"Тридцатник, и только" - читать интересную книгу автора (Джуэлл Лайза)

Глава третья

— Погоди, — оторвавшись от внушительной порции мяса с жареной картошкой, Диг недоверчиво уставился на Надин, — что-то я не врубаюсь. Ты бросила Максвелла, потому что он взял не те кружки?

— В общем, да. И поэтому тоже. То есть… и ты, и я знаем, что он мне не подходил, разве не так?

— Мне он очень нравился… по крайней мере, по сравнению с другими мужчинами, которые у тебя были за последние десять лет.

— Да. Конечно. И мне он нравился. Нормальный парень. Но, знаешь, иногда он дико раздражал. И манерой одеваться, и тем, с каким обожанием он говорил о своей мамочке, и любовью к Селин Дион, и своей аллергией на чеснок… Это надо же! Да как вообще можно жить с аллергией на чеснок?!.. А временами он бывал таким жалким, таким…

— Милым?

— Очень милым. Но в то же время…

— Добрым, симпатичным, великодушным?

— Да. Но таким…

— Любящим?

— Послушай, — Надин направила вилку с наколотой картофельной долькой на Дига, — он держал ложку и вилку так, словно намеревался связать ими свитер — это нормально? Это одна из тех вещей, с которыми я лично не могу мириться.

— Господи, Надин! Да ты законченный паршивый сноб!

— Что ж, возможно, но такой уж я уродилась. У меня прямо-таки волосы вставали дыбом. И у него были проблемы с орфографией, а нет ничего ужаснее мужчины, который делает ошибки… Открытки и любовные письма напрочь лишаются романтики.

— Ты — не человек, Надин Кайт, — Диг в изумлении медленно покачал головой, — честное слово. С какой планеты ты свалилась?

Надин ответила колючим взглядом, она и сама понимала, мягко говоря, зыбкость своих аргументов.

— Ладно, признаю: я сноб, капризная дура и требую от мужчин слишком многого. Но главное не в этом, а в том, что Максвелл мне не подходит, и я не хочу с ним больше встречаться, потому и придумала кучу отговорок, лишь бы не отвечать любовью на его любовь. Но я знаю, знаю: когда встречу того, кто мне подходит, мне будет наплевать, силен он в орфографии или нет и умеет ли управляться со столовыми приборами.

Диг скептически хмыкнул:

— Угу. Говори, что хочешь, но я-то знаю. — Проделав кусочком хлеба борозду в соусе, он криво улыбнулся: — Надин, — продолжил он, отправляя хлеб в рот, — ты знаешь, я тебя люблю, ты мой самый лучший друг, и я все что угодно для тебя сделаю. Но ты — кошмарец. Полный и законченный… Родись ты парнем, ты была бы такой скотиной. — Надин открыла рот в притворном возмущении. — … И когда-нибудь тебе отольются слезки твоих дружков. Когда ты встретишь «подходящего» парня, тебе придется мириться и с его жуткими манерами, и с безвкусными рубашками, и с неграмотностью, а он будет срать тебе на голову. А однажды придет и заявит: «Надин, ты хороший человек, но я видеть не могу сиреневые брюки, которые ты надевала в прошлый четверг, и то, как у тебя шевелятся уши, когда ты смеешься, и, если честно, меня тошнит от рыжины твоих лобковых волос. Уж не обижайся, ладно?» И Надин — говорю это с всей любовью и нежностью — я жду не дождусь, когда этот день наступит.

— Сволочь!

— С тех пор, как тебе исполнилось двадцать два, с того самого дня, как ты закончила университет и поняла, что никогда больше не увидишь Фила, ты заводишь интрижку с любым, кто попадается на твоем пути. Как будто трех лет с тем придурком было недостаточно. Ты ни разу не остановилась и не спросила себя, действительно ли ты хочешь встречаться с этими парнями, нужны ли они тебе, нравятся ли и стоят ли они усилий. Ты просто используешь мужчин, чтобы польстить своему самолюбию. Первые две недели ты делаешь все возможное, дабы влюбить их в себя, и как только цель достигнута, следующие два месяца ты занята тем, что составляешь длинный список их недостатков и грехов, который должен тебя оправдать, когда ты пошлешь беднягу ко всем чертям.

— Неправда!

— Правда. С любым, кто попадается тебе под руку. Не важно, худой он, толстый, молодой, старый, богатый, бедный или уродливый. Все, что от него требуется, — подвалить к тебе. Удивительно ли, что твои романы всегда кончается катастрофой? Удивительно ли, что ты потратила полжизни, подбирая и бросая парней? И, уж конечно, нет ничего странного в том, что ты до сих пор не встретила подходящего человека.

— Я не встречаюсь с каждым, кто подваливает ко мне.

— Хорошо, назови парня, которому ты отказала, хотя бы одного.

Надин на секунду задумалась, потом ехидно усмехнулась:

— Постой, дай-ка вспомнить. Ах да, точно! Этим парнем был… ты! — Она расплылась в самодовольной ухмылке. — Сам напросился! Я отказала тебе.

— Нет, нет, нет, — покачал головой Диг. — Это не считается. Тогда мы были детьми. Я говорю о годах после университета, после Фила.

Насупившись, Надин сосредоточенно листала файлы своей памяти.

— Но ведь ко мне не каждый день клеятся, — произнесла она наконец. — Надо пользоваться возможностями, которые подворачиваются не так уж часто.

— Да ладно тебе! За последние десять лет ты и недели не оставалась одна, и с каждым парнем встречалась не больше двух-трех месяцев. Вот и прикинь.

— Ну конечно, — фыркнула Надин, — разумеется! Как же я забыла, что беседую с ведущим в мире экспертом по взаимоотношениям! Как же я забыла, что беседую с мужчиной, которому в восемнадцать лет разбили сердце и с тех пор он в него никого не впускает. С мужчиной, который не знает фамилии последних шести девушек, побывавших в его постели, который полагает, что любовная связь — это однажды переспать, для которого свидание — милое, но необходимое занудство и который проснулся сегодня утром рядом с семнадцатилетней девчонкой!

Пожилой мужчина за соседним столиком, медленно и без удовольствия жевавший пережаренный ростбиф в застывшей подливке, бросил на Дига взгляд, исполненный глубокого восхищения, а молодая пара в углу оторвалась от газет и украдкой повернула головы, чтобы взглянуть на отъявленного педофила. Диг покраснел.

— Согласен, — зашептал он, — но по крайней мере я их не обманываю, по крайней мере, они знают, на что идут. Я не даю им ложной надежды. А кроме того, столь юным девушкам и не нужны серьезные отношения. Не то что вам.

— Вам? Кому это «вам»?

— Вам, — уточнил Диг, тыча в Надин пальцем, — женщинам за тридцать.

Надин закатила глаза.

— Только не надо про возрастные заморочки! — простонала она. — Сил нет спорить с похмелья. И между прочим, мне не за тридцать, мне тридцать ровно.

— А какая разница?

— А такая: тридцать — это всего лишь точка в конце третьего десятка, и пока не исполнится тридцать один, тебе еще за тридцать не перевалило. Но я не об этом хочу сказать. Уж кому-кому, но не тебе наставлять меня на путь истинный. Ты самый симпатичный парень, каких я знаю, и когда-нибудь из тебя получится потрясающий муж. Но сейчас на тебе, как на сигаретных пачках, надо бы печатать предупреждение: «Вредно для здоровья».

— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Диг, — мы оба друг друга стоим. Ты с треском выгоняешь вполне приличных мужчин за то, что они пьют не из тех кружек, а я — Джерри Льюис[1] Кентиш-тауна… Давай честно признаем: мы оба раздолбаи.

— О господи, Диг, да ты посмотри на нас! Нам обоим по тридцать — мы слишком стары, чтобы оставаться раздолбаями. В нашем возрасте люди обзаводятся семьями. У моей матери в тридцать лет было двое детей; я же, если не ошибаюсь, сама до сих пор ребенок. Что случилось с моими биологическими часами? Куда они подевались? Почему я их не слышу и не вижу? Наверное, если бы слышала и видела, я бы более придирчиво отбирала кавалеров, потому что подсознательно искала бы хорошую наследственность, этакого охотника-добытчика, донора спермы, а не просто удовлетворяла бы свое тщеславие.

— А я бы искал хорошую добрую крутобедрую бабу, способную рожать без продыху, а не гонялся бы за недоразвитыми полоскогрудыми андрогинами с проколотыми пупками.

— Чем мы занимались последние десять лет, Диг? Кончено, у меня нет иллюзий насчет вечной любви, но мы к ней даже на шаг не приблизились. Ни у тебя, ни у меня ни разу не было длительных отношений. Другие на третьем десятке набираются ума-разума, постигают науку любви и взаимоотношений. Мы же с тобой ходим по кругу и ничего не постигаем и не набираемся. Мы жалки… А что, Диг, если нам притвориться, сделать хотя бы вид, будто мы ищем партнера для обзаведения детьми, даже если это и не совсем так? Возможно, тогда мы станем выбирать с большим смыслом.

— Но мне не нравятся крутобедрые женщины.

— Ох, не говори глупостей! Не обязательно иметь широченную задницу, чтобы родить ребенка. Посмотри на Памелу Андерсон: если судить по ее виду, так она и одежную вешалку не смогла бы произвести на свет, а у нее двое детей… Нет, все дело в установке, в личной позиции. Думаю, стоит попробовать, Диг. Оглядись вокруг. Видишь, например, ту девушку? — Она указала на симпатичную женщину лет под тридцать, сидевшую в одиночестве за тарелкой с мясным сандвичем. — Хорошенькая, чудесные волосы, стройная и, весьма вероятно, одинокая. Спорим, если ты ее пригласишь куда-нибудь, она согласится.

— Да, но почему? Почему она одинока? Если она такая вся из себя замечательная, то почему жует сандвич одна, а не в компании?

— Откуда мне знать! Возможно, она только что порвала с парнем, бросила его, потому что он клал слишком много сахара в чай. Возможно, она такая же дура, как и мы… — В кафе вошла новая посетительница, и лицо девушки с сандвичем просияло. Подруги радостно приветствовали друг друга поцелуем в губы, и Надин увидела, как их ноги сплелись под столом. — … Либо она лесбиянка. Но дело не в этом. А в том, что нам по тридцать лет, мы здоровы, у нас есть квартиры, машины, работа, страховка, мы невероятно приятные люди, но однажды утром мы проснемся и обнаружим, что остались совсем одни. Все наши друзья переедут в отдельные дома, где будут жить в вечном беспорядке и в окружении шумных, крикливых детей и внуков, они будут устраивать свадьбы, присутствовать на вручении дипломов, хвастаться достижениями своих отпрысков, отправлять их в путешествия, а мы останемся одни: ты в своей ненормально чистой квартире, я — с подшивками глянцевых журналов за пятьдесят лет и воспоминаниями об ушедшей молодости. Это неправильно. Я так не хочу. И единственный способ избежать столь жалкой участи — немедленно принять меры, прямо сейчас.

Диг, во время монолога Надин, согласно кивавший, протянул руку:

— Договорились. Давай заключим соглашение здесь и сейчас. Я начну искать более зрелую женщину, а ты — мужчину, который соответствовал бы твоим стандартам.

— И тот, кто первый начнет встречаться с подходящим мужчиной или женщиной, получит… — Надин быстренько прикинула шансы Дига опознать «настоящую» женщину, — … стольник.

Брови Дига взлетели вверх, однако руку он не убрал:

— Идет. Стольник тому, кто первый найдет подходящего человека.

— «Подходящий» означает женщину старше двадцати шести лет для тебя, а для меня — мужчину, который всерьез понравится мне. Так?

— Так!

Хитро улыбаясь, они скрепили договор крепким рукопожатием, при этом каждый был уверен, что денег с него никогда не потребуют.

Впервые Диг увидел Надин, когда их посадили рядом на первом уроке в школе при монастыре Святой Троицы в Кентиш-тауне, и счел ее обормоткой.

Ее рыжие волосы топорщились во все стороны, а на руках, напоминавших копытца, там, где у всех нормальных людей костяшки, у нее были ямочки. Она была очень маленькой и кругленькой, серая школьная юбка торчала на ней колоколом, словно накрахмаленная, и доходила до лодыжек, плотно упакованных в толстые ребристые колготки.

Впервые Надин увидела Дига, когда он неуклюже приблизился к соседней парте, и сочла его обормотом. Он был тощим и очень бледным, с невероятно густыми черными волосами, выглядевшими как парик. Его форма была не жесткой и новенькой с иголочки, как у нее; потертый костюмчик печально обвис и смотрелся на Диге нелепо. Надин смекнула, что он донашивает вещички старшего брата, и предположила, что Диг происходит из какой-нибудь огромной ирландской семьи католиков, про которых ей рассказывала мама. У него была только одна бровь, что делало его похожим на персонажа из «Планеты обезьян»[2].

Неудивительно, что, когда в 10.30 прозвенел звонок на первую перемену, никто из детей не бросился знакомиться с Дигом и Надин, и в результате на игровой площадке им пришлось довольствоваться обществом друг друга. Они уселись на скамейке.

— По-моему, Диг, — заявила Надин, покачивая короткими толстенькими ножками, — жутко дурацкое имя. Почему тебя так назвали?

— Нормальное имя. Уменьшительное от Дигби.

— Тоже дурацкое имя.

— Нет… Оно французское.

— Врешь. «Диг» — это вобще не имя. Это глагол[3].

— А сама-то! Как тебя зовут? Надин Кайт. Это не фамилия, это то, что запускают в небо[4].

— Да знаю я, что такое воздушный змей!

— Ну конечно!.. Спорим, ты никогда не запускала змея? А я запускал. Мне папа купил, и мы ходили с ним на Цветочный холм.

Надин помолчала секунду, сделала большой глоток бананового сока и пожала плечами:

— Ну и что? Воздушные змеи — занятие для малышни. А почему, — сменила она тему, — у тебя только одна бровь?

— Не одна!.. Две, просто они срослись посередке.

— Выглядит по-дурацки.

— Ну спасибо.

— Не за что.

Наступила пауза, оба яростно высасывали питье из соломинок. Диг повернулся к Надин и показал на ее руки:

— А тогда почему у тебя нет костяшек? Почему они провалились?

— Как это?

— Гляди. — Диг взял руку Надин в свою и провел большим пальцем по ямочкам на суставах. — У тебя кожа проваливается внутрь, а не выпирает. Это ненормально!

— Нормально! — Надин растопырила пальцы, теперь ее рука напоминала морскую звезду.

— А вот и нет. Смотри сюда. — Диг накрыл «морскую звезду» Надин своими белыми длинными пальцами и указал на острые костяшки. — Вот как должно быть.

— Хм, — отозвалась Надин.

— Можешь пойти с нами… если хочешь, — предложил Диг, помолчав немного.

— Куда?

— Змея пускать. Со мной и моим папой.

— А, — ответила Надин. — Ладно, пойду.

Они сидели, не отрывая глаз от соприкасавшихся рук, тепло перетекало от пальцев к пальцам, отставленные пакетики с соком нагревались под сентябрьским солнышком, а игровая площадка шумела тысячью детских голосов.

Надин подняла голову, заглянула в добрые карие глаза мальчика и вдруг решила, что обязательно выйдет замуж за Дигби Райана.