"Дьявольская сила" - читать интересную книгу автора (Файндер Джозеф)

8

В ту ночь, последнюю нормальную ночь в моей жизни, мне приснился сон.

Снился мне Париж, будто я там находился наяву (этот сон снился мне уже, наверное, тысячу раз).

Я как будто зашел в магазин готовой одежды на улице Фобур, обыкновенный магазин мужской одежды со многими крошечными светлыми примерочными вроде кроличьих клеток, и заблудился, переходя из клетушки в клетушку в поисках обусловленного места встречи с тайным агентом, пока наконец не попал в комнату для переодевания. Это и была та самая явка для встречи с агентом. Там на вешалке висел французский джемпер с пуговицами темно-синего цвета, который я и купил согласно полученным указаниям, найдя, как предполагалось, в кармане джемпера обрывок листка с зашифрованным сообщением.

Я долго провозился, расшифровывая и запоминая указания, и запаздывал ко времени, когда должен был позвонить, поэтому в бешенстве заметался по лабиринту клетушек в этом мерзком магазине, разыскивая телефон и найдя его, наконец, в подвале. Это был нескладный старинный французский аппарат желтовато-коричневого цвета, по необъяснимой причине почему-то не работавший. Я упорно набирал и набирал номер, и вот – слава тебе Господи! – наконец он заработал!

На том конце подняли трубку – оказалось, Лаура, моя жена.

Она просто рыдала, умоляя меня вернуться скорее домой, на улицу Жакоб. Случилось что-то ужасное. Меня охватил страх, я пустился бегом и через несколько секунд (это ведь было во сне, в конце концов) прибежал на свою улицу, оказавшись перед входом в наш дом и заранее зная, что там увижу. Тут начиналась самая жуткая сцена сна: думая о том, что мне не следует входить в дом – тогда, дескать, этого не произойдет, – под влиянием какого-то ужасного гипнотического воздействия я все-таки вошел туда. Я поплыл по воздуху, ощущая, как подкатывается тошнота.

Навстречу мне из дома вышел какой-то человек в толстой шерстяной охотничьей одежде, обутый в кроссовки «Найк». Американец, решил я, лет тридцати от роду. Хотя я видел его мельком, в основном со спины, все же заметил густые вьющиеся черные волосы и – эта деталь каждый раз отчетливо прокручивалась у меня в памяти – длинный розовый уродливый шрам вдоль его челюсти, от уха до подбородка. На шрам было жутко смотреть, но я его четко помню по сей день. Человек сильно прихрамывал, будто ходьба причиняла ему сильную боль.

Я не остановил этого человека – с чего бы я стал его останавливать? – а вместо этого, пока он шел восвояси, вошел в дом, где сильно пахло свежей кровью, запах становился все гуще, пока я поднимался по лестнице в свою квартиру, и, наконец, эта вонь стала просто невыносимой. Тут меня снова начало тошнить, а потом я оказался на лестничной клетке и увидел в луже крови два неуклюже лежащих трупа, а среди них – быть того не может, подумал я, – оказалась и Лаура.

Здесь я, как правило, просыпался.

Но наяву все произошло иначе. Мой сон, всегда один и тот же, был искаженным преломлением действительности.

Работая в Париже в качестве оперативного сотрудника ЦРУ, я отвечал за связи с некоторыми ценными, строго законспирированными агентами и руководил деятельностью одной небольшой группы. Там, в Париже, я достиг кое-каких успехов: так, мне удалось разоблачить советских военных разведчиков, проникших на один завод по производству турбин, расположенный в окрестностях Парижа. Для прикрытия я представлялся архитектором одной из американских компаний. Мои апартаменты на улице Жакоб были тесноватыми, но зато солнечными и находились в шестом округе, самом лучшем пригороде Парижа, как я считал. Мне чертовски повезло: большинство моих коллег по разведке жили в сером и грязном восьмом округе. Мы с Лаурой лишь недавно поженились, она ничуть не роптала насчет того, что мы живем не в самом Париже: она была художницей, естественно поэтому, что в мире насчитывалось всего несколько городов, где она хотела бы пожить, а Париж, само собой, стоял на первом месте. Она была миниатюрной, неотразимо привлекательной блондинкой с длинными светлыми волосами, которые укладывала в пучок.

Мы часто и подолгу обсуждали, иметь ли нам детей, и обоим хотелось иметь их. Но я так и не узнал, что она была беременна – этот факт потом потряс меня более всего. Она все не находила подходящего момента рассказать мне об этом. Я всегда считал, что она намеревалась сказать мне о беременности как-то по-особенному, по-своему, после того, как сама свыкнется с этим состоянием. Я знал только то, что она чувствовала тошноту несколько дней – наверное, подцепила какую-то инфекцию, еще подумал я тогда.

Примерно в это же время со мной установил контакт один из младших офицеров КГБ, служивший референтом в советской резидентуре в Париже, который решил работать на нас из корысти. Он сказал, что располагает кое-какой информацией, добытой в московских архивах, и готов передать ее нам. В обмен на это он просил убежище, деньги, охрану и работу.

Я поступил так, как требовалось согласно инструкции, и план первой встречи разработал с шефом нашего отделения в Париже Джеймсом Тоби Томпсоном. Наши оперативные работники всегда недоверчиво относились к так называемым «явкам вслепую», которые означали встречу с незнакомым агентом в месте по его выбору. В этом случае всегда велик риск угодить в ловушку.

Но этот агент, назвавшийся Виктором, согласился встретиться на наших условиях, что подкупало и казалось заманчивым. Я организовал встречу, хоть и рискованную, но все же очень нужную. Мы договорились, что три коротких звонка по моему домашнему телефону в шестом округе будут означать готовность встретиться в определенном месте и в установленное время. После этого произошла «случайная» встреча в одном богатом магазине мужской одежды на улице Фобур, но, в отличие от приснившейся, все прошло без сучка без задоринки. В комнате для переодевания висел на вешалке темно-синий шерстяной джемпер, оставленный, как и было обговорено, якобы беззаботным покупателем, передумавшим его покупать. В левый карман джемпера я положил обрывок конверта с адресом, где и когда произойдет следующая встреча.

Назавтра мы встретились на одной из безопасных явок ЦРУ – в какой-то грязной, замусоренной квартире. Я по опыту знал, что большая часть случайных перебежчиков, как правило, оказываются бесполезными, но и ими нельзя пренебрегать: многие из крупных шпионов в истории разведки переходили в другой лагерь именно так.

У Виктора были светлые волосы – он явно надел парик, ибо, судя по смуглому цвету лица, у него должны были быть черные волосы. Пониже челюсти, на горле, виднелся длинный ярко-красный шрам. Он показался мне еще тем «фруктом», по крайней мере, с моей точки зрения. Во время встречи он обещал в следующий раз, если договоримся о сделке, принести очень важный секретный документ, который потрясет мир. Этот документ, пояснил он, выкраден из архивов КГБ. Он назвал даже его кодовое наименование: «Сорока».

Как сказал мне шеф и близкий друг Тоби Томпсон на следующем инструктаже, эта маленькая деталь заинтриговала его. По-видимому, за всем этим крылось что-то существенное.

Итак, я договорился о второй встрече. С тех пор я прокручивал в уме все обстоятельства дела тысячи раз. Виктор неспроста обратился ко мне – он, по всей видимости, знал, кто я, несмотря на мою «крышу». Все удобно расположенные безопасные явки оказались занятыми под инструктажи, встречи и прочее. Поэтому с разрешения и даже одобрения Тоби Томпсона я организовал вторую встречу с Виктором, на которой собирался присутствовать и Джеймс, у себя на квартире на улице Жакоб.

Лаура, хотя ее и мучили время от времени приступы тошноты, уехала из города, во всяком случае, дома ее не было. Накануне вечером она отправилась повидаться с друзьями, проживавшими в Гиверни, и посмотреть на сад Моне. Она собиралась отсутствовать целых два дня, поэтому квартира была целиком в нашем распоряжении.

Рисковать мне тогда не следовало, но об этом легко говорить сейчас.

Встреча должна была проходить в середине дня, однако я задержался, присутствуя на групповых переговорах по специальному закодированному телефону с заместителем шефа оперативного департамента Эмори Сент-Клером, проводившим селекторное совещание из Лэнгли. В результате я опоздал на целых двадцать минут, думая, что Тоби и Виктор уже находятся в квартире.

Помню, как я увидел черноволосого мужчину, одетого в охотничью куртку в крупную клетку, с решительным видом выходившего из моего дома, и подумал, что это кто-то из соседей или их гость. Поднимаясь по лестнице, я почувствовал странный запах, который становился все сильнее по мере того, как я поднимался. Ближе к третьему этажу стало ясно – пахнет кровью. Сердце у меня забилось, как бешеное. И вот на площадке нашего этажа передо мной открылась незабываемая жуткая картина. Распластавшись на полу, в море свежей крови лежали рядом Тоби и… Лаура.

Я вроде тогда даже закричал от ужаса, но не уверен в этом. Все вокруг стало растягиваться во времени, будто в замедленной съемке. Я рухнул на колени перед Лаурой и, обняв ее голову, стал укачивать, не веря глазам своим. Она не должна была возвратиться домой – тут какая-то ошибка.

Ей выстрелили прямо в сердце, кровь забрызгала весь белый шелковый ночной халат. Она не дышала, пульс не бился. Повернувшись, я увидел, что Тоби всадили пулю в живот, он все еще трепыхался в луже крови и глухо стонал.

Не помню, что было потом. Кто-то поднялся наверх или я позвал кого-то. Я ничего не соображал, находился в каком-то трансе. Меня с трудом оторвали от бедной Лауры, которую я старался оживить, прилагая все силы.

Тоби Томпсон все же выжил, но стал калекой: пуля повредила позвоночник, и он оказался парализованным на всю жизнь.

Лаура же была мертва.

Позднее выяснилось, как это все произошло.

Лаура, почувствовав недомогание, вернулась тогда домой пораньше, утром. Она позвонила мне на работу, чтобы сказать об этом, но меня, не помню по какой причине, на месте не оказалось. Потом вскрытие показало, что она была беременна. Тоби пришел в квартиру за несколько минут до полудня, имея при себе оружие на всякий непредвиденный случай. Дверь оказалась неплотно закрытой, офицер КГБ находился внутри, держа Лауру на мушке пистолета. Увидев входящего Тоби, Виктор направил пистолет на него и выстрелил, затем повернулся и выстрелил в Лауру. Тоби выхватил свой пистолет, выстрелил тоже, но не попал и тут же потерял сознание от болевого шока.

Видимо, советская разведка решила отомстить мне. За что же? За то, что я разоблачил их шпионскую сеть на турбинном заводе? Или же за те стычки в Восточной Германии, в которых меня ранили, а нескольких восточногерманских и советских агентов убили? И вот кагэбэшники подослали этого Виктора с заданием заманить меня в ловушку и убить. Но вместо меня погибла Лаура, которая в то время не должна была находиться дома, а я же, задержавшись на работе, по прихоти судьбы уцелел. Я, главный виновник всего этого ужаса, остался жить. Тоби Томпсон оказался калекой, обреченным провести остаток своей жизни в инвалидной коляске, а Лаура погибла.

Ну а черноволосый мужчина в клетчатой куртке, которого я увидел выходившим из нашего дома, был не кто иной, как Виктор, снявший светлый парик.

Много позднее руководство приняло решение, что, хотя моей вины и не было, тем не менее действовал я не так, как следовало бы: операцию продумал не столь тщательно, как требовалось, а лишь в общем и целом, и отрицать этого я не мог, хоть Тоби и санкционировал ее. В известном смысле я, в конечном счете, оказался виновным в убийстве собственной жены и в увечье Тоби.

В отставку меня никто не гнал; я мог бы апеллировать к вышестоящему административному органу. Со временем я пережил бы несчастье, раны в моей душе зарубцевались бы. Но в ту пору я никак не смог вынести этого, хотя и знал наверняка, что на моей работе случившееся бы не отразилось.

Некоторое время шло расследование обстоятельств. Всех, хоть в малейшей степени причастных к этому делу, начиная с секретаря шифровальщиков и кончая директором европейского отдела оперативного департамента Эдом Муром, бесконечно вызывали на всякие комиссии и подвергали всевозможным проверкам и испытаниям. Я только и занимался тем, что отмывался от всяких обвинений следствия, так что у меня больше не оставалось сил выносить все эти придирки. Моя жена и будущий ребенок были убиты. Жизнь представлялась мне бесцельной.

Так шли неделя за неделей, а я все еще находился в чистилище. Меня поселили в гостинице в нескольких милях от Лэнгли. Каждое утро привозили «на работу» в белый конференц-зал без окон на втором этаже. Там меня уже ждал следователь (каждые несколько дней они менялись), который широко улыбался, тепло и крепко (по-чиновничьи) пожимал мне руку, предлагал чашечку кофе, растертого в деревянной кофемолке, с разведенными из порошка сливками в коричневом молочнике.

Затем он вытаскивал запись предыдущего допроса. Со стороны мы походили на двух знакомых парней, выясняющих, почему там, в Париже, случилось что-то не так.

На самом же деле следователь изо всех сил пытался поймать меня на малейших противоречиях, выявить мельчайшую трещинку в объяснениях, крохотное отклонение, поймать на этом и «расколоть».

После семи недель таких пыток – что стоило, наверное, немалых непредвиденных расходов – расследование прекратили, не собрав никакого компромата на меня.

Меня вызвали на беседу к Харрисону Синклеру, который тогда по-прежнему являлся третьим лицом в ЦРУ, директором оперативного департамента и одновременно заместителем директора ЦРУ. Хотя мы раньше и встречались всего пару раз, накоротке перекинувшись несколькими фразами, он вел себя со мной, как со старым другом. Не могу сказать, что он прикидывался: скорее всего, он и в самом деле хотел, чтобы я не чувствовал себя скованным. Хэл сочувственно отнесся ко мне. Он по-дружески положил мне руку на плечо, усадил в кожаное кресло, а сам сел на маленькое креслице напротив. Затем по-дружески наклонился ко мне, будто собираясь посвятить в сверхсекретную тайну, и рассказал анекдот про одну пожилую пару, застрявшую в лифте в доме для престарелых в Майами. Помню только, что изюминка анекдота заключалась в словах: «Так вы теперь холостяк?»

Хотя я и чувствовал, как у меня за последние два месяца только-только начали зарубцовываться душевные раны, тем не менее, помнится, я даже нашел в себе силы смеяться и шутить, ощущая, как ослабевает напряжение хотя бы в момент беседы. Мы вспоминали и о Молли. После двухлетней службы в Корпусе мира в Нигерии она поселилась в Бостоне. Она давно порвала все отношения, как она говорила, со своим сокурсником по колледжу.

Молли хотела бы, сказал Синклер, чтобы я позвонил ей, когда снова смогу общаться с людьми. Я ответил, что постараюсь позвонить.

Синклер сказал мне также, что шеф моего отдела Эд Мур решил, что мне лучше уйти из ЦРУ, ибо мое дальнейшее продвижение по службе будет вечно находиться под вопросом. Хотя я и был полностью оправдан, подозрения все же остались. В этой ситуации мне, дескать, лучше всего уйти. Мур, сказал он мне, уперся и твердо стоит на своем.

Возражать я не мог. Мне ничего не хотелось, только лишь «слить бензин» да забиться в какую-нибудь дыру и переспать там несколько дней, а потом проснуться и считать, что все это было ужасным сном.

– Эд полагает, что вам лучше всего поступить в какую-нибудь правовую школу, – вывел меня из оцепенения Хэл.

Я безучастно слушал его соображения. Что там, в этом праве, может быть интересного для меня? Ответ, который я позднее нашел на этот вопрос, был неутешителен, но что я мог тогда поделать? Разве можно делать что-нибудь хорошо и толково, если к этому не лежит душа?

Мне хотелось поговорить с Хэлом о том, что произошло, но его эта тема совсем не интересовала. Он придерживался разработанной тактики: по его мнению, лучше было занять нейтральную позицию, в прошлое вникать он не желал.

– Из вас выйдет недюжинный адвокат, – сказал он на прощание и отпустил какую-то забавную, но довольно грязную шутку в адрес юристов. Оба мы рассмеялись.

В тот день я ушел из штаб-квартиры ЦРУ с чувством, что покидаю это учреждение навсегда.

А та кошмарная сцена, виденная мною в Париже, потом преследовала меня всю жизнь.