"Белые яблоки" - читать интересную книгу автора (Кэрролл Джонатан)

ЦИФЕРБЛАТ СЕРДЦА

Прошло два дня. Вечером Этрих припарковал машину на стоянке аэропорта. «747-й» как раз шел на посадку. Он заслонил собой все небо, а рев его моторов на несколько мгновений заглушил все остальные звуки. Этрих любил встречать в аэропорту друзей, только что сошедших с трапа самолета. Ему нравилась сама атмосфера, царившая здесь, – встречи и проводы, накал эмоций, ощущавшийся в самом воздухе, – концы и начала, расставания, встречи.

Сделав несколько шагов, он остановился и нерешительно оглянулся на свою машину. Всего лишь час тому назад он вымыл ее просто до невероятного блеска и тщательно пропылесосил салон. В обычные дни его новенький автомобиль выглядел неважно, оставаясь немытым неделями, а то и месяцами. Салон же представлял собой настоящую свалку из всевозможных бумажек, конфетных фантиков, журналов, газет и всякой мелочи, валявшейся большей частью под сиденьями. Сегодня он обнаружил аудиокассету с размотавшейся лентой и куклу Барби без головы. Голову он отыскал позднее. Она откатилась за коврик, где к ней намертво прилипла мятная тянучка. Парад мусора продолжался. Предметам, которые Этрих извлекал из салона, не было числа. Занятие это, как всегда, вызвало у него брезгливое недоумение. И откуда здесь могло набраться столько всякой дряни? Он чистил машину, только когда ему предстояло везти в ней кого-то из тех, чьим мнением он особенно дорожил. Изредка это проделывали сотрудники автосервиса – бесплатно, в благодарность за то, что он пользуется услугами их мастерской. Машина Китти всегда выглядела безупречно как снаружи, так и внутри. Изабелла ездила на допотопном «лендровере», в салоне которого тоже царил кавардак. И все же в сравнении с автомобилем Этриха ее машину можно было признать образцом чистоты. Изабелла как-то сказала ему (они как раз куда-то ехали в его машине), что в прошлой жизни этот автомобиль наверняка совершил немало тяжких грехов и поэтому достался теперь такому неряхе.

Интересно, что она скажет теперь, увидев его сияющее авто? Искренне удивится или со скептической улыбкой заметит, что он так расстарался с одной лишь целью – произвести на нее впечатление. Когда она в последний раз от него сбежала, он послал ей вдогонку почтовую открытку. Текст на ней гласил: «Бросив меня, ты прихватила с собой часть моей жизни, которая тебе не принадлежит. Она была только моя, Изабелла, не твоя и не наша. Ты ее украла». Интересно, что она подумала, получив это послание? Он так этого и не узнал, потому что Изабелла ничего не ответила. И это жестокое молчание ранило его едва ли не больнее, чем ее уход. Оно словно перечеркивало, сводило на нет всю близость и доверительность отношений, которых им удалось достичь. Он считал ее молчание не чем иным, как проявлением трусости, предательством его доверия к ней. А ведь сколько раз оба они признавались друг другу, что самое лучшее, самое ценное, что их связывает, – это возможность честно, без недомолвок обсуждать любые вопросы. Молчание, в котором замкнулась Изабелла, грубо оборвало эту нить доверия, казавшуюся такой прочной. Будучи одной из участниц диалога, она принимала решение за обоих, она насильно утаскивала его за собой в бездонную пропасть безмолвия.

Он похлопал ладонью по карману куртки, проверяя, не забыл ли фотоаппарат. Все это было данью одной из причуд Изабеллы: у нее была буквально мания непременно самой встречать людей, которые прибывали с визитом, на вокзалах или в аэропортах. Якобы такая традиция издавна существовала у них в семье. Она считала такое изъявление внимания своим долгом, который хочешь не хочешь следовало выполнять. Чтобы гость с первой же минуты был окружен вниманием, чтобы он сразу почувствовал, как ему рады. Этрих считал это полным идиотизмом, но в то же время приверженность Изабеллы к столь обременительной традиции казалась ему трогательной. Чтобы сделать ей приятное, он и сам неизменно встречал ее, если первым оказывался в том месте, где должно было состояться их очередное рандеву.

Изабелла всегда брала с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть своих гостей на пленку в тот самый момент, когда они проходят в зал прибытия. Она любила потом рассматривать такие снимки. У нее их были сотни.

Фотоаппарат оказался при нем – великолепная цифровая «Лейка». Два года назад он получил ее от Изабеллы в подарок на день рождения. Когда он вытащил его из футляра, Изабелла заявила, что теперь он должен делать снимки каждый день и посылать их ей по электронной почте. При этом ему совсем не обязательно снимать что-то красивое или изысканное. В принципе сгодится что угодно, любой пустяк, привлекший его внимание, впечатление, которым он захочет с нею поделиться. Поначалу он сам удивлялся тому, насколько это занятие пришлось ему по вкусу. Ощущая приятное волнение, он посылал ей снимки щенка, перепрыгивавшего через лужу, троих бродяг, с жадностью поедавших попкорн из огромных картонных стаканов, девчушки лет пяти, которая показывала ему длинный розовый язык и одновременно протягивала палец. Он только и делал, что отправлял ей фотографии. Иногда она его благодарила и высказывала свое мнение о тех или иных сюжетах, но чаще никак их не комментировала, и это его порой задевало. Для него стало важным, чтобы этот обмен впечатлениями носил непрерывный характер. Но, несмотря на то, что идея была ее, Изабелла то и дело прерывала их переписку.

Ну а когда она в очередной раз ударилась в бега, поток фотографий тотчас же иссяк. Этрих продолжал делать снимки, но теперь они по большей части хранились на компьютерных дисках. Фотографии, предназначенные Изабелле, которые она, скорей всего, никогда не увидит. От этого они казались ему какими-то безжизненными. Просматривая их, он ловил себя на мысли, что глядит на то, что так и не сумело полностью проявиться. Ему все острее ее не хватало.

Входя в здание аэропорта, он прислушался к себе: не слишком ли сильно разыгрались нервы. С самого утра он беспрерывно бегал в туалет, а это означало, что какая-то часть его существа пребывает в панике.

Но какая именно? Наряду с волнением он ощущал бесконечную радость, но при этом некий уголок души затопляла злость… Словом, эмоции Этриха являли собой подобие некоего сложного механизма. И вдобавок он был мертв. Он умер, умер, умер. Вернее, какое-то время тому назад он был мертвым. Но никто, включая его самого, этого не заметил. И если бы не Коко, если бы не демонстрация картин из прошлого, которую она для него устроила, он до сих пор пребывал бы в неведении о случившемся. Заметит ли Изабелла, что с ним что-то не так? И не связано ли с ней его возвращение к жизни?

Каким он предстанет сейчас перед Изабеллой Нойкор? Покажется ли ей угрюмым, счастливым, полным надежд? Или она решит, что вид у него просто идиотский? И каким она захочет его увидеть? В голове у него молнией мелькнула мысль: «А почему она именно теперь решила вернуться?» Следом за ней пронеслась другая: «Она ждет от тебя ребенка, кретин! Вот почему!» Но такое объяснение его не вполне устроило. Потому что, по его расчетам, выходило, что они в последний раз занимались любовью три месяца назад. Менструальный цикл у Изабеллы был на редкость регулярным, из чего следовало, что она знает о своей беременности уже больше двух месяцев. Почему же она сразу не сообщила ему об этом? Зачем так долго тянула? И с какой стати доверила столь важное известие простому письму, прибегнув к тому же к услугам Маргарет Хоф? Почему не позвонила и не сказала обо всем ему лично и не предложила обсудить ситуацию?

Да потому что в этом она вся, Изабелла. Подобные жесты вполне в ее духе. «Да, я вот такая», – заявляла она то и дело, когда ей в очередной раз случалось огорошить его каким-либо из ряда вон выходящим поступком. Со временем эта фраза стала для него самым очаровательным и вместе с тем самым чудовищным высказыванием, какое он когда-либо слышал из женских уст. В представлении Изабеллы эти четыре слова должны были служить объяснением ее ума и необыкновенной щедрости души. А также ее эгоизму, нервным припадкам, исчезновениям. В самом начале их связи он не раз умолял ее растолковать смысл этой фразы. «Да, я вот такая». Но какая именно на сей раз? Чем настойчивее становились его вопросы, тем ожесточеннее Изабелла замыкалась в себе, и Этрих с горечью понял, что таким образом она отражает его попытки вторгнуться в то пространство ее личности, куда не допускается никто из посторонних.

Днем, считая оставшиеся часы до встречи с ней, он так нервничал, что без конца бегал в туалет. Надо было и еще чем-нибудь себя занять. Он снял с каминной полки фотографию и в который раз перечитал стишок на обороте:

Он никогда не мог постичь смысла этих странных слов, которые трогали его до глубины души. И он часто их перечитывал.

Снимок был сделан в их гостиничном номере в Кракове. Это была самая старая гостиница в городе с высокими средневековыми шпилями башен, отбрасывавшими на узкие улицы и на соседние дома длинные причудливые тени. Над входом в старинный отель сверкала позолотой надпись, которая гласила: «Да пребудет этот дом в покое, доколе муравей не выпьет море и черепаха, вступив в путь на запад, не вернется с востока».

Этрих был в командировке в Лондоне и вовсе не рассчитывал в тот раз на встречу с Изабеллой, но накануне его возвращения в Америку она позвонила.

– Я нашла один город. Ты должен его увидеть. Пожалуйста. Он навеки останется в твоей памяти и будет преследовать тебя до конца твоих дней. Он похож на Венецию без каналов. Здесь есть чудный ресторанчик «Досуг пахаря», где на деревянных столах дымятся миски горячего перченого борща. Это будет наш город. Ведь у нас с тобой до сих пор не было нашего города, Винсент. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай.

Вот тогда его брак и дал трещину. Теперь, оглянувшись назад, он невесело кивнул своим мыслям. Да, именно тогда он принял решение. В тот самый миг. Он, не раздумывая, поменял свои планы, купив билет до Кракова. Прежде ему не случалось бывать в Польше. Вот как переменилась его жизнь, когда в нее вошла Изабелла: по одному ее слову он с готовностью бросал все на свете и мчался за тридевять земель в Восточную Европу, в незнакомый город чужой страны.

На снимке они вдвоем с Изабеллой стояли у огромного, до пола, зеркала в ванной. Чтобы сфотографировать себя и ее, Этриху пришлось вытянуть вперед руку с фотоаппаратом во всю длину. Другой рукой он обнял Изабеллу. Обеими узкими ладонями она сжала его пальцы. Голова ее с зажмуренными глазами была слегка приподнята, лицо смотрело в его сторону. Она улыбалась, как будто в любовном забытьи. Ее изображение на снимке оказалось безупречным, чего нельзя было сказать об Этрихе: от него там всего-то и было что темный костюм да подбородок. Но как раз это ему и нравилось: создавалось впечатление, что сияние, которое исходило от Изабеллы, затмевало собой все вокруг, в том числе и его. Перед тем как выйти из дома, он, сам не зная зачем, сунул снимок в карман.

Был вечер пятницы, и Этрих ожидал, что в аэропорту будет не протолкнуться. Однако зал оказался почти пуст. Более того, те немногие пассажиры, которые там находились, вели себя на удивление сдержанно и никуда не спешили. Неторопливо передвигались по ярко освещенному пространству, не бросались стремглав от стойки к стойке, не выкрикивали последние назидания тем, кого провожали. А улетавшие, в свою очередь, продвигались на посадку лениво, как покупатели к кассе супермаркета. Это отсутствие привычной суматохи приятно удивило Этриха, но в то же время ему сделалось как-то не по себе.

Он приехал слишком рано. Ему вообще была свойственна пунктуальность, он предпочитал являться куда бы то ни было – на вокзал, в аэропорт, в гостиницу, на встречи – с большим запасом времени. Любил первым прийти в ресторан, любил ждать того, с кем у него было назначено свидание. Некоторым эта его особенность была по душе, другие, те, кто вечно опаздывал, неизменно чувствовали себя неловко, особенно когда он поглядывал на них с немым укором во взгляде. Но тем не менее Этрих считал для себя обязательным проявлять такую предупредительность ко всем без исключения. Этот жест ни к чему не обязывал, просто он таким образом давал людям понять, что дорожит ими. Изабелла в подобных случаях вела себя в точности так же, и они нередко словно в шутку соревновались между собой – кому в очередной раз удастся опередить другого. В первое из свиданий, о котором они условились, она целых десять минут прождала его в венском кафе, куда он явился на десять минут раньше назначенного времени. Он тогда уже был в нее влюблен. Прежде ему ни разу не случалось влюбляться столь стремительно. На ней был черный кашемировый свитер, шею опутывало несколько тонких золотых цепочек. Ее тонкие белые руки неподвижно лежали на серой мраморной столешнице.

В аэропорту он остановился у огромного табло с расписанием рейсов. Джибути. Буэнос-Айрес. Дублин. Изабелла должна была прибыть через час, и вместе с ней должен был появиться их ребенок.

Дублин? Они с Китти провели там медовый месяц. Жили в отеле «Шелбурн» и каждый вечер пили чай ровно в четыре. В те дни он был уверен, что никогда больше не будет так счастлив. Щурясь от яркого света табло, он машинально пробегал глазами по строчкам. Цифры, буквы, экзотические названия… Мысль о том, что же такое с ним стряслось и почему и что еще предстоит пережить, ни на минуту его не покидала. Дублин. Китти. Изабелла. Смерть. Беременность…

Этриха так поглотили эти размышления, что он почти утратил связь с действительностью и не сразу осознал, что вот уже несколько минут бессмысленно водит глазами по строчке табло, в которой не только был указан рейс Изабеллы – 622, – но сообщалось также, что самолет прибыл на полчаса раньше.

Сообразив, что может опоздать, он немедленно превратился в единственного во всем здании отчаянно спешащего человека и помчался к залу прибытия со всей скоростью, на какую был способен. Он хорошо ориентировался в аэропорту, прекрасно знал расположение всех помещений, но не представлял себе, где в данную минуту могла находиться Изабелла: на таможенном контроле, в зале выдачи багажа или в главном вестибюле. Быть может, она как раз там его и разыскивает, в полном отчаянии оттого, что он, похоже, не явился ее встретить.

«Отлично, отлично, просто отлично», – вертелось у него в голове, пока он несся ко входу в зал прибытия. Впервые за последние пять лет он опаздывает на встречу. И на какую! Ну надо же, как назло… Нечего сказать!

Кто– то окликнул его сзади, но Этрих даже не повернул головы. Коридор, по которому он бежал, казался нескончаемым, как дорога из желтого кирпича. Тут вдруг кто-то еще выкрикнул его имя. Этрих мрачно усмехнулся. Интересно, все ли его друзья явились в аэропорт нынче вечером?

В итоге он едва не разминулся с Изабеллой. Медленно шагая с опущенной и склоненной набок головой, она его не видела. Одно из колес ее нового чемодана издавало скрип, и она решила проверить, не застряло ли что на оси. Если бы не жакет, который она надела, Этрих бы ее не заметил.

Изабелла всегда одевалась с большим вкусом. Она была тщеславна. Предпочитала одежду, которая подчеркивала стройность и грациозность ее тела, длину ног. Любила обтягивающие брюки и приталенные блузки, джемпера из тонкой пряжи. И ботинки. Именно ботинки, дорогие, шикарные и непрактичные. Зимой она всегда в них мерзла, так что у нее порой даже зубы стучали от холода. И Этрих как-то шутки ради заказал ей толстенный стеганый жакет из гусиного пуха по каталогу «Лендз-энд». Жакет был двухцветный, желтый с лазорево-синим, и настолько яркий, что любой дорожный рабочий чувствовал бы себя в нем в полной безопасности, даже находясь на скоростном шоссе. К немалому удивлению Этриха, вещица пришлась Изабелле по душе. Она часто его надевала, а дома позволяла своей собаке по кличке Супчик спать на нем.

Она успела довольно далеко уйти, когда он наконец опомнился и смог выдавить из себя:

– Эй, ты! – Это было их традиционное приветствие, причем «ты» произносилось протяжно и с необыкновенной нежностью.

Изабелла резко вскинула голову, и лицо ее озарила улыбка. Он как-то в шутку предположил, что во рту у нее не меньше сотни зубов – такая у нее широкая, сияющая, лучезарная улыбка. Она коснулась кончиком ногтя одного из своих верхних передних зубов и начала считать: «Один…», но он не дал ей докончить: притянул к себе ее руку и поцеловал тонкий палец…

Продолжая улыбаться, она сцепила ладони и оперлась на них подбородком.

– Винсент, а я уж подумала, что ты не придешь.

Он не нашелся с ответом. Просто молчал, шагая ей навстречу. Заметив, что Изабелла, несмотря на улыбку, плачет, он мысленно похвалил себя за то, что удержался от слов в ответ на ее упрек. Ее огромные голубые глаза медленно наполнились слезами, и, когда те пролились, на щеках заблестела влага.

– Тебя все не было, и не было, и не было, так что я подумала… – И она развела руки в стороны, не в силах выразить охватившее ее отчаяние. И снова улыбнулась, но теперь улыбка вышла как никогда печальной.

Этрих готов был не раздумывая упасть перед ней на колени, настолько она была для него дорога и желанна. Ему так недоставало ее все эти долгие месяцы. Лишь ею одной он по-настоящему дорожил. А сколько раз за время разлуки ему приходило в голову, что теперь она исчезла из его жизни навсегда и больше к нему не вернется! Он почти в это поверил. И вот теперь она снова рядом и говорит, что подумала, будто он не придет ее встретить. Серьезно? Неужели Изабелла могла допустить, что он не откликнется на ее зов, где бы она ни находилась?

Весь во власти этих мыслей, Этрих нисколько не был готов к тому чудовищному инциденту, который произошел в следующее мгновение. Следом за Изабеллой торопливо шел высокий бородатый толстяк с полотняной спортивной сумкой на плече. Приблизившись, он, вместо того чтобы обойти, врезался в нее на полном ходу с такой силой, что она вскрикнула от испуга и пошатнулась. Ей с трудом удалось удержаться на ногах. Бородач, даже не взглянув в ее сторону, процедил сквозь зубы: «Раззява!» и продолжил свой путь.

Этрих не раздумывая перемахнул через перила ограждения и бросился за ним вдогонку. Он настиг толстяка в несколько прыжков и точным ударом носком башмака под коленку свалил его с ног. Тот с грохотом стукнулся о плиты пола затылком и локтем. Но Этриху этого было недостаточно. Как только противник распростерся на полу, он склонился над ним и двинул кулаком в скулу. Только один раз. Этрих полностью сохранял контроль над собой. Он действовал вполне обдуманно. Никто не смел так обращаться с Изабеллой. Тем более теперь, когда она носит в себе его дитя!

– Винсент!

Не меняя позы, он повернул голову и с нежностью взглянул на свою любимую.

Тем временем толстяк успел прийти в себя от неожиданности и злобно прошипел:

– Парень, ты чего…

Этрих с силой ударил его в толстую розовую щеку кончиками трех вытянутых пальцев.

– Заткнись. Не возникай. – Тон, каким он это произнес, испугал бы любого. В нем явственно слышалось: «А иначе я тебя прикончу».

Глаза толстяка расширились от ужаса. Он оцепенел и даже не попытался шевельнуться.

Этрих выпрямился и махнул Изабелле рукой, чтобы она подошла. Когда она приблизилась, он подхватил ее чемодан, колеса которого промелькнули в воздухе в нескольких сантиметрах над лицом поверженного бородача, обнял ее и увлек за собой вперед, к выходу из здания аэропорта.

Толстяк не осмелился даже проводить своего противника взглядом, чтобы удостовериться, что тот исчез из виду.

– Неужели это и в самом деле твоя машина? Та самая, в которой катается безголовая Барби? – Держа в одной руке сэндвич, Изабелла неторопливо оглядывала изумительно чистый салон. Повернувшись к нему, она счастливо – впервые со времени их встречи – улыбнулась и, откусив изрядный кусок, пробормотала: – М-м-м, как вкусно, Винсент, спасибо!

Это также был один из их ритуалов – в каком бы из аэропортов США ни происходила их очередная встреча, Этрих всегда угощал Изабеллу сэндвичем с копченой говядиной, морковью и капустой. Изабелла никогда не ела в самолетах, утверждая, что ее трясет от этих прямоугольных коробочек, в которых стюардессы подают обеды. А когда Этрих навещал ее в Вене, она купила ему сэндвич с «венской колбаской» – самый вкусный, какой он когда-либо пробовал.

Они просидели в машине не меньше четверти часа, а он все никак не мог заставить себя повернуть ключ зажигания. Ему надо было привыкнуть к этому ощущению ни с чем не сравнимого счастья. Она была здесь! Его мир снова обрел былую полноту. Жизнь с того мгновения, как он увидел Изабеллу в аэропорту, стала казаться ему восхитительной. В салоне витал аромат ее одеколона, того самого, которым прежде пользовался Этрих. Во время их первого свидания Изабелла, потянув носом, буквально потребовала, чтобы он назвал ей марку, и заявила, что станет душиться только этим одеколоном «до конца своих дней».

Продолжая вслух восхищаться его умопомрачительно чистым автомобилем, она с жадностью ела сэндвич и прихлебывала крем-соду, свой любимый напиток, из пластиковой бутылки. Пока они и не пытались говорить о важном, о том, что заботило их больше всего. И это вполне устраивало Этриха. Изабелла, казалось, была счастлива просто ощущать его присутствие, и он был рад, что она чувствует в точности то же, что и он.

Покончив с сэндвичем, она аккуратно свернула вощеную бумагу, в которую он был завернут.

– Я бы и от второго не отказалась, если честно.

Он кивнул, улыбаясь, но улыбка на его лице погасла, стоило ему осознать, что Изабелла вовсе не шутит. Не зная, как на это реагировать, он растерянно пробормотал:

– Неужели ты бы его одолела?

Она пожала плечами:

– Я теперь стала есть куда больше, чем прежде. Моему аппетиту позавидовал бы любой борец-сумоист. Готова умять луну на обед. – И она выразительно похлопала себя по животу.

Этриху сложно было судить, насколько изменилась ее фигура, – толстый пуховый жакет скрывал очертания ее тела. Прибавила ли она в весе? Стал ли уже заметен живот? Пока она ела, он то и дело искоса поглядывал на нее, но не заметил в ее внешности никаких перемен.

– А в остальном как ты себя чувствуешь? Спина не болит? Утренние приступы тошноты не мучают?

– Ты все перечислил, ничего не позабыл? – Она нежно охватила его руку своими тонкими ладонями. – Да нет, пожалуй, все перемены сводятся к чудовищному аппетиту. Если не считать того, что я теперь все время зябну. Здорово, что у меня есть этот жакет. Я в нем буквально поселилась. А вообще мне, можно сказать, еще повезло. Никаких признаков токсикоза, не то что у других женщин. Ведь первые три месяца считаются в этом смысле самыми тяжелыми. Я стала носить в сумочке запас шоколадных батончиков, а еще ни на минуту не расстаюсь с этим жакетом. Вот и все.

– Послушай, ты хочешь сейчас все обсудить или, по-твоему, это может подождать? Просто у меня еще звенит в ушах после самолета, и вдобавок я не наелась. Хочется чего-нибудь сладкого. Если ты не против.

– Порцию пломбира с горячей карамелью?

Она сжала его ладонь:

– Лучше две.

Этрих, блаженно вздохнув, повернул ключ зажигания. Изабелла здесь, рядом. Сейчас они будут лакомиться мороженым. Ничего лучше на свете быть не может!

– Я слышала.

Он вопросительно взглянул на нее.

– Ты о чем?

– Твой вздох. Только не поняла, счастливый он или печальный.

Но прежде чем он ответил, она задала еще один вопрос:

– Винсент, каково это – умереть?

Их преследовали. Этрих, будь он повнимательней, выруливая с парковки у аэропорта, наверняка заметил бы в зеркальце заднего вида тщательно отреставрированный кабриолет «Остин-хили 3000/ III» выпуска 1969 года, тронувшийся за ними следом. На всем пути до ресторана тот держался позади них. Двигатель его ревел едва ли не громче любой гоночной машины. Автомобиль явно не был предназначен для слежки, но женщину, сидевшую за рулем, это нимало не заботило. Теперь, когда Винсент Этрих был в общих чертах ознакомлен с ситуацией, в которой очутился, Коко Хэллис могла делать что пожелает.

Во– первых, он понятия не имел, что это ее машина. А во-вторых, она припарковалась у аэропорта в таком месте, где он не мог ее заметить. Но даже если он и увидел ее? Рано или поздно он поймет, что она должна остаться в его жизни на некоторое время.

Ожидая их появления из здания аэропорта, она развлекалась тем, что придумывала, как бы ей позабавней представиться подруге Винсента. «Привет, я Коко, я тут с ним спала, пока ты была в бегах». А потом можно было бы добавить самым ласковым, проникновенным тоном, на какой она только была способна: «Винсент столько мне о тебе рассказывал!» Последнее, разумеется, было бы ложью, потому что в действительности Этрих почти не упоминал Изабеллу в разговорах с Коко. Он был готов часами болтать с ней о ком и о чем угодно, но Изабелла обсуждению не подлежала. Коко не раз пыталась вытянуть из него хоть какие-либо подробности его романа, но не преуспела в этом.

Она прикурила от зажигалки и, когда сигарета истлела наполовину, вдруг осознала, что не на шутку ревнует Этриха к Изабелле Нойкор. Ну не забавно ли? Она попыталась рассмеяться, но тщетно. В душе, где поселилась ревность, нет места веселью.

Но вот наконец появились они. Коко выпрямилась на сиденье и швырнула сигарету в окно. Та описала дугу в вечернем сумраке и, ударившись об асфальт, рассыпалась множеством ярко-оранжевых искр. Она узнала этих двоих по тому многозначительному языку жестов, на котором они общались, не осознавая этого, еще прежде, чем увидела их лица. Любовники!

Этрих тащил за собой тяжелый чемодан на колесах, который то и дело кренился набок. Тощая блондинка, семенившая в паре шагов позади него, прижимала руки к груди, так что со стороны казалось, будто она отчаянно зябнет в этот теплый осенний вечер. Они все время прикасались друг к другу – он замедлял шаги, чтобы приникнуть к ней всем телом, Изабелла протягивала руку и дотрагивалась до его спины, руки, затылка. Коко надела очки в тяжелой роговой оправе, чтобы получше разглядеть мисс Изабеллу Нойкор. Так ли уж она красива? Этрих наверняка считает ее неотразимой. Коко пожала плечами. Трудно было как следует рассмотреть лицо соперницы в сумеречном свете. Высокая, черты оживленные и подвижные. И руки. Когда она отнимала их от груди, они начинали двигаться – легко и грациозно, и Изабелла становилась похожа на дирижера симфонического оркестра. Она часто улыбалась, улыбка ее была широкой, искренней, такая могла бы кого угодно к ней расположить. Длинные светлые волосы волной ложились ей на плечи, но в неверном свете фонарей на парковке Коко затруднилась определить, натуральная та блондинка или крашеная.

И все же справедливости ради следовало признать: Изабелла и впрямь была хороша. Не прекрасна, но – хороша. Вряд ли она ловит на себе восхищенные взгляды всех без исключения мужчин.

Черты ее лица, да и вся ее сухощавая фигура были проникнуты печалью, которая хотя и умаляла ее красоту, в то же время придавала ее облику некое волнующее обаяние. Казалось, эта хрупкая молодая женщина повидала и пережила на своем веку много ужасного, оставившего в ее душе неизгладимый след.

Между тем влюбленные голубки уселись в машину. И, по непонятной причине, остались в ней сидеть. Коко заметила, как Этрих передал Изабелле пухлый белый сверток, из которого та извлекла сэндвич. И принялась уплетать его за обе щеки. Она ела, а он неподвижно сидел рядом с ней. Они почти не разговаривали. Неужто это и есть умопомрачительный, душераздирающий роман Винсента? Любовники наконец встретились после разлуки, длившейся целых три невыносимо тяжелых месяца. Он воскрес из мертвых, она ждет от него ребенка, и первое, что он делает, – вручает ей сэндвич…

Коко не особенно стремилась проникнуть в суть происходящего. Это, в конце концов, не ее ума дело. Она находилась здесь не для того, чтобы изучать нюансы человеческого поведения, а чтобы защитить Винсента Этриха от всего того зла, которое могло на него обрушиться начиная с этой минуты. С такой целью она и была сюда послана. Единственным, чего она не могла предусмотреть, оказалась ее ревность к этому человеку, влечение, возникшее и властно заявившее о себе за недолгое время их знакомства. Наблюдая за Этрихом из своей машины в самом конце парковочного ряда, Коко с досадой обдумывала все это. Увлечься мужчиной, оказаться во власти человеческих чувств было для нее все равно, что угодить в ловушку. Глупо и рискованно. Нахмурившись, она отвела взгляд от машины Этриха, и в поле ее зрения попал один из фонарей над парковкой. И то, что она увидела под ним, заставило ее напрячься. Зрелище это было недоступно человеческому взору, но Коко различала малейшие детали происходящего совершенно отчетливо.

Площадка для парковки машин имела форму квадрата. В каждом из углов располагалось по фонарю, и еще три горели в самом центре. Взгляд Коко заметался между ними. Со всеми семью творилось одно и то же: свет, излучаемый мощными лампами, принимал, медленно клубясь, те или иные узнаваемые ею формы. Но люди этого не замечали – да и куда им с их грубыми, неразвитыми чувствами! Происходившее не укладывалось в пределы их восприятия. Так собака, попав на оперное представление, без сомнения уловила бы шум, производимый оркестром и певцами, и почти наверняка облаяла бы тех и других, но музыка Моцарта вряд ли произвела бы на нее впечатление.

Коко сразу поняла, что предвещает это световое шоу, но продолжала наблюдать за ним, не в силах отвести глаз, настолько захватывающим и величественным было зрелище. Потоки мощного света, лившегося из ламп, внезапно замедляли движение, и световые частицы начинали свиваться в тугие спирали, делиться на узенькие извилистые ручейки, рассыпаться снопами искр, подниматься вверх и рассредоточиваться по сторонам. Свет вел себя в точности как расплавленный воск, вылитый в воду. Он принимал самые причудливые формы, которые, впрочем, в отличие от восковых, не застывали, а беспрестанно двигались, меняя очертания. Они втягивали в себя все новые и новые яркие нити и исторгали целые искристые облака, которые, в свою очередь, начинали двигаться, оживая и превращаясь в нечто восхитительно прекрасное.

Если бы Коко в этот момент спросили, что происходит, она спокойно ответила бы, что свет обретает сознание. Танцуя в воздухе над парковкой, обрывки света, который струился из мощных ламп, начинали жить собственной жизнью, образуя в воздухе прекрасные узоры. Коко при желании могла вспомнить и перечислить названия всех живых форм, которые кружились над ее головой, но в этом не было нужды. Она и прежде наблюдала нечто подобное, и тогда ее реакция на происходящее была в точности такой же, как и теперь, – она была потрясена и испугана. Изменить что-либо было не в ее силах. А потому ей оставалось лишь одно – смотреть на эту пляску не отрываясь. Подобными событиями управляли недосягаемые для нее существа, чьи возможности намного превосходят ее собственные.

Но вот световые фигуры одна за другой начали спускаться к земле. Достигнув ее, они заклубились над асфальтом, словно туман. Некоторые из них проворно устремились к своей цели – машине Винсента Этриха. С самого начала светового танца Коко не сомневалась, что закончится он именно этим. Она знала, что пленительные световые фигуры появились здесь, чтобы найти Этриха и его Изабеллу.

Влюбленная парочка, ничего не ведавшая о происходящем, продолжала сидеть в машине – Изабелла доедала сэндвич, Этрих, положив руки на руль, глядел прямо перед собой сквозь ветровое стекло. Оживший свет скользнул вверх по дверце со стороны пассажирского сиденья. Добравшись до окна, он разделился, и световые пучки устремились в противоположных направлениях. Теперь свет мог наблюдать за обоими любовниками одновременно. Ежесекундно перемещаясь вдоль корпуса автомобиля, он мог видеть их под разными углами и узнавать все новые подробности их жизней. Он узнавал о них такое, о чем сами они даже не подозревали, такое, что было доступно лишь его обостренному восприятию. Они, как и прежде, ничего не замечали. Изабелла аккуратно свернула бумажку от сэндвича и что-то сказала Этриху. Он в ответ усмехнулся, но улыбка внезапно погасла на его губах и лицо приняло озадаченное выражение. Световой луч, медленно перемещавшийся по крыше автомобиля, замер, словно прислушиваясь, а затем продолжил свое неторопливое движение. Он был еще слаб, так что у влюбленной пары оставалось немного времени. Совсем немного. Потому что стоит ожившему свету набраться сил и знаний, и его уже будет не остановить.

Коко закурила. Если бы она могла позвать кого-нибудь на помощь! Для нее самой также было крайне опасно находиться столь близко от одушевленного света, но ее задачей было защищать Этриха, чего бы ей это ни стоило, и она осталась на месте. На мгновение ее охватила ярость – все это так несправедливо, нечестно! Ей недостанет сил уберечь его от этой опасности. А сам он и подавно не сможет от нее спастись.

Вкус у сигареты был мерзкий. И почему это люди получают от курения такое удовольствие? Сама она начала курить только из-за Этриха, но со временем поймала себя на том, что стала делать это скорее по привычке, чем в силу необходимости. Открыв окно, она выбросила сигарету. Но сидеть сложа руки и просто наблюдать за тем, чему она была не в силах помешать, оказалось так мучительно, что она принялась искать хоть какое-нибудь занятие. Выхватила прикуриватель из приборной панели и впилась в него зубами. Вкус у него оказался куда приятней, чем у сигареты. Коко почти успокоилась. Медленно жуя пластмассовый корпус прикуривателя, она продолжала следить за живым светом, который плавно скользил над машиной Винсента. Треск разгрызаемого прибора звучал в уютном салоне «остина-хили» оглушительно, как пушечная пальба.

Проглотив последний кусочек металла, она почувствовала, что только раздразнила свой аппетит, и уперлась взглядом в приборную доску. Тут она словно впервые заметила под ней ручку переключения передач. Массивная, круглая, вся в прожилках, выточенная из благородного орешника, рукоять так и просилась, чтобы до нее дотронулись. Коко был не очень-то по душе вкус сухого дерева, но голодные не выбирают. А она, в точности как Изабелла на противоположной стороне парковки, успела сильно проголодаться. Уронив ладонь на ручку передач, она сильным движением вырвала ее. Взгляд ее в эту минуту был устремлен на автомобиль Этриха.

– Что бы мне заказать?

Голос Изабеллы, такой знакомый, такой любимый, звучал слегка приглушенно – она держала у лица черно-желтую книжку меню, поверх которой поглядывала на Этриха. Они сидели в одной из просторных кабинок у окна. В ней без труда могли бы разместиться шестеро, но посетителей в кафе было мало, так что Этрих с Изабеллой, заняв кабинку, никого этим не стеснили. Время было позднее, и большинство клиентов успели уже пообедать. Теперь они пили кофе или доедали десерт.

Этрих заехал сюда с Изабеллой по пути из аэропорта, потому что помнил, как ей нравилось это кафе. Непритязательная обстановка, все очень просто, по-домашнему: завтраки здесь можно было заказывать в любое время суток, и посетителям – парням, не снимавшим кепок даже в помещении, и старомодным дамам в туфельках-лодочках – подавали к мясу картофельное пюре. Дружелюбные официантки средних лет носили имена, модные в 1950-х: Элси и Дорис. Изабелла широко улыбалась и радостно, как ребенок, кивала, когда они спрашивали ее:

– Вам еще чашку кофе, душенька?

Ей была по душе искренняя приветливость большинства американцев. Она вообще любила Америку. Этрих много раз становился свидетелем того, с каким жаром она защищала Соединенные Штаты от нападок своих высокомерных соотечественников, которые считали его родину «не самым плохим местечком, но чтобы жить там – нет уж, увольте!»

– Тертые бананы. – Она резко захлопнула меню и улыбнулась. – С двойной порцией взбитых сливок. Ja?[5]

Он кивнул и оглянулся в поисках официантки.

– На каком языке тебе легче говорить? По-немецки или по-английски? Мне прежде почему-то не приходило в голову тебя об этом спросить.

– Мне все равно. Это не имеет значения. Просто некоторые фразы звучат на одном гораздо приятней, чем на другом. «Ich liebe dich», – согласись, довольно неуклюжий способ сказать: «Я тебя люблю». Английский гораздо мягче и потому лучше подходит для выражения чувств.

Она оглядела зал, пристально и сосредоточенно, ничего не упуская. Он никогда еще не встречал человека, взиравшего на окружающий мир с таким вниманием.

– Изабелла, откуда тебе известно о том, что со мной стряслось?

Взгляд ее медленно переместился на лицо Этриха. Он пытливо заглянул в ее голубые глаза и с удивлением убедился, что в них нет ни тревоги, ни малейшего беспокойства.

– Ты так долго медлил с этим вопросом, Винсент.

– Боялся. Да что там, я и теперь боюсь.

Она кивнула и со вздохом спросила:

– Помнишь ту ночь в Вене, когда мы с тобой в последний раз занимались любовью?

– Ну, разумеется.

К их столику подошла официантка:

– Что вам принести?

Этрих был так погружен в себя, что не сразу понял, чем вызвано это внезапное появление незнакомой женщины возле него и Изабеллы и чего, собственно, она от них хочет. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться в реальность. Инициативу взяла на себя Изабелла:

– Мне, пожалуйста, порцию пирога с персиками и кружок ванильного мороженого.

– Вы хотели сказать: «шарик». – Официантка сопроводила свои слова улыбкой и ободряющим кивком.

– Ну да, да, конечно, шарик.

– У вас очень милый акцент. Откуда вы, если не секрет?

– Из Австрии. Точнее, из Вены.

– О-о-о, серьезно?! Неужто вы проделали такой долгий путь из самой Австрии, чтобы съесть кусочек нашего пирога? А вы, сэр, что желаете заказать?

– Мне колу, пожалуйста.

– Ясно. Сейчас принесу. – Подмигнув Этриху, она ушла.

Изабелла подняла голову и взглянула на него сверху вниз с напускным негодованием:

– Я видела, как она тебе подмигнула. – Свои слова она сопроводила широкой улыбкой.

– Мне казалось, ты хотела полакомиться бананами?

Она пожала плечами:

– Разве можно полагаться на беременных женщин? – Обмакнув палец в один из стаканов с водой, принесенных официанткой, она провела им по тыльной стороне ладони Этриха.

– Прошу тебя, продолжай, Изабелла.

– Нет, прежде расскажи мне о нашем с тобой последнем свидании. Это важно. Вспомни, как все было.

Этрих откинулся на стуле и скрестил руки на животе.

– Я предложил тебе пообедать в твоем любимом ресторане. И мы пошли в «Звезду морей»…

– На какую улицу? – Глаза ее блеснули.

– Виндмюльгассе. Шестой округ. Это что, экзамен? Слушай, Изабелла, ты ведь знаешь, на память я не жалуюсь…

– Увидим. Давай дальше.

Этрих ненадолго обрел былую уверенность в себе. Память у него и в самом деле была отменная. Это все знали. Она никогда его не подводила, что немало способствовало его успехам как в бизнесе, так и в любви. Он запоминал статистические данные – целые колонки цифр, любопытные факты и детали, стихи, знал по именам всех женщин, с которыми не встречался со времен своей юности.

– Вечер выдался чудесный. И мы не могли решить, сесть ли нам в помещении или на открытом воздухе. Тебя это даже позабавило, и ты смеялась. В конце концов я сказал: «В зале», чтобы уличный шум не помешал нашему разговору. Напомнить тебе, что мы заказали?

Изабелла молча покачала головой. Она двигала стакан из стороны в сторону, и вода в нем колыхалась, едва не выплескиваясь через край.

– После обеда мы пошли на Мариахильферштрассе и купили мороженое. Оно начало таять и стекать у тебя по руке, и я тебе то и дело напоминал, что его надо слизывать со стаканчика. – Этрих улыбнулся своим воспоминаниям. В самом деле, что за чудное было время! Он положил обе руки на стол и принялся их рассматривать. И впервые заметил на левой, у самых костяшек, коричневое пятнышко. – Я никогда не сомневался, что доживу до старости. Никогда не думал, что умру прежде, чем у меня из ушей начнут расти седые волосы и руки покроются родинками. Но выходит, я заблуждался на этот счет – покинул вечеринку гораздо раньше, чем планировал. – В глазах его появилось выражение тоски и досады. – Я ничего этого не помню, Изабелла, ничего! Ни начала своей болезни, ни того, как попал в больницу… Не помню, как умирал. Разве такое возможно? Ну, позабыть смерть – это я еще могу понять, ведь, умерев, отправляешься в совершенно иной мир, а когда возвращаешься к жизни, ничего об этом не помнишь, потому что человеческому воображению не вместить в себя такое. Но забыть, как умирал… Именно это меня больше всего пугает. Я совершенно ничего не помню.

– А вот и я! Пирог с персиками и кола.

Ни Этрих, ни Изабелла даже не взглянули на официантку, поглощенные беседой, они и слов-то ее не расслышали. Она хотела еще что-то добавить, но, взглянув на их лица, почувствовала себя лишней и поспешно ретировалась.

Изабелла мягко направила разговор в иное русло, попросив Этриха вспомнить подробности их последней ночи в Вене.

Он с досадой поморщился:

– Но зачем? К чему все эти детали? Неужели они так важны?

– Да, Винсент, поверь, именно это важней всего на свете.

– Как скажешь. В общем, на обратном пути в твою квартиру мы ели мороженое, а когда вошли во двор твоего дома, то ненадолго остановились полюбоваться деревьями. Мне всегда нравился свет фонарей, пробивающийся сквозь зеленую листву. Есть в нем что-то загадочное, что-то наводящее на мысли о давно ушедших временах… Я так и сказал тогда, мол, пытаюсь себе представить, как выглядел этот город сотню лет назад.

Изабелла, с аппетитом зачерпывавшая ложечкой мороженое, не сводила глаз с его лица. Она не заметила, как капля подтаявшего мороженого стекла по ее нижней губе на подбородок. Этрих, протянув руку, вытер эту каплю пальцем и тотчас же его облизал. Жест был чисто машинальный, и ни он, ни она почти не обратили на него внимания.

– Ты открыла дверь квартиры, и Супчик чуть с ума не сошла от радости. Она принялась высоко подпрыгивать и крутиться у наших ног, как дервиш во время ритуальной пляски. Ты отправилась в душ, так что мне пришлось заняться ею в гостиной.

Изабелла мечтательно взглянула в свою тарелку и с удивлением обнаружила, что та опустела. Внимание ее было настолько поглощено рассказом Этриха, что она и не заметила, как съела весь десерт. И даже вкуса не почувствовала. Лишь ощущение сытости после обильной и сладкой еды. Чтобы ощутить аромат пирога и мороженого, она медленно провела языком по деснам и зубам.

– На одной из полок твоего книжного шкафа лежала кость, которую ей так нравилось грызть. И я предложил ей поиграть. Она согласилась. Я стал бросать кость, а она мне ее приносила. Я пытался отнять ее, но Супчик не отдавала и с рычанием все сильней вгрызалась в нее. Рычала она, разумеется, понарошку…

Набрав в грудь воздуха, Этрих собирался продолжить свой рассказ, но Изабелла прервала его, неожиданно подняв вверх указательный палец. Этрих, словно человек, забывший дома ключи и вернувшийся, чтобы их отыскать, возвратился в свои воспоминания и стал перебирать в памяти события того дня, проверяя, что такое важное он мог упустить. И ничего не обнаружил. Почему же тогда она его остановила? И отчего в глазах ее вдруг появилось странное выражение, значения которого он не может понять? Секунду назад она сосредоточенно ощупывала языком внутреннюю поверхность своих щек, а после сомкнула челюсти и взгляд ее словно обратился куда-то внутрь ее существа. Что бы это могло означать? Этрих всегда внимательно следил за переменами в выражении ее подвижного лица, по ним он узнавал о ее мыслях на несколько секунд раньше, чем она высказывала их вслух.

Она открыла рот и поднесла к нему руку. Этрих решил было, что ей на язык случайно попал волос и сейчас она его вытащит. Или выплюнет на ладонь кусочек персиковой косточки, который вытолкнула языком из щели между зубами. Но когда она молниеносным движением засунула в рот сложенные щепотью большой, указательный и средний пальцы и тотчас же их оттуда вынула, в руке ее заблестело что-то круглое, металлическое и довольно большое. Колокольчик.

– Господи Иисусе!

Это было так странно и неожиданно. Этрих просто глазам своим не верил. Его словно окатили холодной водой.

Изабелла между тем взирала на предмет, извлеченный изо рта, с необыкновенной нежностью и так невозмутимо, словно во всем этом не было решительно ничего необычного. Изящным движением тряхнув колокольчик, она прислушалась к серебристому звону и взглянула на Этриха застенчиво-лукавым взором:

– Он здесь.

Этрих наклонился к ней и негромко спросил:

– Кто?

Она поставила колокольчик на стол и принялась подталкивать его указательным пальцем в сторону Этриха.

– Твой сын. Наш с тобой сын. Это его манера здороваться. – И снова толкнула колокольчик пальцем.

Винсент Этрих любил Изабеллу Нойкор, как ни одну другую женщину на свете. Она была создана для него, в этом он ни на секунду не сомневался. Ради нее он готов был пойти на любые мучения, даже на смерть, но, переводя взгляд с этого дурацкого колокольчика на ее лицо и обратно, он с ужасом понял, что она помешалась. И впервые за все время их знакомства почувствовал к ней что-то похожее на неприязнь.

И тут ему кое-что припомнилось: когда он был мальчишкой, у них в доме жила канарейка. Мать держала ее на кухне в клетке, внутри которой на одной из жердочек висел колокольчик, в точности такой же, как тот, что стоял сейчас перед ним на ресторанном столике. Стоило канарейке ударить по колокольчику клювом, как жизнерадостный звон заполнял все пространство дома. Винсент слышал его даже в самой дальней комнате. Протянув руку, он накрыл колокольчик ладонью с тайной надеждой, что этим положит конец приступу безумия, охватившего Изабеллу.

– Именно так я узнала о твоей смерти и воскресении, Винсент. Это он мне все рассказал. Он со мной говорит. – И она накрыла его ладонь своей. Этрих с трудом удержался от того, чтобы не отдернуть руку.

– Ты что же, всерьез хочешь меня уверить, что наш не рожденный ребенок разговаривает с тобой?

Ее лучезарная улыбка могла бы рассеять ночную мглу над небольшим городом.

– Вот именно, Винсент. – Она вздернула голову и подбородком указала на колокольчик. – А теперь он и с тобой беседует. Это его приветствие.

Этрих оцепенел. В голове у него не было ни одной мысли. Он просто не представлял себе, как следует реагировать на ее заявление.

А Изабелла с прежней улыбкой констатировала:

– Ты мне не веришь!

Он помотал головой.

– Хочешь, я тебе докажу, что ничего не выдумала?

Он кивнул.

– Канарейку твоей матери, ту, о которой ты только что подумал, звали Колумб. Она умерла жарким летним днем, когда тебе было шесть лет. И вы с матерью положили ее в спичечный коробок и похоронили на заднем дворе. А через два дня, когда твоя мать ушла в магазин, ты разрыл могилку, чтобы узнать, успел ли уже несчастный Колумб попасть на небеса. – Она подняла колокольчик и протянула ему. – Спрашивай что хочешь, Винсент. Ему необходимо, чтобы ты поверил, что все это правда.

– Что за татуировка у Коко Хэллис на шее под затылком?

Изабелла не могла знать о существовании Коко и уж тем более о том, какое место та занимала в его жизни. Если только не наняла детектива, чтобы он все эти три месяца глаз не спускал с Винсента Этриха. Но подобное было совершенно не в духе Изабеллы. Зажмурившись, она склонила голову набок и почти тотчас же открыла глаза.

– Мужское имя. Бруно Манн.

– Ну как, понравилось? Еще что-нибудь? – Голос официантки, словно лезвие клинка, прорезал воцарившуюся за их столиком тишину.

Выражение лица Этриха нисколько не переменилось. Подняв взгляд на официантку, он улыбнулся ей:

– Хотите, мы вам покажем один удивительный фокус?

Столь странное предложение застало женщину врасплох. Уж не разыгрывает ли он ее? Пожав плечами, она выдавила из себя:

– Фокус? Что ж, я не против. А он и правда удивительный? – Теперь она смогла даже улыбнуться.

Пусть видят, что их шутка оценена по достоинству.

– Это вам судить, мэм, – невозмутимо произнес Этрих. – Скажите-ка, у вас есть дети?

Официантка изогнула бровь.

– Есть. А что?

– Сейчас увидите. – И, обратившись к своей хорошенькой спутнице, он потребовал: – Назови их имена.

Изабелла взглянула на официантку и после паузы произнесла:

– Рон и Дебби. Рон – в честь Рональда Рейгана, а Дебби… – Она на миг задумалась и с уверенностью закончила: – В честь вашей сестры Деборы.

Лицо официантки окаменело. Она никогда прежде не встречалась с этой женщиной. Откуда ей знать, как зовут ее детей? Но прежде, чем она успела спросить об этом незнакомку, та заговорила снова:

– Теперь насчет вашего мужа Дина. Он ведь недавно сдавал анализы. Так вот, не тревожьтесь, все будет в порядке. Никакой у него не рак.

– Но как вы узнали об анализах?

Изабелла не нашлась с ответом. – Да и что она могла сказать? Взгляд ее обратился к Этриху. Ей требовалась помощь.

– Так что же? Откуда вы узнали столько всего о моей семье? – Нервно теребя фартук, официантка приблизилась к их столику вплотную.

– Да она ведь ясновидящая, – пояснил Этрих. – Желаете еще что-нибудь от нее услышать?

Женщина была потрясена и напугана. Она читала в газетах статьи о людях с паранормальными способностями и много раз видела передачи о них по телевизору, но никогда прежде не встречалась ни с одним из них лицом к лицу. Эта незнакомая женщина знала о Дине и о подозрительном затемнении в его легком. И сказала, что тревожиться не о чем. Но так ли это на самом деле? От волнения она утратила способность соображать трезво, мысли у нее в голове путались и обрывались. Все, на что она оказалась способна, – это выписать чек и, положив его на столик, молча уйти за стойку. Вместо того чтобы тотчас же рассказать обо всем кому-нибудь из своих товарок на кухне, чего ей очень хотелось, она неотрывно следила глазами за странной парой и не трогалась с места. Кто они? Да не все ли ей равно? Пусть бы только убрались отсюда поскорей.

– Теперь ты мне веришь, Винсент?

– Да, Физ, верю. Но что все-таки происходит?

Стоило ему произнести тайное имя, которым он окрестил ее в самом начале их знакомства, и сердце Изабеллы открылось ему навстречу. Как если бы он назвал верный пароль – Физ. Теперь она могла быть с ним вполне откровенна.

– Его зовут Энжи.

– Ребенка?

– Да.

Все еще находясь во власти сомнений, он кивком указал на ее живот.

– Не родившийся ребенок сообщил тебе, что его имя Энжи?

– Да, Винсент, так все и было. – Ей следовало запастись терпением. Слишком многое зависело от того, поверит ли он ее словам.

– Ну, допустим, допустим. – В голосе его слышалось раздражение. – Но кто он, этот Энжи? Помимо того, что выдает себя за нашего ребенка?

Ей так хотелось дать ему прямой и резкий ответ, но, подавив в себе это желание, она заговорила терпеливо и проникновенно, взвешивая каждое слово. В столь критический момент следовало держать себя в руках.

– Я почувствовала, что беременна, через неделю после того, как мы в последний раз с тобой переспали и ты улетел в Америку. Сомнений быть не могло. Я ощущала это каждой клеткой своего тела. Решила позвонить тебе…

– Так почему же ты этого не сделала? Исчезла после того дурацкого разговора в Лондоне! Черт возьми, это было нечестно с твоей стороны!

К нему снова вернулись чувства, которые он испытывал в течение всех трех месяцев разлуки, – злость, тоска, отчаяние. Он их ненавидел, но стоило ему о них заговорить, как они тотчас же безраздельно завладели его душой. Так электрический свет затопляет помещение после щелчка выключателя.

Изабеллу не на шутку рассердили его слова. Она с трудом удержалась от того, чтобы не ответить ему упреком на упрек. Чтобы успокоиться, она отвернулась и стала смотреть в окно. По лицу ее скользнул луч фар проезжавшего мимо автомобиля.

– Ты сам никогда толком не знал, Винсент, чего хотел от меня. Видел ли ты во мне спутницу жизни или просто подружку, с которой можно весело провести несколько дней в Европе, чтобы потом вернуться домой, к своему размеренному существованию?

– Да что ты такое несешь?! Я бросил жену и детей, Изабелла! Я отказался от всего, что составляло мою жизнь, чтобы быть с тобой!

Он искал ее взгляда, но она упорно не желала смотреть на него. Лицо ее по-прежнему было обращено к окну. Почему она избегает смотреть на него? Ведь стоит их глазам встретиться, и она поймет, насколько он прав.

Когда она вновь заговорила, голос ее прозвучал неожиданно спокойно, даже бесстрастно:

– В последнюю из ночей, которые мы провели с тобой в Лондоне, ты сказал, что сделал это из-за меня. Ужасные слова! Хуже просто не придумать, Винсент.

– Но почему? Я все бросил, чтобы быть с тобой. Что в этом такого ужасного?

– Ничего. Просто ты заявил, что оставил семью, потому что я этого хотела. Как будто тебе самому это нисколько не было нужно. Ты принес свою семейную жизнь в жертву мне. Мне одной. Не себе, не нам, только мне.

– Ох, Изабелла, ну что за словесные ловушки? Нашла время. Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду. Будь, наконец, снисходительна!

– Нет. Ты как раз очень точно тогда выразился. И твои поступки нисколько не расходились со словами. Я ведь за тобой наблюдала. Ни за кем еще я так пристально не следила, как за тобой. – Она немного повысила голос, темп ее речи ускорился. – Я понимаю, что тебя не покидает чувство вины перед женой и детьми. Ты пожертвовал семьей. И я мысленно опустилась перед тобой на колени в знак благодарности. Но мне отчего-то не верилось, что ты их оставил, осознав, насколько я тебе нужна, насколько жизнь со мной – единственная для тебя возможность быть счастливым. Что ты обрел во мне все, чего тебе прежде недоставало, и готов предстать передо мной с открытым сердцем и душой.

Этрих невольно поморщился. Последнее из ее определений было, на его взгляд, не совсем уместным. Изабелла владела английским почти безупречно. Процентов на девяносто пять. И порой она, словно фокусник, вытаскивала из своего сознания слова, посредством которых ей удавалось охарактеризовать явление или предмет точнее и ярче, чем это сделал бы на ее месте любой из носителей языка. «И что, черт возьми, это может значить?» – промелькнуло у него в голове. Вместо ответа на ее упрек он лишь с досадой повторил:

– Ради тебя я отказался от всего, чем дорожил.

Она неожиданно повернулась к нему и дотронулась пальцами до его руки:

– Хватит об этом. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Но он упрямо покачал головой и, глядя на свою ладонь, возразил:

– Нет, мне необходимо обсудить с тобой именно это, Физ. Ты вдребезги разбила мое чертово сердце, когда бросила меня. Исчезла из моей жизни, после того как я сделал все, чтобы доказать, что ты для меня дороже всего на свете.

Но эти слова не вызвали в ней отклика.

– Ты это сделал только из опасения меня потерять.

Этрих прищурился и произнес сквозь сцепленные зубы:

– Неправда! Не пытайся умалить значение моего поступка, Изабелла! Бросить жену, с которой прожил шестнадцать лет, и двоих ребят ради того только, чтобы не потерять любовницу?

– Многие мужчины именно так и поступают, Винсент. Не прикидывайся простачком.

Этриха мгновенно охватила ярость. Он редко выходил из себя, но сейчас… Сейчас, похоже, настал именно такой момент. Ему хотелось стукнуть кулаком по столу, крепко зажмуриться и впиться во что-нибудь зубами. И когда она снова заговорила, он, уже оглохший от злости, не расслышал ее слов и ему пришлось переспросить:

– Что?

– Через несколько недель после этого я познакомилась с мужчиной.

Ярость отступила так же внезапно, как нахлынула на него мгновение назад. Стоило Изабелле упомянуть о другом мужчине, как Этрих весь обратился в слух.

– Продолжай.

– Пару раз мы вместе обедали. Человеком он оказался интересным, так увлекательно рассуждал обо всем на свете, и я с удовольствием его слушала. Разумеется, он хотел, чтобы мы с ним стали близки. И в последнюю нашу встречу откровенно об этом заявил и был весьма настойчив. И знаешь, что я ему ответила? «Сожалею, Берн, но я не слишком люблю литературу».

– Он понял?

– Да. И ужасно разозлился. Хотел даже меня ударить.

– Что?!

– Да ничего, обошлось. Энжи этому помешал. Он меня защищает.

– Повтори.

– Энжи меня защищает.

– Каким образом? Расскажи.

– Знаешь, будет лучше, если ты это увидишь своими собственными глазами. – И она вдруг указала пальцем на колокольчик, все так же стоявший между ними в центре стола.

– Ты о чем?

– Сам увидишь, что тогда произошло. Это пойдет тебе на пользу, Винсент. Возьми колокольчик.

Он послушно поднял колокольчик со стола. И в следующее мгновение очутился в другом ресторане. За столиком он был один. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать случившееся и оглядеться. Поняв, что находится в Вене, он снова впал в ярость. Неподалеку от него за столиком сидела Изабелла с каким-то типом. Они оживленно беседовали, и он держал ее за руку, глядя ей в глаза призывным взглядом. В воздухе пахло свежевыпеченным хлебом и кипящим оливковым маслом. Отовсюду доносилась немецкая речь, из динамиков лился голос Паваротти[6], посетители поглощали изысканные блюда итальянской кухни, и серебряные ножи и вилки тихонько позвякивали, соприкасаясь с тонким фарфором тарелок.

Этрих следил за каждым движением героя-любовника, который только и делал, что бросал на Изабеллу пламенные взоры, призывно улыбался, многозначительно сдвигая брови к переносице. Манеры его были нарочито сексуальны, но, хотя Изабелла и позволила ему взять себя за руку, это решительно ничего не значило. В ее слегка сощуренных глазах Этрих без труда читал бескомпромиссное «нет». И скупая принужденная улыбка говорила о том же. Кажется, она упоминала, что имя этого парня Берн? Судя по тому, как у них развиваются события, он вот-вот получит отставку. Бедный Берн.

«Звезда морей» – небольшой ресторан с уютным залом причудливой формы, где всегда жарко натоплено. Вдоволь насмотревшись на Изабеллу, Этрих принялся разглядывать остальных посетителей. Пса он заметил не сразу. Неподвижность, в которой тот застыл, была столь величественной, что Этрих сперва принял его за неодушевленный предмет. Он не знал, что это за порода, но смотрелся пес просто потрясающе. Не меньше полутора метров в длину, этот монстр смиренно возлежал у ног своего хозяина. Голова его размером с кузнечную наковальню покоилась на гигантской передней лапе, а умные печальные глаза, казалось, не упускали ничего из происходившего вокруг. В собаке безошибочно угадывалась личность. Она наверняка обладала интеллектом, недаром при виде нее Этриху вспомнились и греческие мифы, и персидский эпос.

Интересно, кто же отважился держать такого зверя у себя дома? Этрих перевел взгляд на пожилую чету. Пес лежал у ног маленького тщедушного старичка. Что же станет делать этот божий одуванчик, если собаке во время прогулки придет в голову помчаться за кем-нибудь вдогонку?

Этрих снова повернулся к Изабелле. Она смотрела в его сторону, но, казалось, вовсе его не замечала. Быть может, очутившись здесь, в недалеком прошлом, он стал невидимкой? И вообще, хотелось бы знать, каковы правила той игры, в которую она его втянула? Что, если вместо него она сейчас видит кого-то другого? Возможно, поэтому во взгляде ее так явственно читается равнодушие. Этриха это нисколько не задело. Он испытывал одно лишь любопытство. С того вечера, когда он заметил татуировку на шее Коко, Винсент смиренно принимал все сюрпризы, которыми его одаривала взбесившаяся Вселенная. И если ей было угодно поместить его в венский ресторан итальянской кухни, где любовь всей его жизни взирает на него так, словно он – корзинка для хлеба, что ж, значит, так тому и быть. Ему надлежит расслабиться и невозмутимо ждать дальнейшего развития событий.

– Изабелла! – Берн произнес: «Иез-а-бэлла». Она подняла глаза и в упор взглянула на своего спутника. Этрих с радостью убедился, что выражение ее лица осталось прежним.

– Да?

Берн изъяснялся, на удивительно красивом, благозвучном верхненемецком. Голос у него был совсем как у диск-жокея с молодежной радиостанции. Улыбнувшись, он потупился, словно собирался открыть ей какую-то тайну, для чего непременно следовало прервать визуальный контакт.

– С первой минуты знакомства мы только и делаем, что разговариваем, но до сих пор у меня не хватало смелости открыть тебе мои сокровенные мысли и чувства. Сейчас я попробую это сделать.

– Не стоит! – Она решительно высвободила руку. Ее слова и жест привели его в некоторое недоумение.

– Но почему? Почему?

– Потому что я не затем сюда пришла, Берн. Я думала, это ясно без слов. Ну то, что я ни о чем таком даже не помышляла.

– А именно?

– А именно – о том, что у тебя на уме. Ничего не говори. Я не желаю слушать.

Она нахмурилась, и кожа на ее лице вдруг словно бы стала жестче, как будто ее сковало льдом. Этрих не раз был свидетелем подобного. Это означало, что она закрылась для контактов, для разговоров, для выяснения отношений. Любой на месте Берна без труда мог бы прочитать в ее глазах, в застывших чертах лица приговор, который она ему вынесла.

Берн оказался не таким уж толстокожим, каким представлял его Этрих по описанию Изабеллы. Он понял, что приближается к минному полю, и не на шутку разозлился. Вытянув во всю длину пальцы обеих рук, он приподнял ладони над столом и стал легонько постукивать кончиком ногтя одного указательного пальца по ногтю другого, как будто посылал кому-то сигнал посредством азбуки Морзе. Этот с виду безобидный жест явственно говорил о том, что он собирается с силами для ответного удара.

– Прежде у меня не возникало повода об этом говорить, но теперь придется: я очень люблю одного человека. Я беременна от него, – решительно и невозмутимо произнесла Изабелла. Она просто констатировала факт.

– Беременна?

Указательный палец еще быстрее замелькал в воздухе. Берн перевел взгляд с его кончика на лицо Изабеллы, снова опустил глаза и несколько раз коротко кивнул. Со стороны могло показаться, что он всего лишь соглашается со своей визави. Но кивки продолжались. Как и постукивание ногтя о ноготь.

– Почему же ты мне сразу не сказала?

– Я ведь только что объяснила почему: повода не было. Мы с тобой так приятно проводили время, так интересно беседовали. Для меня этого было вполне достаточно.

– Вполне достаточно? – повторил он, сделав акцент на последнем слове. Его голова и указательный палец продолжали двигаться. Вверх-вниз, вверх-вниз…

– Да. – Изабелла по-прежнему смотрела ему в глаза.

– Это становится интересно. Выходит, у меня сложилось о тебе превратное представление.

– Сожалею, если ненароком ввела тебя в заблуждение на свой счет.

– Я тоже об этом сожалею. Еще как сожалею! – Берн выдавил из себя смешок, больше походивший на кашель.

Если этот тип перейдет от слов к действиям, сумеет ли он, Этрих, его остановить? Наделен ли он возможностью вмешиваться в реальные события? Изабелла еще совсем недавно смотрела прямо на него совершенно безразличным взглядом. Означает ли это, что он невидим и беспомощен?

– Вот теперь я по-настоящему зол. Я очень зол на тебя. – Берн, глядя на свои ладони, медленно сжал одну из них в кулак.

Этрих поднялся из-за стола. И одновременно с ним пес также встал на ноги и сделал шаг по направлению к Берну и Изабелле. Уставившись на Берна, псина угрожающе зарычала. У Этриха по коже пробежали мурашки. Ничего себе рык!

Однако ни один из посетителей ресторана никак не отреагировал на происходящее. Это было тем более удивительно, что рычание пса набирало силу, в нем слышалась теперь жажда крови, готовность немедленно расправиться с врагом. Он поднял голову и, слегка склонив ее набок, оскалил клыки.

Этот монстр мог в любой миг наброситься на Берна, но никто из окружающих даже бровью не повел, никому не пришло в голову его остановить. Даже владельцам опасного животного. Этрих бросил взгляд в их сторону. Старик спокойно потягивал вино, его пожилая спутница с аппетитом ела спагетти с зеленым сыром. Отовсюду доносились негромкий смех, звон бокалов, обрывки разговора. Люди наслаждались обществом друг друга и вкусной едой. Похоже было, что только Изабелла, Этрих и Берн в курсе, что одного из них сейчас разорвут в клочья.

– Энжи, фу, – бесстрастным голосом скомандовала Изабелла.

Пес, однако, не замолчал и не закрыл свою страшную пасть. Десны у него были цвета сырой печенки, а огромные зубы – такими только кости крушить – ослепительно белыми.

Между тем посетители «Звезды морей» вели себя, как если бы гигантского животного здесь попросту не было. И Этрих понял: для них он и в самом деле не существует. Его дано увидеть только троим: ему, Изабелле и Берну.

Но почему Изабелла окликнула собаку именем их не родившегося сына – Энжи?

– Ты ведь собирался меня ударить, а, Берн? И конечно же, сделал бы это, не будь здесь собаки. Или дал бы мне пощечину. Ты всегда так поступаешь, если кто-то осмеливается тебе перечить? Нет, не качай головой, я ведь заметила, как ты сжал кулак. – Откинувшись на стуле, она сняла с колен салфетку и бросила ее на стол.

Пес не сводил глаз с оцепеневшего от страха Берна и все так же угрожающе рычал.

Берн был совершенно уничтожен. За последние несколько минут на него столько всего свалилось! Изабелла заявила, что ему не на что рассчитывать. И что она беременна. Он чуть не лопнул от злости. И тут явился этот демонический пес, готовый его растерзать. И в добавление ко всему никто из посетителей ресторана даже головы не повернул в их сторону! Все, на что он оказался способен, было набрать в легкие воздуха и истошно крикнуть:

– Помогите!

– Заткнись, Берн. Никто тебя не услышит. Они и видеть-то нас перестали. – И, к немалому изумлению обоих мужчин, Изабелла взяла со стола стакан и выплеснула воду на пожилую даму, которая сидела за соседним столиком. Вода залила ей все лицо и стала стекать на элегантное платье из красного шелка. Женщина как ни в чем не бывало продолжала есть спагетти. Ни она, ни ее спутник ничего не заметили.

Берн покосился на них и прошептал побелевшими губами:

– Ничего не понимаю.

– А тут и понимать нечего. Ты хотел меня стукнуть, потому что я посмела сказать тебе «нет». Но Энжи этому помешал. – И она с признательностью кивнула собаке.

Та ответила ей взглядом, в котором безошибочно читалось: она все поняла, все до единого слова.

– Но как же они… – Берн растерянно оглядел зал. – Почему они нас не замечают?

Изабелла заговорщически переглянулась с собакой. Лицо ее озарила улыбка.

Берн облизнул губы, с усилием сглотнул. Он понятия не имел, чего еще ждать от этой женщины, от этого пса.

– Можно мне уйти, Изабелла? Разреши мне прямо сейчас отсюда уйти. Извини. Обещаю никогда больше тебя не беспокоить. Пожалуйста, позволь мне уйти. – Его так и передернуло, когда собака испустила вздох разочарования.

– Помнишь Ольгу, Берн? Эта славная девушка так тебя любила! Помнишь, как ты с ней обходился, стоило тебе разозлиться?

– Ты знаешь Ольгу? – Он был совершенно сбит с толку. – Но откуда?!

Изабелла снова бросила взгляд на пса.

– Знаю, и все. Ты мерзкий человек. Мне теперь многое о тебе известно, в том числе и это.

– Но откуда? – повторил он. – Откуда тебе известно про Ольгу?

– Энжи мне рассказал. Ты – кусок дерьма, Берн. Уходи. Проваливай. Убирайся с глаз моих долой!

Стоило незадачливому ухажеру Изабеллы покинуть ресторан, как пес подошел к ней и положил ей на колени свою огромную голову. Она рассеянно взъерошила мягкую шерсть на его затылке, и животное блаженно вздохнуло. Так вздыхает окоченевший человек, садясь в горячую ванну.

Этрих медленно подошел к ее столику:

– Изабелла.

Изабелла, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжала задумчиво водить рукой по загривку пса. Взгляд ее был устремлен в пустоту. Пес также не отреагировал на его приближение.

Этрих уселся на место Берна:

– Физ, послушай…

– Ох, ну надо же! Вы только посмотрите, что я наделала! – Женщина за соседним столиком принялась вытирать лицо полотняной салфеткой. Она вела себя так, будто сама по неосторожности пролила воду. Отложив салфетку, она поискала глазами пса. – Энжи, ко мне! Хватит приставать к людям.

Изабелла заверила ее, что нисколько не возражает против общества собаки.

Тут в разговор включился хозяин Энжи:

– Энжи не понимает, как он огромен. Поди, воображает себя маленьким котенком.

Пес приоткрыл один глаз и, убедившись, что миру ничто больше не угрожает, снова зажмурил веко. Теперь можно было немного расслабиться.

– Вы зовете его Энжи? Кто дал ему это имя?

Пожилой господин открыл было рот для ответа, но вдруг отчего-то замешкался и вопросительно взглянул на жену. Оба растерянно улыбнулись. Пожав плечами, старик кивнул своей спутнице, и она ответила за обоих:

– Мы сами не знаем. Его всегда звали Энжи. Забавно, правда? Кажется, я припоминаю, что он уже носил эту кличку, когда мы приобрели его маленьким щенком. Так ведь?

– Верно, – согласился с ней муж.

– Вы уверены, дорогая, что вам не досаждает его навязчивость? Только скажите, и мы его заставим вернуться на место. Несмотря на свои габариты, он кроткий как ягненок и слушается мужа беспрекословно.

– Нет-нет, он просто замечательный. Мы с ним вполне друг другом довольны.

Последнее утверждение было тотчас же опровергнуто собакой: она тоскливо заскулила, потому что Изабелла перестала ее гладить.

Пожилая чета принялась доедать свой обед.

– Изабелла, ты меня слышишь?

Но она не отозвалась. Взяв вилку, задумчиво нанизала на нее кусочек картофеля. Ей пришлось высоко поднять локоть, чтобы ненароком не задеть огромную коричневую голову, покоившуюся у нее на коленях. Этрих наблюдал за ее движениями. Она всегда разрезала пищу на кусочки и неторопливо подносила вилку ко рту. Она, без сомнения, была самым медлительным едоком из всех, кого он знал. Оба они без конца подшучивали над этой ее особенностью. Она готова была держать пари, что, придя в ресторан на полчаса раньше него, сделав заказ и начав есть, тем не менее закончит трапезу минут на десять позже.

Эти часы, проведенные за одним столиком с ней в ресторане, были едва ли не самыми счастливыми в его жизни. Сколько всего они успели обсудить за этими совместными обедами! Они обменивались шутками, рассказывали друг другу анекдоты – смешные и не очень, поверяли друг другу свои мысли, подробности своих жизней. Однажды они сидели в ресторанчике на башне почтамта, она вдруг встала со своего места, обошла вокруг стола и поцеловала его в губы. И пылко произнесла:

– До чего же я это люблю! Люблю больше всего на свете!

И он понял, что она имела в виду. Понял на все сто процентов. Под ними простирался ночной Лондон, весь залитый огнями. И эта женщина рядом с ним сама была как огромный город – энергичная, противоречивая, соблазнительная, волнующая.

Этрих почувствовал, что вот-вот расплачется, и закрыл глаза. Присутствие Изабеллы нередко оказывало на него подобное действие. Порой ему достаточно было взглянуть на нее через столик, и к горлу подкатывал комок. Быть может, слезы – неизбежный спутник настоящей любви? Многие плачут не только от горя, но и от радости. Что же до Винсента, то слезы показывались у него на глазах только из-за одной-единственной женщины на свете.

Сколько же времени он просидел с закрытыми глазами? Секунды четыре, не больше. Во всяком случае, за эти мгновения он успел нажать на внутренние уголки глаз кончиками большого и указательного пальцев, чтобы слезы не покатились по векам и щекам. И вдруг в темноте раздался знакомый звук – треньканье колокольчика, и, открыв глаза, он обнаружил себя по-прежнему сидящим за ресторанным столиком напротив Изабеллы, вдали от Вены, Берна и пса по кличке Энжи. Изабелла держала в руках колокольчик и весело улыбалась.

– Ты заказал спагетти?

– Что?

Лукавая улыбка на ее лице стала еще шире.

– В «Звезде морей». Это ведь твое любимое блюдо. Ты его заказал?

– Так тебе известно, где я только что побывал?

– А как же. Ты видел нашу с Берном ссору.

Этрих откинул голову назад и сцепил руки на затылке.

– Может, ты наконец объяснишь мне, что все это значит, Физ?

Изабелла не спешила с ответом. Этрих терпеливо ждал, когда она заговорит. В молчании их не было ни напряжения, ни взаимной неприязни. Это была лишь пауза, антракт перед очередным действием.

– Тем же вечером Энжи сказал мне, что ты болен. А вообще он впервые заговорил со мной незадолго до этого. Сказал, что у тебя рак и что ты умрешь. Но сам еще об этом не знаешь.

– Так тебе стало известно, что я заболел, прежде чем я сам это почувствовал?

Он медленно опустил голову и испытующе взглянул на нее. Речь шла о прошлом, о свершившихся событиях, но он узнавал о них впервые и воспринимал каждое ее слово так, как если бы оно относилось к настоящему.

– Да, именно так все и было, Винсент. Все, о чем предупреждал меня Энжи, непременно сбывалось.

– Собака предсказала мое будущее?

Изабелла покачала головой:

– Энжи не собака. Он может воплощаться в кого угодно, по своему усмотрению. Ему ничего не стоит вселиться в человека или в неодушевленный предмет.

– Так кто же он?

Она снова качнула головой:

– Он наш сын. А больше я и сама ничего не знаю. Он мне не говорит.

Этрих бросил взгляд в окно и снова повернулся к ней:

– Это по его милости я заболел?

– Что ты, Винсент! Энжи вернул тебя к жизни.