"Антология «Битлз»" - читать интересную книгу автора (Леннон Джон, Маккартни Пол, Харрисон Джордж,...)

1968

Джордж: «В январе 1968 года я был в Бомбее, где работал над музыкой к фильму «Wonderwall» («Стена чудес»), картиной Джо Массо, снятой в стиле хиппи и шестидесятых. Он спросил меня, соглашусь ли я написать музыку, и я ответил, что никогда не писал музыку для фильмов. Тогда он пообещал использовать весь материал, который я предоставлю ему. Это показалось мне достаточно нехитрым делом, и я подумал: «Я подготовлю для него антологию индийской музыки, и, как знать, может, кто-нибудь из хиппи увлечется ею».

Я работал вместе с индийскими музыкантами в студиях «EMI» и «HMV» в Бомбее. Мистер Бхаскар Менон (который позднее возглавил международную корпорацию «EMI») привез на поезде двухдорожечный стереомагнитофон из самой Калькутты, потому что в Бомбее был только мономагнитофон. Таким же массивным аппаратом мы пользовались на Эбби-Роуд, он назывался «STEED». Теперь один из этих магнитофонов стоит у меня на кухне — тот самый, на котором была записана песня «Paperback Writer». Я вернулся, многое доработал на Эбби-Роуд и озвучил фильм.

Фильм «Wonderwall» вышел гораздо позднее и, кажется, вскоре был забыт. Ринго был со мной на его премьере в Каннах. (Я знаю об этом потому, что они выпустили компакт-диск и я читал аннотацию к нему, написанную Дереком. Сам я ничего не помнил, пока не увидел фотографию, на которой мы сняты вместе с милой девушкой Джейн Биркин, той, что снималась в фильме).

Я уверен, что уже продлил свою жизнь лет на двадцать. Я знаю, что здесь, в Гималаях, есть люди, живущие по нескольку веков. ОДин из них родился еще до появления Христа, и он жо сих пор жив» (68).

Джон: «Все мы собираемся в Индию на пару месяцев, чтобы как следует изучить трансцендентальную медитацию. Мы хотим во всем разобраться, чтобы потом пропагандировать ее всем и каждому. Вот как мы намерены воспользоваться своими возможностями: нас постоянно называют лидерами молодежи, и мы считаем, что это хороший способ взять инициативу в свои руки.

Весь мир узнает, что мы имеем в виду, все люди, которые беспокоятся за молодежь из-за наркотиков и так далее, все эти коротко стриженные люди смогут заняться медитацией сами и познать ее.

Это никакая не благая весть, не восхваление Библии или какие-то курсы, незачем воспринимать это как религию, если люди не захотят связывать это с религией. Все эти познания содержатся в нашем разуме. Медитация способствует пониманию и помогает людям расслабиться. Это не блажь и не фокус, а способ сбросить напряжение» (67).

Пол: «Думаю, к 1968 году все мы в духовном отношении выбились из сил. Мы успели побывать «знаменитыми «Битлз», и это было замечательно. Мы старались не воспринимать славу слишком серьезно, и это нам удалось — в наши планы не входило задирать нос и становиться самодовольными, — но, по-моему, все мы думали об одном и том же: «Да, быть богатым и знаменитым прекрасно — но ради чего?»

Мы старались узнать о самых разных вещах, и, поскольку Джордж увлекся индийской музыкой, у нас возникла масса вопросов: «Что хорошего в этой медитации? Обладают ли йоги даром левитации? Умеют ли они летать по-настоящему? Может ли заклинатель змей действительно вскарабкаться вверх по веревке?» Это было чистейшее любопытство, и после знакомства с Махариши и долгих размышлений о нем мы отправились в Ришикеш».

Джордж: «Каждый год Махариши проводил курсы для приезжих с Запада, которым предстояло стать учителями трансцендентальной медитации. Хотя я не собирался становиться учителем, мне хотелось побывать на курсах и как следует погрузиться в медитацию.

Приехал Джон, за ним — Пол и наконец Ричард с пятнадцатью шерпами, нагруженными консервированными бобами «Хайнц». А еще там были журналисты со всего мира; всю дорогу до Дели я притворялся спящим, чтобы мне не пришлось разговаривать с ними.

Путь от аэропорта до Ришикеша был неблизким, в то время там были только машины пятидесятых годов — «моррис-коули» или «моррис-оксфорд», — поэтому поездка заняла четыре или пять часов.

Ришикеш — изумительное место, там Ганг течет со склонов Гималаев на равнину между горами и Дели. С Гималайских гор вниз несется бурный поток, через который нам пришлось перебираться по длинному подвесному мосту.

Ашрам Махариши располагался на холме, откуда открывался вид на городок и реку. Он состоял из маленького бунгало самого Махариши и множества наскоро построенных хижин для приезжих с Запада. Весь участок занимал восемь или десять акров. Там же была общая кухня, столы и скамьи под навесом, где мы завтракали все вместе. Поблизости находился еще один большой навес, под которым Махариши читал лекции.

В Индии невозможно носить западную одежду. Одно из лучших достоинств Индии — ее прохладные одеяния, мешковатые рубашки и штаны, похожие на пижамные. А еще они носят узкие брюки вроде дудочек.

Джон: «Судя по всему, к сорока годам Джордж будет повсюду летать на ковре-самолете. Я прибыл сюда, чтобы выяснить, какую роль мне предстоит сыграть. Я хотел бы знать, как далеко я продвинусь. Джордж заметно опередил нас всех» (68).

Ринго: «Это было здорово, мы много веселились и много занимались медитацией. Это было потрясающе. Мы жили в духовном месте, медитировали и посещали семинары Махариши».

Джон: «Мы были по-настоящему оторваны от всего мира. У подножия Гималаев располагалось что-то вроде уединенного туристического лагеря. Жить в нем было все равно что в горах, хотя над Гангом поднимались только предгорья; бабуины крали еду, все ходили в балахонах и часами медитировали в своих хижинах. Вот уж поездка так поездка.

Я провел в своей комнате пять дней, занимаясь медитацией. Я написал сотни песен. Мне не спалось, у меня были галлюцинации, как у помешанного, я видел сны, в которых различал даже запахи. Я делал перерыв на несколько часов, а потом снова уносился вдаль на три или четыре часа. Это просто способ добиться желаемого, при этом можно совершать удивительные путешествия» (74).

Ринго: «Мы завтракали под открытым небом, обезьяны таскали у нас хлеб. После завтрака мы обычно медитировали в группах, на крыше. Потом, после ленча, мы продолжали заниматься тем же.

Мы постоянно ходили за покупками. Мы, как и все, носили индийскую одежду, потому что она была там к месту — нелепые штаны с узкими штанинами и широким поясом, который приходилось туго завязывать, воротники, знакомые нам по тому, как одевался Неру. Мы привыкли к ним.

Чтобы помыться, надо было сперва выгнать из ванной скорпионов и тарантулов, поэтому из ванной часто раздавались дикие вопли. Чтобы принять ванну, надо было громко заявить: «Да, сейчас я пойду мыться», — и затопать ногами. Во время купания мы продолжали кричать: «Как замечательно, как здорово!» А потом приходилось вылезать из ванны, вытираться и удирать, прежде чем вернутся насекомые. В то время я был женат на Морин, а она боялась всех этих летающих и ползучих тварей. Привыкнуть к такой жизни было нелегко».

Ринго: «В день рождения Джорджа мы устроили шумную вечеринку. Собралось много народу все мы нарядились, украсили лбы красными и желтыми точками».

Джордж: «Свой двадцать пятый день рождения я справил в Ришикеше (на время, что мы жили там, у многих пришлись дни рождения), с охапками цветов, гирляндами и тому подобным. Махариши уговорил меня сыграть на ситаре».

Пол: «Обычные дни во многом напоминали отдых в летнем лагере. Утром мы вставали и шли завтракать. Пища была вегетарианской (что и сегодня меня вполне устраивает). На завтрак, кажется, мы ели кукурузные хлопья.

После завтрака мы расходились по своим хижинам и некоторое время медитировали, делали перерыв на ленч, а потом болтали или устраивали небольшие концерты. В основном мы ели, спали, медитировали и иногда слушали короткие лекции Махариши.

Нас собралось не меньше сотни человек. Махариши выходил на сцену, украшенную охапками цветов. В этом было что-то магическое. Он говорил: «Это всего-навсего система медитации. Я не прошу вас верить в какого-нибудь великого Бога или в великий миф. Это просто способ научиться быть спокойнее в жизни».

Именно по этой причине я до сих пор с уважением отношусь к медитации. Меня не купишь россказнями о полетах и левитации, хотя это тоже интересует меня, хотя бы потому, что существуют курсы, где можно изучить все эти «сиддхи», как их называют, и полетать — хотя бы немного приподняться над землей. Я хорошо помню один короткий разговор с Махариши: мы спросили его, возможна ли левитация. Он ответил: «Ну, я ею не владею, но в соседней деревне есть человек, который умеет подниматься над землей». Мы спросили: «А можно привезти его сюда? Мы хотели бы увидеть это». Тогда нам было бы о чем написать домой, но мы так и не сумели встретиться с ним.

Мы устраивали и вечера вопросов и ответов. На одном из таких вечеров какой-то американец встал и сказал: «Махариши, со мной случилась неприятность, но я воспользовался вашим советом и пережил ее. Однажды я медитировал, а ко мне подползла большая змея. Я из Нью-Йорка, я очень боюсь змей, но я вспомнил, что вы мне говорили, и посмотрел на нее — мысленно, посмотрел ей прямо в глаза, и она превратилась в обрывок шевелящейся веревки». Эти слова показались мне символичными: посмотри прямо в лицо опасности, и ты поймешь, что она не так велика, как тебе казалось. Я научился медитировать. Сейчас я медитирую не так часто, но объясняю детям, что этому стоит научиться, потому что, если у тебя что-то не ладится или тебе тревожно, медитация отлично помогает.

Махариши живо интересовался современной техникой, потому что считал, что она поможет ему быстрее распространить учение по всему миру. Однажды, когда ему надо было съездить в Нью-Дели, в лагерь прилетел вертолет и приземлился на берегу реки. Мы все сбежались, одетые в балахоны, и услышали: «Один из вас может сопровождать Махариши. Кто согласен?» Конечно, вызвался Джон. Потом я спросил его: «Почему ты вдруг решил лететь с Махариши?» — «Сказать по правде, — ответил он, — я надеялся, что он незаметно подскажет мне ответ». Джон не изменил себе!»

Джон: «Несмотря на все, чем мне полагалось там заниматься, я написал в Индии лучшие из своих песен. Это было отличное место. Приятное, безопасное, все постоянно улыбались. Уже ради песен стоило побывать там, но с таким же успехом можно было пожить в пустыне или на горе Бен-Невис.

Забавно было то, что, хотя лагерь располагался в живописном месте и я медитировал почти по восемь часов в день, я писал самые тоскливые песни на земле. Когда я писал «Yer Blues» («Твой блюз»), а там есть строчки: «Мне так одиноко, что хочется умереть», я не шутил. Мне и вправду было тоскливо (71). Я старался постичь Бога, и мне хотелось покончить жизнь самоубийством (80).

Когда мы рождаемся и лежим в колыбели, мы улыбаемся, когда нам хочется улыбаться. Но первым делом мы учимся улыбаться тем, кто хочет к нам прикоснуться. Большинство матерей мучают младенцев, заставляют их улыбаться, когда им этого не хочется: улыбнись, и тебя накормят. Это не радость. Нельзя радоваться, пока не почувствуешь радость, в противном случае это притворство. Мамочка заставляет вас улыбаться или произносить «Харе Кришна» еще до того, как вам станет хорошо, и вы втягиваетесь в этот процесс фальсификации своих чувств. Если вам хорошо, вы чувствуете себя хорошо, если вам плохо, вы чувствуете себя плохо. По-другому не бывает. Можно употреблять наркотики, пить, делать что угодно, но при этом вы просто подавляете свои чувства. Я не встречал ни одного человека, который бы постоянно радовался. Так не бывает ни с Махариши, ни со свами, ни с кришнаитами. Это не константа. Существует только мечта о постоянной радости — по мне, так это полная чушь. Радость не бывает постоянной или абсолютной.

Боль чем-то сродни пище или жизни. Боль и радость, они входят в наше тело, и, если не почувствовать и не выразить их, они мучают нас, как запор. Невозможно избавиться от этой боли. От нее нет спасения, она таится где-то внутри нас. Она проявляется в нервозности, в том, сколько сигарет вы выкуриваете, чем занимаетесь, она заставляет вас лысеть или делает с вами еще что-нибудь. Она проявляется в той или иной форме. От нее нельзя отделаться.

Думаю, все мы каждый день проходим через рай и ад, просто миримся с этим. Чувствовать — значит жить. Жизнь состоит из всевозможных ощущений. Каждый день одно и то же: опять рай и опять ад. Абсолютно радостных дней не бывает. Бывают более удачные и менее удачные дни, и, по-моему, каждый содержит и победы, и поражения. Это что-то вроде инь и янь, или назовите это как угодно. Это и то, и другое» (70).

Пол: «Майк Лав был в Ришикеше. Донован тоже был там. Я помню и других людей. Там были Миа Фарроу и ее сестра Пруденс. Джон написал для нее песню „Dear Prudence“ („Дорогая Пруденс“), потому что ее в какой-то момент охватила паника и она отказывалась выходить из своей хижины».

Ринго: «Пруденс медитировала и бездельничала. За две недели, что я пробыл там, мы видели ее два раза. Все по очереди ходили колотить ей в дверь: «Эй, ты еще жива?»

Джон: «Никто не знал, что рано или поздно она совершенно спятит под опекой Махариши Махеш Йоги. Все, кто окружал ее, тревожились за эту девушку, потому что она теряла рассудок. Вот мы и пели ей (79). Нам с Джорджем поручили попытаться выманить ее из хижины, потому что она доверяла нам. Она совсем спятила. Будь она на Западе, ее просто упрятали бы в психушку. Мы вытащили ее из хижины. Она провела взаперти три недели, никуда не выходила, пытаясь достичь Бога быстрее всех. В лагере Махариши шло соревнование: кто быстрее обретет космическое сознание (только я не знал еще тогда, что уже обрел его)» (80).

Пол: «Пока я жил там, я написал пару вещиц. У меня была песня под названием «I Will» («Я буду»), но без слов. А еще я написал отрывок «Оb-La-Di, Ob-La-Da» («Об-ла-ди, об-ла-да»). Смотреть кино мы ходили в деревню, где вывешивали экран и собирались все местные жители, которые любили кино. Помню, как я шел по лесной тропе из лагеря в деревню и играл на гитаре: «Десмонд торговал с лотка на базаре…»

Джон: «Песня „The Continuing Story Of Bungalow Bill“ („Бесконечный рассказ о Бунгало Билле“) написана об одном парне, который в перерывах между духовными занятиями охотился на бедных тигров. Был такой ковбой Джим-из-джунглей, прозвище которого я объединил с прозвищем Буффало Билла. Это что-то вроде песни молодежного социального протеста и немного шутка» (80).

Пол: «Ринго уехал домой рано: ему осточертела местная еда, а его жене — мухи.

И это понятно: Ринго был британцем до мозга костей. Мы ели карри и острую пишу, а у него она вызывала раздражение желудка (наверное, из-за перитонита, перенесенного в детстве). Морин терпеть не могла мух. Если в комнате оказывалась хотя бы одна муха, Морин неотрывно следила за ней. Помню, однажды она отказалась выходить из комнаты, потому что за дверью жужжала муха. Условия жизни в Ришикеше для них не годились».

Ринго: «Я уже почти все забыл. Я пробыл там всего две недели. а потом уехал. Эта поездка не принесла мне той пользы, на которую я рассчитывал.

Тамошняя еда для меня не годилась, потому что у меня аллергия на многие продукты. Я привез с собой два чемодана: один с одеждой, а второй с консервированными бобами «Хайнц» (вот вам и бесплатная реклама). А потом однажды утром ребята, которые занимались едой, спросили: «Хочешь яиц?» И я ответил: «Да, конечно!» На следующее утро это повторилось. Я думал: «Отлично, все меняется к лучшему».

А потом я увидел, как они тайком закапывают скорлупу. Это был первый из нескольких инцидентов, которые заставили меня задуматься: это не то, что я ожидал увидеть. В этом духовном месте, в религиозном ашраме, не полагалось есть яйца. Я подумал: «Что это значит? Они закапывают скорлупу. Разве Бог этого не увидит?»

Мы уехали домой, потому что соскучились по детям. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто нам не понравилось в Ришикеше. Я говорил, что это напоминает мне лагерь в Батлинзе, — к тому времени мы уже поняли, что все наши слова будут опубликованы. Поездка была неплохой, но для меня не такой продолжительной, как для остальных».

Пол: «Как практичный человек, я сразу решил, сколько времени проведу в Ришикеше. Сначала я думал: «А если я найду здесь то, что мне нужно? Тогда я никогда не вернусь». Потом я подумал: «Нет уж, лучше я поеду туда на месяц. Даже если там будет замечательно, я все равно вернусь через месяц». Если бы нашлось то, ради чего мы действительно должны были приехать туда еще раз, я бы сделал это.

Джон: «Отправляйтесь прямиком на экологически чистую ферму Махариши у подножия Гималаев. „Гляди-подмечай“ — он выбрал для меня правильную мантру. Да, теперь у него на голове гораздо меньше волос, чем во времена нашего знакомства. Как так получается, что бог обрушивается на святых людей? Позволяет им болеть язвой и т. д. „Он берет на себя чью-то чужую карму“, — ручаюсь, так поют все слабаки, впрочем, у него приятная улыбка, и вообще все это превращается в какую-то „автобиографию йогурта“, но ради чего? Этот вопрос я задаю себе. А ведь он заставил нас жить отдельно от жен, в разных с ними хижинах. Не могу сказать, правда, что мне было очень тяжело выполнить это его указание» (78).

Но через месяц я уезжал с удовольствием. Ни с кем не случилось ошеломляющего прозрения. Я подумал: «С меня хватит. Если я захочу всерьез заняться всем этим, я смогу делать это где угодно». Вот в чем достоинство медитации: чтобы заниматься ею, незачем ходить в церковь.

Говоря, что я еду туда только на месяц, я рисковал услышать в ответ от остальных, что я не увлечен медитацией. И Джордж сказал это, он был довольно требовательным и строгим. Помню, как я заговорил о следующем альбоме, и он ответил: «Мы приехали сюда не для того, чтобы говорить о музыке, а для того, чтобы медитировать». Да, верно, Джорджи. Успокойся, старина. Знаешь, здесь не обойтись без чувства юмора. В сущности, мне там нравилось».

Джордж: «Ринго приезжал всего на пару недель — наверное, для того, чтобы посмотреть, что все это такое. Пол просто побыл там и уехал. Думаю, он мало что вынес из этой поездки, потому что сохранились пленки времен «Let It Be», где он усмехается и говорит Джону: «Это было чем-то похоже на школу, знаешь: «Объясни мне, о гуру». Двадцать лет спустя, вспоминая о прошлом, он, наверное, во всем разобрался, но в те времена он вряд ли что-либо понимал.

Идея курсов витала в воздухе все время нашего пребывания в Ришикеше, а потом, в самом конце, лагерь был перенесен в Кашмир. Так бывало каждый год. Но я собирался пожить только в Ришикеше, а затем отправиться на юг Индии и заняться съемками фильма вместе с Рави Шанкаром. Он снимал фильм под названием «Рага».

Я твердил Махариши: «Нет, в Кашмир я не поеду, я был там в прошлом году». А он отвечал: «Нет, нет, ты едешь в Кашмир». Я объяснял, что собираюсь на юг. Именно тогда мы с Джоном и уехали. Только мы с Джоном пробыли в Ришикеше с начала до конца, и, думаю, Джон хотел вернуться на родину, потому что — теперь вы об этом знаете — у него перед отъездом в Индию завязался роман с Йоко».

Джон: «Примерно в то время я познакомился с Йоко. Я собирался взять ее с собой. Но я нервничал, потому что мне предстояло взять с собой не только Йоко, но и свою бывшую жену, и я не знал, как выйти из этой ситуации. Вот я и отказался от этой затеи» (70).

Пол: «Я был вполне счастлив. Но я не очень представлял, как вырвутся оттуда остальные, а потом они вернулись и рассказали, что Махариши домогался симпатичной блондинки-американки с короткими волосами (не Миа Фарроу)».

Джон: «Большой шум поднялся, когда стало известно, что он приставал к Миа Фарроу и нескольким другим женщинам. Мы всю ночь спорили, правда это или нет. И когда Джордж начал думать, что эти слухи могут оказаться правдой, я понял, что это правда, потому что, если уж Джордж сомневается в нем, значит, в этой истории что-то есть. И мы пошли к Махариши. Вся компания на следующий день отправилась к его богатому на вид бунгало в горах. Как всегда, когда дело доходило до копания в грязном белье, говорить пришлось мне. Так было всегда. Когда ситуация заходила в тупик, говорить был вынужден я.

Я сказал: «Мы уезжаем». — «Почему?» — «Если вы и вправду связаны с космосом, вы поймете почему». Я сказал так, потому что его верные последователи постоянно твердили, что он творит чудеса. И я сказал: «Вы знаете почему». Он возразил: «Нет, не знаю, объясните мне». А я продолжал твердить: «Вы должны знать». Тогда он бросил на меня взгляд, который говорил: «Я убью тебя, ублюдок». Он так посмотрел. И когда я поймал этот взгляд, я понял, что обвинил его в мошенничестве. Я обошелся с ним грубо. Я слишком подозрителен к людям. С тех пор как меня бросила мать, я всегда жду от людей подлянки, и часто напрасно, и в этом все дело» (70).

Джордж: «Кто-то пустил отвратительные слухи о Махариши, которые годами обсуждались в прессе. Рассказывают множество историй о том, как Махариши проявлял невоздержанность, но так утверждали те, кто ему завидовал. Чтобы во всем разобраться, понадобились бы психологи-аналитики. Не знаю, что было в головах этих людей, но вся эта чушь выдумана от начала и до конца. Наверное, даже в учебники истории вошел случай, когда Махариши «домогался Миа Фарроу», но это ерунда, полная ерунда. Поезжайте к Миа Фарроу и спросите у нее.

Там была целая толпа чокнутых, повсюду были одни чокнутые. И мы в их числе.

Эта история взбудоражила всех. Джон все равно собирался уезжать, и этот случай заставил его подумать: «Да, теперь у нас есть причина убраться отсюда». Мы пошли к Махариши, я сказал: «Послушайте, я уже объяснял вам, куда еду. Я собираюсь на юг Индии». Но он никак не мог смириться с тем, что мы уезжаем, и спросил: «А в чем дело?» Вот тогда-то Джон и выпалил что-то вроде: «Ну, вас же считают мистиком, вы должны знать».

Мы сели в машины, которые были там в этот момент, — съемочные группы постоянно приезжали снимать материалы из серии «Битлз» в Гималаях», — и на машинах одной из этих съемочных групп мы вернулись в Дели.

Ехать пришлось несколько часов. Джон как раз начал писать песню, в которой были слова: «Махариши, что ты натворил?» А я сказал: «Нет, такие слова не годятся, это будет выглядеть смешно», — и придумал название «Sexy Sadie» («Секси Сейди»), а Джон поменял «Махариши» на «Секси Сейди». Джон улетел в Англию к Йоко, а я отправился в Мадрас и на юг Индии, где провел еще несколько недель.

Наш отъезд не прошел незамеченным, газеты подняли шум. Как сказано в фильме «The Rutles», пресса подняла шум на пустом месте, да еще и не там, где было надо. В результате существует история, в которой утверждается то, чего не должно было быть, — но ничего ведь и не было».

Джон: «Я сдался и убрал строки: «Махариши, что ты натворил? Ты одурачил всех» (70).

Эта песня была написана, когда мы уезжали и ждали, пока наши вещи погрузят в такси, а оно все не появлялось. Мы думали: «Они умышленно задерживают такси, чтобы мы не смогли сбежать из этого безумного лагеря». С нами уезжал один чокнутый грек, настоящий параноик. Он твердил: «Это черная магия, черная магия. Мы застрянем здесь навсегда». Но я все-таки уехал, потому что теперь я здесь» (74).

Джордж Мартин: «Сам я не принимаю подобные вещи всерьез. Махариши, дианетика, все тому подобное — по-моему, это полный бред. Но тем, кто верит во все такое, это, наверное, полезно. А они, похоже, поверили в Махариши, и это помогло им всем. А Джордж защищает Махариши даже сейчас, хотя остальные разочаровались в нем».

Пол: «Когда люди говорят: «Неужели у него ничего не припрятано в швейцарском банке?» — я всегда отвечаю, что я ни разу не видел его в европейском костюме — он всегда был в своем балахоне из тонюсенькой ткани. Если бы всем этим он занимался ради денег, кто-то мог бы видеть, как он вылезает из своего «роллса» возле какого-нибудь ночного клуба в Нью-Дели. Но он постоянно сидел у себя дома, медитировал, завернувшись в тонкую ткань вроде марли, и я думал: «Нет, в преследовании корыстных интересов его обвинить нельзя».

Помню, как мы все сидели вокруг него, а он спрашивал нас, какую машину лучше всего купить. Мы объясняли: «Мерс», Махариши. «Мерседес» — отличная машина». — «А это практично? Она долго прослужит? Прочная?» — «Да». — «Значит, надо купить «мерседес». Это случилось только один раз, мы участвовали в таком разговоре. Он не спросил: «Какая из машин самая шикарная?» Он спросил: «Какая из машин надежнее всех?» Вот каким он был.

Мысленно я рассуждал: «В чем проблема? Он не Бог и не священник. В его религии нет правил, которые он обязан соблюдать. В конце концов, он всего лишь человек, он научил нас медитировать».

Джон написал «Sexy Sadie», чтобы обо всем забыть. Это был завуалированный рассказ о случившемся, но лично я не думаю, что Махариши приставал к кому-то из женщин. Он не из тех людей, которые способны на такое. С тех пор я не перестаю думать: «Как мог Махариши совершить такой поступок?» Это нелегко. Вряд ли что-нибудь такое случилось на самом деле. А вообще-то поездка в Ришикеш была приятным событием. Мне она понравилась».

Нил Аспиналл: «Я навестил их в Ришикеше, но только для того, чтобы отговорить их снимать фильм. Им предложили снять фильм с Махариши. Не знаю точно, каким должен был быть этот фильм, но они заключили контракт на три фильма с «Юнайтед Артисте», а сняли только «Help!» и «A Hard Day's Night».

Я приехал туда с Денисом О'Деллом, пробыл в Ришикеше неделю, а затем вернулся домой с Полом и Джейн Эшер. Джон и Джордж с женами остались в Ришикеше. Они вернулись позднее».

Пол: «Мы думали, что в нем есть что-то особенное, но он человек, а мы какое-то время считали его высшим существом» (68).

Джон: «Мы совершили ошибку. Мы верим в медитацию, но не в Махариши и его учение. Но мы сделали ошибку у всех на виду. По-моему, у нас создалось несколько превратное представление о Махариши, как и у людей по отношению к нам. Но то, что мы делаем, происходит у всех на виду, и это совсем другое дело.

Мы считали его не таким, какой он был на самом деле. Но мы искали в нем именно это и, вероятно, приписали ему то, чего в нем не было. Мы ждали гуру, а появился он. Однако он все равно создал обстановку, в которой смог раздавать рецепты исцеления.

Дело происходило в Индии, медитация полезна и действует так, как и говорят о ней. Это все равно что зарядка или чистка зубов — она действует. Но мы придавали ей особое значение. По-моему, мы переоценили ее, потому что были наивны, как все остальные люди. Я не стану советовать: «Не занимайтесь медитацией».

Мы все еще убеждены в пользе медитации, но мы не собираемся сходить с ума и строить в Гималаях золотой храм. Мы поможем всем, чем можем, но мы не в состоянии все сделать за одну ночь. И мы не собираемся опустошать наши карманы — есть и другие способы помогать» (68).

Ринго: «Иногда в машине я закрываю глаза и медитирую — шофер отвезет меня, куда нужно».

Джон: «Я не жалею о том, что занялся медитацией, я по-прежнему верю в нее и иногда занимаюсь ею. Ни о чем таком я не жалею, как не жалею о том, что употреблял наркотики — они помогли мне. Я никому их не навязываю, потому что это не мое дело. Но мне они были полезны, как и Индия. Я познакомился с Йоко незадолго до поездки в Индию, у меня было много времени, чтобы все обдумать. Три месяца я только медитировал и размышлял, а потом вернулся домой, влюбился в Йоко — этим все и кончилось. И это прекрасно (69).

Не знаю, насколько он велик, но мы отлично отдохнули в Индии и вернулись домой достаточно отдохнувшими, чтобы поиграть в бизнесменов» (68).

Джон: «Мы никогда не создадим собственную компанию граммзаписи. Это слишком хлопотно» (65).

Дерек Тейлор: «В конце 1967 года мне позвонили все «Битлз», это был деловой звонок из Хилл-Хауса. Там они проводили большое совещание, связанное с открытием «Эппл», и они сказали: «Приезжай, присоединяйся к нам, ты будешь управлять компанией «Эппл Рекордс». Эта перспектива звучала заманчиво. Мы все изменились. Мы побывали на новоселье в доме Брайана Эпстайна в Суссексе в мае, во время работы над «Сержантом Пеппером». Джордж дал мне ЛСД, а Джон тоже дал мне дозу немного раньше, поэтому я «полетел» сразу под двойной дозой, — в общем, было много интересного. Мы в самом деле превратились в хиппи. И «Битлз» заметно изменились: теперь они были уже не пресыщенными, хотя и обаятельными поп-звездами, а чрезвычайно милыми, добродушными, замечательными ребятами. Они и вправду были очень милы в 1967 году, мы верили, что все будет отлично и что мир станет чудесным. Поэтому мысль о возвращении в Англию из Калифорнии после трех прекрасных лет, проведенных там, я воспринял как приглашение посетить святую землю.

Когда с телефонными переговорами о том, что мне конкретно предстоит делать, было покончено, мне сказали: «Знаешь, напрягаться тебе не придется, дружище. Мы не верим в лейблы, синдикаты и тому подобное. Просто приезжай (именно так), а мы будем платить тебе». Я приехал в Англию в апреле 1968 года. Порядок в работе еще имел некоторое значение, но не слишком большое. Мы надеялись, что Господь нам поможет».

Нил Аспиналл: «Я не задержался в Ришикеше, потому что должен был заниматься делами компании „Эппл“. Мы только что сняли временный офис на Уигмор-стрит, но у нас не было ни единого документа, ни одного контракта. У нас не было ровным счетом ничего, и я как раз пытался получить всю необходимую документацию — копии контрактов и архивы, чтобы выяснить, что происходило раньше, и понять, что с нами будет дальше».

Пол: «В мае мы с Джоном съездили в Нью-Йорк, чтобы объявить о создании компании «Эппл»: «Присылайте нам свои неоткрытые таланты». Мы задумали шумный старт, но меня не покидало какое-то странное предчувствие, и я сильно нервничал. У меня словно развилась паранойя. Не знаю, было ли это из-за того, что в то время я курил что-то особенное, но раньше со мной ничего такого не случалось.

Помню, как мы давали интервью. У Джона был значок не то водителя автобуса, не то префекта, но он держался уверенно. Линда фотографировала нас, и потом я спросил: «Ты заметила, что я нервничал?» Но она ответила, что все было прекрасно. По какой-то причине все происходящее тревожило меня, — может, потому, что мы покинули родную стихию. Мы беседовали с журналистами, например с представителями журнала «Fortune», и у нас брали интервью, как у представителей реальной компании, а мы не были ею. Мы ничегошеньки не просчитали заранее, мы просто пытались убить время и развлечься».

Джон: «Мы были под кайфом, выкуривали косячок и говорили: «Ну, мы могли бы снимать фильмы, помогать молодым артистам, чтобы им не пришлось испытать все то же, что пережили мы, пока нас не признали» (72).

Джордж говорил: «Мне противно, когда меня не впускают в парк». Поэтому мы пытались создать парк, куда люди приходили бы и делали то, что хотели. Вот чего мы хотим. А то ведь тебя могут не впустить просто потому, что на тебе туфли не того цвета» (68).

Пол: «Нам повезло в том, что больше мы не нуждались в деньгах: впервые в истории боссы не стремились сделать прибыль. Мы уже купили все, о чем мечтали, и теперь хотели поделиться с другими» (68).

Джон: «Этот бизнес связан с записью пластинок, съемками фильмов и аппаратурой, и лишь побочно речь идет о каком-то производстве или о чем-нибудь еще. Мы хотим создать систему, при которой людям, которые просто желают снять какой-нибудь фильм, будет незачем стоять на коленях в чьем-нибудь кабинете (может, в вашем).

Цель этой кампании — не пополнить счет в банке. Это мы уже сделали. Гораздо важнее проверить, сумеем ли мы сохранить творческую свободу в рамках деловой структуры, и узнать, сможем ли мы создавать что-то стоящее и продавать это в три раза выше себестоимости» (68).

Нил Аспиналл: «Я был вместе с ними в Нью-Йорке, и все было как-то неясно. Мы плавали возле статуи Свободы на китайской джонке, пытаясь решить, что же делать с компанией «Эппл».

А потом они появились в передаче «Сегодня вечером», но Джонни Карсон был в отпуске, поэтому передачу вел Джо Гараджиола. Кажется, именно в тот раз Джон сказал: «Мы лишь немного раскрутим волчок и посмотрим, что будет дальше». Именно так все и вышло с компанией «Эппл».

Джон: «Это было ужасно. Передачу вел бейсболист, а нас об этом не предупредили. Он спрашивал: „А кто из вас Ринго?“ — и прочую ерунду. Мы готовились к передаче с Джонни Карсоном, а перед нами оказались какой-то футболист, который ничегошеньки о нас не знал, и Таллула Бэнкхед, которая все время твердила, что мы прекрасны. Мне еще никогда не было так стыдно» (72).

Ринго: «У нас появилось свое издательство и компания звукозаписи. Идея заключалась в следующем: артисты должны были встречаться с нами, излагать свои замыслы и планы, и если они будут удачными, мы дадим деньги на их осуществление. Нам следовало заказать большую вывеску: „Вам незачем нас упрашивать“. Думаю, нам всегда казалось, что в начале шестидесятых нам слишком часто приходилось унижаться, и мы не хотели подвергать других такому унижению».

Джордж: «Я почти не имел отношения к «Эппл». Когда компания возникла, я еще был в Индии. Думаю, эта безумная идея принадлежала в основном Джону и Полу. Идей было множество, но, когда доходило до дела, мы могли только успешно писать песни, делать записи и быть «Битлз».

К тому времени, как я вернулся в Англию, они открыли офис на Уигмор-стрит. Я отправился туда и увидел комнаты, заполненные непонятной публикой, гадавшей по «Книге перемен» — «И-Цзин», и всевозможными дармоедами, надеющимися на получение контракта. И поскольку это было время хиппи, все держались донельзя дружелюбно. А в целом все это напоминало обстановку полного хаоса».

Джон: «Я старался встречаться со всеми. День за днем я встречался с людьми, но ни один из них ничего не мог предложить обществу или мне. Я слышал просто слова „я хочу, я хочу“ и „почему бы и нет?“. В офисе разыгрывались ужасные сцены, хиппи и все остальные буквально сводили меня с ума» (69).

Нил Аспиналл: «В июле компания «Эппл» переехала в дом номер три по Сэвил-Роу. Это было большое здание. На первом этаже помещался отдел звукозаписи, студия — в подвале. На втором этаже находился мой кабинет и кабинеты всех битлов. На следующем этаже — пресс-бюро, остальное не очень помню.

Возможно, всех остальных происходящее захватывало, особенно людей со стороны, но для меня это был лишь упорный труд и неразбериха.

Перед тем как поехать в Нъю-Иорк на официальное открытие компании, мы дали в газету объявление: «Присылайте нам свои записи: их никто не выбросит в мусорную корзину. Мы ответим вам». Нас завалили пленками, стихами и сценариями. Их количество ошеломило нас».

Пол: «Нам так и не удалось найти применение присланным пленкам, но, по крайней мере, люди знали, что мы заинтересованы в них. Так мы нашли, к примеру, Джеймса Тейлора, которого привел Питер Эшер.

В основном в «Эппл» я продюсировал певицу Мэри Хопкин, хотя ее нашел не я. Она выступила на крупном британском телевизионном смотре молодых талантов, который назывался «Opportunity Knocks» («He упустите шанс»). Манекенщица Твигги, наша приятельница, позвонила мне и сказала: «Только что одна классная девчонка победила в конкурсе «Не упустите шанс», ты должен на следующей неделе посмотреть ее. Она удивительная, и голос у нее красивый». Я встретился с Мэри и понял, что у нее и в самом деле чудесный валлийский голос с очень красивым тембром. И выглядела она неплохо с фолк-гитарой в руках.

Однажды в ночном клубе я услышал песню «Those Were The Days» («Вот это были денечки!»), ее пела американская пара, немного подражавшая Нине и Фредерику. Эта песня запомнилась мне, и я сразу понял, что она станет хитом. Этой переделанной русской народной песней они закрывали свое выступление. Я попросил кого-то в офисе: «Постарайтесь разыскать эту песню». Удалось найти и песню, и исполнителей. Мэри записала ее с нашей помощью, и песня стала известным хитом.

А еще меня попросили написать музыкальную тему для лондонского телесериала со Стэнли Холлоуэем под названием «Thingumybob» («Ну, эта, как ее…»). Мне всегда нравились духовые оркестры, вот я и написал песню для ансамбля «Black Dyke Mills Brass Band» («Духовой оркестр Блэк Дайк Миллса») и стал ее продюсером. Мы поехали на север, в Солтайр близ Брэдфорда, где записали вторую сторону пластинки (версию песни «Yellow Submarine») в большом зале с хорошей акустикой. Мне хотелось, чтобы песня на первой стороне звучала совсем иначе, поэтому мы записали ее на улице. Она получилась прелестной, с безжизненными, звучащими, как трубы, корнетами.

Позднее я работал и с группой «Badfinger», для которой я написал песню «Come And Get It» («Приходи и бери») и сделал вполне приличную демо-версию. Поскольку я жил поблизости, я смог приехать на Эбби-Роуд до начала сеанса записи «Битлз», зная, что в студии никого не окажется. Я воспользовался установкой Ринго, чтобы записать ударные, записал партию пианино, партию баса, вокальную партию и сделал наложение второго голоса. Я сказал ребятам из «Badfinger»: «Песня должна звучать в точности как здесь, потому что она звучала с чувством». Они хотели записать ее по-своему, но я не согласился: «Нет, вот так будет правильно». Они прислушались к моим советам (в конце концов, я был продюсером) и не прогадали. Эта песня стала хитом в 1970 году.

Пит Хэм из этой группы был отличным автором. Он написал вместе с Нилссоном песню «Without You» («Без тебя»), которая оказалась очень удачной. Но бедняга через какое-то время повесился. Он был славным малым, я до сих пор помню его. Страшная потеря.

Джон хотел, чтобы «Эппл» выпускала безумные авангардные вещи, для чего было создано специальное отделение под названием «Zapple», которое в конце концов и возглавило его».

Джон: «В начале в компании „Эппл“ слушали все подряд, хватались за все, но потом мы вдруг обнаружили, что тратим все время на прослушивание чужих вещей, а над своими не работаем» (71).

Ринго: «Записи, вышедшие на «Эппл», были замечательными. Сначала появилась Мэри Хопкинс, потом Джордж привел Джеки Ломакса, а позднее — Билли Престона. Я привел в компанию Джона Тэвенера. Его брат работал в нашей строительной фирме в Хэмпстеде. Он пришел ко мне и спросил: «Хотите послушать запись моего брата?» Она мне понравилась. Мы охотно воспринимали любую музыку, поэтому решили, что найдем ему применение. Таков был мой вклад.

Пол стал продюсером группы «Badfinger». Позднее я снялся в фильме «The Magic Christian» («Магический христианин») с Питером Селлерсом, а группа «Badfinger» записала к нему песню. Как они туда попали, я не знаю; это случилось без моего участия».

Пол: «Каждый из битлов, который хотел продвигать и продюсировать других исполнителей, был вправе делать это. Все участвовали в работе, но не все одинаково. Я жил в Лондоне, поэтому принимал в ней более активное участие. Продюсированием я занимался больше, чем, к примеру, Ринго. Не знаю точно, что делал Ринго, но он не надрывался. Он и не должен был что-то делать, это было не обязательно. Но если кому-нибудь из нас приходила в голову идея, мы могли осуществить ее.

Компания «Эппл» стала именно той маленькой записывающей компанией, какая нам была нужна. Но как только начались деловые затруднения, мы подумали: «Кому нужна эта записывающая компания? Я бы предпочел свободу».

Дерек Тейлор: «В компании «Эппл» они брались за все. Они сочетали бизнес, удовольствие и меценатство, старались выполнить все личные обещания. Во всем этом была немалая доля искренности. Впрочем, безрассудства было не меньше.

Но, пообещав спасти человечество и помочь молодым талантам войти в мир шоу-бизнеса, «Битлз» вдруг ушли в тень. Я остался один. Мне пришлось принимать в своем кабинете всех просителей; которые появлялись в офисе компании. Тем, кто поднимался наверх, я предлагал выпить — потому что я обычно не отказывался от выпивки — и перебрасывался с ними шутками. «Вон там есть стулья, будьте как дома».

Я знакомил одних людей с другими, и через шесть месяцев наше пресс-бюро превратилось во что-то вроде салона, где только и делали, что шутили и разыгрывали друг друга. А «Битлз» записывали «Белый альбом».

В нашем офисе собиралась тьма народу. Люди звонили в приемную Нилу, и, если они уже были в здании, или если возникали затруднения, или кто-то начинал скандалить, я принимал их (или с ними приходилось общаться моим помощникам).

У нас был очень многочисленный персонал: у меня работали четыре секретаря, ассистент-американец Ричард Дилелло и еще один сотрудник пресс-бюро, Мэвис Смит. В комнате было тесно, в этом небольшом помещении работало одиннадцать человек. Когда из соседних отделов кого-нибудь увольняли, я брал этих людей к себе, превращая свой отдел в нечто вроде ковчега. Наверное, во всем здании работало человек тридцать или чуть больше, максимум с полсотни.

Мы помогали людям ассимилироваться в этом мире. Фрэнки Харт (позднее ставшая подружкой Боба Уира из «The Grateful Dead») сначала работала секретарем в моем офисе, а потом стала помощницей Джорджа Харрисона. А еще периодически появлялись журналисты, а также Джеймс Тейлор и Мэри Хопкин с отцом, сестрой и журналистами, пишущими о ней. Все это напоминало фильм Альтмана, где повсюду жизнь бьет ключом».

Пол: «Мы старались все держать под контролем. Сейчас так поступают многие, у них есть свои компании, они берут на встречи юристов и заключают выгодные сделки. Мы тоже были настроены серьезно, но многое в наших действиях было непродуманным, и, поскольку мы никогда не занимались планированием бюджета, многие наши начинания провалились.

Однажды я попробовал во всем разобраться. Помню, как я зашел к Дереку и подумал: «Да, Дерек — шеф нашей пресс-службы, но ему не нужны четыре секретаря. Хватит и трех. Здесь давно пора навести порядок». Разумеется, такие методы наведения порядка не принесли мне популярности. Я старался экономить деньги, считал, что поступаю разумно, и заявил: «Одного секретаря надо уволить, Дерек». Дерек рассказал об этом остальным, они пришли в мой кабинет и сказали: «Если ты уволишь ее, мы снова примем ее на работу». И я ответил: «Ладно. Значит, сокращать штаты не будем». Как видите, меня поставили на место.

Теперь, имея собственную компанию, я знаю, как трудно управлять ею. Это ужасно. Мы пытались навести в «Эппл» порядок, но так и не сумели».

Ринго: «Я не участвовал в делах компании в той степени, что и все остальные, но сознавать, что я один из ее хозяев, мне нравилось. Многие дела компании „Эппл“ были связаны со всеми четырьмя битлами, но я бывал в офисе далеко не каждый день. В то время мне вообще не хотелось бывать в офисе, я предпочитал деревню. Беда заключалась в том, что мы отдавали наши деньги, камеры, оборудование людям, половину из которых больше не видели никогда — они просто брали все, что мы им давали, и исчезали».

Джордж: «В конце концов оказалось, что мы просто раздали уйму денег. Это урок для всех, кто намерен вступить в партнерские отношения: если у вас есть партнеры, вам придется советоваться (и ссориться) с ними по любому поводу, к тому же в то время мы были донельзя наивны. Чаще всего Джон и Пол носились с какой-нибудь идеей и тратили на нее миллионы, а мы с Ринго просто соглашались с ними.

Некоторые дела приносили прибыль, но по сравнению с затратами она была ничтожна. Это затруднение преследовало нас всю жизнь: все, что было связано с «Битлз», упиралось в партнерские отношения — такого я никому не пожелаю. У партнеров возникают самые нелепые идеи, а вам приходится соглашаться с ними хотя бы отчасти. Вас втягивают в чужие дела, и это не приносит вам ничего, кроме головной боли. Конечно, так бывает и с другими, и, полагаю, в такой работе есть свои плюсы и минусы. Но мне понадобилось некоторое время, чтобы вписаться в «Эппл», а к тому времени мы успели разориться.

В 1968 году положение осложнилось. Нам грозила катастрофа. Вокруг царил хаос. Прежде нашими делами распоряжался Брайан Эпстайн, но он умер. И хотя он выполнял свою работу не слишком успешно (позднее мы узнали, что сделки были заключены на невыгодных условиях, и мы поняли, что нас облапошили), по крайней мере, он был человеком, рядом с которым мы повзрослели, он мог о многом позаботиться. И вдруг компания «Эппл» оказалась предоставленной самой себе, и все экстравагантные личности страны ринулись на Сэвил-Роу, а Джон и Йоко предоставляли им кабинет в офисе. Кришнаиты, «ангелы ада», «копатели» — все сбежались туда. Катаясь на лодке вокруг Манхэттена, мы расспрашивали Пола и Джона, как они намерены поступить с компанией, но без надлежащего управления дела запутывались с каждым днем».

Джон: «Иметь деньги мне всегда казалось бессмысленным — попробуйте меня понять. Я должен был отдать их или потерять. И я отдал уйму денег, что, собственно, и означало почти то, что я потерял. Но этого мне было мало, и я не контролировал их, не относился ответственно к тому, что я был парнем с туго набитым кошельком».

Дерек Тейлор: «Мы были ужасно заняты. Помимо всего этого безумия, помимо того, что мы курили травку, в офисе всегда было шумно, потому что «Битлз» все еще были на пике популярности. О них писали все газеты, но к середине 1968 года в прессе стали появляться возмущенные статьи: «Что случилось с нашими ребятами? Куда они исчезли? С ними что-то не так. Они слишком чудят: развод, Махариши, индусы… Это уже не наши ребята. Что с ними стало?» «А что стало с тобой, Дерек? — думал я. — Ты тоже наряжаешься и тоже чудишь?»

Я не наряжался, а одевался в стиле хиппи, но только не в кафтаны (это слово я ненавидел), а в блузы. Да-да, в блузы с тесьмой, ожерельями и колокольчиками. Не забывайте, что к тому времени у меня уже было пятеро детей, а в мире журналистики меня давно знали. На вечеринке в честь «Yellow Submarine» я встретился с одним сотрудником «Дейли Миррор» — криминальным репортером Эдди Лакстоном. Я был в особенно экзотическом наряде из бутика «Эппл» — в сюртуке, черно-белых туфлях, просторной рубашке с оборками, вокруг шеи было обмотано несколько разных шарфов, а на груди, несомненно, были баттоны. Мне не хотелось, чтобы Эдди подумал, что я начал одеваться так вызывающе потому, что служу в экзотической компании, поэтому я подошел к нему и сказал: «Привет, Эдди, мы знакомы». Он ответил: «Нет, не знакомы. Я вижу вас впервые». Мне вдруг стало неловко, я почувствовал себя Адамом, на котором нет ни единой нитки. «А ведь он прав!» — подумал я, и мне стало стыдно. Не знаю, случалось ли мне потом, после встречи с Эдди Лакстоном из реального мира, чувствовать себя таким же свободным, как до нее. Но таков был дух времени. Многие из нас, избавившись от серых костюмов (который я теперь опять с удовольствием ношу), радовались этой свободе».

Нил Аспиналл: «Я управлял компанией «Эппл», но понятия не имел, какое положение в ней занимаю, — возможно, позу лотоса. Управление «Эппл» в то время было тяжким трудом, отовсюду поступало слишком много разных идей, у всех имелись свои представления о том, как надо управлять компанией и что она должна собой представлять, какой должна быть эмблема и в каких тонах следует отделывать кабинеты… Поверьте, было чертовски трудно. Возможно, разговоры о покраске стен покажутся мелочью, но разве это не симптом? В здании на Сэвил-Роу были большие комнаты, и кто-нибудь обязательно говорил: «Почему бы тебе не поставить посреди комнаты перегородку? Ты будешь сидеть здесь, а секретарь — за перегородкой». И я ставил перегородку, а на следующий день приходил кто-нибудь другой (другой битл) и удивлялся: «А зачем здесь эта перегородка?» — и просто пинал ее ногой.

А как вам эта дилемма: «Нам нужно пресс-бюро?» — «Конечно нужно!» — «А может, все-таки нет…» Или: «Мы будем подписывать контракт с этим артистом или не будем?» Контракт подписывали, потому что кому-то нравился этот артист, но потом находили другого, который тоже нравился, и с ним контракт тоже подписывали. Это была чистая анархия. О том времени у меня сохранились как радостные, так и тягостные воспоминания. Но в целом не могу сказать, что я был доволен работой на Сэвил-Роу».

Дерек Тейлор: «Несомненно, к концу 1968 года (хотя я считал, что живу ради других, жертвую собой ради ребят и так далее) я потакал собственному эгоцентризму, развлекаясь вовсю, — управление всем этим цирком доставляло мне личное удовольствие. Эта работа меня устраивала, потому что была беспорядочной. Справиться с ней было невозможно, однако все действительно вертелось вокруг прессы, а в этом я всегда преуспевал. Но, будь я одним из ребят (сейчас я вспоминаю, что тогда творилось), я был бы в шоке.

В то время в офисах устанавливались аппараты внутренней связи, чтобы все имели возможность переговариваться, и порой в своем кабинете можно было слышать шум из других комнат — везде играли магнитофоны, а на потолке плясали огни светомузыки, которую мы купили у кришнаитов. Но если кто-нибудь говорил: «Боже, какой кавардак!» — я взрывался: «Кавардак? Что вы имеете в виду? Мы точно знаем, что здесь происходит!» И в некотором смысле так оно и было.

У нас бывало множество журналистов, которые писали длинные статьи, и далеко не все критические. В нашей компании начинали карьеру не только артисты, но и журналисты».

Джон: «А потом я привел Алекса-Волшебника, и положение из плохого превратилось в ужасающее» (72).

Пол: Волшебником мы прозвали грека Алекса, который дружил с Джоном. Помню, однажды Джон приехал ко мне и сказал: «Вот мой новый гуру, Алекс-Волшебник». Я сказал: «Хорошо».

Это занятный способ представлять кого-нибудь и очень категоричный. Я подумал: «Вот как? И что же он умеет?» Он неплохо разбирался в электронике. Другие спорили о его идеях, говорили, что осуществить их нельзя, но Алекс заявлял, что такое возможно. Мы часто собирались и подолгу развивали разные теории, особенно поздно ночью, и у Алекса всегда рождались самые грандиозные.

Он придумал использовать динамики вместо обоев — просто разместить их по всей поверхности стены. Сейчас такие вещи встречаются, техника уже появилась, а тогда вряд ли существовало нечто подобное. Об этом писали только в научных журналах, которые мы не читали, а Алекс читал. Он был славным малым, он умел увлечь всех.

Алекс возглавил отдел электроники компании «Эппл», потому что мы решили, что, если он сумеет соорудить стены из динамиков, это будет здорово. Но он за них так и не взялся. У него была маленькая лаборатория, и он что-то сделал — это точно, но все у него получалось не совсем так, как это ожидалось. Мы до сих пор общаемся с ним, но теперь он называет себя своим настоящим именем».

Ринго: «Алекс-Волшебник изобрел электрическую краску. Достаточно было покрасить ею стены гостиной, воткнуть вилку в розетку, и стены начинали светиться. Мы видели образцы, кусочки металла, а потом поняли, что для этого придется обшить стены гостиной листами стали и покрыть их краской. А еще он придумал громкую связь (не забывайте, что дело происходило в 1968 году). Можно было свободно ходить по комнате, а громкость вашего голоса в трубке вашего собеседника поддерживалась автоматически.

У него родилась идея о том, как помешать людям записывать наши песни, которые передавали по радио. Чтобы получить качественный сигнал, надо было иметь декодер. А потом мы решили, что могли бы продавать эфирное время и вставлять в передачи рекламные ролики. Мы показали эти изобретения представителям «EMI» и «Кэпитол» из Америки, но они этим не заинтересовались.

Бог знает, что еще наизобретал Алекс. Однажды он предложил нам всем просверлить по дырке в голове. Это называлось трепанацией. Алекс-Волшебник говорил, что, если мы сделаем это, у нас появится третий глаз, и мы сразу подключимся к космическому сознанию».

Джордж: «Алекс-Волшебник произвел впечатление на Джона, и, поскольку Джону он пришелся по душе, Алекс вошел в нашу жизнь. Некоторое время мы считали его обаятельным человеком.

Одно из его изобретений было удивительным. Это был квадратик нержавеющей стали, от которого шли два проводка к батарейке от фонарика. Если взяться за квадратик и подсоединить проводки, он быстро нагревался настолько, что его было горячо держать в руках. А если проводки подсоединялись наоборот, в обратной полярности, металл становился холодным как лед.

А вот другое изобретение. Снова тонкая металлическая пластинка, покрытая чем-то вроде толстого слоя эмалевой краски; от нее тоже отходят проводки. При подключении к электричеству пластинка начинала светиться ярким зеленовато-желтым светом. Алекс сказал: «Представьте себе, что это задний бампер вашей машины и вы только что нажали на тормоз». Я захотел, чтобы он опробовал это изобретение. Для этого предстояло соскоблить краску с бампера моего «феррари», а Алекс обещал нанести вместо нее «волшебное покрытие». Мы спросили: «А ты можешь сделать, чтобы пластинки светились другими цветами?» — «Конечно, какими захотите».

Мы решили, что он сможет сделать светящееся покрытие для всего корпуса машины. Ее задняя часть будет светиться красным — но только когда нажимаешь на тормоз. В остальных случаях провода будут подключены к коробке передач, поэтому, трогаясь с места, машина будет выглядеть тусклой, а при смене скоростей начнет становиться все ярче. При езде по шоссе A3 ее вполне можно было бы принять залетающую тарелку. (И еще одно: я собирался отдать ему двигатель V12 от моей «феррари-берлинетты», а Джон — двигатель от своей машины. Алекс уверял, что сумеет сдедать из двух этих двигателей летающую тарелку.)

Но он так ничего и не сделал (кроме унитаза со встроенным радиоприемником или чего-то в этом роде). Когда мы в конце концов поручили ему оборудовать студию звукозаписи, а потом явились туда, то увидели бог знает что. Это была катастрофа катастроф. Алекс расхаживал по студии в белом халате, словно химик, но понятия не имел, что и как ему надо делать. Там был установлен шестнадцатидорожечный магнитофон, а по стенам он развесил шестнадцать динамиков, хотя для стереозвучания нужно всего два. Это было ужасно. Это было полной катастрофой, и этому требовалось положить конец».

Ринго: «Поначалу предполагалось, что студия будет оборудована семидесятидвухдорожечной машиной для звукозаписи, что в 1968 году казалось чудом. Мы купили несколько огромных компьютеров у компании „Бритиш Аэроспейс“ в Уэйбридже и перевезли их в мой сарай в Сент-Джорджс-Хилл. В компьютерах селились птицы, заводились мыши, но сарай компьютеры так и не покинули. Идея была оригинальной, но Алекс опять-таки не сумел осуществить ее. Последним словом техники были восемь дорожек для записи — только Богу известно, для чего нам могли понадобиться семьдесят две дорожки».

Джон: «Думаю, кое-какие из его изобретений могли заработать. Их просто не запустили в производство. Наверное, среди них была хотя бы одна вещь, которая могла бы пользоваться спросом. Алекс был не таким, как все. Такое часто случается с людьми вроде нас. Он отличный парень, но с легким прибамбахом. Он всегда хотел сделать как лучше» (70).

Пол: «Компания „Эппл“ займется выпуском электроники, и не просто игрушек, а великих изобретений. У нас есть друг Алексис Мардас, гениальный изобретатель» (68).

Джон: «Гениев на свете не существует, а если они существуют, то Алекс один из них. Его изобретения удивительны. Я хотел бы рассказать вам о них, но мы уже узнали, что в счастливом мире бизнеса шпионы в коричневых очках и темных плащах рыщут повсюду, поэтому, пока что-то не выпущено, об этом лучше не говорить» (68).

Джордж: «Фильм „Yellow Submarine“ вышел в июле. Помню, как мы встречались с Хайнцем Эдельманном и другими художниками, они сделали несколько набросков, мы обсудили персонажи мультфильма. Но мы встретились с ними всего один или два раза, как и с продюсером Элом Бродаксом. В работе мы почти не участвовали».

Пол: «Эрик Сигал, автор «Love Story», был одним из сценаристов. Во время встречи с ним было здорово слушать рассказы о его замыслах, но я удивился, узнав, что он выбрал психоделический стиль. Я думал, продюсеры предпочтут что-нибудь более коммерческое, что было бы абсолютно нормально. Мне хотелось, чтобы «Yellow Submarine» стал мультфильмом более классического стиля. Я думал, его героем окажется человек, который уплыл в море и попал в страну подводных лодок. Он мог бы очутиться в подводном мире, осмотреть его, познакомиться с его жителями — эта история выглядела бы неплохо.

Я обожаю диснеевские фильмы, поэтому я надеялся, что «Yellow Submarine» станет самой лучшей из диснеевских картин, только с нашей музыкой. Получилось бы чудесное сочетание. Но они решили иначе, и, к счастью, решение принимал не я. Теперь этот фильм мне нравится. Он и вправду получился интересным. Художники посчитали, что надо начать с того, на чем мы остановились, — с «Сержанта Пеппера», но мне в то время пришелся бы больше по душе «Бемби».

Мы объяснили, что не собираемся принимать слишком активное участие в работе и не хотим озвучивать мультфильм — при этом работы было бы слишком много. Вместо нас фильм озвучивали такие люди, как Ланс Персивал (артист кабаре и диктор). Они отлично сымитировали голос Ринго, но придали ему уж слишком явный ливерпульский акцент. Как если бы американцы подражали акценту кокни — этакий синдром Дика Ван Дайка».

Джордж: «Ближе к концу работы мы сняли один из последних эпизодов фильма, где я обнаруживаю дыру в кармане и так далее. Голубые паскудники (blue meanies) удирают.

Мне понравился фильм. По-моему, это классика. Не знаю, почему мы отказались озвучивать его, но актеры сделали это даже лучше, потому что им требовалось озвучивать мультипликационный фильм. Наши голоса, наверное, сгодились бы для мультфильма, но актеры придали им больший колорит. Этот фильм будут смотреть из поколения в поколение. Каждый ребенок в возрасте трех-четырех лет обязательно смотрит «Yellow Submarine».

Ринго: «Эдди Йатс из „Coronation Street“ озвучивал меня и Джона. На мой взгляд, оба голоса звучат одинаково, я не вижу между ними никакой разницы».

Пол: «В конце они придумали эпизод, в котором появляемся мы и говорим: «Привет, это „Битлз“. Надеемся, фильм вам понравился». Нам пришлось сниматься для этой сценки в январе 1968 года, что было неудобно, но, раз уж мы согласились, мы должны были принять участие в работе.

Думаю, если бы фильм был более диснеевским, и им понадобилась бы песня «When You Wish Upon A Star» («Когда загадываешь желание по звезде»), я охотно записал бы ее, но, поскольку они снимали фильм в духе «Пеппера», мы решили использовать уже записанные песни, такие, как «All You Need Is Love». А еще нас попросили записать несколько новых песен, и мы записали на Эбби-Роуд «Only A Northern Song» («Это всего лишь северная песня»). Помню, как я играл на трубе. Мой отец умел играть. Я играть не умел, но издавать разные звуки мог вполне, а при записи этой песни у меня появилась такая возможность. По сути, это было баловством»

Джордж: «Only A Northern Song» — шутка, имеющая отношение к Ливерпулю, «священному городу на севере Англии». Вдобавок права на нее принадлежали компании «Northern Songs Ltd.», а не мне, поэтому: «Какая разница, какие аккорды я беру… это всего лишь северная песня».

Ринго: «Мне очень понравился „Yellow Submarine“. Я думал, что это по-настоящему авангардный фильм с прекрасной анимацией. „МореДыр“, „Голубые паскудники“ — это по-прежнему звучит здорово, и я рад, что мы приняли участие в работе над ним. Меня до сих пор одолевают одним вопросом — точно как и в первый год после выхода фильма. Дети спрашивали у меня: „Зачем вы нажали ту кнопку?“ В фильме я нажимаю на кнопку и вылетаю из подводной лодки, а дети всего мира продолжают спрашивать: „Зачем же вы нажали ее?“ — как будто это было на самом деле. Они и вправду считают, что там был я сам».

Джон: «Бродакс услышал от меня половину сюжета «Yellow Submarine». Гувер, машина, которая засасывает людей, — это моя идея. Они часто приходили в студию поболтать: «А, Джон, старина! Есть какие-нибудь идеи для фильма?» И я лепил им всю эту чушь, а они уходили и включали в фильм (72).

Это была третья картина из тех, которые мы были обязаны снять для «Юнайтед Артистс». Этот контракт заключил еще Брайан, и расторгнуть его мы не могли. Но мне понравился этот фильм, это настоящее произведение искусства. Им понадобилась еще одна песня, поэтому я написал «Hey Bulldog» («Эй, бульдог!»). Это приятная вещица, в которой, правда, нет никакого смысла» (80).

Ринго: «Мы просто бездельничали. Еще один день в парке для битл-мальчиков».

Джордж: «Роспись на стене магазина на Бейкер-стрит выглядела потрясающе, но, несмотря на это, дела пошли не так, как хотелось бы. Нескольким хозяевам соседних магазинов не понравился цвет здания, хотя остальные одобрили его, потому что роспись привлекала внимание покупателей и Бейкер-стрит вдруг стала местом, о котором все заговорили. До тех пор Бейкер-стрит была ничем не примечательной улицей, если не считать дома Шерлока Холмса. По ней проходили только до автобусной остановки. А теперь вдруг все изменилось. Но из-за жалоб хозяин здания или тот, у кого мы его арендовали, заставил закрасить роспись».

Пол: «Муниципалитет заупрямился и потребовал, чтобы мы убрали роспись. Мы ответили: „Да вы шутите! Она красива, она всем нравится“. Наверное, возражал кто-то из местных жителей. Тогда мы решили выкрасить магазин снаружи белой краской и устроить подсветку с противоположной стороны улицы. Нас переполняли удачные идеи. Некоторые из них мы так и не осуществили, но это было время идей».

Джордж: «Если бы мы тогда отстояли роспись и она сохранилась, теперь все говорили бы: «Ого, вы только посмотрите! Надо подновить, чтобы краска не потрескалась». Но это типичный пример ограниченности, с которой мы пытались бороться. Вот чего добивались хиппи шестидесятых: «Убирайтесь отсюда, вы, зануды». Правительство, полиция, публика — все были такими занудными, а потом люди вдруг поняли, что можно быть и поживее.

Все началось с того, что нам велели убрать роспись, а потом пошло-поехало — и все, что было связано с магазином «Эппл», заканчивалось неудачей. В результате мы вообще решили продать его. В конце концов мы начали просто раздавать товар. Мы напечатали в газете объявление и снимали тех, кто приходил в магазин и расхватывал вещи».

Джон: «Это было шумное событие, сбежалась молодежь и принялась хватать все, что только было в магазине. Лучшим из всей затеи с магазином было то, как мы его закрывали. Но предыдущим вечером мы все зашли в магазин и забрали то, что нам нравилось, — немногое, вроде футболок… Это было здорово, мы забрали домой все, что хотели, — почти украли у самих себя.

А на следующий день мы только наблюдали, как тысячи людей сбегаются к магазину за дармовым товаром. Это было классно. Конечно, Дерек и остальные были против, но так вышло, что в то время я распоряжался в офисе, поэтому все было в наших руках. Однажды Пол позвонил мне и сказал: «Я не хочу больше этим заниматься. Если хочешь, занимайся этим сам». Вот так глупо все получилось (72). Мы пришли к мысли раздать все вещи и покончить с магазином психоделической одежды» (70).

Пол: «Мы входили в магазины через служебный вход, а выходили через дверь для покупателей. „Эппл“ был создан в основном ради забавы, а не ради тряпок» (68).

Ринго: «Накануне закрытия магазина мы пришли и забрали все, что хотели. Мы набрали рубашек и пиджаков, обчистили почти весь магазин. Это была не распродажа — мы просто раздавали вещи и считали, что это отличная идея. Конечно, поутру люди пришли к магазину с ручными тележками. Глупо, но мы и вправду хотели открыть магазин, чтобы все одевались, как мы».

Нил Аспиналл: «По-моему, они дошли до точки, когда это занятие им осточертело. Дело было не в убытках — просто ребята по каким-то причинам решили, что больше не станут заниматься торговлей. Они не были торговцами, и коммерция отнимала у них уйму времени».

Пол: «Приятно было то, что мы не слишком расстроились, когда у нас ничего не вышло. Мы вдруг поняли, что нам надо снизить свои расходы. Это было здорово задумано — отдать одежду людям, которые пришли в тот день в магазин. Актер Майкл Дж. Поллард взял пиджак (который Линда сфотографировала — этот снимок попал в ее книгу). Идея заключалась в том, что каждому пришедшему должна была достаться только одна вещь. Брать две значило бы убить саму идею магазина. Ведь в нем все было штучным товаром.

Ну вот они и обчистили магазин. Лично я считаю, что это было неплохо задумано, это свидетельствовало о том, что мы не относились всерьез к торговле барахлом. Раз уж ничего не вышло, пусть забирают этот хлам даром!»

Дерек Тейлор: «Раздача одежды пробудила в людях худшие чувства, при виде которых я ужаснулся. Таксисты срывали с вешалок кафтаны, плащи, шелковые, рубашки с оборками: «Это мое! И это!» Эта раздача одежды была одним из самых безобразных зрелищ, какие я только видел. Она выглядела ужасно и вульгарно.

Я был против закрытия магазина, я написал бесстрастное открытое письмо: «Дорогие ребята, прошу вас, не делайте этого…» Мне было страшно смотреть, как все рушится».

Пол: «Нам казалось, что пора сделать шаг назад, — именно так нам и хотелось поступить. Можно записывать хорошую музыку и при этом не двигаться вперед. А некоторые считали, что мы должны продолжать идти вперед, пока не выдохнемся окончательно» (68).

Джордж: «Магазин „Эппл“ опустел, мы решили нарисовать на окне рекламу нового сингла. Кто-то принес побелку и крупными буквами написал „Hey Jude“ и „Revolution“. На следующий день оказалось, что окно магазина разбито, — наверное, кто-то перепутал „Jude“ со словом „Juden“, как во время нацистской кампании до войны».

Пол: «Я зашел в магазин «Эппл» накануне выхода пластинки «Неу Jude» («Эй, Джуд!»). Стекла были покрыты побелкой, и я подумал: «Удачная возможность! Бейкер-стрит, здесь ходят миллионы автобусов…» И прежде чем кто-нибудь успел понять, что к чему, я нацарапал на побелке слова «Hey Jude».

А потом мне позвонил хозяин мэрилибонского гастронома, он был в ярости: «Я велю кому-нибудь из моих сыновей отлупить вас». Я перебил: «Постойте, а в чем дело?» И он объяснил: «Вы написали «Jude» на окне магазина». Я понятия не имел, что это слово означает «еврей», но, если посмотреть хронику, отснятую в нацистской Германии, вы увидите на закрашенных окнах слова «Juden Raus» и звезду Давида. Клянусь, мне такое и в голову не приходило.

Я стал оправдываться: «Мне очень жаль», — и так далее и тому подобное. «Среди моих лучших друзей есть евреи. Это просто название нашей новой песни. Если вы послушаете ее, вы поймете, что там нет ничего такого, — это чистейшее совпадение». В конце концов он успокоился».

Джордж: «На самом деле песня „Hey Jude“ о Джулиане Ленноне. Пол написал ее в то время, когда Джон разошелся с Синтией. Джулиан был еще ребенком лет пяти. Пол как-то побывал у Джона и пожалел Джулиана, который стал невольным заложником развода родителей».

Пол: «Брак Джона и Синтии в конце концов распался. У них был чудесный малыш, некоторое время они жили счастливо, но мне всегда казалось, что Синтия добивается, чтобы Джон вел обычную семейную жизнь. Разумеется, к ней Джон не был готов.

Джон был отъявленным любителем бросаться в омут головой. Я помню, как он часто повторял: «Слушай, раз уж мы подошли к краю обрыва, почему бы не прыгнуть вниз?» Я отвечал: «Ты же наверняка разобьешься, Джон». Он вечно предлагал безрассудные планы, и в конце концов я понял, как реагировать на них: «Вот что я тебе скажу: ты прыгнешь первым, а потом позовешь нас. Если все пройдет удачно, я прыгну следом. Если же я не услышу тебя, то останусь здесь».

Однажды он пришел ко мне на ужин и сказал: «Ты когда-нибудь думал о трепанации? Ее делали еще во времена древних римлян. Надо просверлить дыру в черепе». И мы долго говорили об этом, как часто бывало в шестидесятые годы. Я ответил: «Нет, не думал». Он сказал: «Я считаю, что мы все должны решиться на это». А я заявил: «Не знаю, не знаю. Если хочешь — решайся, и, если все пройдет успешно, мы последуем за тобой». Это был единственный способ заставить Джона отказаться от безумных планов, иначе на следующее утро у всех нас были бы просверлены головы.

Джон и Синтия разводились, а мне было очень жаль Джулиана. Я давно знал их всех. Мы общались со школьных времен, когда у меня была подружка Дот, а у Джона — Синтия. Мы часто встречались вчетвером, вместе бывали на вечеринках. А потом Джон с Синтией поженились, и у них родился Джулиан.

Я считал, что, как друг семьи, я обязан бывать в Уэйбридже, и старался подбадривать их, навещать. От моего дома до них было около часа езды. Я всегда выключал радио и пытался сочинять песни, пока ехал. И как-то я начал петь: «Эй, Джул, не переживай, возьми печальную песню и сделай ее лучше…» Это были оптимистичные, полные надежды слова, обращенные к Джулиану: «Да, дружище, твои родители развелись. Понимаю, тебе горько, но со временем тебе станет легче».

В конце концов я поменял «Джул» на «Джуд». Одного из персонажей «Оклахомы» звали Джудом, мне нравилось это имя. Когда я закончил песню, я спел ее Джону, хотя я считал, что над ней надо еще поработать, потому что там была строчка «the movement you need is on your shoulder» — «тебе надо сбросить ношу с плеч». Тут я бросил взгляд на Джона и сказал: «Этот отрывок я исправлю». — «Почему?» — «Слово «плечи» уже однажды встречалось в тексте. И потом, это глупое выражение, а я повторяю его, как попугай. Я изменю его». Джон сказал: «Не вздумай. Это лучшая строчка в песне. Я понимаю, что она означает, — это здорово». Вот чем был хорош Джон: когда я решал выбросить какую-нибудь строчку, он говорил, что именно она звучит отлично. И я посмотрел на нее глазами Джона. И теперь, когда я исполняю эту песню, в этом месте я каждый раз вспоминаю о Джоне, и мне становится грустно».

Джон: «Hey Jude» — один из шедевров Пола. Он говорил, что это песня о Джулиане, моем сыне. Пол знал, что я развожусь с Син и расстаюсь с Джулианом. Он приехал, чтобы повидаться с Джулианом, он вел себя с ним, как добрый дядюшка. Пол всегда умел ладить с детьми. Вот он и привез песню «Hey Jude».

Но я всегда считал ее песней обо мне. Вспомните, в то время в моей жизни только появилась Йоко. Он пел: «Эй, Джуд», — это же «Эй, Джон». Да, я похож на тех поклонников, которые ищут в песнях скрытый смысл, но ее на самом деле можно считать песней для меня. Вот слова «иди и возьми ее», а подсознательно слышится: «Ступай, оставь меня». Но на уровне сознания он не хочет отпускать меня. Ангел в нем говорит: «Благословляю тебя». А дьяволу в нем это совсем не нравится, он не желает терять партнера» (80).

Джордж Мартин: «Мы записали „Hey Jude“ в студии „Trident“. Это была длинная песня. Высчитав ее продолжительность, я сказал: „Нельзя записывать такой длинный сингл“. Но тут ребята меня просто заклевали. А Джон спросил: „Почему?“ Найти достойный ответ я не смог, и я сказал единственное, что мне пришло в голову: „Диск-жокеи не смогут играть эту пластинку“. Джон заявил: „Будут, если это наша пластинка“. И он был абсолютно прав».

Пол: «Песня оказалась длиннее любого другого сингла, но у нас была хорошая команда инженеров. Мы спросили, какой может быть продолжительность звучания «сорокапятки». Они сказали, что это четыре минуты. Больше втиснуть в канавки пластинки можно, но при этом начнутся потери громкости, и при дальнейшем прослушивании «сорокопятки» придется эту громкость прибавлять. Но они придумали какую-то хитрость и сжали фрагмент, который и не должен был звучать громко, тем самым выиграв больше места для всего остального. Каким-то образом они уместили на пластинку песню продолжительностью в семь минут — настоящее достижение звукозаписи.

Помню, я привез ацетатную пленку в «Везувио», один из клубов, закрывающихся в три утра, на Тоттенхэм-Корт-Роуд. И поскольку был вечер, то есть самое подходящее время, уговорил диджея поставить эту песню. Помню, как Мик Джаггер подошел ко мне и сказал: «Это как две песни, старина. Сначала идет сама песня, а потом — «на-на-на». Круто».

Перед выходом нового сингла меня всегда била дрожь, а когда я впервые слушал эту песню по радио, мое сердце готово было выскочить из груди. Я понимал, что не следует надеяться, что слушатели дослушают песню до конца. Может, они захотят убавить звук в конце… Но они не захотели. Помню, как Стюарт Генри из ВВС сказал: «На ваш суд, друзья. Это вам или понравится, или не понравится». А потом перешел к следующей записи. И я подумал: «Ну, спасибо! Больше ты ничего не мог придумать, Стю?»

Ринго: «Hey Jude» стала классикой. Записывать ее было приятно. Мы сделали пару дублей, чтобы песня звучала как надо, и она удалась, как и все остальные наши песни. Так и должно было быть».

Нил Аспиналл: «Дэвид Фрост приехал на Туикенемскую киностудию, где они снимали рекламные клипы «Hey Jude» и «Revolution» («Революция»), и представил их, поскольку съемки проводились, по-моему, для его передачи. Клипы снимали с приглашенными зрителями, все они были в кадре и пели вместе с ними припев песни «Hey Jude».

Джордж: «Мы снимали клип в присутствии зрителей. Для съемок „Hey Jude“ собрали много людей. Хотя клип снимали не только для передачи Дэвида Фроста, он все же присутствовал на съемках».

Джордж Мартин: «На другой стороне пластинки „Hey Jude“ была записана песня „Revolution“. Она записана с дисторшеном, что вызвало недовольство технического персонала. Но такова была идея. Песню написал Джон, и он решил придать ей новое звучание. Вот мы и довели ее звучание почти до абсурда».

Джордж: «Главное отличие песни «Revolution» (и об этом можно поспорить) заключалось не в самой песне, а в подходе к ее записи. По-моему, «Revolution» — хорошая песня, она неплохо исполнена, но мне не слишком нравятся шумы на ней. Я говорю «шумы», потому что мне неприятен искаженный звук гитары Джона.

По-моему, у «Revolution», как и любой песни, есть свои достоинства. У нее хорошая мелодия, но, по-моему, она не входит в число лучших песен Джона. Единственное, что могло придать ей какое-то звучание, — это слова, но в то время в мире существовало множество других песен, ориентированных на политику».

Пол: «Мне нравилось звучание «Revolution».

Джон: «Пока Джордж, Пол и остальные отдыхали, я записал «Revolution» для долгоиграющей пластинки. Мне хотелось выпустить ее как сингл, но мне сказали, что она недостаточно хороша. Мы записали «Hey Jude», которая была этого достойна, но могли бы записать обе песни (70).

Мы записывали эту песню дважды. Из-за нее «Битлз» чуть не перессорились друг с другом. Первый дубль не понравился Джорджу и Полу — они сказали, что он слишком медленный. Если вдаваться в подробности того, каким должен или не должен быть хит, с ними можно согласиться. Но «Битлз» вполне могли позволить себе выпустить в виде сингла и медленную, более понятную версию «Revolution», и неважно, стал бы этот диск золотым или деревянным. Но они встревожились из-за появления Йоко и из-за того, что я опять переполнился творческими идеями и стал властным, как в первые годы существования группы (после того как пробездельничал пару лет). Это спутало все карты. Я опять пробудился к жизни, а они от этого уже отвыкли (80).

Мне хотелось высказать свое отношение к революции. Я думал, что пришло время поговорить о ней, и считал, что хватит молчать, когда нас спрашивают о войне во Вьетнаме.

Я обдумывал эту песню на холмах Индии. У меня по-прежнему сохранилось убеждение, что Бог спасет нас и все будет хорошо. Вот почему я написал эту песню: мне хотелось поговорить, сказать свое слово о революциях. Я стремился объяснить это тем, кто меня слушает, пообщаться, сказать: «Ну, что вы думаете об этом? А я думаю вот что…» (70)

Существовало две версии этой песни, но левый андерграунд выбрал только ту, где есть слова «count me out» («на меня не рассчитывайте»). В оригинальной версии с альбома есть и слова «count me in» (я с вами»). Два варианта объясняются тем, что я не знал, что именно выбрать.

Я не хотел, чтобы меня убили. Я мало что знал о маоистах, но знал, что, несмотря на малочисленность, они раскрашивают себя зеленой краской и стоят на виду у полиции, ожидая, когда их сцапают. Я просто думал, что это глупо. Я считал, что настоящие коммунисты-революционеры лучше согласовывали действия и не кричали о них повсюду» (71).

«Вы говорите: «Чтобы изменить мир, нужно понять, что в нем не так, а потом изничтожить это. Безжалостно». Вас, видимо, захватило стремление разрушать. Я объясню вам, что в мире не так. Это — люди. Значит, вы хотите уничтожить их? Разве не безжалостно? Пока мы с вами не изменим наше мышление, ничего не выйдет. Кто извратил коммунизм, христианство, капитализм, буддизм и так далее? Больные головы — кто же еще? Неужели вы думаете, что все враги носят значки капиталистов и их можно перестрелять?» (68)

Ринго: «У меня никогда не возникало чувства, что мы заходим слишком далеко. Ни в музыке, ни в жизни. В жизни мы не делали ничего из ряда вон выходящего. Мы не совершали каких-то радикальных поступков. В музыке мы были радикалами — все эти наши пленки, пущенные задом наперед, и многое другое, — но мы не сторонники насилия».

Джон: «Заявление, прозвучавшее в «Revolution», мое. Эти слова справедливы и по сей день. Мое отношение к политике не изменилось. Я хочу видеть цель. Вот что я говорил Джерри Рубину и Эбби Хоффману. Но не рассчитывайте на меня, если речь идет о насилии. Не ждите, что я полезу на баррикады — разве что с цветами. А если надо свергнуть что-нибудь во имя марксизма или христианства, я хочу знать, что вы намерены делать потом, после того, как все будет свергнуто. Я хочу спросить: неужели нам не пригодится ничего из нашего прошлого? Какой смысл бомбить Уолл-стрит? Если вы хотите изменить систему, измените систему. Что толку стрелять в людей? (80)

Я помню, какими были мои взгляды во время учебы в колледже, в девятнадцать и двадцать лет, — я стоял за полное разрушение. Я всегда надеялся, что это произойдет и у нас появится шанс грабить и уничтожать. Тогда я бы так и поступил, но что я сделал бы теперь, не знаю. Может, я по-прежнему не прочь что-нибудь стянуть, но я этого не делаю, потому что не беру в голову… Вот что я думал тогда, но, если бы появился кто-нибудь вроде меня, я мог бы прислушаться к его словам.

Если вы стремитесь к миру, нельзя добиться его насилием. Назовите хотя бы один военный переворот, который достиг этой цели. Да, некоторые из них оказались успешными, но что было дальше? Все осталось по-прежнему. И если они все будут только уничтожать, кто же будет все восстанавливать? А когда все будет опять построено, кто, по их мнению, будет всем этим управлять? И как сторонники этого собираются всем управлять? Нет, они не видят дальше собственного носа (70). Вот если бы кто-нибудь предложил стоящую идею, может быть, тогда я изменил бы свои взгляды. Я бы сказал: «Да, вот так и надо сделать, а поэтому давайте переворачивайте все вверх дном». Но такой идеи нет.

Стремления уничтожить систему существовали всегда. И что же? Так поступили ирландцы, русские и французы — и куда это их привело? Никуда. Это все та же старая игра. Кто будет руководить разрушением? Кто придет к власти? Это будут те, кто стоял в первых рядах разрушителей. Они первыми возьмутся за дело, и им же достанется власть. Не знаю, каков ответ, но думаю, все дело в людях (72).

В песне «Revolution», во всех версиях, я говорил: «Измените свое мышление». Те, кто пытается изменить мир, не могут даже договориться о том, как его менять. Они только нападают друг на друга, и это все время повторяется и повторяется. И если так и будет продолжаться, все погибнет, даже не начав меняться.

Глупо жаловаться друг на друга и быть банальными. Надо мыслить масштабами по крайней мере планеты или Вселенной и отойти от уровня заводов и одной страны.

Дело в том, что на самом деле истеблишмента не существует, а если он и существует, то его поддерживают старики. Изменить его желают только молодые, это они стремятся разрушить истеблишмент. Если они хотят уничтожить его и стать рабочими, чтобы построить что-то новое, значит, к этому они и придут. Если бы они только поняли, что истеблишмент не вечен! Единственная причина, по которой он еще жив, заключается в том, что изменить его пытаются с помощью революции, хотя нужно просто заявить о себе, взять в свои руки университеты, сделать то, что практически осуществимо. Но не пытайтесь захватить власть в государстве, или уничтожить его, или мешать работе государственной системы. Все, что требуется, — проникнуть в нее и изменить ее, потому что тогда вы станете неотъемлемой частью этой системы (68).

Истеблишмент, или, как там их называют, «голубые паскудники». Не забывайте, что это болезнь. А если у вас в семье есть больной ребенок, нельзя просто забыть о нем — надо попытаться вылечить его, протянуть ему руку. Значит, где-то по ходу дела надо назначить встречу с ними, потому что даже среди них встречаются человеческие существа. В сущности, все они люди, некоторые даже выглядят, как мы, и ведут себя так же. Поэтому наша задача, если мы и есть то самое поколение, протянуть руку умственно отсталому ребенку, а не выбивать ему зубы, потому что так уж вышло, что этот ребенок уже успел вырасти (72).

Единственный способ добиться продолжительного мира того или иного рода — изменить мышление людей. Другого пути нет. Правительство может делать это с помощью пропаганды, кока-кола — с помощью рекламы, так почему этого не можем сделать мы? Мы, поколение хиппи (69).

«Левые» говорят о том, что власть надо дать народу. Это чепуха — у народа есть власть. Все, что мы пытаемся сделать, — заставить людей осознать, что у них самих есть власть и что цели не оправдывают насильственные методы революции.

Все, что мы пытаемся посоветовать людям, — обличать политиканов и лицемеров, которые сидят и жалуются: «Мы ничего не можем поделать, за это должен взяться кто-то другой. Подскажи нам, пожалуйста, Джон». Люди должны стать организованными. Студентам следует организовать голосование. Мы должны стать Клубом понедельника (реакционная организация крайне правых консерваторов), только действовать по-другому (71).

Мирная революция возможна, если приложить к этому достаточно усилий. К чему привели нас марши протеста? Марши на Гросвенор-сквер против войны во Вьетнаме… Во всех репортажах говорилось только о насилии — вот вам результаты маршей.

Во время кампании по разоружению нас спрашивали: «Ну а какими еще способами мы можем добиваться мира? Время маршей мира уже прошло, мы ничего не добились». Я всегда говорил: «В кампании по разоружению должны участвовать сексапильные девахи. В «Дейли миррор», самой крупной газете Великобритании, каждый день публикуют фотографии каких-нибудь красоток в бикини. И если под снимком будет подпись: «Милашка Полли выступает за мир!» — ее сохранят, были бы у нее миленькие грудки и попка. Боритесь за мир любым способом — для каждого из нас найдется своя уловка. Ради разнообразия можно призвать на помощь и секс» (70).

Рано или поздно это случится… Это должно случиться. Это может случиться сейчас, или через пятьдесят, или через сто лет» (70).

«Она заставила меня стать авангардистом и снять с себя одежду, а я в то время хотел быть всего лишь Томом Джонсом» (69).

«Однажды жили-проживали два воздушных шарика — Джон и Йоко. И между ними случилась любовь, какая бывает раз в миллион лет. Они были вместе. К сожалению, у каждого было свое прошлое, и оно тянуло их в разные стороны (вы же знаете, как это бывает). Но они боролись со всеми трудностями, в том числе и с заклятыми друзьями. Влюбившись, они еще больше сблизились, но какой-то неядовитый разъяренный монстр прицепился к ним, и им пришлось отправляться в химчистку. К счастью, они не погибли, и им не запретили учавствовать в олимпийских играх. С тех пор они жили счастливо, и кто станет их винить за это?» (78)

Пол: «Эту девушку звали Йоко. Йоко Оно. Однажды она пришла ко мне. Был день рождения Джона Кейджа, и она сказала, что хочет раздобыть рукописи разных композиторов, чтобы подарить ему. Одну из них она хотела получить от меня и Джона, и я сказал: „Ну, я лично не против, но с Джоном поговорите сами“. Так она и сделала…»

Дерек Тейлор: «Придя как-то на Уигмор-стрит, я застал в офисе Йоко вместе с Джоном. По-моему, они провели там всю ночь. Я не был знаком с ней, никогда прежде ее не видел, но она была симпатичной, а Джон сказал: «Это Йоко. А это Дерек, один из наших друзей».

Я подошел и почему-то поцеловал ее в макушку со словами: «Добро пожаловать в «Эппл». Как дела?» Джон заявил: «Теперь я буду с ней…» Обычные слова Джона. Потом он отошел — он постоянно расхаживал, — подбоченился и спросил: «Ну, что ты скажешь?» Я сказал, что уверен: все будет в порядке».

Джон: «Мне было слишком страшно расставаться с «Битлз», что я решил сделать, как только мы перестали ездить в турне. Неосознанно я искал, куда уйти, но мне не хватало смелости покинуть эту лодку самому, и я по-прежнему сидел в ней. А потом я познакомился с Йоко и влюбился. О господи, такого со мной еще не бывало. Это круче, чем хитовый альбом, это лучше золота, лучше чего угодно… (80)

Ради встречи с Йоко стоило выдержать все испытания. Если бы мне пришлось еще раз пережить все, что случилось в моей жизни, — трудное детство, трудную юность и безумную жизнь с «Битлз», — а потом наконец встретить Йоко, это стоило бы повторить.

Такой любви я еще не знал, она поразила меня настолько, что я решил развестись с Син. Но не думайте, что это было опрометчивое решение. Я много думал о нем и обо всех последствиях. Некоторым мое решение может показаться эгоистичным. Ну а я так не считаю. Думаете, ваши дети поблагодарят вас, когда им исполнится восемнадцать? Разве не лучше дать детям возможность расти в нормальной обстановке?

Мой брак с Син не был несчастным. Но он представлял собой обычную супружескую жизнь, в которой ничего не происходит и которую мы все-таки продолжали вести. Обычно такую жизнь ведешь, пока не встретишь человека, который вдруг воспламенит тебя. С Йоко я впервые познал любовь. Наше влечение поначалу было духовным, но потом появилось и физическое. И то и другое — неотъемлемая часть союза (68).

Рядом с Йоко я стал свободным. Ее близость сделала меня целостным человеком. Без нее я был только половинкой. Мужчина без женщины — только половина человека (80). До встречи с Йоко мы были половинками. Есть старая легенда о том, что все люди — половинки, а их вторые половинки — на небе, в раю, на другом конце Вселенной или их собственные отражения в зеркале. Но мы и вправду были половинками друг друга, а вместе стали целым (69).

Йоко научила меня обращаться с женщинами. Я привык, чтобы мне служили, как Элвису и множеству других звезд. Мне всегда прислуживали женщины, будь то тетя Мими — Господи, благослови ее! — или другие. Просто женщины, жены, подруги. Проснувшись после пьянки, ждешь, что какая-нибудь подружка по колледжу приготовит тебе завтрак. Ты знаешь, что вчера она тоже перебрала, вы вместе были на вечеринке, но вдруг оказывается, что женщине положено стоять по другую сторону прилавка. Это был приятный опыт, я ценю все, что женщины сделали для меня. Но об этом я никогда даже не задумывался.

С Йоко все было иначе. На «Битлз» ей было наплевать: «Что такое «Битлз», черт возьми? Я — Йоко Оно! Относись ко мне, как ко мне». Со дня нашей встречи она потребовала от меня равного времени, пространства и прав. Я не понимал, о чем она говорит. Я спросил: «Что тебе нужно — контракт? Ты получишь все, чего захочешь, но не жди ничего от меня, не надейся, что я изменюсь». — «Дело в том, — ответила она, — что мне здесь нет места. Рядом с тобой никому не хватит места. Все вращается вокруг тебя, в этой атмосфере мне нечем дышать». Я благодарен ей за науку.

Я привык, что газеты первым читаю я, а после этого их может забирать кто-нибудь другой. Мне и в голову не приходило, что кто-то может захотеть просмотреть газеты первым. Думаю, это и губит таких людей, как Пресли. Королей всегда убивают придворные, а не враги. Король перекормлен, у него передозировка, он избалован, он привязан к престолу. Большинству людей, оказавшихся в таком положении, так и не удается пробудиться. Они умирают либо ментально, либо физически, либо и так и этак. А Йоко избавила меня от такой смерти.

Вот каким стал конец «Битлз». Не потому, что Йоко расколола нас, а потому, что она показала мне, что значит быть битлом Элвисом, быть окруженным прихлебателями и рабами, которые заинтересованы только в том, чтобы все оставалось как прежде. Она говорила мне: «А король-то голый». Никто прежде не осмеливался сказать мне такое.

Между нами установились отношения учителя и ученика. Этого люди не понимают. Она учитель, а я ученик. Я знаменит, мне полагается все знать, но всему, что я знаю, меня научила она.

Когда я познакомился с Йоко, это было так, как бывает, когда знакомишься со своей первой женщиной и бросаешь приятелей по бару, перестаешь играть в футбол и бильярд. Как только я нашел ту самую женщину, то потерял интерес к ребятам, стал считать их просто давними друзьями. Знаете песню: «Звон венчальных колоколов разрушил мою прежнюю компанию». Со мной это случилось после того, как в возрасте двадцати шести лет я встретил Йоко. Так все и вышло. С прежней компанией было покончено в тот же момент, как я познакомился с ней. В то время я этого не сознавал, но произошло именно это. Как только я встретил ее, с ребятами было покончено. Но эти ребята были знаменитостями, а не просто парнями из бара.

Йоко действительно заставила меня увидеть самого себя. Она влюбилась не в битла, не в мою славу. Она полюбила меня самого, и это событие стало для меня самым главным в жизни. Это было ни с чем не сравнимое ощущение (80).

Свобода находится в разуме. Обычно, когда возникает пара, мужчине положено где-то бывать и работать, а женщине — бывать в других местах, и, по-моему, это не идет на пользу взаимоотношениям. Просто так жили мы все. Возможно, в прошлом супруги работали вместе или поблизости друг от друга. Она копала картофель, он косил сено, или делал еще что-нибудь, или они вдвоем отправлялись охотиться. Но я не понимаю, почему мы должны расставаться, особенно если мы можем работать вместе и у нас общие интересы. Я не альпинист, она не археолог. Наши интересы совпадают, и это помогает нам.

Нет ничего важнее того, что происходит между двумя людьми, потому что двое влюбляются, двое производят на свет детей. Как правило, мы не влюбляемся в двух человек сразу. Такого со мной никогда не случалось. Неразборчивость в связях — это для молодежи. Я прошел через все это — и что толку? Все это не давало мне удовлетворения и не принесло мне ничего. Это все равно что еда: она нужна человеку, но одной ее слишком мало. Необходимо и что-то другое (70).

После встречи с Йоко я не сразу понял, что влюблен в нее. Я считал, что это сотрудничество артистов, продюсера и художника. Мы были знакомы года два. Моя бывшая жена уехала в Италию, Йоко пришла ко мне в гости, мы приняли кислоту. В ее присутствии я всегда робел, и она робела, поэтому, вместо того чтобы заняться любовью, мы поднялись наверх и стали записывать что-то на магнитофон. У меня была комната, где я писал, делал пленочные кольца и что-то другое для записей «Битлз». И мы всю ночь записывались. Она издавала забавные звуки, а я нажимал все кнопки на магнитофоне, добиваясь звуковых эффектов. И когда взошло солнце, мы занялись любовью. Так получились «Два девственника». Тогда это случилось впервые.

«Два девственника» получились случайно. Я понял, что на свете есть такой же сумасшедший человек, как я, — женщина, умеющая издавать столь причудливые звуки, способная наслаждаться нетанцевальной и непопулярной музыкой, тем, что называют авангардом.

Это единственное слово, которое здесь подойдет, но я считаю, что такие ярлыки, как авангард, опровергают сами себя. Все привыкли к авангардным выставкам. Сам факт, что авангард может быть выставлен, противоречит назначению авангарда, поскольку он становится формалистичным, превращается в часть ритуала. Я всегда воспринимал его только как вариации к такому глобальному понятию, как музыка» (80).

Дерек Тейлор: «Однажды утром в „Эппл“ (скучать там было некогда, и это был как раз один из таких моментов) Джереми Банкс, который работал со мной, сказал: „У тебя в столе лежит кое-что — ошеломляющая штука“. Я открыл стол и у видел фотографию голых Джона и Йоко».

Нил Аспиналл: «Джон отдал Джереми пленку и попросил: „Пожалуйста, прояви ее“. А когда Джереми увидел голые тела, то заявил: „Это сносит крышу“. У него многое, почти все сносило крышу, но на этот раз он был абсолютно прав. Он не мог поверить своим глазам».

Джон: «Нам было неловко раздеваться перед фотографами, поэтому снимки сделал я — замедленным автоспуском. Этот снимок служил доказательством того, что мы не пара помешанных уродов, что мы не калеки и что мы в здравом рассудке. Если мы добьемся, чтобы общество воспринимало такие снимки, не оскорбляясь и не фыркая, значит, мы достигли своей цели (68).

Мы намеренно не старались приукрасить фотографию, не устанавливали свет так, чтобы выглядеть сексуально или привлекательно. В тот же раз мы сделали еще пару снимков, на которых мы выглядим вполне прилично, прикрываем некоторые части тела, чтобы выглядеть лучше. Но мы решили воспользоваться самыми откровенными, ничуть не льстящими нам фотографиями, чтобы показать, что мы — человеческие существа» (74).

Пол: «Этот снимок вовсе не был эффектным, не был изображением обнаженной модели, где все сделано, чтобы представлять ее в лучшем свете. Все было таким, как и есть в жизни, они предстали перед всем миром. Такова была идея «Двух девственников».

Понимаю, снимок шокировал, но, по-моему, мы были не слишком ошеломлены, мы просто знали, что его подвергнут критике. Как только газетчики увидели эту фотографию, они бросились к телефонам. Я знал, что этого Джон и добивался. Поднялся страшный шум, его начали обвинять во всех грехах. Против них развернули целую кампанию, все началось с этого снимка. Странно, правда? Нашим матерям и отцам пришлось раздеваться, чтобы зачать нас, а мы все еще стыдимся наготы, даже теперь, в наше время. Но Джон и Йоко были способны воспринять наготу, как художники».

Джон: «Мы чувствовали себя двумя девственниками потому, что были влюблены, только что встретились и пытались что-то сделать. И мы решили все выставить напоказ. Люди всегда пристально следят за такими, как я, пытаясь что-нибудь выведать: чем они занимаются? Ходят ли они в туалет? Едят ли? И мы просто сказали всем: «Вот, смотрите на нас» (75).

Джордж: «К этой обложке я отнесся точно так же, как отношусь сейчас: два не слишком привлекательных тела, два обнаженных, довольно дряблых тела. Но это абсолютно безобидно — каждому свое».

Ринго: «Обложка была потрясающей, я до сих пор помню, как ее принесли и показали мне. Я не помню музыку, иначе я бы сыграл ее. Но Джон показал мне обложку, и я сразу обратил внимание на «Таймс»: «Ого! У тебя даже „Таймс“ в кадре!» Как будто я не видел на снимке полового члена.

Я сказал: «Джон, ты вытворяешь бог знает что, и для тебя это, наверное, здорово, но ты же знаешь, что отвечать придется всем нам. За все, что делает кто-нибудь из нас, отвечать приходится всем». Знаете, что он ответил? «Ринго, тебе придется отвечать только на телефонные звонки». И я сказал: «Ладно, прекрасно», потому что это была правда. Звонки журналистов действительно ожидались, а в то время я не хотел, чтобы меня беспокоили, но в конце концов мне пришлось заниматься только этим. Это было прекрасно. Несколько человек действительно позвонили, и я сказал им: «Видите, для обложки он выбрал «Таймс».

Джон: «Джордж и Пол были немного шокированы, и это выглядело странно. Меня потрясло то, что они оказались ханжами. Вы не представляете себе, как чинно все выглядело в те времена. Не так много времени прошло с тех пор, но люди все еще с опаской относятся к обнаженным телам (74). Мы не придумали наготу, мы просто показали ее. Такое случалось и прежде» (72).

Пол: «Я был немного шокирован, но, поскольку я написал аннотацию для обложки, это означало, что шок вскоре прошел».

Дерек Тейлор: «Я сказал: «Ладно. Хорошо. Замечательно. Займемся делом. Надо что-то предпринять». Это было интересно и волнующе, я думал: вот серьезная проблема, с которой нам предстоит разобраться. Жизнь казалась непрерывной чередой ситуаций «поступок-реакция», и нынешняя представляла собой одну из наиболее критических.

Разумеется, все воскресные газеты ополчились против нас и этой фотографии, этого грязного снимка: «Вы только посмотрите на этих развратников!» «Неприличные» детали были закрыты кругом, а под стрелкой, указывающей на него, красовалась надпись: «Вот где они находились бы, если бы не наши понятия о приличиях. Опубликовать такое нам и в голову не пришло бы. Разве они не отвратительны вам!»

И я нашел кое-что — у меня была Библия. Хорошо иметь такие вещи под рукой, верно? В книге Бытия мне попался отрывок: «И оба они, мужчина и его жена, были наги и не стыдились» — или что-то в этом роде, и я решил, что это подойдет. Правда, Джон и Йоко не были женаты. Ну и что? Ведь это жизнь… «Вот что написано в Библии. Ну, что вы теперь скажете?»

Джон: «Это было полнейшее безумие! Люди так переполошились только оттого, что увидели двух человек голыми (80). Я и не думал, что поднимется такой шум. По-моему, все сочли нас парой уродов» (69).

Нил Аспиналл: «В то время публика недолюбливала Йоко — не знаю почему, но так мне казалось. Наверное, из-за статей в прессе, а может, из-за ее авангардных выставок. Публика просто не понимала ее, а я уже убедился, что люди предвзято относятся к тому, чего не понимают».

Пол: «Сам альбом «Два девственника» показался мне неинтересным, музыка не произвела на меня впечатления, может, потому, что я сам записывал немало таких треков. Думаю, эти идеи пришли в голову Джону, когда у меня появились два магнитофона Бреннела. Я записывал что-то на один, потом воспроизводил звуки с него и записывал их на другой, добавляя новые. Так повторялось множество раз, пока не получались чудовищные звуки, которыми я развлекал друзей по вечерам. Это была музыка звуков, которые нас окружают.

У меня были неплохие пленочные кольца и потрясающие классические вещицы. Для ребят я сделал запись песни «Unforgettable» («Незабываемый») Ната Кинга Коула, что-то вроде маленькой радиопередачи. Я отнес ее на какую-то фирму и сделал большой ацетатный диск и разослал его ребятам: «Вот любопытная музыка на тот случай, если захотите развлечься».

Джон спросил меня, как я это сделал, и я показал ему, как подключать магнитофоны. В доме Джона в Уэйбридже было два таких аппарата, с точно такими же настройками, и я показал, как пользоваться ими. Если отключить наложение, можно сделать многодорожечную запись и гонять ее бесконечно туда и сюда. Можно сделать потрясающие записи, пользуясь сравнительно малым количество треков (конечно, если вам не нужен качественный звук, потому что с каждым разом его качество снижается)».

Джордж: «Вряд ли я прослушал всю пластинку «Два девственника» — я слушал только отрывки. Такие вещи меня не слишком привлекали. Это было развлечение Джона и Йоко, их кислотное путешествие. Они увлеклись друг другом, причем настолько, что считали, что любые их слова или поступки имеют значение для всего мира, поэтому начали делать записи и снимать фильмы. (К тому времени мне осточертели и «Битлз», и все, что было с ними связано. Я занимался совсем другими вещами — индийской музыкой.)

Этот альбом был записан на студии «Эппл», но ее пластинки распространяла «EMI», а они отказались от этого альбома, поэтому им занялась компания «Тетраграмматон» в США».

Джон: «Из-за «Двух девственников» поднялась настоящая шумиха. Она продолжалась девять месяцев. Джозеф Локвуд был славным малым, но он сидел за большим столом в «EMI» и принимал решения. Когда мы объяснили ему, что значит эта обложка и почему мы это сделали, он пообещал сделать все от него зависящее, чтобы помочь нам. И попросил меня подписать оригинальную версию обложки. А потом, когда мы попытались выпустить ее, он лично писал всем: «Не публикуйте это. Не выпускайте это». Поэтому мы нигде не могли напечатать обложку (80).

Первой записью, выпущенной «Эппл», должны были стать «Два девственника», но на это никто не отважился. Они тянули время, придумывали отговорки. Во многом я был еще наивен и не понимал, что меня исключили из «семейного круга». Я думал, что кто-нибудь что-нибудь скажет в мою защиту. Но я сам все уже сказал, мое заявление было удачным, как хорошая песня, даже лучше — снимки говорят лучше всяких слов. Да, это было красивое заявление» (74).

Ринго: «Обыск у Джона в связи с наркотиками напомнил нам о том, что полицейские только и ждут удобного случая. И, боюсь, в те дни такой случай мог представиться на любой вечеринке…»

Джон: «Меня обвинили в хранении наркотиков. Они были не в моей одежде, а в моем доме. Это означало, что я, возможно, торгую ими. Представьте себе Джона Леннона, зарабатывающего на жизнь торговлей наркотиками!

В конце шестидесятых был один коп (занимавший не очень высокий пост в лондонском отделе по борьбе с наркотиками, который тогда только появился, — в нем было всего две собаки). Он повсюду рыскал и задерживал поп-звезд, всех подряд, — этим он и прославился. У некоторых из них дома были обнаружены наркотики, но не у всех» (75).

Джордж: «Джона и Йоко обвинили в хранении конопли в октябре, когда они жили в квартире, снятой у Ринго. Ее когда-то снимал и Джими Хендрикс, у этой квартиры была своя история. Их заподозрил полицейский, сержант Пилчер, который, по словам Дерека, возомнил себя почти что Оливером Кромвелем. Он был уверен, что оказывает услугу обществу.

Наверное, в отделе по борьбе с наркотиками был список подозрительных лиц. Теперь это очевидно, поскольку они совершали обыски в квартирах людей из этого списка. Сначала это случилось с Донованом, потому что это было проще всего сделать. Привлечь их внимание было нетрудно, и после Донована они заинтересовались «Роллинг Стоунз», а уж потом решили добраться и до «Битлз».

Джон: «Мы лежали в постели, чувствуя себя совершенно чистыми и трезвыми, потому что еще три недели назад мы узнали, что к нам явится полиция. И мы поступили бы глупо, если бы продолжали хранить наркотики дома. Внезапно в дверь позвонила женщина и сказала: «Вам сообщение». Мы спросили: «Кто вы? Вы же не почтальон». Она сказала: «Нет, это личное», — и вдруг стала толкать дверь. Йоко решила, что это журналистка или поклонница, и мы бросились прятаться. Мы были полураздеты, в одних рубашках, снизу все было открыто.

Мы заперли дверь, я твердил: «В чем дело? Что вам нужно?» Я думал, это мафия или еще что-нибудь. Но тут в окно спальни заколотили, и верзила полицейский потребовал: «Впустите меня!» Я сказал: «Разве полиция имеет право врываться в дом через окно?» Я был перепуган и предложил: «Подойдите к двери. Мы только оденемся». Но он отказался: «Нет, откройте окно, я влезу в него».

Полицейские окружили весь дом. Йоко придерживала оконную раму, пока я одевался, наполовину высунувшись из ванной, чтобы они видели, что я не пытаюсь скрыться. Потом они снова заколотили в дверь. Я спорил с полицейским и повторял: «Если вы войдете сюда через окно, это для вас даром не пройдет». А он повторял: «Откройте окно, иначе вам будет хуже». Я попросил его предъявить ордер. Еще один тип влез на крышу, мне показали бумагу, и я сделал вид, будто читаю ее, чтобы решить, как быть дальше. Я попросил позвонить адвокату, но вместо этого Йоко стала звонить в наш офис. А я крикнул: «Нет, не в офис — адвокату».

В дверь заколотили так, что я бросился открывать ее, повторяя: «Ладно, ладно, меня вы все равно не арестуете», вспомнив, что я не был под кайфом. А полицейский заявил: «Мы обвиним вас в сопротивлении полиции!» И я ответил: «Ладно», потому что чувствовал себя уверенно: ведь я не принимал наркотики.

Все они вошли в дом, вся толпа и какая-то женщина. Я спросил: «Что здесь происходит? Я могу позвонить в офис? Через два часа у меня интервью, могу я предупредить, что не приеду?» Мне ответили: «Нет, вы никуда не позвоните… Можно воспользоваться вашим телефоном?» А потом прибыл наш адвокат.

Полицейские привели собак. Сначала их долго не могли найти, звонили куда-то и говорили: «Привет, Чарли, а где собаки? Мы торчим здесь уже полчаса». Наконец собак привели.

В эту квартиру я перевез все свое барахло из дома, где я жил, но так его и не разобрал. Оно простояло там несколько дней. Я просил привезти мне фото— и киноаппараты, одежду, а мой водитель зачем-то привез бинокль (который в маленькой квартире мне был ни к чему). Внутри футляра от бинокля и нашли гашиш, завалявшийся там с прошлого года. А в каком-то конверте — еще немного гашиша. Вот как вышло» (68).

Нил Аспиналл: «Я сразу узнал о случившемся. Джон позвонил мне и сказал: „Нил, вспомни, чего ты боялся больше всего, потому что это произошло“. И я ответил: „Хорошо, я пришлю кого-нибудь“. Я попросил съездить туда Питера Брауна. Питер был личным помощником Брайана Эпстайна, но в то время он работал в „Эппл“. Он вел личные дела ребят, и я подумал, что арест Джона — его личное дело. Питер организовал юридическую поддержку, привез адвокатов, обо всем позаботился».

Джон: «Короче говоря, я только что перевез все из моего старого дома, вещи были повсюду. И я подумал: «Может, этот гашиш в этих вещах уже давно и я просто забыл о нем». И я признал себя виновным. Полицейский сказал: «Если вы признаете себя виновным, я не стану обвинять вас в сопротивлении полиции». И я подумал: «Ну, заплачу сотню долларов — не обеднею», не сообразив, какие это может иметь последствия, тем более что он пообещал: «Тогда я отпущу вашу подружку» (75).

Дерек Тейлор: «Я думал, что все это подстроено. В то время такие обвинения были очень серьезными, их все боялись. Это было что-то вроде паранойи, если хотите. Такого события мы все ждали всю жизнь, и обыск у одного из битлов вызвал нешуточную тревогу, потому что они уже привыкли быть более-менее неприкасаемыми. Они проходили паспортный контроль, не предъявляя паспортов, долгие годы вели сомнительную жизнь (каково клише!), а теперь все разладилось. Брак Джона распался, у него нашли наркотики, он снялся голым. А ведь до 1968 года мне казалось, что мы справимся с любым затруднением.

Нил рассказал мне о том, как Джон позвонил ему и сказал: «Твои худшие опасения сбылись». А потом он объяснил мне, что случилось, и добавил, что пресса уже все знает.

Почти сразу начали звонить с Флит-стрит — из «Ивнинг стандарт», «Мейл», «Миррор» и так далее. Кажется, Дон Шорт позвонил и спросил: «Значит, это правда? А у меня есть еще пара новостей: отец Джона женится, а Йоко беременна». Это был один из тех случаев, когда беда не приходит одна. Все случилось сразу, как в Annus Horribilis, неудачные для королевской семьи годы.

Мы считали употребление конопли образом жизни. Меня тревожили только последствия в случае какой-то несправедливости. Меня возмущала несправедливость, я был воспитан на комедиях Илинга, где маленький человек всегда побеждает, и если вы страстно отстаиваете какую-нибудь точку зрения и считаете ее правильной, в конце концов консерваторы в костюмах поверят вам.

Увы, все вышло совсем не так, нас продолжали обвинять. Сами обвинения меня не слишком беспокоили, Джон представлялся нам мучеником. Те, у кого тоже провели обыск (Донован, Мик, Брайан Джонс), звонили нам, выражали соболезнования, и все это во многом напоминало причастность к какому-то клану. Тем днем Пол приехал в «Эппл», Джон тоже был там, а Ринго позвонили на Сардинию. Пол привез Айвена Воана (который познакомил Пола с Джоном), там собралось много народу, знакомых Джона.

Вот как все это запомнилось мне; к концу 1968 года мне показалось, что положение меняется к лучшему. Но такие чувства возникали у меня постоянно, так мне кажется и теперь».

Пол: «Подвергнуться обыску в то время рисковали все — и мы, и вообще добрая половина Лондона, может быть, даже полмира. Вот чем занимались люди, вместо того чтобы где-нибудь напиваться, — они засиживались у кого-нибудь дома допоздна с вином и коноплей. Мы не считали, что совершаем преступление. Я до сих пор убежден, что алкоголь гораздо вреднее и что он стал причиной смерти гораздо большего числа людей. Я никогда не слышал, чтобы кто-то умер от конопли (хотя кому охота слушать такое?). Поэтому то, что случилось с Джоном и Йоко, потрясло нас, все мы сочувствовали им. Это было досадное происшествие.

В то время обыскивали многих. Этим занимался полицейский — кажется, сержант Пилчард. Он ненавидел хиппи, употребляющих наркотики: «Ну, я им покажу!» Поэтому он обыскивал их дома при всяком удобном случае. Да, это было незаконно, но он имел право так поступать, обвинить его было невозможно. Идея заключалась в «умерщвлении бабочки в коконе» (так сказал Риз-Могг о «Стоунз» в 1967 году).

Почти все мы знали, что употреблять коноплю не так уж вредно. Мы вовсе не пропагандировали ее, не обращали в свою веру миллионы, но мы не верили в ту чушь, которую о ней говорили.

До сих пор находятся люди, обвиняющие нас во всех проблемах шестидесятых годов, и, по-моему, это несправедливо. Они считают, что мы спятили, забыли о Боге и родине. Но на самом деле все было по-другому. Думаю, надо вспомнить о последней войне: перемены начались с того, как солдаты вернулись домой и развенчали Черчилля. Вот откуда идет вся непочтительность, а мы тут ни при чем».

Джордж: «Они обыскали квартиру Джона и Йоко, а позднее и мою, причем выбрали для этого день свадьбы Пола. Позднее Пилчер эмигрировал в Австралию, но его экстрадировали, обвинили в лжесвидетельстве и посадили в тюрьму, но у нас тем не менее еще долгие годы возникали проблемы с визами».

Джон: «Это случилось уже после моего отъезда, его поймали в Австралии, куда он сбежал (англичане всегда убегали в Австралию, надеясь, что там их не найдут)» (75).

Джордж: «Несомненно, это был заговор истеблишмента против нас. Мы говорили то, что думали, а последователи Кромвеля из истеблишмента пытались возложить на нас вину за все. Период, когда все менялось к лучшему и жизнь виделась в розовом свете, вдруг закончился. Начался спад. События развиваются циклично, и стоит только начаться спаду, а вам упасть на землю, как на вас набрасываются все. Надо понять, что задача прессы — создавать репутацию (и обычно это делается путем втаптывания кого-нибудь в грязь). Журналисты прославляют людей, чтобы зарабатывать на них деньги, а потом свергают кумиров. Самый известный из таких случаев — статьи о королевской семье, но так же журналисты поступили и с «Битлз». Только потому, что «Битлз» стали популярными во всем мире и нас любили несколько поколений, им не удалось вбить гвозди в крышку нашего гроба.

Брайан Эпстайн умер, и они попытались заявить: «Все, что они делали с тех пор, как он умер, — чепуха», имея в виду, к примеру, «Magical Mystery Tour». Так и пошло: «Они совсем спятили — они уехали в Индию с каким-то мистиком». Это были всего лишь глупые сплетни, которые так часто появляются в газетах и которые так нравится читать людям. А потом нас начали обыскивать! Джон и Йоко стали главным объектом для нападок — «будем топтать их, пока не смешаем с грязью».

Джон: «Я испугался. Я всегда был параноиком — мы оба такие. Особенно страшно, когда в дом врываются чужие люди. Но когда все произошло, нам стало легче. Напряжение нарастало уже несколько лет, что-то рано или поздно должно было случиться. И страх немного отступил. Теперь, когда мы узнали, что это такое, все немного изменилось. Мы еще легко отделались, заплатив сто пятьдесят фунтов штрафа.

По-моему, надо различать крепкие и слабые наркотики. Надо устроить бары с марихуаной — ведь есть же бары, где продают спиртное. Но раз нужно что-то запретить, я лично запретил бы сахар.

Я знал, что такое британский истеблишмент. Я с давних пор сталкивался с ним. Он такой же, как во всем мире, только еще высокомернее. Он никогда не выказывает ни радости, ни грусти (68).

Странно слышать, что в Белом доме кто-то смеется, причинив горе другим людям, а ведь в ту ночь в Англии нас обыскали. Я вошел в историю, потому что полицейский, который обыскивал нас с Йоко, охотился за скальпами, чтобы прославиться.

Я никогда не отрицал, что употребляю наркотики. В парламенте подняли вопрос: «Зачем понадобилось сорок полицейских, чтобы арестовать Джона и Йоко?» Я думаю, все было подстроено заранее. Корреспонденты из «Дейли мейл» и «Дейли экспресс» явились еще до того, как нагрянули копы, — тот полицейский позвонил им. Ведь Дон Шорт знал о том, что нас собирались обыскать еще три недели назад (80). Думаю, им не нравился наш новый имидж. С прежними «Битлз» было покончено. Незачем оберегать нас, ведь мы уже не такие мягкие и пушистые, — значит, нас надо обыскивать! Вот что случилось на самом деле» (71).

Ринго: «Сержант Пеппер» сделал свое дело, стал альбомом десятилетия, а может, и века. Он был ни на что не похож, там были отличные песни, записыватьего было настоящим удовольствием, и я рад, что участвовал в записи, но, на мой взгляд, «Белый альбом» еще лучше».

Джордж: «Когда мы приступили к работе, вряд ли мы думали о том, получится ли «Белый альбом» таким же удачным, как «Сержант Пеппер». По-моему, нас вообще не заботили предыдущие альбомы и то, как их покупают. В начале шестидесятых каждый, кто записал хит, старался сделать следующий сингл таким же, как предыдущий, но мы стремились к тому, чтобы пластинки отличались друг от друга. Так или иначе, все меняется, а мы за несколько последних месяцев так изменились, что у нас не было ни единого шанса записать такой же альбом, как предыдущий.

По сравнению с «Сержантом Пеппером» новый альбом был больше похож на пластинку, сыгранную группой. Многие песни мы просто записывали вживую, другие требовали доработки. В него вошли личные песни, и впервые люди стали считать их такими. Помню, работа велась одновременно в трех студиях: Пол занимался наложением в одной, Джон — в другой, а я записывал звук рожков или еще что-нибудь в третьей. Наверное, все дело было в том, что «EMI» уже назначила дату выпуска и время истекало».

Джон: «Все песни из «Белого альбома» были написаны в Индии, где, как все говорили, мы отдали свои деньги Махариши, но мы этого не делали. Мы получили мантры, мы сидели в горах, ели дрянную вегетарианскую еду и писали эти песни (80).

В общей сложности мы написали тридцать новых песен. Пол сочинил штук двенадцать. Джордж говорит, что он написал шесть, а я — пятнадцать. И только посмотрите, что сделала медитация с Ринго: после поездки в Индию он написал свою первую песню» (68).

Джордж Мартин: «Они явились с целым ворохом песен — кажется, их было больше тридцати, — ошеломили меня, но в то же время расстроили, потому что некоторые из песен были неудачными.

Впервые мне пришлось разрываться на три части, поскольку запись велась одновременно в трех студиях. Работа стала беспорядочной, большой вклад в нее внес мой ассистент Крис Томас (благодаря чему он стал отличным продюсером)».

Джордж: «Новый альбом стал отражением поездки в Индию и всего, что случилось после выпуска «Сержанта Пеппера». Большинство песен мы написали в Ришикеше, под впечатлением от слов Махариши.

Когда мы вернулись, стало ясно, что песен у нас больше, чем нужно для обычного альбома, и «Белый альбом» стал двойным. А что еще можно было поделать, если у нас было так много песен, от которых надо освободиться, чтобы писать следующие? Мы все были самолюбивы, а многие песни следовало бы либо отложить, либо издать как вторые стороны синглов. Но если бы такое решение было принято, бутлегов стало бы гораздо больше — туда вошли бы песни, не попавшие в альбом».

Джон: «Во время работы над «Белым альбомом» все споры решались так: «Это моя песня, мы запишем ее вот так. Это твоя песня, и ты запиши ее по-своему». Чертовски трудно вместить в один альбом музыку трех разных людей — вот почему мы записали двойной альбом (69).

Мой период увлечения электроникой и насыщенными аранжировками прошел, мои песни на двойном альбоме звучат предельно просто. Он стал прямой противоположностью «Сержанту Пепперу», в то время я предпочитал именно такую музыку» (71).

Джордж Мартин: «Во время работы над «Magical Mystery Tour» я понял, что со свободой, которую ребята имели при записи «Пеппера», мы немного переборщили, потому что, вообще-то, их ум не был достаточно дисциплинирован. Обычно выдвигалась основная идея, а во время записи ее отшлифовывали, придавали ей законченность, что иногда выходило не слишком удачно. Во время завершения работы над «Белым альбомом» я иногда критиковал их, но это была лишь легкая критика.

Я считал, что лучше будет записать отличный одинарный, а не двойной альбом, но они настояли на своем. Думаю, он мог бы получиться потрясающим, если бы мы сделали его более сжатым и сконцентрированным. Множество моих знакомых все-таки считают этот альбом лучшим из всего, что записали «Битлз». Позднее я узнал, что благодаря записи всех этих песен они быстрее выполнили обязательства по контракту с «EMI».

Ринго: «Двойной альбом получился вместительным, но я согласен: нам следовало выпустить вместо него два отдельных альбома: «белый» и «совсем белый».

Пол: «Похоже, люди считают, что все, что мы говорим, что мы делаем или о чем мы поем, — это политические заявления, но это не так. В конце концов, это всего лишь песни. Может быть, какие-то из них и заставят кое-кого задуматься о чем-то, но мы всего лишь исполняем песни» (68).

Джордж: «Я написал песню «While My Guitar Gently Weeps» («Пока моя гитара нежно плачет») в доме моей матери, в Уоррингтоне (в духовном доме Джорджа Формби). Я думал о китайской книге «И-Цзин», «Книге перемен». На Западе многое приписывают совпадениям — просто так уж вышло, что я сижу здесь, ветер развевает мои волосы, и так далее. Но с точки зрения жителей Востока, все происходящее предопределено, а совпадений не существует — каждая мелочь подчинена какой-то цели.

«While My Guitar Gently Weeps» стала простым исследованием, основанным на этой теории. Я решил написать песню о том, что первым увижу, открыв какую-нибудь книгу, — она должна быть связана с тем моментом, тем временем. Я выбрал книгу наугад, открыл ее, увидел слова «нежно плачет», отложил книгу и взялся за песню.

Мы пытались записать ее, но Пол и Джон настолько привыкли быстро штамповать свои песни, что временами им было трудно отнестись серьезно к моей и записать ее. Ничего не вышло. Они не восприняли ее всерьез, я не надеялся, что они вообще согласятся записывать ее, поэтому в тот вечер я вернулся домой с мыслью: «Какая досада!» — потому что знал, что песня удалась.

На следующий день я ехал в Лондон с Эриком Клэптоном и спросил его: «Чем ты сегодня занят? Почему бы тебе не съездить со мной в студию и не записать эту песню?» Он ответил: «Нет, нет, я не могу. Никто не должен участвовать в записях песен «Битлз», ребятам это не понравится». Я возразил: «Послушай, это моя песня, и я хочу, чтобы сыграл ты».

И он пришел. Я объявил: «Эту песню с нами будет записывать Эрик», — и не прогадал, потому что все стали стараться. Пол сел за пианино, сыграл неплохое вступление, все отнеслись к работе более серьезно. (Похожая ситуация возникла позднее, когда на записи «Let It Be» появился Билли Престон, и все будто опомнились. Появления чужака среди нас было достаточно, чтобы отрезвить каждого из нас.)

Пол: «Мы и прежде приглашали музыкантов: Брайан Джонс сыграл потрясающее соло на саксофоне (в песне «You Know My Name»), мы использовали флейту и другие инструменты, но никто, кроме Джорджа (и иногда Джона и меня), никогда не играл у нас на гитаре.

Эрик появился в студии, он был очень славным, покладистым, тихим и играл отлично. Он увлекся, а вместе с ним и все мы. Это и вправду было здорово. Его стиль как раз подходил для этой песни, и, я думаю, Джордж поступил правильно, пригласив его. Джордж поступил удивительно благородно, ведь он мог бы сыграть эту песню сам, и она стала бы его хитом».

Джон: «Песня «Happiness Is A Warm Gun» («Счастье — это теплый ствол») стала еще одной из тех, которые запретили передавать по радио: кто-то решил, что речь в ней идет о наркотиках. Но все было иначе: я увидел рекламу оружия и решил, что песня об этом получится потрясающей. Героин тут ни при чем. Джордж Мартин показал мне обложку журнала со словами: «Счастье — это теплый ствол». Я решил, что это потрясающая, по-настоящему клевая фраза. Теплый ствол означает, что оружие только что выстрелило (71).

Песня мне нравится. По-моему, она красива. Мне нравится все, о чем говорится в ней. Я объединил в ней три абсолютно разные песни, в ней один вид рок-музыки как бы сменяет другой» (70).

Джон: «Мы только что записали две песни. Второй стала первая песня Ринго. Он сочинил ее сам во время летаргического сна» (68).

Ринго: «Я сочинил песню „Don't Pass Me By“ („He проходи мимо меня“), когда сидел дома. Я умел брать всего три аккорда на гитаре и три — на пианино. Я часто бренчал на пианино просто от нечего делать, а потом, когда начинала появляться мелодия и возникали слова, я продолжал работу. Так все и случилось: я просто сидел один дома и придумал „Don't Pass Me By“. Мы сыграли ее в стиле кантри. Было здорово записывать мою первую самостоятельную песню. Такое запоминается надолго. Все старались мне помочь, а лучше всего звучал скрипач, игравший в стиле кантри. А еще я спел песню Джона „Good Night“ („Доброй ночи!“). Впервые я услышал ее только через несколько лет и понял, что она не так уж и плоха, но, похоже, я слишком нервничал, когда пел ее. Мне действительно тогда пришлось изрядно потрудиться».

Джон: «Glass Onion» («Стеклянная луковица») — это моя песня, одна из никчемных, этакая а-ля «Морж», подражание всему тому, что я уже написал. Я вставил в нее слова «моржом был Пол», только чтобы всех немного озадачить. Я мог бы написать: «Фокстерьер — это Пол». Это просто поэзия (80). Мне было смешно, потому что о «Пеппере» наговорили много непонятных слов, — проиграй ее задом наперед, и окажется, что ты стоишь на голове, и так далее.

В то время я еще был без памяти влюблен в Йоко. Я думал: «Скажу— ка я что-нибудь приятное Полу, объясню, что все в порядке, что за все эти годы он неплохо потрудился, не давая нам разбежаться». Он пытался сохранить группу, и все такое… Вот я и хотел сказать ему что-нибудь. Я думал: «Пусть группа достанется ему, у меня уже есть Йоко. И спасибо, на тебя можно положиться» (70).

Но строчку эту я вставил в песню не целиком, потому что чувствовал себя виноватым: я был с Йоко, я расставался с Полом. Это извращенный способ сказать Полу: «Вот, возьми эту частицу, эту иллюзию, эту удачу, потому что я ухожу» (80).

Джон: «На песню «Revolution 9» («Революция 9») я потратил больше времени, чем на половину других песен, которые написал.

Медленная версия «Revolution» в альбоме продолжалась бесконечно, я взял затихающую часть и просто наложил все остальное поверх нее. Основной ритм был взят из первоначальной «Revolution» вместе с записью двадцати колец и другими записями из архивов «EMI». Я брал классические записи, поднимался наверх, резал их, пускал задом наперед, пробовал добиться нужного звучания различных шумов и эффектов.

Рядом с десятью магнитофонами сидели люди, натягивая пленочные кольца карандашами, некоторые кольца были длиной в несколько дюймов, другие — в ярд. Я запустил их все и смикшировал их вживую. Мне пришлось сделать несколько миксов, прежде чем получился тот, что мне понравился. Йоко все это время была рядом и решала, какие кольца пустить в работу. Думаю, вся песня создана под ее влиянием (80).

«Revolution 9» — неосознанное отображение того, как, по моему мнению, все будет происходить, если это случится, этакий эскиз революции. Сплошная абстракция, музыка, петли, человеческие голоса… Мне казалось, что звуками я рисую революцию, но я ошибся. На самом деле у меня получилась, антиреволюция (70).

Это было попыткой изобразить действия. Слова «номер девять, номер девять» произносит один из наших инженеров. На студии тестировали какие-то пленки, и на одной из них оказался этот голос. Он повторял: «Это мегациклы номер девять…» Мне понравилось, как он произносит «номер девять», я склеил эту запись в кольцо и включал; ее, когда считал нужным (74). Это было просто забавно, голос твердил «номер девять», повторяя это «номер девять» время от времени. Вот и все. В этих словах есть немалый символический смысл, но они попали в этот трек достаточно случайно (70).

В июне 1952 года я нарисовал четырех ребят, играющих в футбол, и на спине у одного из них была девятка — это чистейшее совпадение. Я родился 9 октября. Я жил в доме номер девять по Ньюкасл-Роуд. Похоже, девять — это мое число, я привязан к нему, это высшее число во Вселенной, после него снова возвращаешься к единице (74). Эта цифра преследовала меня повсюду (но, согласно нумерологии, моя цифра — шесть, или три, или еще какая-то, но все они — части девятки)» (80).

Пол: «Revolution 9» была похожа на некоторые из записей, которые я сам делал ради развлечения. Я не считал, что их следует выпускать, хотя Джон и советовал мне всегда сделать это».

Джон: «Не знаЮ. какое влияние „Revolution 9“ оказала на хиппующих подростков, но большинство не поняли эту песню, — так что же мне теперь делать?» (69)

Пол: «Обложка этого альбома оказалось удачной. У меня было немало друзей среди художников, во время работы над «Сержантом Пеппером» я сошелся с Робертом Фрейзером. Благодаря ему я познакомился со множеством художников, одним из его помощников в то время был Ричард Хэмилтон.

Я побывал на нескольких выставках, и мне понравились работы Ричарда, поэтому я позвонил ему и сообщил: «Мы выпускаем новый альбом. Не хотите ли оформить его обложку?» Он согласился, и я спросил остальных. Все тоже согласились и поручили мне заняться обложкой. Я приехал к Ричарду в Хайгейт, побеседовал об альбоме, и однажды он сказал: «Хорошо. Понадобится много снимков. Привезите все свои детские фотографии, любые свои снимки, я сделаю из них коллаж».

Все это волновало меня: я очутился в мире искусства, я на неделю стал его ассистентом, поддерживая связь между ним и остальными, разыскивал фотографии и отдавал их на пересъемку. А потом я неделю просидел, наблюдая, как он составляет коллаж. Приятно просто смотреть, как кто-нибудь работает. Удачной находкой было то, что, когда он почти заполнил снимками весь коллаж, он взял листки белой бумаги и расположил их так, чтобы создать промежутки между снимками, а не заполнять все пространство фотографиями. Он объяснил, что картина должна «дышать». Она должна как бы просматриваться насквозь. Это была отличная идея, благодаря ей я узнал об отрицательном пространстве (кажется, так это называлось). Думаю, я оставил бы все как есть и тогда, потому что коллаж выглядел замечательно, но, если взглянуть на него теперь, становится ясно, что расположение белых пятен не случайно.

В конце концов он сказал: «Ну, что будем делать дальше теперь, когда у нас есть плакат? Как называется альбом?» А потом спросил: «А у вас есть альбом под названием просто «The Beatles»?" Я ответил «нет», но проверил себя, потому что не был уверен. У нас были альбомы «Beatles For Sale», «Meet The Beatles», «With The Beatles». Похожих названий было много, но просто «The Beatles» среди них не нашлось. Ричард сказал, что так мы и должны назвать альбом, и все согласились.

Ричард был сторонником минимализма, он предложил сделать обложку чисто-белой и вытиснить на ней слово «Beatles». В то время у него был друг, который рисовал такие вещи, как долька шоколада или что-нибудь еще, и Ричард захотел изобразить на клочке бумаги яблоко, которое проявлялось бы в определенный момент. Но осуществить эту идею оказалось слишком трудно, и мы сказали: «Слушай, давай оставим обложку просто белой».

А потом ему пришло в голову нумеровать все альбомы, и я решил, что коллекционеры будут от этого в восторге. У них появятся альбомы 000001, 000002, 000003 и так далее. Если у тебя есть, к примеру, альбом 000200, значит, это одна из ранних копий, — отличная идея для повышения продаж пластинки. Убедить «EMI» было нелегко, они наотрез отказались. Я сказал: «Послушайте, если немного переделать счетчик, вы сможете пронумеровать каждую пластинку». И они нашли способ сделать это, но, кажется, в какой-то момент они остановились, потому что далеко не на всех «Белых альбомах» есть номера. Идея была удачной. Мы получили первые четыре альбома. Самый первый, наверное, достался Джону. Он вопил громче всех!»

Ринго: «Первый номер получил я — ведь я неотразим! А Джон был самым добрым и любящим, когда хотел. Он вовсе не был таким циничным, как все думали. Я получил первый альбом, выпущенный в Англии, и четвертый — в Америке».

Джордж Мартин: «Помню, Йоко проводила много времени с Джоном в студии, когда мы записывали «Белый альбом», — так много, что, когда она однажды заболела, Джон не оставил ее дома, а поставил ей в студии кровать. Мы записывали песни, а Йоко лежала в постели.

Джон и Йоко были очень привязаны друг к другу, в этом никто не сомневался. Духовно они полностью подходили друг другу, и, думаю, по мере укрепления этих уз ослабевали узы, связывающие Джона с Полом и остальными, что создавало затруднения. Прежней счастливой и удачливой четверки-пятерки, если считать и меня, — больше не существовало».

Джордж: «Йоко просто присоединилась к нам. Вернее, Джон приходил вместе с Йоко, или она приходила с ним, и с тех пор их повсюду видели только вместе (по крайней мере, в течение нескольких лет). Так она вдруг попала в группу; она не играла и не пела, но все время была с нами. Вместе с Нилом, Мэлом и Джорджем Мартином в студии была и Йоко. В студию привезли кровать, и, пока мы записывали песню, Йоко лежала на кровати или на матрасе под роялем.

Сначала это было даже занятно, но спустя некоторое время стало ясно, что она никуда не собирается уходить, и нам стало неуютно, потому что мы работали и привыкли делать это по-своему. Возможно, это была уже привычка, но обычно в студии оставались только мы и Джордж Мартин. Иногда нас навещали знакомые. Брайан Эпстайн, чьи-нибудь подруги или жены приходили и уходили, но рядом с нами никогда прежде не было чужого человека — чужого для всех, кроме Джона.

Было очень странно видеть, как она постоянно торчит в студии. Не то чтобы мы недолюбливали Йоко или вообще чужаков, но мы ощущали присутствие постороннего, и это беспокоило меня. Это было нам ни к чему».

Джон: «Всех словно охватила паранойя — кроме нас двоих, а мы излучали любовь. Все кажется простым и понятным, когда ты влюблен. Но все вокруг волновались: „А что делает здесь она во время записи?“ А происходило это только потому, что нам хотелось все время быть вместе» (80).

Пол: «Йоко проводила в студии много времени. Они с Джоном сошлись, у них был бурный роман. Она очень сильная женщина, на редкость независимая, а Джону, думаю, всегда нравились сильные женщины. Если рассудить, тетя Мими была довольно сильной женщиной, как и мать Джона, а Синтия была совсем другой — возможно, именно поэтому они развелись. Синтия была просто милой, она не умела доминировать, а Йоко, по-моему, умела.

Она была концептуальной художницей, хотя у нее были и другие интересы. Джон был словно околдован ею. Она часто говорила что-нибудь вроде: «Я не знаю никаких «Битлз», — и это удивляло: Ого, нашелся хоть один человек, который не знает «Битлз»! Это, видимо, и привлекало Джона».

Джон: «До знакомства со мной из всех нас Йоко слышала только имя Ринго, потому что по-японски оно означает «яблоко» (71).

Пол: «Она могла сказать: „Мне нравятся мужчины в кожаных пиджаках“, — и он влезал в свой кожаный пиджак и начинал вести себя, как хулиган-подросток. Это был отличный способ вспомнить все то, чего он уже давно не делал; думаю, благодаря ей его артистические горизонты стали шире. Беда заключалась в том, что это отражалось на нашей общей работе».

Нил Аспиналл: «Это был первый альбом, во время записи которого я не присутствовал в студии. Я находился на Сэвил-Роу и занимался бизнесом. Помню, однажды я зашел в студию, и Джон сказал: «А ты что здесь делаешь? Твое место в офисе». Знаете, это не так уж приятно. Мне не нравилось торчать в офисе, это не моя стихия.

Йоко везде бывала вместе с Джоном, она проводила с ним все время не только в студии — они повсюду ходили вдвоем, а когда он находился в студии, она тоже была рядом с ним».

Ринго: «Видеть Йоко в студии было непривычно. Это было что-то новое. Все мы воспитаны, как англичане с севера: наши жены оставались дома, а мы ехали на работу. Мы добывали уголь, а они стряпали ужин. Это было одно из устаревших убеждений, которое к тому времени мы только начинали утрачивать. Думаю, Морин побывала в студии пять или шесть раз, и Патти за все эти годы заходила туда всего несколько раз. Не помню, чтобы Синтия часто бывала в студии, когда она была замужем за Джоном. Ничего такого раньше просто не случалось. И вдруг в студии появилась Йоко на кровати.

Это напрягало, потому что почти всегда мы, все четверо, были очень близки и ревниво относились друг к другу. Нам не нравилось, если рядом появлялись чужаки. А Йоко и была как раз этим чужаком (не для Джона, а для нас троих). Студия объединяла нас — вот почему мы работали так успешно. Все мы старались ничего не замечать, ни о чем не заговаривали, но все-таки ее присутствие чувствовалось, а по углам уже шептались.

Я часто спрашивал Джона: «Что все это значит? Что происходит? Йоко не пропускает ни одной записи!» Он ответил напрямик: «Когда ты возвращаешься домой к Морин и рассказываешь, как прошел твой день, тебе достаточно для этого нескольких слов: «Мы хорошо поработали». А для нас это естественно». Вот так они начали совместную жизнь: они не расставались. (Так было и у нас с Барбарой, когда мы поженились, мы каждую минуту были вместе первые восемь лет нашей супружеской жизни.) После этого я успокоился и стал свободнее чувствовать себя в присутствии Йоко».

Пол: «Джон привел Йоко в студию. Я не виню его, они были влюблены без памяти — переживали начало бурного романа. Но, видя, как она сидит на одном из усилителей, мы терялись. Так и хотелось спросить: «Прости, дорогая, можно прибавить громкость?» Мы не знали, как попросить ее сойти с усилителя, не вмешавшись в их отношения.

Это был чрезвычайно трудный период. Когда Джон окончательно ушел из группы, я понял, что он сделал это, чтобы расчистить место для своих отношений. Все, что было прежде, мешало им — весь этот багаж «Битлз», все, что было связано с нами. Он просто хотел уйти и часами смотреть в глаза Йоко и говорить: «Все будет хорошо». Записывать песни стало почти невозможно.

Теперь, вспоминая об этом, можно посмеяться. Это и вправду смешно. Но в то время речь шла о нас и нашей карьере. В конце концов, мы же «Битлз», а тут какая-то женщина… Мы словно вдруг превратились в ее свиту, и нам было не по себе. Работа над «Белым альбомом» была напряженной».

Джон: «Пол часто подходил к Йоко и мягко просил: „А ты не могла бы не вмешиваться?“ Я не понимал, что происходит. За моей спиной что-то действительно происходило» (72).

Джордж: «Если спросить Йоко, возможно, выяснится, что ей нравились, а может, и не нравились «Битлз». Но на самом деле она нас недолюбливала, считая, что «Битлз» стоят между ней и Джоном. Мне она казалась клином, который старается вонзиться все глубже и глубже в трещину между Джоном и нами, и так было на самом деле.

Наверное, несправедливо обвинять во всем только Йоко, потому что все мы к тому времени были на взводе. Мы уже шли каждый своим путем, а она, возможно, стала катализатором, ускорившим процесс, каким бы он ни был. Сейчас я ни о чем не жалею, но в то время при ней мне становилось не по себе».

Джон: «Если в распаде «Битлз» виноваты Йоко и Линда, может, именно им мы все обязаны отличной музыкой, которую мы создавали потом по отдельности? Линда и Йоко никогда не ссорились. Да и как могут две женщины поссорить четырех сильных мужчин? Это немыслимо (71).

Оглядываясь назад, я понимаю, что существовало четверо дружных ребят, и с ними были женщины, жены или подруги, женщины старомодного типа, которых все мы знали и любили. Они все время проводили на кухне и с детьми, никогда не приезжали в студию. Жен мы видели только на презентациях и после того, как они меняли прически. И вдруг мы стали проводить вместе все время, ворковать и хихикать в уголке. А Пол, Джордж и Ринго говорили: «Что, черт возьми, они делают? Что с ним стряслось?» Я совершенно перестал обращать на них внимание. Я сделал это не умышленно, просто я был увлечен нашими с Йоко делами… А потом мы оглянулись и поняли, что нами недовольны. Но я понимал, что они чувствуют, потому что то же самое почувствовал бы, если бы Пол, или Джордж, или Ринго влюбились бы в кого-нибудь и совсем потеряли голову… (80)

Я всегда предпочитал этот альбом остальным, в том числе и «Пепперу», потому что считал, что музыка в нем лучше. Слава «Пеппера» громче, но музыкой «Белый альбом» заметно превосходит его.

Для него я написал множество отличных вещей. Мне нравится все, что я сочинил, и многие другие песни тоже. Мне нравится весь этот альбом. Я давно его не слушал, но знаю, что в него вошло много классных песен» (72).

Пол: «По-моему, это очень хороший альбом. Он удался, но работу над ним нельзя было назвать приятной. Но иногда все это помогает совершенствоваться. Одно из его достоинств заключается в том, что над ним пришлось потрудиться. Песни очень разнообразны. По-моему, это прекрасный альбом.

Реакцию публики я не помню. Теперь, выпуская пластинки, я слежу за тем, нравятся ли они слушателям. Но во времена «Битлз» я не успевал даже следить за хит-парадами и тем, какое место мы в них занимаем. Полагаю, мы надеялись, что людям он понравится. Мы просто выпустили альбом и снова занялись своими делами. Многим нашим друзьям он пришелся по душе, а нас волновало главным образом их мнение. Когда альбом нравился друзьям, его ставили в бутиках, крутили везде, куда ни пойдешь, — все это мы считали признаком успеха.

Во время поездки в Шотландию я прочел в журнале «Melody Maker» статью Пита Таунсенда: «У нас только что появился самый разнузданный, оглушительный и нелепый рок-н-ролл, какой вы только слышали». Я так и не узнал, о какой песне «The Who» идет речь, но эта фраза Пита заставила меня взяться за дело. И я сказал ребятам: «Пожалуй, нам надо записать какую-нибудь такую песню… Ну, нечто безумное». И я написал «Helter Skelter» («Как попало»).

На пластинке слышно, как срываются голоса. Мы записывали ее так долго и сделали столько дублей, что в конце можно различить голос Ринго: «У меня уже мозоли на пальцах». Мы просто старались, чтобы песня звучала громче: «А нельзя ли, чтобы барабаны грохотали погромче?» Вот и все, чего я добивался, — записать очень громкий, грязный рок-н-ролл в истории «Битлз». И по-моему, он получился неплохо. (Вот почему меня раздражает, когда люди говорят: «Ты пишешь только баллады, ты сентиментален». Я отвечаю: «А вы уверены? Вы все слушали?» Не то чтобы я оправдываюсь, но во мне есть и другая сторона.)»

Ринго: «Helter Skelter» — песня, во время записи которой мы дошли до безумия и истерики. Иногда надо просто сбросить путы. И при работе над этой песней Пол вел басовую партию, а я стучал. Он начал вопить, что-то выкрикивать, импровизировать».

Пол: «А потом ее услышали в Америке, стране толкователей. Какой-то диджей позднее по-своему истолковал то, что для обложки «Abbey Road» я снят босиком, а Чарльз Мэнсон сделал вывод, что «Helter Skelter» имеет какое-то отношение к четырем всадникам из Апокалипсиса. Я до сих пор не знаю, что он имел в виду. Кажется, это из Библии, из «Откровений», но я их не читал, поэтому не знаю. А он истолковал все в целом — что мы и есть эти четыре всадника с песней «Helter Skelter» и мы пришли, чтобы всех убить.

Это было ужасно. Неприятно слушать о себе такое. Кое-кто в Штатах купился на эти слова, ума не приложу почему. И это испугало нас, потому что песни пишут по другим причинам. Может, так поступают группы, играющие хэви-метал, но мы так никогда не делали.

Боб Дилан услышал строчку из «I Want To Hold Your Hand», как «I get high, I get high, I get high» («я под кайфом»). Мы и прежде слышали забавные толкования, но все они были смешны и безвредны. Джейк Ривьера, менеджер Элвиса Костелло, понял слова «living is easy with eyes closed» («легко жить с закрытыми глазами»), как «living is easy with nice clothes» («легко жить с красивой одеждой»). Но после всех этих недоразумений вдруг появилось это ужасное толкование. Все было воспринято совсем не так. Но мы тут ни при чем. Что мы могли с этим поделать?»

Джон: «Всю эту чепуху Мэнсон нагородил вокруг песни Джорджа о свиньях и песни Пола об английской ярмарке. Все это чушь, не имеющая никакого отношения к песням, и меньше всего — ко мне (80).

Он чокнутый, он, как и многие другие фаны «Битлз», искал в наших песнях некий мистический смысл. Просто мы часто развлекались, вставляя все эти слова в песни, делали это, не особенно задумываясь. Нас читают интеллектуалы, мы нравимся молодежи, склонной к символизму, а мы всерьез относимся к некоторым сторонам нашей роли. Но какое отношение «Helter Skelter» может иметь к резне?» (70)

Ринго: «Нам было тревожно. Когда я узнал про Романа Полански и Шерон Тейт, нам пришлось нелегко. Все остолбенели, потому что в мир любви, согласия и психоделиков вдруг пришло насилие. Это было печально, все чувствовали себя неуверенно — не только мы, не только рокеры, но и все жители Лос-Анджелеса: „О господи, такое может случиться с каждым!“ Слава богу, мерзавца поймали».

Джордж: «В нашей жизни случались самые невероятные события. У нас была отличная одежда, психоделические машины, дома, все. Взгляните на названия наших песен: «All You Need Is Love», «Revolution» и так далее. Это был менталитет «обернись, настройся, брось все», и даже сегодня многие люди считают, что от нас исходит какая-то угроза. Революция и власть цветов уже в прошлом, но люди до сих пор тревожатся, когда чего-то не понимают или когда считают, что наши слова угрожают их образу жизни, той тесной колее, в которую они попали. Они отмахиваются от нас или считают нас странными и даже сумасшедшими.

К этому времени они уже сказали о нас все, что могли, твердили, как мы прекрасны и как ужасны, превозносили и ниспровергали нас так часто, что это стало привычным делом. В каком-то смысле мы оказались вне досягаемости. Мы поднялись выше таблоидов, они до сих пор ищут сенсаций, строчат глупые статейки, но на нас это совершенно не действует. И им по-прежнему не нравится слышать то, что не укладывается в рамки уютной, тихой, безопасной, рутинной жизни, которую ведет большинство.

Всех охватило повальное увлечение «Битлз». Полицейских, промоутеров, лорд-мэров и убийц. «Битлз» были актуальны, о них писали во всем мире, поэтому все пытались погреться в лучах нашей славы, какой бы она ни была. Но мы вовсе не желали, чтобы мы ассоциировались с таким ничтожеством, как Чарльз Мэнсон.

Но еще более оскорбительным я счел то, что Мэнсон вдруг заявил, что длинные волосы, борода и усы — атрибуты типичного убийцы. До тех пор длинные волосы и борода означали только то, что мы не хотим стричься и не бреемся, в крайнем случае ассоциировались с неряшливостью».

Ринго: «Пока мы записывали «Белый альбом», мы снова стали группой, что мне всегда нравилось. Мне нравилось быть членом группы.

Конечно, и у меня бывали минуты сомнений, потому тем летом на некоторое время я расстался с ребятами.

Я уехал потому, что почувствовал, что играю неважно, а еще потому, что остальные трое были по-настоящему счастливы в работе, а я оказался лишним. Я заехал к Джону, который жил в моей квартире на Монтегю-сквер вместе с Йоко с тех пор, как покинул Кенвуд. Я сказал: «Я ухожу из группы, потому что играю плохо, чувствую себя лишним и ненужным, а вы трое по-настоящему близки». И Джон воскликнул: «А я думал, что лишний — это я!»

Тогда я отправился к Полу, постучал к нему в дверь. Я повторил то же самое: «Я ухожу из группы. По-моему, вы трое по-настоящему дружны, а я лишний». И Пол удивился: «А я думал, лишний — это я!»

Съездить к Джорджу я даже не удосужился. Я решил: «Поеду отдыхать», — взял детей и отправился на Сардинию».

Джордж: «Я не помню точно, почему Ринго уехал. Однажды кто-то сказал: „Ринго уехал отдыхать“. А потом мы узнали, что он считал, что мы трое очень близки, а он не вписывается в нашу компанию. Такое иногда случалось. У каждого бывали подобные моменты, всех охватывало раздражение. Я тоже думал: „Ну и какого черта я здесь торчу? Они все такие классные, а мне здесь не место“. И я тоже ушел — во время записи следующего альбома».

Пол: «По-моему, Ринго всегда мучался оттого, что он плохой барабанщик, — потому что ему не случалось солировать. Он терпеть не мог ребят, которые барабанили без устали, пока остальные члены группы уходили выпить чаю или еще что-нибудь. До «Abbey Road» у «Битлз» не было ни одного соло на ударных, и впоследствии другие барабанщики говорили, что им нравится стиль Ринго, хотя в строгом смысле слова он не слишком хороший ударник. Это звучало снисходительно, и, по-моему, мы позволяли им заходить в такой критике слишком далеко.

Я считаю, что он сам, его душа и чувство ритма были огромным вкладом в нашу работу. Я всегда говорю: если есть возможность играть, повернувшись спиной к барабанщику и не следя за ним, это большая удача. Ринго можно было просто объяснить, что мы делаем, и оставить его в покое, и из-за спины всегда слышалась равномерная дробь его барабанов. В целом рок-н-ролл — это чувство и звук. На этот раз нам пришлось убеждать Ринго, что мы считаем его замечательным музыкантом.

Вот как бывает в жизни. Ты просто живешь, куда-то идешь и забываешь сказать такие простые слова: «Знаешь что? По-моему, ты замечательный». Ты не всегда находишь время сказать своему любимому барабанщику, что он и вправду твой любимый барабанщик. Ринго чувствовал себя неуверенно, и он ушел, поэтому мы объяснили ему: «Слушай, дружище, для нас ты — лучший барабанщик в мире». (И я до сих пор так считаю.) Он поблагодарил нас и, думаю, порадовался, услышав это. Мы заказали миллионы цветов и устроили большой праздник в честь его возвращения в студию».

Джон: «Мне нравится, как он стучит. Ринго до сих пор один из лучших барабанщиков, играющих в рок-группах» (72).

Джордж Мартин: «По-моему, все они были слишком мнительными. Когда в отношениях возникает трещина, а атмосфера становится напряженной, как будто ты стал невольным свидетелем ссоры супругов на вечеринке, каждый начинает гадать, не оказывает ли он плохую услугу самим своим присутствием. Думаю, в такой ситуации мы оказались в случае с Ринго. Наверное, он чувствовал себя неловко из-за отстраненности Джона, Йоко и Пола; дух товарищества, к которому они привыкли, исчезал. Наверное, он спрашивал себя: «Может, во всем виноват я?»

Ринго: «На Сардинии я написал песню «Octopus's Garden» («Сад осьминога»). Питер Селлерс предоставил нам свою яхту, мы уплыли в море на день. На ленч мы заказали капитану рыбу с чипсами (потому что мы, ливерпульцы, привыкли к такой еде). Начался ленч, нам подали жареный картофель и еще какую-то еду на тарелке. Он сказал: «Вот ваша рыба с чипсами». — «А это что такое?» — «Кальмар». — «Мы не едим кальмаров. А где треска?» Но мы все-таки попробовали кальмара, и он нам понравился — правда, оказался чуть жестковатым и по вкусу напоминал курятину.

Я остался на палубе вместе с капитаном, мы заговорили об осьминогах. Он рассказал мне, что они живут в пещерках, разыскивают на дне блестящие камешки, консервные банки и бутылки и из них устраивают перед пещеркой что-то вроде сада. Это поразило меня, потому что в то время мне тоже хотелось оказаться на дне моря. А потом было несколько затяжек, гитара — и получился «Octopus's Garden»!

Я отдохнул, отпуск удался отлично. Я знал, что все мы запутались. Дело было не только во мне, разлад начался во всем. Я решительно ушел из группы, я просто не мог больше этого терпеть. Все волшебство исчезло, отношения стали натянутыми. В моей жизни началась черная полоса. Возможно, это была лишь моя мнительность, но я просто чувствовал себя неловко, казался себе лишним в группе. А потом я понял, что все мы чувствовали себя лишними: когда я сказал это вслух, это поняли все.

Я получил телеграмму: «Ты — лучший рок-н-ролльный барабанщик в мире. Возвращайся домой, мы любим тебя». И я вернулся. Всем нам была нужна эта маленькая встряска. Появившись на студии, я обнаружил, что Джордж завалил ее всю цветами, Цветы были повсюду. Я успокоился, мы пережили кризис, и все изменилось к лучшему. А потом, вышел «Белый альбом», мы покинули студию и отправились в маленькую комнату, где все были вместе и как следует отдохнули.

В июне Джордж уехал в Калифорнию снимать какой-то фильм вместе с Рави Шанкаром, и мы с Морин отправились с ним. Мы всегда ездили повсюду вместе. Если кто-нибудь куда-нибудь собирался, он брал с собой еще кого-то — обычно мы везде ездили с кем-нибудь на пару. С Полом мы отдыхали на Виргинских островах, с Джоном — на Тринидаде. Каждый раз мы отправлялись отдыхать с кем-нибудь еще. Вот как мы были близки.

Мы приехали в Пеббл-Бич, поселились там, и это было замечательно. Мы побывали в Есалене и увидели все, ради чего ехали, — свободную любовь и потрясающие идеи. Там часто бывали Алан Уоттс и люди вроде него. А потом Джордж съездил в Сан-Франциско. Он даже пригласил к нам «ангелов ада» — вот сколько любви было вокруг».

Джордж: «Однажды утром Дерек позвонил из таможенного и акцизного управления и сказал: «Нет ли тут ошибки? К нам прибыли семнадцать „харлей-дэвидсонов“, за которые мы должны заплатить пошлину». Я предупредил «Эппл» об этом заранее, потому что в Нью-Йорке один парень сказал: «Когда-нибудь мы приедем в Англию, так что ждите». И я подумал: «Только этого нам не хватало!»

И вот этот день настал. «Ангелы ада» прибыли из Сан-Франциско вместе со своими «харлей-дэвидсонами», прошли контроль в аэропорту Хитроу и направились прямо на Сэвил-Роу, 3. Я быстро разослал всем сообщения: «Будьте осторожны, не раздражайте их. Занимайтесь обычными делами и будьте с ними вежливы. Помните, они могут вас убить». Я пошутил, но они и вправду были способны убить».

Нил Аспиналл: «Джордж сказал: «Когда будете в Англии, загляните к нам», — или что-то вроде этого. И через пару месяцев мотоциклисты подъехали к офису на Сэвил-Роу и заявили: «Нас пригласил Джордж». В конце концов они поселились в офисе «Эппл», наводя на всех ужас.

Мы устроили для «ангелов ада» рождественскую вечеринку. Помню, все проголодались, и наконец четверо человек внесли на подносе огромную индейку. От двери до стола, куда хотели поставить поднос, было десять ярдов, но преодолеть их так и не удалось.

«Ангелы ада» завопили, и вдруг все перемешалось: руки, ноги, туловища. К тому времени, как поднос поставили на стол, он был уже пуст. Они рвали индейку на части, топча тех, кто помоложе, чтобы добраться до нее. Ничего подобного я в жизни не видел».

Ринго: «Они испортили весь праздник, мы не могли отделаться от них. Они не желали уезжать, нам пришлось выпроваживать их с помощью полиции. Это было отвратительно, все до смерти перепугались. Рождественская вечеринка не удалась».

Джордж: «Джон и Йоко нарядились Санта-Клаусами. Я не приехал, потому что знал, что там что-нибудь случится. Я только слышал, что вечеринка не удалась и что была драка».

Нил Аспиналл: «Их попросили покинуть „Эппл“. Я сам попросил их, но они ответили в духе хиппи: „Не ты нас пригласил, не тебе и прогонять“. Другими словами, поскольку их пригласил Джордж, то он и должен был попросить их уехать. По-моему, Джордж сделал это очень ловко. Не помню, что именно он сказал: „да“ или „нет“, „инь“ или „янь“, „заходите“ или „вон“, „останьтесь“ или „уходите“ — но они поняли и сказали: „Ну, если ты настаиваешь, Джордж, то конечно“. И уехали».

Дерек Тейлор: «По сути дела, Джордж сам пригласил «ангелов ада» в «Эппл», если они когда-нибудь приедут в Англию. Но вместе с ними приехали и многие другие. Бездомная семья из Калифорнии явилась в офис и в буквальном смысле слова поселилась в одном из кабинетов — мать, отец и несколько детей, а «ангелы ада» из Сан-Франциско расхаживали по всему зданию.

Приехал и Кен Кизи, который позаимствовал у нас пишущую машинку и магнитофон и по утрам устраивал поэтические чтения в моем кабинете. Приехав как-то на работу, я обнаружил, что «ангелы ада» расселись на полу, почесываясь, пуская газы и повторяя: «Эй, Кен, прочти-ка нам еще что-нибудь, старина!» Они собрались в моем кабинете послушать таких великих людей, как Билли Тамблвид или Фриско Пит (последний должен быть известен американским читателям), и многих других».