"Соблазн" - читать интересную книгу автора (Марч Джессика)

3

Когда Дени шла вслед за Стиви по длинному коридору, она испытывала головокружительное чувство облегчения.

Теперь все будет хорошо, сказала она себе. Все будет хорошо. Она не сошла с ума и не заболела. Она просто очень устала и сейчас получит необходимый ей отдых.

Дени испытывала чувство, будто всю свою жизнь брела по воде, и когда уставала, когда ее рейтинг казался пошатнувшимся пусть даже чуть-чуть, ужас от того, что она утонет, охватывал ее до такой степени, что уничтожил всякую возможность наслаждаться той блестящей, восхитительной жизнью, которую она себе устроила.

Она использовала все шансы – дикие, безумные шансы, ведь только так можно было создать еще одну сенсацию, заставить боссов ее канала улыбнуться и сказать: «Молодчина, Дени, действуй!» – и она чуть подольше будет в безопасности, ее не уволят. Например, вести репортаж под огнем на одних нервах, а повсюду считалось, что у Дени Викерс железные нервы, и этот комплимент нравился Дени больше, чем все остальные. Это был знак одобрения, высший знак, которым удостаивал кого-нибудь ее отец; и уже после его смерти он стал стандартом, доминировавшим в жизни Дени.

Устроиться в уютной, но спартанской комнате было просто; Дени высыпала содержимое своей косметической сумочки на полку в ванной и поставила в шкаф объехавшую с ней вокруг земного шара сумку, ее ручной багаж.

Из сумки она вытащила маленькую серебряную рамку и поставила ее на белый березовый туалетный столик. В рамке была фотография Черного Джека Викерса, щеголя и в свои пятьдесят восемь лихого красавца, который смеясь «короновал» свою двухлетнюю дочку фуражкой яхтсмена. Даже сейчас, через двадцать лет после его смерти, он казался таким живым и излучавшим энергию. И разве удивительно, что всякий мужчина, ухаживавший за Дени и влюблявшийся в нее, казался бледным и тусклым по сравнению с ним? Истории, которые он рассказывал ей про свою жизнь – а также истории, которые они придумывали вместе, – казались такими же реальными и захватывающими, как все ее репортажи.

По любым стандартам Джек Викерс всегда жил полной жизнью. Бутлегер во времена «сухого закона», он снабжал вином и более крепкими напитками и нью-йоркских гангстеров, и жаждущую публику из высших слоев общества с одинаковым шармом в своем подпольном баре на Ист-Сайд. А после отмены «сухого закона» Джек моментально превратил свой бутлегерский бизнес в легальный, а свой бар в «Клуб Черного Джека».

Женщины сходили с ума от Джека; молодые и старые, богатые и бедные, они преследовали красивого, лихого холостяка, каждая надеялась, что именно ей удастся заманить его при помощи своей красоты или власти и привести к алтарю.

Среди тех, кому едва не удалось это, была Бренда Фрейзер, яркая и неунывающая, чьи сумасбродные выходки пользовались почти такой же известностью, как и приколы Джека. Когда эта парочка встретилась, то казалось, будто огонь встретился с пламенем. Их роман бушевал три неистовых месяца, уже поговаривали об их неминуемой помолвке. Затем все резко оборвалось.

Джек Викерс бросил красавицу Бренду, как говорили, после сокрушительной драки в его клубе, завершившейся тем, что она запустила ему в голову бутылкой шампанского и в ярости вылетела на улицу. Но Джека такие вещи не пугали, он любил, когда его женщины показывают характер. Он мог даже потом извиниться, ведь он знал, что женщинам требуется время от времени чувствовать, что им уступают. Однако, прежде чем это случилось, Бренда заявилась в «Клуб Черного Джека» с новым мужиком, хохоча и кокетничая с ним, словно она уже забыла своего прежнего любовника и увлеклась новым.

Естественно, все глаза устремились на Джека; был его ход, и он сделал его как блестящий актер. Высокомерным мановением руки он послал на стол Бренды большую бутыль хорошего шампанского, два с половиной литра, а вместе с ней улыбку – «не волнуйся, я не ревную». Он проделал это с видом джентльмена, щадящего уязвленные чувства брошенной им леди, и выполнил это так ловко, что все поверили, неважно, что бы потом Бренда ни говорила. Многие переменили бы потом свое мнение, если бы видели, что случилось в ту же ночь через несколько часов, уже под утро, когда клуб закрылся. Тогда Джек придрался к Обокену, самому крутому парню в портовом баре, и затеял с ним драку.

Он дрался яростно, срывая всю свою накопившуюся злость, и когда все закончилось, у его неудачливого противника была сломана челюсть и три ребра. Джек отсчитал три стодолларовых бумажки из пачки, которую всегда носил с собой, бросил их на грудь поверженного парня и ушел прочь с рваной раной под глазом и нетронутым чувством своего мужского достоинства.

Если другие мужчины могли перебеситься и остепениться, чтобы скрыть разочарование, Черный Джек Викерс развернул целую кампанию соблазнений, перед которой спасовал бы сам Дон-Жуан. Лишь приблизившись к полувековой черте, Джек начал оказывать знаки внимания Сьюзен Бельфорт, с видом, намекавшим на серьезные намерения. Сьюзен была красива и молода, ее семейство – почтенным и старинным. Ее увлек молодецкий шарм Джека, однако ее семья была напугана его репутацией.

Сьюзен пригрозили, чтобы она выкинула его из головы – иначе будет хуже. Она отказалась, предпочтя потерю большей части наследства, за исключением неотменяемого трастового фонда, и вышла замуж за Черного Джека Викерса. Сыграли вызывающую, сенсационную свадьбу из тех, к которым в семействе всегда относились с презрением. Две сотни гостей представляли весь диапазон от знаменитостей до известных всему городу лиц: киношники, люди искусства, гангстеры – определенно «не нам ровня, дорогая».

Совершив такую дорогостоящую сделку, Сьюзен Бельфорт Викерс героически старалась оправдать потерю денег. С присущим ей упорством, не уступавшим упорству Джека, она вознамерилась доказать, что ее родители ошиблись, предавая анафеме ее замужество. Джек в свою очередь доказывал, что ошиблась Сьюзен, продолжая затаскивать в постель всех понравившихся ему женщин, которых привлекала его опасная репутация.

Отчаявшись, Сьюзен разыграла козырную карту: забеременела. И на какое-то время перспектива стать отцом в пятьдесят шесть лет привязала Джека к дому. Вскоре появилась на свет маленькая Дениза, которой дали это имя в честь Денниса, отца Джека. Однако вскоре после этого Джек снова взялся за старое. У Сьюзен появилось множество симптомов – обмороки, провалы в памяти, периоды дезориентации, когда она воображала себя снова девочкой. И в последующие годы Сьюзен обитала то в дорогих лечебницах для душевнобольных, то в жилище Викерсов на Пятой авеню. Оставленной на попечение нянек и экономок, Дени порой доставались бешеные приступы внимания со стороны ее обожаемого папочки, и ее эмоциональная диета колебалась между полным забвением и чрезмерным обилием общения.

Встревоженное слухами о душевной болезни дочери, семейство Сьюзен наконец простило ей бунтарский акт и прислало целый отряд специалистов. Одни объясняли ее состояние гормональными изменениями во время беременности и родов, другие стрессами от несчастного замужества. Джек обвинял во всем наследственность Бельфортов.

– Слишком много родственных браков, черт побери, – заявил он своим родственникам со стороны жены, когда те предложили развод. – Идите и забирайте ее! Она мне такая не нужна! – бушевал он, а маленькая Дени слушала все это, стоя за дверью.

Затаив дыхание, с болезненным холодом под ложечкой она слышала, как произносят ее имя, разговор шел про какую-то «опеку», его смысла она не понимала.

– Если бы она была парнем, я бы убил вас всех, прежде чем позволил забрать ее! – ревел Джек своим бывшим родственникам.

Это Дени поняла и почувствовала себя униженной словами отца, но и восхищенной его экстравагантностью. Потом она росла уже в доме матери, в тени ее безумия, о котором говорилось только шепотом и осторожными эвфемизмами.

«Твоя мама сегодня устала» – эти слова могли означать что угодно, как со временем поняла Дени, – слезы, истерику, молчание или – хуже – галлюцинации, когда Сьюзен разговаривала с плодами собственного измученного воображения. В этих печальных декорациях Дени становилась молчаливой бунтаркой и освобождалась от своей подавленности, лишь когда бывала у отца, становясь неистовой просительницей, жаждущей любви и поддержки.

Она научилась курить, пить и ездить верхом. Научилась охотиться рядом с отцом – на уток в Айдахо, на медведей и оленей в Мэне – и оценивать лошадей на коневодческих племенных фермах в Кентукки и Ирландии. Подражая бесшабашной храбрости Джека, она всегда была готова принять вызов и пуститься в опасное мероприятие.

Высший комплимент Джек сказал Дени, когда той исполнилось шестнадцать лет. Он взял ее на сафари в Кению – настоящее, со стрельбой, «без всякой там ерунды с фотоаппаратами», как заявил он, и она первой застрелила носорога.

– Сына у меня нет, – прокаркал он у костра в ту ночь, – но слава Богу, что есть такая дочка, как ты.

Хотя желторотые юнцы и заглядывались на красоту и живость Дени, восхищались ее бесстрашием, она не могла испытывать к ним никакого интереса. Хоть она и не собиралась заниматься психоанализом, но причина лежала на поверхности: мальчики ее возраста не могли соперничать с Черным Джеком Викерсом. Она всегда предпочитала ужинать с отцом и его друзьями и не чувствовала никакой неловкости, флиртуя с мужчинами, которые были в три раза старше нее, вызывая их на соревнования, кто кого перепьет или у кого сильнее руки, и часто при этом выигрывала.

За неделю до ее семнадцатилетия Джек купил Дени «ягуар» с откидным верхом, способный развить скорость до ста шестидесяти миль в час.

– Жми до отказа, – приказал он, когда они отправились в свою первую пробную поездку по пустынной дороге на Лонг-Айленде. – Вот молодчина! – сказал он смеясь, когда она нажала на акселератор, не колеблясь ни секунды. – Вот это моя дочка, моя Дени!

Никогда не бойся и жизнь свою нажимать до отказа. А что-то меньшее – это для трусов и слабаков…

Он прав, думала Дени, когда мчалась мимо лугов и ферм на головокружительной скорости, безмерно разгоряченная резким ветром, бьющим в лицо, бешеным биением собственного непослушного сердца.

А после того как она прошла его последний тест, снова доказав, что может рисковать и оставаться целой, Джек передал дочери еще один подарок ко дню рождения – месяц круиза вокруг греческих островов на борту его парусной яхты.

Плавая по морям вместе с отцом, вдвоем, если не считать Никоса, молодого грека, их помощника, Дени никогда в жизни еще не чувствовала себя такой счастливой. Больше всего в жизни ей хотелось плавать так всегда, из океана в океан, вместе с отцом повидать мир и его чудеса. Под эгейским солнцем, которое сделало бронзовым ее тело и окрасило медно-рыжие волосы золотистыми бликами, она была похожа на юную языческую богиню.

Неудивительно, что Никос нашел Дени неотразимой, что он попробовал завести осторожный флирт, хотя бы для того, чтобы заполнить долгие часы плаванья. Дени отвечала на флирт скорее машинально, чем всерьез, поскольку, хоть и любовалась сильным, мускулистым телом парня, настоящего интереса к нему испытывать не могла. Он просто был гораздо ниже уровня ее идеала. Джек Викерс, казалось, не возражал против их флирта, гордясь яркой красотой Дени и забавляясь тем, как она закружила голову простоватому молодому моряку. Однако как-то днем, начав пить раньше обычного, он допился до того, что вид хохочущих вместе Дени и Никоса вогнал его в черную, безобразную депрессию.

Вечером, когда яхту поставили в уединенную бухту, Дени старалась поднять настроение отца, вызвав его на состязание, кто кого перепьет, его излюбленным солодовым виски. И все же алкоголь только сделал Джека плаксивым; он, казалось, был занят лишь подсчетом собственных дней рождения и не обращал внимания на Дени.

– Как мне не нравится все это, – ревел он. – Старость паршивая штука, Дени, и не верь никому, кто скажет тебе другое.

– Ты вовсе не старый, – запротестовала она совершенно серьезно. – Ты только лучше становишься с каждым годом… как доброе красное вино.

– Точно. – Он засмеялся. – А если ты так считаешь, у меня есть мост, который я продам тебе, когда мы вернемся назад.

– Но это так, папа, – настаивала Дени, – ты лучше, чем любой мужчина, каких я знаю…

– Лучше, чем этот молодой жеребец из Греции? – насмешливо сказал он, сверкнув глазами.

– Он? Да тут и говорить нечего.

– Ах, Дени, – вздохнул он, – если бы это было так… – Джек протянул руку, чтобы погладить дочь по обнаженному плечу. Жест казался теплым и любящим, но через миг Джек уже привлекал ее ближе к себе, так близко, что она почувствовала его теплое дыхание у своих губ. Он задышал учащенно, неровно, а его рука двигалась вдоль изгибов ее тела.

Она подумала, что нужно закричать, оттолкнуть его от себя. Однако другая половина ее наполнилась любопытством. А как у нее получится с ним? Не с отцом, сейчас она не думала о нем так. Это был Джек Викерс – самый восхитительный мужчина, каких она знала.

Он придвинулся к ней ближе, возбужденный тем, что она не оказывала никакого сопротивления, и его рука скользнула вниз, к укромному месту между бедрами…

– Папа, – прошептала она тогда, этот маленький протест спонтанно вырвался у нее.

Но он счел ее беззвучный возглас за приглашение и засунул руку глубже, начиная раздеваться.

Она не могла остановить его тогда. Это была жертва, которую ей нужно было принести ради него, сказала она себе, а не отвергать его, что ранит его самолюбие. Она не могла заставить себя сделать что-то, что могло его обидеть, заронить в нем какие-либо сомнения в том, что он не самый лучший. Потому что он был лучше всех… и она хотела его.

– Прости меня, Дени, – сказал он, когда все было позади и они лежали на палубе и смотрели в небо.

Однако прощать было нечего, подумалось ей. Она хотела держать его снова в объятиях, рядом с тобой, чувствовать его внутри себя.

Но он встал и пошел прочь на другой конец палубы. Последние слова, которые он ей сказал, были его мольбой о прощении. На следующее утро его каюта оказалась пустой, а его нигде не было видно. Хоть они стояли на якоре всего в сотнях ярдов от берега, лодка находилась на месте, прикрепленная к консоли. Обезумев от беспокойства, она и Никос обыскали всю яхту, пытаясь найти какие-либо следы несчастного случая – даже, в конце концов, записку.

Однако от него ничего не осталось – ничего, лишь память о том последнем вечере.

Сочувствие греческих властей почти сломало Дени. Она не заслуживала его и чувствовала себя как коварная обманщица, принимавшая доброту и внимание, тогда как сама на деле заслуживала наказания и позора. Дав перед собой обет вечного молчания, Дени поклялась себе никогда не рассказывать никому о случившемся и не порочить имя Джека Викерса.

Когда Дени прилетела в Нью-Йорк, ее встретил легион отцовских приятелей, всеми двигала единственная цель – обессмертить Черного Джека Викерса самым большим шухером, который когда-либо видел Нью-Йорк.

Похорон не устраивали – его тело так и не было найдено, – а кроме того, живой или мертвый, Джек никак не вязался со шмыганьем носом и зубовным скрежетом. Вместо этого устроили празднование, больше и громче, чем даже его свадьба, и все это происходило в «Клубе Черного Джека». Оно началось в семь вечера, явилось триста человек – любимая смесь Джека из шоу-бизнеса, политиков и организованной преступности.

Громче, чем ирландские поминки, непристойней, чем французское кабаре, сборище росло в объеме всю ночь и весь следующий день, пока весь клуб не стал набит людьми, отключившимися прямо за своими столами.

Однако Дени все еще держалась. Если ей и требовалось доказательство того, что другого такого мужчины, как Джек Викерс, уже не будет, то она его получила, в цветистых речах в его память, в песнях, которые орали в честь него. Если прежде она была любимицей завсегдатаев «Клуба Черного Джека», то теперь стала самым важным его членом, персоной, которая могла помочь его друзьям сохранить Джека в памяти живым. Что они могут сделать для Дени? – спрашивали они, эти мужчины, обладавшие властью и влиянием. Что ей нужно? Пусть назовет – и ее желание исполнится. У Дени не было ни желаний, ни мыслей или планов, все затмило горе.

– Я хочу быть похожей на него, – вот и все, что могла она сказать. Они поняли, все эти заслуженные дяди, ведь разве у них не возникало такого желания в то или иное время? Время все излечит, обещали они, а пока они будут рядом, готовые помочь малышке Джека всем, чем только могут. Они брали ее с собой на свои загородные дачи на выходные, обращались с ней как с равной. Говорили с ней о колледже и о ее будущем. Нет, заявила она, колледж – это скука.

Но и праздность не устраивала Дени, и когда она закончила старшие классы, то какое-то время подумывала о том, не стать ли актрисой. «Дядя» Тед Филдинг, продюсер бродвейских мюзиклов, набрал номер телефона – и Дени была принята в Студию актеров, «ателье» Ли Страсберга, где тогда выступали такие знаменитости, как Брандо и Монро, Ньюман и Страйгер.

Она изучала актерское мастерство месяцев шесть, достаточно для того, чтобы понять, что ей очень нравилось стоять в лучах прожекторов… и не нравилось вникать в тонкости роли, детали передачи характера, не нравилась тщательная подготовка, недели рутинной работы, закладывавшей основательный фундамент даже для самой крошечной роли. Нет, Чехов, Ибсен и Теннесси были не для нее, не для Дени Викерс; ей требовались восторг и блеск, и немедленно.

Дени обратилась к «дяде» Гарри Строуду, вице-президенту второй по величине телевизионной сети, отвечавшему за составление программ. Нет проблем. При ее яркой внешности и изрядном обаянии Дени была создана для телевидения, живущего данным моментом, а не прошлым или будущим. Дядя Гарри нашел для нее работу – «погодной девушки», в течение полных двух минут демонстрировавшей свои прелести в живом эфире. Вообще ничего не понимая в метеорологии, она знала, как понравиться зрителям, как хорошо выглядеть, флиртовать и развлекать. Она даже инстинктивно знала, как прикрывать свои ошибки горловым смехом и словами: «Оп-ля! Опять я ошиблась!» – эта ее фраза стала чем-то вроде фирменного лозунга. Появляясь каждый вечер в новом костюме, Дени выжала максимум из своей первой попытки, и вскоре ее лицо стали узнавать чаще, чем лица более серьезных членов программы новостей.

За свой первый кусочек успеха Дени отплатила дяде Гарри уик-эндом, проведенным с ним в постели. Вообще-то, первоначально речь об этом не шла, и, разумеется, он об этом и не думал. Гарри пригласил Дени на выходные к себе на дачу в округе Бакс, просто так, чтобы она немного отошла от городской суеты и немного отвлеклась сердцем после смерти отца. Стоял конец марта, но было уже тепло; в воздухе пахло весной – временем обновления.

Однако для Дени никакого обновления не предвиделось. Она страдала по отцу, мучилась от невозможности снова его увидеть, исправить ошибку, которая привела к такой потере. Однако, сознавая невозможность всего этого, она выбрала себе то, что показалось ей самой прямой дорогой. Хотя Гарри Строуду было шестьдесят восемь лет, он был другом Черного Джека. И хотя его измены жене уже давно ограничивались свиданиями после конца рабочего дня с телефонистками и покладистыми секретаршами, Дени увидела в его лице возможность заполнить вакуум, образовавшийся в ее жизни, – или, возможно, воссоздать тот момент, который ей хотелось оживить и постичь, момент страсти с человеком, достаточно старым, чтобы быть ей отцом. Поздно вечером, после того как жена Гарри уже отправилась спать, Дени предложила себя отцовскому другу. Это оказалось предложение, отклонить которое у Гарри не нашлось сил. А когда он обнаружил знание некоторых извращений, которые, кажется, понравились Дени, он был счастлив продолжить их отношения и после этого уик-энда.

– Почему тебе нравится, когда тебя привязывают? – поинтересовался он как-то раз после одной из дневных «встреч» в отеле, неподалеку от их места работы.

– Зачем тебе это знать? – ответила Дени. – Разве не достаточно, что это возбуждает нас обоих?

В последующие годы ей задавали много вариантов этого же вопроса, и она давала много вариантов ответа. Поскольку в постели Дени была готова доходить до границ унижения, она заставляла мужчин проделывать с ней и ради нее такие вещи, какие многие из них могли только вообразить в самых своих дичайших и болезненных фантазиях – а некоторые даже и вообразить себе не могли. Порой это предполагало не только деградацию, но и боль.

Почему? – спрашивали мужчины, и некоторые из них оказывались в странных тисках эмоций где-то между любовью к ней – и брезгливостью. Ведь она была и красива, и талантлива, и умна, так почему же тогда она нуждалась в таких вещах?

Однако если она никогда не удостаивала их ответом, то все же старалась как-то объяснить это самой себе. Точная причина так и не стала ей ясна… но, разумеется, это как-то было связано с Черным Джеком. Своим сексом она убила его; и теперь ей казалось справедливым, что она наказывает себя сексом.

Ее пребывание в качестве «погодной девушки» продолжалось всего несколько месяцев. Вскоре ей наскучили костюмы и остроумие, она была убеждена, что способна на более серьезные вещи. Самую большую дань можно было заплатить ее талантам и обаянию, только дав им возможность для расцвета, чтобы их признали все, и даже те, кто знал, как мало самоуважения она обнаруживала в спальне.

Когда спортивный обозреватель местных вечерних новостей внезапно заболел ботулизмом, съев испорченный салат из морской капусты, а это происходило во время пресс-конференции нового победителя кубка Хейсмана, Дени тут же позвонила по телефону дяде Гарри. Если уж она справляется с погодой, то насколько лучше дочь Джека Викерса сумеет рассказать про спорт? А когда почуяла некоторые колебания, то добавила свой заключительный аргумент: это всего лишь на несколько дней, максимум на неделю, пока постоянный ведущий не оправится после болезни. И уж конечно, серьезное задание, выполняющееся красивой женщиной, станет интересной новостью, такой, которая произведет некоторую сенсацию, возбудит интерес прессы. Ну, а если она и сделает какие-то ошибки – что ж, ведь большинство зрителей мужчины, правда? А в том, что она нравится мужчинам, сомнений ни у кого нет…

Дядя Гарри и Дени заключили сделку – они должны прощать причуды и капризы друг друга.

Дени не сделала никаких ошибок, в этом она была уверена. Более того, она позаботилась, чтобы ее временные появления были обставлены наиболее выгодным образом. Преобразив себя наподобие хамелеона, она отставила в сторону свой укоренившийся уже имидж пышноволосой рыжухи и явилась в студию гладко причесанной, в мужском костюме, только подчеркивавшем ее выпуклые формы. Оператор, которого она уже успела предусмотрительно соблазнить, надвинулся на нее с камерой, показывая волнующий крупный план; ведущий, поддержка которого была обеспечена незабываемым «интимчиком» в мужском туалете, представил Дени в самых горячих тонах.

– Ау, Том, да все ерунда, – сказала она, – просто думай обо мне как о парне. – И затем она продолжала доказывать это, дав безупречный трехминутный комментарий по поводу изумительной победы «Книксов» над «Кельтами», потока травм, причиненных у линии защиты «Гигантов», а также разных слухов, касавшихся популярного игрока янки.

Не собираясь почить на лаврах после успеха одного вечера либо просто чтобы продемонстрировать видимость компетенции, Дени нашла возможность добиться дополнительного признания – в лице Дэниела Ксавьера Коллинза, одного из старейших приятелей Черного Джека и главы нью-йоркских букмекеров. «Денди Ден», так называли его, поскольку он походил больше на банкира, чем на буки.

Дени нашла его в «офисе» – за угловым столом в «Клубе Черного Джека». Он поднялся со своего стула и приветствовал ее низким поклоном.

– Я видел тебя по телевизору вчера вечером, Дениза… и должен сказать, что ты выглядела мило. Джек может гордиться тобой, моя дорогая… да и все мы можем тобой гордиться.

В действительности же до Денди Дена тоже стали доходить некоторые слухи насчет Дени, аплодировать которым было трудно. Но он был практичным человеком и не старался судить о том, чего не мог понять; более того, хотя спальня и не была ареной, на которой он заходил намного дальше обычных границ, он не был против того, чтобы нарушить собственные правила.

– Денди, – сказала Дени, – тот репортаж, который они мне дали, только временный. Еще несколько дней – и они снова отправят меня на погоду. Разве что…

– Что, моя дорогая?

– Разве что я смогу доказать им, что я знаю все намного лучше. Денди, ты ведь знаешь все про спорт…

– Не все, Дениза, – возразил он скромно. – Но что именно тебя интересует?

– Мне нужна сенсация, что-нибудь такое, чего не знает никто другой. Ты можешь мне помочь?

– Ты имеешь в виду, что-нибудь из той области слухов, о которой ты вчера упомянула?

– Я говорю о чем-то… немного более впечатляющем. Что могло бы выдвинуть меня на первый план, завоевать множество верных зрителей одним махом.

Денди Ден поглядел в топазовые глаза своей неофициальной крестницы и заметил, что они блестят от возбуждения.

– Я понял, что ты имеешь в виду, моя дорогая, – сказал он через минуту, – и это кое-что высокого порядка.

– Черный Джек всегда учил меня, чтобы я меньшего не хотела. Он обычно говорил, что «обычный порядок» – это то, что можно получить в любой грязной ложке через прилавок.

Денди Ден посмеялся вместе с ней над этими словами:

– Дениза, моя дорогая… по-моему, у меня есть как раз то, что тебе нужно.

Позже в тот день, когда миллионы жителей Нью-Йорка садились ужинать, Дени Викерс появилась на экране вслед за новостями и перед погодой. Зачитав результаты и осветив ход поединков, происходивших накануне вечером, она наклонилась ближе к камере, облизала губы и сказала:

– Теперь для всех болельщиков, которые потеряли свои деньги, поставив на «Гигантов» в их игре с «Пищевиками» два дня назад. Позвольте мне сказать слова соболезнования – и дать совет. В следующий раз, когда вы решитесь поддерживать родную команду, вам придется посовещаться по секрету с неким камнем преткновения из команды «Гигантов», который, согласно пожелавшему остаться неизвестным источнику, поставил на большую пачку денег против своей собственной команды! Интересно, что скажет по этому поводу НФЛ…

Сообщение Дени вызвало приличных размеров скандал, который привел к изгнанию трех игроков из лиги. Это также дало ей ощущение того, что значит делать новости, и уверенность, что она больше не вернется к пресной, тусклой пище.

Дядя Гарри Строуд пришел в такой восторг от решительного напора Дени, что предложил ей постоянное место спортивного репортера в поздних новостях – неслыханную доселе должность для женщины. Но Дени уже устремила свои взоры на еще более замкнутый мужской клуб – тележурналистов. А для этого придется немного поучиться, и даже Дени это понимала.

Следующие пять лет она провела, работая в филиалах телекомпании к Кливленде, Далласе и Бостоне. Впервые в жизни она начала читать газеты – «Крисчен сайенс монитор», «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон Кроникл» – и брать уроки нескольких языков, не для беглого разговора, а просто для того, чтобы набрать достаточный словарь и чувствовать себя уверенней и ориентироваться в любой среде.

Днем Дени Викерс была эталоном хороших манер, подпитывая свои амбиции и потребность в признании. А по ночам жила своими темными страстями – неутомимо занимаясь такими делами, от которых большинство женщин отпрянули бы с отвращением. И всегда находились мужчины, готовые ей угодить, встречавшиеся ей на работе, во время многочисленных интервью или в свободные часы – безымянные незнакомцы, увиденные в барах, театрах, иногда даже на улице. Разумеется, находились и такие, что отступали, узнав, что от них требуется, а были и немногие, которые стремились избавить ее от этого, уговаривая ее, старались спасти своей любовью. Но Дени невозможно было отучить от ее аппетита к грубому сексу, который, казалось, все возрастал. Она охотно принимала побои, любила, когда ее хлещут плеткой, лишь бы синяки ограничивались теми частями ее тела, которые не обнажаются перед камерой. Она позволяла мужчинам проникать во все отверстия своего тела, наказывать ее каким угодно образом… и называла это удовольствием, поскольку это как-то помогало ей облегчить свое чувство вины.

В своей карьере она шагала от успеха к успеху, вернувшись в Нью-Йорк, в самый накал тележурналистской активности в качестве первой женщины – ведущей телепрограммы. Про Дени Викерс говорили, что она никогда не дожидается, когда что-то произойдет, – она просто едет и заставляет события разворачиваться.

Были у нее и злопыхатели. Они заявляли, что ее журналистская манера цинична и безответственна. Другие находили ее интервью с низложенным шахом Ирана не только дьявольским, но и опасным – когда она изводила умиравшего монарха, чтобы тот сообщил о своих секретных сделках с государственным секретарем в тот самый момент, когда жизни американских граждан находились под угрозой из-за революционеров, занявших посольство в Тегеране. И все же опросы показывали, что больше половины всех телеприемников Америки были включены, когда транслировалось это интервью, и Дени Викерс снова утерла нос своим критикам. «Зелен виноград», сказала она, и коль скоро она все увеличивала свой рейтинг, телекомпания была склонна соглашаться с ней.

Находились также многие – а среди них и главный хирург Соединенных Штатов, – кто проклинал ее за освещение в прессе болезни, которая косила жителей деревень в Африке, а теперь напала на популяцию гомосексуалистов некоторых американских городов, и за ее прогнозы, что Америку ожидает опасность эпидемии невиданных размеров. Но Дени не волновало, что говорит главный хирург, – не волновало, очевидно, и ее боссов по телекомпании, которые шли навстречу ее растущим требованиям по увеличению жалованья, власти и привилегий каждый раз, когда она приходила их требовать.

У нее и прежде всегда были деньги, но теперь она жила как королева. Ее двухэтажная квартира на Пятой авеню была настолько показушной, насколько это были способны сделать деньги. Как и в своей работе, Дени презирала скромность и даже хороший вкус ради блеска – точно так же, как это делал Джек Викерс. Ее соседями были звезды кино, дипломаты высокого ранга, лица королевской крови, живущие в изгнании, местные и иностранные миллионеры… И Дени могла соперничать с наиболее процветающими из них.

Во всем мире не нашлось бы двери, которую не могло бы открыть ее имя. Ее каталог частных телефонных номеров заработал бы королевский выкуп на рынке. Важнейшие лица в государстве отвечали на ее звонки – даже если они были «слишком заняты», чтобы говорить с другими важными лицами.

Ее жизнь казалась восхитительней самой смелой мечты. И все же, по мере того как ее звезда поднималась все выше, личная жизнь Дени становилась все темней, с каждый успехом выходя все больше из-под контроля.

А затем она встретила мужчину, который дал ей надежду и позволил думать, что хоть она пока еще и погрязла в разврате, но ей все еще можно было спастись.

Постоянно рыскавшая в поисках добычи, она заглянула в тот вечер на скучный вашингтонский прием… на пять минут, не больше, просто чтобы оглядеться. Он был там, один, преуспевающий бизнесмен, который, казалось, знал достаточно о людях и умел в них разбираться, хоть и не во всех. Это не был Черный Джек Викерс; никто не мог им быть. Но он обладал красивой внешностью, которой она восхищалась, и если Джек был чем-то вроде черного рыцаря, то мужчина Дени был белым рыцарем.

Она завоевала его просто, слишком просто. Если бы он знал, как любит Дени борьбу, то, возможно, и посопротивлялся бы подольше, но он был заворожен ею – а Дени наслаждалась своей победой. Особенно когда узнала, что в его жизни была когда-то лишь одна особая женщина – а с тех пор никого.

А потом Дени сделала нечто, что удивило ее. Она осталась с ним даже после того, как он отказался играть с ней в ее игры, которые давали ей удовлетворение. Было ли это оттого, что он казался надежной гаванью, человеком, которому можно доверять? Или оттого, что она угадала в нем нечто, что могло спасти ее? Или она просто нуждалась в друге в том мире, который, казалось, сделан из поклонников или врагов? Она старалась, чтобы их роман проходил обычно, так, как она видела в кино, на улицах городов теплыми летними ночами. Но тайная часть ее самой не позволяла этого.

Она поддерживала огонь в этом обычном романе – отделив его в особую часть своей жизни. Но часто ускользала от своего любовника, переодевалась, меняла косметику, прятала свои заметные рыжие волосы и шла в самые грязные бары города в поисках тех мужчин, которые могли бы удовлетворить ее потребности.

Как-то вечером она подцепила моряка с Панамского грузовика и уговорила его провести ее на свое судно. Он старался спрятать ее в своей каюте, но Дени хотелось чего-то еще. Они спустились в трюм, где он привязал ее, нагую и распростертую, к жесткому, грязному мату и стал бить по половым органам веревкой с узлами, пока она не заскулила от боли. Тогда он позвал тех из своих напарников, которые оставались на судне, и они все встали в очередь, используя ее более жестоко, чем обращались бы с портовой проституткой. А когда закончили, то облегчились на ее тело и выбросили ее на пирс как грязную тряпку.

Ей пришлось не показываться своему любовнику, пока не зажили самые сильные ушибы. И все-таки он заметил. Она сказала ему, что на нее набросилась банда наркоманов, когда она шла домой, и увидела после этого, как на его лице появилось выражение вины за то, что он не смог защитить ее.

В бесплодной попытке как-то покрывать свои участившиеся вылазки и побеги, Дени обижала его жестоко, надеясь, что спровоцирует на вспышку гнева, что он ударит ее, и это привяжет ее к нему, как не могли привязать все его слова любви и нежность. Однако гнев и разочарование только оттолкнули его, вызвав в ней желание постараться завоевать его снова.

Как-то раз, исчезнув на несколько недель, не сказав ни слова, она уже думала", что почти потеряла его. И тогда узнала, что ее тело выдало ее опять – только по-другому: она была беременна. Она и понятия не имела, кто отец, – это мог быть и ее любовник… либо го из тех безликих фигур, удовлетворявших ее извращенность. Но кто бы ни бросил семя в ее тело, мысль о ребенке наполняла Дени отвращением, протестом… и холодным, безымянным страхом.

Она сказала любовнику, что это его ребенок, увидела, как его лицо озарилось нежностью. Он предложил сразу. Разумеется, то, что всегда делали белые рыцари, – сделать честную женщину из девушки, которую они трахнули. Не как Джек Викерс, который хвастался, что наплодил столько ублюдков, что можно собрать армию.

Она избавилась от этого существа, как она называла его, в укромной клинике вдалеке от дома. Она не захотела, чтобы ей делали это с анестезией, и кусала губы до крови, пока они выскребали плод из нее.

– Убирайте все, – кричала она. – Все это испорченное. Возьмите его и выбросьте…

Полагая, что она обезумела от боли, доктор стал утешать Дени, объясняя ласковым голосом, что можно предохраняться против беременности, особенно для такой красивой девушки, которая, несомненно, захочет когда-нибудь завести семью.

Любовнику она сказала, что упала, когда была одна, и что рядом не оказалось никого, кто бы ей помог, а потом уж было поздно. Он поверил всей этой истории.

Как плохо, думала она. Если бы они оба были мужчинами, они могли бы прекрасно дружить. Черт возьми, они могли бы делать вместе множество вещей – пить, рыбачить, охотиться, ездить верхом. Как плохо. А сейчас он хотел от нее то, чего никак не хотела для себя она.

И все-таки была в ней какая-то крошечная частица, тонкий голосок, к которому она прислушивалась редко и едва ли нуждалась в нем, но голосок упорно твердил: он спасет тебя, если ты позволишь ему это.

А в это время другой голос издевался: спасет тебя от чего? Дени Викерс не боится ничего. Дени Викерс знает, как все дожимать до упора.

Она продолжала в это верить; довольствоваться меньшим означало предать память Джека Викерса, а она никогда не сделает этого.

В дни, последовавшие после первого приезда Дени в Оазис, Стиви притягивало к ней, и не только из-за того, что, когда Дени бывала в ударе, она искрилась юмором, энергией и умом, но и из-за того, что без специального внимания и усилий Стиви явно не удалось бы пробиться сквозь хорошо выстроенную оборонительную систему Дени, чтобы помочь ей восстановить уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Во время одного из занятий группы Дени рассказала историю, которая несколько прояснила для Стиви проблему с ее заболеванием. Черный Джек (имя, которым она почти всегда называла отца) взял ее с собой в Непал. Мы поднялись не на самый высокий пик, сказала с улыбкой Дени, не на Эверест или К-2,– но ведь ей тогда было только пятнадцать лет, и это было ее первое восхождение. И без этого задача, которую Черный Джек выбрал для нее, была изрядно тяжелой. Непрестанно ее мучил ужасный страх, что она сорвется в пропасть, однако, прикрепленная веревкой к отцу и двум проводникам-шерпам, она проделала весь путь до вершины.

И тут Стиви поняла, что точно так же Дени шла и по жизни: она поднималась на вершины, и при этом ей был страшен каждый ее шаг, ведь она сознавала, что если поскользнется, то полетит вниз до самого дна.

При всей несхожести глубина беды Дени вызвала в Стиви воспоминания о несчастьях ее собственной юности. Тем не менее, при всем желании Стиви помочь, ей это пока не удавалось, потому что Дени оказалась невероятно упорной. И дело было даже не просто в сильной защитной реакции – всю жизнь она сооружала вокруг себя железную скорлупу. В отличие от остальных «путниц», которых приходилось освобождать, отсекать от каких-либо воздействий, находящихся вне их, чтобы спасти, Дени пришлось бы отделять от существенной доли внутреннего ядра ее личности, а эта ее часть была твердо настроена не обнаруживать свою слабость и даже жаждала испытывать страдания, чтобы проходить через них с улыбкой. Пристрастие Дени направлялось не на какое-нибудь средство, вызывающее боль, а на саму боль.

И чем больше Стиви пыталась вовлечь Дени в участие во всяческих будничных делах Оазиса, тем больше упиралась Дени – и радовалась неодобрительной реакции Стиви. Казалось, она просто жаждала довести Стиви до бешенства, получить от нее выговор на глазах у остальных путниц. Стиви хоть и понимала, к чему стремится Дени, все же с трудом преодолевала свои собственные человеческие эмоции. Дени выбивала всех из колеи, весь Оазис лихорадило из-за нее, и Стиви обнаруживала, что ей все трудней и трудней становится оправдывать ее.

Порой, когда она удивлялась, почему Дени приехала за помощью и так упорствует, не желая принимать ее, разочарование Стиви окрашивалось подозрениями. Дени была репортер, в конце концов, корреспондентом, ездившим даже на линию боевых действий за материалами. А если сюда она приехала не искать помощи, а чтобы написать публичные разоблачения об Оазисе? Да и вообще, пусть даже ее первоначальной целью и было лечение, если она отказалась от него, то едва ли у нее возникнут сомнения, коль скоро она для собственного утешения решит сделать репортаж.

Как-то поздно вечером, после того как Дени провела в Оазисе неделю, Стиви приняла у себя на квартире посетительницу. Хоть ее старались без нужды не беспокоить, когда она отдыхала, дверь ее жилья, разумеется, была всегда открыта для любой «путницы», коль у нее возникала крайняя необходимость в совете или утешении. В тот вечер к ней пришла Лорна Кейшен. Лорна и ее муж, Рори, были певцами, их звездный дуэт блистал в течение двадцати лет в Лас-Вегасе и в других местах, где имелись клубы высшего класса. А затем, в прошлом году, после заключительного ночного шоу в Сэндз, Рори сообщил Лорне, что уходит от нее к двадцатидвухлетней девице из кордебалета. Боясь поднимать скандал, Лорна ушла в «отставку» – что означало постоянную смену молодых мужчин, годившихся ей в сыновья, и каждого она обучала, как впрыскивать ей коктейль из витамина В с героином. Сюда она приехала, чтобы избавиться от этой привычки, а еще набраться духу и отправиться в соло-турне следующей осенью.

Лорна хотела сообщить Стиви следующее. Отправившись на прогулку по одной из пригородных троп, она заметила Дени, сидящую на камне и говорящую что-то в крошечный портативный магнитофон. Подтекст был ясен: возможно, Дени использовала магнитофон для своих репортерских заметок.

После ухода Лорны Стиви встревоженно обдумывала ее сообщение. Разумеется, если бы магнитофон был обнаружен во время обычной проверки багажа, когда Дени приехала, то он был бы конфискован. Намеренно ли она его спрятала? Или он просто случайно остался в сумке, когда его по ошибке приняли за переносной кассетный плейер для слушания музыки, которые разрешалось оставлять? Но даже если она и пользовалась магнитофоном, то это еще ни о чем не говорило и не доказывало ее намерений сделать репортаж о своих наблюдениях. Может, она вела своего рода дневник, регистрировала собственные ощущения и реакции, стараясь понять свою болезнь.

Зазвонил телефон на тумбочке и оторвал Стиви от ее озабоченных мыслей. Она ответила, все еще не придя в себя.

– Привет, Стиви.

Наступила тишина. Этот голос она не могла забыть, но и поверить, что это именно он, она тоже не могла. Ведь после стольких лет она могла и ошибиться? Потом осмелилась ответить:

– Привет, Ли. Очень рада тебя слышать. – Она старалась оставаться на безопасной территории сдержанности… Но, может, он все-таки заметил дрожь в ее голосе?

Снова молчание, как будто он не знал, с чего ему начать.

– Стиви, – сказал он наконец, – причина, почему я звоню… Я пытаюсь отыскать одного человека… мою знакомую… И подумал, что, может, она у тебя… Я хочу сказать, под твоей опекой.

Стиви почувствовала, как у нее опустились крылья. Его слов оказалось достаточно, чтобы она все поняла о его жизни. Кем бы ни была эта женщина, Ли явно был с ней в близких отношениях, беспокоился о ней, знал ее настолько хорошо, что для него не секретом были ее тайные слабости. Вообще-то, Стиви не удивило, что его знакомая нуждалась в помощи. Ли всегда был благотворителем в лучшем смысле этого слова.

– Кто это? – спросила Стиви, придав своему голосу ровный, профессиональный тон.

– Дени Викерс.

Тут уж Стиви действительно удивилась. Из всех женщин… Однако теперь многое, что рассказывала Дени о своей жизни в последнее время, обрело смысл. Она ведь рассказывала про мужчину, с которым состояла в близких отношениях и который, по ее словам, был слишком хорош для нее. Он старался ей помочь, и чем больше прилагал усилий, тем больше она его обманывала, путалась с другими мужиками и все-таки претендовала на то, что она ему верна, – пачкая самое лучшее, что у нее когда-либо было в жизни, вероломством и ложью.

Итак, безымянный мужчина, о котором говорила Дени, был Ли. Это откровение смешало все чувства Стиви, которые она испытывала к нему. Что теперь ей о нем думать, если он связан с такой глубоко нездоровой персоной?

Но как она могла так подумать? Ведь он тоже любил ее когда-то. И пожалуй, она все еще…

Нет, теперь это можно забыть, выбросить из головы.

– Да, – ответила Стиви, и ее голос зазвучал тверже. – Дени находится здесь уже неделю.

– Слава Богу, что она попала туда, где ей могут помочь. Я так и надеялся, что она отправится к тебе. Она говорила об этом…

Стиви заставила себя задать вопрос:

– А когда она говорила, что поедет сюда, ты сказал ей, что когда-то был со мной знаком?

Он заколебался:

– Как я могу сказать, Стиви? Если ты теперь узнала Дени, узнала, как ослабели нити, которые держат ее личность цельной, – ты бы поняла. Это могло бы помешать ей обратиться к тебе за помощью. Я не хотел делать ничего, что заставило бы ее передумать.

– Я поняла, – сказала Стиви. – Я тоже буду молчать.

– Стиви. Ты единственная надежда для Дени. А если ей удастся поправиться…

Она догадывалась, что он хочет сказать. Если Дени удастся избавиться от деструктивной части ее личности, то она превратится в великолепную, совершенную женщину, с которой он будет счастлив. Ей не хотелось слышать об этом.

– Я понимаю, – сказала она. – Я сделаю все, что могу, Ли, не беспокойся. И не говори больше ничего.

Снова короткое молчание.

– Хорошо, Стиви. Да благословит тебя Бог… – И телефон замолк.

Ли… с Дени Викерс! Долго после этого звонка Стиви сидела и думала. Действительно Ли любит Дени или это опять одно из его богоугодных дел? Знал ли он про нее все и все-таки решил с ней остаться? Впрочем… хотя Стиви и больно было думать об этом, потому что тогда он слишком просто и быстро отказался от нее. Вопросы терзали ее всю ту долгую, бессонную ночь.