Джулия Гарвуд Опасные забавы

Пролог

Джилли, которая приходилась Эвери Элизабет Делейни родной матерью, была особой с безнадежным сдвигом по фазе. К счастью, на третий день после родов она исчезла в неизвестном направлении, оставив Эвери на попечение Лолы, бабушки, и Кэрри, тетки.

Три поколения, представленных исключительно женским полом, повели мирное и скромное существование в Шелдон-Бич, Флорида. Двухэтажный особняк на Барнетт-стрит, при Джилли шумный и неустроенный, с ее исчезновением превратился в тихую гавань. Мало-помалу Кэрри снова научилась смеяться. Пять чудесных, удивительных лет в доме царила настоящая идиллия. К сожалению, годы, прожитые бок о бок с Джилли, постепенно взяли свое. Бабушка Лола, и без того ставшая матерью чересчур поздно, чтобы к этому приспособиться, старилась буквально на глазах. В канун пятого дня рождения Эвери она впервые ощутила спазмы в сердце и лишь с трудом, то и дело отдыхая, сумела покрыть глазурью праздничный пирог.

Лола не только умолчала об этом, но и воздержалась от визита к своему лечащему врачу тут же, в городе, зная, что диагноз не останется их маленькой тайной и что Кэрри узнает все сразу после того, как за ней закроется дверь кабинета. Вместо этого она записалась к кардиологу в Саванне и отправилась к нему тайком, для чего пришлось самой сесть за руль. Осмотрев Лолу, кардиолог заметно помрачнел. Он выписал нужные лекарства, подчеркнул, как важен в таком возрасте регулярный отдых, и тактично намекнул, что самое время писать завещание.

Лола отмахнулась от намека. Что они знают, эти коновалы? Допустим, она одной ногой в могиле — что с того? Пусть уж другая твердо стоит на земле. Некогда ей писать завещание, надо растить внучку. Вот вырастит, тогда и отправится на тот свет, но ни днем раньше!

Надо сказать, за долгий период безуспешных попыток обуздать нрав Джилли Лола в совершенстве научилась убеждать (как других, так и себя), что все в полном порядке, лучше и быть не может. Теперь это искусство очень ей пригодилось. Немного поработав над собой по дороге из Саванны, она пришла к выводу, что кардиолог ничего не смыслит и что на деле она здорова как бык.

Жизнь пошла своим чередом.

Чем упорнее бабушка Лола держала рот на замке, тем отчаяннее хотелось знать, какой была мама. Однако стоило Эвери заикнуться о ней, как бабушкины губы сжимались в линию и следовал всегда один и тот же ответ: «Надеюсь, с ней все в порядке… где-нибудь подальше отсюда!» Прежде чем Эвери успевала задать следующий вопрос, разговор переводился на другое. Ну разве этого достаточно для пятилетнего ребенка, который так и сгорает от любопытства?

Зато тетя Кэрри никогда не отказывалась говорить о Джилли. Наоборот, она охотно поддерживала эту тему. Вопросы Эвери давали ей возможность еще раз припомнить и перечислить все плохое, что когда-либо совершила Джилли (а этого, как выяснилось, было тьма-тьмущая).

Эвери преклонялась перед теткой, уверенная, что прекраснее той нет на всем белом свете. Она мечтала, когда вырастет, выглядеть так же, а не как беспутная мать. Волосы у Кэрри были в точности того же оттенка, что и бабушкино абрикосовое варенье, а глаза своей дымчатой голубизной напоминали мех персидского кота, одного из любимых сказочных персонажей девочки. Кэрри все время сидела на той или иной диете в надежде сбросить двадцать фунтов веса, но в глазах Эвери она была само совершенство, со всеми своими «лишними» фунтами. Высокий (под 170) рост придавал ей стати, в которой появлялось даже нечто королевское, стоило только увенчать голову беретом, чтобы волосы не лезли в глаза (например, во время работы в саду). В довершение ко всему тетка божественно пахла. Эвери это казалось изысканной отличительной чертой, чем-то уникальным, свойственным только этому дивному созданию, и когда Кэрри бывала в отъезде и тоска становилась невыносимой, девочка пробиралась к ней в комнату, чтобы щедро надушиться и тем самым создать иллюзию дорогого присутствия.

Но более всего Эвери нравилось то, что Кэрри говорила с ней всерьез, как со взрослой. Она не сюсюкала, не кудахтала и вообще как будто не замечала, что перед ней ребенок, что бабушка Лола, наоборот, всемерно подчеркивала. Вспоминая о беспутной Джилли, она никогда не смягчала выражений. «Я не стану лакировать действительность только потому, что ты еще мала. Знать все как есть — твое право».

Как-то раз, примерно за неделю до предполагаемого отъезда тетки в Калифорнию, Эвери помогала ей собирать вещи — то есть путалась под ногами, пока Кэрри это не надоело. Та усадила ее за трельяж и снабдила шкатулкой с дешевой бижутерией, купленной на распродаже в виде прощального подарка племяннице. В глазах пятилетней девочки это был сундук, полный сокровищ. Она тотчас начала навешивать их на себя и в полнейшем восторге крутиться перед тройным зеркалом.

— Зачем тебе Калифорния, тетя Кэрри? Это же далеко! Почему ты не хочешь остаться с нами?

— А нужно? — со смешком спросила та.

— Пейтон сказала, что ее мама сказала, что нужно! — пылко заверила девочка. — Сказала, что в колледже ты уже была, а теперь твое место — дома, потому что бабушка уже старенькая, а со мной наплачешься.

Пейтон была не только лучшей подругой, она была на год старше, поэтому Эвери повторяла за ней все дословно как попугай. По мнению Кэрри, матери Пейтон следовало поменьше совать нос в чужие дела, но поскольку это была, в общем, добрая женщина, можно было закрыть глаза на этот маленький недостаток. Аккуратно сворачивая любимый голубой свитер, Кэрри сделала еще одну попытку объяснить, почему уезжает:

— Раз я могу рассчитывать на стипендию, отчего не получить диплом магистра? Ведь чем выше образование, тем шире возможности. Разве я не объясняла тебе это сотню раз? Короче, ехать придется. Глупо упускать величайший шанс своей жизни. Когда-нибудь я открою свою собственную фирму, разбогатею, прославлюсь и заберу вас с бабушкой к себе. У нас будет огромный дом в Беверли-Хиллз с прислугой, плавательным бассейном и прочими радостями.

— Да, но тогда я не смогу ходить к миссис Варне и брать уроки фортепиано! Помнишь, она сказала, что у меня неплохие уши!

Поскольку это был настоящий вопль, Кэрри удержалась от смеха.

— Она сказала, что у тебя неплохой слух и что упорные занятия помогут его развить, — поправила она серьезно. — С тем же успехом ты можешь брать уроки музыки в Калифорнии. Кстати, уроки карате тоже.

— Нет уж, лучше здесь! Сэмми говорит, что я луплю ногами чем дальше, тем лучше. — Лицо Эвери вдруг омрачилось. — Кэрри, я слышала бабушкин разговор с мамой Пейтон. Ей не нравится, что я учусь карате. Она думает, что девочке это не пристало.

— Жаль, что она так думает. Лично я считаю, что девочка должна уметь защищаться, потому и плачу за эти уроки.

— Зачем? Знаешь, и мама Пейтон спрашивала у бабушки, зачем это нужно.

— Затем, чтобы никто не мог футболить тебя в разные стороны, как когда-то Джилли футболила меня. Что хорошего расти в постоянном страхе перед более сильным или наглым? В Калифорнии полным-полно школ карате, и учителя там не хуже Сэмми.

— Мама Пейтон сказала ей, что бабушка сказала, что Джилли сбежала, чтобы стать актрисой. Ты тоже едешь за этим, тетя Кэрри?

— Вовсе нет. Я еду, чтобы однажды основать фирму и зарабатывать деньги. Горы денег! Чтобы делать актрисами других.

Эвери ненадолго отвлеклась, нацепляя на уши массивные «бриллиантовые» подвески. Затем настал черед ожерелья в тон им, которое не без труда удалось выпутать из груды безделушек. Наконец она вернулась к разговору:

— А знаешь, что еще сказала мама Пейтон? Что Джилли завела ребенка в таком возрасте, когда другие уже соображают.

— Совершенно верно. Ей тогда было восемнадцать.

Кэрри вывалила на постель содержимое нижнего ящика комода и принялась сортировать носки по парам.

— Да, но что значит «когда другие уже соображают»?

— В том смысле, что предохраняются.

Пустой ящик со стуком свалился с постели на пол. Кэрри засунула его на прежнее место и вернулась к носкам.

— А что такое «предохраняются»? — не унималась Эвери, при этом корча самые невероятные гримасы своему отражению.

Не желая вдаваться в долгие объяснения насчет противозачаточных средств, Кэрри воздержалась от ответа. Это была тема не для пятилетнего ребенка. В попытке отвлечь племянницу она заговорила о другом:

— Тебе повезло, дорогая.

— В том, что у меня есть тетя и бабушка? Что они обо мне заботятся, хотя со мной и наплачешься?

— И это тоже, — согласилась Кэрри. — Но главное твое везение в том, что при всех своих недостатках Джилли во время беременности не пила запоем и не глотала горстями антидепрессанты. Если бы она тебя всем этим накачала, ты появилась бы на свет с подпорченным здоровьем.

— Мама Пейтон говорит, что мне повезло вообще появиться на свет.

— Мама Пейтон только и говорит, что о Джилли, правда? — спросила рассерженная Кэрри.

— Угу. А эти антидрип… антиприд… они вредные?

— Очень. Некоторые могут постепенно и убить.

— А зачем тогда их глотают горстями?

— Только те, у кого пусто в голове. Оставь пока свои драгоценности и иди сюда. Сядешь на чемодан, чтобы я могла его закрыть.

Эвери сняла подвески и ожерелье и любовно вернула в шкатулку, затем взобралась на высокую, с балдахином, кровать.

— Подаришь мне это? — Она подняла с постели небольшую, но толстую книжку в голубой пластикой обложке.

— Не могу. Это мой ежедневник.

Выхватив книжку из рук девочки, Кэрри поспешила спрятать ее в один из боковых карманов чемодана. Эвери уселась на крышку, Кэрри поднажала — и замки удалось защелкнуть.

— А почему ты собираешь вещи сегодня, а не через неделю? — спросила Эвери, съезжая с кровати на пол. — Бабушка говорит, что это нелепо — все равно что одеваться в теплое раньше зимы.

— Потому что мне еще нужно покрасить комнату. Это намного проще сделать, не перекладывая вещи туда-сюда. Так мы сможем переселить тебя еще до моего отъезда. Завтра вместе прогуляемся за краской.

— И я правда смогу сама ее выбрать? Какую захочу?

— Правда.

— Кэрри!

— Что? — рассеянно спросила та, водружая чемодан у двери.

— Когда мама меня увидела, она что, возненавидела меня с первого взгляда?

Кэрри круто повернулась, прочла в детских глазах тревогу и разъярилась до звона в ушах. Даже в свое отсутствие Джилли умудрялась причинять другим боль. Неужели это никогда не кончится?! Ей вспомнился (очень живо, словно это было вчера) злосчастный вечер, когда впервые выяснилось, что сестра ждет ребенка.

Джилли получила аттестат зрелости в удушливо жаркий день позднего мая. Она принесла его домой и испортила праздник заявлением насчет своей шестимесячной беременности (заметить это можно было, только хорошенько присмотревшись).

Удар заставил Лолу пошатнуться. Первой ее мыслью было: «Господи, какой скандал! Что скажутлюди!» Однако она быстро взяла себя в руки.

— Мы — одна семья, — мягко обратилась она к дочерям. — Мы с этим справимся. Пройдем через это с достоинством. Ведь так, Кэрри?

Вместо ответа та склонилась к праздничному пирогу, на который Лола потратила целое утро, и отхватила от него солидный кусок.

— В наше время и в твоем возрасте, — сказала она сестре, — надо быть круглой дурой, чтобы залететь. Ты никогда не слышала о противозачаточных средствах или слишком тупа, чтобы пустить их в ход?

Джилли, так и стоявшая в вызывающей позе, со скрещенными на груди руками, испепелила ее взглядом. Лола поспешила вмешаться в надежде, что обойдется без шумной ссоры.

— Сейчас не время для сарказма, Кэрри. Мы же не хотим расстроить будущую мать…

— Говори за себя.

— Кэрри! Оставь, пожалуйста, этот тон!

— Будет исполнено, мэм, — буркнула Кэрри и обратила все свое внимание к куску пирога, который упорно сваливался с лопаточки.

— Я знаю все о противозачаточных средствах! — крикнула Джилли. — Я даже была у доктора в Джексонвилле! Хотела избавиться от беременности, но он сказал, что срок слишком велик.

— Ты была у доктора… — Лола опустилась на стул и спрятала лицо в ладони.

Но Джилли уже потеряла интерес к разговору. Она ушла в гостиную, устроилась с ногами на софе, включила телевизор и принялась переключать каналы.

— Удалилась с чувством исполненного долга, — заметила Кэрри себе под нос. — А тебе придется за ней подчищать.

Вполне в ее духе.

— Не начинай, Кэрри! — взмолилась Лола. Она потерла виски, словно желая облегчить головную боль, помолчала немного и добавила: — Джилли порой слишком спешит, чтобы задуматься о последствиях.

— А зачем задумываться, если есть ты, чтобы за ней подчистить? Ты же закроешь глаза на все, кроме, может быть, убийства, лишь бы она не билась в припадке! Признайся, ты ее боишься.

— Не говори глупостей! — возмутилась Лола, а чуть позже с нажимом повторила из кухни, где мыла посуду: — Мы — одна семья, мы с этим справимся. Это относится и ктебе, Кэрри. Сестре сейчас особенно понадобится твоя поддержка.

Кэрри в отчаянии стиснула кулаки. Ну как заставить ее понять? Как заставить наконец увидеть, какую эгоистичную стерву она воспитала? Почему люди порой так упорно отказываются признать правду?

Лето осталось в памяти как непрерывный кошмар. Джилли была еще более невыносимой, еще более требовательной, чем обычно, и Лола сбивалась с ног, прислуживая ей. К счастью для Кэрри, той удалось устроиться официанткой в бар, и она брала все сверхурочные часы, какие только можно, лишь бы не появляться дома.

В конце августа у Джилли начались схватки, и «скорая» увезла ее в окружной родильный дом. Когда роды были позади, молодой матери хватило одного взгляда на сморщенного, в красных пятнах, младенца, чтобы понять, что это не ее предназначение — ни сейчас, никогда. Если бы это было возможно, она дала бы в тот же день вырезать себе матку или перевязать трубы.

Лола почти в буквальном смысле волоком потащила Кэрри навестить сестру. Едва они переступили порог, как Джилли пустилась в рассуждения о том, что она слишком молода и красива, чтобы обременять себя материнством. За границами «этой дыры», Флорида-Бич, лежит большой мир, который только и ждет, чтобы принести к ее ногам свои дары, но он вряд ли обратит внимание на мамашу с малолетним чадом. Дураков нет, особенно среди мужчин со средствами. Короче, долой материнство! К тому же в сердце у нее живет мечта стать звездой экрана, а начать можно со звания Мисс Америка. В конце концов, это несложно — разве она, Джилли, не красивее тех кошелок, что разгуливают по сцене в купальниках? Да любому жюри стоит только взглянуть на нее, чтобы единодушно присудить ей корону!

— Насколько мне известно, Мисс Америкой может стать только не рожавшая женщина, — сказала Кэрри.

— Много ты знаешь!

— Тихо, вы обе! — прикрикнула Лола. — Не хватало еще, чтобы сиделки подслушали!

— Пусть слушают, сколько влезет…

— Я велела замолчать! — еще резче перебила Лола. — Веди себя как подобает, Джилли, ты ведь теперь мать.

— Не хочу я быть матерью, я хочу быть звездой экрана! — заверещала та.

Изнемогая от смущения, Лола попросила Кэрри захлопнуть приоткрытую дверь. Должно быть, ощутив, что дочь готова закрыть ее с другой стороны, она ухватила Кэрри свободной рукой (в другой так и оставался горшочек с узамбар-ской фиалкой, принесенный в подарок роженице).

Раздосадованная ролью зрителя на этом нелепом спектакле, Кэрри адресовала сестре злой взгляд.

— Меня нисколько не волнует, чего ты хочешь, а чего нет! — продолжала Лола.

Это было что-то новое в семейном репертуаре. Вдохновленная тоном матери, Кэрри вся обратилась в слух.

— Тебе придется нести ответственность за свой поступок! — На этом выволочка кончилась, и тон Лолы стал проникновенным. — Вот увидишь, из тебя выйдет отличная мать. Мы с Кэрри станем помогать тебе, и все пойдет как нельзя лучше. Поверь, так и будет! Для начала следует известить отца… — Она осеклась, услышав смех. — Что тебя так насмешило?

— Да ты! — Джилли с невольной гримасой схватилась за живот. — Расписала мою жизнь как по нотам! Вечно заставляешь меня поступать, «как принято у приличных людей». Господи Боже, мамочка! Мне уже восемнадцать. Я совершеннолетняя, понимаешь? Могу поступать, как считаю нужным.

— Да, но отец ребенка имеет право знать…

— Я понятия не имею, кто отец, — перебила Джилли с долгим демонстративным зевком. — Есть шанс, что это тот парень из Саванны, но шанс невелик.

— То есть как это ты понятия не имеешь? — От неожиданности Лола выпустила руку Кэрри. — Ты же сказала…

— Ну врала я, врала. Хочешь знать правду? Изволь. Отцом может быть любой из целой дюжины мужиков.

Лола покачала головой, отказываясь верить.

— Хватит придуриваться! Скажи наконец правду!

— В самом деле, Джилли, — вставила Кэрри, зная, как той нравится шокировать людей (ведь это означало быть в центре внимания).

— Я и говорю правду. Поначалу я еще считала своих мужиков, но потом потеряла счет. Откуда же мне знать, кто из них отец этого младенца?

На лице Лолы отразилось отвращение.

— Ты поражена, мамочка? — спросила Джилли, весьма порадованная представившейся возможностью. — А что такого? Я нравлюсь мужчинам. Они готовы на все, лишь бы меня заполучить: дарят дорогие подарки, осыпают деньгами. Я все это прячу от тебя, потому что не хочу, чтобы ты умерла от зависти. Когда ты завидуешь — вот так, как сейчас, — то корчишь из себя святошу. Признайся, под этим предлогом ты отобрала бы у меня и деньги, и подарки. К счастью, я не оставила тебе такой возможности. Я не так глупа, мамочка!

— Сколько же мужчин у тебя было? — Лола прикрыла глаза, пережидая приступ тошноты.

— Да черт возьми, мне-то откуда знать?! Ты что, не слушаешь? Сказано же: счет давно потерян! Плевать мне на них, на мужиков! Я просто разрешаю им немного попользоваться моим телом. Понятно? Они обожают меня, а я им не мешаю это делать. Отчего бы им меня не обожать? Ведь я красивее всех актрис Голливуда, вместе взятых. Я прославлюсь, вот увидишь. А секс… что секс? Он идет в виде приятного приложения. Он мне по душе — разумеется, когда хорош. Ты отстала от жизни, мамочка. Не просто состарилась, а высохла изнутри. Должно быть, ты давно забыла, что секс вообще существует.

— Секс за деньги? Знаешь, кто ты, в таком случае?

— Современная женщина.

— Вовсе нет, — негромко заметила Кэрри, отступая от двери. — Ты жалкая грязная шлюшка. И ничего другого из тебя не выйдет.

— А ты бы вообще молчала! Ты понятия не имеешь, о чем речь! Мужчины тебя не замечают, не то что меня! Я свожу их с ума, а ты для них — пустое место! Ты умираешь от зависти, вот откуда весь твой пыл!

— Идем, — сказала Кэрри матери. — С меня хватит.

— Вот и идите! — буркнула Джилли и демонстративно спрятала лицо в подушку. — Я хочу спать. Идите и оставьте меня в покое.

У Лолы едва хватило сил сесть в машину. До сих пор Кэрри не приходилось видеть мать в таком подавленном состоянии. Она не на шутку испугалась. Всю дорогу из больницы Лола просидела молча, глядя в пространство, и заговорила только в самом конце:

— Ты знала… всегда знала, что она собой представляет, и пыталась объяснить мне, но я… я не слушала. Жизнь в розовых очках, вот как это называется…

— С ней что-то серьезно не так, — вздохнула Кэрри. — Ее низость заходит слишком далеко.

— Как ты думаешь, это моя вина? — В голосе Лолы прозвучало искреннее замешательство. — Отец ее баловал, а когда он нас бросил, я продолжала в том же духе, чтобы она не чувствовала себя брошенной. И что же, из-за этого Джилли выросла таким чудовищем?

— Не знаю.

На этом разговор заглох, воцарилось молчание. Кэрри повернула к дому, остановила машину перед воротами гаража и выключила мотор. Она уже собиралась выйти, когда мать вдруг схватила ее за руку.

—Я так виновата, — сказала она со слезами. — Тебя, такую хорошую, добрую девочку, я почти не замечала все эти годы! Все в доме вертелось вокруг Джилли, все наши жизни были посвящены ей. Большую часть этих восемнадцати лет я выбивалась из сил, чтобы ее порадовать… и успокоить. Я только хочу, чтобы ты знала, как я горжусь тобой! Я ведь ни разу не сказала тебе этого, правда? Понадобилась хорошая встряска, чтобы понять, какое ты сокровище… и что я люблю тебя, доченька!

Кэрри не нашлась, что сказать на это. Мать впервые говорила, что любит ее, и это было странное чувство — словно Кэрри только что одержала победу в каком-то жизненно важном состязании, увы, лишь потому, что фаворит неожиданно сошел с дистанции. Поскольку участников было всего двое, второй и получил приз. Такой победы мало, слишком мало.

— Что ты собираешься делать?

— Заставлю Джилли поступить правильно, что же еще?

— Ты так ничего и не поняла, — сказала Кэрри, отнимая руку. — По-твоему не будет никогда. Джилли не может поступить правильно. Не в состоянии, понимаешь? Ей это не дано. Для этого нужно самой быть правильной.

— Джилли избалованна, но я сделаю все…

— Ты упорно держишься за розовые очки, — перебила Кэрри.

Она ничего не могла с собой поделать и громко хлопнула дверьми — и машины, и дома.

Вскоре на кухне появилась и Лола. Первым делом она сняла с крючка фартук и привычным жестом завязала за спиной тесемки. Кэрри выдвинула стул и села к столу.

— Помнишь мой восьмой день рождения?

Лола отрицательно покачала головой, по обыкновению, не желая ворошить в памяти неприятное.

— Накроешь на стол? — спросила она, чтобы уйти от ответа. — А я займусь ужином.

— Ты тогда подарила мне Барби. Я ее ужасно хотела.

— Кэрри, я не настроена предаваться воспоминаниям!

— Сядь. Я все же хотела бы об этом поговорить.

— Зачем ворошить то, что уже быльем поросло?

— В ту ночь я прибежала к вам в спальню, — продолжала Кэрри, не давая сбить себя с мысли.

— Я не…

— Сядь же, черт возьми! Так жить нельзя! Рано или поздно надо взглянуть в лицо фактам! Ей хотелось схватить мать за плечи и изо всех сил встряхнуть, чтобы проклятые розовые очки наконец слетели. Выражение ее лица заставило Лолу сдаться. Она уселась так, чтобы их разделял стол, и чопорным жестом сложила руки на коленях.

— Ну хорошо, хорошо! Я помню ту ночь. Ваш отец был очень расстроен твоими обвинениями. Джилли горько плакала. Ты подняла на ноги весь дом, а почему? Только потому…

— Джилли мне позавидовала. Она хотела отнять Барби, а когда я не дала, пригрозила, что выколет мне глаза. Около полуночи я проснулась и увидела, что она стоит рядом с твоими портновскими ножницами в руке. На губах у нее была улыбка, в точности как у маньяка-убийцы в кино. Ножницы сдвигались и раздвигались с этим ужасным лязгающим звуком. Видя, что я проснулась, она подняла и показала мне Барби… с выколотыми глазами. Боже мой, мама, видела бы ты улыбку у нее на лице! Улыбка психически больного! А потом она склонилась ко мне и прошептала: «Теперь твоя очередь, сестричка!»

— Ты не можешь помнить все эти подробности, — запротестовала Лола. — Ты была еще мала, и столько лет прошло… ты раздула все это в памяти до неузнаваемости!

— Нет, не раздула. Я помню все, как было. Если бы ты видела ее глаза… ее лицо… ты бы знала, что она в самом деле собиралась осуществить свою угрозу. Будь мы дома одни, так бы оно и вышло.

— Нет-нет, что ты! Джилли просто хотела попугать тебя! Неужели ты думаешь, что она способна на такое? Вы же сестры, она любит тебя!

— Не будь дома вас с отцом, она бы выколола мне глаза. Джилли ненормальная, мама, и мне совершенно безразлично, что с ней будет дальше. Речь идет о ребенке. — Кэрри помедлила, набираясь решимости, потом произнесла быстро, чтобы не передумать: — Пусть лучше его воспитают приемные родители, чем она!

— Ни в коем случае! — воскликнула Лола и ударила кулаком по столу. — Это не просто ребенок, а твоя племянница и моя внучка! Я не отдам ее в чужие руки!

— Это ее единственная надежда на нормальную жизнь, — настаивала Кэрри. — Судьба и так обошлась с ней жестоко, дав в матери чудовище вроде Джилли. К сожалению, ненормальность бывает и наследственной. Если это тот самый случай…

— Ох, ради Бога! Джилли совершенно нормальная, просто слишком избалованная молодая мать. В наши дни каждая вторая меняет мужчин как перчатки! Я не утверждаю, что это хорошо, — поспешно добавила Лола, — но могу понять стремление быть любимой. Оставшись без отца, Джилли пыталась заменить его…

— Послушай только, что ты говоришь! — крикнула Кэрри. — Аяужбыло решила, что у тебя и в самом деле открылись глаза! Наивная! Ты так срослась со своими розовыми очками, что их не сорвать никаким способом! Тогда зачем полчаса назад ты спрашивала, кто сделал из Джилли чудовище?

— Я имела в виду ее чудовищное поведение, только и всего! Теперь она мать и просто обязана перемениться. Вот увидишь, когда мы приедем забрать ее с ребенком домой, она будет другим человеком.

«Как об стенку горох», — устало подумала Кэрри.

— Ты веришь, что материнский инстинкт сильнее всех прочих?

— Как же иначе! Она переменится, увидишь, и поступит единственно правильным образом.

Кэрри покинула кухню с отвратительным чувством полного поражения. В этот день она так больше и не вышла из своей комнаты, а на другое утро, спустившись в кухню, нашла на кухонном столе записку: Лола отправилась покупать кроватку, ползунки и детское пристяжное сиденье в машину.

— Розовые очки, — только и сказала Кэрри.

В понедельник утром Лола поехала в родильное отделение забирать молодую мать и дитя, пока не получившее имени. Кэрри наотрез отказалась составить ей компанию под предлогом утренней смены. Она ушла в спешке, не дав Лоле и шанса предложить поменяться сменами.

Джилли ждала мать уже одетой и подкрашенной. Она как раз поправляла волосы перед зеркальцем в ванной. На разворошенной кровати надрывался от крика ребенок — молодая мать оставила его там немедленно после ухода сиделки детской палаты. От упреков Лолы Джилли просто отмахнулась, сказав, что та может поступать с младенцем, как ей угодно: оставить себе или отдать на удочерение. Лично ей все равно. Затем она взяла чемоданчик и вышла за дверь. В бюстгальтере у нее были припрятаны деньги, отложенные Кэрри на дальнейшее образование.

Этот последний факт выяснился только две недели спустя, при подведении банковского баланса. Кэрри пришла в ярость. Деньги достались ей в результате упорной работы и жесточайшей экономии, и она не желала их терять. Однако Лола не позволила обратиться в полицию.

— Это дело семейное и за рамки семьи не выйдет! — заявила она.

Таким образом, летом после окончания школы Кэрри пришлось взяться за две работы сразу. Лола могла добавить немного из своих сбережений. В колледже, чтобы свести концы с концами, тоже приходилось подрабатывать. Ничего удивительного, что на Рождество Кэрри едва могла выносить вид ребенка Джилли и поначалу всячески избегала его.

Но Эвери была не из тех, кто позволяет себя игнорировать. Она умела улыбаться тем особенным образом, который быстро находит дорогу к сердцу. Вскоре Кэрри начала против воли улыбаться в ответ. С каждыми новыми каникулами взаимная приязнь росла. Ребенок обожал ее, и невозможно было не ответить тем же. К тому же Эвери была милой, ласковой, умной девочкой. Незаметно для себя Кэрри стала ей второй матерью. Ей было не занимать материнского инстинкта. Ради Эвери она готова была на все.

И вот пять лет спустя выяснилось, что темная тень Джилли по-прежнему висит над этой юной жизнью…

— Почему ты молчишь, Кэрри? Признайся, она меня возненавидела!

Кэрри заставила себя сосредоточиться на текущем моменте. Она подбоченилась, вдохнула поглубже и взяла быка за рога.

— А это важно, что о тебе подумала Джилли?

— Не знаю… — протянула девочка.

— Тогда вот что. Это беспутное создание в самом деле возненавидело тебя с первого взгляда, но если ты думаешь, что это как-то связано с твоим внешним видом или характером, ты ошибаешься. Ты от рождения была безупречной, Эвери! Джилли просто не хотела себя обременять. — Кэрри придвинула к постели стул и жестом предложила племяннице сесть. — Сейчас я скажу что-то очень, очень важное, и нужно, чтобы ты меня внимательно выслушала.

Эвери поспешно уселась.

— Знаю, что ты еще слишком мала для таких понятий, но я все равно скажу. Твоя мать была психически ненормальной.

— Ты уже говорила это, тетя Кэрри. Много раз, — напомнила Эвери, очень разочарованная, потому что ждала некоего сногсшибательного откровения.

— Правильно, говорила. Но такое не грех и повторить. Я имею в виду, что нормальной твоя мать не была никогда. По-моему, ее надо было с самого начала упрятать в психушку.

Вот теперь девочка была по-настоящему заинтригована. Идея, что ее мать стоило куда-то упрятать, была для нее новой.

— А что такое психушка?

— Место для больных людей.

— Значит, Джилли больна?

— Очень больна, но, к сожалению, не так, чтобы ее можно было пожалеть. Она больна злобой, ненавистью и подлостью. Только такая могла бросить на произвол судьбы чудесного ребенка. — Кэрри склонилась к племяннице и ласково погладила ее по голове. — Твоя мать, Эвери, родилась без какого-то жизненно важного винтика в голове. Не возьмусь утверждать, что она стопроцентная психопатка, но что-то, ядри ее, вроде этого.

— Кэрри!!! — ахнула девочка. — Ты сказала «ядри ее»!

— Да, сказала. Я всегда отдаю себе отчет в своих словах. Эвери перебралась со стула поближе к тетке, на постель, и переплела с ней пальцы.

— Но, тетя Кэрри, я все-таки не понимаю…

— Это ничего, я объясню. Психопат — человек без всяких признаков совести. Совести у него просто нет. Знаю, знаю, сейчас ты спросишь, что такое совесть! Совесть — это тихий голос, слышать который можешь только ты сама. Он всегда подскажет, если ты делаешь что-то не так. Иными словами, совесть — это то, от чего… стыдно.

— Как когда я сказала бабушке, что уже занималась в тот день на фортепиано, а сама не занималась? Бабушка сказала, что я молодец, но мне стало не приятно, а наоборот, потому что я-то знала, что это неправда!

— Совершенно верно, — подтвердила обрадованная Кэрри. — Так вот, у твоей матери нет не только совести, но и ни сердца, и ни души. В этом вся беда.

— Как в той песне? «Это не на самом деле, а как бы, но все равно это плохо».

— Именно так. К чему иметь сердце, если в нем нет места для добрых чувств? Сердце Джилли — это зеркало с ее собственным отражением.

Эвери отодвинулась, глядя на Кэрри чудесными фиалковыми глазами, так мучительно похожими на глаза ее матери, но несравненно более прекрасными, потому что в них сияли чистота и добро.

— Джилли слишком поглощена любовью к себе самой, чтобы замечать кого-то еще, но не расточай на нее попусту свою жалость. Этим ничего не изменишь. Ты ничего не должна своей матери и ни в чем не виновата. Понимаешь?

— Понимаю, — торжественно кивнула девочка. — Она сама во всем виновата, верно?

— Верно. — Кэрри невольно улыбнулась.

— А у меня есть душа?

— Еще бы! Она есть у всех, кроме твоей мамаши.

— А у Вискерса, который умер из-за мамы, тоже была душа?

— Очень может быть, — ответила Кэрри, с болью вспомнив котенка, которого когда-то лишилась по милости сестры.

— А где она находится?

— Душа? — Кэрри задумалась, не уверенная, как лучше ответить на этот вопрос. — Внутри. Держит в объятиях сердце. У тебя, Эвери, душа чиста, как у ангела. Пусть она такой и останется. Ты — прямая противоположность своей матери.

— Но ведь я на нее похожа! Ты сама так сказала.

— Внешность — дело второе. Куда важнее то, что ты собой представляешь внутренне.

— А Джилли ненавидела только меня? Вас с бабушкой она любила?

— Я думала, ты поняла! — рассердилась Кэрри. — Зачем, скажи на милость, я распинаюсь тут целый час? Джилли любила только себя! Ни меня, ни бабушку, ни тебя, ни кого другого она не любила и не могла! Ну что, понятно наконец?

— Понятно. Можно теперь поиграть с драгоценностями?

Это напомнило Кэрри, что детское внимание невозможно удержать надолго и что для ребенка существуют вещи поважнее. Она дала согласие и несколько минут следила за тем, как племянница перебирает безделушки.

— Знаешь, в чем тебе больше всего повезло, Эвери?

— В том, что у меня есть ты? — спросила девочка, не поворачиваясь.

— Почему? — Кэрри была удивлена и обрадована. — С чего ты взяла?

— Ты совсем недавно говорила, что мне повезло, что у меня есть вы с бабушкой.

— Кое в чем тебе повезло даже больше.

— В чем?

— Ты растешь, не зная страха. Мне так не посчастливилось. Но теперь с этим покончено. Джилли уже не вернется, и ты никогда, никогда не узнаешь, каково это — жить с ней бок о бок. Это лучшее, что могло с тобой случиться.

Едва это пророчество успело отзвучать, как по спине у Кэрри прошел зловещий холодок. Черт ее дернул за язык! Разве можно так искушать судьбу! Не зря говорят: чуть черта помянешь, как он уж тут.

Тоскливое предчувствие овладело Кэрри, но она сделала над собой усилие и прогнала его, списав на личную склонность к беспочвенным страхам.

Последующая неделя не прошла, а пролетела в лихорадочной спешке. Эвери выбрала для своей новой комнаты розовую краску, Кэрри добавила к этому белый бордюр, и, хотя ее бывшая спальня теперь больше походила на леденец, племяннице нравилось, а это было главное. Девочка перебралась туда в воскресенье ближе к вечеру, когда вещи Кэрри были уже в багажнике машины. Сама она предполагала провести ночь в бывшей комнате Эвери, на неудобной кушетке.

На ужин были все любимые блюда Кэрри (строго говоря, все запретные блюда, если вспомнить непрерывную череду диет): жареный цыпленок, картофельное пюре с подливой, молодая фасоль, тушенная со свиным жиром. К этому Лола добавила салат из овощей, выращенных собственными руками, но как раз к нему Кэрри едва прикоснулась, решив хоть разок дать себе волю. Это был упоительно «нездоровый» Ужин, и она с наслаждением подчеркнула этот факт, дважды попросив добавки. Казалось, никогда еще еда не была так вкусна.

После того как вечерняя сказка была рассказана и бабушка укрыла Эвери потеплее в ее новой кровати, Кэрри зашла пожелать девочке доброй ночи. Затеплив ночник, она бесшумно прикрыла дверь и спустилась проверить, все ли уложено в кейс.

Потом вспомнилось что-то еще, и еще, так что Кэрри оставалась внизу до одиннадцати часов. Лола давно уснула у себя, в задней части дома. Наконец Кэрри поднялась проверить, все ли в порядке у Эвери, думая: Господи, как ей будет недоставать этой крохи! Высмотрев племянницу в громадной постели, она едва удержалась от смеха. На девочке было не меньше четырех ожерелий и пяти браслетов. Потускневшая диадема, в которой недоставало почти половины фальшивых бриллиантов, съехала на одно ухо. В сгибе руки, как обычно, коротал ночь потрепанный плюшевый мишка. Осторожно, чтобы не разбудить Эвери, Кэрри освободила ее от груза «драгоценностей» и сложила их назад в шкатулку.

Она уже шла к двери, когда за спиной послышалось: «Спокойной ночи…» Кэрри повернулась, но глаза девочки уже снова были закрыты. В слабом свете ночника она выглядела точь-в-точь как спящий ангел. Кэрри смотрела и думала, что даже своего собственного ребенка невозможно любить сильнее. В ней как могучая волна вздымалось инстинктивное желание уберечь Эвери от всех бед. Отъезд казался кощунством, предательством, немногим лучше, чем поступок Джилли.

Пришлось в который раз напомнить себе, что ехать нужно, что от этого в конечном счете зависит и будущее Эвери. Финансовая стабильность означала жизненный стиль, которого, по мнению Кэрри, все они заслуживали. Чувство вины удерживало как якорь. Нельзя было руководствоваться чувством вины. В ее планах на будущее Лола и Эвери занимали важное место, и как раз это следовало поставить во главу угла.

— Я поступаю правильно, — шептала Кэрри, спускаясь в ванную нижнего этажа. — Я поступаю правильно!

Она повторяла это и тогда, когда ступала в раковину душевой кабинки, повторяла в надежде убедить себя. Должно быть, потому она и отвернула душ на полную — чтобы заглушить чувство вины. Но шум воды заглушил только стук, с которым захлопнулись одна за другой дверцы машины.

Хлопок разбудил Эвери, а басовитый смех выманил из постели. Хотелось знать, кто это смеется на улице так поздно ночью. Под уличным фонарем, у обшарпанной машины стояли двое, мужчина и женщина. Они держались я руки, переговаривались и пересмеивались. У женщины волосы были светлые, мужчина, наоборот, был жгучий брюнет.

Эвери заметила, что он что-то держит в свободной руке.

Она отступила подальше за штору, чтобы не быть замеченной, и пристальнее всмотрелась в происходящее. Темное в руке оказалось бутылкой. Мужчина поднес ее к губам, сделал прямо из горлышка большой глоток и передал женщине, которая последовала его примеру, запрокинув свою золотистую голову.

Что они делают перед бабушкиным домом? Эвери непроизвольно высунулась из-за шторы, но снова шарахнулась в сторону, когда женщина, словно угадав ее присутствие, подняла взгляд на окно. Постояв так, она двинулась по дорожке к парадной двери. Мужчина (надо сказать, очень неприятный на вид) за ней не последовал, а присел на багажник, скрестил ноги и занялся бутылкой. Когда та опустела, он ее небрежно отбросил за спину. Звук разлетевшегося стекла заставил Эвери негодующе ахнуть. Ведь мусорить нехорошо! Бабушка учила ее этому с малых лет.

Поскольку мужчина не обращал на дом внимания и смотрел вдоль улицы, девочка решила, что можно высунуться подальше. Интересно, что у него так выпирает в заднем кармане? Еще одна бутылка? И какая мятая, неопрятная на нем майка!

Мужчина в грязной майке был, должно быть, измучен жаждой, потому что вскоре потянулся к заднему карману. Однако там оказалась вовсе не бутылка. Эвери снова ахнула при виде пистолета, черного и блестящего, в точности такого, как в кино.

Все это было слишком захватывающим, чтобы бояться. То-то Пейтон позавидует, когда узнает! Может, разбудить бабушку и Кэрри и сказать им про пистолет? Самое время позвонить в полицию, чтобы приехали и забрали мужчину в грязной майке. Наверняка он из тех, кого называют плохими.

В парадную дверь заколотили так, что Эвери подпрыгнула. Женщина! Явилась в гости посреди ночи, не странно ли это? Девочка прислушалась. Гостья выкрикивала плохие слова. Эвери бросилась назад к кровати и укрылась одеялом до самого подбородка, на случай, если бабушке вздумается проверить, спит ли она, прежде чем открыть и высказать гостье все, что она о ней думает. «Этот шум и мертвого разбудит!» — вот что она скажет, конечно, как говорит всегда, стоит Эвери погромче включить телевизор или музыку. Но сначала она может встревожиться, не слышит ли внучка плохие слова, и придет проверить, а застав ее за подслушиванием… кто знает? Может статься, что вообще не удастся узнать, чем все кончилось!

Ничего не поделаешь, иногда приходится нехорошо поступать ради важного дела. Пейтон, к примеру, думает, что подслушивать можно, если только не передаешь дальше то, что услышал.

Между тем стук сменился более тяжелыми ударами, словно в дверь лупили ногой. Гостья громко требовала, чтобы ее впустили. Дверь отворилась, но какое-то время она продолжала кричать.

Внезапно Эвери поняла, о чем речь. В неописуемом ужасе она спрыгнула с кровати, заползла под нее и скорчилась в самом углу, под изголовьем, подтянув колени к подбородку и дрожа всем телом. В пять лет плакать стыдно, и она знала это, но слезы катились и катились по щекам еще и потому, что она изо всех сил стискивала веки, словно это могло заставить гостью исчезнуть. Ладони она прижимала к ушам, чтобы не слышать ее криков.

Потому что это была не просто женщина, а беспутная мать, Джилли, и явилась она затем, чтобы забрать ее.