"Вечный любовник" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

Глава 16 ТРАГЕДИЯ ГАБРИЭЛЫ

Горячие лучи июльского солнца освещали пышную процессию, во главе которой ехал король Франции, держа путь к церкви Сен-Дени.

У входа в церковь стоял архиепископ Буржский с несколькими епископами и другими священниками. Они ждали Генриха.

Как только король подъехал, архиепископ громко спросил:

– Кто ты такой?

– Король, – ответил Генрих.

– Зачем ты здесь и чего хочешь?

– Я хочу быть принятым в лоно римской католической апостольской церкви.

– Ты действительно этого хочешь?

– Искренне хочу.

– Тогда встань на колени и скажи вслух о своей вере.

Генрих повиновался.

Когда процессия двигалась от церкви, он с удовольствием смотрел на толпившихся на улицах парижан, собравшихся его приветствовать.

– Виват король! Виват Генрих IV!

Да, на самом деле Париж стоит мессы.

Короля охватила легкая грусть. Всегда неприятно услышать, что кто-то хочет твоей смерти. Как много людей во Франции, думал он, шепчутся по углам, что-то замышляют, подыскивают наемного убийцу. Его предшественник погиб от удара ножом сумасшедшего монаха. Когда настанет его очередь?

Жизнь короля Франции в эти времена была полна опасностей. Преследовали они и Генриха IV.

– Расскажите мне об этом человеке, – велел он приближенным, когда допросили покушавшегося на его жизнь убийцу.

– Бедный лодочник, сир. С Луары. Человек небольшого ума. Ясно, что он был орудием каких-то амбициозных людей. Его поймали с ножом, а когда спросили, зачем он ему, этот человек во всем признался.

– Чтобы вонзить его в мое сердце?

– Увы, именно так, сир. Но мы рады, что его поймали до того, как он смог добраться до вас.

– Это первый из многих. Королем Наварры быть безопаснее, чем королем Франции. Говорите, он признал свою вину?

– Да, сир.

– Под пытками?

– Самыми жестокими, какие только можно представить, сир.

Генрих задумчиво кивнул.

– И, сир, его приговорили к смерти… медленной. Но он уже перенес так много страданий и был таким простаком, что его удавили.

– Рад этому. Хорошо, что вы так сделали, потому что я бы его помиловал.

– Помиловали, сир? Человека, который хотел вас убить?

– Да, потому что он был простолюдином и, вне всякого сомнения, пребывал в уверенности, что свершает святое деяние, избавляя мир от меня.

Наступила тишина, и Генрих улыбнулся своим друзьям.

– Долой печаль, – сказал он. – Пока я еще жив. И кажется, это уже само по себе немалая победа короля Франции.

Генриху пришлось короноваться в Шартре, потому что Реймс оставался в руках его противников из Лиги. Но даже после того, как он стал католическим королем, положение его было непростым. Хотя Генрих открыто заявил в церкви Сен-Дени о своем переходе в католическую веру, сторонники Лиги оставались хозяевами во многих районах Парижа. В то же время позиции Лиги после смерти Генриха III ослабели, потому что люди устали от лишений и слышали, что король хочет мира, исполнен решимости снова сделать свой город процветающим.

Генрих понимал, что судьба становится к нему более благосклонной. Может, и были люди, замышлявшие его убить, но тысячи французов хотели видеть его мирно восседающим на троне.

Вскоре Париж окончательно перешел под его власть, а затем – Руан, Нормандия и Пикардия, Шампань, Пуату и Овернь.

Между тем Габриэла забеременела, и это вызвало у короля большую радость. Больше всего на свете он хотел одного: быть свободным, чтобы жениться на ней, чтобы их дети были законными сыновьями и дочерьми Франции. Этому препятствовали только Марго и месье де Лианкур. Какой глупостью было выдать за него замуж Габриэлу! Генрих сделал это из ревности к Бельгарду, неразумно поддавшись минутной ревности. Надо указать Габриэле, чтобы она никогда больше не давала для этого повода. Ничего, избавиться от ее мужа не трудно, а вот развод короля с королевой – несравненно более сложная задача.

Бельгард женился на Анне де Бюэль, дочери губернатора Сен-Мало, и неприятностей от него Генрих больше не ждал. Хотя его тревожила мысль: не от Бельгарда ли ребенок, которого вынашивает Габриэла?

Габриэла лежала в спальне в замке Курси. Роды приближались, и она молила Бога, чтобы это был мальчик. Ее тетушка, мадам де Сурди, находилась подле нее и вообще редко ее оставляла, потому что все еще не очень доверяла племяннице и боялась, что она из-за собственной глупости потеряет свое выгодное положение.

Сейчас мадам де Сурди, наклонившись над кроватью, вытирала лицо Габриэлы.

– Если ребенок окажется мальчиком, тебе надо потребовать от короля, чтобы он немедленно освободил тебя от Лианкура, а после этого ему тоже надо развестись с женой. Разве он может подарить Франции наследника, если никогда не видит свою жену? Ему нужна новая жена. Позаботься, чтобы это оказалась ты.

Габриэла устало кивнула. Все это она уже слышала и раньше.

– Генрих все сделает так, как сам сочтет нужным, – отозвалась она.

– Его нужно поторопить, – настаивала мадам де Сурди.

– Моя дорогая тетушка, позови служанок. И лекаря. Похоже, роды вот-вот начнутся.

Мадам де Сурди распорядилась, и через несколько минут в комнате появился первый королевский лекарь, месье Альбе.

– Рада вас видеть! – воскликнула мадам де Сурди. – У моей племянницы вот-вот начнутся роды.

Лекарь преисполнился важности. Он полагал, что его предназначение – служить лишь королевской семье, а Габриэла в нее не входила.

Мадам де Сурди, всегда быстро выходившая из себя, когда ей противоречили, пришла в негодование.

– Этот ребенок – самый важный в королевстве, – заявила она. – Не забывайте, что он от короля.

Месье Альбе слегка, но со значением поднял брови. Мадам де Сурди ничего больше не сказала, но едва не потеряла сознание от душившей ее злости. Если бы ее племянница не делала таких глупостей! Этот человек намекает, что ребенок может быть от Бельгарда. Ей намекает! А что он скажет другим?

В спальне раздался крик новорожденного.

– Мальчик – очаровательный, крепкий малыш! Габриэла устало улыбнулась, а мадам де Сурди почувствовала, что ее сердце вот-вот выпрыгнет из груди от распиравших ее чувств. Габриэла доказала королю, что может рожать ему сыновей. Скоро она может стать королевой Франции.

«Моя племянница, королева Франции…» – шептала мадам де Сурди.

Она внимательно осмотрела ребенка в колыбели. Надо незамедлительно сообщить королю.

Генрих пришел в спальню вместе Агриппой д'Обинье. Мадам де Сурди ликовала. Этот д'Обинье сопровождал короля только в особо важных случаях.

Сначала Генрих подошел к Габриэле, обнял ее и сказал, что необычайно рад рождению сына. Потом подошел к люльке, поднял ребенка.

– О, какой крепыш! А где наш Альбе? Вот он! Скажи, разве ты видел лучшего мальчика?

– Очень симпатичный, крепкий ребенок, ваше величество.

– Конечно, симпатичный. Конечно, крепкий. Разве это не мой сын?

Альбе слегка неодобрительно кашлянул, но мадам де Сурди увидела в этом намек.

– Неужели ты не видишь, что он похож на меня? – требовательным голосом спросил Генрих.

– Ну, сир, – ответил лекарь, – пока рано что-либо говорить. Вдобавок к своим легким ребенок имеет пару глаз, нос и рот, которые могут походить на любого мужчину. Время покажет, есть ли у него сходство с вашим величеством.

Странный ответ, и довольно дерзкий. «Ну, погодите, месье Альбе», – подумала мадам де Сурди.

Генриха ответ лекаря несколько разочаровал. Это было хорошо видно. Но, как обычно, он не стал винить лекаря. Он вообще редко обвинял людей за то, что они говорили ему правду, даже если их слова ему не нравились.

– Д'Обинье, – сказал он, – подойди и посмотри на ребенка.

Д'Обинье задумался. Ребенок был очень хорошим. Мальчик. Насколько лучше было бы для Франции, если бы его можно было назвать дофином. В чем страна нуждалась, так это в сильном короле, причем именно сейчас. Но не меньше она нуждалась и в наследнике. Д'Обинье часто думал об этой Габриэле д'Эстре. Она на самом деле изменяла королю с Бельгардом, но он был ее женихом, пока король не отнял у него его невесту. А с тех пор, как Бельгарда удалили от двора и он женился, Габриэла была верна королю. Она не из тех женщин, которые постоянно суются не в свои дела. Это ее качество, особенно если вспомнить о Екатерине Медичи, безусловно, ценное. Королю нужна жена, причем такая, которая будет его страстно любить. Ему нужны сыновья для Франции.

Д'Обинье посмотрел на ребенка в люльке.

– Ну, сир, – промолвил он, – это действительно хорошенький мальчик, и мне кажется, что он немного походит на ваше величество.

– Правда, дружище? – Генрих радостно смотрел на д'Обинье, этого честнейшего человека, который никогда ему не льстил.

– Разве вы не видите? Взгляните, сир, на эту бровь. Мальчик светловолос, как его мать, но рот – ваш, клянусь.

– Это мой сын! – воскликнул король. – Его будут звать Цезарем.

Вскоре после рождения Цезаря произошли три важных события. Альбе, королевский лекарь, съел что-то неудобоваримое, слег в постель и через несколько дней умер. Поговаривали, что он слишком открыто делился своими сомнениями по поводу того, кто на самом деле отец Цезаря. Вторым событием стала смерть герцога де Лонгвиля, убитого выстрелом из мушкета. Когда он въезжал в Дурлан, был устроен салют в его честь. Считалось, что произошел несчастный случай.

Узнав об этом, мадам де Сурди поспешила к Габриэле.

– Ну, наконец, – улыбнулась она, – мы можем не беспокоиться об этих письмах, которые он отказывался вернуть.

Третьим событием стал развод Габриэлы и Лианкура.

Королю хотелось, чтобы в стране знали, как он ценит свою любовницу, и поэтому он удостоил ее титула маркизы де Монсо.

Д'Обинье был сторонником брака короля с Габриэлой, но герцог де Сюлли вел поиски другой невесты. А Генрих считал, что с помощью д'Обинье может быстро достичь своей заветной цели, и отправил его к Марго на переговоры о разводе.

Габриэла участвовала в торжественных церемониях вместе с королем. С грациозными манерами, лишенная какого-либо высокомерия, необыкновенно красивая, она нравилась людям, и любовь к ней короля не трогала сердца только самых больших циников. Генрих обожал ее и страстно желал сделать королевой, и его подданные, которые начинали все больше уважать своего короля, хотели, чтобы он был счастлив. Разве не прекрасно, что он выбрал в качестве будущей королевы любимую женщину, родившую ему сына, а не какую-нибудь иностранку, которая привезла бы с собой во Францию других иностранцев и иноземные нравы.

Постепенно Габриэлу начали признавать некоронованной королевой Франции.

Она прекрасно сидела на лошади, причем верхом, что было необычно, и при ее красоте выглядела очень элегантно. Всем нравились ее юбки-штаны из фиолетового бархата, отделанные серебряным шитьем, накидка из золотисто-зеленоватого атласа и так идущая ей серебристо-фиолетовая шляпка из тафты.

Глаза короля сияли от гордости. – Как только я освобожусь от Марго, мы поженимся, – повторял он любовнице.

Король устроил прием в доме Шомбера неподалеку от Лувра. Настроение у него было прекрасное. Д'Обинье привез хорошие новости: Марго готова выслушать предложения Генриха и выдвинет свои требования, но больше не настаивает на сохранении их брака. Она не может забыть, как во время их свадьбы хотела выйти замуж за другого.

Королю было странно это слышать – тот человек уже давно мертв. Гиз был красив, полон жизни, любим женщинами, но быть обожаемым многими значит и иметь немало ненавистников. Врагов порождает зависть. Наверное, из семи смертных грехов это самый распространенный. Гиз разбудил ревность в короле и в результате нашел свой конец в Блуа. А Марго все еще его помнит. Наверное, думает, какой бы была ее жизнь, выйди она замуж за Гиза? Но кто теперь может дать ответ на этот вопрос?

Однако главное достигнуто – Марго дает согласие на развод. Только беспокоится о том, чтобы добиться более выгодных для себя условий. Это вполне естественно: ей нравится быть в центре внимания, поэтому переговоры могут затянуться, однако со временем все уладится. Тогда Цезарь станет его законным сыном, а Габриэла – королевой Франции.

Перед королем остановился молодой человек. Что у него в руке? Какое-то прошение? Генрих всегда относился благосклонно к просьбам, которые адресовались ему лично. Он вовсе не походил на Генриха III, окружавшего себя надушенными любимчиками и не выносившего запаха простых людей. Генриху IV хотелось, чтобы люди видели в нем одного из них. Он воспитывался в суровых условиях и считал, что если его подданные это поймут, то будут ближе к нему, чем были когда-либо к другому правителю Франции. Он разрешал им подходить к нему со своими бедами, обсуждал с ними, как оживить в стране ремесла. Надо, чтобы все поняли: его сильнейшее желание – сделать Францию мирной, процветающей страной.

Генрих улыбнулся молодому человеку. И… отпрянул назад. Острие кинжала, направленное ему в горло, разрезало ему верхнюю губу, послышалось, как треснул его зуб, по подбородку потекла горячая кровь…

– Я ранен! – крикнул Генрих, затем увидел упавший к его ногам окровавленный кинжал, увидел, как молодого человека грубо схватили.

Король был ошеломлен, но, к счастью, рана оказалась несерьезной.

Он подумал: «Это уже вторая попытка. И мои враги не всегда будут терпеть неудачи».

О результатах расследования Генриху докладывал не кто иной, как его кузен граф Суассон. «Бедняга Суассон! Ему не за что меня любить, – думал при этом король. – Суассон надеялся жениться на Екатерине, а я запретил этот брак, рассчитывая выдать ее замуж за короля Шотландии, хотя из этой затеи ничего не вышло».

– Ну? – спросил он.

– Его зовут Жан Шатель, сир. Из простых.

– За нож всегда берутся простые люди, – заметил Генрих.

– Сир, на какой-то момент я пришел в ужас, даже когда понял, что вам не причинено серьезного вреда. Я заметил этого человека, только когда он выронил нож, хотя стоял рядом с вами. Все произошло так быстро…

– Боишься, что я могу подозревать тебя? Нет, кузен, я не подозреваю тебя в покушении на убийство.

– Это был короткий приступ страха. Но покушавшийся во всем сознался.

Генрих кивнул:

– Что ж, кузен, иногда королю надо быть твердым в своих решениях. Я не мог отдать тебе Екатерину, а сейчас она замужем за герцогом де Баром. Так уж получилось.

Суассон склонил голову.

– Что сказал этот человек? Зачем он это сделал?

– Сожалеет, что промахнулся.

– Страх ему неведом?

– Говорит, в католической школе его учили, что пролить кровь короля не католика и не утвержденного папой – не только не грех, но богоугодное дело.

– Разве я не принял мессу?

– Сир, это было сделано ради выгоды.

– Интересно, как много католиков во Франции думают так же?

– Толпа людей пошла к католической школе иезуитов, сир. Они угрожают сжечь ее. Это показывает, что у вашего величества в Париже есть друзья.

– И друзья, и враги. – Король погрустнел. – Суассон, это уже не первый случай с тех пор, как я стал королем Франции.

– Да, сир, но люди узнают вас и полюбят.

– Мне не нужно ничего, кроме как достойно служить стране. Хочу, чтобы люди говорили, что Франция благодаря Генриху IV стала жить лучше. Стала более терпимой страной, в которой сытые мужчины и женщины не боятся открыто выражать свои взгляды. Моя сокровенная мечта – сделать это для Франции.

– И вы добьетесь своего, сир. Люди начинают это понимать.

– Возможно, Суассон. Но мне хотелось бы знать, сколько ножей сейчас точится, – отозвался Генрих, а про себя подумал: «Мне надо жениться. Если они твердо решили лишить меня жизни – а не может же мне все время везти, – я должен иметь сына, чтобы было кому передать корону, когда пробьет мой смертный час, и который сделает для моего народа то, что не успею сделать я. Марго должна дать согласие на развод. Это дело неотложное».

Но устроить развод короля и королевы было совсем не просто. Папа римский отказывался дать на это согласие. Что же касается Марго, то хоть она и не хотела возвращаться к мужу, вдруг начала колебаться из-за того, что он собирается жениться именно на Габриэле д'Эстре. Несмотря на то что он сделал ее маркизой де Монсо, а потом герцогиней де Бофор, заявила Марго, это не отменяет ее прежнюю крайне распутную жизнь. А куда это годится, если королевой Франции станет женщина, которую в молодости ее ненасытная мать несколько раз продавала разным мужчинам? Нет! Марго решила не уступать место такой женщине – по крайней мере, без продолжительных уговоров.

Прошло несколько лет. Король продолжал жить беспокойной жизнью, потому что часть страны по-прежнему была в руках его врагов, и он делал попытки оживить ремесла. Но при этом не забывал, что становится старше, а у него все еще нет дофина.

Габриэла была совершенной любовницей и больше не вызывала у него ревности. Она подарила ему дочь, Екатерину-Генриетту, и еще одного сына, Александра. Все они могли стать детьми Франции, но переговоры с Марго о разводе затянулись.

Генрих подозревал, что некоторые его министры содействуют этому, так как не хотят видеть на троне Габриэлу.

Герцог де Сюлли, собрав втайне информацию, пришел к заключению, что большую пользу короне могло бы принести богатое семейство Медичи. Финансы в стране в результате многолетних войн находились в расстроенном состоянии, а женитьба короля на одной из дочерей Медичи могла бы исправить положение. Исходя из этого, Сюлли посчитал своим долгом всячески препятствовать бракосочетанию Генриха с его любовницей, потому что это не принесло бы в казну никаких денег.

Этого вельможу, как и всех других, все больше одолевало беспокойство. Короля уже нельзя было назвать молодым, но он имел только несколько незаконных детей, включая и тех троих, которых они с Габриэлой считали законными. Габриэла называла своих сыновей и дочь детьми Франции, однако на самом деле такой титул могли иметь лишь члены королевской семьи.

Разговаривая очередной раз с королем о настоятельной необходимости развода с Марго, Сюлли заметил, что она могла бы стать более сговорчивой, если бы король собирался вступить в брак, с ее точки зрения, более приличный и выгодный.

– Потому что, сир, не следует забывать, что ваша жена станет королевой Франции.

– Ты думаешь, я об этом забываю?

– Нет, сир, но все слишком запутано. Крайне важно, чтобы у вас был наследник. Если бы вы заранее выбрали себе невесту, это заметно облегчило бы дело. Почему бы нам не показать вашему величеству самых красивых женщин королевства? Вы могли бы выбрать из них ту, которая придется вам по душе.

– Зачем все эти хлопоты, если я уже знаю, на ком хотел бы жениться? Думаю, тебе, Сюлли, это тоже известно. Давай говорить без обиняков.

Министр вздохнул:

– Сир, ситуация становится все более сложной. Допустим, вы женитесь на герцогине и у вас родится еще один сын. Кто же станет дофином – тот ребенок, который родится после вашей свадьбы, или тот, что появился на свет раньше?

– Что об этом сейчас говорить? Пока такая проблема не стоит.

– Вопрос весьма деликатный, сир.

– Однако, полагаю, разрешимый.

– Да, сир. А крестины вашего сына Александра?

– Ну, а тут что?

– Полагаю, церемония должна быть более скромной, чем это задумано герцогиней. Она собирается сделать ее такой пышной, словно будут крестить наследника трона.

– Сюлли, ты, кажется, хочешь вывести меня из себя.

– Я исполнен решимости верой и правдой служить вашему величеству и Франции.

– Знаю, знаю. Но чувствую, что моя злость растет. Сюлли, мой дорогой друг, смирись с этим. Нам вовсе незачем ссориться.

– Клянусь, если герцогиня узнает о моих предложениях, мы с ней поссоримся.

– Я не скажу, что это исходит от тебя. Она уже не раз говорила, что слава королевства ей дороже, чем мое, ее и наших детей счастье.

– Слава страны – это слава короля, – ответил Сюлли. – И, сир, во имя короны прошу вас отменить королевские крестины ребенка. Это не понравится людям, а вы должны согласиться, что угождать им очень важно, ибо король может править только при добром согласии с ними.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Приготовления к крестинам делались без меня.

– Теперь я испытал облегчение, сир. Тем легче будет все изменить. Полагаю, все устраивала мадам де Сурди.

Генрих кивнул:

– Родственники герцогини иногда берут на себя слишком много.

Сюлли воздал должное благоразумию короля и немедленно распорядился урезать расходы на крестины.

Разозленная мадам де Сурди пришла к нему и спросила, чем вызван этот приказ.

– Возможно, вам неизвестно, – сказала она, – что расходы на крестины сыновей Франции всегда были именно такими, и я не вижу причин для их сокращения.

– Мадам, – парировал Сюлли, – я вас не понимаю. Никакого сына Франции нет!

В глазах у мадам де Сурди вспыхнули опасные огоньки.

– Но вы же не станете отрицать, что это ребенок короля?

– Не мое дело утверждать это или отрицать, мадам. Но мне точно известно, что этот ребенок – незаконнорожденный, а незаконнорожденный не может быть сыном Франции.

От охватившей ее злости мадам де Сурди лишилась дара речи, но нашла в себе силы процедить сквозь зубы, что Сюлли об этом пожалеет. Потом она отправилась к Габриэле и обо всем ей рассказала.

– Ну, моя девочка, – заявила тетка, – а теперь тебе надо добиться, чтобы крестины Александра были королевскими, а этого самонадеянного Сюлли отправили в отставку.

Поняв, что мадам де Сурди представляет опасность, Сюлли тут же доложил королю о том, что только что произошло.

– Сир, – сказал он, – тетушка герцогини – весьма корыстная особа. Стремится управлять вами через герцогиню. Она говорила со мной так, будто это она королева Франции, и сделала мне выговор за то, что я урезал расходы на крестины.

– Мне она никогда не нравилась, – в раздумье бросил Генрих.

– Думаю, сир, вы не позволите, чтобы вами управляла такая женщина.

– Боже упаси! Ты это и сам прекрасно знаешь! Сюлли получил одобрение своим действиям. Габриэла, науськанная тетушкой, прибежала к Генриху в слезах, чтобы рассказать ему, как ее оскорбил Сюлли.

– Послушай, моя любовь, – мягко объяснил ей Генрих, – Сюлли просто исполняет свои обязанности. И ты не должна позволять своей тетушке думать иначе.

– Сюлли оскорбил меня, Генрих! Пошли за ним. Я хочу поговорить с ним в твоем присутствии.

Генрих пожал плечами.

– Очень хорошо, – согласился он. – Он объяснит тебе причины своих действий, и, думаю, ты увидишь, что они не лишены здравого смысла. Имей в виду, моя любовь, Сюлли – один из лучших моих министров.

Габриэла, обычно покладистая, была выведена из себя тетушкой и так уверилась в своей власти над королем, что вместе с мадам де Сурди решила добиться отставки Сюлли. На этом и собиралась настаивать, потому что было совершенно ясно, что он препятствует ее браку с королем, а если она собирается отстаивать интересы своих детей, то его надо изгнать.

Сюлли пришел, поклонился Габриэле, но она демонстративно отвернулась.

– Между вами возникло небольшое недоразумение. Сюлли, объясни, в чем дело, – предложил король.

Не успел министр ничего сказать, как Габриэла выпалила:

– Не желаю ничего слушать от этого лакея!

– Лакея? – опешил Сюлли.

– Лакей… слуга… вот кто ты, разве не так? Генрих, увидев, как щеки его министра зарделись, тоже разозлился.

Сюлли вытянулся во весь рост.

– Сир, – промолвил он, – вы понимаете, что я не могу смириться с такими оскорблениями и…

– И лучше оставишь службу у меня? – закончил за него король.

Габриэла торжествующе воскликнула:

– Ясно, что нам при дворе одновременно места нет!

Генрих повернулся к ней и жестко произнес:

– Мадам, король лучше потеряет десять любовниц, чем одного такого министра, как месье Сюлли.

Повисла напряженная тишина. Габриэла смотрела на короля так, будто он ее ударил. Затем повернулась и вышла из его покоев.

Сюлли одержал победу, но скрыл свою радость за мягкой улыбкой. Кое-кто считал, что Генриху IV не нужно ничего, кроме удовольствий. Но он был настоящим королем, и, если приходила пора это показать, его подданные никогда не бывали разочарованы.

Сюлли решил найти настоящую королеву Франции и служить ей и своему повелителю до конца своих дней. Но Габриэле королевой не быть.

Размолвки Генриха с его любовницами никогда не были долгими. Он и раньше порой ссорился с Габриэлой, находя на это время утешение в объятиях других женщин. У него был роман с Шарлоттой дез Эссар, очаровательным созданием, родившей ему двух дочерей, он позволил себе легкие интрижки с настоятельницей монастыря на Монмартре и юной особой по имени Эстер Эмбер, которая родила ему сына. Все это были легкие развлечения, однако некоторые святоши-министры короля всерьез опасались за его душу.

И все были согласны, что ему нужно как можно скорее жениться, а многие из приближенных одобряли брак с Габриэлой, которая уже родила ему двух сыновей.

Жениться на Габриэле было делом нетрудным, вся проблема заключалась в Марго.

Ей было уже сорок шесть лет, она сильно располнела, наслаждаясь жизнью в Юссоне, который был словно нарочно создан для ее любовных утех. Чем старше Марго становилась, тем моложе были ее кавалеры. Положение в обществе ее нимало не заботило. Она искала в любовниках лишь внешнюю привлекательность, а потому нередко вызывала к себе в спальню даже конюхов или пажей.

Последним громким скандалом в Юссоне была ее связь с сыном угольщика. Он пел в кафедральном хоре, и, увидев его, Марго пожелала, чтобы юноша пришел во дворец спеть для нее. У него был изумительный голос, но она нашла в нем и нечто более для себя интересное.

Марго предложила ему остаться в Юссоне, а когда парень ответил, что ему надо подумать, рассмеялась, щелкнула пальцами. Она подарит ему поместье, о работе ему больше не придется беспокоиться, поскольку отныне он будет ее личным секретарем.

Марго сильно ревновала своего хориста и боялась, что на него положит глаз одна из ее приближенных дам, как раньше делала она сама, ибо все жившие рядом с ней подражали ее образу жизни. Поэтому велела во всех женских спальнях убрать покрывала с кроватей, а сами кровати поставить на высокие ножки, чтобы она могла не наклоняясь – при ее комплекции это было затруднительно – заглядывать под них и видеть, не прячется ли там ее любовник.

Хорист ей очень нравился, Марго не могла и придумать, что бы еще для него сделать. Даже решила его женить, хотя, конечно, это был бы брак для его удобства. В первую брачную ночь она бы выпроводила невесту и заняла ее место, а он унаследовал бы состояние своей жены. Это казалось вполне приемлемым для Марго, но, к несчастью, за несколько дней до бракосочетания хорист простудился и вскоре умер.

Марго так была этим расстроена, что тоже слегла, и несколько недель даже самые симпатичные мужчины ее двора не могли привлечь ее внимания.

– Я и так страдаю, а муж надоедает мне просьбами о разводе, – стонала она. – Нет, что он сделает, если я дам ему развод? Женится на этой женщине? Хороша будет королева! Вела распутную жизнь, пока на нее не положил глаз король. Нет, Генрих, я тебя от этого уберегу.

Про себя Марго решила, что не даст Генриху развода, пока сохраняется угроза, что он женится на Габриэле д'Эстре.

А Генрих между тем решил, что без Габриэлы ему счастья не будет. Другие романы были просто развлечениями, и, возвращаясь к ней, он любил ее еще сильнее.

Она снова забеременела, и было жаль, что он не может на ней жениться, но король не терял надежды: несмотря на упорство Марго, он найдет способ ее уговорить.

Приближался Великий пост. Генрих не любил это время, потому что его набожные советники становились слишком упрямыми.

Его исповедник, Рене Бенуа, отличался откровенностью. И хотя Генрих позволял своим приближенным высказывать свои взгляды, порой жалел, что не ведет себя в этом отношении более строго. Сейчас был именно такой случай.

За несколько дней до поста Бенуа попросил разрешения сказать королю о деле, которое, как он выразился, его сильно обеспокоило.

– Давай, рассказывай, – велел Генрих.

– Сир, иезуиты во Франции пользуются большим влиянием, им не по душе ваш образ жизни.

Генрих громко рассмеялся:

– Каждому мужчине во Франции, у которого нет любовницы – а таких бедолаг, к моему удивлению, хватает, – не нравится мой образ жизни!

– Сир, вам не следует забывать, что король должен служить примером для своих подданных.

– А я и подаю хороший пример! Заверяю тебя, святой отец, и всех, кто не влюблен, что самые счастливые минуты моей жизни я провел с женщинами.

– Сир, сир, вам не следует так говорить, когда вы только что поднялись с колен.

– Ты не прав. Я воздаю славу Господу за радости жизни, и нет большей радости, чем любить женщин.

– Сир, иезуиты говорят, что, пока вы живете со своей любовницей, вы не можете на Пасху причащаться святых тайн.

– О, брось, мой дорогой друг! Я должен просить прощения за мои грехи, но знаю, что, после того как получу его, рано или поздно согрешу снова и снова! Они говорят! А ты знаешь меня лучше. Я не вижу в любви греха.

– Ваше величество, если дама – ваша жена…

– О, я верю, что она ею станет. Но этот развод… Когда еще я его получу?

– А пока, сир, лучше вам не жить с герцогиней во время Великого поста.

Д'Обинье покачал головой: – Это правда, сир. Иезуиты в нашей стране весьма сильны. Я предвижу, что вам будет сложно получить святое причастие, – а вы должны его получить, потому что люди этого от вас ждут, – пока вы живете с герцогиней. Проявите мудрость, сир. Воздержитесь от наслаждений на несколько недель. А когда вы к ним вернетесь, они доставят вам еще больше радости.

Генрих пожал руку д'Обинье:

– Ты прав, дружище. Я должен сказать «до свидания» моей любовнице. Но меня выводит из себя, д'Обинье, что мои подданные ставят мне условия.

– Подданные всегда так или иначе ставят условия королю, сир, потому что король правит ими только согласно их воле.

– Значит, я должен расстаться с Габриэлой… на несколько недель?

– Они скоро пройдут, да и развод не за горами.

– Да, тогда со всей этой ерундой будет покончено.

Другой разговор состоялся с Сюлли.

– Ерунда, сир, – согласился министр, – но необходимая. Мы не вправе раздражать иезуитов, к тому же вспомните, что наша страна все еще расколота.

– Согласен с тобой. Я не чувствую себя на троне так уверенно, как мне хотелось бы. Но расстаться с моей возлюбленной! Это на самом деле глупость. Вот что я скажу тебе, Сюлли: мне надоели постоянные проволочки с разводом. Надо положить этому конец. И тогда Габриэла все время будет рядом со мной, мне не надо будет с ней расставаться.

– Вашему величеству надо жениться. Этого желают все ваши подданные.

Генрих пристально посмотрел на министра. Он помнил, какие сложности возникли в связи с крестинами Александра. А теперь Габриэла снова беременна. Ее дети могли бы быть сыновьями и дочерьми Франции. И для этого нужна всего лишь брачная церемония.

Каждый раз, глядя в зеркало, он видел признаки приближающейся старости. Надо скорее узаконить их отношения, он должен иметь законных сыновей.

Сюлли отвел глаза, у него были свои планы. Габриэла д'Эстре в них не входила. Он думал об итальянке, Марии Медичи, молодой и пока достаточно симпатичной, с большими деньгами, в которых так нуждается казна. Если со свадьбой не затягивать, появятся дети. А когда у короля будет законный сын, он забудет о детях Габриэлы д'Эстре.

Развод можно оформить в любой момент. Единственное препятствие – Марго, которая не желает уступить свое место женщине, которая вела столь недостойный образ жизни. Что это за королева Франции, если жадненькие родственники продавали ее разным мужчинам? Марго заявила, что гордость Валуа не позволяет ей на это пойти.

В таком случае, если невестой будет не Габриэла, Марго не станет долго колебаться?

Сюлли считал, что все очень просто. Разводу короля мешала только Габриэла.

– Жениться – это то, чего я сейчас хочу больше всего. Мне нужен дофин, Сюлли, – сказал Генрих.

Сюлли согласился, что и королю, и Франции нужен дофин.

– Ваше величество не может иметь дофина не женившись, – промолвил он. – В то же время мы должны подчиниться иезуитам. Вам не следует видеться с любовницей, пока вы не получите святого причастия.

Генрих неохотно согласился.

Габриэла прильнула к нему. После рождения Александра она чувствовала себя неважно, легко впадала в уныние, и новая беременность давалась ей нелегко. А когда Генрих сказал, что иезуиты настаивают на их расставании на несколько недель, ее и вовсе одолели плохие предчувствия.

– Это совсем ненадолго, моя дорогая, – заверил Генрих любовницу. – Сразу после Пасхи я к тебе вернусь. И вскоре мы поженимся. Я твердо в этом уверен.

– Генрих, я так жду этого дня!

– Не бойся, малышка, он обязательно придет. И тогда все наши дети станут законными детьми Франции, а маленький Цезарь – дофином.

От этих слов у Габриэлы на душе потеплело. Но потом ее снова охватило уныние.

– Генрих, всегда заботься о детях.

Он рассмеялся:

– Моя любовь, разве я о них не забочусь? А оттого, что они твои, забочусь вдвойне!

– Как мне не хочется с тобой расставаться!

– Но мы же расставались раньше.

– Знаю, но сейчас хочу, чтобы ты был рядом.

– Ты не похожа на себя, Габриэла. Что у тебя на уме?

– Не знаю. Во мне поселился какой-то страх, не стоит им позволять нас разлучать ни при каких обстоятельствах.

– Ты знаешь этих иезуитов. Ко мне они относятся с подозрением. Вспоминают, что я совсем недавно принял их веру. Постоянно за мной следят. Сомневаются в моей искренности… Не могут забыть моего гугенотского прошлого.

– Но ты – король.

Он погладил ее по волосам:

– Короли правят только по воле своих народов. Мы должны об этом помнить, моя любовь. Не переживай! Мы расстаемся ненадолго. Скоро снова будем вместе. И, моя любовь, постарайся подружиться с Сюлли. Мне нужен этот человек. Он великолепный советник.

– Он меня ненавидит, я его боюсь.

– Не надо его ненавидеть. У вас были размолвки. Но это в прошлом. Подружись с ним. Ты должна стать королевой Франции и можешь позволить себе быть великодушной.

Габриэла снова прильнула к Генриху. Он объяснил себе ее страх беременностью, ему тоже не хотелось с ней расставаться.

Однако встревоженный унынием Габриэлы, король позвал одного из своих постельничих, к которому время от времени обращался с разными интимными поручениями.

Гийом Фуке, маркиз де Ла Варенн и барон де Сент-Сюзанн, имел все основания быть благодарным королю. Он работал на кухне у сестры Генриха Екатерины, когда тот обратил на него внимание. Генрих решил, что такой живой и приятной внешности молодой человек слишком хорош, чтобы прислуживать на кухне, и дал ему небольшую должность в своей спальне. Фуке оказался весьма полезным. Сначала тем, что обратил внимание короля на прелести одной из кухарок и устроил им тайное свидание, а за этим небольшим дельцем последовали и более сложные задания. Фуке понял: женщины – слабость короля, и старался по мере сил потакать его страсти. Он умел молчать, и Генрих решил, что при его привычках такой слуга может быть очень полезным. Фуке получил свои титулы, когда доказал, что может быть неплохим послом, а не только посредником в амурных делах. Однажды его послали в Англию, чтобы попытаться заполучить военную помощь королевы Елизаветы, и он блестяще справился с этим поручением. Король проникался к Фуке все большей симпатией, а то, что его родители были простолюдинами, только прибавляло к нему уважения.

И на этот раз Генрих вызвал к себе именно маркиза де Ла Варенна.

– Готов поклясться, ты уже слышал, что я вынужден на время расстаться с герцогиней де Бофор.

– Да, сир. Не хочет ли ваше величество, чтобы я организовал тайную встречу с ней?

– Нет. Не думаю, что это будет разумно. Если откроется, начнутся большие неприятности. Нам надо пожить отдельно. Слава богу, всего несколько недель. Но герцогиня меня очень беспокоит. Она погружена в печаль. Ей приснилось несколько снов, и теперь у нее плохие предчувствия.

– Дамы в ее положении, сир…

– Знаю. Послушай, дружище. Я хочу, чтобы ты поехал в Париж. Побудь с ней. Скажи, что я только о ней и думаю. Если ты о ней позаботишься, мне будет спокойнее.

– Уезжаю немедленно, сир.

Генрих кивнул. Теперь можно забыть о беспокойстве, навеянном на него Габриэлой; как только их временная разлука закончится, он настоит на разводе с Марго. А когда Габриэла станет королевой, ей уже нечего будет бояться.

Ла Варенн отправился в небольшое путешествие из Фонтенбло в Париж, где на время разлуки с королем остановилась Габриэла.

Так у нее плохие предчувствия? Что ж, некоторые люди решили, что Габриэле д'Эстре не бывать королевой Франции. И конечно, они правы. Она не жена королю. Ее единственное преимущество – их сложившаяся семья. Но чтобы маленький месье Цезарь стал дофином? Никогда!

Если Цезарь им станет, во Франции начнутся волнения. Люди не могут быть равнодушными к незаконнорожденному выскочке. Они одобрили бы женитьбу короля на совсем молоденькой девушке, лучше девственнице, но не захотят видеть королевой женщину, которая когда-то вела распутную жизнь, а ее детей – пусть они и от короля – называть детьми Франции.

У Ла Варенна были друзья среди итальянцев, желавшие брака Генриха IV с Марией Медичи. Он тоже считал, что это будет хороший брак. И нужно устроить его поскорее, чтобы еще успел родиться дофин.

Итальянцы часто встречались в доме Себастьяно Замета, которым восхищались и король, и Ла Варенн. Замет поднялся из самых низов, его отец, по слухам, был сапожником в Лукке, но Замет сумел стать банкиром-миллионером, а так как король часто нуждался в финансовой помощи, его симпатии к нему от этого только возрастали, потому что он был всегда готов помочь Генриху деньгами. Когда-то Замет заплатил мадам де Сурди кругленькую сумму за очаровательную Габриэлу. Помнит ли он сейчас те дни? Помнит ли мадам Габриэлу? И неужели может смириться с тем, что женщина, за услуги которой платили многие мужчины, вот-вот станет королевой Франции?

Замет был дружен с Габриэлой, но хотел бы видеть союз между Италией и Францией более прочным, и итальянцы, собираясь в его доме, обсуждали именно это. Замет стал больше чем банкиром – он был интриганом, возможно итальянским шпионом. Замету был по душе брак короля с Марией Медичи.

Перед тем как представиться Габриэле, Ла Варенн зашел к Замету. Итальянец принял его в своих роскошных апартаментах, и, пока они потягивали вино, Ла Варенн рассказал приятелю о расставании короля и его любовницы.

Замет с серьезным видом кивнул.

– Иезуиты – не единственные, кому не нравится образ жизни короля, – заметил он.

– Все хотят женитьбы короля.

– Но он может жениться, только если получит развод от нынешней королевы, а она даст согласие лишь тогда, когда его невеста будет нравиться не ему одному, а всем другим.

– Многим понравилось бы, если бы ею стала Мария Медичи.

– Она понравилась бы и королю, – сказал Замет, – если бы не его нынешняя любовница. Мария Медичи не только молодая и симпатичная, она принесет Франции большое богатство. Мои итальянские друзья горят нетерпением. Для них было бы оскорбительным, если бы вместо нее королевой стала женщина вроде герцогини де Бофор.

– Но, боюсь, его величество сильно в нее влюблен.

Наступила тишина, потом Замет решил:

– Я устрою пир в ее честь. Передай ей это. Привези ее сюда завтра.

Ла Варенн смерил приятеля долгим взглядом, но тот продолжал безмятежно улыбаться.

Габриэла поселилась в доме близ Арсенала, который был, с тех пор как ее отец стал главнокомандующим артиллерией, его официальной парижской резиденцией.

Почти тут же ей нанесла визит герцогиня де Сюлли, и это понравилось Габриэле, потому что после ссоры с герцогом де Сюлли она, в соответствии с пожеланиями короля, старалась наладить с ним добрые отношения. Герцогиня де Сюлли, будучи особой высокопоставленной, держалась холодно, хотя и вежливо, а так как она сама сочла возможным посетить Габриэлу, та решила сделать все возможное, чтобы с ней подружиться.

Однако гордая герцогиня де Сюлли считала, что ей не к лицу сближаться с женщиной, которая, помимо всего прочего, получила свой титул за то, что ей представился случая удовлетворить короля; но Габриэла, чье уныние, несмотря на все ее усилия, не проходило, не замечала отчужденности своей гостьи.

– Прошу вас сесть рядом и немного со мной поговорить, – попросила она. – Я плохо себя чувствую из-за разлуки с королем, которая расстроила нас обоих.

– Сожалею, – ответила герцогиня де Сюлли, – но это было необходимо.

Габриэла вздохнула:

– Нам так не кажется. Однако вскоре никто не сможет нас разлучить. Сегодняшнее положение сохранится недолго, уверяю вас.

– Недолго? – переспросила герцогиня.

– Мы исполнены решимости – король и я – его изменить.

«Король и я», – эти слова кольнули герцогиню. – Она говорит так, будто они уже поженились». Однако вслух произнесла:

– Как я понимаю, сложности создает королева Франции.

– О да, она всегда была упрямой.

«Как смеет так говорить о королеве эта шлюха, которая делила ложе со многими мужчинами, пока ей не повезло удовлетворить прихоти короля?! Как смеет она говорить так о женщине из такой достойной семьи! Ну и что дальше?»

– Король очень ценит вашего мужа, – продолжала ничего не подозревающая Габриэла. – Когда я стану королевой, то всегда буду рада видеть вас при моем переодевании перед сном и после пробуждения.

Герцогиня с трудом сдержала ярость. Затем поспешила удалиться и сразу же прошла к своему мужу.

– Мне оказана великая честь, – воскликнула она, – королевская шлюха любезно пообещала принимать меня при своих вечерних и утренних переодеваниях. Именно так и сказала.

Лицо Сюлли окаменело, он сжал кулаки.

– Этому не бывать! – твердо заявил герцог.

Себастьяно Замет, в роскошных одеждах, встречал почетную гостью в пышно украшенном зале своего огромного дома.

Вспоминая трудные годы молодости, он любил роскошь все сильнее и сильнее. Поглаживая свои шелковые и атласные наряды или глядя на игру рубинов и изумрудов, которые любил носить, он мысленно возвращался к тем годам, когда только что приехал в Париж.

Замет проделал долгий путь от бедного итальянца, мастерившего обувь для придворных господ, до нынешнего его положения, сделав головокружительную карьеру исключительно благодаря своей хитрости. Раньше устраивал сделки для господ подобные той, что была заключена между Генрихом III и мадам д'Эстре, что было выгодным бизнесом. Затем иногда сдавал свои комнаты любовникам – если у них были деньги, чтобы оплатить эту услугу. Но теперь такими делами больше не занимался. Замет стал толстосумом первого разряда, миллионером, который мог быть полезным обедневшему королю Франции. Так возникла его дружба с Генрихом IV. Сам он был натурализовавшимся французом, но принимал в своем доме итальянцев с положением и никогда не забывал страну, из которой приехал, полагая, что должен по мере сил ей служить.

Он склонился к руке Габриэлы. Она сильно изменилась с тех пор, как он, купив ее, привел в этот дом. Правда, сейчас она беременна и исполнена печали, которая так не идет к ее облику. Замет несколько раз видел Габриэлу с тех пор, как она стала любовницей короля, помогая ей и Генриху заключить ряд выгодных сделок. Они оставались хорошими друзьями, потому что он обращался с ней весьма учтиво и никогда не позволял себе ни жестом, ни словом дать понять, что помнит об их прежней близости.

– Добро пожаловать, мадам герцогиня, – сказал Замет. – Ваш визит для меня большая честь.

– Как хорошо, что я здесь, – сердечно ответила Габриэла и, оглядевшись, пришла к выводу, что со времени ее последнего визита дом банкира стал еще роскошнее.

Он взял ее за руку и провел в обеденный зал, где уже был накрыт стол на золотых блюдах. Замет жил как король – и мог позволить себе даже больше, чем Генрих.

– Умоляю вас сесть, – предложил он, подводя ее к самому почетному месту.

С Габриэлой были сестра Диана и брат Аннибал, которые жили в доме отца, а также их сопровождала принцесса де Конти, некогда мадемуазель де Гиз.

Принцесса изображала дружеские чувства, но в глубине души ненавидела Габриэлу, потому что когда-то герцог де Бельгард, ухаживая за ней, стремился скрыть свою связь с Габриэлой. Принцесса в него влюбилась, но когда узнала, что ее используют лишь в качестве ширмы, пришла в ярость, направив ее на Габриэлу.

С тех пор она никогда не упускала случая позлословить в адрес этой женщины и была рада, узнав, что король отчитал Габриэлу на глазах у Сюлли. Но сейчас принцесса лучезарно улыбалась женщине, которая считала, что вскоре может стать королевой Франции. Ей все оказывали почести, а Замет, самолично ей прислуживая, давал понять, какая она важная гостья.

Габриэла воспряла духом, забыв об унынии. Скоро родится ребенок, развод будет оформлен, она станет королевой Франции и до конца своих дней не будет разлучаться с Генрихом.

Играли музыканты, некоторые из гостей танцевали. Габриэла слишком располнела, чтобы к ним присоединиться, и сидела, откинувшись назад, пока Замет тихонько с ней разговаривал, держась так уважительно, будто она уже стала королевой Франции.

Когда Габриэла покидала пир, он сам помог ей сесть в носилки.

На обратном пути к Арсеналу ей очень хотелось спать.

Ночью Габриэла проснулась от какой-то тревоги. Сначала ей показалось, что начинаются роды, но боль, возникшая в теле, не походила на ту, что сопутствует появлению на свет ребенка.

Что бы это значило? Не связано ли это с тем, что она съела у Замета? Не лимон? Ей очень хотелось его отведать, но, возможно, лимоны женщинам в ее положении вредны.

Габриэла откинулась на подушку, а когда через несколько минут боль стихла, почувствовала усталость и заснула.

Утром она не ощущала ничего, кроме легкой тошноты.

Акушерка, мадам Дюпюи, сопровождавшая ее по настоянию короля, подошла к ее кровати, и Габриэла рассказала ей о боли, донимавшей ее ночью.

Мадам Дюпюи, осмотрев ее, сказала, что ребенку появляться на свет еще рано, и боль, которую чувствовала Габриэла, не связана с родами.

– Должно быть, я что-то не то съела. Наверное, это лимон.

– Никогда не ешьте лимоны, мадам, – посоветовала мадам Дюпюи. – Но у вас все пройдет. Легкое расстройство желудка, которое в вашем положении немного усилилось. Чем мадам планирует заняться сегодня?

– Мне надо побыть в покое. Я поеду с принцессой Конти послушать мессу. Потом вернусь и буду отдыхать.

– Очень хорошо, мадам. Ничего лучше быть не может. Это легкое расстройство пройдет, и все будет хорошо.

Но мадам Дюпюи ошиблась. Во время мессы Габриэла почувствовала сильную боль, от которой упала в обморок. Принцесса приказала отнести ее в дом Замета, находившийся неподалеку, между улицами Керисе и Бетрель. Там ее уложили на кровать, но когда Габриэла пришла в себя и поняла, где находится, то безумно встревожилась.

Принцесса умоляла ее взять себя в руки, но Габриэла ничего не могла с собой поделать. Ее сотрясали конвульсии, она кричала, что не хочет оставаться в этом доме. Мадам Дюпюи и принцесса де Конти старались ее успокоить, обещая, что здесь, у Замета, ей будет оказана всевозможная помощь.

– Я хочу в дом моей тетушки, незамедлительно. Сейчас же! – Габриэла вскочила с кровати, но сразу же упала в судорогах. – Прикажите подать мои носилки. Я должна быть в доме моей тетушки.

Габриэла была так настойчива, что они были вынуждены ей повиноваться, и, хотя она корчилась от боли, ее пронесли по улицам к особняку мадам де Сурди.

Как только Габриэлу внесли в дом ее тетушки, она сразу почувствовала себя лучше. Мадам де Сурди всегда была к ней очень внимательна и следила, чтобы ей не было причинено никакого вреда, потому что очень хотела видеть племянницу королевой Франции. Габриэла вдруг стала очень подозрительна к окружавшим ее людям, когда узнала о предстоящей разлуке с Генрихом. Будь рядом с нею мадам де Сурди, она бы быстро успокоилась.

Но тетушки дома не оказалось. Она уехала в Шартр, и, чтобы доставить ей сообщение, понадобилось некоторое время.

– Пошлите за ней! Пошлите за ней! – кричала Габриэла.

Гонец был отправлен, а ее уложили в кровать. Габриэла попросила зеркало и, когда увидела свое отражение, пришла в ужас. Она стремилась увидеть Генриха, но теперь не хотела, чтобы он застал ее в таком состоянии. Вот когда благополучно родится ребенок, а она, хоть и истощенная, будет спокойной, тогда пусть и приходит.

В доме тетушки Габриэла почувствовала себя лучше и обрела уверенность, что все на свете умеющая мадам де Сурди скоро приедет. У нее пересохло в горле, тело время от времени сотрясали конвульсии, голова раскалывалась, но ей страстно хотелось послушать мессу в церкви Сент-Антуан, и, несмотря на предостережения мадам Дюпюи, ее туда отнесли в носилках, вместе с принцессой. Замет прислал еще одно приглашение, оно было принято, и Габриэла собралась отправиться в его дом после службы. Но вскоре у нее начались приступы рвоты. Она сказала, что не может навестить Замета, как хотела, а должна вернуться в дом тетушки.

Габриэла надеялась по возвращении найти там мадам де Сурди, но пришло письмо, что в Шартре поднялся мятеж и тетушка вместе с мужем на какое-то время оказались пленниками в собственном доме. Мадам де Сурди прибудет к племяннице при первой же возможности, но из-за этих непредвиденных осложнений может быть небольшая задержка.

Теперь Габриэла была сильно напугана. Тетушка, на которую возлагались все надежды, не приехала. А с ней творится что-то неладное. Ее дурные предчувствия начали сбываться. Ей захотелось увидеть Генриха.

Она знала, что не может послать за ним, потому что люди потребовали, чтобы они жили врозь до святого причастия, но теперь все изменилось.

– Мне так плохо, – стонала Габриэла. Конвульсии начались снова, а вместе с ними и боли, в происхождении которых ошибиться было нельзя.

Когда мадам Дюпюи сообщила, что расстройство желудка у герцогини привело к преждевременным родам, Ла Варенн пришел в ее покои и увидел, что она корчится на кровати.

– Пошлите за королем, – крикнула Габриэла. – Я должна увидеть короля. Скажите, я не позвала бы его… но со мной что-то происходит. Это не обычные роды.

Ла Варенн пообещал незамедлительно выполнить ее просьбу, но ничего не сделал.

Вместо этого прошел к себе в покои, куда вскоре в большом беспокойстве пришла мадам Дюпюи.

– Этот ребенок ее убьет, – сказала она. – У нее не хватит сил его родить. Она зовет короля. Почему вы за ним не послали?

– Потому что не хочу способствовать тому, чтобы он увидел ее в таком состоянии.

– Она не успокоится, пока его здесь не будет.

– Она так изменилась! У нее перекошен рот, глаза блестят. От прежней очаровательной Габриэлы ничего не осталось. Если король увидит ее такой, то сразу разлюбит. Так что я не посылаю за ним в ее же интересах.

– Мне нужна помощь. Надо удалить ребенка. Если этого не сделать, он ее убьет.

Ла Варенн подошел к ней вплотную и прошептал:

– Она не узнает короля, даже если он будет здесь. Она уже ничего не осознает…

– Ничего, кроме боли, – согласилась акушерка.

Пришли лекари. Сделали Габриэле три клистира и четыре свечки, три раза ставили банки. Она металась на постели и стонала, корчась в агонии; лекарей Габриэла не видела и никого не узнавала, потому что у нее не было сил ни видеть, ни слышать, ни говорить.

Утром в субботу после Страстной пятницы Габриэла умерла.

Узнав об этом, Генрих сильно расстроился. Он пришел к детям, ее и его, и сам поведал им эту скорбную весть.

Маленький Цезарь, который все понимал лучше остальных, разразился громкими рыданиями, они с отцом обнялись и стали утешать друг друга. Но Генрих больше ничего не мог сделать, кроме как устроить пышные похороны. Габриэле были возданы почести, как королеве.

Сестра Генриха, Екатерина, которая была замужем за герцогом де Баром, старалась его утешить. Но из его слов поняла, что он потерял самого дорогого ему на свете человека.

– Однако, брат, – сказала она, – ты встретишь новую любовь, и эта печаль утихнет.

– Нет, – ответил Генрих, – корень моей любви увял. Он никогда больше не оживет.

– Ты еще молод. По крайней мере не стар. У тебя есть долг перед Францией. Ты должен жениться и дать нам дофина.

– Все это так, но горечь утраты и память о ней будут со мной до самой могилы.

Генрих неделю носил черные траурные одежды и еще три месяца – фиолетовые.

Затем память о Габриэле стала тускнеть, потому что он встретил Генриетту д'Антраг.