"Корона с шипами" - читать интересную книгу автора (Джонс Джулия)

27

Кислота прожигала пергамент, едкий дым разъедал глаза. Черные чернила проникали в покрытую черным же поверхность страницы, как пантера, вышедшая на охоту темной ночью. Краска стекала по подбородку Эдериуса. Лучи солнца падали на письменный стол.

Эдериус ничего вокруг не замечал. Он видел только дым от факелов гонцов в рейзском лагере на холме. Изгард приметил это сухое место неделю назад.

— Трава загорится от первой же искры, — сказал король, — пари держу, Сандор сочтет, что лучше места для лагеря не найти.

Два дня гэризонские солдаты таскали камни, очищая склоны холма. Еще день строили запруду на реке. В результате в выбранном Изгардом месте появился маленький, мелкий, наверняка пересыхающий летом, но вполне пригодный для снабжения предполагаемого рейзского лагеря водой ручеек. Чистая вода, удобные, не каменистые склоны и вдобавок возможность наблюдать за примыкающими к гэризонскому лагерю землями. Более чем достаточно, чтобы Сандор не стал искать ничего лучшего. Поэтому Изгард и бровью не повел, когда рейжане начали вбивать в землю колья на указанном им месте. Другого король и не ожидал.

А теперь Эдериус смотрел на струйки черного дыма, вдыхал их запах, пробовал на вкус. Смотрел на дело рук своих, на вызванные им самим разрушения. Смотрел и по мере надобности вплетал в этот узор черную нить гонцов. Черное двигалось по черному. У них была одна пара глаз на всех, один разум на всех, и повиновались они одному приказу. Их дикие животные крики не производили на Эдериуса никакого впечатления, хотя в любое другое время заставили бы его похолодеть от ужаса. Но сейчас рот его непроизвольно открывался и закрывался, вторя воплям гонцов, а на лице отражались их гримасы. Он был одним из них. И всеми вместе. Их предводителем, создателем, нитью, которая связывала их с Короной.

Свое состояние Эдериус не смог бы выразить словами, только образами. Хотя какая-то частичка его души съеживалась от ужаса при виде возникающих перед умственным взором картин, державшая кисть рука ни разу не дрогнула.

Черное двигалось по черному. Гонцы с длинными ножами наперевес сбегали по горящим склонам холма и гнали перед собой растерявшихся, ошалевших от страха рейжан. Дым разъедал глаза, проникал в легкие. Языки пламени лизали каблуки сапог. Адские вопли вселяли безумие, не давали остановиться, собраться с мыслями.

Гонцы гнали своих врагов, как послушный скот. А между тем те были при полном вооружении, в надежных доспехах. Если бы они остановились, подумали, посоветовались друг с другом, то, возможно, решили бы принять бой. И не исключено, что победили бы гонцов: ведь рейжан было в десять раз больше. Но они не останавливались, не разговаривали. Во всяком случае, бряцание оружия и вой гонцов заглушали все разумные слова. В рейзском лагере началась паника. В точности как и предсказывал, как планировал Изгард.

Эдериус рискнул на секунду оторваться от пергамента, перевести дух. Корона с шипами стояла на столе перед ним. Эдериус еще ни разу не видел ее такой яркой, такой блестящей. Она больше не сверкала как хорошо отполированный металл, она светилась. Одного взгляда на нее было достаточно. Венец с шипами дает ему возможность выполнить приказы короля. Но он должен действовать быстро, должен вложить в это всю свою душу. Эдериус вернулся к узору.

Чернила прожигали пергамент. Гонцы окружали врагов, преследовали, гнали из вниз, в долину, навстречу смерти. Черные фигурки метались в черном дыму. Черное двигалось по черному.

— Корону с шипами нашел Хирэк, — рассказывал Аввакус. — Легенда гласит, что в то время юный король сражался с вэннами в Верхнем Вьорхэде. Ему было семнадцать лет. Говорят, никто не назвал бы Хирэка особо искусным полководцем, но упорства ему было не занимать. Он задумал совершить набег на одну вэннскую деревню в отместку за гибель двух гэризонских купцов. Это было горное поселение, расположенное между двумя огромными ледниками. Вэнны хорошо знали окрестности и успели отработать стратегию обороны: всех налетчиков они загоняли на ледник. Ледники они тоже изучили и знали, в каком месте может произойти обвал. Им было достаточно одного взгляда на покрытую снегом поверхность, чтобы с уверенностью сказать, что находиться в этом месте опасно.

Аввакус остановился, отпил глоток из своей чашки. Теперь в пещере было почти темно, Тесса почти не видела лица старого монаха. Она понятия не имела, какое сейчас время суток. Может быть, солнце теперь было в другой стороне и поэтому лучи его больше не попадали в пещеру. Может быть, небо затянуло тучами. А может, наступила ночь.

Аввакус приготовил легкую закуску: по куску мягкого сыра, по ломтю хлеба и по кружке воды. У Тессы не было аппетита, но она заставила себя съесть немного хлеба. Он оказался черствым и безвкусным, как рисовая бумага, и застревал в глотке. Аввакус достал откуда-то толстую белую свечу. Ему понадобилось несколько минут, чтобы зажечь ее с помощью кремня и огнива. Глядя, как неумело он высекает искры, Тесса предположила, что обычно, вынужденно или по доброй воле, старик сидит в темноте.

Теперь свеча была прилеплена к полу пещеры и колеблющееся коптящее пламя освещало темные углы. Башни из сыра напоминали горы. У Тессы возникло ощущение, что она парит в темноте над какой-то чужой страной и рассматривает странный незнакомый пейзаж внизу. В дальнем углу тлела кипа спутанных водорослей. Сладкий гнилостный запах смешивался с кисловатым запахом сыра — Тесса не могла решить, какой из них противней. Аввакус объяснил, что это отгоняет летучих мышей.

Удивительно, но она больше не чувствовала усталости. Боль тоже прошла. Озноб время от времени сотрясал тело, но в общем почти не тревожил ее. Тесса старалась не пропустить ни слова из того, что говорил Аввакус.

Старик отставил чашку, вздохнул, поерзал на полу, передернул плечами, точно пытался стряхнуть с них какой-то невидимый груз, и продолжал.

— Ванны оттеснили гэризонских налетчиков к краю ледника. Тем некуда было деваться. Стоило гэризонцам ступить на заваленный снегом уступ, он обвалился под их тяжестью. Все, кроме Хирэка, погибли: разбились о глыбы льда или переломали себе спины, упав на острые, занесенные снегом скалы.

Хирэк падал вместе с остальными. Но чудом приземлился в глубокий сугроб и уцелел. У него была сломана правая нога и несколько ребер. Целые сутки он не приходил в сознание, а когда наконец открыл глаза, увидел его — сверкающее золотое диво на белом, как молоко, ледяном блюде, залепленное гравием, глиной и песком. Венец с шипами. Он был найден благодаря тому самому обвалу, что привел к гибели людей Хирэка.

С эфемерами всегда так. Их появление никогда не бывает нежным и тихим, как поцелуй, нет, они врываются в мир, как ураган, переворачивая жизни, изменяя ход вещей и саму природу.

Тесса кивнула. Она знала это по себе. Помнила долгую мучительную гонку по шоссе и как разрывалась от звона в ушах ее бедная голова. А там, на поляне, уже ждали ее триста жизней, бесстыдно обнаженные неудачливыми грабителями, которые не смогли открыть главный банковский сейф и потому вынуждены были довольствоваться мелочевкой — личными сбережениями и драгоценностями ни о чем не подозревающих клиентов банка. Как далеко можно уйти по этому следу? Интересно, долго ли ждало ее кольцо? Не исключено, что не ждало ни минуты. Ведь оно могло появиться в том конверте за секунду до того, как она нащупала его.

Аввакус кашлянул, привлекая ее внимание.

— Хирэк привез Корону в Гэризон. Как он выбрался из пропасти и вернулся домой — отдельная история, но я не стану ее рассказывать: тебе не будет от этого ни малейшей пользы. Больше он не знал подобных поражений. До того дня в леднике он был всего лишь грубым задирой, ограниченным герцогом-солдафоном с довольно скромными желаниями. Набеги на соседей и кровавые междоусобицы — выше он не поднимался. Да и сам Гэризон был всего лишь захудалым герцогством. Хирэк это все изменил.

Он возложил на себя Венец с шипами — и через месяц одержал первую победу. Он одолел своих северных соседей — бальгединцев — и захватил все пастбища Бэрранса. И с тех пор уже не останавливался. Победа вдохновила гэризонскую армию, аппетиты и амбиции ее росли, голова шла кругом от открывшихся возможностей.

В то время Истаниа владела практически всеми землями западного материка. Истанианцы захватили Рейз, Мэдран, Дрохо, западный Бальгедис и южный Мэйрибейн. Они контролировали Бухту Изобилия, Галф и Море Храбрых, были хозяевами среднего востока. Мир еще не видывал столь мощной империи. В глазах этих язычников человеческая жизнь не имела никакой ценности. Они завоевывали города и резали женщин и мужчин. Им были нужны товары — зерно, шелка, золото, драгоценные камни. И дети. Истанианцы угоняли тысячи детишек из Дрохо и Мэдрана, обращали в рабство и увозили на восток. Взрослые их не интересовали. Они слишком стары, говорили язычники, закоснели в своих западных предрассудках и не годятся для службы при наших дворах.

Молодые, годные к воинской службе мужчины были перебиты или же изувечены. Язычники не хотели, чтобы в тылу у них, на завоеванных территориях, формировались новые боеспособные армии. Они заливали в уши жертв кипящее масло. Прошедшие ату пытку уже не могли воевать: они глохли, теряли чувство равновесия, часто сходили с ума и вскоре умирали. Истанианцев не заботила их судьба. Кровь западных людей легко смывается с мечей, говорили они.

Той же весной, что Хирак нашел Корону с шипами, Истаниа решила заняться Гаризоном. Некоторые историки утверждают, что к тому времени истанианская армия была не в лучшей форме. Язычники привыкли к тому, что не встречают практически никакого сопротивления, и растеряли боевые навыки. Говорят, что к войне с Гэризоном они тоже готовились спустя рукава. — Аввакус откашлялся. — Это была их ошибка. Истанианское войско перешло через Вейз в конце весны. Они уже слышали о победе Хирэка на севере Бальгедиса и ожидали, что и на сей раз беспрепятственно дойдут до столицы.

И гэризонцы оказали им сопротивление. Причем такое, какого истанианцы не встречали по крайней мере лет сто. Короновавшись Венцом с шипами, Хирэк точно заново родился. В нем проснулся истинный полководец, гений и король войны, умеющий предвидеть любую случайность и вызывать безграничное доверие солдат, готовых идти за своим командиром в огонь и воду.

Хирак не только отразил нападение истанианцев — он перешел в контрнаступление. Через три месяца Хирэк провозгласил себя властителем Бальгедиса. Через год взял Рейз. Ничто не могло его остановить. Гэризонские солдаты уверенно шли от победы к победе. Истанианцы не уступали им в грубой силе, их сокрушила непреклонная целеустремленность Хирэка. Он изменил вековые представления о военном искусстве. Хирэк никогда не планировал какую-то одну битву или кампанию. Он всегда просчитывал на два-три шага вперед. Планировал всю войну целиком.

— Он разрушил Истанианскую империю? — спросила Тесса исключительно для того, чтобы услышать собственный голос. Ответ она знала заранее. Чем дольше говорил Аввакус, тем более зыбкой, словно нереальной представлялась ей собственная жизнь. С каждым его словом масштабы событий, участницей которых она оказалась, казались ей все более грандиозными. Пять столетий. Империи. Тысячи смертей и бессчетное число поколений. Не может быть, что она во всем этом замешана. Тут какая-то ошибка.

— Всего десятилетие понадобилось гэризонцам для достижения того, на что другой армии не хватило бы и столетия, — с бесстрастием летописца подтвердил Аввакус. — Язычники были изгнаны с запада — из Рейза, из Мадрана, из Мэйрибейна и Дрохо, даже со значительной части истанианского полуострова. Гэризонцы выдворили их на юг, потом на восток и практически уничтожили. В последней крупной битве на песочных берегах реки Меди солдаты Хирэка перебили сто тысяч человек. И за каждой смертью стояла Корона с шипами.

Тесса зажмурилась. Молчание, последовавшее за окончанием рассказа Аввакуса, словно давило на ее веки. Она предпочла бы больше никогда не открывать глаз, не видеть того, чего видеть не хотела. Секунда проходила за секундой, и наконец, все еще с закрытыми глазами, она тихонько вздохнула и, сдаваясь, спросила:

— Значит, эта эфемера пришла в мир, чтобы разрушить Истанианскую империю?

Тесса почувствовала, что Аввакус кивнул в ответ.

— Полагаю, ты права.

— Но Корона с шипами почему-то не покинула ваш мир и после того, как выполнила свое предназначение? Почему-то не сумела вовремя исчезнуть?

— Верно, верно, девочка, — опять закивал Аввакус, но теперь его голос звучал немного по-другому, хотя Тесса затруднялась сказать, что именно изменилось. — Только почему-то не сумела не совсем подходящее выражение. — Глаза их встретились, и в этот момент Тессе стало ясно, какая огромная ответственность лежит на старом монахе, какое тяжкое бремя — знать разгадку этой тайны. И сейчас он перекладывал часть своего груза на ее хрупкие плечи.

— Хирэк принял меры, чтобы Корона с шипами не могла исчезнуть. Он нашел способ крепко-накрепко привязать ее к Гэризону.

Тесса сжалась в комочек на каменной лежанке. Собственное тело казалось ей непрочным, хрупким, точно сделанное из шифера. Пламя свечи отбрасывало красноватые отблески на стены пещеры. Они сидели точно в камине. Только зажженный в нем огонь почему-то не грел.

— Так вот зачем я здесь... — Она посмотрела прямо в глаза Аввакусу. — Не для того, чтобы обезвредить гонцов и того, кто ими управляет. Я здесь для того, чтобы помочь Короне с шипами исчезнуть из этого мира.

Аввакус протянул к ней руки, но тут же отдернул их, как будто только сейчас понял, что не сможет прикоснуться к Тессе, что сидит слишком далеко.

— Да, — ответил он. — Я уверен, что для этого ты перенесена в наш мир. Кольцо и корона — парные эфемеры. Корона — сестра твоего — кольца. Через кольцо ты можешь освободить ее.

— Объясните, что я должна делать.

Аввакус изумленно воззрился на нее. Тесса поняла, что ее слова прозвучали как команда. Старик долго смотрел на нее и наконец кивнул, точно соглашаясь на что-то неприятное, но действительно необходимое.

— Сначала я должен рассказать, как и зачем Корона была привязана к нашему миру.

У Тессы бешено забилось сердце. Она прижала руку к груди, пытаясь успокоиться. Аввакус смотрел мимо нее, на вход в пещеру, за которым находился монастырь.

Заговорил он заговорщицким шепотом, продолжая оглядываться на вход:

— Разбив язычников у реки Меди, Хирэк отправился назад, на запад, чтобы укрепить свое господство на захваченных территориях и объединить их. Он предпринял большой трехгодичный поход по завоеванным землям, городам и герцогствам. Он хотел, чтобы население знало своего короля. Хотел, чтобы люди полюбовались на него во всей красе — верхом на великолепном боевом коне, с широким мечом в руках и Венцом на голове — и поняли, что всякое сопротивление его власти бесполезно. Вслед за королем в города въезжал специально обученный карательный отряд. Солдаты убивали врагов гэризонской Короны, поджигали их дома и дома, где собирались мятежники, и именем короля забирали имущество, золото, все сколько-нибудь ценное. Этих поджигателей и стали называть гонцами короля.

У Тессы по спине побежали мурашки. Она плотнее прижала колени к груди.

— В это же время Хирэк начал во всех городах, которых удостаивал своим посещением, отыскивать самых знаменитых ученых. Он старался узнать как можно больше о своей Короне. Он не расставался с ней, никому не давал в руки и не выпускал из виду. По-видимому, он понимал, что лишь благодаря ей выиграл все эти войны. И хотел понять почему.

— И за этим он приехал на Остров Посвященных? — неожиданно перебила Тесса. Обрывки прежних разговоров вдруг всплыли у нее в голове и выстроились в стройную цепочку. Теперь узор был завершен. — Хирэк явился к монахам Острова Посвященных. Они-то знали, что представляет собой Корона с шипами. Они помогли Хирэку привязать Венец к нашей земле в обмен на...

Аввакус закончил ее мысль:

— В обмен на неприкосновенность. — Старик как-то весь сжался, осел на полу, точно под давлением непосильной ноши. Он смотрел на Тессу, и глаза его были полны боли. — Да, так все и было. Хирэк явился сюда, соблазненный рассказами о древних святынях и бесценных рукописях и репутацией здешних монахов, которые считались величайшими умами человечества. Он приехал, чтобы ограбить Остров, увезти с собой золото — или знания. Смотря что первым попадется под руку. Святые отцы вышли ему навстречу. Они были наслышаны о Хирэке и его гонцах и трепетали от страха. Они не сомневались, что король сровняет обитель с землей, похитит их сокровища и поубивает всех монахов.

Вместо этого Хирэк протянул им Венец с шипами. Взгляните на мою корону, велел он. — Расскажите мне, какова его природа и происхождение. Докажите, что стоит сохранить вам жизни.

И они доказали. Все каллиграфы были немедленно созваны в монастырский скрипторий и начали рисовать Корону, чтобы с помощью узоров разгадать ее тайну. Двенадцать человек собрались там. Двенадцать человек работали двенадцать часов, ночь напролет, и узор каждого что-то добавлял к общей картине. Сегодня такое уже невозможно. Святые отцы решили, что любое знание, полученное через рисование узоров, — посягательство на волю Господню. — Аввакус покачал головой. — Не знаю, правильно ли это. Я простой монах, не мне судить о таких вещах. — Старик поник головой. Ему не сразу удалось справиться с собой, он помолчал немного и лишь потом продолжил: — К рассвету узоры подсказали Совету двенадцати ответы на вопросы короля Хирэка. Писцы известили об этом святых отцов. Они узнали, что Корона с шипами — суть эфемера, одна из тех, что странствуют между мирами, движимая каждая своей особой целью. Корона с шипами уже выполнила свою, разрушила Истанианскую империю, и теперь наверняка должна исчезнуть.

Святые отцы приняли решение. Они подумали, что Хирэк и без Короны — настоящий дьявол, и не только Остров, но и другие страны хлебнут с ним немало горя. — Аввакус пожал плечами. — Как бы то ни было, святые отцы отправились к Хирэку и рассказали ему о результатах изысканий Совета двенадцати. Король пришел в ужас при мысли, что может потерять свой Венец. Он потребовал у святых отцов сделать так, чтобы Корона осталась в его руках, а в противном случае угрожал спалить монастырь и убить всех монахов.

Но святые отцы отказали королю. Его предложение было противно их совести. Изумленный их несговорчивостью и равнодушием к его угрозам, Хирэк обещал в обмен на Корону даровать Острову неслыханные привилегии. Сохраните мне Корону с шипами, сказал он, и, пока существует на свете хотя бы память о Гэризонском государстве, наша страна будет защищать Остров от всех завоевателей. Монастырь не будет облагаться данью, а мои гонцы спокойно покинут Остров и никогда не вернутся, разве что по вашему зову. Я клянусь в этом всею кровью, что пролила Корона с шипами.

И святые отцы не отклонили это предложение. Конечно, они приняли его не сразу, они долго размышляли, но в конце концов договор был подписан. Хирэк сдержал слово. Тем же утром он увел своих людей и объявил всем собравшимся на берегу, что отныне никто не смеет ступать на Остров Посвященных иначе как с мирными целями и преисполненный почтения к его обитателям. Хирэк предупредил, что Гэризон берет на себя охрану монастыря.

Тем временем самые одаренные каллиграфы принялись за работу. Им надлежало выполнить данное Хирэку обещание — сохранить для него Корону с шипами. Шесть месяцев брат Илфейлен разрабатывал узоры, с помощью которых можно удержать эфемеру на одном месте. Он изобретал новые формы и образы и наконец на шестой месяц пришел к выводу, что единственный способ — брать узоры, заключенные в самом Венце. Корона сделана из переплетающихся золотых нитей, и на каждой выгравирован особый узор. Мне самому не приходилось видеть ее, но я не сомневаюсь, что эти фигуры и символы наделены огромной силой.

Слушая Аввакуса, Тесса разглядывала кольцо на свет. Золотые нити были абсолютно гладкими. На металле ничего не выгравировано.

— Илфейлен решил, что готов приступить к рисованию узора, и предстал перед Хнрэком. К тому времени король превратился в одержимого. Не смыкая глаз, он денно и нощно караулил свою Корону. А если и засыпал, то не иначе как положив ее на грудь, в окружении слуг, которые должны были следить, не произойдет ли каких изменений, и в случае чего немедленно разбудить короля. Как только Илфейлен явился к нему, Хирэк велел писцу немедленно браться за дело. Пять дней и пять ночей трудился Илфейлен — и создал клетку для Короны с шипами.

Своими кистями и красками он поставил под сомнение всю магию Распада. Корону с шипами, величайшую эфемеру, что переходила из мира в мир, как шлюха от одного любовника к другому, он превратил в пришпиленное булавкой насекомое. Он взнуздал и покорил ее.

Невероятные вещи творились в эти пять дней. Луна не показывалась на небе, кобылы жеребились раньше положенного им срока, невиданной высоты волны бились о берег, вода переливалась через края колодцев. Дети заболевали желтухой, а старики умирали от водянки.

Илфейлен выполнил свою задачу: он приковал Корону с шипами к земле. Когда он кончил, некогда могущественная эфемера мало чем отличалась от впряженного в плуг вола, который осужден год за годом, снова и снова вспахивать одно и то же поле.

Аввакус кончил свой рассказ. Секунда за секундой проходили в молчании. Так бывает в театре, когда последняя реплика произнесена и актеры застывают на своих местах и ждут отклика зрителей.

Наконец Тесса не выдержала.

— Итак, Корона осталась в Гэризоне. — Она вдруг почувствовала, что устала сидеть, и попыталась подняться на ноги. Боль пронзила правую ногу. Колотая рана на голени раскрылась, и кровь потекла по лодыжке. Собственная слабость так разозлила ее, что Тесса все же заставила себя встать, несмотря на головокружение. Ей надо было сосредоточиться и обдумать услышанное. Туника из грубой шерсти терлась о свежую рану на спине. Чтобы не упасть, Тессе пришлось прислониться к стене пещеры.

— Что сталось с нарисованным Илфейленом узором?

Аввакус издал чудной звук — что-то среднее между сдавленным смехом и рыданием.

— Молодец, девочка! Ты всегда попадаешь точно в яблочко. — Он провел рукой по красиво подстриженным волосам. — Пергамент с нарисованным на нем узором положили в свинцовый ящик и похоронили его где-то в Вейзахе. Могилу рыли три человека. Все они были убиты раньше, чем успели вычистить грязь из-под ногтей.

Слово могила в устах Аввакуса прозвучало столь зловеще, что Тесса вздрогнула.

— А копию с него не сняли?

— Копию? — Аввакус так энергично замотал головой, что она, казалось, вот-вот оторвется. — Нет, конечно. Хирэк с самого начала наложил на это строжайший запрет. Соглядатаи ходили за Илфейленом по пятам. Каждый вечер перед уходом из скриптория его обыскивали с ног до головы, отбирали перья и кисти, тщательно осматривали спальню и проверяли каждый лист пергамента — нет ли где дырочек, не нанесен ли на него контур рисунка. Нет, Илфейлен не смог бы изготовить копию.

— Наброски тоже не сохранились?

— Все наброски Илфейлен делал на вощеных дощечках. Хирэк настаивал на том, чтобы пергамент для этих целей не использовался. После окончания работы король лично, стоя у писца за спиной, проследил, чтобы Илфейлен растопил воск на всех дощечках. Их было больше двух дюжин.

Тесса с минуту подумала, а потом спросила:

— Две дюжины дощечек — немалая обуза, когда предстоит дальняя дорога. У Илфейлена был помощник?

— Да. Иначе мы бы не узнали подробностей этой истории. Помощник вел дневник. Он описал путь своего мастера от Гэризона и обратно. Он записывал, где они останавливались по дороге, что ели и все такое прочее.

— А было там что-нибудь про сам узор, про изображение Короны с шипами?

— Немного. Я тебе почти все рассказал. За помощником Илфейлена тоже присматривали. Он не смел упоминать в своем дневнике никаких деталей узора.

У Тессы подгибались ноги. Она уже не помнила, зачем ей понадобилось встать, и сейчас с облегчением опустилась на пол. Причем опустилась так неудачно, что подвернула лодыжку. Вдобавок ее мучила жажда, но просить Аввакуса дать ей что-нибудь попить не хотелось: старик опять стал бы пичкать ее своим лечебным зельем.

— Но описание поездки Илфейлена все же сохранилось?

Пока Тесса стояла, прислонившись к стене, а потом вновь устраивалась на полу, Аввакус сидел неподвижно, скрестив ноги. Тесса подумала, что старик, наверное, привык подолгу оставаться в одном положении.

— К сожалению, записи не сохранились. В прошлом году в западной башне монастыря случился пожар, и многие книги и свитки погибли в огне.

Дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. Копий узора нет. Описаний, даже самых приблизительных, тоже нет. Тесса глубоко вздохнула. Если узор привязал Корону к земле, значит, нужен другой узор, чтобы освободить ее. Узор, точно повторяющий все детали и особенности первого, но при этом — с каким-то неожиданным поворотом, вывертом.

— Как сложилась жизнь Илфейлена после возвращения на Остров?

Аввакус по цокал языком.

— Тоже хороший вопрос. Брат Илфейлен никогда уже не стал прежним. Он заболел на обратном пути из Вейзаха. Ему пришлось несколько дней провести в Бей'Зелле прежде, чем он смог набраться сил на морское путешествие до Килгрима. До Острова Посвященных он добрался совершенно другим человеком. Тот узор дорого обошелся ему. И дело не только в здоровье. Что-то внутри него надломилось. Он перестал рисовать и вел тихую жизнь ученого. Одиннадцать лет понадобилось Илфейлену, чтобы восстановить силы. Потом умер старый настоятель, и на его место выдвинули Илфейлена. Святые отцы считали его человеком тихим, покладистым и приверженным традициям. Но за одиннадцать лет молчания Илфейлен успел многое передумать и пересмотреть. Он согласился на пост настоятеля и в корне изменил всю жизнь обители. Он распустил Совет двенадцати, запретил писцам копировать старинные образцы и велел выбросить в море все рукописи, повествующие об искусстве узороплетения.

— Но он никогда не пытался развязать завязанный им узел?

— Нет. Что сделано, то сделано. Илфейлен поклялся самыми ужасными клятвами, что никогда не попытается исправить что-либо в своем последнем узоре. И остался верен этим клятвам.

— А Корона с шипами? — Тессу начинало клонить ко сну. Ей казалось, что холод моря вновь леденит ее израненное тело. — С тех пор она не покидала Гэризон?

— Верно. — Аввакус поднялся. По узкой дорожке между сырными головами он подошел к свече и опустился на колени рядом с ней. — Пять столетий Колючая корона грозным стражем стояла за Гэризонским троном. Пять столетий гэризонские короли короновались ею и становились завоевателями и разрушителями. Они захватывали земли, одерживали победы, отнимали жизни. Но дело не в правителях Гэризона, не в их непомерном честолюбии и жажде власти. Люди ошибочно приписывают эту непреодолимую тягу все к новым и новым военным подвигам народу Гэризона и его королям. Корона была тому причиной. Даже заколдованная, привязанная к одному месту, она оставалась верна себе. Война — ее единственная цель. Она создана, чтобы сражаться и побеждать.

Тессе одного хотелось — свернуться калачиком среди холодных камней и заснуть крепким сном. Быть может, она проснется и поймет, что все случившиеся с ней за последнее время — просто ночной кошмар.

— А что будет, если Корона останется в этом мире? — выговорила она, стуча зубами от холода.

Теперь Аввакус загораживал Тессе свет, и она почти ничего не могла разглядеть.

— Ну, полагаю, что материк будет уничтожен. Венец с шипами подобен взбесившемуся псу, который грызет свою цепь. Пятьдесят лет он бездействовал, силы его оставались втуне. Но Изгард, впервые за последние полстолетия, вновь возложил на себя Корону с шипами. Ему — и его Короне — не терпится вознаградить себя за потерянное время и проигранные битвы. Мощь Короны с каждым днем возрастает. — Аввакус наклонился и задул свечу. — Через десять дней исполнится пятьсот лет пребыванию на земле Короны с шипами.

Они замолчали снова. Тишину нарушил далекий колокольный звон. Он проник в пещеру и эхом прокатился по ней. В полной темноте Тесса не видела Аввакуса, но слышала, как старик пробирается на свое место. Звон все не умолкал. После пятого удара колокола Аввакус остановился.

— В числе пять заключена особая сила, — сказал он. — Древняя сила, древние вещи вбирают и используют ее.

Еще три удара ознаменовали начало Восьмого колокола. Тесса и старый монах больше не разговаривали.

Кэмрон выплюнул сгусток крови и сощурил глаза, вглядываясь в темноту. Ему показалось, что там что-то шевелится. Он нажал спусковой крючок арбалета. Но стрела никого не поразила. Она попала в струйку дыма, или в столб лунного света, или в кучку пепла. Врагов больше не осталось. Все гонцы были мертвы. Тринадцать часов понадобилось, чтобы уничтожить их. Но Кэмрон не мог поверить, что сражение окончено. Он снова зарядил арбалет.

С покрытыми засохшей кровью пальцами, трясущимися руками и воспаленными глазами, Кэмрон лежал на животе и ждал. Порезы и синяки покрывали его тело. Он был измотан до предела.

Он остался один. Рейжане потерпели поражение.

От животной вони гонцов, запаха гниющего мяса и свежей крови путались мысли, мутилось в голове. Тяжелая дымовая завеса повисла над полем боем. Пепла уже не было в воздухе. С наступлением темноты он постепенно осел на землю. Полная луна осветила холм. Но вскоре она скрылась за тучами, и опять стало темно. Удивительное дело, было тепло, как днем.

Очень кстати, рассеянно подумал Кэмрон — мысли его перескакивали с предмета на предмет, — ведь плащ прожжен в нескольких местах и уже не защищает от холода. Впрочем, может, он не прожжен, а искромсан ножами гонцов? Кэмрон не мог вспомнить.

Он нахмурился и провел ладонью по волосам. Целая прядь осталась в руке. Он бросил черные обуглившиеся волоски на землю. В следующую секунду пальцы Кэмрона снова лежали на спусковом крючке. Кто-то подкрадывался к нему.

Осторожные шаги раздавались сзади, с тыла, поэтому Кэмрону пришлось повернуться в грязи. При этом он случайно задел самострелом о камень, и стрела сорвалась с тетивы. Кэмрон выругался себе под нос. Он терпеть не мог арбалеты и понятия не имел, как один из них оказался у него в руках. Он точно помнил, что в начале сражения был вооружен луком. Он покачал головой и водворил стрелу на место.

Темный силуэт приближался. Кэмрон прицелился, постарался сосредоточиться. Но руки все равно дрожали.

— Кто здесь? — вызывающе спросил незнакомец. Но, несмотря на тон, Кэмрон узнал рейзский акцент. — Назови себя или будешь пронзен копьем.

Кэмрон не двигался. Он знал, что следовало бы снять палец со спускового крючка, но почему-то не сделал этого. Из глубокой раны на десне текла кровь. Он с трудом мог говорить:

— Кэмрон Торнский.

Незнакомец испуганно охнул:

— Если вы ранены, сир, я вынесу вас отсюда. — Он шагнул к Кэмрону.

Темноволосый юноша. Большие глаза, лицо черное от сажи и запекшейся крови. Он нагнулся к Кэмрону.

— Позвольте я помогу вам встать. С вами никого нет?

Кэмрон покачал головой. В чем, в чем, а в этом он не сомневался.

— Почти все погибли. Остальные разбежались.

Юноша кивнул:

— Думаю, лучше вам отложить арбалет и спуститься со мной к реке.

К реке? Кэмрон не понимал, о чем толкует этот молодой человек. Рот наполнился кровью.

— Выпейте, — юноша протянул ему свою фляжку, — вам сразу станет лучше.

Кэмрон послушался. Жидкость была горячей и холодной одновременно. Он прополоскал ею рот, пытаясь отделаться от вкуса крови.

Только теперь, приподнявшись, Кэмрон ощутил какое-то неудобство: он больше не чувствовал ставшей привычной тяжести арбалета в руке. Кэмрон огляделся и увидел, что самострел его отброшен в сторону, валяется в обгоревшей траве.

Юноша проследил за его взглядом, устало улыбнулся и пояснил:

— Я испугался, что вы пальнете в меня.

Кэмрон не стал возражать. Вино помогло ему собраться с мыслями, но с новой силой дали о себе знать старые и новые раны. Лицо Кэмрона исказилось от боли, он поспешно сделал еще глоток, вытер губы и спросил:

— Сколько осталось в живых?

Юноша хотел ответить, но не мог выговорить ни слова, словно захлебнулся от горя. Кэмрон протянул ему фляжку, но молодой человек отрицательно покачал головой.

— Пятьсот человек, — выдавил он, — а может, и того меньше.

Кэмрон закрыл глаза. Он так устал, что почти ничего не почувствовал.

— Как это случилось?

— И вы еще спрашиваете? — Глаза молодого человека сердито сверкнули. — Если бы не вы и ваши лучники, погибли бы все до одного, даже сам Повелитель. Вы перестреляли их, перестреляли всех гонцов. К концу сражения ваш отряд насчитывал не больше двенадцати человек — я все видел со своего поста. Гонцы шли и шли. Они теснили нас, отрезали все пути к отступлению. И дым — везде был дым. Пламя. Бэланон сгорел заживо.

Рассказ юноши по-прежнему не производил на Кэмрона почти никакого впечатления. Ему было все равно, погиб Сандор или остался жив. Потеря арбалета волновала его куда больше.

— Вы открыли нам путь к отступлению, — продолжал молодой человек. В голосе его Кэмрон с удивлением услышал что-то вроде благоговения. — Никто больше не в состояние был сражаться с гонцами. Повелитель велел спускаться в долину. Это был несвоевременный приказ. Гонцы наступали нам на пятки. — Юноша сорвался на крик. — Это был ад! Настоящий ад. Морды гонцов, дым, вонь, крики.

Кэмрон хотел как-то успокоить юного незнакомца, но слова не шли с языка. Калейдоскопом закрутились перед ним картины прошедшего боя. Запах керосина, горячий воздух, опаливший шею. Чей-то голос, выкрикивающий команды, — неужели его собственный? Вопли. Шлёпанье шагов по грязи. Град стрел. Когтистая лапа гонца на щеке.

Кэмрон закрыл лицо руками.

У них кончались стрелы. Укрытые за дымовой завесой гонцы были плохими мишенями. Из дюжины выстрелов хорошо если шесть попадали в цель. Только вооруженные большими луками люди Сегуина Нэя были искусными стрелками.

Но хуже всего был рукопашный бой. Люди Бэланона обратились в бегство. И Кэмрон не винил их. Может, если бы у него было время остановиться и подумать, он и сам поступил бы так же. Впрочем, гонцы дрались не с такой яростью, как в Долине Разбитых Камней. У Кэмрона возникло ощущение, что его отряд — не столько цель, сколько досадная помеха на их пути. Перед гонцами стояла другая задача: им было приказано вселить ужас в души рейзских солдат и заставить их спуститься в долину, где уже поджидали хладнокровные, собранные и беспощадные лучники.

Кэмрон протянул юноше руку:

— Как тебя зовут?

Пальцы их переплелись.

— Пэкс.

— Помоги мне встать, Пэкс. Помоги мне спуститься в долину.

— В долину? Но Повелитель у реки, он ждет вестей от оставшихся в живых. В долине никого... — Пэкс запнулся, но тут же заставил себя продолжать: — Никого не осталось, все погибли. Там полно мародеров из войска Изгарда. Там небезопасно.

Кэмрон хотел было возразить, но передумал: что-то в лице юноши остановило его. В конце концов, не только он сражался сегодня.

— Мы не будем подходить слишком близко.

Пэкс колебался с минуту, но потом решился и помог Кэмрону подняться на ноги. Он не задавал вопросов, и Кэмрон был благодарен ему за это.

Вдвоем они потихоньку спустились с холма. Трупы погибших валялись в черной обугленной траве. Кэмрон обратил внимание, что раны на многих телах совсем легкие. Хватало и ничтожной царапины: стоило чуть замедлить шаг, и дым проникал в легкие. Рейжане падали на землю, задыхались, обгорали до смерти, некоторые истекали кровью. У многих на шее были отметины клыков или когтей гонцов.

В темноте погибших трудно было опознать. Но Кэмрон не мог заставить себя просто пройти мимо. Он каждому должен был посмотреть в лицо. Пэкс помогал ему переворачивать мертвецов. Некоторые еще не успели остыть. Иногда куски кожи свободно отделялись от тела и прилипали к рукам Кэмрона или Пэкса. Юноша старался не дышать, не производить лишнего шума, точно стыдился того, что остался жив. Кэмрон понимал его, но понимал и то, что дыхание живых не может потревожить покой мертвецов.

Многих Кэмрон называл по имени. Его тревожило, что некоторых он не узнает. Он подолгу возился с ними, вглядывался в искаженные черты, старался представить, каким был этот человек при жизни, и вспомнить его.

И каждый раз, когда они с Пэксом переходили к следующему телу, у Кэмрона замирало сердце. Он боялся увидеть Брока Ломиса. Брок меньше чем кто-либо другой был способен пробиться через завесу дыма и пламени: его старые раны заживали крайне медленно. Кэмрон пытался вспомнить, когда видел Брока в последний раз, вспомнить, какими словами или взглядами они обменялись. Но он не помнил ничего.

И тогда душа Камрона преисполнилась гневом. Гонцы снова обокрали его. Сначала они убили отца, потом разрушили родовое гнездо Торнов. Теперь они лишили его воспоминаний. Он не помнил, когда последний раз видел Брока, не помнил, что говорил своим рыцарям во время боя. Неужели он только выкрикивал приказы? Неужели не пытался ободрить их? И предупредил он их, что надо быть очень осторожными с дымом, не лезть в самое пекло? Останавливался ли он, чтобы принять последний стон умирающих, в последний раз пожать им руки? Помогал ли выносить раненых?

Кэмрон заскрипел зубами от отчаяния и бессилия. Он помнил только битву и свои приказы — ничего больше.

— Сир, дальше идти нельзя.

Кэмрон обернулся к Пэксу. В глазах юноши не было страха, только забота о своем командире. За последние полчаса он точно постарел на несколько лет.

— Я должен спуститься в долину, — стоял на своем Кэмрон. — Я хочу видеть тела.

Пэкс колебался. Наконец он неуверенно махнул рукой в сторону видневшихся вдалеке деревьев:

— Если мы используем рощу как прикрытие, то сможем подобраться поближе, не рискуя, что нас заметят.

У Кэмрона потеплело на сердце. Лишь сейчас он понял, как тяжело ему было бы одному, без Пэкса.

— Так идем же.

Они крались между деревьями. Ночь приняла их в себя, скрыла их лица и испачканную кровью одежду. Не ухали совы, лисицы и мыши не сновали в сухой траве. Пепел, как черный снег, покрывал ветви деревьев и кустарников. У Кэмрона ныла каждая косточка, каждая жилка. Он снова выплюнул сгусток крови вместе с выпавшим зубом. Он был уже по ту сторону усталости. С него точно содрали кожу, разрезали на части, а потом собрали заново.

Роща кончилась. Кэмрон и Пэкс замедлили шаги. Прямо перед ними лежало поле боя. Сначала Кэмрон ничего не мог разобрать: луна ушла за тучи, и долина казалась просто черной ямой. Постепенно глаза его начинали привыкать к темноте. Кэмрон увидел землю, изломанную линию ручья, обгоревшие скелеты кустов, темные фигуры. Мародеры из гэризонского войска грабили трупы.

А потом порыв ветра разогнал облака, и серебристый свет залил долину. Кэмрон услышал, как охнул Пэкс. Они чуть было не наступили на тело молодого воина. Его раздробленная рука до сих пор сжимала древко копья.

Долина была буквально завалена растерзанными телами убитых. Головы, руки, ноги, шеи, плечи... Они лежали так близко друг к другу, что уже не походили на останки отдельных людей. Они были частью целого, единой массы. Словно ураган пронесся по полю и сбил всех в одну кучу. Один человек. Один труп. Одна смерть на всех.

Кэмрону не приходилось видеть ничего подобного. Это невозможно было описать, невозможно ни с чем сравнить. Это была смерть.

Пэкс упал на колени. Кэмрон застыл на месте. Он чувствовал себя совершенно потерянным. Со дня смерти отца он пытался найти свой путь, пытался понять, что должен делать.

Но эти тела... Они могли принадлежать кому угодно — рейжанам, гэризонцам. Кому угодно.

— Десять тысяч... — Шепот Пэкса нарушил молчание, столь полное, абсолютное, что казалось почти кощунством прервать его. — Десять тысяч человек полегли здесь сегодня.

И Кэмрон понял, зачем пришел сюда. Он пришел, чтобы видеть все своими глазами. Берик Торнский видел сорок тысяч трупов на поле боя у горы Крид. Его сын видел десять тысяч погибших на северном берегу речки Кривуши.

Смотреть ему было тяжело. Воспаленные, разъеденные дымом глаза до сих пор слезились. Но он смотрел, смотрел не моргая, не отрываясь — и видел то же, что его отец пятьдесят лет назад. Тела покрывал пепел, а не снег, да и ветер в горах наверняка был похолоднее. Но это ничего не меняло.

Нет. Кэмрон не знал, подумал он это или произнес вслух. Не знал, было ли это отрицание или обещание. Он знал только, что ошибался. Не важно, кто сегодня одержал победу. Кэмрон Торнский проиграл бы в любом случае. Как Берик Торнский на горе Крид. Кто бы ни победил, все равно погибли бы соотечественники Торнов. Он понял, почему отец накричал на него в тот последний день. Он не хотел, чтобы сын повторил его ошибки.

Кэмрон шагнул вперед, положил руку на плечо Пэксу. Он хотел успокоить юношу и, лишь прикоснувшись к нему, осознал, что сам нуждается в поддержке. Он с трудом держался на ногах. Силы оставляли его, уходили с каждым выдохом. Все это время он готовился к сражению и сражался. И ни разу остановился, чтобы подумать о будущем или оглянуться на прошлое.

Графиня Лианна уверяла, что Берик Торнский мечтал, чтобы его сын завоевал корону Гэризона. Но она ошибалась. Берик не хотел войны. Что толку в победе, если ради нее должны сложить головы лучшие сыны отечества?! Эти слова были его завещанием, его предсмертной волей.

Кэмрон мрачно улыбнулся. Господи, каким же идиотом он был!

— Пошли, Пэкс, — он даже не ожидал, что голос его прозвучит так твердо, — пошли отсюда. Мы видели достаточно.

Пэкс поднялся. Он тоже не сводил глаз с усеянного мертвыми телами поля.

— Но ведь это только начало? Мы ведь это так не оставим? — выговорил юноша, и голос его был голосом перепуганного ребенка.

— Нет. — Кэмрон пытался отвести глаза, но все смотрел и смотрел. — Это конец.