"Демоны" - читать интересную книгу автора (Ширли Джон)6Я бы поставил что угодно на то, что Мендель – который несколько лет назад бок о бок с Ньерцей участвовал в спасении десятков тысяч африканских беженцев от племенного геноцида, который выглядел неколебимым и сосредоточенным перед лицом безжалостного нашествия неисчислимых полчищ неуязвимых с виду сверхъестественных хищников, – что этот человек не может быть поколеблен, не может быть Устрашен. Однако на следующее утро, когда он принес нам отчет переводческих программ и результаты обработки данных по промышленным авариям, он выглядел бледным и лишенным присутствия духа. До его прихода мы сидели в ожидании вокруг столиков в кафетерии, прихлебывая отвратительный кофе. Мне до смерти осточертело это место, но я боялся уходить отсюда, поскольку здесь мы иногда получали вести из внешнего мира: очевидно, демоны двигались фронтом по окружающим землям, и те, кто выжил и остался в тылу этой волны, на какое-то время оказались в безопасности – до следующего рейда демонов по этой территории. Люди уже начали адаптироваться, вырабатывать стратегии выживания, сохранения какого-то подобия жизни рядом с демонами, за их спиной, и пока длились Затишья, находя утешение в правительственных заявлениях о ведущихся исследованиях, об экспериментальных переселениях людей в менее опасные области – которые вскоре тоже начинали кишеть демонами. Происходили стычки и порою даже перестрелки между потоками беженцев и людьми, расположившимися в местах, которые могли более-менее считаться убежищем; потом были созданы лагеря для беженцев. Фрагментарная связь доносила до нас обвиняющие репортажи (из тех мест, где еще оставались неповрежденные кабели), что экспериментальные правительственные бригады предпринимают попытки приносить демонам жертвы, как и предлагал Шеппард, используя для этого приговоренных к пожизненному заключению преступников, добровольцев, а также людей с неопределенным статусом – и даже, согласно некоторым репортажам, бездомных детей. Демоны, по слухам, жертвы принимали, но не давали ничего взамен. Были официальные опровержения, отрицавшие что-либо подобное. Как бы то ни было, бойня продолжалась; культы возникали и распадались; отряды гражданской милиции формировались и распадались; солдаты Национальной Гвардии бродили повсюду, как фанатически организованными отрядами, так и анархическими кучками. Сидя в нашей подземной берлоге, я прихлебывал мерзкий кофе, время от времени искоса поглядывая то на Ньерцу, то на Мелиссу. Хотя они и не держались за руки, я подумал, ощутив болезненный укол: «Они любовники. Она принадлежит ему». И я сказал себе: «Он великий человек; он заслуживает ее. Я – не заслуживаю». Это не помогло. Именно в этот момент вошел Мендель, неся стопку распечаток. Он положил их дрожащими руками перед Пейменцем, который тоже был удивлен состоянием Менделя. – Вы вполне хорошо себя чувствуете, монсиньор Мендель? – спросил Пейменц. Это был первый и последний раз, когда я слышал, чтобы его назвали монсиньором, и это было для меня новостью. – Я… я видел кое-что… небольшое персональное предвидение… как все закончится для меня в этом воплощении, и это… это не та вещь, которую мне хотелось бы обсуждать. Но у нас и без того достаточно предметов для разговора: речь демона, которую вы записали с телевизора, оказалась на языке, связанном одновременно с протошумерским и с древнейшим языком, который ассоциируется с Египтом. – Он заглянул в свои заметки и продолжал: – Она переводится, в той мере, в какой вообще переводима, следующим образом: «Наконец настало время долгожданного пиршества; овцы приведены к… – возможный перевод -… храму, и бойня… – дальше неясно. – Сколь щедро текут… – возможный перевод -… канавы, они текут нефритами и алмазами. Круг смыкается; круг, для которого этот мир был создан… – непереводимо, -… держитесь моего… – непереводимо. – Наш пост подошел к концу… Сколь поразительны их притязания, как эти… – неразборчиво, -… выкатывают глаза, как они… – возможный перевод -… блеют и пытаются встать на задние ноги, подобно людям… Сколь немногочисленны люди – или, иначе, «истинное человечество», – и сколь… – возможный перевод -… преходящи… Придите же, соратники и собратья, и…» – дальше непереводимо. Мендель отложил текст в сторону, медленно и глубоко вздохнул и посмотрел на остальных. – Этот разговор о круге, который смыкается – очевидно, все это было заранее предопределено, спланировано… Ньерца заметно вздрогнул. – Возможно, это просто… демоническое высокомерие. – Могло быть и так, что они заранее знали, что кто-нибудь переведет это, и хотели деморализовать нас, – сказал Пейменц. – Может быть, – сказал Мендель. – Но глубоко в Душе я чувствую ужас, какого не чувствовал прежде… – Как там было у Диккенса? – сказала Мелисса. – Что-то вроде: «Тени ли это того, что будет, – или того, что может случиться, если пути к будущему не будут изменены…» [24] Мендель ласково улыбнулся ей. – А знаете, моя милая, я верю, что иногда нечто говорит вашими устами – нечто драгоценное. Мелисса посмотрела на него с неподдельным удивлением. – Ну конечно – Диккенс, – промолвила она. Пейменц, взглянув на Менделя, покачал головой. – Не стоит пока что об этом говорить. Ладно, а что там насчет промышленных аварий? Мендель кивнул: – Похоже, что не так давно около двух или трех тысяч человек, как мужчин, так и женщин, связанных с промышленностью, – в особенности химической и нефтяной промышленностью, – попросту… исчезли. Собственно, они пропали вечером накануне вторжения демонов. И, друзья мои, каждый из них был руководителем или ведущим специалистом, связанным с компанией, ответственной либо за серьезную промышленную аварию, либо за значительный «раковый коридор»; на территориях, прилегающих к фабрикам каждой из этих компаний, были зарегистрированы многочисленные случаи смертей и тяжелых заболеваний, которые неизменно покрывались, или «заминались» – так, кажется, это называется? – этими, как их… вращающимися докторами? – Спин-докторами [25], – пробормотал я. – Скажите, а Круг Осознающих… есть ли такие, кто… кто обладает осознанием или какими-то силами, эзотерическими силами… и противостоит Кругу? – Да. Вполне можно быть осознающим и при этом… ущербным; осознавать не обязательно значит быть хорошим человеком, – сказал Мендель. – Существует лишь очень немного таких людей – какая-то горсточка. Но ведь и в Круге всего двадцать три человека – всего лишь двадцать три – Двадцать три человека! – Закрой рот, Айра, – сказал Пейменц. – Ты выглядишь нелепо. – Но… откуда вы можете знать, что их всего двадцать три? – Мы знаем, – просто сказал Мендель. – Что же до этих ущербных – темных магов, – то они могут манипулировать сотнями других, используя определенные способности, которые приходят к подобным людям, когда они становятся частично осознающими, – телепатию, контроль психики и тому подобное. Понимаете ли, у них свои цели, но они не то чтобы специально Пейменц печально проговорил: – Некоторые люди представляют собой апофеоз себялюбия, а называют это экзальтацией. Мендель кивнул. – Что же до… – Он осекся, посмотрел на потолок и нахмурился. Поежившись, он застегнул верхние пуговицы своей рубашки, хотя было вполне тепло. – Как-то там наши коты, папа? – внезапно произнесла Мелисса. «Несколько неуместно, но вполне в духе Мелиссы», – подумал я. Вот за такие вопросы я и любил ее, хоть и не мог бы сказать почему. Ньерца посмотрел на нее, подняв брови. – Коты? – переспросил он. Она ответила ему сердитым взглядом, зная, о чем он думает. – Да. Коты. Я понимаю – мир пожирают заживо, люди гибнут, а я беспокоюсь о котах. Такая уж я. Мне необходимо знать, что с ними все в порядке. – У них есть вода и сухой корм, дорогая, – сказал Пейменц, похлопав ее по руке. Мендель, хмурясь, вновь посмотрел на потолок, затем в направлении конференц-зала, где мы видели демонов. Ньерца, тихо хмыкнув, сказал: – Что ж, это так по-американски – беспокоиться о котах в подобную минуту. Я посмотрел на Ньерцу и с внезапной вспышкой злорадного торжества подумал: «Очевидно, быть „пробужденным" не обязательно значит быть человеком постоянно сострадательным, чутким. Совершенным. И это не избавляет от похоти». Ньерца посмотрел на меня. У меня появилось неприятное ощущение, что он прочел мои мысли. Я отвел взгляд. – Вы полностью правы, – сказал Мендель, мягко улыбаясь мне. Мендель! Не Ньерца. – Мы несовершенны, даже когда… даже в этом случае. Мелисса взглянула на Менделя, затем на меня. – Но Айра ведь ничего не сказал… или сказал? Внезапно Мендель поднял голову и, казалось, понюхал воздух. Он взглянул на Ньерцу и оба посмотрели на потолок. Затем в коридор. – Отсрочка подходит к концу, – сказал Мендель. – Вот как? – Пейменц побледнел под своей бородой. – Меня всегда удивляло… – О чем вы все Я инстинктивно потянулся к ней и взял за руку; она позволила мне это. Ее ладонь раскрылась в моей, как цветок. Она посмотрела на Ньерцу, потом на меня. – Мы можем пойти куда-нибудь… и поговорить, Айра? И тут начались вопли сверху. Комната сотряслась; трубы задребезжали от подземного грохота; штукатурка брызнула, а затем хлынула дождем, как мука с сита. Ньерца, крича, кинулся к охранникам-полицейским. Вытаскивая на ходу пистолеты, полицейские поспешили в коридор, который под небольшим уклоном вел к лестнице на верхний этаж. Мендель выскользнул из нашей комнаты в соседнюю, где спал этой ночью – чтобы спрятаться? Потом по комнате прокатилась волна зловония, словно от какого-то гигантского пресмыкающегося; запах, наполненный осязаемой вонью, которая, казалось, оседала внутри ноздрей и в полости рта вязкой массой – словно гнилостный осадок, остающийся на пальцах после того, как потрогал змею. Ньерца, стоя в дверях, пытался загнать нас обратно в комнату, когда что-то скатилось по наклонному полу коридора, остановившись у самых наших ног, какой-то покрытый шерстью шар: это была оторванная голова одного из охранников. Затем, несколькими секундами позже, скатилась еще одна, ударившись в первую с деревянным стуком. Кто-то завопил – думаю, это был я, а не Мелисса, – а потом демоны, которых мы видели в конференц-зале наверху, оказались перед нами: Зубач и позади него огромная изогнутая туша Шланга. Помню, что я подумал: «Стоило только всему начать приобретать какой-то смысл, и вот хаос вновь приходит за мной». Я потянул Мелиссу назад – ее ослабевшие колени подгибались, затрудняя мне задачу; мне очень хотелось, чтобы Мендель был здесь, чтобы он все объяснил, вновь сделал вещи осмысленными. И тут, словно я вызвал его каким-то заклинанием, в комнату вошел Мендель. Вначале он показался мне символом нелепости – он переоделся, в его руке сверкал серебристый меч. Он снял пиджак; поверх его рубашки была какая-то накидка, одновременно бывшая чем-то вроде знамени – это был плащ, какой в старину носили рыцари поверх лат. Спереди и сзади на нем был изображен красный христианский крест на белом фоне. – Шланг был слишком велик для нашей комнаты, но каким-то образом все же просочился внутрь, как лава, вслед за Зубачом, который стоял в элегантной позе, поигрывая своими гениталиями, как цепочкой для ключей. – Потрясающе! Да еще и с мечом! Мне почти жаль, что ты не можешь убить меня, как святой – как там его звали? – святой Кто-то там. Вопрос был адресован Пейменцу, который бормотал что-то, что могло быть заклинанием, а могло быть молитвой, на языке, похожем на древнееврейский. – Его звали святой Георгий, – сказал Мендель и кинулся к Зубачу, крича: – За святого Георгия! За Царя Иисуса! За Царя! Я услышал, как Зубач пробормотал: – Ох, ради Христа! Затем просвистел меч, рассекая демона до самого паха; это был могучий удар, достойный тех, что описывались в артуровских сагах – вот только рана тут же закрылась вслед за мечом. Заживляя рану, демон печально, почти разочарованно улыбнулся. Он схватил Менделя за запястье и сжал, дробя кости, заставив его упасть на колени от боли. – Бегите, идиоты! – крикнул Мендель, в то время как Зубач свободной рукой отнял у него рукоять меча и небрежно вытащил клинок из собственного брюха, словно из ножен. Пейменц шагнул к демонам, возвышая голос, читавший заклинания, и поднимая руку. Зубач расхохотался ему в лицо; потом, не обращая на него внимания, он с мечом в руке повернулся к Менделю и принялся потрошить его, как цыпленка. Пейменц заговорил еще громче и подошел к Зубачу уже вплотную, когда Мелисса вскрикнула: «Папа, нет!» – и я напрягся изо всех сил, чтобы удержать ее, когда она рванулась к нему. Ньерца, сделав шаг, ударил Пейменца по затылку, так что у того подогнулись колени. – Вы должны позаботиться о девушке и Золоте в Чаше, Израэль! – крикнул Пейменцу Ньерца, оттаскивая его на несколько шагов назад. Потом он поднял Пейменца и толкнул его в сторону – как раз в тот момент, когда левиафанский хвост дымящегося, сочащегося черной слизью Шланга, поднявшись, обрушился на него. Ньерца увернулся, получив скользящий удар, от которого волчком отлетел прочь от демона и врезался в стену, оглушенный, но невредимый. Зубач разрубил Менделя пополам; кровь хлынула на пол, разливаясь озером. Тело Менделя содрогалось, но его глаза были пусты – он был мертв или в шоке. Зубач, казалось, что-то искал у него во внутренностях – руками, мечом, ртом, все более и более отчаянно роясь в его хлюпающих останках. – Где она? Где?! Его полный ярости голос отдавался у меня в голове. – Искорка! Где она?! Потом он принялся бушевать; он говорил на языке, который мы назвали тартараном – языке демонов. Однако основной смысл был ясен: гнев, ни к чему не приведшие поиски, обманутый голод. Зубач отступил назад от тела и испустил рев. И тут, словно Зубач поручил ему выразить свое разочарование, Шланг поднял хвост и обрушил его на тело Менделя, так что кости бело-розовыми концами прорвали кожу, а зубы брызнули из раздробленной челюсти. Мелисса покачнулась, ее рот раскрылся. Она зарыдала. Мне хотелось последовать ее примеру. Зубач сделал шаг в нашем направлении. Пейменц заслонил нас с Мелиссой своим телом. Ньерца поднялся на ноги. Внезапно Мендель опять оказался рядом, невредимый и, по всей видимости, живой, такой, каким мы видели его в последний раз. Но я каким-то образом знал: то, что я вижу, – не его тело. – Вот искорка, которую ты ищешь, – произнес он, хотя рот его не раскрывался. Зубач повернулся к нему и полоснул по нему загнутыми когтями, прошедшими сквозь Менделя, как сквозь голограмму. Мендель слегка улыбнулся. – Ты не причинишь мне вреда таким образом, – сказал он. – То, что ты зовешь «моей искоркой», – это пламя, и оно пылает в мире Всех Солнц, где ты не сможешь до него добраться. Мендель повернулся к Ньерце. – Используйте Золото как щит, – сказал он ему. А потом Мендель исчез. Это не было похоже на то, как если бы он угас, – скорее это напоминало ускользнувшее воспоминание. Зубач проревел: – Одна искорка ускользнула, но эти остались, взывая к тому, кто их унаследует! Так получите же мою страховку – только одна выплата! Живите вечно у меня внутри и не задерживайте плату! Наша организация осуществляет полный комплекс обслуживания! С этими словами он шагнул к нам. – Должен быть какой-то выход! – сказал я, отступая назад и таща за собой Мелиссу. Ньерца покачал головой. – Они будут преследовать нас. Единственный выход – это прорываться насквозь. С этими словами он взял Мелиссу за запястье, вытащив ее перед собой. И толкнул навстречу демонам. Я что-то закричал – уж не знаю что – и побежал вслед за ней, чтобы оттащить ее, в то время как Зубач распахнул свою огромную пасть, намереваясь откусить ей голову; потом я почувствовал, что Пейменц и Ньерца держат меня, схватив каждый за одну руку. Мелисса закрыла лицо руками… Зубач шагнул к ней… А затем возникло сияние. Нет – сверкание, вспышка прямо перед Мелиссой, исходившая из области ее грудины. Теперь я видел это сверкание – медленно вращающийся шар, состоящий из искр, каждая длиной в мою руку, который, появившись, начал разрастаться, пока не достиг величины бушеля [26]; огромный вращающийся шар, искрящийся золотым, и фиолетовым, и электрически-голубым, с преобладанием золота; он издавал резкий звук, настолько высокий, что его едва можно было слышать, и однако отдававшийся у меня во всех сочленениях. Медленно поворачиваясь, сфера, состоявшая из немеркнущих искр, висела в воздухе между Мелиссой, пребывавшей в трансе, и Зубачом… Который протянул к ней руку… И тут же отпрянул. Демон всхлипывал настолько жалостно, что мне захотелось сказать: «Ну, ну, будет…» Вращающийся искрящийся шар двинулся к демону, увлекая за собой Мелиссу, двигавшуюся словно во сне. Зубач, завопив что-то на своем языке, принялся взбираться, цепляясь когтями, по дымящемуся черному туловищу Шланга, словно ища у того защиты, а затем слез с другой стороны от Мелиссы. Спотыкаясь, мы последовали за ней; огромный вздрагивающий, дымящийся, покрытый многочисленными ртами, черный, как у угря, бок Шланга по-прежнему загораживал нам проход, но тут Шланг растекся на две половины – нечто вроде макроскопического митоза [27], – одна половина отвалилась направо, другая налево, как Красное море в истории с Моисеем. Между трепещущими половинами тела чудовища раскрылся свободный проход, и мы поспешили туда, сквозь их маслянистую вонь, по наклонному коридору, мимо обезглавленных тел и вверх по лестнице. Обернувшись, я увидел, как Шланг вновь стекается воедино за нашими спинами; он собрался было последовать за нами, но Зубач крикнул ему что-то на тартаране, и он остался сзади. – Сюда, – сказал Ньерца. – Нам нужно попасть к вертолету. Я посмотрел на Мелиссу: раскаленный шар исчез, вернувшись в ее тело. Она глядела в пространство, слушая со слезами на глазах то, что шептал ей Пейменц. – Хорошо, – сказал я. – Вертолет. Отлично. Я совсем не прочь. Разумеется. Давайте пойдем к вертолету. Пейменц, держа Мелиссу в объятиях, сидел на заднем сиденье вертолета; я уселся спереди, сразу за пилотским креслом. Пилотом был суровый сутулый седовласый негр в полувоенной форме без знаков различия по имени Мимбала, о котором Ньерца сказал, что он когда-то был начальником штаба армии в какой-то африканской стране. Мимбала запустил мотор и, оставив его работать вхолостую, сам отошел в сторону посовещаться с сухопарым белым из ФАА [28] – тот пытался выработать какую-то стратегию для безопасного полета среди плавающих по воздуху Пауков и мечущихся Крокодианов. Мы видели их с крыши – все небо было усеяно их черными точками, как когда-то самолетами. Лопасти нашего вертолета вращались настолько лениво, что я мог бы повиснуть на них и прокатиться по кругу, как ребенок на карусели; и у меня было мгновенное побуждение именно так и поступить – сделать что-нибудь бессмысленное, учинить какую-нибудь шалость, что угодно, лишь бы отделаться от этой черноты, сгущавшейся в наших сердцах, как сила тяготения наваливается на астронавта, который начинает понимать, что его шаттл никогда не выйдет на орбиту. Подобно этому астронавту мне отчаянно хотелось в небеса. Больше для того, чтобы найти своему уму какое-нибудь занятие, я принялся расспрашивать Ньерцу. – Скажите, эта штука, которая вышла из нее – которая отпугнула демонов и спасла нас, – это и было то Золото в Чаше, о котором говорил Мендель? – Да. Необходимо человеческое существо, чтобы служить Чашей, хранилищем – на какое-то время. Мы поместили его в Мелиссу. – Это и есть… вы это и делали с ней прошлой ночью? – спросил я, наклонившись вперед так, чтобы Мелисса не услышала, и понижая голос, насколько это было возможно в гудении работавшего на холостых оборотах мотора и шуме лопастей. Нахмурившись, он озадаченно посмотрел на меня. – Нет. Это было… просто то, что бывает между мужчиной и женщиной. Это произошло, можно сказать, спонтанно. – Не ритуал? – Нет. Совершенно естественная вещь. Он выглянул из окна и сделал знак пилоту. Мимбала поднял руку ладонью вперед, что означало: «Подождите еще минуточку». Ньерца, вздохнув, снова повернулся ко мне. – Мне будет не хватать физического присутствия Менделя подле меня. Чаша… Золото… это и есть то, что демоны называют искорками – сила существования многих жизней, объединенная сейчас ради единой цели. Они медитируют вместе, и это объединяет их. Они… в некоторых культурах их называют бодхисаттвами – пробужденными, которые вернулись, чтобы помогать нам. Когда мы поняли, что надвигается катастрофа – хотя и не знали, какую форму она примет, – мы посоветовались с этими существами, с этими Возвышенными Мастерами, и попросили их помощи в наиболее могущественном виде: в виде Золота в Чаше. Однако для того чтобы сохранять с ним связь, требовалось держать его в одном месте и под защитой. Несколько лет назад Мелисса была избрана, чтобы стать носителем, Чашей. – Она знала об этом? – Она ничего не знала. Мне неловко об этом говорить, но это было сделано без ее ведома, пока она спала. Но ее отец все знал и помогал. Это не причинило ей вреда и было совершенно безболезненно. – Несколько лет назад… Я вспомнил это. Мелисса была в депрессии, ходила мрачная, углубившись в тяжелые раздумья. Писала безрадостные стихи вроде тех, которыми дразнил ее демон. А потом она переменилась – чуть ли не за одну ночь. Стала более сбалансированной, более уверенной в себе, оптимистичной. – Это… Золото… оно теперь овладело ею? – Нисколько. Просто она носит его в себе, внутри себя. Но некоторое влияние на нее оно, без сомнения, оказало. Его излучение должно было ощущаться, хотя оно и старалось держаться в тайне, глубоко внутри. Возможно, демон пытался извлечь из нее Золото, когда цитировал ее песню – песню из тех времен, когда ею правило, можно сказать, тихое отчаяние – именно та вещь, которая в некоторых людях открывает дверь демоническому. Я подумал, что должен испытывать гнев из-за того, что Мелиссу использовали подобным образом. Но с другой стороны, Золото, по всей видимости, только помогло ей; кроме того, сегодня оно спасло жизнь нам всем. – И что, демоны не могут причинить ей никакого вреда, пока Золото находится в ней? – Со временем они, разумеется, могут создать собственную темную сферу и настичь ее – уничтожить Чашу, чтобы уничтожить Золото, – используя собственные слитые воедино темные сущности, чтобы добраться до нее. Или они могут использовать других людей, чтобы напасть на нее. Но это, как вы понимаете, требует времени. Сколько именно времени – мы можем только предполагать. Месяц или, возможно, полтора месяца – так говорил мне Мендель… Ага, вот и Мимбала! Мимбала наконец вернулся к вертолету и принялся щелкать переключателями и двигать рычагами; машина затряслась, лопасти завертелись все быстрее и быстрее, мир вокруг накренился, и мы косо взмыли в воздух. Мы здесь одни, я и Мелисса, в промозглой, темной квартире профессора – наедине с беспокойными котами и потухшими лавовыми лампами. Впрочем, Мелисса никогда не бывает одна, даже когда я выхожу в соседнюю комнату. Золото всегда с ней, хотя и невидимое. Оно молчаливо и прозрачно; и в то же время оно поет и сверкает. Вчера я закончил писать предшествующие строки. Да, действительно – к чему только не привыкает человек! Мы здесь уже несколько недель, с тех пор как пилот высадил нас на крыше этого здания. – Там есть консервы и вода, в задней кладовой; они там навалены от пола до потолка, – прокричал нам Пейменц сквозь шум мотора. – Как видите, мои предсказания заставили сделать запасы; хорошо, что хоть я принимал их всерьез! Можете теперь петь осанну, восхваляя мое предвидение! – Он ухмыльнулся; он пытался облегчить нам расставание. – Папа, останься с нами! – крикнула Мелисса. – Или возьми нас с собой! Рев мотора усилился. – Нужно принять меры… Сюда они не придут… Я должен лететь с Ньерцей… События определяются… сочетанием различных… очевидные… – Что-то очевидное. Может быть, «последствия»? – Мы хотим попробовать найти, где… – Дальнейшего я не расслышал. Они оторвались от земли, а он все кричал: – Мы свяжемся с вами при первой возможности! Айра, ты в безопасности, пока рядом с ней! Не очень лестно для моего мужского тщеславия, но так оно и есть: Мелисса обеспечивает мою безопасность. Я не выхожу наружу, потому что меня могут убить; Мелисса не выходит наружу, потому что не хочет видеть, как убивают других. Кроме того, ее может захватить шайка каких-нибудь хулиганов – использовать и убить, как они поступили со многими другими. Пауки покинули балкон уже некоторое время назад. Но столбы черного дыма по-прежнему то здесь, то там перечеркивают заоконную панораму города. Порой приходит уныние, подобно волку, рыщущему за границей света возле костра, и тогда я подбрасываю в огонь любое топливо, какое могу найти. Первые несколько дней мы в основном спали – она в своей комнате, я в гостиной на диване, где мог присматривать за входной дверью и делать вид, что занят важным делом: охраняю ее. Мы избывали дремотой всеподавляющее эмоциональное истощение, впитывая в себя в беспокойных снах и оцепенелом, подавленном бодрствовании все, что мы видели. Появление демонов, поездка по городу, Зубач, внезапная вспышка секса, перестройка всех наших понятий, жестокое убийство Менделя и его триумф, откровение Золота в Чаше… Золото, живой водоворот пылающего духа, обладавший Мелиссой, однако не овладевавший ею; Золото, которое словно бы пело где-то на заднем плане, неслышимое, но ощущаемое теми органами наших чувств, которые обычно находятся в дремлющем состоянии. К чему только не привыкает человек… Люди умудрились наладить режим даже в Дахау; они находят способы выживать психологически – что гораздо труднее, чем выжить физически. В Камбодже, во времена Красных Кхмеров, люди сумели адаптироваться к навязанному им безумному проекту антиинтеллектуальной аграрной утопии – утопии, основанной на массовых убийствах и разрушении идеалов и здравого смысла. Множество людей, после того как на их глазах забили, как скот, тех, кого они любили, были вывезены из городов на фермы; их заставляли работать по четырнадцать часов в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году; забыть свою древнюю культуру, свою музыку, свои традиции, все до последнего из их верований; носить черные пижамы и ничего больше; быть рабами бредовой программы преобразования общества. И они адаптировались; они выжили. В мир вторглись демоны – и люди вновь находят способы приспособиться, привыкнуть к этому ужасу. Не хуже ли это, говоря по чести, чем Поля Смерти? Но часто я ощущал тоску по обыденности, царившей до прихода демонов, по той самой банальности существования, на которую прежде временами сетовал. По бессмысленной, детской вездесущности масс-медиа и потребительской психологии; по желанной суете, вызванной необходимостью иметь дело с дорожным движением, и постельным бельем, и счетами за телефон. Каким облегчением может быть настоящая обыденность… Мы проводили время как могли, заключив соглашение, во имя сохранения здравого рассудка, оставить телевизор с аккумулятором в стенном шкафу и слушать новости по радио не чаще одного раза в день. Через две недели Мелисса попросила меня слушать одного, без нее. Она проводила время в медитациях, зачастую бормоча что-то на языке, которого не могла знать, а также читая и лихорадочно что-то строча в своем дневнике. Она побуждала меня рисовать, используя любые материалы, какие могли найтись под рукой. Я ощущал скованность, мое искусство свернулось клубком у меня внутри, и мне не хотелось выпускать его наружу, давать ему выражение. Однако она мягко подталкивала меня и подолгу размышляла над моими рисунками, выполненными пером и чернилами – совершенно не подходящими для рисования пером и чернилами. Иногда, когда я рисовал, мне казалось, что я вижу внутренним взором пентаграмму, распростертую над городом, которого я не мог узнать. Я воспроизвел город в виде упрощенной карты, на которой линии улиц переплетались с герметическими символами и мифологическими фигурами. Однажды ночью мы сидели по разные стороны гостиной при свете ламп, работавших на батарейках, пытаясь не слышать доносившихся снаружи криков, стрельбы, сирен и, откуда-то издалека, мощного Она попросила меня почитать ей – все что угодно, на мой выбор. Сознательно или бессознательно я выбрал суфийского поэта Руми. Читая, я время от времени поднимал на нее глаза. Она сидела, свернувшись клубочком, в мягком кресле; во впадинах ее тела угнездились двое котов; на ней было темно-лиловое сари. Ее босые ноги лежали на подлокотнике, одной рукой она теребила серебряное кольцо на большом пальце ноги, глаза скрывала волна волос. У меня заныло сердце. Любящий ставит на карту все, и самого себя - Круг вокруг нуля! Он отрезает И выбрасывает все это прочь. Это за пределами всех религий. Любящие не требуют от Бога доказательств Или писаний; они не стучатся в дверь, Чтобы спросить, та ли это улица. Они просто бегут… Почувствовав, что она смотрит на меня, я поднял глаза, и наши взгляды встретились. Ее взгляд показался мне открытым, как никогда раньше. Я обнаружил, что откладываю книгу в сторону и иду к ней через комнату, наклоняюсь, чтобы поцеловать ее. Она подняла голову, отвечая на поцелуй, и подвинулась в просторном кресле, чтобы я мог втиснуться рядом с ней; коты раздраженно попрыгали на пол и ушмыгнули прочь. Мелисса осторожно передвинулась на мои колени, и я обнял ее. Мы поцеловались более глубоко. Мои руки скользнули к ее бедрам, и она позволила им начать исследования вверх от этого места… Внезапно я остановился и опустил взгляд на свои руки. Словно бы какая-то холодная костлявая длань схватила меня за запястье, удерживая его, хотя я ничего не видел. Ничего – если не считать голубовато-золотого искрения, пульсирующего мерцания, никогда не заявлявшего о себе до этих пор. Действительно ли я видел его? Скорее я каким-то образом ощутил его и соответствующим образом подстроил часть своего мозга, отвечавшую за визуальное восприятие. Она тоже почувствовала это и, слегка побледнев, подняла на меня глаза. – Они… – Они не хотят, чтобы я делал это. Я не… пока они там, это может только… кто-то вроде… – Мне было больно произносить это. -… Кто-то вроде Ньерцы… – Я убрал руку с ее бедра, и невидимая хватка исчезла с моего запястья. Это было так… законно. Так неизбежно. Мы не пытались спорить. Она положила голову мне на плечо. – Для этого еще придет время. – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь стать… – Это тоже возможно, но я другое имела в виду. Они не всегда будут со мной. Во всяком случае, не таким образом, как сейчас. – Если мы останемся живы. – Да. Если мы останемся живы. – Но тогда ты будешь принадлежать Ньерце. Мгновение помолчав, она сказала: – Нет, не думаю. Он… великий человек. Но хотя он и знает, что это неправильно, для него трудно думать о женщине как о равной ему. Даже когда мы близки, я не нахожусь рядом с ним. И еще… у меня было такое чувство, когда он… когда он был во мне, – что он говорит с ними… словно я для него – что-то вроде телефонной будки. Впрочем, мне было все равно. Это для меня большая честь, но… – А они – они говорят с тобой? Внутри? – Нет. То есть – и да и нет. Они скрывают свой свет, чтобы меня не ослепило. Иногда мне кажется, что я чувствую… такое ощущение, словно бы они что-то говорят… но слов я не слышу. – Говорят? – Я не знаю, как выразить это словами. Больше мы той ночью не разговаривали, и вскоре она отправилась спать. Я не делал других попыток. Однако время от времени она брала меня за руку, или я брал ее, и мы просто держались за руки, а порой она прижималась ко мне, и я обнимал ее, и мы тихо стояли, обнявшись, посреди комнаты. Полиция в нашем районе действует до сих пор, хотя и словно бы украдкой. Большей частью они гоняются за бандами хулиганов и пытаются разгонять демонстрации, поскольку демонстрациям всегда сопутствуют смерти – или следуют за ними. Процессии демонстрантов извиваются по улицам, их участники лязгают крышками от мусорных баков, гремят пустыми бутылками, что-то поют, многие из них обнажены и причудливой ярко раскрашены специальными красками для тела. Как это началось, по-видимому, никто не знает наверняка. Демонстрации углубляются в районы, где рыщут демоны, словно заигрывая с ними, призывая их. Очевидно – по крайней мере так я слышал по радио, – подобным образом предлагая себя в совокупности, участвующие индивиды рассчитывают, что у них будет больше шансов остаться в живых: выбирай любого из нас, только не меня. Я наблюдал в бинокль (один окуляр был совсем мутным), как одна из таких спонтанных демонстраций, состоящих из полубезумных людей, с лязгом, и грохотом, и песнопениями с эллиптическим ритмом вылилась на площадь перед зданием, где находилась наша квартира. Я видел, как откуда-то с неба на них спланировала Тряпка, словно оторвавшийся от ветки мокрый осенний лист; вскоре она уже катилась по земле как перекати-поле – но катилась не куда попало. Она искала жертву и нашла ее, навалившись на одного из демонстрантов. Демоны, в просторечии называемые Тряпками, похожи на ворсистые, покрытые пятнами серые с синим махровые полотенца, смятые в комок около десяти футов [29] в диаметре, способный частично разворачиваться, захватывая свою жертву. Тряпка, подскакивая, погналась за низеньким толстым человечком – возможно, выбрав из стада наиболее легкую добычу, – в то время как остальные демонстранты расступились, давая место охоте; пораженная благоговейным ужасом толпа глазела, как подскоки демона превратились в наскоки, как он сбил человека с ног и навалился на него сверху, словно морское чудовище, обволакивающее своим телом рыбу. Руки и ноги жертвы торчали с противоположных концов из-под мятого ворсистого шара. Демон принялся крушить тело, выжимая сок, и из него под невообразимым психическим давлением начало выдавливаться также и нечто другое – видимая простым глазом эмиссия его ментальной батареи, нечто вроде электрически-голубого потока образов, ключевых моментов его психологии, контурно обрисованных в воздухе. Это было похоже на те призрачные образы, что выделялись на моих глазах из тела жертвы Пауков, – но здесь это скорее напоминало захваченное на экране движение светового пера: намеченные быстрыми светящимися голубыми контурами образы – жертва со своими родителями; мать, колошматящая его вешалкой для одежды; священник, заставляющий его опуститься на колени сперва перед алтарем, а затем перед ним самим; отдающаяся ему девушка; вручаемый ему диплом об окончании колледжа; автокатастрофа, в которой девушка погибала. Затем световые карикатуры растаяли в воздухе, а вопли человека стали более приглушенными. Толпа маршировала мимо пирующего демона, грохоча, и лязгая, и распевая какую-то ритмическую песнь, которую я не мог толком разобрать; и тут на них с неба ринулся Крокодиан. Я отвернулся, чувствуя тошноту и внезапный приступ клаустрофобии. Но тут мое внимание привлекло кое-что другое, замеченное краем глаза. Я вновь вернулся к ограждению балкона и взглянул вниз: Далеко-далеко внизу притормаживал неопределенного вида автобус. Из автобуса вышли люди с пистолетами и направились ко входу в наше здание. – О нет, – сказал я. Кажется, я сказал именно это. Я вернулся в комнату. Не иначе, это люди Шеппарда. Черные маги послали смертных, нечувствительных к силе Золота, чтобы забрать Мелиссу. У меня не было никакого способа их остановить, но возможно, я мог направить их по ложному следу. Я побежал вниз по ступенькам, успев добраться до площадки второго этажа, прежде чем солдаты ворвались на лестницу и окружили меня. К моему виску был приставлен пистолет, мне вывернули руку за спину. – Давай-ка посмотрим на твой пропуск, – прорычал кто-то мне в ухо. – У меня нет пропуска. – Я сказал им, что вышел из квартиры Пейменца, и тут же пожалел, что не прикусил язык. Я подумал, что не следовало им этого говорить. Но оказалось, что это было как раз то, что надо. Они тут же отпустили меня. Я вышел в вестибюль и увидел, что входная дверь окружена полукругом солдат. Ни одно из других зданий, стоявших рядом, не охранялось. Солдаты казались почти расслабленными, проверяя пропуску какой-то нервной старушки. Возможно, они были рады, что находятся здесь. Демоны боялись этого здания – ведь здесь было Золото. По окрестностям уже ходили слухи, что демоны не нападают на наш дом, поскольку боятся Мелиссы. Взбираясь вверх по ступенькам – лифт, разумеется, не работал, – я понял, что солдат послали сюда благодаря контактам Ньерцы в правительстве, специально, чтобы охранять здание от угрозы людей Шеппарда. Автобус, виденный мною, привез солдат нам на помощь; они прибыли защищать Мелиссу, а не угрожать ей. Тогда, видимо, можно было без опаски выбраться на крышу… выбраться наружу после всех этих недель, проведенных взаперти, оказаться на вольном воздухе… Наслаждаясь затрачиваемыми усилиями, я вскарабкался до крыши. Оказалось, что я там не один. Вначале я их не увидел, хотя и слышал доносящееся откуда-то дребезжание пианино. На крыше имелось небольшое строение, в котором находился лифтовой механизм и верхняя площадка лестницы, и когда я вышел наружу они были с другой стороны, позади меня. Я зашагал по крытой транспласом крыше к ограждению, радуясь свежему воздуху, но поглядывая, нет ли в небе поблизости Крокодианов или Пауков. Здесь, наверху, я не был защищен. Я был слишком далеко от Мелиссы и от тех, кого называли Золотом. Потом они увеличили громкость, и я повернулся на звук. Это был какой-то извращенный дребезжащий регтайм – из тех, что играют на расстроенном пианино без фетра на молоточках. Следуя за звуком, я обошел строение кругом и обнаружил там две фигуры возле синтезатора – один, высокий и костлявый, играл басовую партию, а другой, грузный, коренастый и в шляпе, тренькал в верхнем регистре. Синтезатор был переносной, со складывающимися стальными трубчатыми ножками и на батарейках; звук был довольно близким к акустическому пианино. Здесь, наверху, он звучал жалобно и потерянно. Я успел подойти к ним на полдюжины шагов, прежде чем осознал, что человек, игравший в верхнем регистре – грузный тип в залатанных джинсах и рабочих ботинках, в расстегнутом поношенном жилете, надетом поверх грязно-белой футболки… что его одежда Стоило мне осознать это, как демон словно бы почувствовал мое присутствие; и хотя мне очень не хотелось видеть его лицо, Придурок резко повернулся ко мне всем телом и показал мне его, и мы оба знали, что я уже не смогу отвести взгляд. Из его рта торчал предмет, выглядевший как курящаяся сигарета, от которой валил густой дым; но этот предмет не был сигаретой, не был даже предметом – это была часть его губы, вырост, выдававшийся из нее на три или четыре дюйма, хотя имитация была настолько совершенной, что имелся даже желтый сигаретный фильтр. У меня не было сомнений, что на нем написана и марка – а также что эта «сигарета» никогда не сгорала до конца. Лицо Придурка было вполне человеческим, с носом картошкой и бледно-голубыми глазами, немного великоватыми, с вялым лягушечьим ртом и острыми неровными зубами. Он не был карликом, но кисти рук были миниатюрными – если не считать длинных изогнутых когтей. Его одежда росла прямо из кожи, как черепаший панцирь; и в «ткани» жилета, штанов, а также с одной стороны шеи красно-желтыми пятнами зияли сочащиеся язвы. Придурки могут выращивать на себе какую угодно «одежду», но она всегда покрыта такими язвами. На его голове была шляпа, настоящая шляпа, отнятая скорее всего у кого-нибудь из его жертв, – помятая серая фетровая шляпа, почти полностью потерявшая первоначальную форму. «Придурок, – подумал я. – Черт побери, у нас на крыше Придурок!» Его спутник был человеком – они часто брали людей себе в компаньоны на какое-то время. Подержав своих любимцев при себе – иногда с неделю, а то и больше, как я слышал, – они затем убивали их. При этом их дружки необъяснимым образом вплоть до самого конца не подозревали о своей участи. Придурок говорил нечленораздельно, словно пьяный, шамкая, переходя от утробного голоса к визгливому. – Явилш-шя, явилш-шя, мой мальч-ш'к, – сказал демон. – Вот-т и он! Роберт, ви'ишь этого парня? Как т'дума-ешь, он ведь настояш-шее благ'шловение для тебя, э? Его тощий потрепанный дружок, человек на вид лет тридцати, с пустыми глазами, настолько красными, что я не мог определить их естественного цвета, хихикнул и потер грязной ладонью свой остренький носик. Его ногти отросли настолько, что уже начинали загибаться, словно в гротескном подражании когтям Придурка. – Ты думаешь, у него есть порошок? – А-ах-х, нет, нет, нич'о такого, Роберт. Я хоч-чу шка-жать, ч-щто он благ'шловение для тебя, потому-щщ я уже ш-шобирался пришить тебя от неч-щщ делать, а тут вот он! Да он же прош-што благошловение ш не-БЕЕЕЕЕЕЕШ! Хр-хрра-ни его Б-бох-х! Роберт истерически захохотал, искоса поглядывая на демона: Надеясь снова заставить их повернуться спиной, я сказал: – Мне очень понравилась музыка. Хорошо бы послушать еще, если можно. – Ты хоч-щщ п'шмотреть, щ-ш' может Роберт, э? – сказал демон; его «сигарета» подпрыгивала на каждом слоге. Придурок зацепил Роберта когтем за подбородок, так что у того по тощей грязной шее потекла, извиваясь, струйка крови. Роберт был весь покрыт небольшими шрамами и полузажившими порезами в тех местах, где Придурок, забавляясь, поцарапал его. Роберт хихикнул, по-прежнему наколотый на коготь, которым Придурок рассеянно копался в его шее, словно человек, ковыряющий в носу. Роберт послал мне отчаянный взгляд, словно хотел что-то сказать. Я знал, что это бесполезно – говорить демону: «Не надо, я не хочу видеть, как ты его мучаешь». Я пытался прикинуть, насколько быстро Придурки могут бегать и как далеко они прыгают. Успею ли я добежать до двери строения? Я старался оставаться спокойным, заставляя себя дышать ровно. Заморосил легкий дождик… усилился, потом стих, потом снова усилился… Мимо пролетел, кружась, клочок бумаги… – Мне хотелось послушать музыку, – произнес я. – Я сейчас сделал бы все что угодно, лишь бы послушать живую музыку. – Ш-шо ты г'ришь? Ждела-ешь в-все ш-ш' угодно?! Вот ч-щт' я хочу шлышать от ваш' брата! – а то: «Не хоч-щу того, не хоч-щу этого»… И убить шкуч-щно, и не п'говоритьтолком… Ну так жделай мне одну веш-щь. – Его сигаретоподобный вырост качнулся, -… и я шыграютебе отввяж-жную щ-штуч-щку… Там, внижу, девч-щонка – дащь моему дружку перегозорить с ней, шкажать ей парочку шлов – оштавлю тебя жить, буд'шь кор-ролем, кор-ролем, кор-ролем щ-шекр-ретов! – Дай мне переговорить с ней, – повторил Роберт. – Всего парочку слов. – Конечно… сейчас я ее приведу, – сказал я. – Минуточку! Я повернулся к маленькому строению… к двери, ведущей на лестницу… – Ч-щ-щщ! Нет, так не пойдет, парш-шивый ты ублю-доч-щный ч-щеловечишко! Ты врешь мне, мерж-жавечь, ты врешь… Нет, ч-щаш мы ч-шпуштимшя вниж – ты первый, а Роберт жа тобой. Ну и Роберт… – … мать! – сказал я вслух. Я уже наполовину повернулся, чтобы бежать к двери. Придурок отпустил Роберта и пригнулся, готовясь прыгнуть. Я бы ни за что не успел добежать до двери. Если бы не вспомнил кое-чего, что слышал о Придурках. Я вновь повернулся к ним, сунул руку в карман и вытащил четвертьцентовую монету с приставшими к ней нитками и крошками. Обтерев ее большим пальцем, я сказал: – Слушайте – ставлю все что угодно, что у меня выпадет орел! Придурок замер, потом выпрямился; его глаза блестели. Мне говорили, что Придурки никогда не могут устоять перед возможностью сыграть. Вообще-то они предпочитали карты, особенно покер, но, по всей видимости, бросок монеты мог сработать не хуже. – Кидай! – велел демон. Я кинул монету, поймал и, перевернув, выложил ее на ладонь. – Орел! – провозгласил я. – Но ты же ничего не поставил! – выпалил Роберт, подмигивая. Я понял, что Роберт мне кое-кого напоминает: бойфренда моей матери, Куртиса. Как давно это было! Я сказал: – Ставлю наши жизни, Роберта и мою… – Кидай, ч-щ-щтоб тебя, кидай давай! В этот раж-ж орел мой, – прошипел Придурок, горящими глазами воззрившись на четвертак в моей руке и пуская слюни. – Пожалуйста. – И я бросил монетку по направлению к дальнему углу крыши. Придурок кинулся за ней. Я ринулся к двери на лестницу. – Э-эй, не надо, не делай этого! – хрипло завопил Роберт. – Он же… Придурок испустил рев наподобие разъяренного кабана и заорал мне в спину: – Ор-рел МОЙ-ЙЙ! – Нет! – вскрикнул Роберт. Больше он не успел сказать ничего – был только крик. Он был настолько жалобным, что я приостановился около строения, как раз возле угла, за которым была дверь, и обернулся. Никогда не стоит оборачиваться, чтобы посмотреть на демона. – Хоч'шь вжглянуть – у меня ждешь ешть кое-щщ' для тебя! – позвал Придурок; его «сигарета» подпрыгивала во рту, одной когтистой лапой он придерживал Роберта, лежавшего лицом вниз, а другую запустил вглубь его спины; хватка демона смыкалась на позвоночнике корчившегося человека. Он уперся одной рукой, другой отработанным движением потащил на себя – и вытащил из тела Роберта его позвоночник, целиком, словно хребет из разваренной рыбы, хотя он еще был прикреплен к черепу. Наконец вытащив позвоночник наружу, Придурок махнул им в мою сторону, как кропилом. – Хощ-шь, будем дружить – получ'шь бешшмертие, будешь жнать вшякие шекреты и вше такое; я научу тебя делать вшя-кую такую херню, а, ч-щто шкаж'шь?… – Он приближался ко мне, помахивая Робертовым позвоночником, словно сегментированным капающим красным посохом, приковывая к нему мое внимание. Встряхнувшись, я побежал к двери, к лестнице, перемахнул через перила, пролетел двенадцать футов [30] – может быть, больше, – приземлившись на площадке внизу и чуть не переломав себе ноги; у себя над головой я слышал шаги демона, неестественно мягкие для его ботинок; мимо моего уха пролетело красное костяное копье и кануло в лестничный пролет. Я оказался внизу лестницы, лишь чуть-чуть опередив Придурка, свернул в дверной проем, пробежал по коридору и кинулся к двери квартиры Пейменца. С обостренной ужасом концентрацией сунув ключ Но когда она вошла в гостиную и положила руку на замок, я услышал – почти немедленно – поспешные шаги Придурка, мягко удаляющиеся прочь по коридору. Немного спустя мы услышали за окном шелест крыльев и, взглянув, обнаружили там Крокодиана, слетевшего с крыши с Придурком в лапах; они немного помедлили, зависнув футах в пятидесяти за перилами балкона, издали разглядывая нас, а затем Крокодиан, неуклюже хлопая крыльями, унесся прочь. На следующий день после встречи с Придурком я с потрясающим безрассудством решил проведать некоторых из детей, которым раньше давал уроки рисования. Солдаты отказались сопровождать меня. Я добрался до места, не наткнувшись ни на одну шайку. По пути я видел все то, что описано в начале этой повести. Молольщик, человек в «вольво» и я – спешащий на урок рисования. Возвращаясь домой, я был вынужден свернуть, избегая встречи с грузовиком, полным пьяных подростков. Это была одна из банд истеричных юнцов, считавших, что им назначено осуществлять последний суд, наказывая врагов Господних – а ими были все, кто попадался на их пути, когда они выходили в город поразмяться. К счастью, в половине случаев их ловили демоны. Они чуть не настигли меня, но я проломился через остатки сгоревшего ресторанчика «Тофу Шеф» и оторвался от них на следующей улице. С тех пор, вот уже несколько дней, ничего не слышно. Затишье. Кажется, сегодня утро понедельника. Во всяком случае, снаружи все серо и уныло, как и должно быть в понедельник утром. Лишь изредка доносится одиночный выстрел. Бандиты скорее всего. В последнее время они стреляют в первого встречного. Все тихо. Но и Мелисса, и я – оба чувствуем: неотвратимость. Что-то должно случиться. Пока же она медитирует в своей комнате, а я прикидываю, не стоит ли мне… Подождите-ка, там у входной двери какой-то стук. В нее кто-то колотится. Пойду проверю, что там такое. Ну почему у нас здесь нет какого-нибудь чертова пистолета?! Ладно, иду… Я вернулся и тщательно вымыл рот, но все равно ощущаю вкус блевотины. Руки трясутся – трудно писать. Когда я вышел в гостиную, Мелисса уже открывала дверь – уж не знаю зачем. Это было глупо с ее стороны – открывать дверь, даже несмотря на то что щель была перекрыта металлической цепочкой. В коридоре стоял молодой парень в кричаще-оранжевом виртуальном джемпере – как и все они, джемпер был сплошь покрыт переключателями и гнездами разъемов, между которыми были налеплены отслаивающиеся стакеры поставщиков программного обеспечения. Виртуальные костюмы обычно барахлят, и те, кто ими пользуется, чаще всего выглядят как идиоты – если они не проявляют особую осторожность, у них то и дело отсоединяются очки или вылезают наружу провода. Однако виртуальные головы все равно гоняются за ними. Представшая перед нами виртуальная голова была выбрита – целиком, включая брови; он был бы красивым, как рок-звезда, если бы не это. Он выглядел чистеньким, но прежде всего он выглядел как человек в здравом уме: он не был похож на раба какого-нибудь Придурка. Он им и не был. – Тебе нужна еда? – спросила Мелисса. – У нас немного есть. Консервы. – Да не помешала бы, – сказал парень. – Я тут живу в этом доме, этажом ниже. – Он просунул руку в промежуток между дверью и косяком, словно собираясь обменяться рукопожатиями. Мелисса сделала движение, чтобы пожать его руку. Я потянул ее назад. Парень убрал руку, ухмыляясь и демонстрируя жемчужно-белые зубы. Его маникюр был также безупречен. – Слушайте, нам нужно держаться вместе – всем, кто живет в этом доме. У меня есть хорошее беспроволочное интернет-соединение – самое лучшее; хотите, можете пойти и проверить. Я делаю сайт, «Клан-Коллектор». Это мой сайт. Я Дервин. Просто Дервин. – Он посмотрел на Мелиссу, потом на меня. – Вы что, не слышали мое имя? – Нет… Какой веб-сайт, ты сказал? – переспросил я. Он выглядел искренне изумленным. – «Клан-Коллектор». Вы что, никогда не слышали? Да бросьте! Это же третий по популярности сайт в стране! Представлены материалы по всем семи кланам демонов. У нас есть даже интервью! – Он говорил быстро, снова и снова крепко стискивая руки, чтобы подчеркнуть каждое из своих утверждений. – У нас лучшая графика, представляющая их под разными углами, сводки по специфическим для каждого клана стилям убийства – все такое. Файлы по всем существующим культам поклонения, чаты, голосование фанов – в настоящий момент Зубачи самые популярные. Правда, фанатов Придурков тоже полно. Лично я считаю, что в Шлангах есть что-то величественное. А еще я думаю, что если бы нам удалось узнать, как звучат имена кланов на тартаране, мы могли бы называть их более, ну, подходящими словами, которые бы достойно подходили ко всему гештальту [31] каждого типа демонов. Я над этим сейчас работаю. Мы с Мелиссой посмотрели друг на друга, потом на незнакомца. – Как ты сказал? Фанаты… фанаты Придурков? – Мелисса повернулась, чтобы отпихнуть от двери толстого трехцветного кота по имени Стимпи. Тот решил, что перед ним наконец-то открылся выход на свежий воздух, и увивался позади нас, с вожделением поглядывая на полуоткрытую дверь в коридор. – Конечно. У нас здоровенная база данных по фанатам демонов. – База данных? – переспросила Мелисса. – Но они же убивают нас! Они убили уже множество людей! – Ну да, конечно, но ведь у серийных убийц тоже было много фанатов, и у Гитлера тоже. И до сих пор есть. Я говорил в онлайне с Зубачом – он сказал, что он Зубач, и я думаю, что так оно и есть, хотя это, знаете, оспаривается в фанатских кругах, – да, так вот, я говорил с ним в чате, понимаете? И он сказал, что Гитлер на самом деле… – Он замолчал. Усмехнулся. – Вы, ребята, смотрите на меня, словно я спятил, но на самом деле это вы отстали. На «Фокс-чэннел» был специальный выпуск – у них там мобильный передатчик «Фокс-чэннел», установленный на автобусе, который использует спутниковую связь и может уворачиваться от демонов. Так вот у них там было шоу, «Семь Кланов», так это вообще была чисто демонофильская штуковина. – Н-ну-у, хорошо, – протянул я. – Как бы там ни было, мы можем поделиться с тобой консервами, сколько сможешь унести. Я знаю, что этот дом снабжается не очень хорошо – был какой-то налет армейской автоколонны или что-то в этом роде, и… – Э-э… вообще-то… – Он обменивался взглядами с трехцветным Стимпи. – Я бы лучше взял у вас кота. Одного или двух. Сколько их там у вас, пятеро? Мелисса, наклонив голову, разглядывала его, пытаясь понять, разыгрывает он нас или нет. – Ты ведь шутишь, правда? – Э-э – нет. Я мог бы поменять вам все что угодно за пару котов. Или за сколько вы захотите мне дать. – Что, еду так трудно достать? – спросил я. – Я же предлагаю… – Да нет – это для жертвоприношения. Я на онлайновой связи с тем Зубачом – она у меня постоянная. Так безопаснее, по онлайну. Но чтобы контакт не прерывался, он требует жертвоприношения и сказал, что животные подойдут. – Нет, – сказал я. – Без вариантов. До свидания. Убирайся от этой двери или я позову солдат. И вдруг я увидел, что он смотрит на грудь Мелиссы. Вернее, вначале я решил, что он смотрит на ее грудь, но потом понял, что его взгляд направлен несколько ниже. И он держал одну руку за спиной. – Ох, ч-черт! – выругался я. Он навалился плечом на дверь, чтобы мы не могли ее захлопнуть, и, выхватив из-за спины автоматический пистолет, просунул его в щель. – Мелисса, беги! – завопил я. Одной рукой я дернул к себе запястье руки, державшей пистолет, а другой потянул за локоть, заставляя его потерять равновесие. Инстинктивно он отдернул руку, так что дуло пистолета поднялось немного вверх; я рванул его дальше – Мелисса помогала мне, игнорируя мой яростный взгляд, – и наконец дуло развернулось к нему, и пистолет разрядился прямо в правую глазницу Дервина, вбивая глаз внутрь черепа; мозги вылетели из макушки внезапным, коротким, густоалым фонтаном. Мы сбросили тело с балкона. Не думаю, чтобы кто-нибудь пришел расспрашивать о нем. После этого пришлось бежать в ванную, где меня вырвало, а Мелисса стояла на коленях рядом, тихо всхлипывая и гладя меня по голове. Пойду еще раз почищу зубы. Слава богу, хоть руки перестали трястись. Весной 1989-го, вернувшись домой из школы, я обнаружил, что наш телевизор разобран, его внутренности разложены по всей гостиной, а моя мама и ее бойфренд Куртис ползают по полу, копаясь в деталях. – Я знаю, что ты думаешь, – сказала она, широко улыбаясь – она была на таком взводе, что улыбка получалась совершенно непроизвольно. Я увидел, что у нее не хватает еще парочки зубов. Хмыкнув, я сделал попытку игнорировать их, скрыться у себя наверху, огибая останки телевизора и разбросанные инструменты, которые они использовали, чтобы разобрать его. Куртис смотрел на меня сверкающими глазами, его челюсти непрерывно работали, сжимаясь и разжимаясь – точь-в-точь как у Зубача, как кажется мне теперь. В черных дырах его глаз что-то гудело, на лбу пульсировала вена. (Да, обреченный любимчик Придурка Роберт действительно был похож на Куртиса – разве что Куртис выглядел как-то чище.) – У тебя проблемы, парень? – Нет. – Я был уже почти на лестнице. И тут я застыл на месте. Магнитофон, который подарила мне тетя! Они разобрали его. Они его сломали. Я смотрел на него со слезами на глазах. Магнитофон был почти единственной моей вещью в этом доме. Я любил музыку. А они… – В нем был… в нем был жучок. Куртис нашел в нем жучок, – лепетала мама. – Там был такой специальный… правительственный умо… правительственный умо… контрольный… контролирующий жучок. Честно, мы нашли его – да где же он; сейчас я покажу тебе! Порывшись в деталях, она выпрямилась, держа в руках часть лазерного устройства для чтения компакт-дисков. – Это для чтения си-ди, – едва слышно произнес я. – Это не… Но Куртис услышал меня и взорвался: – Что ты сказал? Что я полон дерьма? Я дернул плечом; меня слепили слезы. – Вы просто… – Я уже не следил за своими словами, что было ошибкой. – Вы просто делаете то же, что делают все ширнутые. У вас ломки, и вы разбираете все на части, а потом не можете собрать обратно, потому что вас ломает. Все ширнутые так делают. Это просто неизбежно. Куртис загоготал. – Ты слышала, что говорит этот самонадеянный кусок дерьма? – Он неуклюже передразнил мой английский акцент: – «Это просто неизбежно»! – Он встал, зафиксировав на мне взгляд. Мать была уже глубоко в ломке, она безвольно сидела на полу. Тусклым голосом она пробормотала: – Ох, не трогай его; давай соберем обратно все это дерьмо… – А знаешь, почему он так говорит, этот мелкий долбанный сопляк? Потому что он изучает – Даже не знаю, зачем мне отличаться от вас, – проговорил я, желая себе заткнуться и скорее уматывать отсюда. – Почему бы и мне тоже не быть таким же ширнутым без шариков в голове? Даже не знаю. – Ах ты маленький И вот Куртис уже на ногах и бьет меня, а я пытаюсь закрыться своим школьным портфелем, и он вырывает его у меня из рук и колотит меня уже портфелем, он сбивает меня с ног, пинает меня, ломает мне ребра. Потом я отползал прочь, а моя мать пыталась оттащить его от меня, лепеча что-то насчет того, что я всего лишь ребенок, и еще не понимаю, и «прости его, Куртис, он не знает, что делает!» А потом он поймал меня и поволок обратно, держа за подол рубашки, и я разорвал рубашку, чтобы вырваться, и побежал сквозь волны боли к задней двери, бессвязно что-то крича. Он швырнул мне вслед стереоприемник – вылетевший в окно кухни – и принялся избивать маму за то, что она удерживала его, и я вернулся, чтобы оттащить его от нее, и он врезал мне еще раз, свалив на пол и сломав мне нос, и тут я услышал крики у входной двери. Какой-то полицейский проходил мимо нашего угла, и соседка затормозила его – она слышала крики и видела, как разбилось окно. Куртис оказался в тюрьме за оскорбление действием и хранение запрещенных веществ, а я оказался в приемной семье, и мне повезло с приемными родителями, и на протяжении следующих двух лет я полностью сосредоточился на рисовании вещей, не имевших ничего общего со мной или моей жизнью, и не хотел думать ни о чем, кроме того, что держало меня в стороне от погони – от упрямо настигавших меня мыслей, приносивших боль. Позже, в 1999-м, я уже был сам по себе; я был молод и верил, что чистое искусство – это единственный путь, уводящий от человеческого страдания. Потом я узнал о самоубийстве мамы. Ничего. Я не почувствовал ничего. Я был в стороне от каких-либо чувств в связи с этим – в стороне и впереди, двигаясь на хорошей скорости. А потом однажды мне поручили работу, которую я не хотел брать, – от меня требовалось нарисовать что-нибудь по мотивам газетной статьи, любой газетной статьи. Я пытался вдохновиться чем-нибудь научным, но ко мне ничего не приходило. Единственной статьей, соглашавшейся, так сказать, лечь на холст, был длинный очерк о детском рабстве на Гаити. Когда это было, в декабре 1999-го? Кажется, так. На Гаити, как я прочел, приблизительно двести тысяч детей были фактически проданы в рабство – отданы в услужение, а то и еще хуже – собственными родителями, иногда за какие-нибудь десять долларов. В большинстве случаев такие дети спали в какой-нибудь коробке во дворе, им не позволялось смотреть в глаза хозяину, играть с другими детьми, их не поздравляли с днем рождения и с Рождеством. Таким слугам не платили, их морили голодом, они ходили едва одетые, их часто били. Юридически это было незаконно, но власти Гаити только пожимали плечами и говорили, что они ничего не могут с этим поделать, потому что у них «такие традиции». И вот я начал рисовать фотореалистичные образы этих детей – я начал видеть Нервный срыв не заставил себя ждать. Но я провел в больнице всего лишь три месяца. Я отказался от лекарств сразу же в день выписки. Просто я научился затыкать уши, не слышать стонов мира. Умерщвлять свою чувствительность. Засыпать. И чаще всего мне это удавалось. Почти всем нам это удается. Этому нетрудно научиться. А потом небо набухло тучами, и тучи нависали все ниже, пока не прорвались семенами Семи Кланов… |
||
|