"Соблазн" - читать интересную книгу автора (Марч Джессика)

7

Ли Гаррисон Стоун потянул за ворот накрахмаленной рубашки. Затем, вспомнив, что его показывают на экране, уронил руки. «Первоклассный, подходящий жених» – так назвал его аукционер, – и это слово, вызвав в его памяти первоклассный кусок мяса, выдавило из Ли смущенную улыбку. Но если уж он взялся играть эту роль, то не должен выглядеть таким нервничающим и не желающим находиться в аукционном блоке.

– «Покупка жениха» была одной из наших самых доходных программ на прошлогоднем бале, – объяснила ему Розалинда Фенвик, – и все, что мы от тебя ждем, это чтобы ты устроил какой-нибудь осчастливленной молодой женщине – вообще-то, не обязательно молодой – запоминающийся вечер. – Она была давнишней подругой матери, а также председательницей благотворительного бала в Уолдорфе в пользу городского приюта. – Разумеется, все это не облагается налогами, – продолжила она. – Да еще такой удобный повод.

Это действительно хороший повод, успокаивал себя Ли, разглядывая женщин в красивых платьях; которые толпились вокруг возвышения для оркестра, где сидели, «выставленные на продажу», двадцать холостяков. Лишь по этой причине он мог простить себе, что дрогнул под напором Розалинды Фенвик. В этом была одновременно и сила, и слабость Ли: он мог сделать ради филантропических принципов то, от чего отказался бы ради любви или денег.

Аукционер выкликнул имя Лоренса Айви III и принялся перечислять достоинства, которые делали его завидной покупкой, – степень из Гарварда, вице-президентский пост в семейной брокерской фирме, приз для самого лучшего игрока в чемпионате Америки по водному поло в прошедшем сезоне. Первоначальная ставка в 500 долларов стала быстро возрастать, пока не остановилась на 950 долларах.

– Леди, – с насмешкой говорил аукционер, – это же такая смехотворная сумма. Станете ли вы копать глубже, если я сообщу вам, что мистер Айви готов предложить не только одно-единственное свидание, но и целый уик-энд на борту своей яхты «Лазурное море»? – Ставки стали быстро расти.

Когда Лоренс Айви и его яхта были проданы за 2100 долларов, Ли внезапно почувствовал, что у него заболела душа. Он-то поверил Роз Фенвик на слово и согласился сопровождать даму, которая его купит, в хороший ресторан по ее выбору, а потом в театр. Какая беспечность… а может, тщеславие? Когда он брился по утрам, то привык видеть высокое, атлетическое тело, сильное лицо, худое и мужественное, крепкую челюсть с глубокой ямкой на подбородке и ясные голубые глаза. Он привык к тому, что его называли красивым мужчиной, привык получать соответствующее этому определению внимание. Однако он никогда еще не оказывался в таком положении, когда вроде бы должен был заставить или вдохновить женщину с парой тысяч долларов, чтобы та заплатила за удовольствие оказаться в его компании. И без того он нервничал, что выставил себя на аукцион, но вот если еще его дешево продадут… вот тогда будет унижение. Может, предложить уик-энд в его загородном доме на севере штата? Нет, он не настолько еще выжил из ума, чтобы согласиться развлекать незнакомую женщину все выходные.

Слушая вполуха, как набивают цену «жениху номер два», Ли взглянул на родителей, которые болтали с Роз Фенвик. Они были яркой парой. Ребекка Стоун выглядела превосходно, элегантно, хотя красота ее казалась несколько своеобразной. Одета она была в изысканное платье от Норелла, на ней сверкала подвеска с бриллиантами и изумрудами, которую предки его матери якобы получили от императрицы Жозефины. Шерман Стоун был строен и подтянут в своей одежде от Севиль Роу, его лицо по-прежнему оставалось красивым, серебряные волосы поразительно контрастировали с круглогодичным загаром богатого человека. Благодаря безупречной внешности Ребекки и обаянию и простоте Шермана их повсюду охотно приглашали. Когда-то Ли гордился ими обоими, – но что он до сих пор уважал и ценил в них, так это супружескую преданность, которая связала Шермана и Ребекку навсегда.

Когда же Ли обнаружил, что Шерман не так уж и безупречен, как он себе представлял, когда узнал правду о мнимой преданности Ребекки, то поклялся, что его собственная жизнь сложится по-другому. И он осуществлял это обещание, отвергая все, что родители предлагали ему, – элитная школа, карьера в банковском деле, жена-аристократка. Ли был единственным в классе, кто отказался от права на отсрочку от армии; он добровольно пошел на военную службу в корпус капелланов. Без особого энтузиазма он попытался объяснить родителям, что не поддерживает войну во Вьетнаме, но чувствовал, что аморально ничего не делать для бедняков и обездоленных, у которых не было иного выбора, как либо служить, либо быть заклеймленным позором – в то время как сынки богачей просто скрывались в стороне от конфликта в колледже или аспирантуре. Мать грозилась сердечным приступом, а отец… ну, отец снисходительно разрешил, чтобы Ли побольше узнал про жизнь в реальном мире.

Ли чувствовал, что учится до сих пор. Но по-своему, а не на их манер.

– Наш следующий жених, леди и джентльмены, это Ли Гаррисон Стоун. – Ли встрепенулся, а аукционер стал перечислять: – Во всех отношениях это человек, который сам себя сделал, основатель и председатель фирмы «Стоун электроникс», журнал «Форбс» называет его волшебником маркетинга и бесстрашным предпринимателем; рост у Ли на один дюйм превышает шесть футов, а весит он сто семьдесят фунтов. Он член комитета Музея современного искусства, любит теннис и фотографию. Ну, кто из вас, леди, захочет назвать его своим на один вечер? Начальная цена, как я слышу, пятьсот долларов. Итак, пятьсот. Кто назовет шестьсот?..

Две женщины, стоявшие в переднем ряду, начали перешептываться и хихикать. Господи, все оказалось еще хуже, чем он ожидал. И как только он согласился стоять тут в вечернем костюме, чтобы на тебя глазели и оценивали ханжеские на вид, но, очевидно, голодные женщины?

– Девять сотен… двенадцать… пятнадцать… – Цены выкрикивались из разных концов зала так быстро, что Ли не успевал следить за теми, кто их называл.

Чувствуя, что на продажу выставлен хороший товар, аукционер удвоил свои усилия:

– Леди, леди, или вам хочется, чтобы у этого мужчины появился комплекс неполноценности? Всего лишь двенадцать сотен за такой великолепный мужской экземпляр, за настоящего героя войны, который был награжден за храбрость под огнем? Ли… давайте дадим леди еще больше причин быть великодушным и щедрым. Вы танцуете?

Ли кое-как ухитрился кивнуть, не уверенный, что произнесет хоть слово. Какой дьявол сообщил комитету насчет медали? Мать… или отец?! Дурацкий хвастун, подумал он. Ли слишком хорошо себя знал, поэтому не считал героем. Для него тогда просто не возникло вопроса, бежать ли в укрытие, когда он заметил мальчишку из Делавара, истекающего кровью в открытом поле.

Пока цены повышались, Ли смотрел на потолок, стены и в особенности на двери – куда угодно, только не на женщин, которые претендовали на него. Когда он был «прихлопнут» в конце концов за пока еще рекордную для этого вечера сумму в 3200 долларов, раздались аплодисменты, которые прорвались сквозь его смущение и рассеянность. Он шагнул вниз с площадки и увидел, что женщина, идущая к нему навстречу, размахивая бумагой, выданной ей аукционером, была сногсшибательной брюнеткой, чей рост не уступал его. Мгновенно онемев, Ли автоматически принял билет, который она прямо-таки вдавила ему в руку и который подтверждал ее победу.

– Вы мой, – сказала она. – Я Франческа Спаулдинг.

Имя ничего не говорило ему, однако ее лицо и фигура показались смутно знакомыми. Видимо, он танцевал с ней на каком-нибудь котильоне дебютанток тысячу лет назад.

– Благодарю за вотум доверия, – сказал он с улыбкой. – За тридцать две сотни баксов мне хочется добавить еще и мой именной спортивный свитер. – Она не улыбнулась в ответ, однако ее лицо казалось величественным в своем покое. Ли позабавило, что такая красивая женщина не только была ему доступна, но и даже купила свидание с ним. Какой бы милосердной она ни была, можно было бы и каким-то другим способом пожертвовать деньги приюту.

Казалось, она прочла его мысли.

– Если говорить честно, то мне нужно добиться снижения налогов. А мой агент решил, что участие в благотворительности будет полезным для моего имиджа. Подождите и увидите, что я верну деньги, заплаченные за вас, назад, да еще с прибылью в несколько раз большей, и гласно.

Отсутствие кокетства и ее занятость бизнесом ответили на оба вопроса Ли. Разговор о рекламе указывал на то, что он видел ее не на котильоне для дебютанток. Но кем была она? Каким бы ни был ответ, он ясно чувствовал, что общество Франчески Спаулдинг не доставит ему никакого удовольствия. Однако сделка есть сделка, и ради дела благотворительности Он должен был позаботиться, чтобы она не пожалела об отданных деньгах.

– В какой вечер вам удобней, чтобы мы отправились куда-нибудь? – поинтересовался он. – И есть ли место, куда вам особенно хотелось бы пойти?

– Я дам вам знать после того, как мой пресс-агент договорится об освещении в печати. А с вашей стороны не возникнет проблем с занятостью?

– Совершенно не возникнет, – ответил Ли, думая о том, что чем скорей Франческа Спаулдинг позвонит, тем скорей он сможет отделаться от обязательств перед приютом. – Когда бы вы ни были готовы, просто позвоните по моему личному телефону. – Он вручил ей свою визитную карточку, извинился и торопливо потряс руку Франческе Спаулдинг. В конце концов это был бизнес, а не удовольствие.


Субботним вечером Ли Стоун отправился на свидание с Франческой Спаулдинг в лимузине компании. Обычно он ездил на старом «корветте», но как-то не мог представить себе, чтобы стройная, как статуэтка, Франческа с комфортом устроилась сама и поместила свое пышное убранство на одноместном сиденье. Маленькое расследование – ничего больше, на самом деле просто Ли спросил свою секретаршу, не знакомо ли ей имя Спаулдинг, – и оказалось, что Франческа работала моделью на контракте для Эме Майнер, косметической фирмы. На Ли произвело впечатление главным образом то обстоятельство, что «Майнер» продала губной помады и лака для ногтей столько, что фирма оказалась на несколько уровней выше «Стоун электроникс» в каталоге «Фортуна 500».

Ровно в семь часов его автомобиль остановился у входа в башню из стекла, возвышавшуюся над Ист-Ривер, где жила Франческа. Шофер открыл дверь перед Ли, и он вошел в холл, где привратник спросил его имя и позвонил наверх.

После того как о его прибытии было извещено, он ожидал, что его пригласят наверх – по крайней мере, для того, чтобы он выполнил свои джентльменские обязанности – сопроводил леди от ее дверей и помог надеть пальто. За 3200 долларов он был готов расстараться.

Однако привратник сказал:

– Мисс Спаулдинг скоро спустится.

«Скоро» растянулось на двадцать минут, в течение которых Ли сидел в лимузине, а раздражение его нарастало до такой степени, что он уже был готов приказать водителю везти его домой. Благотворительность имела свои пределы. И как раз тогда, когда Ли их достиг, Франческа величаво вышла из подъезда – ее выход невозможно было пропустить, поскольку она набросила шиншилловую шубку на нечто облегающее, с низким декольте и из белого шелка, с плиссированной юбкой до пят.

Ли выскочил, чтобы ее встретить. Несмотря на недовольство, он невольно одарил ее восхищенным взглядом. Она тоже замерла на миг, оценивая его внешность – темно-серый костюм от Севиля Роу, брусничный галстук, английские ботинки ручной работы.

Прежде чем кто-то из них успел вымолвить слово, сверкнула вспышка. И теперь Ли заметил молодого человека с несколькими фотоаппаратами, свисающими с шеи, который вышел вслед за Франческой из здания.

– Пошли, – сказал Ли, быстро потянув Франческу к машине. – Сбежим от этого типа.

Она выдернула руку.

– Но ведь это Бак Лансинг, – сказала она, – мой личный фотограф. Я велела ему сделать это для предания гласности. Бак поедет с нами.

И, не дожидаясь согласия Ли, она и фотограф уселись на заднее сиденье автомобиля.

Ли задержался на тротуаре. Его не обрадовали ни перспектива видеть свое изображение по всему городу, ни приятель Франчески. И это определенно не входило в условия их соглашения. Он прикидывал, не послать ли их вдвоем в ресторан в этой машине, а сам он возьмет такси и поедет домой. Да и в госпиталь он мог послать свой собственный чек на 3200 долларов; эта сумма показалась ему внезапно незначительной, коли речь шла о том, чтобы выпутаться из этой ситуации.

– Ох, да поехали. Франческа подтолкнула его к открытой дверце. – Это просто на всякий случай, понятно? Садитесь, Стоун, и не будьте таким нелепым, старомодным букой-бякой.

Это помогло. Ему неоднократно говорили разные женщины, в основном бывшие любовницы, что у него есть склонность принимать себя слишком всерьез. Он тоже сел сзади, не обращая внимания на то, что фотограф оказался зажатым между ним и Франческой.


В «Ле Сирк», где он заказал столик, Ли послушно позировал для дюжины фотоснимков и великодушно изменил заказ: вместо двухместного – трехместный стол. Вообще-то, общество Бака Лансинга начинало радовать его все больше, чего не скажешь о Франческе. Ведь фотограф не делал какую-то там легкомысленную работу в области моды, а был в свое время во Вьетнаме и обслуживал Белый дом при Джонсоне. Они обменивались разными историями, в то время как Франческа сидела молча, полностью занятая едой.

Было всего лишь начало одиннадцатого, когда они вышли из ресторана. Сидя в машине, Ли спросил, памятуя, что должен угождать ей в этот вечер:

– Что теперь? Не хотите ли потанцевать? Франческа одобрительно улыбнулась, словно Ли наконец попал в точку и угадал главную цель этого дорогого вечера.

– Да, – ответила она. – Но на этот раз я выбираю место, сама.

Она наклонилась вперед и, когда водитель отодвинул стеклянную перегородку, произнесла что-то так тихо, что Ли не смог расслышать, куда она велела ехать.

Ли подозрительно оглядел темную улицу, когда машина остановилась перед темным зданием, похожим на фабричное.

– Что это такое?

– Забегаловка, – ответила Франческа.

Будучи сам коллекционером произведений искусства, Ли знал имя Самсона Лава и слышал про его Забегаловку для избранных, наполовину студию, наполовину увеселительное заведение. Но его так же мало интересовала перспектива все это увидеть, как и «поп арт». Он предпочитал импрессионизм – и нормальную психику.

Однако Бак ждал со своими фотоаппаратами, и, очевидно, это было местом, наиболее выгодным для рекламы Франчески и ее спонсоров. И он потащился вслед за ней.

Его наихудшие опасения подтвердились, когда они поднялись наверх. В уши ударил звуковой вал, оглушительный, как артподготовка, которую он не раз слышал во Вьетнаме. А воздух был таким густым от дыма марихуаны, что даже если просто глубоко дышать, то можно было тоже заработать контактное опьянение.

Франческа, очевидно, все тут знала, потому что отказалась расстаться со своей шиншиллой, когда пришло время снимать пальто, пока не встретила человека но имени Эдди.

– Отнести вот это в дальнюю кладовую, – приказала она парню, мигая Ли, чтобы тот дал ему денег. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь из Самсоновых напарников по играм заиграли мои меха от Фенди.

– Ты хочешь сказать, что здесь не очень-то церемонятся с частной собственностью? – насмешливо поинтересовался Ли.

Ее ответом был сумрачный взгляд, который пресек все его дальнейшие попытки поддразнить.

– Давай начнем, – сказала она Лансингу.

Хотя Забегаловка была буквально набита людьми и Самсона Лава нигде не было видно, он материализовался, едва лишь Бак начал делать снимки Франчески и Ли; казалось, будто он узнал об их появлении при помощи персональной радарной системы. Вероятно, о съемках было условлено заранее, потому что он поцеловал Франческу и потискал за плечи Бака.

Франческа начала всячески льстить художнику.

– Как мне нравится, что на тебе всегда надето что-то эдакое, особое, – сказала она, указывая на шелковую с кружевами рубашку Самсона. – А еще ты абсолютный ангел, что позволил нам это сделать.

– В задницу ангела. Разве эта паршивая компания, в которой ты работаешь, не обещала купить две моих работы для своих офисов? А еще я хочу получить от тебя причитающийся мне фунт плоти, Френки. Чтобы ты взяла роль в моем следующем фильме.

– Но только чтобы без голых сисек, Сэмми. Я должна поддерживать свой имидж.

– Да у тебя нет никаких сисек, Френки, – рассмеялся Самсон. – Нам всем прекрасно известно, что ты на самом деле мужик в платье. И роль у меня мужская…

– Тогда ладно, – покорно согласилась Франческа. – Ну, а теперь можно нам снимать?

Самсон дал свое благословение, они поцеловались, и он удалился.

Сказать, что это была не его среда, значит не сказать ничего. Но Ли играл свою роль, позируя для множества снимков, пока Франческа не отдрейфовала от него и не стала болтать с разными знакомыми. И снова в голове его мелькнула мысль уйти, но хорошее воспитание заставило его томиться и ждать, чтобы потом отвезти ее домой. Если бы ей захотелось сбежать от него, тогда все в порядке, но сам он был джентльменом и не мог ее бросить.

Ли направился к бару в поисках какого-нибудь питья, которое можно было бы потягивать, хотя репутация Самсона и его наркотических оргий наводила его на мысль, безопасно ли тут вообще что-либо есть или пить. Он с неодобрением взглянул на громадную банку, полную разноцветных пилюль, стоявшую на баре, словно коробка с леденцами. Ли не считал себя ханжой. Черт побери, он в свое время испробовал множество разных вещей, и этого было достаточно для человека, который не собирался впустую тратить свою жизнь, околачиваясь в местах вроде этого, играть в фармацевтическую рулетку со своими мозгами. Он нашел бутылку водки, распечатал и налил сам себе хорошую порцию.

Не зная, чем заняться, чтобы как-то убить время, он стал разглядывать танцующих; некоторые из них прыгали, извивались и кружились волчком под музыку в бешеном темпе, другие двигались словно зомби, зависнув где-то на полпути между сознанием и сном. Почти сразу же Ли заметил девушку. Она была красива, несмотря на яркую косметику, крашеные черные волосы падали ей на лицо. Она походила на сказочную принцессу, попавшую под злые чары, глаза прикрыты, а на лице блуждала детская улыбка. Ее стройное тело висело, почти как шарф, на коренастом мужчине, лицо которого скрывалось в тени; казалось, она не обращала внимания на то, что он лапал ее прямо тут, на танцевальной площадке.

Затем мужчина подтолкнул ее к громадному черному дивану и уронил, как тряпичную куклу, на сиденье. Она издала тихий стон. Был ли это протест, подумалось Ли, или просто она что-то увидела в своем наркотическом сне?

Моментом позже появился Самсон и потряс девушку, как будят любимого щенка, чтобы поиграть с ним. Она открыла глаза, а когда Самсон что-то прошептал ей на ухо, она ответила такой же сонной улыбкой, какую только что видел Ли. Самсон подозвал одну из своих вездесущих кинокамер и, не колеблясь ни минуты, стащил с девушки блузку, обнажив ее сливочно-белые груди.

Вокруг собралась маленькая группа, когда Самсон стал с видом собственника щипать ее за соски и затем рисовать фломастером картинки – маленькие фигурки, словно в мультфильмах, на ее груди, руках, животе. Камера надвигалась все ближе, и, закончив, Самсон подписал свое имя с росчерком вокруг пупка девушки. Он слегка поклонился и ответил на аплодисменты поклонников, затем обернулся к коренастому мужику, которого Ли уже видел, и сделал рукой экспансивный жест, словно говоря: она твоя. Мужик схватил девушку, которая все еще, казалось, едва сознавала, что с ней происходит, взвалил ее на плечо и направился в заднюю часть зала.

– Ты тут любовался маленьким «хэппенингом» Самсона? – Голос Франчески заставил Ли вздрогнуть, и у него возникло ощущение, словно его поймали на чем-то неприличном, где он, как мальчишка, подглядывал, глядел кинетоскоп на Сорок второй улице.

– Нет. Это было отвратительно…

– Но ведь ты смотрел, не правда ли? – со злорадством заметила Франческа.

Ли не нашелся что ответить. Пожалуй, он не мог отрицать некоторого налета испорченности в себе – что-то из отцовских генов. В момент невыносимого одиночества и оторванности ото всех он однажды посетил бордель в Сайгоне. Он видел там испорченность, маскировавшуюся под эротику, фантастические сцены, гораздо более причудливые, чем эта. Но после них он почувствовал себя еще более грустным и одиноким, поэтому никогда больше не ходил туда. И теперь он испытывал то же, что и тогда, – гнев и отвращение. У него возникло желание дать по физиономии как Самсону, так и его напарнику, вытащить девушку из этого притона, спасти ее от тех злых чар, которые сделали ее пленницей Забегаловки, в общем, так, как он мог освободить от врага военнопленного.

– По-моему, тебе это понравилось больше, чем ты хочешь в этом признаться, – упорствовала Франческа. – Мужчинам всегда нравятся подобные выходки Самсона. Он заставляет людей проделывать перед его камерами такие вещи, какие бы они не сделали ни за какие деньги даже для Сесиль Б. де Милль. А ты не нашел это по крайней мере щекочущим нервы?

– Нет, – повторил Ли. – Эта бедняжка, над которой Самсон издевался, так набралась, что даже не сознавала, что с ней делают.

– Та «бедняжка», – сказала Франческа с металлом в голосе, – Милая Стиви Найт. Самсон сделал для нее очень много. Не говори мне, что ты никогда не слышал о его андерграундной суперзвезде…

– Его андерграунд простая канализация, – ответил Ли. – Я не хожу туда.

– Но ведь сейчас ты здесь, Стоун, – самодовольно промурлыкала Франческа. – Может быть, ты просто лицемер и ханжа – а это еще хуже, чем все мы, потому что мы знаем про себя все и миримся с этим. Полагаю, что мы можем официально объявить наше свидание законченным. Ты не мой тип мужчины.

Ли придержал язык, хотя ему так легко было сказать в ответ какую-нибудь гадость, и Франческа повернулась и исчезла в толпе.

И вот теперь он мог уходить. Но все же задержался на секунду, думая о девушке, которую на его глазах так унизили, а затем утащили прочь. Образ Стиви Найт, накачанной наркотиками и потерянной, не оставлял его в покое. В этом личике с острым подбородком что-то говорило о невинности, забытой, но не потерянной. Спасти ее – прямо сейчас…

Но потом он остановил себя. Не вмешивайся, Стоун. Если ей нравится быть у Самсона гейшей-наркоманкой, то это тебя не касается. Он стал оглядываться по сторонам, ища глазами парня, который взял у него пальто. Не найдя его, Ли направился в дальнюю часть Забегаловки. Он приоткрыл первую попавшуюся дверь – это оказалась огромная ванная, разукрашенная по стенам рисунками, разумеется сексуального характера. Внутри, в ванне с бурлящим водоворотом сидели две обнаженных молодых женщины и курили марихуану, их головы были отброшены назад, на край ванны, с видом удовольствия и покоя. Ли ничего не ответил на их хихиканье и приглашение присоединиться и закрыл дверь.

Следующая дверь, которую он открыл, оказалась кладовой. Величиной с небольшой бальный зал, она была наполнена стойками с одеждой и мехами, полками, на которых виднелись коробки, обувь, шляпы. Ему подумалось, что Франческа была права в одном – Самсон и его приятели действительно, казалось, любили играть в переодевание.

При скудном свете, который просачивался из коридора, Ли шарил вокруг, пока не нашел свое пальто. Он повернулся, чтобы уходить, затем остановился, потому что его внимание привлекло тихое шуршанье, словно тут где-то спрятался маленький зверек. Он осмотрел пол, но все, что он мог заметить, это охапку тряпья в углу. Он подошел поближе и внезапно увидел, что это девушка, Стиви Найт, голая, если не считать чулок и туфелек, а ее глаза газели были открытыми и пустыми.

В какой-то ужасный миг он подумал, что она умерла. Он прикоснулся к ее руке. Она оказалась холодной как лед. Он наклонил голову поближе к ее лицу, чтобы посмотреть, дышит ли она. Ее глаза открылись на миг, панически закатились, затем веки снова опустились. Ли набросил на нее свое пальто и стал растирать ей руки.

Она издала звук, напоминающий детский стон. Ли снова посмотрел на ее лицо. Густая косметика размазалась, в углу глаз повисли накладные ресницы; она казалась ребенком, добравшимся до косметики матери. Где же, черт возьми, ее родители? – сердито подумал он. Неужели никого не волнует, что она проводит здесь ночи с наркоманами и дегенератами, что при такой жизни она умрет через несколько лет?

Ли стоял неподвижно, словно прирос к полу; внутри него шло сражение, в котором здравый смысл проигрывал. Милая Стиви Найт была ему совершенно чужой, и все-таки она притягивала его, словно магнит.

Тяжело вздохнув, он поставил ее на ноги – она оказалась такой легонькой, что у него болезненно защемило сердце, а затем, завернув в пальто, потащил из Забегаловки. Никто не пытался его остановить; вероятно, никто и не заметил этого.

– Поехали, – сказал он шоферу, удобно устроив девушку в ожидавшей его машине. Он не имел ни малейшего представления, что ему делать с незнакомкой, которую он спас. Когда автомобиль стал удаляться от Мерсер-стрит, Ли подоткнул вокруг нее пальто и поднял воротник, чтобы ей не было холодно. Она приоткрыла глаза и обвила его руками за шею, притягивая к себе. На какой-то миг Ли отозвался на прикосновение мягких и нежных рук, на сладость ее духов, а затем резко отпрянул назад, сердясь на себя за свою слабость, сердясь на этого ребенка, что сидела рядом с ним за… за ее податливость.

– Если ты не хочешь повозиться со мной, тогда куда же мы едем? – спросила она, и ее слова звучали невнятно, а выражение лица казалось недоумевающим и совсем детским.

Гнев Ли перешел в жалость.

– Я увез тебя не для того, чтобы злоупотреблять твоей беззащитностью, – мягко сказал он, немедленно почувствовав, как нелепо и неуклюже он это произнес, на какой-то старомодный манер. – Ты и так всего достаточно повидала, – проворчал он. – Я думал… Я думал, что тебе не помешает хорошая чашка крепкого кофе.

– Кофе? – повторила она. – Конечно… почему бы и нет? – И через секунду она уже спала.

– Ну, и что же дальше? – спросил сам себя Ли, задумчиво глядя на девушку. Она была не в состоянии отправляться куда-нибудь в город, а он не имел ни малейшего представления, где она живет – или с кем, например. Что ей было действительно нужно, так это привести себя в порядок, вычистить наркотики из своего организма и после этого хорошенько подумать, как жить дальше.

Неожиданно он улыбнулся. О'кей, Стоун, сказал он себе, ты выбрал себе амплуа рыцаря в сияющих латах… вот и действуй. Он дал водителю новые указания и поудобней устроился на своем сиденье, приготовившись к дальней дороге.

Загородный дом Ли представлял из себя коттедж из шести комнат. Он находился в пятидесяти милях от Нью-Йорка, в маленьком поселке, который пережил краткий момент расцвета после Второй мировой войны, когда считался шикарным, а затем постепенно приходил во все больший упадок. Недвижимость здесь резко подешевела, и Ли приобрел, за какие-то гроши, приличный домик вместе с тридцатью акрами участка, расположившегося на склоне горы. Из дома открывался вид на озеро длиной в шесть миль. Он пристроил маленький гараж к дому, чтобы ставить там джип, способный доставить туда хозяина в любую погоду.

Хотя особняк Ли из бурого камня в Сентрал-Парк-Уэст был гораздо более комфортабельным, он считал своим домом именно эту берлогу, потому что чувствовал себя здесь в безопасности от вторжения «красивых людей» и мог без помех наслаждаться своим одиночеством, бегать и бродить по «тропе здоровья», занимаясь физическими упражнениями и не опасаясь, что ему помешают, разве что он натолкнется на енота либо заблудившегося оленя.

Было три часа утра, когда принадлежавший компании лимузин свернул на длинную извивающуюся дорогу, которая была загорожена от посторонних глаз стройными соснами и старинными дубами. Ли отпустил водителя и потащил Стиви, которая едва шевелилась, на невысокое крыльцо из каменных ступеней. Нашарив ключ, он открыл дверь. Оказавшись внутри, он ткнул в кнопки электронной панели, которая включала отопление и освещала главные комнаты.

Он отнес Стиви в комнату для гостей, отделанную панелями из старой, шероховатой сосны, и осторожно положил на кровать. Он подумал о том, что ее следовало бы одеть в пижаму, но не мог заставить себя дотронуться до ее голого тела – даже после того что видел, как с ее телом обращались, будто у нее не было ни души, ни собственной воли. И он просто снял с нее туфли и чулки и уложил под теплое пуховое одеяло, так и не сняв с нее свое пальто.

После этого, словно бы спохватившись, он отправился в примыкавшую к комнате ванную, намочил полотенце и вернулся с ним, чтобы стереть косметику с ее кожи. Появившееся из-под красок лицо было поразительно ранимым и свежим, что резко контрастировало с тем, свидетелем чего ему довелось стать. Почти бессознательно он прикоснулся к ее лицу пальцами, нежно, словно желая девушке спокойной ночи, а потом погасил свет и отправился к себе в комнату.

Лежа в своей массивной дубовой кровати в окружении простой, раннеамериканской мебели, которую он постепенно приобретал на сельских аукционах, Ли никак не мог заснуть, хоть и чувствовал себя ужасно усталым. Он остро ощущал присутствие в доме постороннего, выбивающее из равновесия, смущающее присутствие. Он практически похитил девушку, небеса свидетели, что она была не в том виде, чтобы давать согласие. А если она проснется и станет кричать, что ее изнасиловали или изувечили? Или окажется такой же ненормальной, как и остальная публика в Забегаловке? Может, ему все-таки следовало оставить ее там, но всерьез он так не думал. Если бы он бросил ее там, значит, он сдался бы, а Ли Стоун не привык сдаваться и отворачиваться, если видел что-нибудь нехорошее.

Во многих отношениях Ли чувствовал себя старомодным человеком. Он был патриотом, хотя и видел необходимость перемен. Он выступал за гражданские права, даже участвовал в маршах протеста, однако отказывался осквернять флаг страны или сжигать призывное свидетельство. Он не терпел нытья и жалости к себе и верил, что мужчина должен отвечать за то, как складывается у него судьба с тех пор, как достиг возраста, когда способен соображать самостоятельно.

Ли вырос в привилегированной среде, хотя большой властью его семья не обладала. Он учился в Эндовере, потому что в той же школе учился в свое время и его отец – и это было последнее, в чем он пошел по стопам отца.

Шерман Стоун был обаятельным мужчиной, сомнений в этом не возникало, и мальчиком Ли всегда восхищался его сердечным смехом и простотой в обращении с людьми. И все-таки даже тогда он инстинктивно чувствовал, что его мать какая-то другая, в ней было нечто, что впоследствии он определил как воспитание и настоящую породу.

Став старше, он понял, что их маленькая семья держалась на спокойной силе Ребекки, тогда как его отец хватался сначала за одно дело, затем за другое, добивался каких-то мелких успехов, а слишком часто терпел неудачи – изрядно спекулируя родословной жены и ее связями в обществе, когда пытался сшибить бабки у фортуны.

Его родители ссорились редко, поскольку Ребекка Гаррисон считала семейные скандалы прерогативой низких сословий. Однако однажды, когда ему было двенадцать лет, Ли услышал, как она гневно повысила голос. Это произошло после того, как она узнала, что Шерман пытался вложить капитал еще в какое-то дело, взяв ссуду у ее брата. Шерман сперва уговаривал ее и льстил, а затем набросился с гневными обвинениями, утверждая, что она намеренно устраивает ему саботаж, не давая возможности добиться успеха, которого он давно заслужил.

Она ответила ему с холодным презрением, которого Ли прежде никогда от нее не слышал:

– А ты можешь честно гарантировать мне, что станешь соблюдать свои обязательства перед моим братом, невзирая на исход дела? Я так не думаю… Так что лучше бы тебе посоветоваться со своей совестью, как я постоянно советуюсь со своей. Тогда, возможно, ты увидишь, кто и что мешает успеху в делах, которого ты так жаждешь. Семейство Гаррисонов унаследовало свое богатство от пиратов и разбойников, но я горжусь тем, что никто из них не маскировался под честного бизнесмена. Прояви немного независимости, Шерман, и ты получишь мою поддержку, а также сможешь пользоваться связями моего семейства. А если покажешь мне свой слабый характер, то лучшее, что я смогу тебе предложить, это нейтралитет, и в этом случае я не допущу тебя до своих родственников.

Тогда Ли понял, что все дело было в Шермане, в том, как он занимался делами, хотя лишь несколько лет спустя у него в голове созрело обвинение, которое эмоционально отделило его от отца.

Тогда он приехал из школы на рождественские каникулы. Он и его товарищ, с которым он делил в школе комнату, Роб Петерсен, пошли на дневной сеанс в кино – это был «Кот Баллу», он как сейчас помнит, а потом они отправились на окраину города к «Манеро», чтобы съесть там мяса и печеной картошки. И вот там он заметил в углу знакомое лицо. Это был Шерман, увлеченный беседой с молодой женщиной. Возможно, это какая-нибудь деловая встреча, сказал себе сначала Ли, не желая верить своим глазам. И все же это был не тот ресторан, где обычно бывал Шерман, а когда Ли увидел, как он наклонился и что-то прошептал девушке на ухо, дотронулся до ее руки таким манером, который был далеко не просто дружеским, то он понял, что его отец «гуляет». Чувствуя, как ему стало нехорошо под ложечкой, он поднялся, сжал кулаки и подошел к столику Шермана.

– Привет, отец, – сказал он.

Шерман заметно побледнел. Глаза его предательски забегали, но потом он овладел собой и ответил в своей обычной, простой манере:

– Привет, Ли. Что ты тут делаешь?

– Пришел на ланч с Робом. А ты что тут делаешь?

– Тоже пришел на ланч, – объяснил Шерман, усмехнувшись. – Скорее всего, ты не знаком с Мерилин Уэллер… Мерилин, это мой сын Ли. Мерилин работает у нас в бухгалтерии, и она любезно пропустила свое время ланча, потому что готовила мне срочные бумаги. И самое малое, что я мог сделать, это пригласить ее покушать, когда она все закончила, правильно? – Глаза Шермана все еще боялись встречаться с глазами сына, когда он добавил: – Может, вы с Робом подсядете к нам?

– Нет. Нет, благодарю.

– Ну, тогда, – сказал приветливо Шерман, словно ему нечего было скрывать, – тогда увидимся дома вечером.

Ли вернулся к своему столу, чувствуя, что его мир пошатнулся словно от землетрясения и остался стоять, зияя большими трещинами там, где когда-то был монолит. Он ковырял пищу, которую ему больше не хотелось есть, и отвергал вопросы и догадки Роба, что же с ним произошло. Возможно, ему и помогло бы, стало легче, расскажи он обо всем приятелю, дай волю своему негодованию. Однако Ли чувствовал, что рассказывать обо всем постороннему ему не позволяет его семейная гордость, пусть даже это и лучший его друг.

Потом, когда мальчики подозвали официанта, тот объявил, что все уже оплачено мистером Стоуном. Этот жест лишь усилил злость Ли, потому что мальчик увидел в этом неуклюжую попытку купить его молчание.

Весь остаток дня его честность боролась с любовью к матери. Стоит ли ему причинять боль Ребекке или лучше обманывать ее? Ли все еще не мог решиться и метался, когда за ужином Шерман опередил его. Излучая обаяние и уверенность в себе, он как бы случайно упомянул, что встретил в ресторане Ли, когда пошел туда на ланч с «сотрудником из бухгалтерии». Если Ребекка и заподозрила что-то, то в ее сдержанной улыбке воспитанного человека не было видно ничего.

Начиная с того дня Ли отгородился от отца и стал подражать Ребекке с ее чувством собственного достоинства, честью и независимостью. Он отказался поступать в Дармут, альма-матер Шермана, и вместо этого объявил о своих намерениях поступать в университет Нью-Йорка. Он не обращал внимания на насмешливые отзывы Шермана по этому поводу, его заверения, что ничего ценного он там не приобретет, его прямые угрозы, что Ли подрывает свое собственное будущее.

Уж по крайней мере лучше, чем такое будущее, как у тебя, думал. Ли. И уж лучше он останется поближе к дому, чтобы почаще видеться с матерью и приглядывать за отцом. Раз уж Ли объявил для себя Шермана слабаком и обманщиком, то подтверждающие это факты было нетрудно найти: подслушанная случайно беседа с его бухгалтером, паника по поводу аудиторской проверки, перешептывания и флирт с одной из подруг Ребекки, сердитый визит коллеги по бизнесу, обвинения в должностных преступлениях, угрозы передать дело в суд, – заявление было отозвано лишь после того, как Ребекка покрыла недостачу, продав порцию и без того тощего портфеля акций, ее приданого.

– Почему ты не уйдешь от него? – спросил как-то раз он мать, когда застал ее в спальне, проливающей спокойные слезы.

– Гаррисоны не разводятся, – ответила она. – Я ведь давала обещание быть с ним «и в счастье, и в горе». Это не был просто обет твоему отцу, скорее, мои обязательства перед собой… и я намерена хранить их. Жизнь потеряет для меня смысл, если я не смогу доверять самой себе. Тогда мне нельзя будет давать кому-нибудь слово, раз я буду знать, что оно ничего не значит.

Ли очень долго размышлял над этими словами Ребекки; они показались ему наполненными таким огромным значением, как мало что в жизни; особенно тогда, когда он почувствовал, что сильно расходится во взглядах на жизнь со своими ровесниками.

Проучившись два года в колледже, он добровольно пошел в армию и был направлен в Форт Гамильтон в Бруклине на обучение в корпусе капелланов. Он начал свой путь чести и долга как идеалист в поисках самоутверждения. Однако часть его идеализма, самая чистая, умерла во Вьетнаме. Он уехал оттуда гораздо большим реалистом, готовым использовать систему, чтобы, опираясь на нее, пытаться делать добро.

И этой ночью Ли думал, пока ехал на машине, на север, что вот у него и появился случай сделать доброе дело и что увиденное им несчастье коснулось его сердца глубже, чем все, что он встречал прежде.