлены конфеты миссис Терри?

– Нет. Однако он намекнул на это.

– Когда?

– Незадолго до представления. Сказал, что бросит кому-то обвинение. "Я брошу обвинение прямо в лицо!" Так буквально прозвучала его фраза, несколько театрально, надо сказать. – Профессор выпрямился и в его открытом взгляде появился хитрый оттенок. – Послушайте, инспектор. Я еще за обедом подумал о том, что в неожиданном желании Чесни сыграть перед нами эту комедию есть что-то странное. Разговор на эту тему возник совершенно случайно и окончательный вызов был брошен после спора, в котором приняли участие все присутствующие. Однако Чесни готовил его все время – даже еще до того, как мы сели за стол. Я это понял, да и Эммет все время скалил зубы, когда думал, что никто его не видит.

– И что из этого, сэр?

– Что из этого? Именно потому я так и возражал против того, чтобы представление было отложено, так протестовал против тех трех роковых часов, которые он потерял между концом обеда и началом своего спектакля. Я не из тех, кто противится проявлениям человеческого тщеславия, но на этот раз похоже было, что дело заходит слишком далеко. Я прямо спросил: "Куда ты метишь? К чему все это?", а он сдержанно ответил: "Внимательно наблюдай и, может быть, откроешь, как были отравлены конфеты миссис Терри, хотя я готов держать пари, что этого не случится".

– У него была какая-то теория на этот счет?

– Очевидно.

– Теория, которую он собирался продемонстрировать перед вами?

– Видимо, так.

– И он, – небрежно спросил Эллиот, – подозревал, кто отравитель?

Профессор Инграм на мгновенье поднял глаза. В его взгляде была тень беспокойства, но, если бы такое выражение можно было применить к столь добродушному лицу, его, пожалуй, лучше всего было бы назвать лицом человека, загнанного в угол.

– У меня создалось такое впечатление, – кивнул он.

– Однако, он не назвал... не намекнул ни на кого?

– Нет. Это ведь испортило бы его спектакль.

– И вы полагаете, что поэтому он и погиб?

– Да. – Профессор повернулся на своем стуле. – Скажите мне, инспектор, разумный вы человек? Человек, который в своих поступках руководствуется умом, а не эмоциями? – Он улыбнулся. – Еще одну минутку, пожалуйста. Разрешите мне объяснить смысл такого вопроса. При всем уважении, которое внушает мне наш друг Боствик, мне кажется, что в этом деле он до сих пор проявил себя не слишком удачно.

Выражение лица майора Кроу стало холодным и жестким.

– Старший инспектор, – медленно проговорил он, – лишь выполнял свой долг...

– Да бросьте вы! – без тени обиды воскликнул профессор. – Разумеется, выполнял. Господи, все мы стараемся его выполнять! Только выполнять свой долг вовсе не означает обязательно приближаться к истине, – иногда это значит нечто прямо противоположное. Я не хочу сказать, что существует полицейский заговор против Марджори Вилс. Я знаю, что это не так, хотя плачевным результатом оказалось то, что племянница моего друга не может выйти на улицу, не рискуя, что какой-нибудь мальчишка швырнет ей в лицо комок грязи. Какие реальные усилия были предприняты для того, чтобы разрешить проблему этих отравленных конфет? В какой форме планировалось дойти до сути этого дела? Что это за преступление? Для чего были отравлены конфеты в лавочке миссис Терри?

Профессор стукнул кулаком по спинке стула.

– Старший инспектор Боствик, – продолжал он, – придерживается очаровательного и крайне успокоительного мнения, что от сумасшедшего можно ожидать чего угодно – и делу конец. А чтобы поддержать свое обвинение против Марджори, он ссылается на аналогичный (хорошенькая, черт побери, аналогия!) случай Кристины Эдмундс.

Майор Кроу молчал, и профессор заговорил снова.

– Аналогичный? Трудно найти два случая, которые больше отличались бы в единственном пункте, который здесь важен: в мотиве. Кристина Эдмундс была, если хотите, сумасшедшей, но ее движущий мотив был не менее разумен, чем у большинства убийц. Эта девушка в 1871 году влюбилась в Брайтоне в одного медика, не отвечавшего ей взаимностью. Сначала она попыталась – безуспешно – отравить стрихнином жену этого врача. Попытка была раскрыта, но врач не обратился в полицию, а лишь запретил девушке появляться у него в доме. Дошедшая до безумия женщина решила доказать, что она невиновна, что в городе действует отравитель, который может быть кем угодно, но только не мисс Кристиной Эдмундс. Вот тогда ей и пришла в голову идея с отравленными конфетами. Хорошо, где же здесь аналогия? Разве с Марджори было что-либо подобное? Ради бога, где у нее мотив? Скорее уж напротив: ее жених, приехав в Содбери Кросс и услышав здешние разговоры, чуть было с перепугу не кинулся наутек.

К этому моменту лицо профессора так раскраснелось, и он так бурно жестикулировал, что напоминал взбешенного ангелочка. Сейчас он коротко рассмеялся и немного успокоился.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал он, – вы ведь здесь для того, чтобы задавать вопросы.

– Мисс Вилс была раньше помолвлена? – неожиданно спросил Эллиот.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– А все-таки – была или нет?

Вновь Инграм бросил на него быстрый, не поддающийся расшифровке взгляд.

– Нет; насколько я знаю, нет. Мне кажется, что Вилбур Эммет любил и продолжает любить ее. Однако, его багровый нос и полное, прошу прощения, отсутствие привлекательности не дали ему шансов, хотя он и получил одобрение Марка. Надеюсь, что это, разумеется, останется между нами.

В разговор вмешался майор Кроу.

– Мне рассказывали, что Чесни, – заметил он безразличным тоном, – старался отбить у возможных претендентов на руку его племянницы охоту посещать его дом.

Профессор чуть замялся.

– В каком-то смысле это верно. Он говорил, что эти мартовские коты как он их называл, действуют ему на нервы. Не то, чтобы он прямо им отказывал, но...

– Любопытно, – проговорил майор, – почему этот человек, с которым Марджори познакомилась за границей, так легко получил одобрение Чесни?

– Вы хотите сказать... – резко сказал профессор, – хотите сказать что Чесни сейчас был бы непрочь избавиться от него?

– Этого я не говорил.

– Не говорили? Ко всем чертям, друг мой! Во всем этом деле вы полностью заблуждаетесь. Чесни нравился этот молодой Хардинг. Парень он с будущим, да и почтение, с которым он всегда относился к Марку, тоже сделало свое дело. К тому же, чего ради мы обсуждаем все это? Хоть мы и не знаем многого, – лицо профессора вновь налилось кровью, – в одном можно быть уверенным абсолютно – Марджори не имеет никакого отношения к убийству своего дяди.

В атмосфере комнаты вновь как будто что-то изменились. Инициативу взял в свои руки Эллиот.

– Вам известно, сэр, что обо всем этом думает мисс Вилс?

– Что же она думает?

– Она считает, что кто-то оглушил мистера Эммета, сыграл его роль и внес в нее только одно изменение – подменил безобиднейшую капсулу отравленной.

Инграм с любопытством посмотрел на инспектора.

– Что ж, это кажется наиболее правдоподобным объяснением, не так ли?

– Отсюда следует вывод, что кто-то подслушал, как мистер Чесни и Эммет разрабатывали здесь после обеда план спектакля. Кто-то находившийся за дверью или в саду. Так ведь?

– Ага! Понимаю, что вы хотите сказать, – пробормотал профессор.

На мгновенье на его лице появилась легкая улыбка. Он сидел, наклонившись вперед, опустив сжатые кулаки на колени и раскинув локти, словно крылья. На лице его было то чуть глуповатое выражение, которое нередко появляется у умных людей, когда они сосредоточивают свои мысли на том, чтобы упорядочить и связать известные им факты. Затем он снова улыбнулся.

– Понимаю, – повторил он. – Разрешите мне вместо вас задать ваши вопросы инспектору. – Он сделал рукой жест, напоминающий пассы гипнотизера. – Вашим следующим вопросом будет: "Где вы были с четверти десятого до полуночи?" и еще: "Где были Марджори и Джордж Хардинг между четвертью десятого и полуночью?" Вы, однако, пойдете и дальше: "Где находились все, когда разыгрывался спектакль?" Ведь важно именно это. "И мог ли кто-то из вас, зрителей, выскользнуть в темноте и сыграть роль загадочного пугала в цилиндре?" Вот что вы хотели бы знать, не так ли?

Майор Кроу прищурился.

– Именно так.

– Вопрос поставлен честно, – с удовлетворением сказал профессор. – И заслуживает честного ответа. Вот он: я готов присягнуть перед любым судом мира, что никто из нас не покидал эту комнату во время спектакля.

– Гм! Вам не кажется, что это слишком обязывающее заявление?

– Ничуть.

– Вы не забыли о царившей здесь темноте?

– Конечно, нет. Во-первых, при яркой лампе, горевшей в кабинете, темнота не была такой уж полной. Во-вторых, у меня есть и другие соображения, которые, надеюсь, будут подтверждены моими товарищами. Мы, собственно, могли бы спросить их.

Он поднялся со стула и жестом режиссера показал на дверь в вестибюль, в которой в это время показалась Марджори и Джордж Хардинг.

Эллиот внимательно присмотрелся к новоиспеченному жениху.

В Помпее он, по сути, видел лишь затылок Хардинга и сейчас вид молодого человека – ему не могло быть больше, чем двадцать пять или двадцать шесть лет – вызвал у него чувство неясного раздражения. Манеры у Хардинга были простыми и сердечными, он не был застенчив и двигался между людьми с кошачьей естественностью и легкостью. Красивый молодой человек южноевропейского типа: густые, волнистые черные волосы, широкое лицо и выразительные черные глаза. Эллиоту было трудно примирить эту внешность с его простецким, несколько даже грубоватым поведением. Вероятно, Хардинг в любой компании был желанным гостем и хорошо знал это.

В это мгновенье Хардинг бросил взгляд через раздвижную дверь на труп Марка и на лице его появилось глубоко озабоченное выражение.

– Нельзя ли затворить эту дверь? – спросил он, бережно беря Марджори под руку. – Если, конечно, вы не возражаете.

Озабоченность сменилась явной растерянностью, когда он увидел, что Марджори отобрала у него свою руку.

– За меня не беспокойся, – сказала она Хардингу, но взгляд ее был прикован к Эллиоту.

Эллиот затворил дверь.

– Марджори говорит, что вы хотели меня видеть, – продолжал Хардинг, обводя всех вокруг самым дружелюбным взглядом. Затем его лицо помрачнело. – Скажите, что я могу сделать, чтобы помочь вам? Ужасная это история и...

(Мы смотрим сейчас на окружающее глазами Эллиота – то есть, не вполне объективно, а потому было бы несправедливо заострять внимание на том неприятном впечатлении, которое произвели на него произнесенные прямо и без обиняков слова Хардинга и сопровождавший их жест. Майору Кроу и Боствику, которым Хардинг был симпатичен, они показались абсолютно искренними).

Эллиот предложил молодому человеку стул.

– Мистер Хардинг?

– Он самый, – кивнул тот со щенячьей готовностью и желанием понравиться. – Марджори говорит, что вы хотели бы услышать из уст каждого о том, что здесь происходило, когда... Ну, в общем, когда бедного старика убили.

– Он стремится к большему, – со сдавленным смешком проговорил Инграм. – Он подозревает, что вы, или Марджори, или я...

– Одну минутку, сэр, – быстро перебил Эллиот и, обращаясь ко всем, сказал: – Сядьте, пожалуйста! – Тень беспокойства прозвучала в его голосе. – Да, нам нужно услышать от вас рассказ о происходивших здесь событиях. Я, однако, хочу задать вам несколько других вопросов, и ответы на них могут оказаться более ценными, чем любой рассказ. Вам известно, что мистер Чесни приготовил список вопросов о спектакле, который он собирался поставить?

После, короткой паузы ему ответила Марджори.

– Конечно. Я же вам сама об этом говорила.

– Если бы вам сейчас задали эти же самые вопросы, вы смогли бы точно на них ответить?

– Да, но только послушайте, – сказал Хардинг, – уж если вы хотите знать, что здесь творилось, я могу предложить вам кое-что получше. Я же заснял все на пленку.

– Цветную? Хардинг заморгал.

– Цветную? Господи, да нет же! Самую обыкновенную. Снимать на цветную пленку в помещении – да еще при таком освещении...

– Если так, боюсь, что она мало что нам даст, – сказал Эллиот. – Где эта пленка?

– Когда началось все это столпотворение, я сунул ее в ящик радиолы.

Он казался разочарованным отношением Эллиота к его предложению, словно тот испортил сцену, которая должна была стать кульминацией спектакля. Эллиот подошел к радиоле и поднял крышку. Небольшая кинокамера в расстегнутом кожаном футляре лежала на зеленом бархате диска радиолы. За спиной Эллиота все три свидетеля, наклонившись вперед, напряженно следили за его движениями; он видел их отражения в стекле висевшей на стене перед радиолой картины.

– Вот список этих вопросов, – сказал Эллиот, вытаскивая листок из бумажника. – Они лучше, чем те, которые мог бы задать я, потому что их специально составили так, чтобы выделить основные моменты.

– Какие? – быстро спросила Марджори.

– Это мы и должны выяснить. Я буду задавать каждый вопрос всем вам по очереди и хочу, чтобы вы отвечали на них как можно точнее.

Профессор Инграм приподнял брови.

– А вы не боитесь, инспектор, что мы заранее заготовили для вас ответы?

– Не советовал бы, сэр. Да я и не верю в это, потому что доктор Чесни уже предупредил меня, что ваши показания во многом противоречивы. Если теперь вы пойдете на попятную, я это сразу замечу. Итак, уверены вы, что сможете оказаться на высоте положения и абсолютно точно ответить на эти вопросы?

– Да, – с загадочной улыбкой ответил профессор.

– Да! – с силой выкрикнула Марджори.

– Не уверен, – сказал Хардинг. – Я больше был занят камерой, чем тем, чтобы запоминать детали. Хотя, в общем-то, думаю, что смогу. В моей профессии нельзя не быть внимательным...

– А чем же вы занимаетесь, мистер Хардинг?

– Химическими исследованиями! – ответил Хардинг с неожиданной резкостью, словно бросая вызов. – Вряд ли это для вас интересно. Давайте не будем терять время.

Эллиот закрыл крышку радиолы и положил на нее свой блокнот. Ощущение было такое, словно дирижер, поднял уже свою палочку перед оркестром, словно занавес начал уже подниматься и вот-вот вспыхнут огни сцены. Подсознательно, всем своим нутром Эллиот знал, что этот список вопросов таит в себе нити, которые приведут к раскрытию правды... если он окажется способен понять не только значение ответов, но и значение самих вопросов.

– Вопрос первый, – сказал он и услышал, как заскрипели стулья, когда все повернулись к нему, готовые собрать все силы, чтобы ответить как можно лучше.

– Вопрос первый: "Была ли на столе коробка? Если да, опишите ее". Мисс Вилс?

Губы Марджори сжались, ее глаза полным раздражения взглядом смотрели прямо на Эллиота.

– Если вы находите это важным, я отвечу, – сказала она. – Но не кажется ли вам все это каким-то жутким фарсом? Мы сидим здесь и задаем вопросы... словно это игра, в то время как он... – она быстро взглянула на закрытую дверь и вновь отвела взгляд.

– Это действительно важно, мисс Вилс. "Была ли на столе коробка? Если да, опишите ее".

– Разумеется, на столе была коробка. Лежала немного справа от дяди Марка. Двухфунтовая коробка карамели "Генри". Самой надписи я не видела, но конфеты были именно эти – я узнала по ярко-зеленому рисунку цветов на крышке.

Джордж Хардинг обернулся к девушке.

– Что за ерунда!

– Почему ерунда?

– Я о цвете. В конфетах я не разбираюсь и согласен, что коробка была двухфунтовая и разрисована цветами. Только цветы не были зелеными. Они были темно-синими. Определенно синими.

Выражение лица Марджори не изменилось, она лишь с вызывающей грацией повернула к Хардингу голову и негромко сказала:

– Дорогой мой, сегодняшняя ночь была достаточно кошмарной, чтобы нервы у меня и так уже были на пределе. Пожалуйста... Цветы были зелеными. Люди иногда путают зеленый и синий. Но нет, нет и нет... Пожалуйста, сегодня не надо.

– О, ну хорошо, раз ты так, говоришь, – сокрушенным и немного обиженным тоном ответил Хардинг. – Хотя, чтоб мне провалиться, если они не были синими! – добавил он внезапно. – Мы же решили, что будем говорить только правду; эти цветы были синими, темно-синими и...

– Дорогой...

– Минуточку, – быстро перебил Эллиот. – Профессор Инграм наверняка сможет помочь нам решить этот вопрос. Итак, сэр? Кто из них прав?

– Правы оба, – вежливо ответил Инграм, лениво закидывая одну толстенькую ногу на другую. – И, следовательно, оба в то же самое время ошибаются.

– Но ведь это невозможно! – протестующим тоном воскликнул Хардинг.

– Возможно, вполне возможно, – дружелюбно ответил профессор и обернулся к Эллиоту. – Инспектор, то, что я сейчас сказал, абсолютная правда. Я мог бы сразу же объяснить свои слова, но предпочитаю немного обождать. Один из следующих вопросов разъяснит, что я имел в виду.

Эллиот поднял голову.

– Откуда вы знаете, что будет сказано в следующих вопросах?

Наступило молчание, которое, казалось, нарастало, заполняя всю комнату до самых дальних уголков.

Чуть-чуть воображения и можно было услышать сквозь закрытую дверь тиканье часов на каминной полке.

– Я, разумеется, не знаю этого, – спокойно ответил профессор. – Я лишь предугадываю один из вопросов, который несомненно должен фигурировать в списке.

– Вы не видели этого списка заранее?

– Нет. Прошу вас, инспектор, не надо пробовать сбить меня с толку всякими пустяками. Я – старый ветеран, старый стреляный воробей. Все эти трюки хорошо известны, я сам тысячи раз демонстрировал их в аудиториях. Я отлично знаю, как они действуют. Однако именно потому, что они не обманывают меня, я не стану делать ошибку, воображая, будто они обманут вас. Продолжайте читать список и вы четко поймете, что я имею в виду.

– Она была зеленой, – с глазами, неподвижно устремленными в угол потолка, проговорила Марджори. – Зеленой, зеленой, зеленой. Продолжайте, пожалуйста.

Эллиот взял свой карандаш.

– Тогда следующий вопрос: "Какие предметы я брал со стола? В каком порядке?" Какие предметы, – повторил Эллиот, – брал мистер Чесни со стола и в каком порядке? Мисс Вилс?

Марджори ответила без тени колебания.

– Я ведь вам уже говорила. Сев, он взял карандаш и притворился, будто что-то пишет им на промокательной бумаге, потом положил его, взял ручку и притворился, что пишет ею. Ручку он положил на стол за секунду до того, как появилось то существо в цилиндре...

– А что скажете вы, мистер Хардинг?

– Верно, – кивнул Хардинг. – Во всяком случае, первая часть. Сначала он взял карандаш – темно-синий или черный – а потом положил его. Но вторым предметом не была ручка. Это был другой карандаш – примерно того же цвета, но покороче.

Марджори повернулась к нему.

– Джордж, – все тем же тоном сказала она, – ты это говоришь, чтобы помучить меня? Я хочу знать. Тебе доставляет удовольствие оспаривать все, что я говорю? – теперь она уже почти кричала. – Я знаю, что это была ручка. Я видела и ручку и перо: маленькая синяя или черная ручка. Прошу тебя-не веди себя так, будто я...

– Ну, если ты это так воспринимаешь! – обиженно воскликнул Хардинг. Он посмотрел на девушку своими выразительными черными глазами и, к крайнему раздражению Эллиота, выражение лица Марджори переменилось, стало беспокойным. Типичная пара влюбленных – мелькнуло в голове Эллиота. Ребяческое обаяние Хардинга, видимо, полностью взяло верх над умной, но любящей женщиной.

– Извини, – сказала Марджори. – Тем не менее, это все-таки была ручка.

– Карандаш.

– Что скажете вы, профессор? Карандаш или ручка?

– Правду говоря, – ответил профессор, – это не было ни то ни другое.

– Боже всемогущий! – пробормотал, на мгновенье ожив, майор Кроу.

Профессор Инграм поднял руку.

– Разве вы еще не видите? – спросил он. – Еще не начали понимать, что все это трюки и ловушки? Чего вы еще ожидали? – в его голосе послышалось легкое раздражение. – Марк просто-напросто сунул вам приманку, и вы проглотили ее. Сначала, как вы правильно заметили, он взял карандаш и притворился, что пишет. Это подготовило вас. Затем он взял то, что не было ни ручкой ни карандашом (хотя по размерам и форме напоминало карандаш) и снова притворился, что пишет. У вас немедленно возникла психологическая иллюзия того, что вы видите карандаш или ручку. Естественно, это не было ни тем ни другим.

– Тогда что же это было? – спросил Эллиот.

– Не знаю.

– Ну, однако!..

Глаза Инграма сверкнули.

– Успокойтесь, инспектор! – воскликнул он отнюдь не профессорским тоном, – Я обещал, что скажу, где была поставлена ловушка. Обещал, что объясню, в чем она состояла. Но я вовсе не обещал, что смогу сказать, какой предмет был взят со стола... и должен признаться, что не знаю этого.

– Но вы могли бы описать его?

– В определенной степени, да – На лице профессора появилось глубоко озабоченное выражение, он похож на ручку, но тоньше и намного меньше, темно-синего, по-моему, цвета. Я помню, что Марк с трудом ухватил его пальцами.

– Да, сэр, но к какому типу предметов это могло принадлежать?

– Не знаю. Это меня и выводит из себя. Он был... погодите! – руки Инграма сжались на ручках кресла, и он приподнялся, словно собираясь прыгнуть. Затем по его лицу пробежала волна облегчения, он с громким "уф-ф!" опустился и обвел присутствующих взглядом. – Я знаю, сказал он. – Теперь я знаю, что это было.

– И что же это было?

– Стрела от духового ружья.

– Что?

– Думаю, что именно так, – проговорил профессор с видом человека, преодолевшего огромную преграду. – У нас в университетском музее есть несколько штук таких. Немногим меньше трех дюймов в длину, тонкие деревянные палочки с заостренным концом, темного цвета. Привезены из Южной Америки или Малайи, а, может, с Борнео или еще откуда-нибудь – в географии я всегда был слабоват.

Эллиот взглянул на Марджори.

– Ваш дядя держал в доме стрелы для духового ружья, мисс Вилс?

– Нет, само собою, что нет. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

Заинтересованный майор вмешался в разговор.

– Вы хотите сказать, – спросил он у профессора, – что это была отравленная стрела?

– Нет, нет, нет! Совсем не обязательно. Подозреваю, что сейчас у нас великолепный пример того, как внушение может подействовать на воображение до такой степени, что никто уже не будет помнить, что же он в действительности видел. Еще немного и кто-нибудь способен будет вспомнить, что заметил на стреле даже капельку яда, и тогда уж мы наверняка не сможем сдвинуться с места. Нельзя терять контроля над собой! – сказал Инграм, переводя дыхание и сделав широкий жест. – Я сказал лишь, что видел нечто, похожее на стрелу от духового ружья. Это ясно? А теперь давайте перейдем к следующему вопросу.

Джордж Хардинг кивнул.

– Да, – сказал он одобрительным тоном... Эллиот заметил во взгляде, брошенном на профессора, какое-то странное выражение. Оно мгновенно исчезло, Так что Эллиот не смог бы сказать, правильно ли он его понял. – Не похоже, чтобы мы здорово продвинулись. Давайте продолжим вопросы.

Несколько мгновений Эллиот колебался. То новое, что он услышал, беспокоило его и он хотел бы обсудить этот вопрос подробнее. Однако, это можно будет сделать и позже.

– Следующий вопрос, – сказал он, бросив взгляд на список, – относится, скорее всего, к появлению в садовых дверях закутанной фигуры. Тем не менее, можете интерпретировать его, как пожелаете. "Который был тогда час?"

– Полночь, – поспешила ответить Марджори. – Около полуночи, – согласился Хардинг.

– Если говорить точно, – заявил профессор Инграм, сложив ладони вместе, – была без минуты полночь.

Он сделал паузу, словно дожидаясь того вопроса, который и задал ему Эллиот.

– Да, сэр. Но мне хотелось бы задать вам один вопрос уже от себя. Вы знаете о том, что было без минуты двенадцать, по своим часам или по тем часам, которые стоят на каминной полке? Я заметил, что сейчас они идут совершенно правильно, но так ли это было и тогда?

Профессор сухо ответил:

– Этот вопрос приходил в голову и мне. Я уже подумал – не переставил ли Марк стрелки, чтобы мы назвали неправильное время. Но он обещал, что игра будет честной. – В голосе профессора вновь послышалось раздражение. – Такой трюк был бы уже не по правилам. Речь шла о проверке наблюдательности. Марк погасил свет, так что на свои часы мы посмотреть не могли. Следовательно, если перед нашими глазами были часы, мы могли определить время только по ним. Я считаю, что это само собой разумелось. Я в состоянии сказать, в какое время происходили события по этим часам, но не могу, разумеется, гарантировать, что они шли правильно.

Марджори громко сказала:

– Это могу гарантировать я. Конечно же, часы шли правильно!

В ее голосе звучало удивление и какая-то растерянность. Это выглядело так, словно она ожидала чего-то совсем другого или словно бесполезность попыток воззвать к разуму других вывела ее из состояния апатии.

– У меня есть все основания утверждать это, – сказала она. – О, тут дело вовсе не в моей наблюдательности! Я могу доказать это. Без всякого труда. Конечно же, часы шли правильно. Только какое это может иметь значение?

– Это могло бы иметь первостепенное значение для алиби кого-либо, отсутствовавшего здесь, – проговорил майор Кроу.

– Джо Чесни, – пробормотал профессор и негромко присвистнул. – Прошу прощения, – добавил он извиняющимся тоном.

Допущенный профессором ляпсус подействовал, словно удар хлыста. Эллиот про себя думал, как определил бы толковый словарь слово "внушение". Каковы бы ни были намерения профессора, слова его взбудоражили всех.

– Дядя Джо? – воскликнула Марджори. – Какое он может иметь ко всему этому отношение?

– Перейдем к следующим вопросам, – ободряюще усмехнувшись девушке, сказал профессор.

Что-то быстро записав в блокнот, Эллиот решил ускорить допрос.

– Если не возражаете, мы разберемся во всех этих вопросах попозже. Отвечайте на вопросы по возможности кратко. Следующий вопрос: "Какого роста был человек, вошедший в кабинет из сада?"

– Метр восемьдесят, – мгновенно ответила Марджори. – Он был того же роста, что Вилбур, а рост Вилбура все мы знаем. Такой же точно, как у дяди Джо... – она резко оборвала фразу.

– Метр восемьдесят, – довольно точная оценка, – подумав, подтвердил Хардинг. – Я бы, пожалуй, сказал, что он был даже чуть выше, но не исключено, что это просто оптический обман из-за его дурацкой шляпы.

Профессор Инграм кашлянул и сказал:

– Должен констатировать, что нет ничего, приводящего меня в большее отчаяние, чем противоречия в описании подобных деталей...

Было очевидно, что под маской внешнего спокойствия нервы у каждого из присутствующих напряжены до предела. Глаза Марджори горели.

– Я больше не выдержу! – воскликнула она. – Сейчас вы нам скажете, что этот человек был низеньким толстяком, так?

– Нет, Марджори. Успокойтесь, – ответил профессор и перевел взгляд на Эллиота. – Инспектор, мой ответ будет таков: человек, вошедший в кабинет, имел рост около метра семидесяти – примерно такой же, как у мистера Хардинга или меня. А если уж вам обязательно хочется, чтобы его рост был метр восемьдесят, значит он шел на согнутых коленках, чтобы казаться пониже. Во всяком случае, выглядел он человеком ростом, грубо говоря, метр семьдесят сантиметров.

Наступило молчание.

Майор Кроу надел очки, вытер рукой лоб и взял конверт, на оборотной стороне которого он делал какие-то заметки.

– Послушайте-ка только, – начал он.

– Что именно?

– Я спрашиваю у вас, – проговорил майор, не теряя спокойствия, но достаточно энергично, – я спрашиваю у вас, что это, по-честному, за ответы? Мог быть ростом в метр семьдесят... А, может, и в метр восемьдесят... Слушайте, Инграм, мне начинает казаться, что вы специально стараетесь сбить всех с толку. Если только есть возможность не согласиться с кем-то, вы это и делаете. Хотите услышать, какие пометки я себе сделал?

– С большим удовольствием.

– Ладно, все согласны, что на столе была двухфунтовая коробка конфет и что первым предметом, который Чесни поднял, был карандаш. Однако, давайте взглянем на все остальное. Я тут записал вопросы и ответы на свой манер.

Он протянул профессору конверт, и тот через мгновенье пустил из рук в руки следующий примечательный документ:

ТО, ЧТО ОНИ ВИДЕЛИ

Какого цвета Мисс Вилс: Зеленая

была Мистер Хардинг: Синяя

коробка конфет? Проф. Инграм: Того и другого цвета

Какой второй Мисс Вилс: Ручку

предмет взял со Мистер Хардинг: Карандаш

стола Чесни? Проф. Инграм: Стрелу от духового ружья

Который был час? Мисс Вилс: Полночь

Мистер Хардинг: Около полуночи

Проф. Инграм: Без минуты полночь

Какого роста был Мисс Вилс: Метр восемьдесят

вошедший? Мистер Хардинг: Метр восемьдесят

Проф. Инграм: Метр семьдесят

– Единственное, в чем все более-менее сходится, это время, – продолжал майор. – И, надо полагать, эта деталь и есть наиболее ошибочная из всех.

Профессор Инграм встал.

– Я не вполне понимаю вас, майор. Меня как опытного эксперта попросили, чтобы я рассказал, что здесь в действительности происходило. Вы предполагали, что показания будут расходиться, а теперь – не знаю, почему – кажется сердитесь на меня за то, что я указываю вам на эти расхождения.

– Все это я знаю и все это так, – возразил майор, указывая конвертом в сторону профессора. – Что, однако, вы рассказываете мне о коробке конфет? Коробка может быть либо зеленой либо синей, но никак уж не и той и другой, а именно в этом вы хотите меня уверить. Ладно, если хотите знать, – несмотря на отчаянные знаки, которые делали ему Эллиот и Боствик, он отбросил в сторону привычную полицейскую сдержанность, – если хотите знать, коробка, которая лежит в той комнате, синяя. Разрисована синими цветами. И единственный, кроме нее, предмет на столе – это карандаш. Никаких следов чего-либо другого: ручки, или еще одного карандаша, или стрелы от духового ружья. Интересно знать, что вы на это скажете?

С иронической улыбкой на лице, профессор уселся снова.

– Скажу одно: все это я объясню в течение одной минуты, если только вы дадите мне такую возможность.

– Ладно, ладно, – буркнул майор, поднимая сложенные руки жестом, сильно напоминающим арабское приветствие. – Делайте, что хотите, и давайте ваши разъяснения когда это покажется вам более удобным; я вмешиваться не буду. Продолжайте, инспектор. Извините, что прервал вас.

В следующие несколько минут Эллиоту начало казаться, что с противоречиями наконец покончено. Ответы на два следующие и на половину третьего вопроса совпадали почти точно. Вопросы эти, относившиеся к незнакомцу, вошедшему в кабинет, звучали: "Опишите, как был одет этот человек", "Что он держал в правой руке? Опишите этот предмет", "Опишите, что он делал".

По ответам можно было получить довольно полное представление о гротескно замаскированной фигуре, которая произвела на всех такое глубокое впечатление. Ни одна деталь, начиная от шляпы-цилиндра, коричневого шарфа и темных очков и кончая черными брюками и лаковыми туфлями, не ускользнула от внимания наблюдателей. Правильно был описан и черный чемоданчик с надписью "Р. Г. НЕМО, Д. М.", который незнакомец держал в правой руке. Единственной новой деталью было то, что на руках незнакомца были, оказывается, резиновые перчатки.

Такое единодушие интриговало и даже беспокоило Эллиота до тех пор, пока он не вспомнил, что все свидетели имели отличную возможность изучить этот маскарадный костюм. Большая часть вещей "Немо", включая черный чемоданчик, валялась в саду у порога дверей кабинета. Эти люди видели их не только во время спектакля, но и после, когда выходили искать Вилбура Эммета.

Не упустили они и ни одного из движений неожиданного гостя. Фигура загадочного и жутковатого "Немо", отбрасывающая в ослепительном свете огромную тень, похожая на ночной кошмар, прочно врезалась в их память. Они подробно описали его появление. Описали, как после неосторожной шутки, брошенной Джорджем Хардингом, Немо повернулся на каблуках и поглядел на зрителей. Описали, как он, обернувшись к ним спиной, поставил на стол свой чемоданчик. Затем они рассказали, как он обошел стол, вытащил из кармана коробочку и вынул из нее капсулу...

В чем же, черт побери, ключ ко всей этой загадке?

Вот что хотел бы знать Эллиот. Список начал уже подходить к концу, а он все еще не мог его найти. Да, свидетели противоречили друг другу, но чем это могло ему помочь?

– Время позднее, – сказал он, так что перейдем, пожалуй, к следующему вопросу. "Взял ли он что-либо со стола?"

Три ответа прозвучали почти одновременно.

– Нет, – сказала Марджори.

– Нет, – сказал Джордж Хардинг.

– Да, – сказал профессор Инграм.

Во всеобщем гаме твердо прозвучал голос Хардинга.

– Клянусь вам, что нет, сэр. Он даже не прикасался к столу. Он...

– Конечно же, нет, – сказала Марджори. – Да и что он мог бы взять? Единственное, чего, кажется, не хватает на столе, это ручка... или карандаш, или стрела – можете называть, как хотите... И я знаю, что ее он не брал. Дядя Марк положил ее перед собой, на промокашку, а этот тип в цилиндре даже не приближался к ней. А больше – что еще он мог бы взять?

Профессор жестом попросил всех замолчать. Сейчас выражение его лица стало суровым.

– Это и есть то, о чем я так терпеливо пытаюсь вам рассказать. Конкретно: он взял зеленую коробку с карамелью "Генри" и заменил ее синей коробкой с мятными конфетами той же фирмы. Вы хотели узнать чистую правду. Это она и есть. Не спрашивайте у меня, как он это проделал! Кладя свой чемоданчик на стол, он поставил его перед зеленой коробкой. Когда он снова взял чемоданчик и вышел из комнаты, коробка на столе была синей. Повторяю: не спрашивайте у меня, как он это проделал. Я не волшебник. Однако, мне кажется, что решение загадки отравленных конфет лежит именно здесь. По-моему, над этим стоит поломать голову. Надеюсь, что мои слова развеяли сомнения насчет моего здравого рассудка или, во всяком случае, моей готовности оказать помощь полиции, которые начали возникать у майора. А теперь, может кто-нибудь угостит меня сигаретой?

Эллиот так и не узнал, получил ли профессор Инграм свою долгожданную сигарету, потому что внезапно ему стала ясна разгадка истории с коробками конфет.

– Прошу прощения, я вернусь через несколько секунд, – сказал он и, обогнув пианино, вышел в сад.

Снаружи, на узкой полоске газона, протянувшейся между домом и каштанами, было прохладно и теперь, когда в кабинете горела только обычная лампочка, почти совсем темно. Эллиоту показалось, что он слышит доносящийся откуда-то слабый звон колокольчика, однако он не стал раздумывать над этим, потому что его внимание было приковано к вещам "доктора Немо", разбросанным у порога.

Этот черный чемоданчик...

Сейчас Эллиот знал уже, почему его внешность показалась ему туманно знакомой. Несколько больший, чем профессиональные чемоданчики врачей, хотя и очень похожей формы, но все же слишком маленький для обычного чемодана. Точно такой же чемоданчик, какой ему приходилось видеть среди экспонатов Черного музея Скотленд Ярда.

Он опустился на колени рядом с чемоданчиком. Сделан из лакированной кожи и выглядит совсем новым. Имя доктора Немо было грубо вырисовано печатными буквами. Обернув руку платком, Эллиот открыл чемодан. Внутри была двухфунтовая коробка карамели "Генри" с ярко-зелеными цветами на крышке.

– Вот, значит, как, – проговорил вслух Эллиот. Такие чемоданчики были верными спутниками воров.

Эллиот поднял чемодан и осмотрел его днище. Придуманные первоначально для фокусников, эти чемоданчики вскоре взяли на вооружение воры, промышлявшие в универмагах, ювелирных магазинах – вообще всюду, где открыто выставлялись ценные предметы.

Вору достаточно было войти в магазин с совершенно невинным с виду чемоданчиком. Разглядывая что-нибудь, он рассеянно ставил его на прилавок. Ставил он его, однако, на тот предмет, который хотел украсть. Дно чемодана было снабжено остроумным устройством, заглатывавшим предмет, на который чемодан был поставлен. Затем, не сделав ни одного сколько-нибудь подозрительного движения, вор снова брал свой чемодан и уходил из магазина.

Теперь поведение "доктора Немо" стало совершенно ясным. Войдя в кабинет, он поставил чемоданчик на стол, повернувшись при этом спиною к зрителям. Чемодан был, однако, поставлен не перед зеленой коробкой, а на нее. В широком кармане дождевика "Немо" лежала синяя коробка мятных конфет. Повернувшись спиной к зрителям и наклонившись, чтобы поставить чемодан – а, может, это было тогда, когда "Немо" забирал его, – он положил эту коробку на стол. Чтобы проделать это перед и без того ошарашенной и ослепленной ярким светом аудиторией, большой ловкости не требовалось. И все это делалось с помощью Марка Чесни, под руководством Марка Чесни, как часть плана Марка Чесни, направленного на то, чтобы обмануть зрителей, сколько бы они ни вглядывались в происходящее перед их глазами.

Чем, однако, все это могло помочь разгадке преступления – этого ли, или того, которое было совершено в лавочке миссис Терри? Может быть, Чесни полагал, что тогда была тоже подменена целая коробка конфет?

– Эй! – произнес чей-то голос.

Эллиот вздрогнул. Голос был хриплый и раздавался где-то прямо над его головою. Подняв глаза, Эллиот хотя и с трудом, но разглядел лицо доктора Джозефа Чесни, глядевшего на него из окна второго этажа. Доктор так высунулся наружу, что Эллиоту стало страшно, как бы эта огромная туша не свалилась на него.

– Вы что – оглохли там все? – негромко спросил доктор Джо. – Неужели никто не слышит, как звонят в колокольчик у ворот? Почему никто не подойдет туда? Звонят уже минут пять, наверное. Черт возьми, я не могу заниматься сразу всем! У меня на руках больной...

Эллиот пришел в себя. Разумеется, это приехали из города, расположенного за двенадцать миль отсюда, судебный врач и фотограф – он же специалист по дактилоскопии.

– Послушайте! – рявкнул уже на сей раз доктор Джо.

– Что еще?

– Пришлите, будьте добры, ко мне Марджори. Он зовет ее.

Эллиот быстро поднял глаза.

– Пришел в сознание? Я могу его видеть? Освещенная снизу рыжая борода доктора придавала ему мефистофельский вид.

– Нет, друг мой, в сознание он не пришел, во всяком случае, не в том смысле, как вы это себе воображаете. И увидеть его вы не сможете ни сейчас ночью, ни утром, ни, может быть, еще в течение недель и месяцев. Ясно? И пришлите сюда наверх Марджори! От служанок толку ни на грош. Одна непрерывно все роняет, а другая с перепугу спряталась в постель. Ради бога!

Голова исчезла из окна.

Очень медленно Эллиот собрал экипировку "доктора Немо". Далекий колокольчик перестал звенеть. К концу ночи поднялся холодный ветер; он шумел сухими листьями, весь пропитанный их резким, осенним ароматом, а потом вдруг, может быть, потому что была открыта какая-либо из дверей, донесся другой, чуть сладковатый запах. Казалось, что сам дом пропитан этим легким запахом, словно духами. Только теперь Эллиот вспомнил, что совсем рядом в темноте находятся целых полгектара оранжерей. Это был запах персиков и миндаля, созревавших здесь с июля и до самого ноября, – горького миндаля, ставшего словно бы символом виллы "Бельгард".

Он внес вещи "доктора Немо" в кабинет в тот самый момент, когда Боствик ввел двух приехавших – доктора Веста и сержанта Метьюза. Вслед за ними вошел и майор Кроу. Метьюз получил инструкции насчет фотоснимков и снятия отпечатков пальцев, а Вест наклонился над телом Марка Чесни.

Майор поднял глаза на Эллиота и спросил:

– Ну, инспектор, с чего вы это выскочили, как ошпаренный? И что обнаружили?

– Выяснил, каким образом были заменены коробки конфет, – ответил Эллиот и вкратце рассказал о своем открытии.

Услышанное произвело впечатление на майора.

– Остроумно, – проговорил он. – Чертовски остроумно. Но если так... послушайте: откуда Чесни раздобыл такой чемоданчик7

– В Лондоне их можно достать в магазинах, где продают всякие приспособления для фокусников-любителей.

– Хотите сказать, что он специально заказывал его?

– Похоже на то, сэр.

Майор подошел к чемоданчику и внимательно осмотрел его.

– Это означало бы, что Чесни уже давно готовился к своему представлению. Знаете, инспектор, – майор с трудом сдержал желание изо всех сил пнуть чемоданчик ногой, – по мере того, как мы продвигаемся вперед, этот проклятый спектакль приобретает, кажется, все большее значение, а смысл его мы понимаем все меньше. Чего мы добились? Что выяснили? Постойте! В списке Чесни остались еще вопросы?

– Да, сэр. Еще три.

– Тогда вернемся и продолжим, – сказал майор, бросая полный горечи взгляд на закрытую дверь. – Однако прежде хочу спросить у вас, заметили ли вы одну вещь, которая особо привлекла мое внимание во всем этом балагане?

– Какую именно?

Майор Кроу выпрямился и поднял руку с вытянутым костлявым пальцем, словно собираясь начать обвинительную речь.

– В этих часах есть что-то странное, – громко сказал он.

Все подняли глаза на часы. Доктор Вест, осматривавший труп, снова включил мощную лампу, и белый циферблат часов с их бронзовыми украшениями и мраморным корпусом насмешливо глядел на них с камина. Было без двадцати минут два.

– Господи! Мне же надо уже идти домой, – сказал майор и внезапно добавил: – А все-таки поглядите на них. Что если Чесни перевел часы? Он мог это сделать перед спектаклем. Потом, после окончания он (вы помните?) закрыл дверь и не выходил в салон, пока Инграм не постучал и не сказал, что они собираются устроить ему овацию. За это время он мог вновь поставить часы на точное время. Разве не так?

Эллиота это не убедило. Однако он сказал:

– В принципе так, сэр. Если он хотел это сделать, то возможность у него была.

– Естественно, это ведь легче легкого, – майор, обогнув кресло с трупом, подошел к камину и осторожно повернул часы циферблатом к стенке. – Как и у всех часов, тут две головки. Одна для завода пружины, другая для перевода стрелок... О-о!

Он наклонился, что-то внимательно разглядывая, и Эллиот присоединился к нему. На том месте, где должна была быть головка для перевода стрелок, виднелось лишь крохотное круглое отверстие.

– Стерженек сломан, – сказал Эллиот, – и сломан внутри корпуса.

Он присмотрелся еще внимательнее. В глубине механизма можно было различить обломок микроскопического стерженька, а рядом с отверстием виднелась свежая царапина, сделанная в металле чем-то, задевшим заднюю стенку часов.

– Сломан совсем недавно, – заметил Эллиот. – Вероятно, именно это и имела в виду мисс Вилс, когда так решительно утверждала, что часы шли правильно. Понимаете, сэр? До прихода часовщика никто при всем желании не смог бы изменить положение стрелок.

Майор Кроу еще раз взглянул на часы.

– Это еще не факт. Не так уж сложно это сделать. Вот так...

Он вернул часы в нормальное положение и, открыв круглую стеклянную крышку, защищающую циферблат, прикоснулся к стрелкам.

– Все, что надо сделать, это просто повернуть...

– Тогда попробуйте, сэр, – сказал Эллиот.

Через мгновенье майору пришлось сдаться. Тоненькие стрелки были слишком хрупки. При любой попытке повернуть их в любом направлении они неизбежно сломались бы или согнулись. Было очевидно, что положение стрелок нельзя изменить. Эллиот отошел в сторону и невольно усмехнулся. Стрелки продолжали свое полное издевки движение, ось, на которую они были насажены, казалось подмигивала, а тиканье часов затронуло скрытую где-то глубоко внутри Эллиота смешливую струнку, и он чуть не расхохотался в лицо майору. Это был настоящий символ: часы, с которыми нельзя ничего сделать.

– С этим вопросом, пожалуй, все ясно, – сказал он.

– Не все, – ответил майор.

– Но, сэр...

– Но, сэр...

– Я настаиваю, что в этих часах есть что-то странное, медленно и размеренно, словно произнося присягу, проговорил майор. – Готов допустить, что я и сам не знаю, в чем оно состоит, но уверен, что вскоре вы в этом убедитесь сами.

В это самое мгновенье фотолампа, ослепительно вспыхнув напоследок, внезапно погасла. Все вздрогнули – внезапно свет стал совсем тусклым. Доктор Вест – пожилой, усатый мужчина с усталым лицом – закончил уже, однако, свой осмотр.

– И что бы вы хотели от меня услышать? – спросил он у майора.

– Что было причиной смерти?

– Синильная кислота или одно из ее соединений. Утром сделаю вскрытие и скажу вам точно.

– Одно из ее соединений? Джо Чесни утверждает, что это был цианистый калий.

– Цианистый калий лишь одно из возможных соединений синильной кислоты. Согласен, правда, что самое распространенное.

– Прошу извинить мое невежество, – проговорил майор. – О стрихнине мне приходилось кое-что читать – в связи с другим делом, но об этой штуке я почти ничего не знаю. Предположим, что кто-то отравил Чесни синильной кислотой или каким-то ее соединением. Откуда, однако, он мог раздобыть их? Каким образом их можно получить?

– У меня тут есть кое-какие заметки на этот счет, – ответил доктор Вест, роясь в карманах. В голосе его слышалась скромная гордость. – Знаете ли, нам не часто приходится встречаться со случаями отравления синильной кислотой. Редкая, очень редкая штука. Я сделал заметки, когда слушалось дело Билли Оуэнса, и решил, что не вредно будет захватить их с собою.

Он продолжал тоном самодовольного лектора:

– Чистая синильная кислота (HCN) – вещь для неспециалиста почти недоступная. С другой стороны, любой хороший химик может получить ее из легко доступных веществ – я имею в виду не внесенные в списки запрещенных для продажи. Одна из ее солей – цианистый калий – применяется довольно широко. Его, как вы, вероятно, знаете, применяют в фотографии. Иногда он используется для борьбы с вредителями фруктовых деревьев...

– Фруктовых деревьев! – пробормотал майор Кроу.

– Применяется он также в электрогальванических процессах и в морилках...

– Что это еще за морилки?

– Энтомология, – ответил доктор. – Чтобы умерщвлять бабочек. Продаются в магазинах пособий для натуралистов, но покупатель, само собою обязан расписаться в специальной книге.

В разговор вмешался Эллиот.

– Разрешите один вопрос, доктор? Верно, что в косточках персиков содержится синильная кислота?

– Да, верно, – ответил, потирая ладонью лоб, доктор.

– И каждый, будто бы, может выделить ее перегонкой в обычном дистилляционном аппарате?

– Я сам иногда задаю себе тот же вопрос, – еще сильнее потирая лоб, сказал Вест. – То, что вы сказали, совершенно справедливо, только, чтобы получить смертельную дозу синильной кислоты, понадобилось бы обработать косточки не менее, чем пяти тысяч шестисот персиков. На мой взгляд, это не слишком правдоподобно.

Последовала короткая пауза, после которой Боствик угрюмо заметил:

– Откуда-то яд, в любом случае, взялся.

– Несомненно. И вашей задачей как раз и будет проследить его путь, сказал майор. – Мы не сумели сделать это со стрихнином, но с цианистым калием сделать должны – даже если для этого понадобится проверить книги аптек и фирм, торгующих ядами во всей Англии. Это будет вашей задачей, Боствик. Кстати, доктор... помните такие большие зеленоватые капсулы, в которых дают касторку?

– Разумеется.

– Предположим, что вы решили ввести дозу цианистого калия в одну из таких капсул. Как бы вы это сделали? С помощью шприца?

Доктор задумался.

– Да, пожалуй. Сделать это несложно, к тому же касторовое масло скроет запах и вкус яда. – Смертельная доза синильной кислоты составляет пятьдесят четыре миллиграмма. Цианистый калий действует, разумеется, слабее, но смею сказать, что двенадцать-восемнадцать сантиграмм сделают свое дело.

– И за сколько времени он убьет человека?

– Я не знаю, какая была использована доза, – словно извиняясь, ответил доктор. – Как правило, первые симптомы появляются секунд через десять. В данном случае, разумеется, сначала должен был раствориться желатин, да и касторовое масло замедляет поглощение яда. Задержка перед появлением симптомов могла составить максимум пару минут. Дальнейшее полностью зависело бы от величины дозы. Состояние полной прострации наступает практически сразу же, а умереть человек может и через три минуты, а может и лишь через полчаса.

– Хорошо, это сходится с тем, что нам уже известно, – сказал майор и добавил с жестом отчаяния: – Как бы там ни было, нам, инспектор, пора снова заняться той бандой, – майор сердито кивнул головой в сторону двери. – Надо проверить – было ли то, что они видели, и впрямь капсулой для касторки. Может, это опять был какой-то трюк. Проверьте это... попытайтесь разобраться во всей этой путанице, и тогда мы хоть будем знать, на каком свете находимся.

Эллиот, довольный предоставленной ему возможностью поработать в одиночку, вышел, затворив за собою дверь, в салон. Взгляды трех пар глаз устремились на него.

– Постараюсь по возможности не задерживать вас, – проговорил он дружелюбно. – Если не возражаете, мы выясним только оставшиеся несколько пунктов.

Профессор Инграм внимательно посмотрел на Эллиота.

– Одну минутку, инспектор. А вы не могли бы разъяснить нам одну деталь? Подмена коробок произошла, действительно, так, как я говорил?

Эллиот на мгновенье замялся.

– Да, сэр, не буду отрицать, что вы оказались правы.

– Ага! – с ехидным удовлетворением произнес инспектор и откинулся на спинку стула, в то время как Марджори и Хардинг устремили на него полные любопытства взгляды. – Я надеялся на это. Значит, мы действительно находимся на пути к решению.

Марджори явно хотела что-то сказать, но Эллиот продолжил.

– Перед нами восьмой вопрос мистера Чесни, касающийся незнакомца в цилиндре. "Что он дал мне проглотить? Сколько времени это у меня заняло?" Прежде всего, все ли вы согласны, что это была капсула для касторки?

– Я в этом уверена, – ответила Марджори. – А чтобы ее проглотить, он потратил две или три секунды.

– Согласен, что вид у нее был именно такой, – с предельной осторожностью ответил профессор, – и проглотил он ее с некоторым трудом.

– Я этих капсул не знаю, – сказал Хардинг. Лицо его, полное сомнения и беспокойства, побледнело еще больше. – С чего бы это? – подумал Эллиот. – Хардинг добавил: – Я бы лично сказал, что это было яйцо, зеленое яйцо, мне еще было странно, как это он не подавился. Но, если остальные знают, что это за штука, я спорить не стану. Я согласен.

Эллиот решил, что на этом пункте задерживаться не стоит.

– Мы еще вернемся к этому, а сейчас я хочу задать вам вопрос первоочередной важности: "Сколько времени он пробыл в комнате?"

Он произнес это серьезно, но на лице Инграма было столько сарказма, что Марджори заколебалась.

– Тут что – какая-то ловушка? Имеется в виду сколько времени прошло с того момента, как этот человек вошел в садовую дверь, и до того, как он снова вышел? Совсем немного, это точно. Я думаю: две минуты.

– Две с половиной, – сказал Хардинг.

– Он был в комнате, – проговорил профессор, – ровно тридцать секунд. К слову сказать, люди склонны с утомительным постоянством преувеличивать длительность событий. По сути дела "Немо" почти не рисковал. У зрителей не было времени внимательно рассмотреть его – даже если бы они очень старались. Если хотите, инспектор, я могу дать вам полный отчет о том, как разыгрывалась во времени вся сцена, включая действия Чесни. Хотите?

Эллиот кивнул, и профессор, зажмурив глаза, продолжал:

– Начнем с того момента, когда Чесни вышел в кабинет, а я погасил здесь свет. До того, как Чесни вновь отворил дверь, чтобы начать представление, прошло секунд двадцать. "Немо" появился через сорок секунд после этого и сыграл свою роль за тридцать секунд. После его ухода Чесни, прежде чем упасть на пол, притворившись мертвым, сидел еще тридцать секунд. Затем он встал и вновь закрыл дверь. Мне понадобилось немного времени, чтобы найти этот проклятый выключатель и снова зажечь свет. Скажем, еще двадцать секунд. Однако все представление, начиная с того момента, когда был погашен свет, и до того, как я его зажег снова, продолжалось не больше двух минут двадцати секунд.

На лице Марджори было написано сомнение, а Хардинг пожал плечами. Они не спорили, но и, совершенно очевидно, не были согласны. Оба выглядели бледными и усталыми. Марджори слегка дрожала. Эллиот понял, что дальше струну затягивать не стоит.

– Теперь последний вопрос, – сказал он. – Звучит он так: "Кто говорил и что было сказано?"

– Какое счастье, что это уже последний! – воскликнула Марджори. – На этот раз я уж, по крайней мере, не могу ошибиться. Тот тип в цилиндре не произнес ни слова. – Девушка резко обернулась к профессору Инграму. – С этим вы ведь не станете спорить?

– Не стану.

– И дядя Марк заговорил один только раз. Как раз когда тот человек поставил чемоданчик на стол и шагнул вправо. Дядя Марк сказал: "Все в порядке, что ты еще собираешься делать?"

Хардинг кивнул.

– Правильно. Сказано было именно это, хотя за точный порядок слов я не ручаюсь.

– И больше ничего? – настойчиво спросил Эллиот.

– Абсолютно ничего.

– Не согласен, – проговорил профессор.

– О, будь оно все проклято, – почти прокричала, вскакивая на ноги, Марджори. Эллиоту стало даже немного не по себе, когда он увидел, как может измениться это мягкое, спокойное лицо. – К черту!

– Марджори! – крикнул Хардинг и, кашлянув, сделал смущенный жест в сторону Эллиота, словно взрослый, старающийся отвлечь внимание от расшалившегося ребенка.

– Ты зря так вспыхиваешь, Марджори, – мягко проговорил профессор. – Я только пытаюсь помочь вам. Ты же это отлично знаешь.

Несколько мгновений на лице Марджори была написана нерешительность, а потом на глаза набежали слезы, а выступившая на лице краска придала ему такую неподдельную красоту, которой не могли повредить даже дрожащие губы.

– Извините, – сказала она.

– Например, – продолжал, как ни в чем не бывало, профессор, – строго говоря, неверно, что во время спектакля никто не произнес ни слова. – Профессор взглянул на Хардинга. – Вы говорили.

– Я? – переспросил Хардинг.

– Да. Когда вошел доктор Немо, вы со своей кинокамерой передвинулись немного вперед и сказали: "У-у! Человек-невидимка!" Разве не так?

Хардинг несколько раз провел рукой по своим волосам.

– Да, сэр. Хотел, наверное, показать, какой я остроумный. Но какого черта!.. Вопрос ведь к этому не относится. Речь ведь идет только о том, что говорили действующие лица спектакля, правильно?

– И вы, – продолжал профессор, оборачиваясь к Марджори, – тоже сказали или, вернее, прошептали пару слов. Когда "Немо" откинул вашему дяде голову, чтобы заставить его проглотить капсулу, у вас вырвалось протестующее: "Нет! Нет!" Негромко, но я хорошо расслышал.

– Не помню, – моргая, ответила Марджори. – Но какое все это имеет значение?..

Тон профессора стал спокойнее и мягче.

– Я готовлю вас к следующей атаке инспектора Эллиота. Минуту назад я уже предупредил вас: инспектора интересует – не мог ли кто-то из нас выскользнуть из комнаты и убить Марка в те две минуты, когда свет был погашен. Ладно, я в состоянии присягнуть, что видел или слышал вас обоих все время, пока Немо находился на сцене. Я могу присягнуть, что вы не выходили из этой комнаты. Если вы можете сказать то же самое обо мне, тогда у нас такое тройное алиби, которое не по силам опровергнуть даже Скотленд Ярду. Слово за вами!

Эллиот внутренне напрягся. Он знал, что следующие минуты могут оказаться решающими.

Теперь на ноги вскочил Хардинг. В его больших – "коровьих", как окрестил их Эллиот – глазах видна была тревога. Лицо его сохраняло обычное выражение сердечности и уважения к старшим, но кулаки были крепко сжаты.

– Я же все время был занят съемкой! – воскликнул он. – Поглядите, вот камера. Вы что – не слышали, как она работала? Нет?..

Он засмеялся – по-настоящему симпатичным смехом. Похоже, он ожидал, что хоть кто-нибудь еще засмеется вместе с ним, и был разочарован, когда этого не случилось.

– Понятно, – проговорил он, глядя куда-то вдаль. – Я однажды читал рассказ.

– Да что вы, – заметил профессор Инграм.

– Да, читал, – предельно серьезно продолжал Хардинг. – У одного типа было алиби, потому что кто-то там слышал, как он все время печатал на пишущей машинке. А потом оказалось, что он придумал какое-то устройство, которое само тарахтело точь-в-точь, как пишущая машинка. Черт возьми, не думаете же вы, что можно заставить кинокамеру снимать, когда возле нее никого нет?

– Это же абсурд! – воскликнула Марджори. – Я видела тебя. Я знаю, что ты был здесь. Вы, действительно, могли подумать нечто подобное, инспектор?

Эллиот рассмеялся.

– Я, мисс Вилс, ничего подобного не говорил. Все эти предположения исходили от профессора. Впрочем, можно остановиться на этом вопросе подробнее, – он говорил сейчас тоном человека, идущего на уступку, – хотя бы ради того, чтобы окончательно с ним покончить. Между прочим, это ведь верно, что здесь была полная тьма?

Профессор ответил прежде, чем успел заговорить кто-либо еще.

– Темнота была практически полной первые двадцать секунд, пока Чесни не отворил дверь в кабинет. После этого рассеянный свет, горевший в кабинете лампы хоть и слабо, но освещал комнату. Силуэты – я надеюсь, это подтвердят и мои товарищи – вырисовывались вполне отчетливо.

– Одну минутку, сэр. Как именно вы сидели? Профессор встал и аккуратно поставил три стула в одну линию с промежутками примерно в три фута. От стульев до двери было около трех метров и, следовательно, максимальное расстояние, разделявшее зрителей и Марка Чесни, составляло не более пяти метров.

– Чесни сам расставил стулья еще до того, как мы вошли, – объяснил профессор, – и мы их не переставляли. Я сидел вот здесь, справа, поближе к окну, – он положил руку на спинку стула. – Марджори была в центре, а Хардинг с другого краю.

Поглядев на расположение стульев, Эллиот обратился к Хардингу:

– Чего ради вы расположились так далеко слева? Разве из центра вид не был бы лучше? С того места вы не могли, например, снять, как "Немо" появился в садовой двери.

Хардинг нахмурился.

– Хорошо, тогда я вас спрошу: каким, черт побери, образом я мог угадать, что здесь будет твориться? – довольно резко проговорил он. – Мистер Чесни заранее не объяснял нам, что он готовит. Он просто сказал: "Сядьте вот здесь", и могу вас уверить, – мне и в голову не пришло с ним спорить. Уж кому-кому, но только не мне. Я сел... а, если говорить точнее, стал там, где мне было сказано, и видно мне было совсем неплохо.

– О! К чему все это? – вмешалась Марджори. – Разумеется, он был здесь. Я же видела, как он топчется из стороны в сторону, чтобы все поймать в кадр. И я была здесь. Разве не так?

– Конечно, была, – мягко проговорил профессор. – Я все время ощущал ее.

– Это как же? – воскликнул Хардинг. Лицо профессора налилось кровью.

– Ощущал ее присутствие, молодой человек. Слышал ее дыхание. Она ведь была от меня на расстоянии вытянутой руки. На ней, правда, было темное платье, но, как вы сами понимаете, белая кожа рук и лица выделялись на темном фоне не хуже, чем ваша манишка. – Чуть кашлянув, профессор повернулся к Эллиоту. – Если я что-то и пытаюсь доказать, инспектор, так только то, что никто из них ни разу не выходил из салона, – в этом я могу поклясться. Хардинг все время находился в моем поле зрения, а Марджори я мог тронуть рукой! Если и они могут сказать то же самое обо мне...

Он слегка поклонился в сторону Марджори. Его манеры чем-то напоминали Эллиоту врача, щупающего пульс у больного, да и на лице было то же выражение сосредоточенного спокойствия.

– Разумеется, вы были здесь, – сказала Марджори.

– Вы абсолютно уверены? – настойчиво спросил Эллиот.

– Абсолютно. Я видела его рубашку и лысину, – с нажимом продолжала Марджори, – и... о, конечно, я видела его! И дыхание тоже слышала. Вы когда-нибудь были на спиритическом сеансе? Разве вы не обратили бы внимание, если бы кто-то вдруг вышел?

– А что скажете вы, мистер Хардинг? Хардинг слегка замялся.

– Ну, правду говоря, большую часть времени я не отрывал глаза от видоискателя камеры, так что оглядываться вокруг было просто некогда. Хотя погодите-ка! – Он стукнул кулаком по раскрытой ладони левой руки, и на лице его появилось выражение огромного облегчения. – Сейчас, сейчас! Не надо только спешить. Сразу после того, как это чучело в шляпе вышло из кабинета, я поднял глаза, сделал шаг назад и закрыл объектив. При этом я наткнулся на стул, оглянулся, – он подчеркнул свои слова жестом, – и, конечно, видел Марджори. Если хотите знать, видел, как блестят ее глаза. С научной точки зрения это, может, и неверно, но вы понимаете, что я хочу сказать. Само собою, я и так знал, что она здесь, потому что слышал, как она вскрикнула: "Нет!", но я и видел ее. В любом случае, – он широко улыбнулся, – ее рост никак не метр семьдесят и, тем более, не метр восемьдесят.

– А меня вы видели? – спросил профессор Инграм.

– Что? – переспросил Хардинг, не отрывавший глаз от Марджори.

– Я спросил: меня вы видели?

– Ясно, что видел! По-моему, вы, наклонившись, пытались посмотреть на свои часы. В комнате вы были вне всяких сомнений.

Хардингом овладело сейчас такое оживление, что казалось – еще немного и он, сияя от удовольствия, пустится в пляс по комнате.

Тем не менее, у Эллиота было ощущение, что он движется наощупь во все более и более густом тумане. Не дело, а какая-то психологическая трясина. В любом случае, сейчас он хотел убедиться, что эти люди говорят правду или хотя бы верят, что говорят ее.

– Перед вами, – заговорил профессор Инграм, – коллективное алиби, примечательное своей надежностью. Просто невозможно, чтобы кто-то из нас совершил это преступление. На этом твердом, как скала, фундаменте вы и должны строить свою теорию, в чем бы она не состояла. Ясно, что вы вправе усомниться в наших словах, но проще простого проверить их. Сделайте пробу! Посадите нас так, как мы сидели тогда, погасите свет, включите ту лампу в кабинете – и сами убедитесь, что никто из нас не мог выйти из комнаты незамеченным.

– Боюсь, что этого мы сделать не сможем, разве что у вас есть еще одна такая фотолампа, – сказал Эллиот. – Та, что была здесь, перегорела. Кроме того...

– Но ведь... – воскликнула было Марджори и умолкла, пристально глядя полными любопытства глазами на закрытую дверь.

– ...кроме того, – продолжал Эллиот, – быть может, вы не единственные, кто рассчитывает на алиби. Мисс Вилс, я хочу задать вам один вопрос. Недавно вы уверенно заявили, что часы в кабинете шли правильно. Откуда у вас такая уверенность?

– Простите?

Эллиот повторил свой вопрос.

– Потому что они поломаны, – выходя из задумчивости, ответила Марджори. – То есть, я хочу сказать, что совсем сломан тот винтик, которым переводят стрелки, так что часы нельзя переставить даже на минуту. А идут они прекрасно: никогда не спешили и не отставали.

Профессор Инграм негромко засмеялся.

– Ясно. Когда был сломан этот винтик, мисс Вилс?

– Вчера утром. Памела, одна из наших служанок, сломала его, когда убирала в кабинете дяди Марка. Она заводила часы, задела нечаянно этот винтик и сломала его. Я думала, что дядя Марк будет просто вне себя от ярости. Он ведь даже убирать в своем кабинете разрешал только раз в неделю, потому что там хранились все его деловые бумаги и, главное, рукопись, над которой он работал и трогать которую нам было строго запрещено. Однако, этого не произошло.

– Чего не произошло?

– Ну, он не пришел в ярость. Скорее даже напротив. Дядя вошел как раз в тот самый момент, когда все это случилось. Я начала говорить, что часы можно отправить в мастерскую и там их мгновенно починят.

Он несколько секунд глядел на часы, а потом вдруг расхохотался и сказал, что часы сейчас идут точно и ему даже нравится, что положение стрелок нельзя теперь изменить никакими силами, так что пока завод не кончится (а у этих часов он недельный) в мастерскую отправлять их нет смысла. Потом он добавил еще, что Памела – отличная девушка и ее родители могут только радоваться, что у них такая дочка. Потому я так хорошо все и запомнила.

Любопытно, – подумал Эллиот, – чего ради человек может остановиться перед часами и внезапно расхохотаться? Однако, долго размышлять над этим ему не пришлось. В двери, ведущей из холла, появился майор Кроу.

– Можно вас на минутку, инспектор? – спросил он с какой-то странной интонацией в голосе.

Эллиот вышел к нему, притворил за собой дверь. Просторный холл с широкой пологой лестницей был отделан светлым дубом, а пол был натерт до ослепительного блеска. Небольшая лампа бросала круг света на телефон, стоящий на столике возле лестницы.

Вид у майора был обманчиво безобидным, но глаза поблескивали с явным ехидством. Он кивнул головой в сторону телефона.

– Я только что поговорил с Билли Эмсвортом.

– Билли Эмсвортом? Кто это?

– Мужчина, жена которого родила сегодня ночью сына. Те самые роды, которые – помните? – принимал Джо Чесни. Я знаю, что время для телефонных разговоров не совсем обычное, но решил, что Эмсворт, скорее всего, все равно не спит по случаю такого события в семье. Так оно и оказалось, и я побеседовал с ним. Разумеется, я не стал рассказывать ему о том, что здесь стряслось, – просто поздравил и, надеюсь, ему не пришло в голову раздумывать над тем, с чего ради я решил поздравлять его в два часа ночи. – Майор глубоко вздохнул. – Так вот, если часы в кабинете шли правильно, у Джо Чесни совершенно неопровержимое алиби.

Эллиот промолчал, ожидая, что будет дальше.

– Мальчишка родился около четверти двенадцатого. Потом Чесни посидел еще, беседуя с Эмсвортом и его друзьями. Все хорошо запомнили, когда ушел доктор. Дело в том, что, когда Эмсворт провожал доктора до лестницы, часы на церкви как раз пробили двенадцать и Эмсворт, остановившись, произнес небольшую речь насчет наступления нового, радостного дня. Таким образом, время ухода Чесни твердо установлено. Ну, а Эмсворт живет на другом конце Содбери Кросс. Добраться сюда к моменту, когда было совершено преступление, Чесни никак не мог. Что вы на это скажете?

– Только одно, сэр, мне кажется, что тут все до одного имеют алиби, – ответил Эллиот и рассказал о том, что только что услышал.

– Гм-м! – протянул майор.

– Именно так, сэр.

– Трудный случай.

– Да, сэр.

– Чертовски трудный, – прорычал майор. – Вы уверены, что в салоне было действительно достаточно светло, чтобы они могли видеть друг друга?

– Разумеется, это надо будет проверить, – сказал Эллиот и, чуть поколебавшись, добавил: – Однако, я и сам думаю, что там не было настолько темно, чтобы не заметить, как кто-то выходит из комнаты. Честно говоря, сэр... я верю им.

– Вы не подозреваете, что они все трое могли сговориться?

– Все возможно. Тем не менее...

– Вы в это не верите?

Эллиот ответил с предельной осторожностью:

– Во всяком случае, мне кажется, что нам не следует концентрировать внимание только на обтателях этого дома. Надо смотреть и дальше. В конце концов, этот фантастический пришелец в смокинге мог быть и впрямь пришельцем. Черт возьми, почему бы и нет?

– Поживем – увидим, – спокойно ответил майор. – Дело в том, что нам с Боствиком удалось найти доводы – точнее говоря, один довод, – того, что убийца живет в этом доме или, по крайней мере, тесно связан с ним.

Майор подвел Эллиота, испытывавшего сейчас иррациональное ощущение того, что весь мир виден ему в кривом зеркале, что где-то он совершает грубую ошибку, к лестнице. Вид у майора был слегка виноватый.[1]

– Это было, конечно, не по правилам. Абсолютно не по правилам, – сказал он, прищелкнув языком, – но дело сделано, и нам повезло. Когда Боствик поднялся наверх, чтобы взглянуть – можно ли уже поговорить с этим самым Эмметом, ему пришло в голову заглянуть в ванную. В аптечке он обнаружил коробку капсул для приема касторки...

Майор бросил на Эллиота многозначительный взгляд.

– Это может и не иметь особого значения, сэр. Насколько я понимаю, это довольна обычная штука.

– Согласен! Согласен! Погодите, однако. В глубине полки, за коробкой с зубным порошком, он обнаружил бутылочку, наполненную до четверти чистой синильной кислотой... Ну, могу себе представить, как он был ошарашен, – не без удовлетворения проговорил майор. – Впрочем, ошарашен был и я сам, и не могу сказать, что сейчас, когда выяснилось, что все в этом доме имеют алиби, мое удивление уменьшилось. Заметьте, что во флаконе был все-таки не более слабый раствор цианистого калия, а чистая синильная кислота – самый быстродействующий яд в мире. Во всяком случае, мы почти уверены в том, что это именно она. Вест проведет, разумеется, анализ, но сомнений у него нет никаких. На флаконе была этикетка с четкой надписью: "Синильная кислота".

Боствик не мог поверить своим глазам. Он откупорил флакон, но, едва почувствовав запах, поспешил вновь ее закупорить. Он слыхал, что глубокий вдох паров синильной кислоты может убить, и доктор Вест сказал потом, что это чистая правда. Взгляните на эту красавицу.

Майор осторожно вытащил из кармана флакончик с глубоко заткнутой пробкой и наклонил его, чтобы показать находившуюся внутри бесцветную жидкость. На флаконе была наклеена этикетка с аккуратно выведенными словами "Синильная кислота".

Майор поставил флакон на столик и отступил с видом человека, собирающегося зажечь фитиль адской машины.

– Отпечатков пальцев не было, – сказал он и обеспокоенно добавил: – Не стоит слишком приближаться к ней. Чувствуете запах?

Эллиот кивнул.

– Но откуда она могла взяться? – удивленно спросил он. – Вы же сами слышали доктора Веста. Чистая синильная кислота – вещь практически недоступная для обычного смертного. Получить ее мог бы лишь...

– Именно так. Специалист. Скажем, химик. Кстати, что из себя представляет этот самый Хардинг?

В этот самый момент Хардинг вышел из салона.

Он был все в том же оживленном настроении, что и несколько минут назад, однако это настроение испарилось, как только молодой человек обратил внимание на флакон и, очевидно, прочел надпись на этикетке. Он ухватился рукой за косяк двери, словно собираясь отступить назад, но уже через мгновенье с почтительной улыбкой подошел к майору.

– HCN? – спросил он, показывая на флакон.

– Если верить этикетке, молодой человек.

– Можно спросить, где вы ее нашли?

– В ванной комнате. Это вы ее там поставили?

– Нет, сэр.

– Но вы пользуетесь ею в своей работе, не так ли?

– Нет, – не колеблясь, ответил Хардинг. – Честное слово, не пользуюсь. Вот цианистый калий, KCN, мне нужен – и даже в больших количествах. Я пытаюсь усовершенствовать электрогальванический процесс. Если бы мне удалось получить достаточную финансовую поддержку, чтобы не быть проглоченным конкурентами, я бы революционизировал эту отрасль промышленности. – Он говорил без тени хвастовства, просто излагая факты, – Но HCN я не пользуюсь. Она мне ни к чему.

– Хорошо, я буду с вами откровенен, – мягче сказал майор. – Вы могли бы, тем не менее, изготовить HCN, не так ли?

Хардинг ответил, произнося слова так напряженно и с таким трудом, что Эллиоту пришло в голову – уж не родился ли он с каким-то дефектом речи, от которого ему впоследствии удалось избавиться.

– Естественно, мог бы. Так же, как это мог бы сделать любой.

– Я вас не понял, молодой человек.

– Послушайте же! Что нужно для того, чтобы изготовить HCN? Сейчас я вам скажу. Какая-либо из солей этой кислоты – среди них есть безобидные соединения, которые можно купить в любом магазине химических реактивов. Нужна серная кислота, которую можно отлить из аккумулятора любого автомобиля – кто на это обратит внимание? Еще нужна самая обычная вода. Возьмите и соедините эти три вещества, проведите дистилляцию – это может сделать каждый ребенок, воспользовавшись посудой, взятой с кухни своей бабушки – и вы получите... то, что находится в этом флаконе. Любой человек, обладающий элементарными знаниями по химии, может это сделать.

Майор нервно взглянул на Эллиота.

– И это все, что нужно, чтобы получить синильную кислоту?

– Все. Да вы сами можете легко проверить мои слова по любому учебнику. Меня смущает другое... Может быть, вы объясните мне? Вы говорите, что этот флакон был в ванной комнате. Ладно, я уже готов к любому сюрпризу. Но не хотите же вы сказать, что он стоял в ванной так, словно это тюбик с зубной пастой или крем для бритья?

Майор только развел руками. Его самого мучил тот же вопрос.

– Что-то неладно в этом доме, – проговорил Хардинг, обводя взглядом холл. – Все тут так красиво и в то же время что то не так. Я здесь человек посторонний и чувствую это. А теперь... если не возражаете, я пойду, попрошу слугу принести мне глоток виски и буду молить всех святых, чтобы в нем не оказалось какой-нибудь неожиданной добавки.

Его шаги отдались в холле гулким эхом. Вздрогнуло пятно света, падавшее на столик, вздрогнул и яд, налитый во флакон. Наверху лежал в горячке человек с сотрясением мозга, а здесь, внизу, стояли, переглядываясь, два следователя.

– Нелегкое дело, – сказал майор Кроу.

– Нелегкое, – кивнул Эллиот.

– Существуют две возможности, инспектор. Два надежных, солидных следа. Возможно, утром Эммет придет в себя и расскажет нам, что же произошло. Кроме того, существует кинопленка (завтра к вечеру она будет проявлена, у нас в Содбери Кросс есть человек, знающий толк в этом деле), которая точно покажет, что происходило во время спектакля. Не знаю, что еще у нас остается кроме этого – заметьте, что я сказал: у вас. Я должен буду заняться другими делами. С завтрашнего дня, даю вам честное слово, в эту историю я вмешиваться не буду. Это дело остается за вами и, надеюсь, доставит вам немало удовольствия.

Дело не могло доставить Эллиоту удовольствия по ряду причин. Однако, долг требовал, чтобы он им занимался, а пока что все сводилось к одному выводу, столь же ясному и очевидному, как отпечатки пальцев:

Марк Чесни был убит, судя по всему, одним из людей, живущих в этом доме.

Тем не менее, все они имели как будто неопровержимое алиби.

Кто же в таком случае совершил преступление? И как оно было совершено?

– Во всем этом я отдаю себе отчет, – сказал майор. – Продолжайте, однако, продвигаться вперед и разберитесь во всем. В любом случае, у меня есть четыре вопроса моего собственного изобретения, и я готов тут же выложить двадцать фунтов любому, кто смог бы мне на них ответить.

– Что же это за вопросы, сэр?

Майор Кроу на мгновенье забыл о своем официальном положении, о своем достоинстве. Его голос перешел почти на крик.

– Зачем зеленая коробка конфет была подменена на синюю? Что означает история с этими проклятыми часами? Какого же на самом деле роста был незнакомец в цилиндре? И чего ради, черт побери, чего ради Чесни резвился с этой южноамериканской стрелой, которую никто в глаза не видел ни до этого ни после?