"Мой темный принц" - читать интересную книгу автора (Росс Джулия)

Глава 5

Поплавав и переодевшись, Николас снова вернулся в Голубую гостиную. Он победил, как, впрочем, и рассчитывал. Не потому, что она попалась на удочку, а потому, что ее мать сумела убедить дочь в благородстве этого предприятия, и еще потому, что мисс Пенелопа Линдси была человеком порядочным и великодушным. Она согласилась, и он должен бы быть счастлив. Теперь она здесь, в его власти. У него есть время превратить ее в то, что ему надо: в копию ее кузины, принцессы Софии. Свадьба спасена. И все же она даже не представляла себе всей грандиозности стоящей перед ней задачи. Его трясло от сознания того, что он заманил эту женщину в ловушку, воспользовавшись в своих интересах ее честностью и чистотой.

У ее ног лежал открытый чемодан. Безобразное желтое платье казалось еще уродливее на фоне элегантных линий большого стола, у которого она стояла. Она разложила по всей столешнице какие-то книги и теперь внимательно изучала их. Кто-то успел позаботиться об обломках вазы с Ахиллесом.

Пенни бросила взгляд через плечо и оглядела его с ног до головы.

– Бог ты мой, какие изменения! Камзол и шейный платок способны сотворить с мужчиной настоящее чудо. Вы определенно пугаете меня. От вашего сурового взгляда рухнут церковные шпили, а горгульи с криками бросятся прочь. Вы именно так управляете Глариеном, да? Бросая на людей недобрые взгляды?

Он остановился.

– Мисс Линдси, нам надо о многом…

– Точно, – погладила она лежавшие на столе книги. – Лучше бы вам взглянуть на них. Думаю, это будет неплохо для начала. А где Квест?

– На конюшне. Она не любит присутствовать при конфронтации.

– Конфронтации?

– Для начала я объясню вам, что вы должны будете делать.

– Нет, – отрезала она. – Это же сделка, или забыли? Нравится вам это, нет ли. За каждый ваш урок я дам вам свой. Мама прислала бухгалтерские книги.

У него терпение лопнуло.

– Значит, даже перед лицом стоящей перед нами задачи она все еще пытается… – Он глубоко вдохнул, стараясь успокоиться и придать голосу мягкости. – Неужели вы и впрямь полагаете, что эрцгерцог станет корпеть над деревенскими гроссбухами?!

Она поджала губы.

– Книги – прекрасная история, показатель нужд Раскалл-Сент-Мэри. Здесь все, что вам надо понять.

– Мне ничего не нужно понимать, – резко одернул он ее. – А вам следует понять вот что: через два дня мой двор прибудет сюда из Лондона. Слуги, клерки, повара, конюшие, лакеи, джентльмены, приглядывающие за спальней, гардеробной и лошадьми. Среди них непременно найдутся те, кто работает на Карла, шпионы…

Ее ладошка судорожно сжалась, сминая бумагу.

– Шпионы? В этом доме?

– Конечно. Неужели выдумаете, что Карл не подкупил никого из моих придворных и слуг? Я-то не погнушался сделать это. Ради Бога! Это вам не игра. И я не просто ноль без палочки и не номинальный правитель. В моем подчинении нация, народ, который зависит от меня, а теперь еще и от вас. Я должен вам немедленно все объяснить.

Она уставилась на него, как Жанна д'Арк на инквизицию: упрямая, смелая, полная решимости до конца защищать высшую цель. Кончик носа порозовел, уязвимым пятном выделяясь на фоне побледневшей кожи.

– В таком случае говорите тише. Я выросла без мужчин и не привыкла к шуму. Если будете кричать, я вас вряд ли услышу.

На его руках заиграли мускулы. Он, конечно, понимал, что говорил довольно резко, но голоса не повышал. И тем более не кричал! Его так и подмывало стукнуть кулаком по столу. Но вместо этого он развернулся и вышел из комнаты. Эрик и Людгер тут же вытянулись по стойке «смирно».

Николас прислонился головой к стене и сделал несколько глубоких вдохов. Этому приему он научился еще в детстве, когда ему попадалась настырная лошадь. Отойти в сторону, взять себя в руки и приступить к решению проблемы с другой стороны. Пенни должна понять, с чем им придется столкнуться, и времени на всякую ерунду попросту не осталось. Он сделал еще один вдох, распахнул дверь и вошел.

Она так и стояла над своими глупыми счетами, словно святая мученица, занятая своими мелкими заботами. Безумие какое-то. Как можно сделать из этой упрямой англичанки принцессу? Он смягчил взгляд, как будто подходил к настороженной подозрительной кобылке, которая нуждается в нежном обращении и утешении.

– Мисс Линдси, – попытался он обратиться к ее здравому смыслу. – Прошу вас, подойдите сюда, сядьте. Вы в полной безопасности. Но вы должны признать, что ваши бухгалтерские книги меня совершенно не интересуют. У нас совсем нет времени. Через два дня этот дом будет кишеть людьми. Большинство вообще не должно знать о вас. Нам придется встречаться урывками, тщательно выбирая время для уроков. Вскоре пожалуют с визитами официальные лица. Раскалл-Холл превратится в королевский двор Глариена. Если кто-то узнает о том, что мы делаем, наш план рухнет. Это же очевидно. Я должен подготовить вас.

Пенни опустила взгляд и закрыла книги. Косы оплетали голову неуклюжей короной.

– Да, я все понимаю. Но я просто-напросто не смогу принять участия в вашей затее, если не буду чувствовать, что мы с вами равноправные партнеры. – Она развернулась и уставилась на него, но это, по всей видимости, далось ей нелегко. – Вы нарочно пытаетесь запугать меня и превратить в трясущуюся от страха истеричку? Меня убедили в том, что ваш кузен Карл вполне может навредить мне из-за моего сходства с настоящей принцессой, и это одна из причин, по которой я пришла сюда. Теперь я узнаю, что в доме будет полно его шпионов. Как вы собираетесь спрятать меня от них?

Он терпеть не мог, когда люди, на которых ему предстояло нагнать страху, начинали оказывать сопротивление – неприятное следствие его власти.

– Очень просто, если вы мне поможете, – сделал он шаг вперед.

– Эти шпионы… вы знаете, кто они? – Она быстрым шагом пересекла комнату, уселась в кресло и сложила руки на коленях. – Никаких шпионов, убийц и тому подобное в Раскалл-Сент-Мэри отродясь не водилось.

Николас опустился в кресло напротив.

– Бояться тут абсолютно нечего.

Ее зеленовато-карие глаза уставились прямо на него.

– Вы никогда не боитесь?

– Это как отделанная золотом униформа – поначалу раздражает, а потом свыкаешься с ней, и она превращается чуть ли не в твою вторую кожу.

Она сглотнула и начала изучать свои ногти.

– Но она все равно в тягость. Вы уже не способны двигаться легко и непринужденно, как раньше, даже если она стала вашей второй натурой. Трудно быть принцем?

Ее слова поразили его в самое сердце. Никто и никогда не говорил с ним столь откровенно и тем более не задавал подобных вопросов. Потрясенный до глубины души, он лихорадочно искал ответа.

– Я не знаю. Я принц, я так живу.

Она взмахнула руками, подчинившись внезапно обуявшему ее страстному порыву.

– Но вы ведь когда-то были простым английским мальчишкой, жили здесь, в этом доме. Тогда вы даже не подозревали, что когда-нибудь станете эрцгерцогом.

Неужели тот мальчик умер? Неужели от него ничего не осталось?

Ее искренность жалила его, вскрывая старые раны. На ум пришла целая дюжина остроумных ответов, ответов, с помощью которых можно было бы отмахнуться от нее, защититься. Но правда оказалась гораздо убийственнее, чем все они, вместе взятые.

– Если я и приехал сюда в поисках прошлого, здесь уже не осталось ничего, кроме слабого шепота, едва уловимого, как запах духов моей матери, который висел в воздухе после ее ухода. Я поворачивался, надеясь увидеть ее, но взгляд упирался в пустоту.

– Но как же тот мальчик, которого когда-то учила моя мать? Вы же понимаете, что это еще одна причина, по которой я здесь. Потому что моя мать любила вас, когда вы были ребенком.

В ее взгляде стоял вопрос. Он откинулся назад и встретил его с сознательно выставленной напоказ враждебностью, хотя ее прямота, открытость и честность начинали импонировать ему. Принц не должен испытывать подобных чувств. Искренность, тепло и простота – не для него, это всего лишь мечты. Ему стало не по себе, но он искусно спрятал свою неловкость под отточенными манерами.

– Вы хотите знать правду или желаете, чтобы я польстил вам и ввел вас в заблуждение? Признаюсь, я гораздо больше преуспел во втором, чем в первом. Эрцгерцоги редко говорят правду.

Похоже, она не догадывалась, что это всего лишь слова, ширма, за которой можно спрятать истину. Девушка до боли честна.

– Не думаю, что лесть сработает. Мне надо знать правду, вам так не кажется? Я слишком легко согласилась с вашим планом. Теперь я это понимаю. Не уверена, что я смогу освоить все придворные хитрости, но я по крайней мере должна разобраться, что к чему. Вы пошли навестить мою мать, потому что прекрасно знали, что она обожала вас. Разве это не цинично – притвориться тем маленьким мальчиком, которым вы когда-то были?

– Я был вынужден воспользоваться любыми средствами, лишь бы заставить вас прийти сюда. Да вы и сами это понимаете.

– О да! И все же то, что она говорила, – правда. Моя мать не способна на такие выдумки. Вы можете мнить себя и беспощадным, и властным, и бесчеловечным, но в ее глазах вы совершенно иной – она разглядела в вас величие абсолютно другого рода.

– Господи Боже ты мой! У вашей матери есть сентиментальные воспоминания, и я без угрызений совести воспользовался ими, вот и все. Я эрцгерцог Николас Глариенский. И ничего более.

Ее глаза – словно тени на зимней траве.

– Вы также граф Эвенлоуд.

– С тех пор как я корпел со своей гувернанткой над буквами, изменились и моя жизнь, и моя душа. Их подвергли жестокой переделке, будто взяли металлическую безделушку, расплавили и залили в новую форму. Ничего от прежней побрякушки не осталось.

– Но металл все тот же.

– Нет, даже металл изменился. – Он встал и принялся расхаживать по комнате. Голубая с золотом комната насмехалась над ним, посторонним в собственном доме. – Его довели до нужного состояния, добавили в форму чужеродных примесей. Молот выбил из него все старое и ненужное. Ничего не осталось.

– За исключением сути! – Она походила на собаку, которая ни в какую не желала расстаться со своей костью. – Истинную природу металла не разрушить и не уничтожить.

На потолке среди цветов летали херувимы – символы невинности. Николас уставился на них, припоминая другие потолки, другие образы, написанные золотом и лазурью. Его аж передернуло.

– Не пытайтесь нарисовать себе мой романтический образ, мисс Линдси! Вы не знаете, каков я на самом деле, да вам это и ни к чему. Но поверьте мне на слово: тот ребенок исчез без следа. Если вы пришли сюда в надежде вернуть того английского мальчика, оставьте свои иллюзии. Я не слишком хороший человек и не стою восхищения. Просто я не мой кузен, и я не позволю ему забрать Софию и трон.

– Что ж, понятно. – Она снова сложила руки на коленях и уставилась на них. – Вы пытаетесь сказать, что я теряю время, стараясь вызвать у вас интерес к Раскалл-Сент-Мэри? И что хоть я и верю, будто у нас с вами договор, вы не согласны выполнять свою часть? Вы попользуетесь мною и выбросите, не обратив никакого внимания на мои собственные желания?

– Черт побери! Да ваши желания ничтожны и незначительны! Вам выпал шанс предотвратить гражданскую войну. А вы вместо этого приносите мне свои бухгалтерские счета про гусей да овец и про ежей, которых вы посылали в Ковент-Гарден! – Николас чувствовал себя, словно попавший в ловушку зверь. – Зачем вам обязательно нужно думать обо мне хорошо? – Он развернулся так резко, что она заморгала. – У меня одна цель и одна судьба. Я твержу вам об этом с самого начала. Раскалл-Холл ничего для меня не значит.

Она улыбнулась, на щеках появились ямочки. Улыбка оказалась такой же обезоруживающей, как и его воспоминания о гувернантке, которая когда-то была с ним так добра.

– Отлично. Я принимаю это за правду, хотя не уверена, что вам не удалось затуманить мне взгляд лестью. Даже незначительная правда может оказаться куда большей лестью, чем все комплименты мира, не так ли? Человек, которому доверяются, чувствует себя важным и особенным, чем я, само собой, не являюсь, с одним-единственным исключением – я нужна вам для свадьбы. Кто эти шпионы?

Он подошел к своему креслу и оперся о спинку.

– Я не знаю. Мне только известно, что Карл внедрил в штат моих сотрудников своих людей. С этим ничего не поделаешь. Я поступаю точно так же.

– Значит, доверять никому нельзя?

– Я доверяю только тем шестерым, которые приехали со мной: Фриц фон Герхард, Маркос Хенц, Эрик, Людгер, Ларс и юный Алексис Грегор. Мы сидим в этом доме, как лисы в норе, но это не может длиться вечно. Я приехал в Англию с официальным визитом. И должен был направиться прямиком в Лондон.

– Вместо этого вы воспользовались своим королевским правом на эксцентричное поведение. И как же меня скроют в доме?

Облегчение прокатилось волной по его напряженному телу, будто теплым летним воздухом повеяло. Она останется! Она сделает это! Если она будет делать все как надо, его план просто не может провалиться!

– Пойдемте со мной.

Николас повернулся и вышел из комнаты. Пенни на несколько мгновений замерла в объятиях парчового кресла. Несмотря на все слова принца, она никак не могла избавиться от образа того маленького мальчика, которого ее мать учила в этом доме. Ребенка, терявшегося под этими высокими позолоченными потолками, среди всей этой роскошной мебели, малыша, обожавшего свою гувернантку. Родители уделяли ему мало внимания. У графов и графинь так, наверное, принято, особенно если графиня к тому же принцесса Глариена.

Или она просто хватается за слова матери, как утопающий за соломинку, – способ отгородиться от жестокой реальности и этого энергичного, пугающего мужчины, которым он стал?

– Мисс Линдси?

Пенни подняла глаза. Он стоял у двери, придерживая ее для гостьи, – ночь и пламя, прядь черных волос упала на лоб.

– Ваше королевское высочество, – сказала она. – Если через несколько дней этот дом наводнят шпионы, тогда я тем более должна прямо сейчас показать вам, что сделала с поместьем. Если вы не согласны, я возвращаюсь домой.

К ее величайшему удивлению, он улыбнулся. И от этой улыбки ей стало тепло, кровь быстрее побежала по венам. В голове закрутились грешные мысли о мирских радостях.

– Ага, значит, у деревенской мышки острые зубки!

– И она непременно укусит, стоит ей попасть в соколиные когти. Мы должны пройтись по округе. Иначе никакой принцессы не будет.

Грешные мысли обернулись обманом, полным сладостного соблазна.

– Если я соглашусь на этот поход, позволите ли вы закрыть эту тему?

Она кивнула. Кровь вскипела. Щеки зарделись. Это ее шанс – причем, вполне возможно, единственный – достучаться до него.

Он прошел за ней по садам и огородам несколько миль. День шел на убыль, яркие цвета постепенно уступали место одному – серому, деревья тихо шелестели, укутавшись на ночь таинственными тенями. Призрак маленького английского мальчика бежал впереди сквозь этот полумрак, то и дело ныряя в кусты маминых роз и крыжовника, где он, бывало, прятался от своего воспитателя, проверяя, на месте ли старый дуплистый дуб на краю яблоневого сада, который был для него и кораблем, и замком, и тайным укрытием. За всем этим приглядывала – хранила его прошлое в первозданном виде – женщина, которая поспешно шла впереди, выкладывая ему факты и цифры об овощах и фруктах, отвозимых на рынок в Норидж.

– Главным садовником у нас по-прежнему мистер Грин, – сказала она. – Он занимается этим из любви к делу, поскольку ваш отец не забыл упомянуть его в завещании. Мы бы ни за что не справились без его знаний и умений.

«Вот, держи, малыш, первая клубника в этом году!» Клубника в марте месяце, выращенная заботливыми почерневшими руками. «Видите вон ту малиновку, мастер Николас? Это моя подружка. Я доверяю ей все свои секреты».

«Какие секреты, мистер Грин?»

Скрюченный палец постучал по длинному носу. «О, это длинная история!»

– Эрцгерцог Николас?

Николас поднял глаза. Сердце по-глупому забилось в груди. Она стояла у дверей оранжереи.

– Да как вы смеете! – двинулся он на нее. – Как вы смеете так поступать!

Кончик ее носа сделался ярко-розовым.

– Почему бы и нет? Или вы боитесь своих собственных воспоминаний?

Она вошла внутрь. Он заставил себя направиться следом. Теплый сладкий запах тут же поймал его в свои объятия: влажный, свежий, запах апельсинов и разогретой на солнце черепицы. Призраки прошлого тотчас накинулись на него со всех сторон, и он возненавидел ее за это.

Она направилась в дальний конец оранжереи, и длинное здание словно поглотило ее.

– Мне здесь нравится.

Она провела рукой по листьям апельсинового дерева. Сверкнули окна, отражая огонь заходящего солнца, и погасли одно за другим, будто огарки свечей. И только стоявшая в дальнем конце строения женщина по-прежнему купалась в последних лучах заката.

– Все это напомнило мне Белоснежку и смерть в хрустальном гробу, – огрызнулся он. – Полагаю, ваша мать рассказывала вам об этом?

– Гроб? Ради Бога, это место – воплощение жизни и невинности. Именно поэтому графиня часто приводила вас сюда, вам так не кажется?

Он постарался удержать свою ярость на поводке, словно бешеную собаку. Да как она смеет говорить с ним о его матери!

– Все это принадлежит мне. Если я захочу все уничтожить, это мое право. Я могу завтра же прислать сюда рабочих, и они сотрут эту чертову конструкцию с лица земли, разобьют стекла, раскидают камни, вырвут деревья, оставив дрожащие апельсины замерзать под холодным английским дождем.

На ее лице появилось упрямое выражение.

– На развалинах одна ежевика растет. Кроме того, на самом деле вы вовсе не хотите разрушать это место, так ведь?

Солнце играло в ее волосах. Казалось, она купалась в зелени – как символ плодородия, зрелой удовлетворенности земли, отгороженной от остального мира высокими стеклянными стенами. Деметра и Персефона, манящая урожаем жизни. В его сердце вспыхнула страстная тяга к ярким краскам и сладости, сочным апельсинам, взрывающимся на языке медовым цитрусам, к женщине, способной утолить жажду его плоти.

К этой женщине.

Он молча смотрел на нее и вдруг рассмеялся:

– Нет, конечно же. Это просто порыв ребенка, пытающегося уничтожить то, от чего он отрекся. Мама любила давать мне апельсины. Ваша мать рассказала вам об этом. Итак, вы показали мне плоды своих трудов и растрогали меня, как и намеревались. И все же я рад, что мистер Грин продолжает свое дело. Рад, что апельсиновые деревья цветут и плодоносят и кто-то собирает эти плоды. А вы что думали? Что все детские воспоминания сладки или что я теперь стал равнодушен к чувственным порывам?

Он потрогал ветки апельсинового дерева и протянул руки к цветам. При виде этого ее бросило в жар. Она отвела взгляд и прикусила губу. Он взял в ладони очередной цветок и вдохнул пряный аромат, моля Бога, чтобы она прекратила все это – прекратила пытать его.

– Дети живут чувствами, – произнесла она.

Его оборона пала, разбившись на тысячи мелких осколков, острых и больно ранящих. Он направился к ней, обуреваемый яростью.

– Мы тут недавно говорили о спящих красавицах. Вы не забыли, что я принц? Что пробуждать поцелуем – одна из моих задач? Вы вызываете у меня куда больше восхищения, чем вся эта буйная растительность, вместе взятая. Мне хочется впиться в ваши губы, словно в спелый апельсин. Хочется заставить вас застонать от удовольствия прямо здесь, под этой горячей черепицей и нависающими ветвями. Хочется попробовать на вкус. Вы этого добиваетесь?

Краска бросилась ей в лицо. В глазах неожиданно сверкнули слезы.

– Похоже, я зашла слишком далеко, – выдавила она. – Прошу прощения.

Он раскрыл ладонь и просыпал на пол погибшие цветы.

– Ничего страшного не случилось, однако на будущее прошу учесть – мне не нравится, когда лезут мне в душу.

– Факт очевидный. Увы, я из тех, кто постоянно сует свой нос куда не надо!

Ее кожа соблазнительно горела. Тугая, спелая грудь вздымалась под лифом платья. Она понятия не имела, что такого сказала и почему он так расстроился. Это была просто естественная реакция – такая же, как тогда, в спальне и за завтраком, – откровенная реакция женского тела на мужское, мужского – на женское. Ему захотелось сквозь землю от стыда провалиться. Но злость не позволила отступить назад и прикусить язык.

– Вы вся горите, мисс Линдси. И все же меня не спасут никакие попытки пробудить воспоминания о том мальчике, который когда-то сюсюкал здесь со своей матерью и сознательно – это же очевидно! – очаровывал свою гувернантку. Вам также следует знать, что королевские обещания частенько на поверку ничего не стоят.

– Простите, – повторила она. – Кто я такая, чтобы взывать к вашей человечности.

Пульс бешено бился в его запястьях, эхом отдаваясь в сердце. Страсть, дикое, безудержное желание. Ничего не осталось, все исчезло перед желанием причинить боль – наказать, ранить ее до боли.

– Наши отношения не имеют никакого значения за пределами предстоящей свадьбы. – Слова хлесткие, как кончик плети. – Если вы попытаетесь перейти границы, я не погнушаюсь воспользоваться вашей слабостью, чтобы удовлетворить свою, несмотря на все данные вашей матери обещания. И это будет унизительно, чувственно, без всякого уважения. И мы оба станем сожалеть о содеянном. Может, вернемся в дом?

Раскалл-Холл представлял собой развернутый к югу четырехугольник. Одинаковые с виду комнаты шли одна за другой, образуя огромную сферу вокруг центрального холла и бального зала, и соединялись арочным проходом. На второй этаж поднимались две симметричные лестницы.

Пенни брела по комнатам, пребывая в легком тумане. Она только что показала Николасу спасенные сады и оранжерею. Обладая пугающей проницательностью, он моментально раскусил, чего она на самом деле добивается, и свел все ее усилия на нет. Более того, он безжалостно разбил ее смутную, едва зародившуюся волну страсти, выставив ее грязной и порочной. Страх сжимал ей горло: у нее было такое ощущение, что она согласилась на нечто чудовищное, что ей никогда уже не стать прежней и что, если даже Николас – испорченный злодей, сама эта испорченность тоже обладает неизъяснимой притягательностью.

Он открыл дверь.

– Это гардеробная моего деда, наверху – его спальня. Через небольшой, расположенный в задней части коридорчик можно попасть на лестницу, которая соединяет эти покои. Я собираюсь сделать из гардеробной кабинет и принимать здесь посетителей.

– Официальных лиц?

– Вам надо увидеть, кого София должна будет узнать во время свадьбы, и научиться правильно к ним обращаться – министрам, знатным господам. – Николас обогнул стол и указал на дверь в углу комнаты: – Здесь мы поместим ширму, и вы сможете тайно наблюдать за ними. Узнать это не представляется возможным, но некоторые из них будут моими врагами – шпионами.

Она споткнулась и чуть не упала. Спасло ее только то, что она ухватилась за латунный прибор на высокой подставке у окна. Николас поймал ее за руку. Она на мгновение вцепилась в него, стараясь удержать равновесие, каждой клеточкой тела ощущая под своими пальцами его тугие мускулы и недовольство.

– Это телескоп, да? – Она выпустила из рук его камзол. – Какая же я неловкая. Простите. О Боже!

Она рухнула в кресло, мозг словно порвали на множество маленьких кусочков. Всякий раз, когда она пыталась подогнать все происходящее под какое-нибудь более-менее разумное объяснение, появлялся принц и обращал одну картинку в другую. У нее было такое чувство, будто слова отделились от своего значения, будто она согласилась полететь в Тимбукту на ковре-самолете или украсть у аргонавтов золотое руно. Сказка, волшебные фантазии, не имеющие ничего общего ни с ее настоящей жизнью, ни с ее истинным «я».

– Не волнуйтесь, – прозвучал ее собственный голос из далекого далека. – С ним все в порядке.

Она глянула вверх. Он стоял спиной к ней и внимательно осматривал телескоп. Если бы хотела, она могла бы потрогать исходившее от него напряжение, обжигающее ее огнем.

– Не думаю, что я справлюсь! – взвилась она. – Это все равно что научить кошку играть на пианино. Шуму много, а толку мало, музыки не добьешься. Любой, кто знаком с принцессой, тут же поймет, что я самозванка. Меня разоблачат, посадят в тюрьму…

– Чушь! – Что бы ни занимало там его внимание, это что-то как будто растворилось в воздухе, и он повернулся к ней. – Даже если вас разоблачат, вина целиком и полностью ляжет на меня. Я заставил вас, принудил. Угрожал безопасности вашей матери. Господи, да вы еще превратитесь в романтическую жертву, которой Черный Николас воспользовался в своих нечестивых целях. Никто не станет вас винить.

– Но мне все равно страшно.

Он отошел от телескопа. Спина принца являла собой олицетворение неприятия.

– Но почему, Господи ты Боже мой?

– Потому что читать про приключения – это одно, а жить в них – совершенно другое, – сказала она.

На улице уже практически настала ночь – глубокое, мягкое завершение дня, – сады окутала тень. Пенни уставилась в молчаливую черноту за окном. Неужели все меняется под покровом ночи? Теряет ли невинная лужайка свои четкие очертания, становясь таинственной и опасной, – картинка из снов, где серебряные реки бегут вверх по склонам к горным озерам, а леса кочуют с места на место? Конечно, нет. Это всего лишь английский сад. Она обернулась.

Николас внимательно смотрел на нее.

– Но вы в этом приключении ничем не рискуете.

– И все же я дотронулась до вас, не так ли? – Она попыталась произнести это легко, как бы шутя. – Коснулась священной персоны!

– Это не важно. – В его голосе прозвучали похожие на насмешку нотки. Над кем он насмехается? Не над ней ли? – Взамен я могу коснуться вас. – Он открыл дверь в углу. – Идемте, я покажу вам верхнюю комнату.

Он не солгал. Это был совсем не тот английский мальчик. Он небрежно отмахнулся от садов и оранжереи и отомстил за ее старания грубой силой. Маму ввели е заблуждение. И ее тоже. Эрцгерцог Николас – чужак, иноземец, а она по глупости согласилась на его план.

И все же она пошла за ним вверх по лестнице. Ступеньки вели в просторную спальню с примыкающими к ней гардеробными, гостиными и коридорами. Принц без слов переводил ее из одной комнаты в другую, молча раскрывая потайные двери, демонстрируя на удивление современную ванную его отца, оснащенную водопроводом и отделанную бело-голубым кафелем. В конце экскурсии он снова привел ее в спальню. Пенни огляделась по сторонам, рассматривая позолоченные украшения на стенах и прелестную мебель восемнадцатого века. Огромная кровать с балдахином была украшена львами, такими же, как те, что сторожили вход на конюшню.

– Моя спальня, – сказал он. – Выбрана специально. Сюда есть только два входа – тайная лестница, по которой мы только что поднялись, и парадная лестница, расположенная вон там. – Он махнул рукой в сторону дверей, ведущих в главный холл на первом этаже. – Первый под моей защитой. Один из моих людей устроится в коридоре и будет охранять второй.

Пенни ничего не сказала, когда он открыл дверцу, выходящую на еще одну, бегущую выше лестницу, и повел ее вверх. Ей показалось, что она летит, словно ноги ее оторвались от земли и она зависла на высоте шести – восьми футов. Похоже, узкие, но крутые ступеньки располагались в узкой части башни, выступающей над крышей главного здания. В маленькой комнатке, что над его спальней, она увидела свои чемоданы, притулившиеся в ногах узкой кровати. Рядом на стойке горела свеча.

– Вы будете спать здесь, – заявил он. – Следующие несколько дней вы можете свободно разгуливать по всей башне и пользоваться всем, включая ванную. Еду и горячую воду принесут, как только вы позвоните в колокольчик, но никто не сможет прийти сюда, миновав одного из моих стражников. Днем я буду работать внизу. На вашу благопристойность никто не покусится.

Пенни пересекла комнату и распахнула окно. Стена отвесно обрывалась вниз.

– Как мило, – усмехнулась она. – Но боюсь, что волосы у меня недостаточно длинные.

Он подошел было к стойке со свечой, но резко обернулся, услышав эти слова:

– Что?

Деревья и лужайки тихо спали, совершенно английские и безопасные. Мир остался прежним, никаких причудливых изменений не произошло, если, конечно, мир не обманывает ее, притворившись нормальным, как только она распахнула окно. Где-то глухо ухнула неясыть – неизменная обитательница скрывшей дворы и трубы ночи, безобидной, надежной, как покрывало. Ромашки закрыли свои лепестки. Маленькие ночные создания, ежики, мыши шуршат под колючей изгородью. Все разумно и обычно, за исключением стоящего у нее за спиной мужчины.

– Если я хочу стать заключенной в башне принцессой, мне потребуется отрастить тридцатифутовую косу, – сказала она.

– Вам не нужно бежать. – Сквозь удивление в его голосе явно читалась кислая насмешка. – Принц уже здесь.

– И вы хотите, чтобы я прожила в этих комнатах целый месяц? Если, конечно, не считать того, что я буду тайком спускаться вниз и наблюдать за вашими посетителями.

Он взял свечу и обошел с ней остальные комнаты, зажигая свечи, стоящие на туалетном столике, письменном столе и в настенных канделябрах. Притаившаяся снаружи ночь отступила. Пенни прикрыла окно, спасаясь от мотыльков, и в стекле появилось его искаженное отражение – загадочное, неумолимое.

– Зачем вам выходить на улицу? Чтобы иметь возможность поковыряться в грязи? Ногти Софии не должны выглядеть так, будто ими орудовали вместо лопаты. Лучше потратьте время на то, чтобы отмочить их в ванне.

Пенни рухнула в кресло и с жалостью уставилась на свои руки.

– Унижение дошло до предела. Конечно, не до такого, как страх, но от этого нисколько не легче. Вы мастер обижать, знаете ли. Руки мои действительно не безупречны. Я ими работаю. Не думаю, что принцесса София за всю свою жизнь вымыла хоть одну тарелку или вычистила хоть одну жаровню.

Он поставил свечу, которую до сих пор держал в руке, и повернулся к ней.

– Это точно.

У нее вырвался нервный смешок.

– Уловила. Отлично. Должна ли я проводить свои дни в неподвижном оцепенении, как королева Аравии? Спать до четырех, а по ночам брать у вас уроки высокомерия, пятиступенчатых реверансов и искусства держать скипетр? Что я упустила?

– Что еще за пятиступенчатые реверансы? – озадаченно нахмурился он.

– Не знаю. Я думала, это вы мне скажете.

– Если вы принцесса, то приседают перед вами.

– О! В таком случае чему я должна научиться?

– Вести себя по-королевски. – Напротив окна находилась еще одна маленькая дверка. Он вынул ключ из кармана и отпер ее. – Держите дверь на замке, когда не будете ею пользоваться.

– Зачем?

– Чтобы уберечься от убийц и головорезов, для чего же еще. Она ведет наружу, на крышу.

Пенни побледнела, к горлу подступила дурнота. Комната пошла кругом. Пенни обхватила голову руками.

– Вам плохо? Попросить принести чего-нибудь?

Голос его изменился, и это спасло ее. В нем внезапно послышались беззащитные нотки, словно Николас столкнулся с тем, перед чем чувствовал себя беспомощным, и это что-то тревожило его. Она подняла на него глаза.

– Я же сказала, что мне страшно. Но похоже, до этой минуты я вообще не знала, что такое настоящий страх. Я не собираюсь биться в истерике всякий раз, когда вы напоминаете мне об этом, но вы должны понимать, что я не привыкла ко всем этим разговорам про убийц.

Несколько свечей погасли, едва он захлопнул дверь. Он подошел поближе и навис над ней. Игра света и тени создавала иллюзию, что у него за спиной расправились черные крылья. Он положил ключ на стол.

– В ваших венах течет королевская кровь. – В комнате поплыл дымок затухших фитилей. – Что, по-вашему, поддерживало принцессу Элизабет, когда она сидела под дождем у ворот Предателей? Что придало королеве Мод храбрости в битве с королем Стефаном? Что зажгло Боадицею, когда она собирала свои войска – прямо здесь, на этом холме, – чтобы предпринять атаку против могучего Рима?

– Рим победил, – вставила Пенни. – Боадицею убили.

– После того, как посадили в мешок Колчестера и низвергли в реку статую Клавдия. Принцесса Элизабет стала самой великой из королев Англии. Значит, вы боитесь. Воспользуйтесь этим чувством, чтобы распалить свою храбрость. София занимается этим каждый божий день. И сейчас тоже, захваченная в плен Карлом. Так что же такое страх? Поведайте мне!

Она словно окунулась в море противоестественности. Непристойная близость, крохотная комнатка и темнота вокруг. Пенни прижала руки к сердцу, взывая к искренности.

– Он давит вот тут, как если бы я не могла вдохнуть. И этот ужасающий трепет в груди. Кажется, я даже сглотнуть не смогу, потому что нечем, во рту сухо. Все слишком быстро движется. Мне хочется залезть под кровать и свернуться там калачиком, спрятаться, но меня словно парализовало, и я не в силах сделать даже этого.

Он изумленно уставился на нее:

– И вы называете это страхом?

– А что это, по-вашему?

Он схватил стул, развернул его, сел верхом и положил руки на спинку.

– Мне кажется, вы вели слишком замкнутую жизнь, мисс Линдси, и мало играли. То, что вы описываете, вовсе не страх, это возбуждение. Люди ставят на кон целое состояние, лишь бы заставить сердце пуститься вскачь и затрепетать. Пускают коня на слишком высокое препятствие, чтобы ощутить холод в животе. Проникают в спальню жены своего соперника, пока муж дома, лишь бы почувствовать, как пересыхает во рту. Потому что в эти моменты кровь поет, голова кружится и душа надрывается от лихорадки.

Она уставилась на его руки, спокойно лежащие на спинке стула, на идеально ухоженные ногти на длинных пальцах: прекрасные мужские руки. На нее напала слабость, смешанная с желанием. Но что, если она заглянет ему в лицо – посмотрит на эти резко очерченные губы и живые темные глаза?

– Вы понятия не имеете, в какие игры я играла и насколько замкнутой была моя жизнь. Так что же такое страх? Что вы почувствовали в оранжерее?

Идеальные пальцы медленно сжали позолоченное дерево. Суставы один за другим проявились белыми пятнами в свете свечей. И вот он отпустил спинку и поднялся. Подошел к окну. Щелкнула задвижка. Жавшийся к раме поток мотыльков задрожал и полился внутрь, ночь вползла в комнату. Тонкопряды облепили его камзол и волосы, словно пушистые серо-золотистые лепестки. Бражник тяжело ударился о его руку. Коконопряды, похожие на палую листву с ворсистыми антеннками усиков, корчились, умирая в пламени свечек.

– Страх – это когда все чувства покидают тебя, оставляя открытым и в оцепенении, душа отрывается от сердца, частичка за частичкой. На твоих плечах ужас рук четверки всадников – дыхание их коней, каурого, белого и вороного, срывает с тебя кожу. Перед тобой разверзлась бездна горя, невыносимого отчаяния отпущенного на свободу духа. Настоящий страх – это черная пропасть. – Он со стуком опустил окно. – В оранжерее я почувствовал страсть.

Она обмерла.

– Но вы боитесь этого?

Он развернулся к ней, глаза непроницаемые, словно полночь.

– Вы задолжали мне прикосновение, мисс Линдси.

Она внезапно подумала о поцелуе, о том, как его точеные мягкие губы касаются ее губ. О том, как ее губы раскрываются навстречу ему, такие нежные, податливые. Кожа ее загорелась, словно каждая клеточка догадалась, чего она хочет на самом деле. Она уставилась на него, вспоминая его ладони на своих щеках там, в столовой, и его угрозы в доме из стекла.

– Не смейте касаться моего лица и волос! – Дикие, неприличные мысли с головой захлестнули ее. – И ниже воротника тоже!

– Да, выбор у меня небольшой. Но я согласен.

– Зачем вам это? Хотите наказать меня?

Он взял ее за левую руку.

– Не вас, себя. Вот в чем правда. Закройте глаза.

Она почувствовала себя глупой и уязвимой. И все же послушалась его, когда он отпустил ее руку. Длинные пальцы пробежали по волосам и вниз по шее.

Именно так путешественник ведет пальцем по карте в поисках неизведанных мест. Нежно и деликатно. Палец ласкал ее, на языке появился сладкий привкус.

Ласковое, тщательное исследование от затылка до чувствительного местечка под ухом. Легкие, чувственные прикосновения. Мягкий мазок вдоль подбородка. Она таяла от сладости его прикосновений. Каждый ее волосок исходил желанием. Каждое нервное окончание улыбалось таинственной улыбкой. Мускулы шеи расслабились, легонько подрагивали, приглашая продолжить. Словно завороженная, Пенни затаила дыхание, ощущая, как разгорается и разливается по телу огонь.

– Здесь вам никто не причинит вреда, – мягко проговорил он. – Клянусь. Я не хочу, чтобы вы испытали малейшие опасения или дискомфорт. Вы в полной безопасности. Этот легкий взрыв эмоций столь же недолговечен, как бедные мотыльки. Не бойтесь, мисс Линдси. Это просто игра.

Она недоверчиво и ошеломленно взмахнула рукой, убирая его руку, а вместе с ней и странное медовое прикосновение, и вынырнула из расплавленного озера. Растворился ли страх перед лицом страсти? Таковы ли были его намерения? Или он нарочно играл с ее чувствами, так же как его шустрые пальцы только что играли с ее кожей? И тут она поняла: он говорил о шпионах и убийцах, о мошенниках, играющих с монархами Европы.

– Просто игра? Как вы можете так говорить, когда только что потратили столько времени, пытаясь внушить мне противоположное? Хотите сказать, что мне надо научиться наслаждаться страхом? Или что быть принцессой – все равно что быть мужчиной?

– И то и другое, если хотите. В вас есть запасы храбрости. Когда настанет время сыграть принцессу, ваше сердце будет биться в груди, в животе похолодеет и радостное возбуждение понесет вас на крыльях. Вы не допустите ни единой ошибки.

Она встала перед ним, потирая шею обеими руками.

– Именно это вы испытываете на публике? И генералы перед своими войсками тоже? Хотите сказать, что превосходство всего лишь блеф?

К ее неизъяснимому удивлению, он посмотрел вверх и улыбнулся – теплой таинственной улыбкой, улыбкой, что сродни ласковым прикосновениям. Тени отступили. Стены превратились в потоки расплавленного золота, словно он расцветил весь мир ярким жаром.

– Я обещал, что сделаю из вас принцессу. Вы только что усвоили свой первый урок, вам так не кажется?

Она не могла позволить ему очаровать себя. Не могла позволить ему играть на струнах своей души.

– Ваше королевское высочество, – официально обратилась к нему она. – Что еще я должна узнать, чтобы достичь желаемого результата? Как насчет вещей более практических? Думаю, вам следует рассказать мне о них прямо сейчас.

Он вернулся к двери, ведущей в его спальню.

– Все просто. Вам не придется слишком много появляться на публике вплоть до самого дня бракосочетания. Несколько официальных приемов и церемоний. Может быть, прогулка по Гайд-парку с принцем-регентом и русским царем. Проехаться верхом перед строем…

– Верхом? – вырвалось у нее.

На этот раз его губы тронула легкая, едва уловимая улыбка, недолговечная, как умирающие у свечей мотыльки.

– Обычная процедура.

Она резко развернулась, утратив остатки самообладания.

– Но я не умею ездить верхом! Абсолютно. Никогда в жизни не сидела на лошади! Разве мы могли позволить себе держать лошадей? Огромных несуразных зверей, пышущих горячим дыханием и опасностью! Никогда не узнаешь, что у них на уме. Я не смогу проехать верхом по Гайд-парку. Я знала, что все это чистой воды безумие. Ничего не выйдет. Мне лучше собрать вещички и удалиться восвояси. Я могла бы поехать к матери…

Он даже не шелохнулся, но она осеклась на середине предложения, споткнувшись о его взгляд.

– Я научу вас ездить верхом.

– Нет! Вы не можете научить меня ездить верхом. Это невозможно. Если принцесса должна сесть на лошадь, то я не могу стать ею. Как я научусь кататься верхом здесь? – Она обвела рукой маленькую комнатку. – План безнадежен. Я возвращаюсь домой.

– Значит, вы так ничего и не усвоили из нашего разговора? – спросил он. – Я сделаю из вас принцессу. Научу вас ездить верхом. Мы можем заниматься этим под покровом ночи. О безопасности я позабочусь. Господи, можете вы мне хоть в чем-то довериться?

Черная пропасть его глаз поглотила ее. Пенни застыла на мгновение, стараясь справиться с дрожью в сердце. Он с такой уверенностью заявил: «Я научу вас ездить верхом». Само по себе это никогда бы не убедило ее. Ничто не могло тронуть ее, кроме одной вещи: раздражение было всего лишь тонюсенькой ширмочкой, скрывающей до боли чуткую натуру; он воспользовался своим правом на прикосновение и не поцеловал ее; и на какой-то миг в оранжерее она увидела его без маски, прежде чем он начал мстить ей. «Можете вы мне хоть в чем-то довериться?»

Ей все еще было страшно. Но сказать ему об этом теперь все равно что вонзить нож в самое сердце тайны. А ей очень хотелось раскрыть эту тайну.

– Если вы способны научить свиней летать, то пожалуйста, – пожала она плечами.