"Жених поневоле" - читать интересную книгу автора (Джонсон Сьюзен)

1 ПАРИ

Давно уже был разбит последний бокал, брошенный об пол вслед за очередным тостом, и хрустальная россыпь осколков искрилась в огне камина, переливаясь таинственным, манящим светом. Несколько оплывших свечей догорало в подсвечниках, а остальные были разнесены в клочья меткими выстрелами; становилось ясно, что князь Николай нынче вечером вновь предавался своему излюбленному занятию — упражнялся в стрельбе. На низеньком помосте в дальнем углу зала усталые музыканты все играли что-то лихое, цыганское, не сводя при этом тревожных взглядов с молодого хозяина. Характер у него был переменчивый, и не угоди они хоть в чем-то князю Кузанову, сурового наказания им было не избежать.

Обычно князь зиму и лето проводил в Петербурге, но порой, утомившись суетой столичной жизни, уезжал к себе в дальнее имение, где искал то ли успокоения, то ли новых впечатлений.

Дом был старинный, из дерева и серого камня, сооруженный местными умельцами в самом начале семнадцатого века. Его построил для себя на скалистом холме посреди соснового бора некий шведский аристократ. Спускавшиеся террасами итальянские сады разбил один из его потомков, долго путешествовавший по Италии. А когда в моду вошли сады английские, другой потомок занялся окружающим лесом — десять лет трудились сотни крестьян, разбивали аллеи и лужайки, прокладывали дорожки, а в отдалении от дома вырос греческий храм. Местные каменщики возвели из гранита весьма приличную копию античной постройки — грубоватую, но милую, вполне в духе тогдашней моды.

До северных краев изыски Ренессанса, к семнадцатому веку уже заканчивавшего свое шествие по Европе, так и не дошли, и дом с островерхими башенками и переплетчатыми окнами, с каменными перекрытиями первого этажа, поддерживавшими второй, хранил все приметы Средневековья. Гордившийся своим немалым богатством швед где только можно велел прорубить окна, украсив их витражами, и свет в дом проникал сквозь разноцветные стекла.

Нынче князь Николай Михайлович Кузанов принимал у себя однополчан-кавалергардов. В апреле прошел смотр полка, подготовка к которому отняла много сил, все нуждались в хорошем отдыхе, и Ники пригласил друзей на пару недель в свое имение поохотиться. Впрочем, по прошествии восьми дней вся охота свелась к утехам с двуногими самками, благо Николай предусмотрительно выписал цыган — для развлечения.

Близилось утро. Мужчины и женщины в весьма фривольных позах расположились где придется — кто на тавризских коврах, кто на усеянных подушками диванах. Одна из пар (общество более строгих нравов сочло бы это полным попранием приличий) пристроилась прямо на обеденном столе. Все присутствующие были в изрядном подпитии, все до той или иной степени раздеты.

Красавица-цыганка Таня металась в страстном, зажигательном танце перед развалившимся в кресле Ники. Одной рукой он прижимал к груди фляжку с коньяком, другой же лениво переворачивал карты — раскладывал пасьянс, поглядывая на Таню. Она кружилась все быстрее и быстрее, и Ники, прищурившись, наблюдал за ее стараниями. Играя молодым гибким телом, едва прикрытым коротенькой кофточкой и порхающей шелковой юбкой, Таня то приближалась к нему, то отступала, а в ее иссиня-черных глазах читался недвусмысленный призыв. Огромные золотые кольца серег мерцали в отблесках пламени, мониста на полуобнаженной груди звенели в такт танцу.

Младший лакей, выглядывая из-за портьеры, отделявшей залу от коридора, который вел на кухню, спросил у старого слуги, более осведомленного в странных привычках хозяина:

— А что, князь всегда такой суровый и мрачный?

— Да нет, это он сегодня не в духе. Хотя, что и говорить, нрав у Кузановых необузданный, порой ну прямо дикари. — Старый слуга говорил без злобы, поскольку прослужил в этом доме уже не одно десятилетие и от хозяев видел больше хорошего, нежели плохого. — Любят они лихих лошадей, дурных женщин да доброе вино. Старый князь на своем конном заводе вывел лошадей, равных которым во всей Европе не сыщешь, скрестил английских рысаков с нашими, орловскими. Кузановы и стрелецких лошадей разводят, а это уж редкость, каких поискать. Их лошади на весь мир знамениты. Да и молодой хозяин в этом толк знает. Говорят, яблочко от яблони недалеко падает, — усмехнулся старый слуга, вспомнив, каким неугомонным был в молодости князь Михаил, пока не стреножила его юная цыганка.

— Подать коньяку! — раздался зычный крик из зала, и князь в нетерпении стукнул кулаком по столу. Старый слуга усмехнулся, покачал головой и бросился исполнять приказание хозяина.

А Таня все водила бедрами, все извивалась и трясла плечами. Танец ее был призван возбудить мужчину, пробудить в нем инстинкты, древние как мир.

И своего Таня добилась.

Взмахом руки Николай отпустил музыкантов, взял новую бутылку коньяка, поднялся из кресла и, подхватив Таню на руки, удалился в альков, отгороженный от зала тяжелой портьерой.

Музыканты же осторожно пробирались к выходу, стараясь не наступать на осколки хрусталя и фарфора. Лишь оказавшись на безопасном расстоянии от князя и его гостей, могли они успокоиться и решить, что вечер завершился благополучно. Уход их поторопила чья-то рука, метнувшая им вслед бутылку, которая пролетела на волосок от последнего из скрипачей и разбилась на тысячи осколков. Видно, кто-то из упившихся ценителей музыки осерчал на то, что аккомпанемент, под который он предавался плотским утехам, столь внезапно смолк.

В узких и тускло освещенных сенях, за которыми было спасительное крыльцо, музыканты дружно и с облегчением вздохнули.

— Слава тебе, господи, мы не увидим князя до вечера, а там, глядишь, и похмелье пройдет, — сказал старший цыган. — По утрам с раскалывающейся головой да с пересохшей глоткой он всего страшней.

— Да, что-то нынче он был мрачнее тучи. Видать, наскучила ему его нынешняя зазноба, — сказал второй скрипач устало.

— Ничего, Таня умеет развеять грусть-тоску. Светает уж, пора и на боковую, — заметил младший из музыкантов.

В алькове Ники опустил свою ношу на кровать и тут же поднес ко рту бутылку. Коньяк теплой струей полился в горло. «Что за наслаждение — коньяк! — с пьяной благодарностью подумал он. — Не будь его, жизнь казалась бы совсем невыносимой».

Ники плюхнулся на кровать рядом с Таней, поставил бутылку на пол и начал стаскивать сапоги. Таня отползла в дальний угол широченного ложа и села, прислонившись спиной к висевшему на стене гобелену, не спуская с него глаз.

— Неохота мне, — вдруг сообщила она, надув губки.

Николай бросил короткий взгляд на вжавшуюся в стену девушку и продолжал раздеваться.

— Ты уж лучше разохоться, — буркнул он мрачно.

В глазах красавицы-брюнетки сверкнул огонь. Тане было всего семнадцать, однако она давно уже овладела искусством удовлетворять мужские постельные прихоти. Самой же ей нравилась страсть яростная, едва ли не насилие, это ее возбуждало безмерно.

— Не хочу. Устала я, — сказала она капризно и спустила ноги с кровати, собираясь встать.

Князь выбросил вперед руку и, схватив ее за роскошные курчавые волосы, швырнул обратно.

— Сука! — прошипел он.

Князь уже успел изучить Танины маленькие хитрости. Однако, после того как она весь вечер распаляла его своими пляскам, он не намеревался шутить.

— Вечно ты играешь! Но сегодня вечером, маленькая моя потаскушка, я как раз в том мрачном настроении, которое как нельзя лучше соответствует твоим надеждам. Ты ведь хочешь, чтоб тебя силой брали? Отлично! Так и быть!

Таня метнула на него полный бессильной злобы взгляд; ухитрившись выпростать руку, она собралась уже расцарапать Ники лицо, но он руку перехватил — реакция у него, несмотря на изрядное количество выпитого, была отменная. Он сжал ей запястье так, что Таня вскрикнула от боли (а может, и от наслаждения).

Не в силах высвободиться, она облизнула розовым язычком верхнюю губу, взор у нее затуманился, дыхание стало прерывистым.

— Так тебе, радость моя, боль нравится? Надо будет свести тебя с князем Горчеевым. У него для таких, как ты, всегда припасены розги и плетка.

Цыганкины полуприкрытые веки вздрогнули, она громко застонала.

— Черт бы тебя побрал! — воскликнул он, глядя на нее с прищуром. — Да ты же вся трепещешь! Изнасилования не получится.

Князь грубо швырнул ее на подушки, коленом раздвинул ей ноги, залез под мониста и стал яростно ласкать ей грудь, тут же затвердевшую от возбуждения. Она извивалась под ним и, до крови закусив нижнюю губу, пыталась сдержать крик восторга. Наконец он задрал ей юбку и вошел в ее сочащееся от желания лоно. Князь искал хотя бы временного забвения, и с каждым мгновением оно казалось все ближе и ближе. Движения его становились все быстрее, все грубее; Таня стонала в голос, и князь даже не почувствовал, как она, забившись в экстазе, расцарапала ему ногтями спину до крови.

Через несколько часов Николай внезапно проснулся. После многочисленных военных кампаний на восточных границах, где каждый шорох мог оказаться сигналом приближающейся опасности, сон у него был удивительно чутким. Он приоткрыл глаза и сквозь ресницы оглядел комнату. Таня рылась в его одежде, грудой сваленной на полу. «Деньги ищет», — равнодушно подумал он и снова погрузился в сон. Князь Кузанов всегда бывал щедр к своим наложницам, дарил им меха и драгоценности, да и денег не жалел. Он совсем не рассердился, потому что отлично понимал, что цыганке Тане надо и о будущем думать: ее жаркая красота недолговечна, а впереди — долгая жизнь.

К полудню головная боль улеглась, да и настроение улучшилось. Два однополчанина, майор Чернов и капитан Ильин, позвали Николая на пикник. Вместе с ними отправился его юный кузен Алексей. Они выбрали открытую полянку посреди березовой рощи, где и улеглись погреться на ласковом весеннем солнышке, подальше от крикливых цыганских девчонок, которым велели скрыться на время с глаз и сидеть тихо, пока не позовут.

Ники в мягчайших сапогах и вышитой крестьянской косоворотке лежал на молодой зеленой травке и сквозь полуприкрытые веки смотрел на солнышко. День был как на заказ — теплый, ласковый. На деревьях пробивались первые листочки, весело щебетали птицы.

Николай Михайлович Кузанов был мужчиной видным. В чертах его лица — высоких скулах и точеном профиле — просматривалось нечто от предков по материнской линии, выходцев с гор Кавказа. От отца-белоруса он унаследовал исполинский рост и мерцающие золотом глаза, опушенные иссиня-черными ресницами. Такие же огромные и бездонные глаза были на древних византийских иконах. Они могли быть нежными и задумчивыми, а когда надо, во взгляде их обладателя читалась недюжинная проницательность. Эти удивительные глаза и чувственный рот, сейчас недовольно сжатый, смягчали суровый облик князя.

Ники потянулся, словно огромная дикая кошка, и снова замер. Шелест берез, журчание ручейка и щебет птиц успокаивали, но, увы, только тело, а не душу. Ники мучила тоска, которая в последнее время стала его вечной спутницей, и избавиться от нее не удавалось никак. Уже много лет Ники вел жизнь, полную забав и удовольствий, но давно известно, что ничто так не приедается, как праздность…

Оперевшись на локоть, он приподнялся и окинул взглядом своих товарищей, сидевших вокруг скатерти с остатками пикника. Лед в серебряном ведерке давно растаял, полупустые бутылки поблескивали на солнце. Чернов с Ильиным играли в кости, метая их на серебряный поднос, а Алексей увлеченно читал какой-то роман Тургенева.

Николай вполуха прислушивался к болтовне своих приятелей.

— Сегодня вечером Цецилия моя. Ты уже две ночи с ней забавлялся, теперь очередь за мной, — ворчливо и обиженно говорил Чернов.

— Разве я виноват в том, что она меня предпочитает? — обезоруживающе улыбнулся Ильин.

— А мне плевать! Нынче вечером моя очередь! — настаивал Чернов.

— Да разве есть разница? — подал голос Николай. — По-моему, они все одинаковы, покладистые и услужливые, это только что наскучить может.

— Вот уж нет! Длинноногая Цецилия куда привлекательней толстушки Ольги, — с жаром возразил Чернов, тотчас вспомнив, как упоительно прошлым вечером танцевала Цецилия.

— Да полно тебе, Григорий, — сказал князь Кузанов, и в голосе его слышалось разочарование умудренного опытом тридцатитрехлетнего мужчины. — Они все цыганки и только этим отличаются от других баб. — Он снова улегся на спину и прикрыл глаза.

— Это тебе так кажется, Ники. Мне Цецилия нравится больше всех, и я сегодня своей очереди не упущу. — Чернов начинал злиться не на шутку.

Николай с легким презрением взглянул на кипятившегося приятеля.

— Как твоей душе будет угодно, — сказал он примирительно. — Ильин, ты, надеюсь, понимаешь, что я, будучи хозяином, должен угождать своим гостям. Может, сегодня ты согласишься на Таню? — предложил он вежливо, будто уговаривал гостя взять из двух груш ту, которая посочнее.

— С превеликим удовольствием! — охотно согласился Аристарх Ильин. Таня уже три месяца была любовницей Ники, и никто к ней и приблизиться не осмеливался, но раз уж Ники сам ее предлагал, отказываться было глупо.

— Я твердо убежден в том, — продолжал Николай невозмутимо, — что ежели хочешь выжить, надо все время искать новых развлечений, дабы избежать самого страшного — тоски и скуки. Таня мне наскучила, так что, если пожелаешь, Аристарх, я охотно уступлю ее тебе.

Ники был готов терпеть скуку, но до определенного предела, и Таня уже стала ему надоедать. Он решил, что по возвращении в Петербург сделает ей прощальный подарок — и этого будет довольно. К тому же он был уверен, что, если Ильин не захочет оставить Таню при себе, она быстро найдет нового покровителя.

Князь Кузанов был из тех аристократов, кто на досуге интересуется литературой, искусством и даже науками. Он бывал частым гостем на балах и званых вечерах, захаживал в клуб, играл умеренно, но прежде всего слыл неутомимым любовником и всегда находил объекты для своей страсти. В самых высших слоях петербургского общества, где он вращался, Ники вот уже пятнадцать лет считался выгодной партией, но даже самые предприимчивые мамаши и самые опытные свахи отчаялись заманить его в сети брака. Впрочем, не всякая мать согласилась бы отдать свою дочку за молодого князя. Николай был богат, знатен, удивительно хорош собой, когда нужно — мил и обаятелен, любим друзьями, обожаем родителями, но при этом слыл гулякой и развратником, отринувшим все условности морали. На мир он глядел с хладнокровием и уверенностью человека, с рождения облеченного богатством и высоким происхождением, и вел себя, как капризное дитя, обласканное фортуной и считающее мир лишь ареной для собственных удовольствий. Не случалось с ним в жизни такого, что заставило бы его пересмотреть свои взгляды.

— Ники! Ты просто не имеешь права так запросто распоряжаться Таней! — неожиданно воскликнул Алексей со всем пылом своих девятнадцати лет. — Крепостных больше нет!

— Да не бойся, Лешенька, я ее на мороз не выкину. Таня будет в надежных руках, — успокоил кузена Николай.

Он подумал, что, пожалуй, Алексей еще слишком молод, ни к чему ему знать подробности той вольной жизни, которую ведет его старший брат, и решил, что пора отослать его домой. Ему было известно, что мать Алексея, беспокоясь о своем младшем отпрыске, долго колебалась, прежде чем разрешить ему провести столько времени в обществе кузена Ники. Возможно, она была права. Сам Николай задолго до своих девятнадцати узнал жизнь с самых разных сторон, однако вполне вероятно, что молодое поколение — совсем иное. В конце концов, ведь новая эпоха на пороге, в стране все чаще случаются беспорядки, бродят революционные настроения… Может, Алексей и его сверстники целеустремленнее, серьезнее своих старших братьев? Революция 1848 года, когда за одну ночь рушились троны и менялись правительства, России едва коснулась, однако даже российское самодержавие поступилось кое-какими своими позициями, и в 1861 году было отменено крепостное право.

Николай воспитывался истинным аристократом, воспитывался в обществе, где целей в жизни ставить было не принято. Неужели за пятнадцать лет все так переменилось? Или Алексей просто по натуре осторожнее и рассудительнее его?

— О, благородство юных! — насмешливо воскликнул Ники. — С какой готовностью они готовы встать на защиту прекрасной дамы, как поспешны в своих выводах, как истово борются за правду! Это ты у Тургенева вычитал?

— А ты-то сам Тургенева читал? — спросил Алексей недоверчиво. Он никогда не видел, чтобы его кузен читал что-нибудь, кроме журналов.

— Читал, о юный наглец! Я, знаешь ли, грамоте обучен.

У Ники не было недостатка в свободном времени. «В самом деле, нельзя же на игру и девок тратить целые дни напролет», — усмехнулся он про себя.

— Искать правды никому не запрещено, — заявил Алексей. — И это куда лучше, чем пить, играть и развратничать. — Он смущенно замолчал, решив, что погорячился и нарушил дистанцию. Кузена своего он едва не боготворил.

Однако Ники не только не обиделся, но и был готов понять настроение Алексея.

— Вы, молодые люди, видите лишь черное и белое, — сказал он тихо и задумчиво. — Все хотите знать наверняка, ищете однозначных ответов на «проклятые вопросы». Со временем ты поймешь, что абсолютных истин не существует. А о Тане ты не беспокойся, я ей зла не причиню.

Николай вздохнул про себя и едва ли не позавидовал живости и искренности кузена. Неужели и сам он был когда-то так же молод? Увы, ответ на этот вопрос он знал прекрасно, просто старался не вгонять себя в тоску и не задумываться о семнадцати годах, пролетевших в праздности и пустых развлечениях.

Впрочем, Ники никогда не признавал абсолютных истин. С юности его обуревали сомнения. И он прекрасно знал, сколько в человеке слабости и порока. Реальная жизнь повергала его в уныние, может быть, отчасти поэтому он искал утешения в учении. Множество различных учителей перебывало в «Ле репоз», и целью их было преподать единственному сыну и наследнику князя Кузанова все доступные им науки. Ники еще в раннем возрасте изучил все великие цивилизации прошлого и лишь убедился в том, что достижения каждого из поколений — всего лишь тщетная попытка человечества преодолеть положенный порядок вещей.

Николай не питал никаких иллюзий относительно прогресса, мучился порой, ощущая собственную беспомощность, а чаще впадал в циничное настроение. Очень рано он научился разгонять тоску, предаваясь бездумному разгулу, — это помогало ему хоть на время утихомирить грызшего его червя беспокойства. Однако беспокойство не исчезало окончательно, он лишь отвлекался, ища забвения в вине и в женщинах.

Ильин прервал его мрачные размышления, воскликнув со свойственной ему жизнерадостностью:

— Да не волнуйся ты, Алексей! Уж я о красавице Тане позабочусь!

— Если она сама о тебе не позаботится, — заметил Николай с язвительной усмешкой. — Надеюсь, ты сумеешь ее покорить. Она, как любая женщина, никогда не бывает удовлетворена, хотя, в отличие от ненасытной баронессы Амалиенбург, берет за удовольствия недорого, — добавил он, вспомнив, как безудержна бывала Софи в своих желаниях, постоянно требуя то новых драгоценностей, то мехов.

— Ники, неужели душа твоя настолько темна, что в ней не осталось ни капли романтики? — усмехнулся Чернов.

— Разве что капля, — сухо ответил Николай. Цинизм его был порожден разочарованием и помогал ему хоть как-то сопротивляться накатывавшим на него волнам тоски. — По собственному, причем весьма немалому, опыту я знаю, что большинство женщин гораздо больше заинтересованы в моем состоянии, нежели в романтических струнах моей души. Богатые и бедные, старые и молодые, все они только об одном и мечтают. Я погулял и по России, и за ее пределами и других пока что не встречал. Все они страстны, обуреваемы желаниями, все очаровательны, но — увы! — все надоедают. Поверьте, я заводил множество романов, которые начинались весьма многообещающе, а потом становились докучливой рутиной. Наша повседневная жизнь так скучна, что я порой думаю, не стать ли мне отшельником, — добавил он со вздохом.

Чернов сочувственно покачал головой, но тут же, не выдержав, расхохотался.

— Слушаю я тебя, Ники, и сердце мое обливается кровью. Если ты действительно станешь отшельником, подумай, скольких дам в Петербурге ты сделаешь глубоко несчастными! Говорят, что по щедрости ты можешь сравниться лишь с герцогом Ришелье, а по ненасытности — с герцогом Саксонским. Мы с Ильиным, конечно, приложим все усилия, дабы утешить несчастных…

— Боюсь, нам придется недельки две обождать, чтобы дамы были окончательно готовы… принять наши утешения, — игриво закончил Ильин. — Кстати, Ники, ты хоть к чему-нибудь относишься серьезно?

— По-моему, в этом мире нет ничего, что заслуживает серьезного отношения, — зевнул князь.

— А женщины? — поинтересовался Чернов.

— Вот уж женщин, Григорий, всерьез принимать никак нельзя. Если оценивать по десятибалльной шкале… Думаю, пришлось бы назвать отрицательную величину.

Чернов расхохотался.

— Ники, ну признайся, за неделю без женщин ты бы затосковал еще больше, нежели в их обществе. С ними хоть какое-то развлечение!

— Ты, конечно, прав, — нехотя согласился Ники. — Жаль только, что все они такие податливые. Согласитесь, в охоте есть своя пикантность. А в нынешние времена все дается слишком уж легко. Я могу получить любую женщину, какую только захочу. — Князь прикрыл глаза.

— Ого! Излишком скромности ты, мой друг, не страдаешь! — усмехнулся Чернов.

— Ставлю три к одному, что у тебя ничего не получится, — вмешался в разговор Ильин. Будучи азартным игроком, он не упускал ни одного пари. Подвернись случай, он бы поспорил даже на кончину собственной матушки.

— Что не получится? — переспросил Николай, встрепенувшись. Он еще не понял, какое именно пари предлагает Ильин, но спорить был готов.

— Не получится у тебя заполучить любую, какую пожелаешь.

Князь привстал.

— Пари принято! Но просто так спорить неинтересно. Ставлю пятьдесят тысяч. Идет?

— Согласен! — довольно рассмеялся Ильин. — Времени дается, скажем, три дня. Думаю, этого вполне достаточно. Женщину, естественно, выбираю я.

— Естественно, — дружелюбно кивнул Николай.

На лице его заиграла улыбка, глаза заблестели — он предвкушал развлечение. Уж лучше хоть какая-то забава, чем это однообразие. Тем более что соблазнять женщину куда интереснее, нежели загонять оленя. Кроме всего прочего, здесь не погоня главное, а то, пусть и мимолетное, наслаждение, которое будет ему вознаграждением.

Николая ни секунды не мучила совесть, он вовсе не задумывался о чувствах той, посредством которой будет выигрывать пари. В обществе, где он вращался, ему редко представлялась возможность убедиться в благородстве мыслей и поступков окружающих, зато примерам эгоистичной погони за наслаждениями не было числа.

— Ты уверен, что выбор мой не имеет значения? — осведомился Ильин. Он ненадолго задумался, а потом с легкой усмешкой взглянул за реку, на небольшой живописный лужок, где под сенью берез виднелась одинокая женская фигурка. Женщина сидела на скамейке и что-то рисовала в большом альбоме, лежащем у нее на коленях.

— Совершенно никакого, — ответил Николай самоуверенно, подумал мгновение и вдруг приподнялся на локте. — Послушай, уж не наметил ли ты мне какую-нибудь престарелую вдовушку? Учти, я категорически отказываюсь от всех кандидатур старше пятидесяти!

— Успокойся, она тебе понравится, — усмехнулся Ильин. — А вот понравишься ли ты ей?..

Николай вздохнул с облегчением, улыбка вновь заиграла на его лице. Впервые за много недель он ощутил, что кровь быстрее побежала в его жилах. Ильин явно рассчитывал на выигрыш, а значит, игра будет не из легких. Но Ники ни секунды не сомневался в успехе. Он был абсолютно уверен в своем умении соблазнять даже самых неприступных. Да, Ильин постарается задать ему задачку потруднее, но тем слаще будет победа!

— Можешь приступать хоть сейчас, — сказал Ильин и, подмигнув Чернову, взглядом указал ему на фигурку за рекой.

Услышав эти слова, Николай встрепенулся. Что Ильин имеет в виду? Да здесь на многие мили нет никого, кроме цыганок да крестьянок, а из них ни одна и секунды не станет колебаться, хоть в ближайшем стогу заваливай. Неужто Ильин так набрался с утра пораньше?

Николай встал наконец с травы, потянулся так, что стало видно, как под расшитой косовороткой играют налитые силой мускулы, пригладил растрепавшиеся волосы. Бороды он не носил, поскольку кавалергардам по уставу полагалось иметь гладко-выбритый подбородок, усов не отращивал, и единственной данью моде были густые и длинные бакенбарды.

— Шутишь? — спросил он удивленно. — Здесь же днем с огнем не сыщешь ни одной порядочной женщины!

— Позволь мне с тобой не согласиться, радость моя. Взгляни-ка вон туда, на лужок за рекой. Надеюсь, ты в силах разглядеть копну очаровательных каштановых кудрей, а под ними — изящную женскую фигурку? — Ильин больше не мог сдерживаться и радостно загоготал, глядя на ошарашенного Ники.

— Господи, помилуй! Неужели ты говоришь про жену этого старика купца? Ильин, послушай, это слишком! Я отлично понимаю, что ты хочешь придумать условия потруднее, я нисколько не рассчитывал на легкую победу, но давай-ка держаться в границах приличия.

— Пресвятая богородица! От кого я это слышу? Ты и приличие есть вещи несовместные, — возразил Ильин, все еще хохоча. Он был несказанно рад своему выбору.

— Послушай, — взмолился Николай, — почему бы тебе не подобрать какую-нибудь петербургскую даму, которая уже произвела на свет наследника, но еще не вступала на стезю порока? Или, к примеру, невинную девицу, которая больше всего на свете дорожит своей девственностью? С любой из них будет нелегко… Но жена Вольдемара Форсеуса?! Она же нигде не бывает, он с нее глаз не спускает, бережет, как зеницу ока! Да к тому же, когда я несколько раз встречал их с супругом на рынке в Виипури, она производила впечатление настоящей ледышки. Она же напрочь лишена всякой чувственности!

Ильин невозмутимо пожал плечами.

— Так ты готов признать свое поражение, даже не начав играть?

— Я просто удивляюсь, что ты не понимаешь простых вещей, — нахмурился Николай. — В конце концов, подумай о моем батюшке — ежели до него дойдет слух о подобной эскападе, его хватит апоплексический удар. Граница наших с Форсеусом земель проходит по реке, и батюшка требует, чтобы мы с местными жителями поддерживали самые дружественные отношения. Он вечно читает мне нотации о том, что главное — это справедливость и терпимость, что властью ни в коем случае не следует злоупотреблять. Как ты думаешь, почему я всегда привожу девок с собой? Да потому что это гораздо безопаснее, нежели искать их здесь, по соседству с домом. Ты же знаешь, как мой отец заботится о своих имениях, как хочет жить в мире со всей округой. Господи, да то, что ты предлагаешь, просто невозможно! А этого Форсеуса ты когда-нибудь видел? Мне порой кажется, что он немного не в себе, в глазах безумие… Так что прошу тебя, Ильин, избрать другой объект для нашего пари, если ты, конечно, не возражаешь.

— Возражаю, дорогой мой Ники. И не откажусь от легких денег. Это же, как-никак, пятьдесят тысяч рублей, и я охотно приму их от тебя, поскольку понимаю, что тебя такая сумма не затруднит.

— Черт подери! — мрачно выругался Николай. — Я вовсе не собираюсь отказываться от пари. Просто, по-моему, тебе следует выбрать другую женщину.

— Извини, Ники, но ты сказал, что право выбора за мной, и мой выбор этот. — Ильин театральным жестом указал на женщину на другом берегу, даже не подозревавшую о том, что она привлекла чье-то внимание и что ее добродетель явилась предметом интереса стольких незнакомых ей людей.

Поняв, что спорить бесполезно, Николай вдруг ослепительно улыбнулся.

— Ладно, черт с тобой! Раз ты такой упрямый осел, пожалуй, мне пора начинать охоту.

Он уже предвкушал все прелести обольщения, в одно мгновение отринув все то, что слабых заставило бы спасовать, а людей более осторожных и щепетильных занять выжидательную позицию.

Когда перед Николаем Кузановым возникала преграда, это всегда означало лишь то, что ее следует преодолеть!

— Ники, опомнись, — осмелился наконец вмешаться в разговор Алексей. — Это нехорошо. Неужели для тебя не существует такого понятия, как честь женщины? Смею тебя уверить, твой отец нашел бы это совершенно непозволительным. Представь, что будет, если он об этом узнает!

— Если повезет, он не узнает никогда, — спокойно возразил Николай. — Дама вряд ли станет об этом распространяться, да и мы, думаю, будем держать язык за зубами.

Приняв какое-либо решение, Ники терпеть не мог его менять, к тому же на карту были поставлены пятьдесят тысяч. Сам он в деньгах не нуждался, однако они бы весьма и весьма пригодились его эскадрону, который считался одним из самых блестящих. Николай особенно гордился тем, что и люди его, и лошади экипированы превосходно. Он приглядел уже новую сбрую, которая обошлась бы как раз в тысяч пятьдесят. Где-то неделю назад в Неймейерсе он залюбовался уздечками из темно-синей кожи с серебряными заклепками. К тому же, поразмыслив немного, Николай убедил себя, что задача не столь невыполнима, как показалось поначалу. Приключение обещало быть пикантным и необычным, и все возможные сомнения рассеялись, как утренний туман. Поставив себе какую-нибудь задачу, Ники делал все возможное для ее исполнения. Мир он видел как источник собственных удовольствий и считал, что все его желания, какими бы необычными они ни были, могут и должны быть удовлетворены.

Он взглянул на противоположный берег холодно и оценивающе, а потом сказал вполголоса, словно размышляя вслух:

— Искусство обольщения требует большого умения. Надо быть доходчивым, но не примитивным, надо заставлять себя шептать восторженные комплименты искренне и убедительно, надо вежливо улыбаться, делая вид, что с благоговением принимаешь то, что на самом деле отдается с большой охотой. И уж, безусловно, не стоит поддаваться угрызениям совести.

— Все это очень бы пригодилось в обществе, где ты обычно вращаешься, Ники, — возразил ему Чернов. — Там все знакомы с правилами амурных игр, и редко кто отступает от принятого ритуала. Однако, что касается жены Форсеуса, боюсь, тебе придется иметь дело с женщиной, подобным «тонкостям» не обученной.

— Я имею самые достоверные сведения, что имя ее ничем не запятнано, — вставил со злорадным ехидством Ильин.

— Пока что не запятнано, — мрачно ответил Николай и, махнув на прощанье рукой приятелям, решительно зашагал к реке.

Так несколько молодых людей из высшего общества, утомленные однообразием жизни, стали кто зачинщиком, кто свидетелем, а кто участником сей эскапады, которая должна была хоть как-то развеять их скуку. Век индустриальный набирал обороты, их и без того немалые доходы безо всяких усилий с их стороны неуклонно возрастали. Все они утомились от роскоши, пресытились жизнью, не требовавшей от них никаких усилий и дарившей лишь надоевшие развлечения.

Что касается объекта охоты, то Алиса, юная жена пожилого купца Форсеуса, в отличие от наших молодых повес, была натурой невинной и неопытной. О жестокости и холодности мужчин она, прожив шесть лет с Вольдемаром Форсеусом, знала не понаслышке, но никогда не сталкивалась с мужчиной в роли соблазнителя. Образование, полученное из книг, пусть и лучших, не может дать того, что дает простой жизненный опыт.

Между тем в избранных кругах петербургского общества искусство флирта и амурной игры было разработано до совершенства, и Николай Кузанов за долгие годы стал в нем виртуозом. Он считал себя мастером, вернее сказать, настоящим художником, искусителем-профессионалом. Еще бы: ведь он начал практиковаться в любовных делах, когда ему едва исполнилось семнадцать. И первый опыт оставил роковой след в его душе.

Как-то днем, шестнадцать лет назад, сопровождая, как и полагается послушному сыну, maman на один из светских визитов, Ники поймал на себе искушенный взгляд давней приятельницы матери. Более того, он едва ли не услышал, как что-то щелкнуло в хорошенькой головке графини Плетневой, которая вдруг заметила, что угрюмый и романтически-мрачный подросток внезапно превратился в молодого человека.

В свои семнадцать лет Ники уже был высок ростом, широкоплеч, с узкой талией и стройными бедрами. Графиню внезапно заинтересовал этот сурового вида юноша, явно мучившийся проблемами взросления и созревания. Александра, знаток мужской стати, рассматривала его молодое тело, как рассматривают жеребца в стойле.

Графиня Александра знала Ники с колыбели, к тому же в тридцать шесть лет уже имела двух дочерей на выданье. Однако и в пору зрелости она оставалась исключительно красивой женщиной, невысокого роста, хрупкой, с роскошными белокурыми волосами. Она следила за фигурой, кожа у нее была атласная и упругая, как у девушки, правда, времени на поддержание красоты ей приходилось тратить все больше и больше.

Как большинство людей их круга, граф и графиня Плетневы уже много лет были неверны друг другу, однако по молчаливому договору тактично смотрели на обоюдные измены сквозь пальцы. Граф Плетнев проводил в деревне гораздо больше времени, чем в Петербурге, и это устраивало обоих супругов. Серебристо-белый будуар Александры был свидетелем многих страстных свиданий, любовники сменяли один другого, от желающих заслужить расположение одной из первых петербургских красавиц не было отбоя.

Ники рассеянно слушал поток банальных реплик и комплиментов, слетавших с хорошеньких пухлых губок Александры в тот летний полдень. Он машинально отвечал на вопросы, но глазами раздевал графиню, пытаясь представить, какие прелести таятся под ее платьем.

В семнадцать лет Ники еще не стал искушенным любовником, но и новичком его нельзя было называть, а Александра, сидя рядом с ним в укромном уголке огромной гостиной, явно предлагала ему нечто большее, нежели торопливые встречи с горничными. Мать его время от времени поглядывала в их сторону: ей было совершенно ясно, что у Александры на уме, но она считала, что подобный опыт всегда полезен юноше. Александра полжизни удостоверялась в сокрушительной силе своей красоты и ни разу не терпела поражения. А Ники явно мечтал только о том, чтобы продлить ее интерес к собственной персоне.

Для них обоих началось упоительное, сумасшедшее лето. Страсть заглушила голос разума, это было наслаждение, в котором оба они купались и которого не хотели прерывать. Она учила его премудростям любви, а сама с волнением и трепетом предавалась воспоминаниям о том, что такое юношеская страсть, не знающая границ, не ведающая сдержанности. С ним она тосковала по безвозвратно утраченной молодости, но под напором его желания расцветала вновь. От страха надвигающегося увядания, которым мучилась Александра, вылечиться невозможно, но в объятиях Ники она забывала об этом страхе, забывала о том, какой тусклой и унылой станет ее жизнь, когда она лишится своей красоты.

Через месяц родители Ники вернулись в «Ле репоз», но он остался в столице. Наследство, доставшееся ему от деда, было столь велико, что он мог ничем не жертвовать ради своей независимости. Мать пыталась уговорить Ники уехать вместе с ними. Увидев как-то раз на балу, каким откровенно влюбленным взглядом смотрит Александра на ее сына, она испугалась, как бы эта связь не поглотила его целиком. Обычно бездумная и легкомысленная, Александра была сама на себя непохожа, и княгиню пугали возможные последствия столь бурного романа. Княгиня Катерина ценила Александру как подругу, но никак не видела в ней возможной невестки. Князь Михаил сохранял нейтралитет, не лез с отцовскими советами, полагая, что его непостоянный сын рано или поздно утомится этой связью. Если же нет, то времени для отцовского вмешательства, как он считал, еще предостаточно.

Поскольку Ники, презрев условности, повсюду сопровождал тем летом графиню Плетневу, их роман в скором времени стал притчей во языцех. Ники жил так, как было приятно ей, поскольку ему это было приятно не меньше. Когда они отправлялись куда-либо, он был с ней рядом — как хозяин, едва ли не как супруг. Однако, когда ему взбредало в голову на несколько дней уехать из Петербурга, никакие уговоры, ни нежные просьбы, ни угрозы не могли заставить его переменить решение. Как ни велика была их близость, Александра чувствовала, что подчинить его себе, как она обычно подчиняла других возлюбленных, она не в силах. Если Ники хотел уехать, он уезжал, но никогда не отсутствовал подолгу. Когда же он возвращался, стоило ей заглянуть в его огромные, задумчивые глаза, ее охватывала дрожь, с которой она не могла совладать.

В конце августа князь Михаил решил, что пора принять меры. По городу ползли неприятные слухи. Ники, никогда прежде не пренебрегавший нормами приличий, практически поселился в особняке отсутствовавшего графа Плетнева. В клубах поговаривали о том, что муж-рогоносец собирается потребовать от молодого наглеца, забравшегося в постель его супруги, сатисфакции. Граф Плетнев пользовался репутацией непревзойденного стрелка, и князь Михаил никак не хотел допустить дуэли между столь неравными противниками. У Ники, несмотря на умение владеть и шпагой, и пистолетом, опыта в подобного рода поединках не было. Так что у барьера его юность, преимущества которой в спальне были очевидны, неминуемо проиграла бы опыту.

Как-то утром четверо слуг князя Михаила буквально вытащили Ники из особняка графини Плетневой, когда он, собираясь позавтракать с Александрой, спускался по мраморной лестнице, направляясь в малую столовую. Весь день Ники бушевал и даже угрожал отцу, а князь Михаил пытался объяснить ему всю серьезность ситуации. Увы, ни одна из сторон не готова была прислушаться к доводам другой.

Поздно ночью Ники удалось бежать от своих стражей, и он поспешил к Александре, которая была в отчаянии от надвигавшегося скандала. Она, всю жизнь следовавшая неписаным правилам и никогда не доводившая своих отношений с кем бы то ни было до опасной черты, была теперь вне себя от досады. Что такое нашло на нее этим летом, почему она позволила себе так забыться?! Ее природная осторожность была побеждена необузданным темпераментом Ники, и теперь при мысли о том, что свет отвернется от нее, она приходила в ужас.

Ники, расхаживая взад-вперед по ее спальне, умолял Александру стать его женой, но она даже помыслить не могла о браке с неоперившимся юнцом, которому годилась в матери. Она не снесла бы насмешек. Тогда он на коленях стал упрашивать ее уехать с ним в Европу, говорил, что денег у него предостаточно, что их ожидает роскошная жизнь, что они будут счастливы вместе. Этого она также не могла принять — мысль о том, чтобы стать содержанкой, ее шокировала. Ники грозился, что убьет ее мужа на дуэли. Страстность и необузданность юного любовника приводили Александру в неописуемый ужас. Она заливалась слезами, орошавшими их сплетенные руки. В качестве последнего аргумента Ники сказал, что главное — не потерять их любовь, и ради этого он готов преодолеть любые трудности, обещал исполнять все ее желания.

Он ждал ответа, но она не могла ему ничего обещать. Всю жизнь Александра безоговорочно принимала весь свод правил, которым руководствовалось высшее общество, не отступала от этикета и не желала отказываться от этого мира. Она пыталась объяснить Ники, что следует вести себя так, как принято среди людей их круга, принимать необходимость светских условностей, быть примером в глазах окружающих. Она предлагала ему тайную связь, чувствуя, что не в силах совсем отказаться от него.

Однако Ники был сыном своего отца, и с чем-то его происхождение и воспитание не позволяло ему смириться. Он встал, окинув ее презрительным взглядом, и холодно попросил избавить его от необходимости выслушивать подобные банальности. Ники видел, что Александра была убита горем, его юная душа рвалась ее утешить, но он не мог дать ей того, что она желала, — безопасной, благопристойной, одобренной светом жизни. Она расплакалась еще горше, но тут дверь распахнулась, в спальню ворвались слуги князя Кузанова и, подхватив Ники под руки, увели его.

Князь Михаил не хотел рисковать и подставлять своего единственного сына под дуло пистолета разгневанного мужа. Он вырвал Ники из объятий Александры для того, чтобы спасти его. После разрыва с возлюбленной Ники был оскорблен, расстроен, разочарован и легко дал уговорить себя уехать из Петербурга.

— Ты забудешь ее, сынок, — сказал ему отец и был отчасти прав.

Юный князь очень переменился. Той ночью рассеялись последние романтические иллюзии, он распрощался с юношеским идеализмом и наивной верой в счастье, которые ему удавалось до сих пор сохранять, а пробыв последующие два года в Европе, он о них позабыл окончательно. Николай не отказывал себе ни в чем. Мораль никогда не была для него предметом раздумий, теперь же, в вихре беспорядочных удовольствий, он избавился от большей части романтических воспоминаний, заплатив, правда, положенную дань сердечным мукам и тоске.

Два года спустя Николай вернулся в Петербург, став мудрее и циничнее, и свет увидел сдержанного, элегантного, знающего себе цену молодого человека. Он занял в обществе подобающее ему место, однако славился тем, что никогда не терпел ни малейшего оскорбления. Его считали чересчур дерзким, что многих раздражало, а после нескольких дуэлей он приобрел репутацию человека опасного.

Встречая в обществе графиню Плетневу, Николай проявлял чудеса сдержанности и даже светски общался с Александрой, будто никогда не было между ними безумной страсти. Это потребовало от него некоторых усилий, потому что невозможно забыть радости первой любви окончательно, но он повзрослел и вел себя согласно законам света.

Однако эта неудачная любовь во многом определила его будущие романы. Никогда более он не открывал своего сердца, поклявшись себе, что никому больше не предложит руки, от которой все равно откажутся. Женщины стали для него всего лишь забавой, он пользовался ими, когда того требовала его темпераментная натура или когда однообразие жизни прискучивало ему и он искал развлечений.