"Коварные пески" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

3

В тот день я обедала с миссис Линкрофт и Элис. Миссис Линкрофт приготовила еду сама, так как помимо спальни и гостиной в ее распоряжении была и маленькая кухня.

— Когда в доме принимали гостей, а в свое время это бывало часто, — объяснила она, — я посчитала, что иметь у себя небольшую кухню намного удобнее. И слугам меньше хлопот, и мне самой приятнее. Теперь, я думаю, и вы, миссис Верлейн, можете обедать здесь. Элис тоже будет с нами, правда, время от времени сэр Уилльям любезно приглашает ее обедать с семьей. Возможно, и вас он иногда будет звать к своему столу.

Обед прошел тихо и приятно, и был отменно вкусен. Элис сидела все это время молча, и я подумала, что отныне буду мысленно звать ее скромница-Элис.

Миссис Линкрофт рассказала мне о болезни сэра Уилльяма: год назад с ним случился удар, и с тех пор он сильно сдал. Затем мы заговорили о музыке.

— Его жена часто играла ему на фортепьяно, — сообщила мне миссис Линкрофт. — Мне кажется, что, когда мистер Нейпьер вернулся, сэру Уилльяму вспомнились прежние времена, и он решил, что в доме снова должна звучать музыка.

Как сильно, видимо, сэр Уилльям любил свою жену, раз после ее смерти запретил в доме музыку, подумала я тогда.

— Уже и сейчас видны перемены к лучшему, — продолжала миссис Линкрофт. — Но со временем их будет еще больше, поскольку мистер Нейпьер и Эдит поженились, — она с улыбкой сделала паузу, пока подававшая на стол служанка не вернулась на кухню. — Теперь пойдет более нормальная жизнь в доме, — продолжила она. — Большое облегчение, что Нейпьер взял управление поместьем в свои руки. Он деятелен, первоклассный наездник, отныне он ездит всюду верхом, во все вникает со знанием дел. Даже сэр Уилльям вынужден согласиться с этим.

Я молча ждала продолжения рассказа, но, видимо, миссис Линкрофт посчитала, что и так сказала слишком много.

— Не хотите ли еще пирога?

Я с благодарностью отказалась, отметив, что пирог приготовлен превосходно.

— Вы умеете ездить верхом, миссис Верлейн? — спросила миссис Линкрофт некоторое время спустя.

— Мы с сестрой ходили в школу верховой езды, и случалось, катались верхом, когда бывали за городом. Но мы жили большей частью в Лондоне, а там нет таких возможностей для верховой езды, как здесь. Кроме того, у нас было много других занятий.

— Ваша сестра тоже музыкант?

— О, нет… нет… — и тут я запнулась, наступила пауза… Я поняла, как легко могу себя выдать. Интересно, как все они поведут себя, если узнают, что я сестра той женщины, которая каким-то загадочным образом исчезла из Лоувет Стейси несколько месяцев назад.

— Мой отец был профессором, — начала я не совсем уверенно. — Сестра помогала ему в работе.

— У вас в семье, видимо, все были талантливы.

— Мои родители придерживались прогрессивных взглядов на образование, и нас обучали, не делая скидку на то, что мы девочки. Мальчиков в семье не было. Возможно, если бы родители имели еще и сына, то наше обучение пошло бы несколько иначе.

Неожиданно в разговор вступила Элис.

— Я бы хотела, чтобы меня обучали именно так, — сказала она, — как вас и вашу сестру. Наверное, вам бы хотелось быть сейчас рядом с ней, а не здесь.

— Моя сестра умерла, — ответила я коротко. Мне показалось, что Элис хотела спросить меня о чем-то еще, но миссис Линкрофт остановила ее взглядом и заговорила сама.

— Как это печально. Мы очень сочувствуем.

Все замолчали в некоторой растерянности, не зная, что сказать, и тогда я решила спросить, хорошо ли ездят верхом мои ученицы.

— Мистер Нейпьер решительно взялся научить Эдит верховой езде. Они вместе совершают каждое утро прогулку верхом. Я думаю, она уже сделала большие успехи.

— Не сделала, — уверенно заявила Элис. — И даже хуже того — она теперь боится.

— Боится? — переспросила я.

— Эдит по натуре очень робкая, а мистер Нейпьер пытается сделать ее смелой, — пояснила Элис. — Но она все равно всегда предпочтет трястись на старом Сильвере, чем скакать на любой другой прекрасной лошади, которую выбирает ей Нейпьер.

Миссис Линкрофт снова строго посмотрела на дочь. И я тогда подумала, что, может быть, столь поразительно скромное поведение Элис вызвано тем, что ее постоянно подавляют.

Когда обед закончился, я провела за разговором у миссис Линкрофт что-то около часа, а затем она сама предложила мне пойти отдохнуть, так как дорога была утомительна. Я отправилась к себе, но несмотря на усталость, спала урывками. То и дело всплывали воспоминания о том, что я видела и узнала за этот день, но я убеждала себя: как только моя жизнь войдет здесь в рабочую колею, все встанет на свои места.

Завтрак мне подали в мою комнату. Когда я уже допивала кофе, в комнату постучала Эдит.

Она вошла в амазонке глубокого голубого цвета и черной шляпке в форме котелка. Выглядела она очень хорошенькой.

— Вы собираетесь покататься верхом? — спросила я.

Эдит едва заметно содрогнулась. Ей трудно скрывать свои чувства, подумала я.

— Не сейчас, немного позже, — ответила Эдит. — Но у меня может не остаться времени, чтобы переодеться, а я бы хотела поговорить о вами о наших занятиях.

— Хорошо.

— Потом я провожу вас в дом настоятеля, где проходят уроки у других девочек. Вам, вероятно, необходимо будет согласовать время ваших занятий с уроками, которые дает настоятель. И еще мне хотелось бы сказать вам: я так надеюсь, что не разочарую вас.

— Я уверена в этом. У вас, несомненно, есть музыкальные способности.

— Мне очень нравится играть на фортепьяно. Это… помогает мне, когда… бывает грустно.

— Так не начать ли нам прямо сейчас?

Эдит провела меня в классную комнату, к которой примыкала еще одна, поменьше, где стояло пианино.

Я послушала, как Эдит играет, затем мы поговорили с ней о наших будущих занятиях. Я сразу поняла, что кое-что она уже умеет. Несомненно, Эдит будет прекрасной ученицей, трудолюбивой и увлеченной. Музыка станет доставлять ей подлинное наслаждение, однако большим музыкантом она никогда не станет. Но другого я и не ожидала, поэтому могла уже без труда представить, как пойдут наши занятия.

— Понимаете, музыка — это единственное, в чем я действительно чувствую себя хоть немного уверенной, — сказала Эдит с неожиданной откровенностью.

— Думаю, со временем вы станете еще более уверенной в себе.

Мои слова доставили ей очевидную радость, и, оживившись, она предложила проводить меня в дом настоятеля.

— Это всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда. Вы бы хотели пройтись или лучше поехать в коляске?

Я ответила, что мне приятнее было бы пойти туда пешком, и мы тотчас отправились.

— Скорее всего у девочек с утра будут уроки с Джереми Брауном, он всегда с ними занимается в это время, — сказала Эдит, слегка покраснев, что с ней случалось, как я успела заметить, довольно часто. — Мистер Браун — здешний викарий.

— Он был и вашим учителем?

Эдит, улыбнувшись, кивнула. Затем, внезапно помрачнев, добавила:

— Но, конечно, после того… после замужества я уже у него не занимаюсь. Мистер Браун очень хороший преподаватель. — Эдит вздохнула. — Он вам наверняка понравится, и здешний священник тоже.

Мы подошли к очаровательному старому дому из серого камня. Невдалеке виднелась церковь с высоким шпилем.

Миссис Ренделл приветствовала меня как старую знакомую и, предложив отвести меня в кабинет настоятеля, вопросительно взглянула на Эдит. Я заметила, что многим было затруднительно решить, как теперь обращаться с Эдит, видимо, потому, что ее уже нельзя было считать девочкой, но и на замужнюю даму она не походила.

— Не беспокойтесь, миссис Ренделл, — сказала Эдит. — Я пойду в классную и посижу там.

Миссис Ренделл слегка повела плечами, как бы выражая этим, что поведение Эдит, на ее взгляд, несколько странно, и затем повела меня к священнику.

Его кабинет оказался уютным и светлым, с большим окном, выходящим на ухоженный газон, примыкавший к церковному двору. Вдалеке виднелись надгробные камни, и при лунном свете, подумалось мне, этот пейзаж выглядит, наверное, немного жутковато. Но у меня не было времени развивать фантазии на эту тему, так как мне навстречу поднялся священник. Его сдвинутые на лоб очки готовы были вот-вот свалиться; сквозь редкие, зачесанные назад волосы проглядывала розовая лысина. В его облике чувствовалось что-то трогательно отрешенное, и он показался мне намного симпатичнее своей энергичной жены.

— Прошу познакомиться — его преподобие Артур Ренделл, — церемонно объявила миссис Ренделл. — Артур, это миссис Верлейн.

— Весьма, весьма рад… — пробормотал священник, правда, смотрел он в этот момент не на меня, а на стол, и мне стало ясно почему лишь тогда, когда миссис Ренделл прошипела: «На лбу, Артур!»

— Спасибо, дорогая, спасибо! — и, водрузив очки, найденные миссис Ренделл, на переносицу, он взглянул на меня.

— Очень приятно видеть вас, — сказал он. — Я так рад, что сэр Уилльям решил дать девочкам возможность продолжать занятия музыкой.

— И теперь нам надо назначить удобное для всех время.

— Ну, об этом мы легко договоримся, — радостно улыбаясь, ответил священник.

— Будьте любезны, миссис Верлейн, садитесь, — вмешалась в разговор миссис Ренделл. — Право, Артур, как можно заставлять миссис Верлейн так долго стоять. Думаю, его преподобие захочет поговорить с вами о Сильвии. Мне очень важно, чтобы и она смогла продолжать уроки музыки.

— Не беспокойтесь. Я уверена, что смогу уделить ей время.

Затем, обсудив расписание уроков, мы решили, что я буду давать уроки каждой ученице по отдельности в доме священника, где есть хорошее фортепьяно, на котором они и раньше занимались. Эдит, Оллегра и Элис смогут упражняться в Лоувет Стейси, а Сильвия у себя дома.

Когда мы начали обсуждать расписание, миссис Ренделл ушла, и как только за ней закрылась дверь, священник сказал, как бы оправдываясь:

— Не знаю, как бы я обходился без моей славной жены. Она так прекрасно все умеет организовать.

Закончив составлять со мной расписание уроков, священник начал рассказывать о древностях в здешней округе и признался, что страшно обрадовался, когда недавно в Лоувет Стейси обнаружили остатки римского поселения.

— Я часто ходил на раскопки, — сказал он. — И мне всегда там были рады. — И тут его преподобие бросил осторожный взгляд на дверь; мне вспомнились нелестные отзывы его жены об археологах, и я представила себе, как ему приходилось украдкой ускользать от бдительного ока жены, чтобы посмотреть на раскопки.

— Остатки амфитеатра были обнаружены в том месте уже давно, а как вы, вероятно, знаете, амфитеатры обычно строились на окраине города, поэтому было резонно предположить, что поблизости могут быть обнаружены какие-то еще следы пребывания древних римлян.

Его слова вновь вызвали воспоминания о Роуме. Сердце мое судорожно сжалось, когда я спросила:

— Вы знали ту женщину, археолога, которая так загадочно исчезла?

— О, да! Какое ужасное происшествие… Совершенно непонятное! Но знаете, я не удивлюсь, если окажется, что она отправилась в какую-то дальнюю экспедицию… в другую страну. Получила какое-то неожиданное предложение и уехала…

— Но если это была бы экспедиция, тогда о ней было бы что-то известно. И потом такие вещи обычно организовывает Британский музей!

— Я вижу, вы хорошо разбираетесь в этих вещах, миссис Верлейн, — сказал священник. — Намного лучше, чем я.

— Не думаю. Но меня очень занимает это таинственное исчезновение.

— Да, ведь это была такая разумная, уравновешенная женщина, — задумчиво проговорил священник. — И оттого вся эта история кажется еще более странной.

— Вы, должно быть, много с ней беседовали, поскольку вас интересуют римские древности. Как на ваш взгляд, не было ли у нее склонности…

— К самоубийству? — изумленно догадался священник. — Выдвигали и такое предположение. Думали и про несчастный случай. Но она не из тех людей, с кем может такое случиться. Признаться, я в полном недоумении. И все же склоняюсь к тому, что она куда-то уехала. У нее, вероятно, просто не оставалось времени на объяснения…

Видимо, священнику очень не хотелось расставаться с иллюзией, что это загадочное происшествие еще может разрешиться вполне благополучно. Поэтому ничего нового я от него не узнала. Затем священник предложил мне показать церковь, и я с радостью согласилась.

Выйдя из дома и миновав сад, мы пошли по дорожке через маленькое кладбище к церкви. Когда мы вошли внутрь, нас встретила знакомая прохладная тишина. Священник обратил мое внимание на витражи, которые, как он сказал, были подарены церкви семьей Стейси. Затем священник подвел меня к алтарю, чтобы я могла лучше рассмотреть великолепную резьбу.

— Это действительно уникальная работа, — светясь гордостью, сообщил он мне.

В стенной нише я заметила мемориальную доску, над которой возвышалась статуя юноши в длинных одеждах со скорбно сложенными руками. Внизу была видна надпись:

«Покинувшему нас, но незабвенному

Боументу Стейси. Ушедшему из жизни…»

Пока я пыталась разобраться в римских цифрах, обозначавших дату, священник произнес:

— О, да, это так печально, так печально…

— Он умер совсем молодым.

— В девятнадцать лет. Просто трагедия…

Его взгляд затуманился.

— Он был убит… случайно, братом. Красивый был мальчик. Мы все его так любили. Произошло это очень давно. Но теперь после того, как Нейпьер вернулся домой, все снова пойдет хорошо.

Я уже знала, как оптимистично смотрит на вещи священник, но не была уверена, что в данном случае подобный взгляд вполне обоснован. Я пробыла в доме Стейси всего один день, но уже успела почувствовать глубоко затаившуюся там печаль, неизгладимый след прошлой трагедии.

— Какое ужасное испытание для его брата, — заметила я.

— Большой ошибкой было обвинить во всем Нейпьер а и затем поступать с ним так, выгнать из дома… — священник печально покачал головой. Но тут же радостно добавил:

— Но теперь он снова здесь.

— Сколько лет было Нейпьеру, когда это случилось?

— Лет семнадцать. Мне кажется, он был на два года младше брата. Он всегда очень отличался от Боумента. Бо был само совершенство. Все обожали его. И поэтому… Никогда нельзя позволять мальчикам играть с оружием. Это так легко может привести к беде. Бедный Нейпьер. Мне было очень жаль его. Я тогда сказал сэру Уилльяму, что, если он будет обвинять Нейпьера, то это может иметь весьма пагубные последствия. Но сэр Уилльям и слушать ничего не хотел. После того, что случилось, ему был невыносим один вид Нейпьера. И бедного мальчика выслали из дома.

— Какая жуткая трагедия. Казалось бы, потеряв одного сына, отец должен был бы еще больше дорожить другим.

— Сэр Уилльям необычный человек. Он души не чаял в Боументе, а Нейпьер напоминал ему о случившемся несчастье.

— Очень, очень странно, — произнесла я, не в силах оторвать взгляд от статуи скорбящего юноши с молитвенно сложенными руками и взглядом, устремленным к небесам.

— Я был страшно обрадован, когда узнал, что Нейпьер должен вернуться. Теперь после его женитьбы на Эдит Коуэн все войдет в прежнюю спокойную колею. Одно время поговаривали, что сэр Уилльям собирается сделать Эдит своей наследницей. Но это вызвало бы большое неодобрение. Конечно, он очень привязан к Эдит и был ее опекуном… Теперь все счастливо разрешилось. Эдит станет его наследницей… благодаря своему замужеству.

Священник сиял от радости, подобно доброй фее, которая одним взмахом волшебной палочки привела все к счастливому завершению.

В этот момент в дверях церкви появилась служанка и сообщила, что пришел приходской староста и дожидается в гостиной, ему надо поговорить со священником по какому-то неотложному делу. Я сказала отцу Ренделлу, что хотела бы остаться и еще осмотреть церковь.

— Вы, надеюсь, найдете дорогу к дому? Миссис Ренделл будет рада вас чем-нибудь угостить, — сказал, уходя, священник. — Потом вы сможете познакомиться с моим помощником, Джереми Брауном, и поговорить с ним о ваших занятиях.

Оставшись одна, я снова подошла к статуе в нише, размышляя о юноше, который в девятнадцать лет был застрелен своим братом. Хотя признаться, мысли мои были скорее о младшем мальчике, которого изгнали из дома после трагического события. Не понимаю, как могли родители столь сурово поступить со своим сыном… если только он… О, нет, это наверняка произошло по несчастной случайности.

Я вышла из церкви и стала бродить по кладбищу. Вокруг стояла мирная и трогающая за душу тишина. Я проходила мимо надгробных плит, которые простояли здесь полторы сотни, а то и больше лет. Казалось, они так стары, что не в силах держаться прямо и потому покосились, надписи на многих стерлись от времени и были едва различимы.

Погибший юноша должен быть похоронен где-то здесь. Его могилу найти не составит труда, так как наверняка у семьи Стейси одна из самых грандиозных усыпальниц.

И действительно, вскоре я увидела склеп, превосходящий великолепием все другие. Его окружала литая ограда и, разглядев сквозь решетку имя Стейси, я поняла, что это и есть их фамильная усыпальница. Мраморные статуи ангелов с обнаженными мечами стояли по углам ограды, словно бы охраняя склеп от врагов. На воротах висел замок, но сквозь решетку была видна огромная доска с именами захороненных и датами их рождения и смерти. Последним из них стояло имя Боумента Стейси.

Собравшись было уйти, я вспомнила об Изабелле Стейси, матери Боумента и Нейпьера, в ее комнате я вчера играла на рояле. Она ведь тоже умерла, но почему же ее имени не было на доске? Она тоже должна быть похоронена в этом склепе.

Я еще раз прочитала список имен, обошла склеп, затем внимательно осмотрелась вокруг, будто ответ на эту загадку должен быть здесь на кладбище. Но нигде ее имени я не увидела. Меня охватило жгучее желание узнать, где же все-таки похоронена эта женщина и почему ее нет в фамильном склепе.

По дороге к дому священника я вдруг с удивлением осознала, что странность этого нового мира, в котором я неожиданно оказалась, занимает меня ничуть не меньше, чем загадочное исчезновение Роумы.

Миссис Ренделл уже поджидала меня в передней.

— Уж не знала, что и подумать, когда вас так долго не было, — объявила она. — Я ведь наказала его преподобию присмотреть за вами.

— Мне захотелось остаться и осмотреть церковь, — отрывисто проговорила я.

— Одной?! — миссис Ренделл была удивлена, но, уже немного успокоившись, она спросила:

— Как вам наши витражи, понравились? Это одни из самых лучших витражей в стране.

Я быстро согласилась, что витражи великолепны, и тут же добавила, что прошлась по кладбищу и видела фамильный склеп Стейси. Но не нашла там имени Изабеллы Стейси. Разве она не там похоронена?

На лице миссис Ренделл выразилось замешательство, что бывало с ней, я уверена, крайне редко.

— Даю слово, миссис Верлейн, вы — форменный сыщик, — сказала она несколько грубовато.

В этот момент она наверняка заподозрила, что причина моего появления здесь была связана не только с преподаванием музыки.

— Вполне естественно, что меня интересует все, связанное с семьей, в которой я собираюсь жить, — пояснила я холодно.

— Это говорит в вашу пользу, — откликнулась миссис Ренделл. — Дело в том, что леди Стейси действительно не захоронена в склепе. Вам, вероятно, известно, что самоубийц хоронят в неосвященной земле, за церковной оградой.

— Самоубийц! — воскликнула я. Миссис Ренделл мрачно кивнула. На губах у нее появилась неодобрительная гримаска.

— Сразу же после смерти Боумента она покончила с собой. Очень прискорбно. Она ушла с пистолетом в лес… и умерла точно так же, как ее сын, только в ее случае выстрел сделала она сама.

— Страшная трагедия.

— Не смогла вынести утрату Боумента. Она души в нем не чаяла. Думаю, у нее от несчастья помутилось в голове.

— Значит, здесь произошла двойная трагедия.

— И это перевернуло всю жизнь дома. Боумента и леди Стейси не стало, Нейпьера выгнали. На него возложили вину за все происшедшее.

— Но ведь это был несчастный случай.

Миссис Ренделл сурово покачала головой.

— Нейпьер всегда выкидывал что-нибудь нехорошее. Негодный был мальчишка… совсем другой, чем его брат. И йотом создалось такое впечатление, что и в самой семье не очень верили, что это был несчастный случай. Но в конце концов голос крови оказался сильнее. Сэр Уилльям не захотел, чтобы все перешло в чужие руки. Хотя одно время казалось, что Нейпьера могут лишить наследства. Но так или иначе, теперь он вернулся и женился на Эдит, как того хотел сэр Уилльям. Видимо, Нейпьер, наконец, решил угодить отцу… конечно, только ради наследства.

— Надеюсь, он будет счастлив, — сказала я. — Он, должно быть, немало выстрадал. Как бы там ни было, но это произошло с ним в семнадцать лет, и быть изгнанным из дома — ужасное наказание.

Миссис Ренделл фыркнула.

— Конечно, если бы Бо остался жив, Нейпьеру бы наследство не досталось. Вот в чем причина.

Такое жестокое отношение к Нейпьеру привело меня в негодование, хотя непонятно, что заставило меня так волноваться из-за человека, который не понравился мне с первого взгляда. Разве что чувство справедливости руководило мною. Я решила, что сэр Уилльям какой-то ненормальный отец, и начала испытывать к нему такую же неприязнь, как и к его сыну.

Однако я промолчала, и миссис Ренделл предложила пройти в классную комнату и познакомиться с мистером Джереми Брауном.

Классная в доме священника оказалась довольно длинной комнатой под низким потолком; как и в большом доме окна здесь были в мелких решетчатых переплетах, и хотя на вид они были красивы, света пропускали мало.

Когда миссис Ренделл без стука распахнула дверь, что, как я подозреваю, было у нее в привычке, моим глазам предстала прелестная сцена. За большим столом, склонив головки над книгами, сидели юные создания, Эдит в их числе, четвертой была Сильвия. Во главе стола сидел белокурый молодой человек хрупкого телосложения.

— Я привела миссис Верлейн. Познакомьтесь, — провозгласила миссис Ренделл. Молодой человек поднялся из-за стола и направился к нам.

— Это наш викарий, мистер Джереми Браун, — представила она молодого человека.

Мы поздоровались с мистером Брауном, он держал себя с какой-то словно бы извиняющейся скованностью. Еще один устрашенный этой властной женщиной, промелькнуло у меня в голове.

— Что у вас сегодня утром, мистер Браун? — спросила миссис Ренделл.

— Латынь и география.

Тут же я заметила, что на столе были разложены атласы и ученические тетради. Эдит выглядела удивительно счастливой, такой я ее еще никогда не видела.

Миссис Ренделл хмыкнула и затем сказала:

— Миссис Верлейн хотела бы послушать своих будущих учениц. Каждую по очереди, верно, миссис Верлейн?

— Да, было бы прекрасно, — согласилась я, и обратившись с улыбкой к викарию, добавила, — если вы, конечно, не против.

— О, да… пожалуйста, — ответил он. Эдит бросила на него восхищенный взгляд.

Как легко молодые выдают свои чувства. Я сразу поняла, что между Эдит и Джереми Брауном существует какая-то нежная привязанность, пусть даже очень невинная.

Вскоре жизнь моя вошла в обычное русло. Я давала уроки музыки, чаще в доме священника, что было более удобным, так как пока я занималась с одной ученицей, у других шли занятия с Джереми Брауном или священником. Мне пришлось уделять какое-то время и Сильвии. Она не проявляла особого интереса к музыке, но была очень старательна, думаю, из-за страха перед матерью.

Все четыре девушки вызывали во мне живейший интерес, они были столь разные, я не могла избавиться от ощущения, что когда они вместе, вокруг них возникает какая-то странная атмосфера; было ли это из-за особенностей характеров этих девушек или из-за их отношения друг к другу, не знаю. Возможно, говорила я себе, дело в необычности происхождения каждой из них. Самой заурядной была только история Сильвии, покорной дочери властной матери.

Каждое утро Оллегра и Элис уходили из дома в половине девятого, чтобы в девять начать занятия в доме священника. Я шла туда часом позже. Иногда ко мне присоединялась Эдит, просто, чтобы, как она говорила, прогуляться, но я чувствовала, что ее влекло что-то еще помимо возможности подышать воздухом. Эти прогулки дали мне возможность лучше узнать молодую хозяйку дома Стейси.

Характер у Эдит был мягкий и бесхитростный. У меня часто возникало ощущение, что ей хочется поговорить со мной по душам. Мне тоже этого хотелось, но каждый раз, когда Эдит, казалось, была готова что-то мне поведать, она вдруг уходила в себя и замолкала.

У меня появилось подозрение, что она боится своего мужа. В доме священника, когда рядом оказывался Джереми Браун, она удивительно менялась. Она вела себя с плохо скрываемой радостью, как ребенок, которому удалось получить запрещенное, его очень любимое лакомство. Возможно, я проявляла излишнее любопытство, вникая в дела чужих людей, но оправданием может служить то, что я оказалась в Лоувет Стейси ради разгадки исчезновения Роумы, и поэтому я должна знать все, что касается тех людей, которые ее окружали. Правда, какое отношение имела к Роуме семейная жизнь Эдит и Нейпьера, а так же ее чувства к молодому викарию? Нет, вот тут — чистое любопытство, не более того, предупреждала я себя. Их дела не должны занимать меня.

Однажды Эдит предложила мне съездить в Уормер и Дилл, два небольших городка в нескольких милях на побережье. Я с радостью согласилась, и мы отправились туда, когда остальные девочки пошли на занятие к священнику.

Стоял чудесный день середины апреля. Море отливало зеленоватой голубизной, и дул легчайший ветерок. Золотистое великолепие цветущего утесника радовало глаз. Вдоль оград пастбищ виднелись сиреневые пятнышки фиалок. Я с радостью вдыхала весенний запах земли, ощущая ласковую теплоту солнца. Я уже давно не испытывала такого приподнятого настроения. Возможно, на меня повлияла чудесная весенняя погода, вид усыпанных цветами кустарников, пение птиц. Все это, казалось, обещало сердцу близкую радость, и мне так хотелось верить, что в этой картине пробуждающейся природы было нечто символическое. Щебетали и заливались трелями то ласточки, то дрозды, синицы и щеглы. Но чаек слышно не было, их тоскливые крики, как я заметила, раздаются чаще в хмурую погоду.

— Когда на море штормит, чайки возвращаются на сушу, — пояснила Эдит. — То, что их нет, видимо, предвещает хороший день.

Я призналась, что никогда раньше не видела такое великолепие цветущего утесника, на что Эдит ответила, что есть старая поговорка: когда цветет утесник — время поцелуев.

Ее лицо осветила прелестная улыбка. Затем она добавила:

— Это, конечно, шутка, миссис Верлейн. Ведь утесник цветет по всей Англии в разное время.

Эдит становилась все более жизнерадостной и с большим удовольствием рассказывала мне о местной природе. Никогда прежде я не осознавала, насколько мне привычнее городская жизнь. Лондонские парки, Тюильри, Булонский лес — вот чем ограничивалось мое знакомство с природой. Здесь все было другим, и я с радостью вбирала в себя этот мир.

Внезапно Эдит остановила повозку и сказала, что с этого места можно увидеть стены Уолмерского замка.

— Там когда-то было три замка, — сообщила она мне, — всего в нескольких милях друг от друга. Но сохранились только два. От Сэндона остались одни развалины. Море наступает, и берег подмыло. Но Диллский и Уолмерский замки в прекрасном состоянии. Если посмотреть на них сверху, то можно убедиться, что они имеют форму розы Тюдоров5. Это скорее даже крепости, которые защищали побережье.

Я посмотрела на выложенные из серого камня стены Уолмера, резиденции губернатора Пяти портов графства Кент. Потом перевела взгляд на море.

— Вы ищите обломки кораблей, затянутых песками? — спросила Эдит. — Сегодня они должны быть хорошо видны. Вон там… Смотрите.

Она указала направление, и я увидела трагичные остовы мачт, казавшиеся на расстоянии не более, чем тростинками.

— Это место называют «Пески-пожиратели кораблей», — сказала Эдит и невольно содрогнулась. — Один раз я видела их вблизи. Мой муж возил меня туда посмотреть. Он полагает, что я должна… должна избавиться от своих страхов, — и чуть ли не извиняющимся тоном она добавила:

— Он, конечно, прав.

— Вы были совсем рядом с этими песками?

— Да, он… он сказал, что это безопасно в определенное время.

— И как там?

— Тоскливо и пустынно, — прикрыв веки, проговорила Эдит. — Во время приливов море накрывает пески, самое глубокое место оказывается на глубине примерно трех метров. Поэтому моряки часто и не догадывались, что внизу под ними кроются страшные пески, готовые заглотить их.

— А вы их видели? — нетерпеливо спросила я.

— Да, когда спал прилив, — ответила Эдит, и я почувствовала, что даже вспоминать об этом ей неприятно, но она уже не могла остановиться. — Только в это время и можно их увидеть. Но когда не видишь, а только знаешь, что они там внизу, становится еще страшнее. Ведь невидимое может внушать еще больший страх, чем зримое.

— Да, это верно, — согласилась я.

— Во время отлива там чистейший, золотистый песок весь в мелкой ряби. В некоторых местах есть впадины, в которых задерживается вода; присмотревшись можно заметить, что песок движется, образуя иногда жуткие фигуры, наподобие чудищ с когтистыми лапами… Они словно ждут, что кто-нибудь туда забредет, и тогда они на него набросятся и утянут вниз.

Над головой у нас все время кружили чайки. Их крики звучали тоскливо.

— О, там страшно, там так одиноко и пустынно. Говорят, что в тех песках водятся привидения. Я как-то разговаривала с одним человеком из команды плавучего маяка «Северный Гудвин», и он сказал, что, когда бывает на дежурстве, то иногда слышит душераздирающие крики со стороны песков. Правда, многие утверждают, что это просто чайки, но он не очень в это верит. Ведь в песках происходили жуткие трагедии, поэтому вполне возможно, что…

— Думаю, в подобных пестах у людей нередко возникают самые невероятные фантазии.

— Это верно, но есть в песках некая особая жестокость. Муж об этом мне рассказывал. Оказывается, чем больше прикладывать усилий к тому, чтобы из них вырваться, тем сильнее они засасывают. В давние времена там не было маяка. Теперь он есть, и про этот Гудвинский маяк говорят, что он самое большое благодеяние, когда-либо сделанное для моряков. Если бы вы видели пески, миссис Верлейн, вы бы поняли, что это так и есть.

— Я и сейчас понимаю.

Эдит мягко тронула поводья, и лошадь опять зацокала по дороге в Дилл. Я вдруг представила себе, как Нейпьер возил туда Эдит, как она не хотела видеть эти пески. Он наверняка смеялся над ее боязнью, оправдывая себя тем, что должен научить ее быть смелой, но на самом деле в нем говорило садистское желание причинить ей боль.

Эдит, видимо, решила сменить тему разговора и начала рассказывать, как отец возил ее в детстве в Лоувет Стейси. В те времена этот дом казался ей Эльдорадо.

— В Лоувет Стейси все вызывало восхищение, — призналась она мне. — Тогда был еще, конечно, жив Бо.

— Вы хорошо его помните?

— О, да, Бо забыть невозможно. Он был похож на рыцаря… рыцарь в сверкающих доспехах. У меня была книга, и там на картинке был изображен такой рыцарь. Мне тогда было всего четыре года, и Бо часто катал меня верхом на пони, и все время поддерживал, чтобы я… — лицо у Эдит слегка напряглось, — …чтобы я не боялась. Иногда он сажал меня на свою лошадь и обычно говорил: «Ничего не бойся, Эдит. Пока я с тобой, бояться не надо».

Бедная Эдит, из ее слов невозможно было не понять, что она сравнивает обоих братьев.

— Его все любили. Он был таким обаятельным и никогда не сердился, — на ее лице опять появилось напряженное выражение. Значит, Нейпьер сердится часто, его раздражает ее простота и бесхитростность.

— Бо всегда был веселым, — продолжала Эдит. — Его все веселило. Потом меня вдруг перестали возить в Лоувет Стейси, и мне было очень жаль. А потом, когда я опять сюда приехала, все здесь было уже по-другому.

— А когда вы в детстве сюда приезжали, ваш муж был здесь?

— Да. Но он никогда не обращал на меня внимания. Я плохо его помню. А потом спустя много времени — кажется, почти целую вечность, — отец снова меня сюда привез. Ни Бо, ни Нейпьера здесь уже не было. И все тут изменилось. Тут уже жили Элис и Оллегра. Нас стало трое. Правда, они были на несколько лет младше меня.

— Но все-таки у вас было с кем проводить время.

— В общем-то да, — ответила Эдит с сомнением в голосе. — Я думаю, отец волновался, что будет со мной. Он знал, что долго не проживет, потому что у него была чахотка. Он договорился с сэром Уилльямом, что тот станет моим опекуном. Я переехала в Лоувет Стейси, когда он умер.

Бедная Эдит, она осталась одна, когда ей так нужен был кто-то, чтобы помочь в трудный момент взросления.

— Теперь, я думаю, вы довольны тем, что стали хозяйкой такого дома.

— Да, я всегда его очень любила.

— Теперь в вашей жизни все наладилось. Вы, должно быть, чувствуете себя вполне счастливой.

Как было глупо с моей стороны говорить такое, ведь она явно не выглядела счастливой, и в ее жизни далеко не все было ладно.

Дорога спустилась к морю. Тихие волны с мягким шуршанием набегали на гальку.

— Вот здесь высадился Юлий Цезарь, — сказала Эдит и остановила повозку, чтобы я могла оглядеть это место.

— Наверное, с того времени здесь мало что изменилось, — продолжила Эдит. — Конечно, крепостей здесь не было. Интересно, какие мысли возникли у Цезаря, когда он впервые увидел Британию.

— Одно можно сказать наверняка — у него не было времени любоваться пейзажем.

Перед нами возник городок Дилл, его улицы простирались почти до самой гальки, там, на галечном берегу лежали лодки, так близко к домам, что казалось, их кормовые мачты вот-вот врежутся в стены домов.

Мы проехали мимо Диллского замка. Он имел округлую форму с четырехугольными бастионами и щелями амбразур. К укрепленной въездной башне с коваными воротами вел подъемный мост. Замок окружал поросший густой травой мост. Затем мы въехали в город.

В то прелестное весеннее утро в городе царило деловое оживление. Несколько баркасов только что вернулись с моря, и возле них шла торговля уловом. Один из рыбаков вытаскивал плетеные ловушки для омаров, другой уже занялся починкой сети. В рыбачьих корзинах лежали груды знаменитой луврской камбалы, была там и навага, и зубчатка, и хек. Соленый морской воздух был пропитан запахом рыбы и водорослей.

Эдит повезла меня в центр города к гостинице, где решила оставить повозку. Она приехала в Дилл за покупками и предложила мне побродить по городу, пока сама она отправится по магазинам.

Мне показалось, что ей хочется остаться одной, и я с готовностью согласилась. Я чудесно провела около часа, бродя по лабиринту узких улочек с очаровательными названиями: Золотая, Серебряная, улица Дельфина. Выйдя к морю, я прошла по побережью до развалин Сэндаунекого замка, того самого, который не выдержал натиска моря и времени, хотя два других его соседа оказались более стойкими. Затем я немного посидела на скамейке, поставленной в очень удачном месте, где среди выветренных скал образовалась ниша. Глядя оттуда на умиротворенно поблескивающее море, я поискала глазами мачты поглощенных песками кораблей — неисчезающее напоминание о том, как легко здесь погибнуть.

Когда я вернулась в гостиницу, где мы условились встретиться с Эдит, ее еще не было. Я села на один из плетеных стульев, стоявших под открытым небом и решила подождать ее. Я пришла к гостинице на десять минут раньше, так как боялась опоздать, но утро было прелестным, и я с удовольствием сидела на улице, греясь в мягком свете весеннего солнца.

Вдруг я увидела Эдит. Она была не одна. С ней шел Джереми Браун. Может быть, у них здесь была назначена встреча? И тут меня осенило, я была приглашена в эту поездку, чтобы снять подозрения, если они возникнут.

Видимо, они уже собирались попрощаться друг с другом, как вдруг Эдит заметила меня. И это ее явно смутило.

Я встала и, подойдя к ним, сказала:

— Я пришла немного раньше, боялась, что не правильно рассчитаю время.

С открытой и обезоруживающей улыбкой Джереми Браун объяснил:

— Сегодня утром уроки девочкам дает настоятель. Он полагает, что время от времени это необходимо. У меня здесь были кое-какие дела, поэтому я и приехал сюда.

Странно, что он вдруг стал мне объяснять.

— Мы… случайно встретились, — произнесла Эдит мучительно и неуверенно, как человек, не привыкший лгать.

— Это, я думаю, была приятная неожиданность.

Я заметила, что у Эдит в руках не было никаких покупок, хотя, возможно, они уже находятся в повозке.

— Миссис Верлейн, — обратилась ко мне Эдит, — вам надо обязательно попробовать наш местный сидр.

Она с надеждой посмотрела на молодого викария, и тот ее поддержал.

— Да, и мне тоже хочется пить. Давайте возьмем по кружке. — И обратившись ко мне, добавил:

— Сидр этот не крепкий, и к тому же вам наверняка хочется пить.

Я ответила, что с удовольствием попробую знаменитый местный напиток. Так как солнце было уже теплым и ветер с моря до нас не доходил, мы решили сесть за столик снаружи.

Когда Джереми Браун ушел в гостиницу, Эдит улыбнулась мне, словно бы извиняясь. Но я постаралась избежать ее взгляда. Мне не хотелось, чтобы она решила, будто я придаю какое-то значение их встрече о викарием. И на самом-то деле только ее замешательство могло вызвать какое-то подозрение. Викарий вернулся, и вскоре перед нами уже стояли кружки с сидром. Мне было очень хорошо сидеть на открытом воздухе под солнцем. За столом вела разговор в основном я: рассказала, где мне удалось погулять, как очаровал меня этот город, я задавала разные вопросы о лодках и судах, которые видела на берегу, и викарий с готовностью отвечал мне. Он хорошо знал историю здешних мест, что часто бывает именно с приезжими людьми. Он рассказал нам о контрабандистах, которые орудуют на всем побережье, длинных, в сорок футов, лодках с двойным дном, где перевозят контрабандные виски, шелк, табак, и у которых огромные паруса, которые помогают им уйти от таможенных судов. У многих старых гостиниц есть потайные подвалы, где хранится контрабандный товар, дожидаясь момента, когда его можно будет пустить в продажу, не опасаясь акцизных чиновников. На этом побережье такого рода промысел был не редкость.

Давно я не чувствовала себя так превосходно, как в то утро. Эдит просто лучилась радостью и весело болтала, она казалась совершенно другим человеком, чем в Лоувет Стейси.

Почему она не могла быть такой всегда? Понять это я смогла в то же утро. Когда мы сидели, беззаботно наслаждаясь чудесной погодой и славной беседой, послышался цокот копыт по булыжной мостовой, и затем мужской голос сказал кому-то: «Я пробуду здесь примерно час». При звуке этого голоса Эдит побледнела, а у меня учащенно забилось сердце. Эдит была уже готова вскочить из-за стола, как перед нами возник Нейпьер.

— О, какая приятная неожиданность! — произнес он, окинув Эдит холодным взглядом. Затем он заметил меня:

— Ах, и миссис Верлейн здесь.

Я не двинулась с места и сухо ответила:

— Миссис Стейси и я приехали вместе. Здесь мы встретили мистера Брауна.

Про себя я удивилась, зачем мне понадобилось объяснять ему это.

— Надеюсь, не помешал вашей милой компании?

Я ничего не ответила, а Эдит произнесла упавшим голосом:

— Мы… мы просто случайно встретились. Так получилось…

— Я так и понял. Миссис Верлейн мне все объяснила. Вы не будете возражать, если я присоединюсь к вам и тоже выпью кружку сидра? — Нейпьер взглянул на меня. — Он превосходен, не так ли, миссис Верлейн? Хотя я, вероятно, повторяю то, что вы уже сами знаете.

Он сделал знак одному из официантов, которые были одеты в длинные темные платья, наподобие монашеских ряс, перепоясанные веревкой, и заказал кружку сидра.

Нейпьер сел напротив меня, Эдит оказалась от него по одну руку, викарий по другую. Я видела, что от него не ускользнуло смущение, охватившее его жену и викария, но мне было неясно, известна ли ему причина этого.

— Удивительно, что и вы здесь оказались, — обратился Нейпьер к викарию. — Мне всегда казалось, что вы перегружены работой, а тут вдруг сидите за столиком и потягиваете сидр… впрочем, это очень приятная работа, вы не согласны, миссис Верлейн?

— У нас у всех бывает время для отдыха, и это, я полагаю, не мешает, а даже помогает работе.

— Вы правы… как всегда. Впрочем, мне очень приятно видеть вас всех отдыхающими. Как вам нравятся наши окрестности?

— Здесь чудесно.

— Миссис Верлейн даже осмотрела Сэндаун, — сказал викарий.

— Как… одна?

Викарий покраснел, Эдит опустила глаза и пролепетала:

— Мне надо было сделать кое-какие покупки.

— Ну, конечно. А миссис Верлейн не захотела ходить по нашим магазинам. Зачем ей? Наверное, вы живете в Лондоне, миссис Верлейн, поэтому считаете наши магазины недостойными внимания. А вот Эдит, наоборот, уделяет им чересчур много внимания. Постоянно ездит куда-нибудь, чтобы увидеть… — тут он сделал паузу и перевел взгляд с Эдит на викария, — увидеть, что продают в местных магазинах.

Казалось, Эдит вот-вот расплачется.

— Но я, правда, не могла найти в магазинах то, что мне нужно.

— Не могла?.. — Нейпьер удивился, и снова его взгляд упал на викария.

— Нет… Я хотела подобрать… ленты.

— Ах вот оно что, понятно, — произнес насмешливо Нейпьер.

— Нужные цвета бывает очень трудно найти, — вставила я.

— Конечно, в таких маленьких городах, как наш, — добавил Нейпьер. А я подумала: «Он знает, что она приезжала повидаться с Джереми, и сердится из-за этого. Но сердится ли он? Разве его это волнует? Не хочет ли он просто помучить этих двоих? Но зачем он все время задевает меня, подчеркивая, что я приехала из Лондона? Чем я ему не угодила?

— Ну, миссис Верлейн, — обратился он ко мне, — как вы находите наш сидр?

— Очень хорош.

— Приятно слышать.

Он допил, поставил кружку на стол и поднялся.

— Думаю, вы меня простите, если я поспешу по своим делам. Вы приехали верхом?

— Нет, — ответила Эдит. — В повозке.

— Ну, конечно. Надо ведь везти покупки. А вы? — он перевел взгляд на викария.

— Я приехал на повозке священника. Нейпьер кивнул.

— Разумно. Вы хотели помочь довезти покупки. Хотя, нет… ведь ваша встреча была случайной, верно?

На несколько секунд его взгляд задержался на мне.

— Au revoir, — попрощался он и ушел.

Мы молча остались сидеть за столом. Сказать нам было нечего.

На обратном пути Эдит очень нервничала. Мне казалось, что мы вот-вот угодим в канаву.

Какая опасная ситуация, думала я, и мне очень жаль Эдит, совсем еще девочку. Как она справится с тем отчаянным положением, в котором оказалась по собственной вине. Мне хотелось защитить ее, но как, я не знала.

Я сидела в гостиной дома священника, с мучением слушая, как Оллегра ковыряется с гаммами.

Она не прикладывала ни малейших усилий к учебе. У Эдит по крайней мере были хоть какие-то способности, Сильвия занималась из страха перед матерью, Эдит была по натуре старательна, но Оллегра ничем подобным не отличалась, и ничего не могло ее заставить перемениться.

— Вы теперь расскажете сэру Уилльяму, что я безнадежна, и со мной нет смысла заниматься?

— Я не считаю тебя безнадежной. И не собираюсь отказываться от занятий с тобой.

— Вы, наверное, боитесь, что если я перестану заниматься, у вас не будет достаточно работы?

— Мне не приходило это в голову.

— Тогда зачем вы утверждаете, что я не безнадежна?

— Потому что безнадежных не бывает. С тобой довольно трудно, в огромной степени из-за твоего характера, но не безнадежно.

Оллегра посмотрела на меня с любопытством.

— Вы нисколько не похожи на мисс Элджин, — сказала она.

— А почему я должна быть на нее похожа?

— Потому, что вы обе преподаете музыку.

Я недоуменно пожала плечами и, выбрав из стопки ноты, поставила их на пюпитр.

— Ну, приступай! — сказала я Оллегре.

Несомненно, девочка красива, но как-то вызывающе красива. Темные, почти черные волосы резко контрастировали с ее синевато-серыми глазами, которые сверкали из-под четко очерченных густых бровей. Пожалуй, она была самой красивой в Лоувет Стейси, хотя красота ее была слишком яркой и какой-то тревожащей. И она, по всей видимости, осознавала ато. На шее у нее висела нитка кораллов, они были туго нанизаны и топорщились, как шипы.

Оллегра рассмеялась и сказала:

— Не пытайтесь походить на мисс Элджин, вы совсем другая. Вы вкусили жизнь.

— И она тоже, — быстро отпарировала я.

— Вы ведь понимаете, что я подразумеваю под жизнью. Я тоже намерена вкусить жизнь. Я буду, наверное, как мой отец.

— Твой отец?

Оллегра снова рассмеялась. Низким, дразнящим смехом.

— Неужели вам никто еще не рассказывал о моем ужасном происхождении? Вы знакомы с моим отцом, мистером Нейпьером.

— Разве он…

Оллегра хитро кивнула, наслаждаясь моим замешательством.

— Поэтому я здесь. Сэр Уилльям ведь не может отвергнуть свою родную внучку, верно?

Насмешливость вдруг исчезла с ее лица, сменившись страхом.

— Верно ведь, не может? Что бы я ни сделала. Я ведь его внучка, разве не правда?

— Если Нейпьер твой отец, то конечно.

— Вы сказали» если «, как будто сомневаетесь в этом. Но никаких сомнений быть не может, потому что Нейпьер сам признал себя моим отцом.

— В таком случае, ты несомненно внучка сэра Уилльяма.

— Я не-за-ко-нно-рожденная, — Оллегра произнесла это слово медленно, будто смакуя каждый слог. — А моя мать… Вы хотите узнать о ней? Она была наполовину цыганка. Она ушла отсюда, когда я родилась. Оставаться в этом доме она уже не могла.

Оллегра пропела приятным, немного хрипловатым голосом:» Уехала с цыганами в кибитке кочевой…»

Она внимательно посмотрела на меня, чтобы убедиться, какой эффект произвели на меня ее слова, и осталась довольна, потому что по моему лицу было, наверняка, видно, насколько я ошеломлена.

— Во мне течет цыганская кровь, но я — Стейси. И ни за что не откажусь ни от своей пуховой постели, ни от туфелек на высоких каблуках, пусть даже пока я их и не ношу. Но они у меня будут, и я стану носить драгоценности, я буду ходить на балы, и я никогда, никогда не уеду из Лоувет Стейси.

— Я рада, что ты так ценишь свой дом, — произнесла я сухо. — А теперь давай займемся этой пьесой. Она очень простая. Начни медленно, попытайся почувствовать, что говорит музыка.

Оллегра скорчила гримаску и повернулась к фортепьяно. Но музыка для нее была абсолютно неинтересна. Ее мысли бродили далеко, как и мои. Я думала о Нейпьере, об этом гадком мальчишке, который принес своей семье столько несчастья и был изгнан из дома.

— Я часто думаю, — безо всякой видимой связи вдруг сказала Оллегра, — что же все-таки случилось с той исчезнувшей женщиной.

Мы вчетвером пили чай в классной комнате: мои ученицы из большого дома и Сильвия.

У меня чуть чашка не выпала из рук. Я не раз пыталась вывести людей на разговор о Роуме, и все же всегда испытывала сильное волнение, когда они сами вдруг начинали говорить о ней.

— Какая женщина? — спросила я, надеясь, что это прозвучало достаточно безразлично.

— Ну та, которая приезжала сюда и выкапывала всякие вещицы, — пояснила Оллегра. — Сейчас об этом почти не вспоминают.

— А одно время только и было что разговоров о ней, — вставила Сильвия.

— Но люди ведь не исчезают каждый день, — заметила я небрежно. — Как вы сами думаете, что могло произойти?

— Моя мама считает, что они все это нарочно устроили, — сказала Сильвия, — чтобы было побольше шума. Некоторым этого только и надо.

— Зачем им это надо? — допытывалась я.

— Чтобы придать себе вес.

— Но она же не может все это время прятаться. Да и как это могло» придать ей вес «?

— Но так говорит моя мама, — только и могла ответить Сильвия.

— Элис написала об этом рассказ, — тихо сообщила Эдит.

Элис покраснела и опустила глаза.

— Очень, между прочим, хороший, — добавила Оллегра. — У нас от него волосы дыбом встали… конечно, если они действительно могут встать дыбом. А у вас когда-нибудь волосы вставали дыбом, миссис Верлейн?

Я ответила, что не могу припомнить такого случая.

— Миссис Верлейн напоминает мне мисс Брэнден.

Мое сердце судорожно сжалось.

— Как? — спросила я. — Каким образом?

— Вы любите, как и она, во всем точность. Редко кто этим отличается, — объяснила Элис. — Большинство бы сказало:» Нет, у меня никогда не вставали волосы дыбом» или «Да, было такое», и затем поведали бы какую-нибудь историю, в которой бы все преувеличили. Мисс Брэнден всегда была точна в своих наблюдениях. Она говорила, что этого требует ее работа.

— Ты, по-видимому, разговаривала с ней довольно часто.

— Мы с ней беседовали время от времени, — сказала Элис. — И мистер Нейпьер тоже. Его очень интересовали раскопки. Она ему всегда показывала свои находки.

— Да, — добавила Сильвия. — Мама заметила то же самое.

— Твоя мама все замечает… особенно, если люди делают что-то не правильное.

— А что было не правильным в том, что мистер Нейпьер интересовался римскими развалинами? — спросила я.

Девочки замерли в молчании. Затем Оллегра открыла рот, чтобы сказать что-то, но ее опередила Элис.

— Интересоваться римскими древностями очень достойное занятие. У них были даже катакомбы, миссис Верлейн, вы не знали?

— Знала.

— Конечно, она знала! — вскричала Оллегра. — Миссис Верлейн многое знает.

— Там есть целый лабиринт, — добавила Элис, — ее глаза мечтательно затуманились. — Первые христиане прятались в этих катакомбах, и никто не мог их найти.

— Элис напишет об этом рассказ, — ответила Оллегра.

— Как я могу? Ведь я их никогда не видела.

— Но ты же написала об исчезновении мисс Брэнден, — напомнила ей Эдит. — Это прекрасный рассказ. Вы обязательно прочтите его, миссис Верлейн.

— Там говориться, что боги рассердились на мисс Брэнден и поэтому во что-то ее превратили…

— Да, превратили! — с жаром подхватила Элис. — Ты сама должна знать. Когда боги гневаются, они превращают людей в звезды, или в деревья, быков… Поэтому вполне естественно, что они и мисс Брэнден во что-то превратили.

— Во что же именно? — спросила я.

— В этом загадка рассказа, — сказала Эдит. — Элис не раскрывает ее. Боги мстят и превращают мисс Брэнден, но во что — неизвестно. Элис не говорит.

— Я предоставляю это воображению читателя, — объяснила Элис. — Вы сами можете превратить мисс Брэнден во что хотите.

— Вот это занятно! — воскликнула Оллегра. — Мисс Брэнден во что-то превратилась, а мы и не знаем во что.

— Как страшно! — простонала Сильвия.

— И даже твоя мама не знает во что, — не преминула подколоть ее Оллегра. Затем она вдруг воскликнула:

— А что если в миссис Верлейн!

Четыре пары глаз впились в меня.

— Представьте себе! — прошептала язвительно Оллегра. — Миссис Верлейн даже чем-то похожа на нее.

— Чем же именно? — резко спросила я.

— У вас одинаковая манера разговаривать. И что-то…

— Не кажется ли вам, — мягко перебила ее Эдит, — что мы своими разговорами ставим миссис Верлейн в неловкое положение?

Я была тронута тем, что Эдит, видимо, находила мое общество приятным. Я считала это вполне естественным. Хоть она и была почти одного возраста с другими девушками, но ее положение замужней женщины сближало ее больше со мной. Она казалась мне очень трогательным созданием, и у меня болело за нее сердце, но как помочь ей, я не знала.

Однажды она спросила меня, умею ли я кататься верхом. И когда я сказала, что когда-то немного занималась этим, Эдит предложила совершить с ней прогулку.

— Но у меня нет подходящей одежды.

— Я смогу одолжить вам. У нас ведь с вами почти один размер.

Я была выше ее ростом и не такая тоненькая, как она, но Эдит уверяла, что одна ее амазонка будет мне впору.

Она была очень настойчива. Почему? Впрочем я догадывалась. Она чувствовала себя неуверенно на лошади, и ей хотелось лучше овладеть верховой ездой, а сделать это она могла только путем тренировок. Вот для чего ей так необходимо было отправиться на прогулку со мной: попрактиковавшись таким образом, она смогла бы держаться в седле смелее, отправившись кататься с мужем.

Я сдалась на ее уговоры, хотя испытывала при этом какие-то недобрые предчувствия. Она повела меня к себе, и там мы подобрали мне подходящую амазонку: длинную юбку, приталенный жакет оливкового цвета и черную шапочку.

— Вы выглядите очень элегантно! — радостно воскликнула она, и я сама не без удовольствия посмотрела на себя в зеркало. — Как хорошо! Теперь мы сможем часто кататься вместе, правда?

— Вообще-то я приехала сюда преподавать музыку.

— Но не все же время вы будете этим заниматься? Вам необходимо двигаться и бывать на свежем воздухе. — И Эдит добавила, в волнении всплеснув руками. — О, миссис Верлейн, как я рада, что вы приехали!

Меня несколько озадачил такой взрыв эмоций. Уверена, вызван он был отнюдь не тем, что она испытывала ко мне какую-нибудь невероятную симпатию. Просто она почувствовала, что меня интересуют люди, и была убеждена, что я знаю жизнь, и ей хотелось довериться мне.

Мы направились в конюшню, и там нам подобрали лошадей.

Я объяснила, что давно не ездила верхом.

— Тогда возьмите Лапочку, — посоветовал конюх. — Она такая же ласковая, как и ее имя. А вы, миссис Стейси? Наверное, мадам поедет на Венере?

Эдит сказала, что она предпочтет взять такую лошадь, как Лапочка.

Когда мы выезжали из конюшни, Эдит сказала:

— Мой муж считает, что мне надо ездить на Венере. Он говорит, что Вишенка… — произнеся имя лошади, Эдит ласково потрепала ее по загривку, — хороша для детей. У нее рот не такой чувствительный. А мне на ней очень удобно. Порой мне кажется, что я никогда не научусь хорошо сидеть в седле. Боюсь, что я приношу мужу одно разочарование.

— Ну, верховой ездой жизнь не ограничивается, верно? Поезжайте вперед. Вы лучше меня знаете, куда ехать.

— Мы отправимся по направлению к Дувру. Там очень красивый пейзаж. Замок на фоне неба, а потом спуск к гавани.

— Чудесно, — согласилась я.

Выдался восхитительный день. Я была очарована пурпурным цветением клевера и желтыми россыпями одуванчиков. Мне удалось увидеть то, что раньше никогда не доводилось.

— Посмотрите назад, и вы увидите римские развалины, — сказала Эдит.

Увидев раскопки, я тотчас подумала о Роуме.

— Наверняка нам бы сразу же сообщили, если бы стало что-то известно об исчезнувшей женщине, — сказала вдруг Эдит. — Жутко подумать, что кто-то вот так мог взять… и исчезнуть. Иногда мне приходит в голову, не было ли кому-то нужно, чтобы она исчезла.

— Кому она могла мешать? — с сомнением сказала я, отворачиваясь от развалин, и мы снова двинулись в путь вдоль побережья.

Прозрачно-изумрудное море безмятежно сверкало под солнцем. Небо лучилось чистотой. Воздух был таким прозрачным, что на горизонте была видна береговая линия Франции.

Когда мы находились уже недалеко от Дувра, Эдит показала мне на дом у дороги, в котором по слухам водится привидение.

— Дама в сером выходит из него при звуке копыт. Говорят, она убежала из дома и в этом месте вышла на дорогу, надеясь, что ее подвезут. Но были сумерки, и кучер не заметил ее и наехал, она погибла. Эта женщина убежала от мужа, который пытался ее отравить.

— Вы думаете, она появится, когда услышит наших лошадей?

— Это происходит ночью. Ужасы чаще всего происходят именно ночью, верно? Хотя говорят, что та женщина, археолог, появляется и среди бела дня.

Я промолчала. Мне вспомнилось, как мы стояли с Роумой недалеко от этого места, глядя на грандиозный замок — опора и защита всей Англии, как его когда-то называли. Он стоит уже восемь сотен лет, не поддаваясь ни времени, ни бурям. Грозно высясь на поросшем травой холме, он представлял собой архитектурное чудо из мощного серого камня. Его укрепленная башня сурово взирала на узкую полосу пролива Ла-Манш.

Выступающий прямоугольный центр замка, башня коменданта, защищенная подъемным мостом, литыми решетками на воротах и амбразурами, полукруглые выступы башен и обсаженный деревьями крепостной ров — все это производило такое сильное впечатление, что я не могла оторвать глаз.

— Грозное сооружение, не правда ли, — сказала Эдит почти испуганно.

— Очень внушительный вид, — согласилась я.

Я отыскала глазами остатки Римского маяка, который был на столетия древнее замка, и указала на них Эдит. О нем мне рассказывала Роума, называя его Форос.

— Да, наша земля действительно полна римской истории, — добавила я.

— Но не во всей Британии это так.

— Однако именно здесь многое связано с римлянами. Здесь они впервые ступили на нашу землю. Маяк указывал им дорогу через пролив.

— Я никогда не задумывалась о том, что здесь жили римляне, — призналась Эдит, — пока не появились археологи и не нашли прямо в нашем парке остатки римского поселения.

Пока мы разглядывали видневшиеся в отдалении развалины, на холме появился всадник. Он направлялся к нам. Я узнала его раньше Эдит, так как она была немного близорука, и поэтому успела заметить, как изменилось ее лицо, когда она сама его заметила. Сначала она побледнела, а потом вспыхнула.

Нейпьер еще издали сдернул с головы шляпу и, помахивая ею, крикнул:

— Какая приятная встреча!

— О, Боже! — с тихим отчаянием воскликнула Эдит.

Нейпьер несомненно видел, в какое состояние повергло Эдит его появление, и отреагировал на это презрительной усмешкой.

— Что за лошадь вам дали? — приблизившись, спросил он резко. — Старину Доббина из детской конюшни?

— Это… это Вишенка.

— А у вас, миссис Верлен? Почему вы не сказали мне, что хотите покататься верхом. Я бы позаботился, чтобы вам дали отличную лошадь.

— Боюсь, что для такой я не была бы достойной наездницей, мистер Стейси. Я очень мало ездила верхом.

— Это упущение, которое следует наверстать. Верховая езда дает возможность размяться и получить удовольствие.

— Это у вас такое мнение. Возможно, кому-то по душе другие занятия.

— Вы возвращаетесь домой? — спросил Нейпьер. — Тогда позвольте мне поехать с вами.

Дорога назад была менее приятной, чем начало прогулки. Эдит нервничала. Улетучилась вся ее уверенность. Нейпьера неспешная езда по дороге не удовлетворяла, и он взял через поля, а нам пришлось последовать за ним. Он пускал лошадь кентером6, и мы были вынуждены делать то же самое; когда он перешел на галоп, моя лошадь тоже пустилась галопом, и я боялась, что, если понадобиться, то не сумею ее остановить. Краем глаза я видела, что бледная, как полотно, Эдит вцепилась от страха в поводья, и во мне поднялась сильнейшая неприязнь к мужчине, который заставляет так страдать свою жену.

Когда мы оказались около дома с привидением, Нейпьер оглянулся на Эдит, чтобы посмотреть, как она реагирует на это. Я почувствовала, что страх охватил ее еще сильнее. Она старалась держаться поближе ко мне. Мной овладело негодование. Ведь Нейпьер прекрасно понимал, что творится с Эдит, и нарочно мучил ее. Могу себе представить, как во время прогулок он внезапно мог пуститься галопом, и Эдит вынуждена была делать то же самое… Ужасная мысль вдруг пришла мне в голову (может быть, под влиянием заброшенного дома с привидением, мимо которого мы проезжали). Что если и Нейпьер, как и муж той женщины в сером, хочет избавиться от Эдит? Что если он с какой-то злодейской целью берет ее на эти прогулки? Что если, будучи сам отличным наездником, он вдруг приведет ее туда, где очень рискованно ездить такой неуверенной наезднице, как Эдит. Он может там, внезапно пришпорив лошадь, поскакать галопом, и лошадь Эдит последует за ним… а она не сможет совладать с нею…

Что за безумная мысль! Но все же…

Моя лошадь вынесла меня вперед, и Нейпьер оказался рядом.

— Вы станете прекрасной наездницей, миссис Верлейн, — сказал он. — Но осмелюсь предположить, что вы прекрасно можете преуспеть в чем угодно.

— Польщена вашим столь высоким обо мне мнением.

Позади раздался голос Эдит:

— Пожалуйста! Подождите меня…

Вишенка, склонив голову над изгородью, щипала листву. Эдит натягивала поводья, но лошадь и не думала слушаться. Казалось, в нее вселилось какое-то злое озорство, и она вознамерилась досаждать Эдит с таким же упорством, как и ее муж.

Нейпьер с улыбкой смотрел на эту сцену. Бедняжка Эдит! Она была вся пунцовая от унижения. Я ненавидела мужчину, наслаждавшегося этим зрелищем.

Затем Нейпьер позвал:

— Вишенка! Давай вперед!

И лошадь покорно оторвалась от жевания изгороди и рысцой пошла на голос, будто говоря: «Видите, какая стала послушная».

— Не надо брать эту лошадь. Я же говорил вам, она хороша только для детей, — сказал Нейпьер. — Берите всегда Венеру.

Эдит была готова разрыдаться.

Как я ненавижу его, промелькнуло у меня в голове. Он садист. Ему доставляет удовольствие мучить свою жену.

Нейпьер, видимо, уловил мое состояние, так как сказал:

— Я и для вас найду подходящую лошадь. Увидите, Лапочка и с вами будет рада выкинуть какую-нибудь шуточку. Она слишком много общалась с детьми.

Утро потеряло всю свою прелесть. Я была рада, когда впереди наконец показались стены Лоувет Стейси.

Довольно странным образом моя ненависть к Нейпьеру отразилась на моем отношении к одежде, которой со времени смерти Пьетро я уделяла очень мало внимания. Я заметила, что меня стало занимать, какой меня видит этот мужчина. Женщина уже не юная, с определенным жизненным опытом. Высокая, стройная, с бледным, но здоровым цветом лица. Пьетро как-то сказал, что кожа у меня напоминает цветущую магнолию. Это сравнение так мне тогда понравилось, что я до сих пор его помню. У меня небольшой, слегка вздернутый нос и большие черные глаза, — несколько необычное сочетание. Густые прямые волосы. Не красавица, но с другой стороны, не лишена привлекательности. Нельзя сказать, чтобы я была недовольна своей внешностью. Правильно подобранные цвета и фасон могли произвести нужный эффект. Как однажды сказала мисс Элджин, одежда творит со мной чудеса.

Я вспомнила эти слова, когда натягивала на себя платье бледного розовато-лилового цвета, одного из тех, что мне больше всего идут. Накинув сверху пальто, я отправилась на прогулку. Мне надо было многое обдумать.

Во-первых, мое положение в этом доме. Я больше ни разу не играла для сэра Уилльяма, не намечалось и никаких музыкальных вечеров для гостей. Мой день не был загружен занятиями с ученицами. Может быть, скоро решат, что я не отрабатываю свой хлеб. Правда, миссис Линкрофт сказала, что у сэра Уилльяма есть какие-то планы, но после моего приезда он неважно себя чувствует, — когда ему станет лучше, уверила она меня, дел прибавится.

Я старалась не думать о Нейпьере. Этот человек, говорила я себе, не очень приятная тема для размышлений. Но я не могла отделаться от мыслей о нем и его отношениях с Эдит. Роума, конечно, тоже не выходила у меня из головы. Мне хотелось более основательно вести свое расследование, но я боялась вызвать подозрение. И так мой интерес к ее исчезновению проявлялся уж слишком рьяно. Мысли о Роуме привели меня к месту раскопок. Я бродила там, вспоминая ее, и она так ярко вставала в моей памяти, что мне чудилось, что она рядом со мной.

Вокруг не было ни души. Видимо, находки Роумы не были столь значительными, по сравнению с другими на этом побережье, и после первой вспышки интерес к ним угас.

Почему Роума ничего не дала мне знать? Я непрестанно задавала себе этот вопрос. Единственное, что могло ей помешать, это смерть.

Смерть! — прошептала я, и перед глазами промелькнула вереница милых сердцу картин из нашего детства. Любимая моя, прямодушная Роума, в ней не было ни капли зла, единственный ее недостаток состоял в том, что ее интересовала только археология, и она не понимала тех, кто был к ней равнодушен.

Я подошла к домику, где она жила тогда и где я останавливалась, когда приезжала к ней. В то время я не встречала никого из тех, кто теперь окружал меня в Лоувет Стейси. Надеюсь, никто и не видел меня. Если бы тогда кто-нибудь меня заметил и теперь узнал, то это бы, наверняка, уже обнаружилось.

Домик выглядел совсем заброшенным. Дверь оказалась не заперта. Тревожно скрипнули половицы. Я переступила порог и вошла.

Вот и знакомая комната. Стол, за которым я наблюдала, как реставрируют мозаику. На нем все еще лежали несколько кисточек, остроконечный скребок; в углу стояло ведро с лопаткой. У стены старая керосиновая печурка, на которой Роума готовила свою неприхотливую еду, и большой металлический бочонок для керосина. Многое говорило о том, что здесь жили археологи.

Вот из этого домика однажды ушла Роума и больше не вернулась.

Но куда, куда она могла пойти? Она никогда не ходила гулять просто так, без дела. У нее всегда была какая-то цель. Что же произошло в тот день, когда она, упаковав вещи, вышла из дома?

Ответ был где-то здесь, рядом. У меня почему-то возникла полная в этом уверенность.

Я решила подняться по винтовой лестнице, которая вела из этой комнаты на второй этаж. Ступеньки шли круто вверх и кончались у массивной двери. Она открывалась в глухую комнатку, из которой был вход в маленькую спальню с крошечным зарешеченным окном. Я вспомнила, как сумеречно здесь было даже в полдень. Когда я гостила у Роумы, то спала в этой комнате на походной кровати, а Роума в соседней.

Я толкнула массивную дверь и заглянула внутрь. Кроватей там не было. Видимо, Роума успела сложить их, приготовив к отъезду.

Меня пробрал озноб. От толстых каменных стен исходил холод. Я шептала про себя: «Роума, что случилось с тобой в тот день, Роума?»

Я стояла у маленького окошка, глядя вниз на раскопки. Роуму интересовала здесь только работа.

Она начинала говорить о ней уже с утра, поспешно умываясь подогретой на печурке водой. О чем она думала в тот свой последний день? Об отъезде? О каких-то новых планах?

Итак, она умылась, и что потом? Надела свое невзрачное пальто поверх простого платья, единственным неизменным украшением на ней были бусы из грубой керамики или необработанной бирюзы, и затем вышла из дома. Роума прошла через раскопки, вдыхая чистый свежий воздух, который всегда так любила и направилась… в никуда.

Закрыв глаза, я представила себе, как она идет через парк. Куда? Зачем?

Ответ мог быть только здесь, в этом домике.

Вдруг я услышала внизу какие-то звуки. Меня охватила дрожь. Я вспомнила слова Оллегры: «У вас когда-нибудь вставали волосы дыбом?» Внезапно я осознала, что нахожусь в заброшенном домике, в пустынном уголке парка, и в голове у меня промелькнуло: «Ты пришла сюда, чтобы выяснить, что произошло с Роумой. Возможно, ты узнаешь, если то же самое произойдет и с тобой».

Шаги в тишине. Скрип половиц. Кто-то еще находится сейчас в этом домике.

Я кинула взгляд на окно. Но я уже заранее знала, что оно слишком маленькое, через него не убежишь. Но почему вдруг у меня возникло это чувство опасности, ведь кто-то мог просто зайти посмотреть этот заброшенный дом.

Наверное, у меня слишком разыгралось воображение. И все же меня не отпускало ощущение, что Роума где-то рядом… предупреждает меня об опасности.

Я прижалась к стене, прислушиваясь к звукам, идущим снизу. Нет, мой страх — это лишь плод воспаленного воображения. Он возник только потому, что здесь в свой последний день находилась Роума. И теперь в этом домике мне мерещится ее присутствие. Дух Роумы витает здесь, ведь говорят же, что людям являются привидения именно тех, кто внезапно был вырван из жизни. Да, дух Роумы предупреждает меня сейчас: «Будь осторожна!»

И тут я услышала скрип. Скрип лестничной ступеньки. Кто-то поднимался наверх в спальню. Кто бы это ни был, надо мужественно его встретить. Я засунула дрожащие руки в карманы пальто, вышла из спальни, миновала глухую комнатку… И только хотела открыть дверь, как она тихо распахнулась, и за ней оказался Нейпьер. Мне почудилось, что он навис надо мной, как скала, таким большим казался он в этой маленькой комнате; сердце у меня учащенно забилось. Нейпьер улыбнулся, прекрасно понимая, что творится со мной.

— Я видел, как вы вошли в домик, — сказал он. — Меня заинтересовало, что могло привлечь вас сюда.

Так как я ничего не ответила, он продолжал:

— Вы удивлены моим появлением?

— Да, — я пыталась овладеть собой, сердито спрашивая себя, почему у меня такое глупое ощущение страха, и еще глупее то, что я выдаю его. Этот мужчина настоящий хулиган, — подумала я, наибольшее удовольствие для него — пугать людей. Поэтому он неслышно вошел в дом, а затем тихо прокрался по лестнице наверх.

— Неужели вы думаете, что вас одну могут интересовать Сокровища Прошлого. — Он произнес последние два слова так, что они прозвучали с большой буквы. Он словно знал, что тут обитает дух Роумы, и ему хотелось подразнить его.

— Нет, я далека от такой мысли. Я знаю, что многих интересует прошлое, — ответила я ему как можно спокойнее.

— Но только не семейство Стейси. Вы, наверное, слышали, что сначала отец был против того, чтобы здесь велись раскопки.

— Но потом он все-таки согласился.

— Уговоры оказались слишком напористыми. И поэтому… во имя культурных ценностей…

— Да, — перебила я его, — к счастью его смогли уговорить.

В глазах Нейпьера вспыхнули смешинки.

— Победа знания над невежеством, — произнес он.

— Совершенно верно.

Я двинулась к двери. Нейпьер не загораживал мне дорогу, поэтому и не подумал посторониться. Но проход был столь узок, что у двери я оказалась прижатой к нему. Я остановилась в нерешительности. Мне не хотелось, чтобы он понял, насколько мне неприятно его присутствие.

— Что же все-таки привело вас в этот дом? — спросил он. — Любопытство, наверное. Я уже успел заметить, что вы очень… любознательны, миссис Верлейн.

— Не больше, чем большинство людей.

— Но я всегда считал, — продолжил Нейпьер, — что проявлять любопытство дурно. Хотя, с другой стороны, это почти добродетель. Разве не добродетельно интересоваться себе подобными?

— Излишняя добродетельность обычно оборачивается своей противоположностью.

— Вы совершенно правы. А вы знаете, что один археолог жил здесь?

— Неужели?

— Та исчезнувшая женщина.

— Что же с ней случилось?

— Говорят, что какое-то божество разъярилось и утащило ее в бездну. Но я так не думаю. А вы?

Он приблизился ко мне и, пристально глядя мне в глаза, произнес:

— Вы напоминаете мне эту женщину.

У меня мелькнуло: «Он знает. Ему известно, почему я приехала сюда. Ведь не так уж трудно было бы узнать, что я, жена Пьетро Верлейна, — сестра известного археолога Роумы Брэнден. Об этом могли писать в газетах. Возможно, он догадался, что я здесь, чтобы раскрыть загадку исчезновения Роумы. Возможно… Какие жуткие мысли приходят в голову, когда оказываешься в заброшенном домике, да еще рядом с человеком, который… убил своего брата…

— Я напоминаю вам эту женщину? — переспросила я ослабевшим голосом.

— Внешне вы на нее не похожи. Она не была красива.

Я покраснела.

— Но я совершенно не имел в виду… — Нейпьер жестом дал понять, что мое смущение необоснованно, я слишком поспешила, решив, что меня он считает красивой. Как он любит унижать людей!

— Мисс Брэнден держалась так, словно принадлежала к числу особо посвященных. И всегда была полностью уверена в своей правоте.

— Во мне это тоже проявляется?

— Я не говорил этого, миссис Верлейн. Я просто сказал, что вы напоминаете мне эту несчастную женщину.

— Вы ее хорошо знали?

— Для того чтобы почувствовать эту ее особенность, не требовалось близкое знакомство.

И я опять довольно безрассудно повторила свой постоянный вопрос:

— Как вы думаете, что же с ней все-таки произошло?

— Вас интересует мое собственное предположение?

— Да, если, конечно, вам не известны какие-то факты.

— Но почему вы решили, что мне может быть что-то известно?

— Вы были с ней знакомы, много беседовали. Возможно, она вам что-то рассказывала…

— Ничего, что могло бы помочь в поисках.

— А как вы считаете, что она была за человек?

— Почему» была «? Не стоит говорить о ней в прошлом. Разве есть основания для полной уверенности, что она мертва? Я склонен думать, что ее увлекла какая-то новая идея. Хотя все выглядит весьма загадочно. И, возможно, это так и останется загадкой. Но не является ли эта загадка предупреждением, что не стоит тревожить прошлое?

— Любой археолог, я уверена, не воспримет это предупреждение всерьез.

— Судя по вашему тону, вы относитесь с одобрением к такому роду занятий. Значит, на ваш взгляд, нет ничего дурного в том, что люди ворошат прошлое?

И он посмотрел на меня с той медленной, раздражающей улыбкой, которую я уже успела возненавидеть.

— Ну, а у вас, видно, другое мнение, — с излишней горячностью произнесла я.

— Я этого не говорил. В общем-то я имел в виду совсем не археологов. Вы кажетесь просто одержимой судьбой этой женщины. Я спросил вас, действительно ли вы считаете достойным занятием ворошить прошлое. У всех нас есть прошлое. И получается, что копаться в нем не является исключительным правом тех, кого занимает пыль времен.

— Личное прошлое каждого касается только его одного. И я считаю, что лишь историческое прошлое подлежит раскрытию.

— Прекрасно. Однако для тех, кто создал историческое прошлое, оно тоже было их личным. Но у меня хватило дерзости (что нередко со мной случается) предположить, что вы, как и я, предпочли бы вычеркнуть из памяти то, что было. Ах, ах, вы находите, что я веду себя неделикатно. Мне не следовало бы затрагивать эту тему, верно? О таких вещах воспитанные люди не говорят. Нужно было бы сказать:» Какой прекрасный день, миссис Верлейн. Ветер не такой холодный, как вчера «. Затем мы бы обсудили погоду на прошлой неделе или что-нибудь еще столь же занимательное. Но тогда можно было бы вообще не разговаривать. Вам, видимо, не нравится, когда говорят откровенно.

— Вы делаете слишком поспешные выводы. Что касается откровенности, то, насколько я заметила, обычно ею гордятся те, кто высказывается откровенно о других, но когда таким же образом говорят о них самих, то они это называют грубостью.

Нейпьер рассмеялся, глаза его хитро заискрились.

— Я докажу вам, что ко мне это не относится. О себе я буду говорить со всей прямотой. Что вы обо мне уже слышали, миссис Верлейн? Не говорите, я и так знаю. Да, я убил своего брата.

— Мне говорили, что это был несчастный случай.

— Принято так говорить ради всеобщего спокойствия.

— Но я говорю не ради этого. Я откровенно передаю то, что слышала. Такие случаи бывали, я это знаю.

Он только пожал плечами.

— И хотя такие происшествия вызывают глубокое сожаление, — продолжила я, — о них лучше забыть.

— Все же это был не обычный несчастный случай. Смерть наследника — красивого, обаятельного, всеми любимого. И застрелен он был своим братом, к которому в результате переходит право наследования и который не красив, не обаятелен и далеко не любим.

— Он мог бы стать таким, если бы захотел…

Нейпьер расхохотался, и я почувствовала горечь в его смехе. Он был жесток, озлоблен, он мстил миру, который так сурово с ним обошелся. И мне действительно стало жаль этого человека.

Я сказала, может быть, даже с нежностью:

— Никого не следует винить в том, что произошло случайно.

Нейпьер приблизился ко мне, его глаза, такие сверкающие, странно голубые на смуглом лице, глядели прямо в мои.

— Но как вы можете быть так уверены, что это произошло случайно? Как в это могут поверить другие?

— Но ведь так оно и было! — воскликнула я.

— Подобная уверенность, да еще столь эмоционально выраженная разумной женщиной, очень лестна.

Я отогнула верх своего пальто и взглянула на часы, приколотые к платью.

— Уже почти половина четвертого. Мне пора идти, — сообщила я и двинулась к двери. Но Нейпьер не тронулся с места, затрудняя мне проход.

— Вы столько теперь знаете о нашей семье, — сказал он. — А я о вас почти ничего не знаю.

— Не могу поверить, что вас это может заинтересовать. Что же касается того, что я узнала о вас, то это почти ограничивается тем, что вы мне сами только что рассказали. Я здесь в качестве учителя музыки, а не семейного хроникера или биографа.

— А как было бы интересно, если бы вы служили здесь именно в качестве последнего. Может быть, мне следует предложить отцу именно так вас использовать. Какую замечательную хронику вы бы смогли написать. Представьте — убийство наследника… Да! Еще и исчезновение нашей исследовательницы прошлого, археолога. Это же все произошло здесь, в Лоувет Стейси.

— Я занимаюсь другим делом. Я музыкант.

— Однако вы проявляете такой живой интерес ко всему, что касается нашего дома. И вы просто заворожены судьбой этой несчастной женщины и, кажется, только потому, что она исчезла именно здесь.

— Нет, это не так.

— Не так? Вас бы в той же мере интересовало ее исчезновение, случись это где-нибудь в другом месте?

— Тайны всегда притягивают к себе.

— Да, они кажутся куда интереснее, чем какое-нибудь откровенное убийство выстрелом наповал. Тем более, что мотив ни у кого не вызывает сомнения.

— У несчастных случаев не бывает мотивов. Они просто… происходят и все.

— Весьма любезно с вашей стороны, что вы пытаетесь убедить себя в том. Но возможно, когда вы выслушаете все то, что вам кое-какие личности непременно расскажут, вы измените свое мнение.

Поведение Нейпьера озадачило меня. Я не понимала, почему для него важно мое мнение. Желание поскорее выбраться отсюда совершенно исчезло. Теперь мне хотелось остаться и поговорить с ним. Странным образом он напомнил мне Пьетро, которого могли довести до исступления критические замечания, совершенно, как он уверял, не имеющие для него никакого значения.

От воспоминаний о Пьетро мое напряжение несколько спало и, видимо, почувствовав это, Нейпьер заговорил снова:

— Меня здесь не было очень долго, миссис Верлейн. Я жил в поместье моего двоюродного брата в глубинке Австралии. Поэтому простите, если мне не хватает английской обходительности. Мне хотелось бы изложить вам свою версию… этого несчастного случая, если разрешите.

Я кивнула.

— Представьте себе двух мальчиков… хотя нет, все-таки не мальчиков, а юношей. Боументу было почти девятнадцать, а мне семнадцать. Все, что делал я, вызывало неодобрение. Это и понятно. Он был как бы белой овцой, а я — черной. Черным очень обидно, что их чернят, и чем больше их чернят, тем чернее они становятся. И так происходит до тех пор, пока дело не дойдет до убийства брата.

Если бы я в этот момент почувствовала в нем хоть какой-то проблеск сожаления, мне бы стало легче, но он говорил так спокойно, так хладнокровно, что у меня мелькнула мысль:» И все-таки это мог быть не несчастный случай «.

— Но все это произошло так давно, — упавшим голосом произнесла я.

— Есть события, которые не забываются. У вас умер муж. Он был знаменит. Даже я, филистер, как вы столь любезно успели отметить, воспитанный не для салонных бесед, и то слышал о вашем муже. И вы рядом с ним, тоже талантливы…

Его взгляд внимательно скользнул по моему лицу, и затем он сказал чуть ли не с насмешкой:

— Ваша семейная жизнь, должно быть, была сплошной идиллией.

Когда он говорил, у меня перед глазами возникло гневное лицо Пьетро, ведь сейчас к его гениальности проявили хоть и легкое, но все-таки — пренебрежение, и я уже слышала знакомые язвительные замечания, которые он отпускал в таких случаях. И у меня промелькнула мысль:» Нейпьер знает, какая на самом деле была у меня семейная жизнь, и ему хочется отравить мои воспоминания о том хорошем, что все-таки в ней было. Как же он жесток. Ему нравится разрушать. И ему приятно мучить Эдит. Он бы и мне причинял боль, если бы имел возможность. Но я пока неуязвима. Моя семейная жизнь — только тут его удары могут достичь цели «.

— Мне не стоило, видимо, затрагивать эту тему, — заметил Нейпьер. Казалось, он сумел проникнуть в мое прошлое и понять, что оно для меня мучительно. — Я ведь напомнил вам о том, что вы предпочли бы забыть.

Ровный тон его голоса ранил еще больше, чем колкости, потому что я понимала, каким унизительным снисхождением к моей боли он вызван.

— Мне уже действительно пора идти, — сказала я. — Надо еще подготовиться к урокам.

— Разрешите проводить вас, — предложил он.

— О, совершенно излишне.

— Но я тоже иду домой. Хотя, конечно, если вы против…

— У меня нет оснований быть против.

— Спасибо, миссис Верлейн, — он сделал легкий ироничный поклон. — Выражаю вам свою сердечную признательность.

Нелепое ощущение опасности не покидало меня.» Вы напоминаете мисс Брэнден «, — сказал он мне. Что кроется за этими словами?

Когда мы проходили мимо раскопок, Нейпьер совершенно неожиданно сказал:

— Никто из ее родных до сих пор не дал о себе знать. Правда, я слышал: ее родители погибли во время экспедиции.

— О ком вы?

— О загадочно исчезнувшей женщине. Вас бы удивило, если бы в один прекрасный день она вдруг появилась, и оказалось бы, что все произошло… Ну, скажем, из-за ее рассеянности. Кстати, ее исчезновение привлекло сюда множество людей, этого бы не сделали никакие археологические находки.

— Не думаю, что тут кроется намерение произвести сенсацию. Уверена, у нее не было подобных планов.

— Почему вы так уверены?

— Я… полагаю, она не из тех людей, которые способны на такое.

— У вас доброе сердце, и вы видите в людях только хорошее.

Он начал рассказывать мне о сделанных здесь археологических находках, и у меня создалось впечатление, что он очень хорошо о них осведомлен. В особенности он отметил мозаичный пол. Краски мозаики сохранились такими яркими, что вряд ли, по его мнению, есть нечто подобное где-нибудь еще в Британии. И тут я необдуманно сказала:

— Этому помогло покрытие из льняного масла и открытый солнечный цвет. — Я бессознательно повторила слова Роумы. — Хотя, конечно, цвета были бы еще ярче, если бы находились под лучами тропического солнца.

— Какие у вас познания! — удивился Нейпьер. Вот еще одна моя оплошность. Этот человек странным образом лишает меня самоконтроля. Он улыбнулся, и я увидела блеск его ослепительно белых зубов, поражавших не меньше, чем ярко-голубые глаза на его смуглом лице. — А вы, случайно, не скрытый археолог?

Я рассмеялась… довольно натянуто.

— Может, вы приехали сюда с какой-то тайной миссией? — продолжал допытываться он. — Не собираетесь ли вы тайком выбираться по ночам и производить раскопки в фундаменте нашего дома?

У меня опять мелькнула мысль:» Вероятно, он все знает. Если это действительно так, что он предпримет? Он убил своего брата. А Роума? Какое отношение он может иметь к исчезновению Роумы?

Я постаралась сказать как можно спокойнее:

— Если бы вы хоть чуть-чуть разбирались в археологии, вы бы сразу поняли, что я почти ничего в ней не смыслю. А то, что льняное масло и солнце обладают свойством сохранять цвет, — это общеизвестно.

— Не могу согласиться. Лично я этого не знал. Но, возможно, мои познания слишком ничтожны по сравнению с другими.

Перед нами уже возвышались мощные стены дома, выглядевшие необыкновенно величественно на фоне голубого неба.

— В одном моя семья похожа на древних римлян, — сказал Нейпьер. — Мы тоже умели выбирать место для строительства дома.

— Да, дом великолепен, — согласилась я.

— Я рад, что наше обиталище вызывает у вас одобрение.

— Вы, должно быть, гордитесь тем, что принадлежите к такому дому.

— Я бы предпочел говорить, что дом принадлежит нам. Вы, наверное, представляете себе, какие необыкновенные истории могли бы поведать эти стены. Вы романтик, миссис Верлейн.

Опять Пьетро. Его слова! «Ты — романтик при всей своей кажущейся приземленности…» Неужели это проявляется так сильно, несмотря на то, что после смерти Пьетро я прилагаю столько усилий, чтобы избавиться от этого своего свойства.

— Но на самом-то деле это даже благо, — продолжал Нейпьер, — что камни молчат. Они бы могли такое поведать, что повергло бы вас в смятение. Но вы ведь верите во все лучшее в людях, миссис Верлейн?

— Я стараюсь, но до тех пор, пока со всей очевидностью в них не проявляется худшее.

— Философ и музыкант в одном лице! Какое милое сочетание!

— Это насмешка?

— Иногда бывает очень приятно посмеяться. Но я даже и не надеюсь, что ваше благожелательное отношение к людям распространяется и на меня. Когда знак зверя обнаруживается с такой очевидностью, даже самым добросердечным философам ничего не остается, как принять это как факт.

— Знак зверя?

— Ну, да! Ведь я был клеймен им. Когда убил брата. — Нейпьер приложил ладонь ко лбу. — Он здесь, понимаете. И никто не сомневается, что он на мне. И вы тоже не станете сомневаться, миссис Верлейн, стоит вам только пристальнее взглянуть. Но даже если вы его и не увидите, множество людей вам на него укажут.

— Не надо так говорить, — остановила я его. — В ваших словах слишком много горечи.

— Неужели? — он широко раскрыл глаза и рассмеялся. — Нет, в них — реальная оценка. Вы еще это поймете. Если хоть раз человека заклеймят знаком зверя — только чудо может снять этот знак.

Вдали морская гладь сверкала в лучах полуденного солнца. С высоты холма, где располагался дом, был виден городок, его улицы, казалось, уходили прямо в море.

Никто из нас двоих не сказал больше ни слова. Мы расстались во внутреннем дворике, и я поднялась к себе в комнату, растревоженная этой встречей.

Ближе к вечеру, когда у меня выдался свободный час, я вышла в парк. Теперь я уже хорошо его знала. Мне очень нравились и его лужайки, и цветники, но любимым местом оставался окруженный стеной маленький садик, на который я случайно набрела в первый день. Одна сторона стены была покрыта диким виноградом с зелеными плотными листьями, и я представляла себе, как вспыхнут они пурпуром под лучами осеннего солнца. В этом укромном саду царило спокойствие и умиротворенность. Здесь я могла прийти в себя после встречи с Нейпьером в домике Роумы.

Несколько минут я просидела на скамейке у пруда, глядя на белоснежные лилии, как вдруг почувствовала, что я не одна.

У зеленой изгороди в дальнем конце садика стояла мисс Стейси. Она держала себя так тихо, что я не сразу ее заметила. На ней было зеленое платье, которое казалось частью тех кустов, у который она замерла. Мне стало не по себе, когда я представила, что она, вероятно, наблюдала за мной те несколько минут, что я провела на скамейке.

— Добрый день, миссис Верлейн, — воскликнула она весело. — Это ваше любимое место. Я знаю.

Она устремилась ко мне, кокетливо грозя мне пальчиком. В волосах у нее я заметила зеленые бантики — под цвет платья.

Она, должно быть, уловила мой взгляд, дотронулась до них.

— Всегда, заказывая себе новое платье, я обязательно делаю бантики из того же материала. У меня для каждого платья свои бантики.

На ее лице появилось довольное выражение, и, казалось, она ждала, что я выкажу одобрение ее сообразительности. Манерой держать себя и голосом эта женщина походила на девочку. Когда же она приблизилась, меня вновь повергло в смятение неестественное сочетание ее ребячливости и старческих пятен на коже и глубоких морщин вокруг глаз.

— Знаете, а вы очень изменились со дня своего приезда, — сообщила она.

— Неужели это возможно за такое короткое время?

Мисс Стейси села рядом со мной.

— Здесь так тихо. Прелестный маленький сад, вы не находите? О, нет смысла спрашивать. Вы бы не приходили сюда, если бы думали иначе. Здесь чувствуешь себя защищенным от других людей. Но это не так.

— В каком-то смысле это так. Сюда почти никто не заходит.

— Со временем вы поймете, что я права. Вы мне кажетесь очень умной. И знаете об очень многих вещах помимо музыки.

— Спасибо.

— И… я рада, что вы приехали сюда. Я уже твердо решила написать ваш портрет.

— Это очень любезно.

— Но это может оказаться и не столь уж любезным, — рассмеялась мисс Стейси. — Некоторые художники отнюдь не любезны, потому что они пишут то, что видят, и может случиться, что они увидят не то, что хотелось бы их моделям.

— Но мне было бы интересно узнать, что вы обо мне думаете.

Она, кивнув, добавила:

— Но надо еще немного подождать.

— Конечно. Мы ведь виделись всего один раз.

Мисс Стейси рассмеялась.

— Но я-то видела вас много раз, миссис Верлейн. Вы меня очень интересуете.

— Приятно слышать.

— Но это опять же может оказаться не столь приятным. Все зависит…

Она прижала руку к губам, словно молоденькая девушка, которая что-то скрывает. Вот еще одна из семейства Стейси, кто вызывает во мне постоянную тревогу.

— Я видела вас сегодня, как вы шли домой… — сказала мисс Стейси, закивав, как китайский болванчик. — С Нейпьером.

Хорошо, что я не покраснела и не выдала своего смущения.

— Мы случайно встретились… на раскопках, — поспешно объяснила я, и тут же поняла, какую глупость сделала, ведь мое объяснение можно было принять за попытку оправдаться.

Мисс Стейси опять качнула несколько раз головой, что, вероятно, должно было означать, что она — мудра и все прекрасно понимает.

— Вы интересуетесь римскими развалинами, миссис Верлейн?

— Когда здесь нашли римское поселение, это у многих вызвало большой интерес.

Мисс Стейси внимательно оглядела меня, проказливо смеющиеся глаза засверкали в складках старческих век.

— Но некоторые все же проявляют больше интереса, чем другие. Вы согласны?

— Вполне.

Мисс Стейси встала и, прижав руки к груди, торжественно провозгласила:

— Я тоже могу показать вам интересные развалины, и совсем близко отсюда. Не хотели бы взглянуть?

— Развалины? — удивилась я. Она поджала губы и кивнула.

— Да. Пойдемте! — Она протянула руку, и мне ничего не оставалось, как взять ее, как только посчитала удобным.

— У нас здесь еще есть развалины. Вы их тоже должны увидеть, раз вы всем здесь так живо интересуетесь.

Она быстро подскочила к кованой железной калитке в стене и, открыв ее, замерла с таинственным видом, будто маленькая фея из старинной сказки. Мне передалось ее волнение, и с бьющимся сердцем я приблизилась к калитке. Почему в этом доме все ведут себя так странно?

— Развалины, — шептала мисс Стейси, словно бы для себя самой. — Да, это, конечно, развалины. Хотя и не римские. Однако почему у Стейси не могут быть свои развалины, как у римлян? — У нее вырвался тонкий смешок.

Я прошла через калитку. Мисс Стейси закрыла ее и пошла немного впереди по обсаженной кустарником аллее, время от времени оборачиваясь и глядя на меня со своей детской проказливой улыбкой.

Она провела меня в ту часть парка, где я еще не бывала. Мы вышли по тропинке к небольшому ельнику. Густые хвойные лапы, как мантии, окутывали деревца с верхушки до земли.

Тропинка петляла дальше среди елей. Следуя за мисс Стейси, я вдруг подумала: а не тронулась ли слегка умом эта женщина.

Наконец я увидела то, для чего мисс Стейси привела меня сюда, — нечто похожее на белую цилиндрическую башню. Мисс Стейси подбежала к ней.

— Вот эти развалины, миссис Верлейн! Смотрите! — позвала она.

Подойдя ближе, я увидела, что это не башня, а остов какого-то строения, кладка внутри почернела от копоти. Строение было небольших, крыша почти разрушена, и через нее проглядывало небо.

— Что это? — спросила я.

— Остатки постройки, — ответила мисс Стейси. — Сгоревшей постройки.

— Здесь был пожар?

— Да. Не так давно, — и многозначительно добавила:

— Это случилось после приезда Нейпьера.

— Но что здесь было до пожара?

— Это была маленькая часовня… красивая маленькая часовня, построенная в честь Боумента. После того, как Нейпьер убил брата, отец построил эту часовню, куда он мог приходить… куда все мы могли приходить… чтобы в молчании, вдали от всех думать о Боументе. Часовня простояла здесь много лет и вот…

— …Она сгорела, — договорила я.

Мисс Стейси приблизилась ко мне и прошептала:

— Да, после приезда Нейпьера.

— Как это произошло?

Глаза маленькой женщины засверкали.

— Злая проделка… Нет… не проделка. Преступление.

— Вы хотите сказать, что кто-то сделал это нарочно? Но зачем? Какой в этом смысл?

— Из ненависти к Бо. Потому что Бо был хорошим и красивым. Вот почему.

— Вы полагаете… — я не решилась продолжить, но мисс Стейси сказала:

— Вы должны договаривать, миссис Верлейн. Так что же я полагаю?

— … что кто-то совершил поджог. Но я не понимаю, почему кому-то понадобилось это сделать.

— Вы еще многого не понимаете, миссис Верлейн. Мне бы хотелось предупредить вас.

И опять она сделала этот нелепый многозначительный кивок.

— Нейпьер сжег эту часовню, когда вернулся домой, потому что мы любили приходить сюда и вспоминать Боумента. Он не мог этого вынести. Поэтому и уничтожил эту часовню. Как он до этого уничтожил Боумента.

— Но почему вы так в этом уверены? — спросила я почти сердито.

— Я хорошо помню, как это случилось. Однажды вечером… было почти темно. Я сидела в своей комнате и почувствовала запах дыма. Я первая поняла, что случился пожар. Выйдя из дома, я сначала не могла понять, откуда идет этот запах. Затем я увидела… побежала… а когда оказалась здесь, на месте прекрасной часовни остались одни развалины. Еще летели искры. Это было ужасное зрелище. Я позвала на помощь, но было уже поздно. Теперь, кроме этого обгоревшего остова, ничего нет.

— До пожара здесь, вероятно, было очень хорошо.

— Хорошо?! Здесь было просто чудесно. Такое ощущение умиротворенности и покоя. Мой прекрасный Бо обитал здесь. Да! Вот почему Нейпьер не мог этого вынести. Вот почему он сжег эту часовню.

— Но ведь нет никаких доказательств, что это сделал… — начала я, но тут же остановилась и поспешно сказала:

— Простите, у меня много работы. Мне пора…

Мисс Стейси расхохоталась.

— Похоже, вам хотелось бы защитить Нейпьера. Вы явно берете его сторону.

— Не в моих правилах брать чью-либо сторону, мисс Стейси, — ответила я холодно.

Она снова рассмеялась и едко заметила:

— Но мы часто делаем то, что не в наших правилах, разве не так? Вы вдова. В каком-то смысле и я тоже. — Внезапно на нее лице появилось совсем старческое, скорбное выражение. — Я знаю. Ведь он… да, некоторые люди могут привлекать к себе своими пороками.

— Я перестаю вас понимать, мисс Стейси, — заметила я резко. — Полагаю, мне пора заняться своими делами. Благодарю за то, что вы показали мне эти… развалины.

Я повернулась и стремительно пошла прочь. Этот разговор с мисс Стейси был не просто неприятен, он поверг меня в душевное смятение.

Два дня спустя случилось событие, которое расстроило меня еще сильнее. Я шла тогда в классную комнату, чтобы посмотреть, нет ли там Эдит, и в тот момент, когда я хотела открыть дверь, я вдруг услышала голос Эдит, в нем чувствовалось отчаяние и гнев. Я замерла, и тут услышала, как она воскликнула:

— И если я это не сделаю, ты расскажешь… О, как ты можешь!

Меня потрясли не сами слова, не их скрытый смысл, а то, с какой мукой и болью они были произнесены.

Я не знала, что делать. Мне не хотелось оказаться в роли соглядатая. В этом доме я новый человек, и, возможно, не совсем правильно оцениваю ситуацию, излишне ее драматизируя. Я воспринимала своих учениц, всех без исключения, как почти еще детей.

Как оказалось впоследствии, я упустила очень важный момент. Стоило мне тогда проявить решительность и войти в комнату, может быть, все обернулось бы иначе. Но я тихо отошла от двери, не осмелившись ее открыть.

Эдит спорила с кем-то в классной комнате, с кем-то, кто угрожал ей. Единственным извинением тому, что я не вмешалась, было то, что я считала их ссоры детскими и не столь уж серьезными.

Спустя полтора часа у меня был урок с Эдит. Она играла так плохо, что могли бы возникнуть сомнения в ее способностях, если бы я не догадывалась о ее состоянии.