"Ради Елены" - читать интересную книгу автора (Джордж Элизабет)

Глава 1

Елена Уивер окончательно проснулась, когда в спальне зажглась вторая лампа. Первая, стоявшая в двенадцати футах от кровати на столе, разбудила ее. Свет второй лампы на ночном столике бил прямо в лицо и действовал почище громкой музыки или будильника. Яркий свет вторгся в ее сон, словно незваный гость, прогнав ночные видения. Елена села на кровати.

Ночь началась для Елены совсем в другой постели и даже в другой комнате, поэтому какое-то время она недоумевала, когда же простые красные шторы сменились на другие с отвратительным узором из желтых хризантем и зеленых листьев, разбросанных по какому-то крапчатому полю. И даже окно было не на месте. И стол. Откуда вообще здесь взялся стол? Да еще заваленный бумагами, книгами и записными книжками, над которыми возвышался внушительных размеров компьютер.

Именно он, а также телефон вернули Елену к действительности. Она проснулась в своей собственной комнате, одна. Вернувшись около двух часов ночи, Елена наспех разделась, без сил упала на постель и проспала примерно четыре часа. Всего четыре часа… Девушка застонала. Не удивительно, что она не узнала собственную комнату.

Выбравшись из постели, Елена сунула ноги в пушистые тапочки и быстро облачилась в зеленый фланелевый халат, валявшийся вместе с джинсами на полу. Халат был старый и с годами приобрел удивительную мягкость. Год назад, когда Елена поступила в Кембриджский университет, отец подарил ей красивый шелковый халат, точнее, весь гардероб, но она почти ничего не носила. Шелковый халат оставила в доме отца во время очередного воскресного визита и носила его только там, чтобы доставить удовольствие папочке, внимательно следившему за каждым ее шагом, но ни разу не надела халат в другом месте. Ни в доме матери в Лондоне, ни в колледже. Старый зеленый был лучше: он словно бархат ласкал тело.

Обойдя письменный стол, Елена раздвинула шторы. На улице было еще темно, и туман, последние пять дней висевший над городом непроницаемой пеленой, в это утро казался еще плотнее; он будто давил на окна, стекая по ним струйками воды. На широком подоконнике стояла клетка с прикрепленной к ней бутылочкой воды: в центре клетки было колесо, а в дальнем правом углу—гнездышко из носка. В нем уютно свернулся меховой комочек темно-коричневого цвета, размером со столовую ложку.

Елена легонько постучала по холодным прутьям клетки, приблизилась, уловила запах старых газет, можжевеловых опилок и мышиного помета и нежно подула на гнездышко.

— Мыша, — прошептала Елена, обращаясь к старому носку, и опять постучала кончиками пальцев по прутьям. — Мыша.

В коричневом комочке меха показался блестящий глаз. Мышка подняла голову и понюхала воздух.

— Малыш, — радостно улыбнулась Елена, глядя на шевелящиеся усики. — Доброе утро, мышка.

Мышка выбралась из гнезда и принялась обнюхивать пальцы хозяйки в ожидании утреннего угощения. Елена открыла дверцу клетки и вытащила маленького подвижного зверька длиной в каких-нибудь три дюйма. Она посадила мышку на плечо, и та немедленно принялась исследовать хозяйкины волосы. Волосы были длинные и прямые, а их цвет почти сливался с цветом мышиной шерстки. Сообразив, что в них можно легко спрятаться, мышка юркнула за воротник халата, уютно устроилась там и принялась умываться.

Елена последовала ее примеру, открыла дверцу над раковиной и включила свет, почистила зубы, стянула волосы на затылке и извлекла из платяного шкафа теплый спортивный костюм и свитер. Натянув брюки, Елена отправилась на кухню.

Взглянула на полку над стальной мойкой: шоколадные пирожные, пшеничные батончики, кукурузные хлопья. От их вида у Елены заныло под ложечкой, она поспешно открыла холодильник, вытащила апельсиновый сок и стала пить прямо из упаковки. Мышка тотчас же прервала свой утренний туалет и перебралась на плечо в предвкушении завтрака. Продолжая пить, Елена кончиком указательного пальца нежно погладила зверька по голове. Крошечные зубки впились в ноготь. Мышка устала от нежностей и стала проявлять нетерпение.

— Ладно уж, — произнесла Елена. Пошарив в холодильнике и поморщившись от запаха прогоркшего молока, она достала банку арахисового масла. Каждый день мышку угощали крошечной порцией этого деликатеса, и она с удовольствием съедала его. Зверушка продолжала умываться после завтрака, когда Елена вернулась в комнату и посадила ее на стол. Затем скинула халат, натянула свитер и приступила к растяжке.

Елена знала, как важно размяться перед утренней пробежкой. Отец каждодневно внушал ей это с тех пор, как в первом триместре она вступила в университетский клуб любителей бега «Заяц и собаки». Однако утренняя разминка наводила на девушку скуку, и чтобы выполнить весь комплекс упражнений, ей приходилось чем-то себя развлекать, например фантазировать, или глазеть в окно, или жарить тосты, или читать первую попавшуюся книгу. В это утро Елена жарила тосты и глазела в окно. Пока хлеб подрумянивался в тостере на книжной полке, она пыталась разработать мышцы ног и бедер, устремив взгляд на улицу. Туман причудливо извивался вокруг фонарей во дворе, предвещая весьма неприятную утреннюю пробежку.

Краем глаза Елена видела, как мышка бегала по столу, время от времени приподнимаясь на задние лапки и нюхая воздух. Мышку не проведешь: она чувствовала запах еды и требовала свою долю.

Елена посмотрела на книжную полку и поняла, что тост готов. Она отломила кусочек для мышки и сунула его в клетку. Зверек немедленно кинулся к лакомству—в утреннем свете его крошечные ушки казались будто сделанными из воска и почти прозрачными.

— Эй, — произнесла Елена, схватив мышку в ту минуту, когда та карабкалась через томики поэзии и книги о творчестве Шекспира. — Попрощайся, Малыш. — Она потерлась щекой о мягкий мех и посадила зверька в клетку. Кусочек тоста был почти размером с мышку, но она продолжала упрямо тащить его к своему гнезду. Елена улыбнулась, постучала по прутьям клетки, взяла свой тост и вышла из комнаты.

Когда стеклянная дверь на лестницу со свистом захлопнулась, Елена набросила спортивную куртку и натянула на голову капюшон. Она бегом преодолела первый лестничный пролет, легко прыгая через ступеньки и стараясь, чтобы вес тела приходился на лодыжки, а не на колени. Второй пролет она преодолела еще быстрее, помчалась к выходу и распахнула дверь. Окунувшись в холодный воздух, словно в ледяную воду, Елена напряглась всем телом, но усилием воли заставила себя расслабиться и несколько раз взмахнула руками, приплясывая на месте, а потом глубоко вздохнула. Воздух, насыщенный испарениями реки и болот, пах перегноем и оставлял на коже капельки воды.

Елена трусцой пробежала через южную часть Нью-корта, а потом быстро преодолела два прохода к Принсипал-корту. На улице не было ни души. Ни в одной комнате не горел свет. Елена, счастливая, летела как на крыльях. Ощущение небывалой свободы и восторга переполняло ее.

Она не знала, что жить ей оставалось меньше пятнадцати минут.


Туман, державшийся пять дней, оставил капли воды на зданиях, деревьях и окнах домов и лужи на дорогах. Около Сент-Стивенз-Колледжа в дымке блеснули фары грузовика—два маленьких оранжевых маяка, словно кошачьи глаза. У здания сената[1] викторианские фонари рассекали туман длинными желтыми клинками света, а готические шпили Кингз-Колледжа то исчезали, то появлялись вновь в полутьме пасмурного дня. Небо было словно ноябрьской ночью, хотя до рассвета оставался всего час. Елена свернула от здания сената к площади Кингз-Колледжа. Каждое пружинистое соприкосновение ее ног с асфальтом отдавалось напряжением во всех мускулах ее тела. Она прижала ладони к бедрам, к тем самым местам, где прошлой ночью лежали его руки. Но теперь дыхание Елены было не таким быстрым и лихорадочным, как тогда, когда все ее существо так яростно стремилось к удовольствию, а спокойным и размеренным. Однако даже сейчас перед глазами возникала его запрокинутая голова, она ясно ощущала напор его тела, вспоминала охватившее ее желание. Елена видела, как губы его округлились, произнося: «О боже!» — в тот миг, когда его бедра приподнялись, а руки сильнее сжимали ее плоть. А потом она ощутила бешеное биение его сердца совсем рядом и тяжелое дыхание, как у быстро бежавшего человека.

Елене нравилось думать об этом. Когда утром в комнате зажегся свет, она все еще видела тот же сон.

Елена бегом свернула на Трампингтон, то ныряя во тьму, то выныривая на свет. Где-то поблизости готовили завтрак, в воздухе чувствовался слабый аромат кофе и бекона. Елена почувствовала комок в горле и увеличила скорость, расплескав лужу; ледяная вода попала в левый носок.

Добежав до Милл-лейн, Елена свернула к реке. В ее венах пульсировала кровь, и, несмотря на холод, ей стало жарко: пот струйками стекал по ее телу.

Если человеку жарко, значит, все его мышцы работают, говорил Елене отец. Он никогда не употреблял слово «вспотеть».

От реки повеяло прохладой; Елена уступила дорогу двум мусорным тележкам, которыми управлял единственный человек, встретившийся ей утром, — рабочий в зеленой куртке. Он взвалил мешок с мусором на одну из тележек и поднял термос, словно собираясь выпить за здоровье Елены.

В конце аллеи Елена свернула на пешеходный мостик через реку Кем. Ее ноги скользили по мокрым кирпичам. Несколько секунд Елена топталась на одном месте, отворачивая рукав куртки, чтобы взглянуть на часы. Обнаружив, что часов нет, она шепотом выругалась и побежала обратно — к Лондрес-лейн.

Черт возьми! Где же она? Елена вглядывалась в туман, от раздражения шумно выдыхая. Ей не первый раз приходилось ждать, и, послушайся она своего отца, этот раз не оказался бы последним.

Я не хочу, чтобы ты бегала одна, Елена. Хотя ы не бегай утром вдоль реки. Это мое последнее слово. Потрудись выбрать другой маршрут…»

Но Елена знала, что дело не в маршруте. Если она выберет другой, у ее отца найдутся новые возражения. Не стоило вообще ему говорить, что она занимается бегом. Но разве можно было предвидеть, чем это обернется? «Папа, я вступила в клуб любителей бега». Отец решил вновь проявить заботу о дочери. Так же как в тот раз, когда раньше преподавателей просмотрел ее сочинения. Он, нахмурившись, читал их и всем своим видом будто говорил: посмотри, какой я заботливый отец, как я люблю тебя, как я благодарен за твое возвращение, я никогда не оставлю тебя, моя милая. А потом он критиковал сочинения, объясняя Елене, как нужно писать вступление и заключение, на какие вопросы обратить особое внимание, звал на помощь мачеху, а сам сидел, откинувшись на спинку кожаного кресла, его глаза блестели. Посмотрите, какая у нас дружная семья! У Елены по телу побежали мурашки.

Девушка шумно дышала, выпуская облачка ара. Она уже прождала больше минуты. Но из серой мглы Лондрес-лейн так никто и не появился. К черту, подумала Елена и опять побежала к мосту. В маленькой запруде смутно вырисовывать очертания уток и лебедей, на противоположном берегу стояла плакучая ива, печально свесив в воду. Елена в последний раз оглянулась, но никого не увидела и побежала дальше.

При спуске с плотины она, не рассчитав угла наклона, слегка потянула мышцу, поморщилась, но не остановилась. Время летело незаметно; Елена не знала, который теперь час, но была уверена, что наверстает упущенные секунды, выбежав на главную дорогу. Она прибавила скорость.

Пешеходная дорожка перешла в узкую асфальтированную тропинку. Слева блестела река, а справа расстилались туманные поля Шипе-Грин. Из дымки выступали мрачные силуэты деревьев, а перила набережной были единственным светлым штрихом на фоне неприветливого пейзажа. Потревоженные утки слетали с берега в воду; Елена нащупала в кармане остатки утреннего тоста и бросила крошки птицам.

Носки спортивных туфель все больше и больше сжимали Елене пальцы. От холода у нее заломило уши, и она потуже завязала капюшон, потом достала из кармана перчатки и натянула их на озябшие руки, которые уже не могла согреть дыханием.

Впереди река разделялась на два рукава — широкий и узкий, обтекая маленький участок земли, называвшийся островом Робинзона Крузо, южная сторона которого густо поросла деревьями и кустарниками, а северная была завалена нуждающимися в ремонте лодками, яликами, каноэ и плотами. Похоже, здесь недавно жгли костер: в воздухе ощущался запах дыма. Скорее всего, кто-то ночью незаконно пировал на северной части островка и оставил после себя тлеющие угли, поспешно залитые водой. Если бы огонь погас сам, запах был бы другой.

Мчась вдоль острова, Елена с любопытством поглядывала на громоздящиеся там каноэ и плоты. Их деревянные бока лоснились от влаги. Вокруг не было ни души.

Около насыпи тропинка пошла в гору, значит, Елена пробежала первую половину пути. Как обычно, она без труда преодолевала пологий подъем. Ее дыхание было ровным, только слегка теснило грудь. Не успела Елена сменить темп, как увидела их.

Впереди на дороге возникла фигура человека, сидевшего на корточках рядом с кем-то мохнатым, распростертым на земле. Очертания обоих расплывались в туманном воздухе, освещенные дрожащим неровным светом, источник которого находился на насыпи. Вероятно, услышав шаги, сидевший на корточках повернулся к Елене, поднял руку. Мохнатый не пошевелился.

Елена вглядывалась сквозь туман, пытаясь определить, кто перед ней.

Тауни, наконец решила она и бросилась вперед.

При виде приближающейся Елены сидевший вскочил и исчез в густом тумане. Елена с разбега рухнула на колени. Она протянула вперед руки и принялась лихорадочно ощупывать то, что лежало перед ней на земле, — всего-навсего старое меховое пальто, набитое тряпьем.

Смутившись, Елена обернулась, оперлась рукой о землю и попыталась встать.

Внезапно тяжелый воздух словно раскололся надвое. С левой стороны что-то мелькнуло. Елену оглушил первый удар.

Он пришелся в лицо, перед глазами будто сверкнула молния. Она упала навзничь.

Второй удар полностью размозжил лицо Елены, расколов кость, словно стекло.

Третьего удара она не почувствовала.


Было начало восьмого, когда Сара Гордон припарковала свой «эскорт» у здания инженерного факультета. Несмотря на туман и утренние пробки, путь из дома занял меньше пяти минут. По Болотному шоссе через насыпь Сара неслась с такой скоростью, словно за ней гнался целый отряд вампиров. Она поставила машину на ручной тормоз, вышла и захлопнула дверцу. Холодный сырой воздух окутал ее.

Из багажника Сара достала все необходимое: табурет, блокнот для набросков, деревянный ящик, мольберт, два холста. Сложив все это на землю, она заглянула в багажник, раздумывая, все ли взяла. «Угольные карандаши, простые карандаши, краски», — перебирала Сара в уме, пытаясь справиться с нарастающей тошнотой и дрожью в ногах.

Она постояла, склонив голову и глядя на пыльный капот, настраиваясь только на рисование. С самого детства Сара много раз задумывала, создавала и завершала свои работы, поэтому все этапы рисования стали ее близкими друзьями. Натура, свет, композиция, выбор техники требовали полной сосредоточенности. Сара предприняла еще одну попытку. Перед ней открывались прекрасные возможности. Это утро словно сошло с картин эпохи Возрождения.

Семь недель назад Сара отметила дату 13 ноября на своем календаре. На этом маленьком белом квадратике надежды она написала: «Сделай!» — и теперь должна была покончить с восемью месяцами депрессии, призвав вдохновение, без которого прежде не начинала ни одной работы. Если бы только у нее хватило духа преодолеть временный творческий спад.

Она захлопнула капот и собрала вещи. В ее руках они заняли привычное место. Не возникло даже секундного недоумения, как с ними со всеми справиться. Сара подумала, что есть вещи, которые никогда не разучишься делать, как ездить на велосипеде, и это наполнило ее душу минутной радостью. Она отправилась к насыпи и начала спускаться к острову Робинзона Крузо, убеждая себя, что прошлое уже не вернется, что именно здесь она окончательно простится с ним.

Сара долго молча стояла перед мольбертом, не смея думать о целительной силе творчества. Все эти месяцы ее мысли были заняты лишь придумыванием способов самоубийства: она собирала бесчисленные рецепты прописанных врачом таблеток, чистила и смазывала старое ружье, присматривалась к газовой плите, делала петлю из шарфов и все время была уверена, что ее талант мертв. Но теперь это было в прошлом, как и семь недель ужаса, потому что наступило 13 ноября.

Сара замедлила шаг на маленьком мостике через ручей, который отделял остров от просторных полей. Хотя наступил день, туман все еще не рассеялся и толстым серым одеялом окутывал окружающие предметы. Издалека слышалась песня вьюрка, и раздавался приглушенный шум моторов проходящих машин. Где-то у реки крякнула утка. В поле послышался звонок велосипеда.

Слева виднелись запертые и заколоченные сарайчики для ремонта лодок. Впереди десять железных ступенек вели на мост Крузо, перекинутый к болоту на восточном берегу реки. Сначала Сара не заметила, что мост успели перекрасить. Раньше он был оранжево-зеленый с пятнами ржавчины, а стал коричневым с блестящими сквозь туман перилами кремового цвета. Казалось, что под самим мостом ничего не было. Туман изменил все вокруг.

Сара вздохнула, и на миг решимость покинула ее. Невозможно. Ни света, ни надежды, ни вдохновения в этом блеклом, холодном дне. К черту ночные наблюдения за Темзой, которые так любил Уистлер[2]. Лучше не думать о том, что написал бы в такой день Тернер[3]. Никто ни за что не поверит, что она задумала запечатлеть на холсте эту муть.

Однако именно сегодняшнее число она выбрала. Ей нужно было приехать на этот остров, чтобы рисовать. И она будет рисовать. Сара направилась вперед и толкнула скрипучие железные ворота, полная решимости не обращать внимания на пронизывающий осенний холод.

Она почувствовала, как под легкими туфлями захлюпала грязь, и поморщилась. Ей было холодно. Сара двинулась к ивовым и буковым зарослям.

С веток капала вода. Капли гулко разбивались о бурый ковер осенних листьев. Перед глазами колыхнулась большая, упавшая с дерева ветка, и она заметила впереди лужайку с тополем. Сара направилась туда. Она прислонила к дереву холсты и мольберт, поставила на землю деревянный ящик и складной стульчик. Блокнот для набросков она прижимала к груди.

Делать зарисовки, наброски, работать с красками. У Сары заколотилось сердце. Она ощутила слабость, за которую презирала себя. Казалось, будто ее пальцы онемели и даже ногтям было больно.

Сара заставила себя сесть лицом к реке и устремила взгляд на мост. Она разглядывала каждую мельчайшую деталь, стараясь представить, как будет выглядеть готовая композиция со всеми ее линиями и углами. В ответ мозг принялся давать оценку увиденного. Три ветки ивы с жухлыми листьями, покрытыми каплями дождя, которые отражали тусклый осенний свет, служили прекрасным обрамлением моста. Они тройной диагональю нависали над сооружением и ниспадали прямо к ступеням, опускавшимся к Коу-Фен, где в тумане мерцали неясные огни Питерхауса. Вода, казалось, сливалась с серым воздухом, и смутные силуэты двух лебедей и одной утки, казалось, скользили в пространстве.

Легкие мазки, подумала Сара, смелые пятна цвета, нежное прикосновение угольного карандаша, чтобы придать изображению объемность. Она начала делать набросок в блокноте, но тут карандаш выскользнул у нее из пальцев и, проехавшись по рисунку, упал ей на колени.

Сара уставилась на испорченный рисунок. Она вырвала страницу и попробовала еще раз.

Внезапно Сара ощутила приступ тошноты, который подкатывал к горлу, словно клубок. «Господи, только не это», — прошептала она и огляделась по сторонам, понимая, что не должна допускать того, чтобы ее вывернуло прямо здесь. Она посмотрела на рисунок, увидела какую-то мазню и смяла листок.

Перейдя к третьему листу, постаралась, чтобы рука двигалась уверенно. Стремясь избавиться от охватившей ее паники, она решила изменить угол наклона ветвей ивы. Попыталась изобразить перекрещенные перила моста, рисунок листвы. Карандаш сломался в ее руке.

Сара резко вскочила. Этого она не ожидала. На нее должно было снизойти вдохновение. Время и место должны были исчезнуть, а желание творить вернуться. Но оно не вернулось, оно ушло навсегда.

«Ты сможешь, — яростно прошептала Сара, — сможешь и должна. Ничто тебя не остановит. Никто не помешает тебе».

Она сунула блокнот под мышку, схватила складной стул и направилась в южную часть острова. Выбранное ею место заросло крапивой, но оттуда открывался новый вид на мост. Она оказалась там, где нужно.

Глинистая земля была укрыта листвой. Ветки деревьев и кустарников сплелись в густую паутину, за которой в отдалении поднимался каменный мост. Сара опять установила табурет. Сделав шаг назад, она задела ногой за что-то, наверное за ветку, засыпанную листьями. Ничего неожиданного в этом вроде бы не было, но ей стало как-то не по себе.

— Черт! — воскликнула Сара и пнула предмет ногой, разворошив листья. К горлу подступила тошнота. Глазам открылась не ветка, а человеческая рука.