"Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера" - читать интересную книгу автора (Линн Джонатан, Джей Энтони)

9 Один из нас

Абсолютно сенсационный час вопросов и ответов ПМ в палате общин! Члены парламента яростно атаковали меня со всех сторон, больше всего интересуясь тем, как я контролирую расходы на оборону, но мне все-таки удалось успешно отбить все их нападки.

Поэтому сразу же после окончания рабочего дня я поспешил наверх в свою квартиру, чтобы успеть посмотреть вечерние новости. Энни уже сидела перед телевизором, и я первым делом спросил ее, главная ли это тема.

Она пожала плечами.

– Нет, об этом ничего не говорили.

– Вполне типично для «Би-би-си», – недовольно поморщившись, заметил я.

– Это не «Би-би-си».

– Значит, вполне типично для «Ай-ти-ви».

– Это «Четвертый канал», Джим.

– Ах, четвертый… – Я тяжело вздохнул. – Ну, от этих иного трудно и ожидать.

Я все-таки досмотрел остаток новостей, которые были практически полностью посвящены судьбе Бенджи, старой английской овчарки, которая каким-то образом умудрилась пролезть под проволокой ограждения и оказаться на артиллерийском полигоне министерства обороны в районе Солсберийской равнины.

По словам диктора, Бенджи принадлежит восьмилетней девочке-сироте по имени Линда Флетчер, которая потеряла обоих родителей в автокатастрофе. В живых тогда остались только она сама и собака.

Полигон, на котором затерялась Бенджи, буквально нашпигован неразорвавшимися минами и снарядами, и ходить по нему смертельно опасно. Через него проходит только одна «чистая» дорога, но Бенджи от нее, судя по всему, далеко. В репортаже то и дело мелькали многочисленные знаки: «Проход запрещен», «Опасность!» – и снимки собаки, которая то и дело останавливалась, садилась и тревожно оглядывалась вокруг, а также фото заплаканной девочки в окружении родственников – она в отчаянии смотрела через проволочную изгородь, а они, как могли, старались ее утешить.

В заключение репортажа показали, как представители МО выражают свои искренние сожаления, но говорят, что помочь собаке можно, только если она сама вернется к изгороди… Короче говоря, либо Бенджи умрет с голода, либо ее в клочья разорвет миной.

На этом выпуск новостей закончился. Невероятно! Ни слова обо мне или моем сегодняшнем триумфе в палате общин. Ничего вообще! Я спросил Энни, не могла ли она пропустить это.

– Я смотрела все от начала и до конца, – ответила она, выходя на кухню, чтобы приготовить ужин. – Но ведь сам знаешь: когда смотришь новости, то невольно пропускаешь самые занудные куски.

– И на том спасибо, – обиженно произнес я и налил себе виски. На целых три пальца…

Видимо, заметив мое состояние, Энни извиняющимся тоном поспешила добавить:

– Нет-нет, к тебе это не относится, дорогой. Для меня ты совсем не зануда… Даже если все остальные считают иначе. – Конечно же, она имеет в виду не меня лично, а, скорее, политиков вообще.

Все равно, это несправедливо: вместо того, чтобы как можно подробнее показать британским избирателям по-настоящему значительное событие, только что произошедшее в палате общин, они кормят их сопливой историей о какой-то никому не известной маленькой девочке и ее заблудившейся собаке!

(Хэкер рассматривал политические дебаты в палате общин как по-настоящему значительное событие, а вот Четвертый канал, похоже, считал их не более чем очередным рекламным шоу с участием заштатных парламентских горлопанов. – Ред.)

– Лично мне передача об осиротевшей девочке и ее собаке показалась очень интересной, – заметила Энни, нарезая помидоры для салата.

– Возможно, но в любом случае она совершенно пустая и не имеет особого значения, – заметил я, выковыривая из ванночки кусочки льда для своего виски.

– Джим, а с чего ты взял, что ответы на вопросы в палате общин имеют большее значение? – неожиданно поинтересовалась она.

– С того, что вся передача была посвящена именно мне, – со свойственной мне скромностью ответил я. – Как-никак, а я все-таки премьер-министр великой державы. Неужели, по-твоему, это не должно впечатлять наши СМИ?

– Хватит и того, что это впечатляет тебя одного! – почему-то скептически ухмыльнувшись, сказала моя жена.

Не понимаю, откуда у моей жены такое пренебрежительное отношение к действительно важному событию. Я попытался объяснить ей, что все это совсем не пустяки.

– Послушай, Энни, на самый представительный форум страны выносится судьбоносный вопрос о будущем обороноспособности Британии, и что же телевизионщики предлагают зрителям? Сладенький сиропчик типа «Лэсси, вернись домой!».

– Ну и что же вам удалось решить на этом самом представительном форуме страны?

Иногда моя жена задает на редкость нелепые вопросы. Что значит, удалось решить? Мы ничего и не пытались решить. Кто же доверит решение столь важных вопросов депутатам парламента?! Вся важность этих дебатов в том, что победителем из них вышел я! И думаю, наши СМИ просто обязаны адекватно освещать такого рода события. Мои избиратели должны знать своих героев. (После пяти месяцев пребывания в Номере 10 у Хэкера, похоже, начал развиваться явный комплекс библейского пророка Моисея. – Ред.) Я несколько раздраженно объяснил Энни, что журналисты живут в своем собственном, далеком от реальности мире, и предложил закончить разговор на эту тему.

Но Энни почему-то очень хотелось его продолжить.

– А вот мне кажется, что девочка, потерявшая свою любимую собаку, куда более реальна, чем толпа взрослых-переростков, с детским восторгом обменивающихся взаимными оскорблениями, – заявила она. – По-моему, армия просто обязана сделать все возможное, чтобы спасти эту собаку!

Глупее не придумаешь! Тратить тысячи и тысячи фунтов на спецоперацию по спасению какой-то престарелой собаки, когда точно такую же можно совершенно бесплатно взять в Лондонском приюте для бездомных животных? Детвора теряет своих собак и кошек чуть ли не каждый день. И что, армия должна их всех спасать? Все это не более чем самая банальная сентиментальная дребедень.

Энни возразила, что я просто не понимаю естественных чувств простых людей.

– Вообще-то я и сам тот самый простой человек, – с чувством превосходства заметил я.

– Интересно, с чего бы это?

На мне же лежит ответственность за контроль над расходованием государственных средств, неужели это так трудно понять?

– Энни, пойми, я не могу тратить деньги налогоплательщиков только для того, чтобы купить себе немного дешевой популярности!

– Но если популярность купить так легко, – язвительно спросила она, нанося удар ниже пояса, – то чем же тогда объяснить твой низкий рейтинг в общественных опросах?

По ее мнению, спасение собаки будет стоить каждому налогоплательщику всего какую-то жалкую долю пенса, не говоря уж о том, что ради такого благородного дела они с удовольствием пойдут на это.

– В цивилизованном обществе надо уметь быть способным совершать поступки, которые не определяются только экономическими соображениями, – с неожиданным для нее пафосом добавила она.

Я предложил ей написать об этом докладную записку и направить ее в казначейство. Правда, там не очень-то любят шутки подобного рода.

За свою долгую жизнь в большой политике мне приходилось видеть немало взлетов, падений и весьма неожиданных сюрпризов, но сегодня… с таким сюрпризом, как сегодня, боюсь, мне встречаться еще никогда не приходилось.

Ко мне пришел сэр Джефри Гастингс, директор «МИ-5».[41] Высокий человек с внешностью сенбернара, шаркающей походкой, печальными, вечно усталыми карими глазами и массивной слегка отвисшей челюстью.

Бернард ввел его в кабинет, и я, поздоровавшись, пригласил сэра Джефри присесть. Он бросил выразительный взгляд на Бернарда. Я объяснил, что мой главный личный секретарь всегда присутствует на всех моих встречах.

– Только не в этот раз, господин премьер-министр, – мягко, но твердо заявил он.

Чуть подумав, я вдруг вспомнил, что на самом деле Бернард не всегда присутствует на моих встречах, и кивком головы попросил его оставить нас одних. Когда он вышел, я обратил внимание, что мне не дали никаких материалов, касающихся этой встречи. Заметив мое недоумение, Гастингс сказал, что это было сделано по его личному распоряжению. Поскольку наш разговор, судя по всему, носил настолько секретный характер, что предназначался только для нас одних. Иными словами, никаких записей делать нельзя. Невероятно! Это в Уайтхолле, где все протоколируется? Все без исключения!

Теперь я уже буквально сгорал от нетерпения. Которое, должен признаться, через несколько минут было с лихвой вознаграждено.

– Мы только что получили некую информацию, – тихим журчащим голосом начал он.

Честно говоря, такое начало меня несколько озадачило.

– А разве это не то, для чего вы собственно существуете?

Он утвердительно кивнул головой.

– Вы знаете сэра Джона Хальстеда? – Я тоже кивнул. Хотя мы с ним лично никогда не были знакомы, в Британии все знают, что в шестидесятых именно он возглавлял «МИ-5». – Так вот, в прошлом месяце сэр Хальстед умер, оставив нам в наследство свой личный архив. Мы начали его изучать и знаете что обнаружили? Что в пятидесятых и шестидесятых он регулярно передавал Москве секретнейшие государственные материалы!

Сначала я не поверил своим ушам. Глава «МИ-5» – русский агент? Невероятно!

Джефри Гастингсу, похоже, самому было неудобно говорить мне такое. Ничего удивительного…

– А зачем, интересно, Хальстеду было оставлять свой архив «МИ-5»? – спросил я.

– В своем завещании он определяет это как неизбежный результат угрызений совести, хотя лично мне кажется, что это, скорее, э-э-э… нечто вроде посмертного злорадства. Лишний раз тыкнуть нас носом в… Короче говоря, показать всем и прежде всего нам, что он ушел непобежденным. Чудовищный удар!

– Еще какой чудовищный, – тяжелые мешки под глазами Джефри отвисли чуть ли не до середины щек…

– И сколько всего ему удалось передать русским? – обеспокоенно спросил я.

– Это не имеет особого значения, – не задумываясь, ответил Джефри. – Достаточно вспомнить Филби, Берджесса, Маклина, Бланта и Кернкросса,[42] да и сколько еще точно таких же, которые десятилетиями продавали им наши секреты, так что случай с Хальстедом ничего не изменит.

– Тогда в чем же, собственно говоря, проблема? Если речь не идет о государственных тайнах, то к чему тогда весь этот сыр-бор?

Как же я ошибался! Сэр Джефри Гастингс бросил на меня печальный взгляд. Более трагического лица мне давно не приходилось видеть.

– Все дело в том, – глубоко меланхоличным голосом объяснил он, – что Хальстед… один из нас!

– Один из нас!

Очевидно, заметив, что значимость этих слов до меня, видимо, не дошла, а если и дошла, то не полностью, Джефри, чуть подумав, добавил:

– Он ведь попал в «МИ-5» прямо из Оксфорда. Провел всю свою сознательную жизнь на государственной службе. Так что теперь, если это просочится наружу, все те из нас, кто невольно оказался в сфере нашей деятельности благодаря его протекции или вовлечению или кто много лет был знаком с ним, навсегда окажутся под унизительным колпаком подозрений…

Вот тут вся серьезность создавшегося положения дошла до меня более чем полностью.

– Понятно, – многозначительно протянул я, пристально глядя на него, как бы обвиняюще вопрошая. – Но ведь вы, полагаю, не русский агент, так? – Он бросил на меня такой ледяной взгляд, что я тут же поспешил заверить его в обратном. – Не обращайте внимания, это всего лишь шутка, не более. Но… вы же на самом деле не… – Поскольку он продолжал хранить упорное молчание, я понял: даже если мне удастся вытащить из него хоть какой-либо ответ, полной ясности все равно не будет. Поэтому я снова повторил, что лично его никто не собирается считать русским агентом, но при этом также добавил, что чувства ответственности и долга вынуждают меня сделать этот прискорбный факт достоянием гласности. Как бы это ни было неприятно.

Он настоятельно попросил меня не делать этого. Сославшись на серьезнейшие последствия, связанные с нашей национальной безопасностью. Интересно, какие? Ведь, по его собственным словам, сама по себе эта информация не является важной. Однако Гастингс продолжал упорно настаивать на том, что хранить от врага в секрете, что мы не умеем хранить секреты, – это наша святая обязанность.

– Какой же это секрет, раз о нем и без нас знают все кому не лень? – задал я риторический вопрос. – Вы же сами только что упомянули о Филби, Берджессе, Маклине, Бланте и Кернкроссе, разве нет? Разве они давным-давно не поведали обо всем этом всему миру?

Но, как оказалось, под врагами Джефри имел в виду совсем не русских, а… прессу. Нашу собственную прессу!

– Когда в семидесятых мы проводили специальное внутреннее расследование по Джону Хальстеду, наши СМИ ухитрились раздуть из этого самый настоящий скандал. Припоминаете?

– Довольно смутно, – честно признался я.

– Тогда пресса позволяла себе огромное количество совершенно безответственных заявлений, ни на чем не основанных догадок и вводящих в заблуждение выводов, – с нескрываемой горечью в голосе напомнил мне Джефри.

– Вы хотите сказать, они намекали на то, что Хальстед был шпионом?

– Да.

– Но ведь он на самом деле был шпионом!

Джефри нетерпеливо дернул головой.

– Да, но им-то это было неизвестно! Они вели себя на редкость нагло и безответственно. Просто кое-какие из их нелепейших догадок оказались довольно точны, только и всего. В любом случае, проведенное расследование сняло с него все подозрения. Полностью и окончательно. Выдало ему, так сказать, чистую медицинскую карту. Впрочем, от их чересчур пристального внимания все-таки ускользнули некоторые вполне очевидные вопросы и ответы. Так что… невольно вызывает сомнение…

Он произнес это настолько многозначительно, что у меня тоже появились невольные сомнения. Догадаться мне не удалось, поэтому пришлось попросить разъяснений.

– Сомнений насчет тех, кто с такой легкостью выдал ему эту чистую медицинскую карту. Не были ли они…

– Вы имеете в виду, простодушными? – спросил я и тут же понял, что сказал глупость. – О Господи! Неужели?… То есть, вы хотите сказать, тоже шпионами! – Он молча кивнул и беспомощно пожал плечами. – А кто возглавлял расследование? – Поинтересовался я.

– Старый лорд Макивер. Но он практически все время болел.

– Болел? Чем именно?

– Чем именно? М-м-м… Скорее всего, это можно назвать возрастным слабоумием. Поэтому фактически оно проводилось под руководством исполнительного секретаря.

– Ну и кто был этим исполнительным секретарем?

Джефри Гастингс бросил на меня горестный взгляд, нервно посмотрел по сторонам и почему-то извиняющимся тоном произнес.

– Кажется, сэр Хамфри Эплби.

– Значит, у вас есть все основания полагать, что он тоже работал на русских?

– Теоретически – да, господин премьер-министр, но… но такое весьма маловероятно. В конце концов, он же один из нас!

– Равно как и Джон Хальстед, – напомнил я ему.

Отрицать очевидное он, естественно, и не подумал.

– В общем-то… да. – Но затем добавил, что других доказательств не нашли. Во всяком случае, против Хамфри.

Я попытался собраться с мыслями.

– Кстати, а не мог он пытаться покрыть одного из нас… нет, одного из них… то есть, одного из вас?

По мнению Джефри, вероятность этого, конечно же, существовала. Правда, весьма отдаленная. Лично он в лояльности Хамфри нисколько не сомневается, и если уж его в чем-то и можно обвинить, то только в чудовищной некомпетентности.

Неужели этого мало? Ведь речь идет о национальной безопасности! Я попросил Гастингса посоветовать мне, как поступить с Хамфри.

– Решать вам, господин премьер-министр. Мы еще не просмотрели все материалы. Вы могли бы, например, начать специальное расследование по деятельности сэра Хамфри. Если, конечно, хотите.

А что, по-моему, совсем неплохой вариант. Хотя при более детальном обсуждении этой перспективы оказалось, что Джефри имел в виду нечто иное.

– Только не на данном этапе, господин премьер-министр. Это может повлечь за собой нежелательные утечки. Новые домыслы и безответственные заявления прессы нам сейчас совсем ни к чему.

– Даже если они совершенно случайно окажутся точными? – не без сарказма заметил я.

– Особенно если они окажутся точными, – охотно согласился Джефри. – Нет ничего хуже, чем точные, но безответственные, а иногда и крайне нелепые догадки наших журналистов. Что же касается сэра Хамфри, вы вполне можете предоставить ему временный отпуск, так сказать, «для приведения в порядок своего загородного садика», пока мы не закончим с оставшимися бумагами Хальстеда.

Мысль привлекательная, что и говорить. И, главное, здравая. Но… Хамфри, несмотря на все его недостатки, выполняет, причем иногда весьма успешно, довольно много важных функций. И, кроме того, он, как-никак, секретарь Кабинета! Нет-нет, пусть работает. Во всяком случае, до тех пор, пока его лояльность не будет поставлена под самые серьезные сомнения.

Джефри Гастингс только пожал плечами и протянул мне папку, на которой крупными буквами было написано: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА», и сказал, что я в любой момент могу предъявить сэру Хамфри содержащиеся в ней свидетельства и потребовать объяснений.

Допрашивать Хамфри? Ну нет, увольте.

– Джефри, если у вас против него нет по-настоящему серьезных подозрений, то, может, нам лучше забыть обо всем этом? – предложил я.

– Что ж, решение, как всегда, за вами, господин премьер-министр, – погребальным тоном пробормотал он. – Хотя, с другой стороны, если вы сейчас ничего не сделаете, а впоследствии вдруг выяснится, что сэр Хамфри… был… одним из них, то… все это может быть совсем неправильно понято. Не говоря уж о том, что, являясь секретарем Кабинета, он отвечает за координацию всех наших секретных служб. То есть от него нет секретов…

Мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Джефри поднялся со стула, разгладил свой мешковатый серый костюм в полоску и как бы в заключение сказал:

– Лично мне довольно трудно поверить в то, что один из нас был одним из них. Но если бы двое из нас были бы одним из них… – Он понял, что это логически невозможно и торопливо попытался исправиться: –Двумя из них, то тогда все из нас могли бы… могли бы…

Он сам себя загнал в угол и, безнадежно махнув рукой, направился к выходу.

– Значит, все из них? – бодро спросил я, провожая его до двери. – Благодарю вас, Джефри, вы мне сообщили очень много полезного.

В пятницу у меня не было времени поговорить с Хамфри – практически весь день был занят встречами, переговорами, срочной бумажной работой, но сегодня утром такая возможность мне наконец-то представилась. Тем более что мы с ним договорились о ней накануне.

Она была посвящена вопросу о предлагаемом мной сокращении оборонных расходов, поэтому я решил сначала провести встречу в соответствии с планом, а затем побеседовать с Хамфри в частном порядке.

Все последнее время я прилагал немало усилий, чтобы хоть как-то оптимизировать наш оборонный бюджет. Но когда мне вроде бы удалось найти довольно простой способ сэкономить три миллиона фунтов, бонзы из МО заявили, что это не может быть сделано. И секретарь Кабинета их, конечно же, полностью поддерживает, уверяя меня, что любая экономия на обороне чревата самыми серьезными последствиями.

Самое забавное заключается в том, что одновременно они предлагают закрыть стомильную прибрежную полосу наших радарных станций. И я знаю, зачем и почему! Это действительно опасно, и, значит, я никогда на это не соглашусь! Зато мое предложение никому ничем не грозит: надо всего лишь начать использовать резервные запасы клубничного джема, накопленные в течение последних сорока трех лет, и на какое-то время перестать делать новые.

Но Хамфри почему-то никак не хотел понимать очевидного.

– Насколько мне известно, господин премьер-министр, у армии нет клубничного джема. Его весь отдают нашему доблестному ВМФ.

Он прав. Но зато у армии есть семидесятидвухлетний запас мясных консервов. А у ВВС, хотя и нет клубничных озер и консервных гор, зато есть пятидесятишестилетний резерв тушеных бобов. Именно эту простую мысль я и пытаюсь, к сожалению безуспешно, довести до секретаря Кабинета и нашего МО: пусть армия и ВВС едят клубничный джем ВМС, ВМС и ВВС – армейские мясные консервы, а армия и ВМФ – тушеные бобы ВВС. Тогда, если то же самое будет делаться и в отношении других продуктовых излишков, мы легко сможем экономить по меньшей мере три миллиона фунтов в год в течение ближайших четырех лет. И, по-моему, вряд ли обороноспособность страны будет поставлена под угрозу, если солдаты будут есть клубничный джем военных моряков, а те – тушеные бобы летчиков!

Неожиданно для меня у Бернарда появилось возражение.

– Тушеные бобы ВВС складированы в Восточной Англии, армейские мясные консервы – в Альдершоте, а клубничный джем моряков – недалеко от Розита. Поэтому перемещение, скажем, бобов из…

Я не дал ему договорить.

– Послушайте, Бернард, как вы считаете: если для наших вооруженных сил представляет проблему переместить из одного места Британии в другое несколько ящиков тушеных бобов, то смогут ли они перехватить управляемые ракеты?

Мой вопрос Бернарда явно озадачил.

– Но мы же не собираемся перехватывать ракеты тушеными бобами, так ведь? Для этого у нас есть специальные удлиненные штуки, которые…

Я жестом приказал ему замолчать. Тут Хамфри, хотя и неохотно, но все-таки согласился, что переместить их в принципе, конечно же, можно, однако все это далеко не так просто.

– Административные издержки вполне могут перевесить возможные выгоды, господин премьер-министр, – пожав плечами, резюмировал он.

Но ведь никто эти административные издержки никогда не подсчитывал! Почему? Да потому что нет нужды – они и без того прекрасно знают, что если захотят, то всегда смогут сделать так, чтобы эти издержки перевесили любые возможные выгоды.

Когда встреча уже подходила к концу, в кабинет, постучавшись, вошел наш посыльный – принес результаты последних общественных опросов. Плохие новости. Рейтинг опустился еще на три пункта. Нет, не правительства, а мой личный!

Что же я делаю не так? Хамфри считает, это лишний раз доказывает, что я все делаю именно так, как надо, поскольку почти все вроде бы правильные с точки зрения политической популярности действия, по его твердому убеждению, обычно заканчиваются управленческими катастрофами.

Неужели все это из-за моих неудачных попыток добиться сокращений оборонных расходов? Нет, вряд ли. В британских супермаркетах и пивных барах такие вопросы не обсуждаются. Да и в центральной прессе главная тема сейчас – эта чертова шавка, которая умудрилась потеряться на артиллерийском полигоне! Может, мне лучше на время забыть об оборонной политике и переключиться на что-то более актуальное? Например, на меры по спасению той собаки…

Наше совещание по основному вопросу подошло к концу. Правда, с нулевым результатом. Оставалось только переговорить с Хамфри с глазу на глаз. Насчет того самого деликатного дела… Поэтому я сказал своему главному личному секретарю, что нам с секретарем Кабинета надо обсудить несколько секретных вопросов, связанных с безопасностью, и кивнул в сторону двери.

– Вас не затруднит, Бернард?

Он послушно подошел к двери и… внезапно распахнул ее настежь! Затем внимательно осмотрел все вокруг, видимо, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Поняв, что он меня не так понял, я попросил его оставить нас одних.

Вид у него при этом был весьма подавленный, и нетрудно понять, почему: два раза в течение всего одного дня его просят покинуть помещение! Но, боюсь, ни у Джефри Гастингса, ни у меня не было иного выбора – не сообщать же ему, что сэр Хамфри, секретарь Кабинета, подозревается в серьезнейшем государственном преступлении!

После того, как Бернард вышел, мы минуты две молчали, так как я не знал, с чего начать разговор. Хамфри ждал, не проявляя никаких признаков нетерпения.

– Хамфри, – наконец-то решился я. – Нам надо кое о чем поговорить. О чем-то очень секретном.

И снова замолчал. Секретарь Кабинета сочувственно наклонился ко мне.

– Господин премьер-министр, может, мне лучше выйти? – Предложил он. – Так вам будет легче говорить.

– Это очень, очень серьезно, поверьте, – повторил я.

На его лице тоже появилось серьезное выражение.

– Очень серьезно и очень секретно?

Я утвердительно кивнул.

– Скажите, Хамфри, имя сэр Джон Хальстед вам что-нибудь говорит?

– Само собой разумеется, господин премьер-министр. Он умер не далее как три недели назад. А десять лет назад был объектом специального расследования, связанного с утечкой секретной информации, проводить которое, собственно, пришлось вашему покорному слуге, поскольку старый лорд Макивер, к сожалению, впал в слабоумие.

Я поинтересовался, нашел ли он тогда что-либо компрометирующее.

– Естественно, нет, – ответил он и довольно усмехнулся.

– Почему естественно нет? – спросил я.

– Ну, прежде всего, Джон Хальстед был одним из нас. Мы не один год были с ним добрыми друзьями. Во-вторых, вся эта скандальная история была неимоверно раздута нашей падкой до сенсаций прессой. И в-третьих, главная задача всех внутренних расследований, связанных с вопросами безопасности, – это постараться не найти никаких доказательств.

– Даже если под угрозой находится безопасность королевства?

Он рассмеялся. Искренним смехом.

– Господин премьер-министр, когда возникает реальная угроза национальной безопасности, к делу подключают Специальный отдел. Внутренние расследования правительства нужны только для того, чтобы заткнуть рот прессе. Их единственная цель – дать премьер-министру возможность встать перед парламентом и с чистой совестью сказать: «Мы провели полномасштабное расследование и не нашли никаких доказательств, подтверждающих указанные обвинения».

– Ну а, предположим, что-нибудь подозрительное все-таки обнаружится?

– Господин премьер-министр, подозрительным может считаться все, практически все, что происходит ей с нашим правительством. Например, тот факт, что вы попросили вашего главного личного секретаря оставить нас одних для секретной беседы, вполне может рассматриваться как подозрительный.

Сначала меня это, признаться, удивило, но потом я понял: он абсолютно прав! Тем более что, по мнению Хамфри, все дело было не более чем «пустышкой», ловко использованной писаками с Флит-стрит для смакования очередной скандальной сенсации.

Его поведение было настолько самоуверенным, что мне невольно представилось, как глупо он себя почувствует, когда узнает то, что известно мне. Что ж, посмотрим.

– Скажите, а случайно нет такой возможности, что сэр Джон Хальстед все-таки передавал какую-либо секретную информацию Москве? – осторожно начал я.

– Нет, это невозможно, – категорически возразил он. – Вне всякого сомнения!

– И вы готовы под этим утверждением подписаться? Даже ценой своей репутации?

– Без малейших колебаний.

Что ж, по-моему, пора наносить решающий удар.

– Знаете, Хамфри, боюсь, мне все-таки придется вам сказать, что сэр Хальстед шпионил в пользу Москвы, причем далеко не один год…

Секретарь Кабинета явно растерялся. Но ненадолго. Потому что тут же вызывающе произнес:

– Не верю! Кто мог предположить такое?

Я сочувственно ему улыбнулся.

– Кто?… Он сам. Оставил нам весь свой личный архив вместе с чистосердечным признанием. «МИ-5» полностью все подтверждает.

Хамфри лишился дара речи. Почти в буквальном смысле. Таким я своего секретаря Кабинета еще никогда не видел. И, признаюсь, мне это доставило искреннее удовольствие. Затем он что-то бессвязно залепетал, пытаясь произнести хоть что-нибудь внятное, и, наконец, сказал.

– Но… Господи ты боже мой… То есть, я хочу сказать, он ведь был…

– Один из нас? – с готовностью помог я ему.

– Ну конечно же… – Он начал понемногу приходить в себя. – Да, но это, безусловно, вызывает множество вопросов…

– Безусловно, вызывает, – охотно согласился я с ним. – Поэтому вот вам первый из них. Почему, интересно, вы не задали ему этих самых вопросов? И почему, скажите на милость, ваше расследование так быстро и, главное, так легко его полностью оправдало?

До него наконец-то дошло: мои вопросы касаются прежде всего лично его!

– Вы хотите сказать… Неужели… – снова растерянно залепетал он и смертельно побледнел.

Я заметил ему, что все это выглядит на редкость подозрительным, и заодно поинтересовался, почему он не провел расследование, как положено. Ведь, судя по данным секретного досье, того самого совершенно секретного досье, в распоряжении Хамфри были все свидетельства на удивление долгого пребывания Хальстеда в Югославии. А вскоре после его возвращения оттуда несколько наших агентов из «МИ-5», работавших за железным занавесом, почему-то были сразу же арестованы и бесследно исчезли.

Кроме того, в деле также фигурировала одна не совсем обычная переводчица, с которой сэр Хальстед проводил очень много времени. Я попросил Хамфри рассказать мне, что ему удалось про нее выяснить.

– Она оказалась русским агентом, и мы знали об этом. Русскими агентами являлись почти все югославские переводчики. Если, конечно, они не работали на ЦРУ.

– И вы даже не удосужились проследить ее дальнейшую судьбу?

– У меня было полно куда более важных дел!

Я обвиняюще посмотрел на него.

– Через три месяца после тех событий она переехала в Англию и поселилась в Оксфорде, всего в ста пятидесяти ярдах от дома сэра Джона Хальстеда. Они были добрыми соседями все последующие одиннадцать лет.

Хамфри был полностью деморализован. Хотя сдаваться, судя по всему, не собирался.

– Но за всем же не уследишь, все не проверишь, сами понимаете… К тому же никогда не известно, что именно может стать известным. Ну а если вдруг возникают очень серьезные подозрения, то следует… то лучше всего…

Он почему-то запнулся, но я помог ему закончить предложение.

– Провести соответствующее внутреннее расследование. Вы, кажется, это имели в виду?

Короче говоря, вся защита Хамфри сводилась к тому, что сэр Хальстед дал ему свое слово. Слово джентльмена. А слово джентльмена проверке не подлежит. Особенно если вы вместе учились в Оксфорде!

Я поинтересовался, проверял ли он Энтони Бланта.

– Но это же совершенно иное депо, – возразил он. Ведь Блант закончил Кембридж!

Терпеливо выслушав все его не совсем внятные оправдания, я счел необходимым довести до его сведения, что данная проблема затрагивает не только покойного сэра Джона Хальстеда, но и ныне действующего секретаря Кабинета.

Мои слова повергли его в ужас.

– Но вы же не думаете… Вы просто не можете думать… То есть… Я же совершенно не говорю по-русски. Ни единого слова!

– И тем не менее, вы должны признать, – прервал я его, – что все это выглядит по меньшей мере как некомпетентность или даже сговор. В любом случае…

Я намеренно оставил предложение незаконченным, поскольку его подтекст был и без того предельно ясен. Сэр Хамфри выглядел полностью убитым.

– Сговор? Господин премьер-министр, я даю вам слово, что ни о каком сговоре не может быть и речи.

– Слово джентльмена? – не скрывая иронии, переспросил я.

– Естественно. Слово оксфордского джентльмена! – торопливо поправился он.

Лично меня это не очень устраивало, поэтому я как бы мимоходом поинтересовался, как поживает его любимый цветочный садик.

Он немного расслабился и даже начал с увлечением рассказывать мне о своих великолепных розах, но потом до него дошел весь скрытый смысл моего вроде бы невинного вопроса.

– Нет-нет, господин премьер-министр, все что угодно, только не отпуск по уходу за садиком, заклинаю вас! – взмолился он.

– А почему бы и нет?

– Потому что речь идет о моей репутации.

– Мне кажется, вы уже поставили ее под сомнение своими категорическими заверениями в невиновности сэра Джона Хальстеда, не так ли?

Затем я предупредил его, что мне придется много и серьезно думать о своих дальнейших действиях. Например, о необходимости встретиться с предыдущим секретарем Кабинета сэром Арнольдом Робинсоном, послушать, что он скажет о том, как следует проводить подобные внутренние расследования в отношении секретаря Кабинета. В заключение я настоятельно порекомендовал сэру Хамфри ни в коем случае не обсуждать этот вопрос с Арнольдом до тех пор, пока я сам не переговорю с ним.

Он всячески заверил меня, что даже не подумает об этом.

(Что заставило Хэкера предупредить сэра Хамфри о том, что он намерен обсудить этот вопрос с сэром Арнольдом? Почему он поверил его заверениям, что тот сам не переговорит с сэром Арнольдом первым? Эти вопросы до сих пор остаются для историков чем-то вроде вечной загадки. Достаточно сказать, что сэр Хамфри встретился с сэром Арнольдом буквально в тот же вечер за дружеским ужином в клубе «Атенеум». Подробную запись их беседы нам посчастливилось отыскать в личном архиве сэра Арнольда. – Ред.)

(В личном дневнике сэра Хамфри содержится лишь краткая ссылка на содержание вышеприведенной беседы. Возможно, ему просто не хотелось лишний раз афишировать тот факт, что сэр Арнольд считал его «расходным материалом». Это, возможно, задевало сэра Хамфри куда больше, чем предположение, что он мог быть шпионом. Зато он значительно более подробно отразил свою встречу с постоянным заместителем МО сэром Норманом Копытом, во время которой сделал предложение, явно основанное на совете сэра Арнольда Робинсона. – Ред.)

Сегодня, впервые после своей отставки, к нам в Номер 10 вернулся сэр Арнольд Робинсон. Хотел конфиденциально побеседовать со мной о Хамфри. Очевидно, он уже побывал в «МИ-5», потому что сразу же сказал мне, что считает это дело весьма неудачным. Я пошел еще дальше и назвал его катастрофическим. Впрочем, Арнольд тут же назвал это сильным преувеличением.

– Все что угодно, только не катастрофическое, господин премьер-министр. Поскольку оно никогда не выйдет наружу.

– Вы хотите сказать, что некоторые вещи становятся катастрофическими, только если о них становится известно? – поинтересовался я.

– Естественно.

Возможно, он и прав. Когда дело не становится известным, оно считается просто затруднительным, а не катастрофическим. (Если бы секретарь Кабинета оказался шпионом, это считалось бы весьма затруднительным политическим делом. – Ред.)

К счастью, оно на самом деле оказалось не катастрофическим, так как появились новые убедительные свидетельства. Совершенно кстати сэр Арнольд захватил с собой одно из конкретных доказательств того, что сэр Хамфри не был шпионом.

– В «МИ-5» буквально только что обнаружили вот этот документ. Среди личных бумаг Хальстеда.

Он протянул мне листок. Я прочитал его со смешанными чувствами, которые трудно вот так сразу объяснить: облегчение, радость и, может быть даже, веселье.

Большего удовольствия мне пока еще не доставляло чтение никакого иного документа.

Логично предполагая, что мое искреннее удовольствие было вызвано самим фактом оправдания секретаря Кабинета, Арнольд хотел забрать у меня свой листок, но я настоятельно попросил его подождать. Тогда Арнольд, пожав плечами, предложил считать дело закрытым, поскольку, по его мнению, расследовать, собственно, больше было нечего. Хотя, по моему мнению, вопрос о некомпетентности все еще оставался.

– Господин премьер-министр, мы все совершаем ошибки, – не совсем уверенно пробормотал он.

– Да, но не такого масштаба! – Решительно возразил я. – Вам не кажется, что мне стоит его уволить?

Такую возможность Арнольд не счел нужным даже обсуждать.

– Вряд ли, господин премьер-министр, – коротко заметил он.

– Почему вряд ли? – поинтересовался я. – Хотите сказать, что госслужащих нельзя увольнять? Никогда и ни при каких обстоятельствах?

Бывший секретарь Кабинета ненадолго задумался. Затем осторожно ответил:

– Если они заслуживают этого, то да, безусловно можно. Иногда даже нужно! В принципе. Но… не на практике.

А почему это, интересно, в принципе можно и даже нужно, а на практике нельзя? Он охотно объяснил, что прежде чем Хамфри уволить, необходимо провести внутреннее расследование. А все расследования о некомпетентности государственных служащих неизбежно возвращают нас к ошибкам, совершенным в прошлом самими министрами. Впрочем, если мне так этого хочется, он готов лично возглавить соответствующую беспристрастную комиссию.

Что ж, это меняет дело. Поскольку руководителем Хамфри в течение нескольких последних лет был не кто-либо, а именно я, то, вовремя вспомнив известную мудрость, что благоразумие есть высшая доблесть мужества, искренне поблагодарил сэра Арнольда за его «вклад в дело справедливости», распрощался с ним и попросил пригласить ко мне Хамфри.

Как только он вошел, я первым делом облегчил ему душу, сообщив, что с него сняты все подозрения в шпионаже. Хамфри, само собой разумеется, был очень рад и попросил объяснить, чему он этим обязан.

– Некоей записи сэра Джона Хальстеда.

– С его стороны это очень любезно, – произнес Хамфри.

Мне все это начинало доставлять явное удовольствие.

– На самом деле? – не скрывая иронии, спросил я. – Мне почему-то сразу показалось, что вам это понравится.

– Господин премьер-министр, а можно на этот документ посмотреть?

– Конечно же можно. Хотя лучше всего его послушать. – И я начал медленно, с выражением его зачитывать. – «28 октября. Очередная встреча с этим самодовольным тупицей Эплби. Снова обвел его вокруг пальца…».

Хамфри заметно покраснел.

– Так, ясно. Благодарю вас, господин премьер-министр, – и он протянул руку к документу.

– Нет-нет, подождите, Хамфри, это еще не все. Дальше приводятся еще более сильные доводы в вашу пользу. Например: «Он даже не догадался. И не задавал по-настоящему серьезных вопросов. Судя по всему, не удосужился даже прочитать отчет „МИ-5“… У него в голове столько опилок, что пустить ему пыль в глаза – просто детская игра». – Я поднял глаза на Хамфри и улыбнулся. – Ну разве это не прекрасно? Полагаю, теперь у вас есть все основания быть на седьмом небе от счастья.

Он нервно прищурил глаза. От возмущения у него даже чуть заметно затряслись губы.

– Я всегда говорил, что Джон Хальстед никогда не умел разбираться в людях, – прорычал он.

Я изобразил на лице явную обеспокоенность.

– Вы хотите сказать… этим словам не следует верить? Неужели он лжет?!

Поняв, что сам себя загоняет в угол, Хамфри был просто вынужден признать неизбежное. То есть что в словах Хальстеда нет ни капли лжи. Хотя продолжал настаивать, что у него просто не хватило ума, чтобы понять тонкую технику допроса, которую применял к нему Хамфри. Так называемый бесконфликтный подход…

Я понимающе кивнул.

– Значит, вы просто убаюкивали его бдительность?

– И да и нет, – осторожно согласился Хамфри, видимо, усмотрев в моих словах скрытый подвох. И поспешно добавил: – Впрочем, как я понимаю, теперь все это позади, так ведь?

– Вы имеете в виду обвинение в сговоре? Да, само собой разумеется, – сказал я и, хотя Хамфри облегченно вздохнул, продолжил: – Правда, остается еще вопрос о некомпетентности…

Он нервно облизал свои губы.

– Господин премьер-министр, ради всего святого…

– Хамфри, – отеческим тоном произнес я. – Скажите, вот вы, лично вы потерпели бы подобную некомпетентность от того, кто с вами и на вас работает?

– Но ведь это было так давно! – взмолился он. – Мы все тогда работали в обстановке огромного стресса. Кроме того, мне одновременно приходилось выполнять немало других, не менее обременительных обязанностей…

– По-моему, у вас немало других, не менее обременительных обязанностей и сейчас, – с угрозой напомнил я ему.

Очевидно, осознав значение моих слов, Хамфри тут же попытался исправить положение. Кстати, когда его припирают к стенке, он становится на редкость покладистым и нередко весьма полезным человеком.

– Господин премьер-министр, – уже совершенно другим тоном обратился он ко мне. – В последнее время я много думал о том, как можно повысить ваш рейтинг популярности…

Его неожиданное предложение меня, конечно же, сразу заинтересовало, и я с нетерпением стал ждать продолжения.

– Сильному правительству всегда требуется популярный премьер-министр!

Безусловно! И что дальше?

– Мне кажется, вам следует срочно сделать что-нибудь по-настоящему популярное.

Его прописные истины начали меня несколько утомлять.

– Конечно же, следует. Но что именно?

Впрочем, то, что он предложил, оказалось совсем не тем, чего я ожидал.

– Мне кажется, господин премьер-министр, вам следует лично инициировать и возглавить операцию по спасению той бедной собачки, которая заблудилась на артиллерийском полигоне в Солсбери. Более популярного хода сейчас, полагаю, не придумать.

Сначала все это мне показалось, мягко говоря, несерьезным.

– Популярный-то популярный, но ведь, наверное, жутко дорогой?

– А может, и нет, – уклончиво ответил Хамфри и уже заметно более настойчиво продолжил, что время не ждет. – Решение необходимо принять незамедлительно, сегодня же утром, до того как бедняжка Бенджи успеет подохнуть с голода. – Заметив мои колебания, он воззвал к моей эмоциональной струне: – Бывают случаи, когда надо больше прислушиваться к своему сердцу. Даже премьер-министру…

Он, черт побери, прав! Я отбросил в сторону все колебания и дал ему «добро». Он, не теряя времени, тут же попросил связать его по телефону с сэром Норманом и сказал мне, что на свой страх и риск уже отдал распоряжение армии быть в состоянии трехчасовой готовности, и теперь военные ждут только моего подтверждения.

Прекрасно. Вот это оперативность! Оставалось уточнить еще одну незначительную проблему.

– Хамфри, надеюсь, речь не идет о покупке дешевой популярности?

– Ни в коем случае, господин премьер-министр, – с подчеркнутой уверенностью начал заверять меня Хамфри, но тут его соединили с МО. – Норман? – спросил он в трубку и, видимо, получив утвердительный ответ, отрывисто приказал: – Лэсси!

Судя по всему, это было кодовое слово для начала операции «Лэсси, вернись домой».

Сегодня Бенджи все-таки спасли, и, значит, завтра рейтинг моей популярности должен резко подскочить вверх!

Я наблюдал все это в шестичасовых новостях. Должен признаться, на редкость увлекательное зрелище. Особенно когда ощущаешь себя чем-то вроде главнокомандующего серьезной боевой операцией или даже Маргарет Тэтчер во время короткой, но победоносной войны на Фольклендах… Да, стране, безусловно, нужны сильные, решительные и волевые лидеры типа меня!

Операция началась на полигоне в Солсбери рано утром. Четыре отделения саперов с миноискателями отправились с разных сторон по направлению к месту, где пропавшую собаку видели в последний раз. Когда ее обнаружили, военный ветеринар выстрелил в нее дротиками со снотворным. Мы все видели, как Бенджи сначала как бы споткнулась на ровном месте, а потом, потеряв сознание, рухнула на землю.

Затем туда подлетел вертолет ВВС, спасатели опустили люльку, не наступая на опасную землю, подобрали спящую Бенджи и доставили ее прямо к воротам, где она наконец-то воссоединилась с рыдавшей от радости сиротой Линдой, которая уже и не надеялась снова увидеть собаку живой и невредимой. Реальные плоды моей мудрости и человеческой доброты настолько меня тронули, что я чуть ли не прослезился. В чем совершенно не стыжусь признаться.

Энни была просто в восторге – она ведь еще не знала, что спасением собаки Британия была обязана мне и только мне одному. Когда мы в последний раз с ней говорили об этом, я пренебрежительно заметил, что это было бы пустой тратой государственных средств и денег.

Ее милое личико буквально светилось от радости за ту бедную девочку-сироту. Я сказал ей, что серьезно подумал над ее словами и пришел к выводу: «Забота – это прямой долг правительства».

– Забота о голосах? – невинно переспросила она.

Ее ироническое замечание меня, признаться, несколько расстроило.

– Это несправедливо, Энни. Я думал о той маленькой девочке и о том, как много Бенджи для нее значит. В конечном итоге, люди… то есть каждый отдельный человек имеет значение… даже для статей балансового отчета. Конечно, за подобное использование армии и ВВС кое-кто будет меня критиковать, но мне это все равно. Для благого дела иногда нужно иметь решимость поставить на карту даже собственную популярность!

Мои слова настолько понравились мне самому, что я решил запомнить их, чтобы использовать при ответах на вопросы в палате общин. Завтра в шестнадцать ноль-ноль.

Они также чуть ли не до слез растрогали Энни. Она меня вполне искренне поцеловала и сказала, что кто-кто, а она меня за это критиковать и не подумает. – Теперь я, кажется, начинаю понимать, что иногда быть премьер-министром совсем неплохо. Впервые с тех пор, как мы переехали на Даунинг-10…

С самого утра великолепная пресса! Даже лучше, чем можно было ожидать.

Я показал заголовки газет Хамфри. Ему они тоже очень понравились. Даже передовицы были доброжелательными: «Сегодня Британия с удивлением и радостью обнаружила, что на Даунинг-10 бьется настоящее человеческое сердце!» А вот реакция Бернарда, как и следовало ожидать, оказалась весьма уклончивой.

– Вообще-то, внутри Номера 10 бьется семьдесят четыре настоящих человеческих сердца, – пожав плечами, произнес он. Но при этом широко улыбался.

Произошла незначительная тактическая накладочка. Я сказал Хамфри, что был полностью прав, говоря о своем врожденном инстинкте практически безошибочно чувствовать, чего хотят люди. Это, безусловно, совершенно верно, хотя в данном случае именно он предложил провести операцию по спасению собаки, поэтому, когда он деликатно напомнил мне об этом, я, само собой разумеется, отдал ему должное.

Поскольку секретарь Кабинета сыграл в повышении моего личного рейтинга не последнюю роль, я охотно оказал ему небольшую любезность, о которой он меня попросил – закрыть вопрос о его некомпетентности в деле о Хальстеде. А почему бы и нет? Реального вреда ведь нанесено не было…

Затем мы перешли к повестке заседания Кабинета. Естественно, после того, как посмаковали еще несколько наиболее ярких газетных статей. Некоторые цитаты из них просто великолепны! Например, та девочка-сирота Линда сказала: «Теперь мой голос принадлежит только мистеру Хэкеру». А каналы «Би-би-си» и «Ай-ти-ви» сообщили о целом потоке телефонных звонков, одобряющих мое решение спасти Бенджи. А вот взять интервью у лидера оппозиции газете «Таймс» не удалось по причине его недоступности. Естественно! Иного не следовало и ожидать. Ему ведь пришлось бы публично выбирать: поддержать меня или выступить против, то есть фактически высказать сожаление о состоявшемся спасении бедной собаки. Да, тут я, похоже, переиграл его вчистую!

Когда мы, наконец, приступили к самой повестке, Хамфри совершенно неожиданно предложил отложить рассмотрение третьего вопроса повестки – сокращение оборонных расходов. Передать его на рассмотрение специального комитета Кабинета по внешней политике и обороне. Зачем? Какой смысл? Мне нужно решение Кабинета, а не расплывчатый отчет на шестидесяти страницах, который поступит не сейчас, а не раньше чем через девять месяцев!

Но тут секретарь Кабинета преподнес мне сюрприз, да еще какой. Как будто у меня перед лицом взорвалась бомба! Оказывается, спасение Бенджи обошлось нам ни много ни мало, а в целых 310 тысяч фунтов! Но это же невозможно! Увы, оказалось, вполне возможно. Во всяком случае, это наглядно подтверждала статистика МО, подготовленная, как уверил меня Хамфри, исключительно на основе реальных данных.

– Хамфри, – в ужасе пробормотал я, – надо ведь что-нибудь сделать!

– Вернуть собаку назад? – попробовал пошутить Бернард. Как всегда некстати.

И тем не менее, несмотря даже на шокирующие цифры, меня не оставляло ощущение правильности моего решения. Да, оно обошлось в 310 тысяч фунтов, но зато обеспечило мне поддержку общества. (Более точным было бы сказать, что он купил поддержку большей части британского общества. За общественные деньги. – Ред.)

Впрочем, вскоре до меня дошел весь ужас моего положения. Скорее, правда, не дошел, а был донесен до меня секретарем Кабинета.

– Вообще-то вам совсем не обязательно этот вопрос откладывать, господин премьер-министр. Но такое решение можно было бы смело называть на редкость мужественным.

У меня тревожно заколотилось сердце.

– Мужественным? Но почему обязательно мужественным?

– Потому что в случае принятия решения о сокращении оборонных расходов реальная стоимость спасения несчастной собаки обязательно просочится в прессу.

– Не может быть! – слабо возразил я, прекрасно понимая, что именно так оно и будет.

Хамфри печально покачал головой и сочувственно улыбнулся.

– Да, не может. При условии, конечно, что вы, господин премьер-министр, полностью доверяете конфиденциальности и лояльности высших офицеров нашего МО.

Что за нелепое предположение! Доверять лояльности МО? Исключено. Они все текут хуже дырявого решета!

Мало того, секретарь Кабинета не упустил возможности еще и посыпать соль на мою кровоточащую рану:

– Кричащие заголовки можно представить себе даже сейчас. Например: «ПМ СПАСАЕТ ДВОРОВУЮ СОБАКУ ЗА СЧЕТ БРИТАНСКИХ ВВС».

Я попытался «проиграть в уме» создавшуюся непростую ситуацию. Итак, все мои поистине титанические усилия, направленные на сокращение оборонных расходов, перечеркнуты одним единственным эмоциональным поступком? Моим проявлением доброй воли и человечности? Увы, похоже, что так…

Заметив мое состояние, Хамфри утешительным тоном прожурчал:

– Эта более чем деликатная информация, само собой разумеется, может стать достоянием общественность, только если… – И он бросил на меня выразительный взгляд.

Не знаю почему, но у меня вдруг невольно мелькнула мысль: а уж не было ли все это подстроено нарочно? Не уговорил ли меня Хамфри пойти на этот якобы «весьма популярный шаг» только для того, чтобы отложить в долгий ящик решение вопроса о сокращении оборонных расходов?

Нет-нет, это невозможно. Во-первых, мой секретарь Кабинета недостаточно для этого умен, а во-вторых, не посмеет же он делать такое по отношению ко мне!

Он просто открытым текстом сообщает мне, что если я не «закрою» вопрос о сокращении оборонных расходов, кое-кто в МО тут же организует нужную утечку информации. Что ж, тут Хамфри прав. На все сто процентов. Упустить такую возможность шантажировать ПМ? Вот это точно невозможно…

– Премьер-министру негоже унижаться до уступок шантажистам! – твердо заявил я.

– Искренне надеюсь, нет, – согласился Хамфри и замолк. Явно чего-то ожидая.

И дождался. Внимательно «прокрутив» все еще раз, я понял, что у меня фактически нет иного выбора.

– Хотя, с другой стороны, – осторожно произнес я, изобразив свою самую лучшую мину при плохой игре, – нельзя же все время сокращать оборонные расходы. Военный бюджет не резиновый. И к тому же оборона Британии – это главнейшая задача любого правительства, разве нет? Ведь непредвиденные осложнения могут возникнуть в любой день: Корея, Фолкленды, Бенджи…

– Да, Бенджи! – хором повторили секретарь Кабинета и мой главный личный секретарь.

Что ж, пора подвести итоги.

– А знаете, возможно, данное решение было несколько преждевременным, – честно признал я и поставил Хамфри в известность, что, тщательно взвесив все обстоятельства, пришел к твердому убеждению: пункт 3 повестки заседания Кабинета, безусловно, требует доработки, в силу чего поручаю секретарю Кабинета передать его на рассмотрение соответствующего комитета.

По уважительному выражению лица Хамфри было ясно – на этот раз я принял правильное решение.

– Да, кстати, Хамфри, передайте им, что особой спешки не требуется, ладно?

– Да, господин премьер-министр.