"Собачий принц" - читать интересную книгу автора (Эллиот Кейт)

Часть третья УЗОРЫ МУДРОСТИ

ЗИМНЕЕ НЕБО

Ясными ночами он видел звезды сквозь узорчатые стеклянные витражи. Лунные блики, рассеивая тьму ночного собора, танцевали на каменном полу.

В его памяти вдруг возник образ графини Хильдегарды и ее войска, ищущего прибежища у ворот. Это был обман зрения. Он видел то, чего хотел Кровавое Сердце. Разбитая армия графини была лишь иллюзией, созданной Кровавым Сердцем во время осады. Так Эйка проникли в город.

Лиат не поддавалась на такие трюки. Если бы он обладал ее способностями, он нашел бы способ избежать плена. Но он не обладал даром ясновидения. А его оковы, как и собаки, отнюдь не были иллюзорными.

От холода на глаза наворачивались слезы, он сдерживал их. Плакать позволено людям, но не собакам. Мужчина, не теряя достоинства, может плакать от горя, от гнева, от радости. Ему это теперь заказано.

Его взор затуманился. В ушах звучал гул, сводящий с ума. Надвигалась волна безумия.

Медленно он представил картины из жития Благословенного Дайсана. Он пытался нарисовать их в своем воображении уже не один день, неделю, месяц. Он не помнил, сколько это тянулось, но сейчас зима, а в то время, когда он командовал «Королевскими драконами», была весна.

Он представил себе большую усадьбу, в каких «драконы» часто квартировали во время разъездов по делам государства. К зиме урожай с полей будет убран, останутся только озимые. Соберут плоды с виноградников и садов. В погребах выстроятся бочки с яблоками, будет приготовлен сидр. Осенью забьют животных, мясом которых предстоит питаться до весны.

Этот дом не был предназначен для «драконов». Он выбрал его для себя, это его земля. У него ведь ничего не было, кроме знатного происхождения и оружия, небольшого табуна лошадей. Все остальное он получал как награду за службу. Иногда он получал подарки от женщин. Но и здесь он был осторожен, остерегаясь неприятных последствий.

Золотую цепь — знак королевского происхождения — у него отобрали. Эту цепь как символ победы носил сейчас на руке Кровавое Сердце, а шею Сангланта украшал железный ошейник, такой же как у собак.

Нельзя вспоминать о своем унижении. Надо думать о другом, иначе его захлестнет безумие. Мысленно он шагал по полям и лесам. По своим землям, когда-нибудь он пройдет по ним без боевого облачения, без брони и накидки с вышитым черным драконом, без меча и шлема.

Он больше не «дракон».

Он выглядит теперь как любой другой благородный лорд. Конечно, в его поместье есть конюшни, хлев, ульи, кузница, прядильня.

Как и положено благородному лорду, он женат. Это было труднее всего вообразить. Всю жизнь ему твердили, что незаконнорожденный сын короля не может жениться. Женятся лишь законные дети. Женитьба незаконнорожденного могла повлечь за собой бесконечную цепь интриг. Собственно, никто не ожидал, что он доживет до того момента, когда осмелится бросить вызов этому правилу. Капитаны «драконов» долго не жили, кроме старого хитрого Конрада Дракона, он был единственным исключением.

Однако лорд должен жениться, чтобы произвести потомство, которому он оставит свое имущество и имущество своей леди. Санглант всегда был послушным сыном. Но теперь, среди собак, не в золоте, а в железе, он имеет право не подчиняться.

Какая дама из свиты Генриха могла бы представлять интерес в качестве супруги благородного лорда? Кого ему выбрать? Кто мог бы выбрать его?

Но, миновав кухню, где повара готовили ужин, пройдя через залы, заглянув в сад, где жена лорда могла бы собирать лечебные травы или диктовать письмо клирику, он не нашел дамы из свиты короля, ожидающей встречи с ним. Ни одна дочь герцогини или графа не улыбнулась ему.

Когда же он открыл дверь в спальню, там оказалась женщина, несколько удивленная и обрадованная его появлением. «Королевский орел». Лиат.

Костер догорал, было очень холодно. Ветер до костей пронизывал Лиат. Но она не осмеливалась войти внутрь, где придворные устроили пир в честь святой Эданы Костров, день которой должен отмечаться обильными возлияниями и доброй закуской. Хатуи вернулась из Кведлинхейма и, наверное была в зале. Лиат чувствовала себя спокойнее в одиночестве.

Бриллиантовые звезды сияли в небе. Месяц еще не появился. Младенец и Сестры, второй и третий дома зодиака, были почти в зените, звездная Корона светилась неподалеку от созвездия Младенца. Ниже Охотник целился в Гивра. Однако, по легенде, победителем Гивра стала Охотница — доблестная Артемизия. В Андалле Артемизия была видна среди южных звезд, Лиат однажды посчастливилось увидеть ее золотой башмачок, известный на востоке как звезда Сухель, что на Джинна означает Прекрасная. Здесь, на севере, только ее Лук и Стрела с пылающим наконечником, нежно-голубым Сейриосом, поднимались над горизонтом.

Мудрая Атурна — самая старая и медленная из блуждающих звезд — проходила через созвездие Сестер, третий дом, величавый Мок, сиял рядом с созвездием Льва. Красный Джеду, Ангел Войны, мрачно светился в Кающемся Грешнике. Такое расположение предвещало недоброе, если верить астрологам. Па, однако, астрологов презирал. Он называл их уличными торговцами, невежественными ремесленниками и считал их далекими от истинной науки о небесах, от истинного знания. Но истинное знание его не спасло.

Она поежилась от холодного ветра и добавила дров в костер. От дыма защекотало в носу. Она потерла руки и плотнее запахнула плащ. Рядом были конюшни, но она не могла чувствовать себя там в безопасности. В замкнутом пространстве он мог поймать ее.

Спор доставлял Росвите удовольствие. Тема была, конечно, избитая: что лучше — быть полезным или добрым? Король Генрих всячески поощрял такого рода споры. Для его младшей сестры Констанции, епископа Отуна, это был повод блеснуть красноречием.

Росвиту удивляли участники дискуссии. Для начала принцессе Сапиентии хватило ума не раскрывать рта и спокойно принимать от присутствующих знаки почтения. Ее младшая сестра Теофану молча сидела рядом с Росвитой, сохраняя приторное выражение лица. Самый младший отпрыск Генриха, Эккехард, со вниманием прислушивался к разговору. Как и его сестра Сапиентия, он широко открытыми глазами смотрел на одного из участников дискуссии. Эккехард был охвачен восторженным энтузиазмом.

— Некоторое время назад Росвита не одобрила бы восхищения Эккехарда этим человеком. Но Хью, аббат Фирсбарга и внебрачный сын маркграфини Джудит, сильно изменился за те пять лет, в течение которых он не появлялся при королевском дворе.Устав святой Бенедикты призывает аббата и аббатису творить добро, а не править, — возразил Хью клирику Монике, много лет преподававшей молодежи в королевской школе, в свое время у нее учился и Хью.

— Но если бразды правления вручены нам на благо многих, разве не должны мы учиться управлять, чтобы принести пользу нашим подданным? — Монике никогда не нравился Хью. Она быстро уставала от спора. Росвита заметила блеск в ее глазах, появлявшийся во время общения с наиболее талантливыми учениками, к которым относился и Хью. Но он слишком хотел, чтобы его достоинства признавали и другие. Моника не терпела подобного самомнения.

Хью мягко улыбнулся:

— Ну разумеется, я должен склониться перед мудростью моего наставника. Разве не верно, что учитель есть художник, скульптор, который лепит своих питомцев как глину, создавая из них сосуды славы? Хороший студент стремится следовать примеру своего наставника и стать подобным ему, приобрести его душевные качества. Первое, чем мы учимся управлять, — это мы сами. В этом случае внешняя добродетель создает внутреннюю, мы становимся как добрыми, так и полезными.

Как умудрился самовлюбленный красавчик Хью стать таким обходительным, остроумным, обворожительным? Его голос звучит спокойно и доброжелательно, манеры безупречны. Этим утром Хью собственными руками раздавал хлеб стоявшим у дороги нищим. Он никак не показывал, что между ним и принцессой Сапиентией существуют какие-то особые отношения: он вел себя, как любой хорошо воспитанный придворный.

— Лишь добродетель в человеке благословенна. — Моника улыбнулась ему и произнесла длинную цитату из «Комментариев к сну Корнелии» Евстасии.

— Добрый и полезный господин, вне всякого сомнения, — прошептала Теофану Росвите, — по состоянию чрева моей сестры мы можем судить, что он очень хорошо усвоил оба эти аспекта добродетели.

— Теофану! — ахнула Росвита и, спохватившись, добавила: — Ваше высочество.

Теофану замолчала.

Моника продолжала говорить о добродетелях:

— «Таким образом, добродетели можно подразделить на четыре типа, каковые отличаются один от другого по своему отношению к страстям. Страсти же таковы: страхи и вожделения, горести и радости, гнев и зависть. Добродетели благоразумия, сдержанности, храбрости, справедливости умеряют страсти. Очищающие добродетели устраняют страсти. Очищенный и умиротворенный ум забывает все страсти; для божественного разума добродетели эти желанны, страсти же достойны презрения».

Мерцали факелы и свечи, гудел огонь в камине. Король Генрих ласково улыбался обоим участникам спора, хотя в последние месяцы он часто погружался в свои мысли, не обращая внимания на происходящее. Но вот он зевнул и подал знак слугам, что пора в постель. Росвита, допив вино, вертела в руках кубок. Присутствующие собирались расходиться. Теофану не двигалась с места.

— Он тебе не нравится, — нарушила молчание Росвита.

— До того как он покинул двор, тебе он тоже не нравился.

— Не нравился, — признала Росвита. — Но он сильно изменился. — Она проследила, как Хью удалился в конец зала.

Сапиентия ждала, пока за ширмой установят ее походную кровать. Хью был прямо-таки воплощением грации и благопристойности. Если верно утверждение, что добродетель ярче проявляется в совершенных формах, то он воистину был добродетелен.

— Ох, Владычица, — пробормотала Росвита себе под нос, поймав себя на том, что слишком интересуется молодым священником. Она была уверена, что уже не способна испытывать волнения плоти.

— Он просто красавчик, — неожиданно сказала Теофану, вставая. — Сказано ведь в псалме: «И возжелает Владычица твоей красоты». — И она направилась к своему ложу, скромно расположенному за занавесом рядом с кроватью сестры.

— Боюсь, ничего хорошего это не предвещает. — Росвита поставила свой кубок и встала. Просто ли невзлюбила за что-то умница Теофану Хью или завидовала сестре, нашедшей, скажем откровенно, такого любовника? Конечно, Сапиентия не могла устоять, даже отдавая себе отчет в том, что он монах. В конце концов, она наследная принцесса и ей было необходимо забеременеть, чтобы подтвердить права на трон. Можно было сказать, как выразилась Теофану, что Хью просто выполнил свой долг, принес пользу.

Один за другим гасли факелы, придворные и слуги укладывались в зале охотничьей усадьбы.

На следующий день король собирался затравить оленя. А для некоторых эта ночь будет беспокойна. Лиат стащила рукавицы и задеревеневшими от холода пальцами нащупала золотое перо. Повинуясь инстинктивному страху, она не стала подбирать белое перо, лежавшее рядом с телом убитого отца. Теперь она знала, кому принадлежат такие перья. Но золотое перо, выхваченное из пепла угасающего костра, в пламени которого она видела старого волшебника Аои, несло в себе надежду.

Ласково поглаживая перо, она смотрела на огонь, думая о Ханне. Однажды ей довелось увидеть Ханну внутренним зрением: сквозь огонь просматривалась извилистая горная дорога, заваленная камнями. Что это было — ее страхи или Ханна действительно попала в беду?

Где она теперь? Лиат сосредоточилась, не выпуская перо из пальцев и пристально глядя в огонь костра. Ее взору открылись видения.

Стоящий посредине площадки камень горит в огне, порожденном магией: пламя полыхает само и не дает тепла. Плоский камень, сидя на котором с ней однажды разговаривал волшебник Аои, пустует. Стебли растений лежат у камня, ожидая его возвращения. На камне лежит короткая веревка. Куда он ушел? Когда он вернется? Но горящий камень — это окно, ставни которого распахнуты. Она заглядывает внутрь.

Ханна на коне, в сопровождении трех потрепанных «львов» движется по зеленой Волине. Восходящее солнце отражается в ее значке «орла». Они покидают деревню, состоящую из нескольких жалких домишек, крытых соломой. Некоторые крыши повреждены огнем. Опален и деревянный частокол деревни. За палисадом бугорки свежих могил, дальше — пустые поля, засыпанные снегом.

Брови Ханны покрыты инеем. В руке она держит сломанную стрелу с железным наконечником и странным оперением. Лиат никогда не видела таких перьев. «Львы» идут с мрачными лицами и поют походную песню. Слов Лиат разобрать не может, но песня невеселая. Жители деревни собрались у ворот, провожая уходящих. Парень с узелком на плече догоняет уходящих. Мать плачет, но не удерживает сына. «Львы» принимают юношу. Ханна пристально смотрит вперед, на запад.

Почему с ними нет Вулфера? Перо щекочет ладонь, костер трещит. Перед ней большой зал, освещенный зимним солнцем и множеством свечей. Мужчина почтительно идет по залу, как положено перед лицом аристократа. Он кланяется не видимой ей особе. Она узнает его. Это Вулфер. На стенах за ним она видит фрески со сценами мученичества семерых апостолов — Текли, Петра, Матиаса, Марка, Иоанны, Луции и Мариина. Возможно, это приемная скопоса в Дарре.

Он выпрямляется, поднимает глаза, чтобы увидеть фигуру, сидящую перед ним на золоченом троне. На его лице написано удивление. Он еле слышно бормочет имя:

— Лиат.

Лиат вздрагивает, сразу вспомнив, что в наблюдении через огонь таится опасность.

Они тоже могут ее увидеть.

Поздно.

Их пальцы коснулись ее плеч.

О Владычица, это не их пальцы.

Это его пальцы.

— Лиат, красавица моя. — Он схватил ее за плечи и развернул к себе. Ледяной ветер не холоднее, чем выражение его лица. — Наконец-то я застаю тебя одну. — Он улыбается.

Она старается вывернуться, но он крепко держит. Лиат подавила стон. Нельзя показывать страх. Сжав за спиной перо, она уставилась ему в грудь, стараясь обрести твердость камня.

— Ты прекрасно выглядишь, красавица моя. Может быть, и к лучшему, что я мало тебя видел за эти шесть дней с тех пор, как приехал сюда. Это было бы для меня искушением, с которым нелегко бороться.

Она не смотрит на него, но знает, что он все еще улыбается. Она чувствует, как сжимается его ладонь. Его правая рука больно сжимает ее плечо.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Лиат?

Она молчит.

— Очень жаль, что ты меня покинула, — сказал он нежным голосом. — Я очень расстроился. Но я тебя прощаю. Ты не понимала, что делаешь. И это совершенно неважно. То, что произошло в тот день, ничего не значит для нас. Ты по-прежнему моя драгоценная рабыня.

— Нет! — Она вывернулась, чуть не упав в костер. Выхватив из костра горящую ветку, она выставила ее вперед. — Я свободна. Вулфер освободил меня.

Он засмеялся:

— Это та самая Лиат, которую я помню, та самая Лиат, которая однажды предстанет со мной перед двором короля. Но сейчас нас не должны видеть вместе. — Он прикоснулся пальцем к губам, призывая к молчанию. Его лицо было необычайно красиво в свете костра. — Смотри, Лиат. — Он поднял левую руку, вытянул вперед два пальца и что-то пробормотал. Горящая ветка погасла.

Она подавила крик.

— Детский фокус, — скромно сказал он, — но все мы должны с чего-то начинать. — Он осторожно вытащил палку из ее руки и отшвырнул прочь. — Вулфер не освободил тебя. Он украл тебя у меня. Я еще не изложил свой жалобы на Вулфера королю Генриху. Будь уверена, я сделаю это, но, увы, надо подождать, пока Сапиентия родит здорового ребенка. После этого благословенного события высокое положение при дворе мне будет обеспечено. Но и до той поры ты никуда от меня не денешься. Мы будем вместе путешествовать, разговаривать, петь и пировать, ты будешь рядом со мной каждый день и каждый час.

— Я не рабыня тебе, — упрямо повторила Лиат. Она начала чувствовать боль от ожога. — Вулфер освободил меня.

Он покачал головой, как мудрый отец, мягко порицающий неразумного ребенка:

— Вулфер? Вулферу ты нужна для его собственных целей. Вулфер забрал тебя только для того, чтобы использовать самому.

— Но не таким образом, — испугавшись своих слов, она рванулась в сторону.

Он успел поймать ее. Притянул к себе и спросил:

— Каким образом, Лиат? Нет, не таким. Он и ему подобные строят относительно тебя свои планы, не сомневайся.

— Что ты знаешь о Вулфере и ему подобных? — О Владычица, а что если он действительно знает и скажет ей? Чем она готова будет расплатиться с ним?

Но он только тяжело вздохнул и поцеловал ее в лоб. Ее передернуло, к горлу подступала тошнота. Он не отпускал ее.

— Буду с тобой откровенен, Лиат. Я ведь всегда был с тобой честен. Я только подозреваю, что Вулфер связан с какими-то неизвестными людьми. Он за что-то лишен доступа ко двору. Хорошо известно, что он владеет искусством видеть сквозь огонь и камень. Конечно, у него есть и другие способности или он знает владеющих этими другими способностями. Я знаю, что твоего отца убили, и я знаю, что он всеми силами старался спрятать тебя, свою большую драгоценность. Поэтому кто-то должен тебя искать. Логично? Если они не остановились перед убийством твоего отца, напрасно ожидать от них милосердия. Ты сама всей душой пожелаешь оказаться в моей постели, когда они тебя найдут. А я сумею защитить тебя.Мне не нужна твоя защита. — Она снова попыталась вывернуться из его объятий, но он был слишком силен. А она слишком слаба.

— Ты связана со мной, — шептал он. — Ты всегда будешь связана со мной. Куда бы ты ни убежала, я найду тебя повсюду. Ты вернешься ко мне.

Она заметила какое-то движение во тьме. Это был слуга, наверное вышедший по нужде.

— Минуту, друг! — крикнула она дрожащим от страха голосом.

Хью завернул ей руку за спину, крепко прижав к себе.

Слуга повернулся.

— Что случилось, друг? — спросил он. — Нужна помощь?

— Пожалуйста… — начала Лиат, но Хью прижал свободную руку к ее горлу, она потеряла дар речи.

— Ничего, брат, — сурово ответил Хью. — Помощь не нужна. Можешь следовать дальше.

Человек повернулся и исчез.

— Нет. — Как только Хью снял руку, она снова обрела голос.

— Да, — улыбнулся Хью. — Ты моя, Лиат. Ты полюбишь меня.

— Я люблю другого, — сказал она хрипло. Перо, как раскаленный уголь, жгло ее свободную ладонь. — Я люблю другого мужчину.

Хью изменился в лице. Побелев от бешенства, он резко встряхнул ее:

— Кто? Кто он?

Она заплакала от бессилия:

— О боже, он мертв.

— Любой мужчина, которого ты полюбишь, умрет. Я позабочусь об этом. Люби меня, люби только меня, и ты будешь в безопасности.

— Я никогда не полюблю тебя, я тебя ненавижу.

Ненависть лишь оборотная сторона любви, красавица моя. Ты не можешь ненавидеть то, что не можешь любить. Прекрасная моя Лиат. Как я люблю произносить это имя.

Она поверила ему. Это было хуже всего. Он говорил так убедительно, его голос был так нежен, — она слишком хорошо знала его.

— Я всегда буду обращаться с тобой хорошо, — сказал он, словно прочитав ее мысли. — Если ты будешь меня слушаться.

Она снова заплакала. Он отпустил ее. Как кролик, чудесным образом освободившийся из когтей ястреба, она пустилась бежать.

— Куда ты денешься? — насмешливо крикнул он вдогонку. — Ты никогда не убежишь от меня, Лиат. Никогда.

Она вбежала в конюшню, где животных и людей было так много, что их дыхание почти согревало воздух. Но ей никогда больше не будет тепло.

Ветер завывал в кронах деревьев. Снег кружил в воздухе.

Ох, как холодно было в лесу!

Высокая ель немного защищала от ветра. Анна не могла побороть страх.

Голод жестоко терзал желудок. Вместе с ней под ветвями ели стояли две лошади. Они обнюхивали сухую траву и ветки в поисках чего-нибудь съедобного: лошади тоже были голодны. «Постереги коней, — сказал ей один из солдат лорда Уичмана. — Если появятся Эйка, хватай поводья и спасайся верхом».

Она и не думала, что до Эйка так близко. Она бродила в лесной чаще, стараясь отыскать что-нибудь съедобное, но каждый день приходилось уходить все дальше от разоренного Стелесхейма. Лорду Уичману поэзия Гельвидиуса уже изрядно наскучила, да и не до поэзии было теперь. Госпожа Гизела старалась избавиться от всякого, кто «себя не окупал». Все было бы иначе, если бы был жив Матиас.

Она всхлипнула. Мысль о смерти Матиаса все еще не укладывалась в голове. Лучше бы ей умереть, без него так плохо. Но старый поэт и крошка Хелен нуждаются в ней.

Она потерла руки и прислушалась. Ей было велено оставаться с подветренной стороны холма и спасти лошадей, если что-то пойдет не так. На вершине холма оставалась пожелтевшая трава. Оттуда можно скрытно наблюдать за окрестностями. Что если мечи солдат не смогут пробить шкуры Эйка? Что если лорд Уичман и его люди уже убиты? Эйка рыщут вокруг, а она может не заметить их приближения. Что если ей не удастся сбежать, если поводья не отцепятся от дерева, если она упадет с лошади? Она не сумеет даже забраться в седло!

Может быть, надо было оставаться с лошадьми, ожидая возвращения солдат, но она не в силах просто сидеть и ждать.

Кроме того, хуже быть уже не может. Она на четвереньках вползла на холм. Трава шуршала под коленями. На вершине холма лежал большой серый валун, заросший сухим лишайником. Спрятавшись за валуном, она украдкой оглядела долину.

Вдалеке стоял покосившийся коровник. Пасущееся стадо скота охраняли трое рабов, одетых гораздо хуже, чем Анна. Изредка одна из коров поднимала голову и нервно мычала. Козы рассеялись по дальнему склону, за которым виднелись рощицы. В отдалении угадывались башни Гента. Изможденная женщина бегала за козами и сгоняла их в стадо. Анна не слишком хорошо умела считать, но даже в этой лощине, где на склонах еще оставалась трава, животных было много. Без сомнения, они угнаны из Стелесхейма или другой несчастной деревни. По сообщениям разведчиков лорда Уичмана, много таких стад паслось в окрестностях Гента.

В долине росло несколько деревьев. Вероятно, раньше здесь были возделанные поля. Анну скоро перестали интересовать скот, трава и рабы. Ее внимание привлекли стоящие вертикально камни. Ни один Эйка не охранял рабов, и все же те не пытались бежать.

Солдат лорда Уичмана тоже не было видно.

Эти камни почему-то казались ей знакомыми. От них исходила угроза.

Ближайший камень стоял как раз у подножия холма, с вершины которого она следила за долиной. Ей почудилось, что, когда она впервые выглянула из травы, он находился дальше. Откуда здесь эти камни? Почему они так отличаются от валуна на вершине холма? Почему на них не вырос лишайник?

Она испуганно смотрела на камень. Что-то здесь не так. Что Гельвидиус говорил об иллюзиях?

Но это был лишь камень.

Мешок со скудными дарами леса давил на плечи. Там было немного желудей, вялая крапива, петрушка и мертвая белка.

Мысли ее вернулись к тем счастливым дням, когда Матиас работал в кожевенной мастерской, а Гельвидиус каждую ночь пел на пирах. Анна выпрашивала объедки у солдат, они каждый день ели досыта. Теперь же они постоянно голодали, у крошки Хелен едва хватало сил плакать. Может быть, надо было оставить ее умирать вместе с матерью и новорожденным братиком или сестричкой.

Камень зашевелился. Из-под него высунулось острие копья, затем показалась голова. Это был уже не камень, а Эйка, крадущийся к ней по пологому склону. Ужас сжал ее сердце, по телу забегали мурашки. Она хотела закричать, но не смогла издать ни звука. Ведь Матиас предупреждал, еще в вонючих дубильных сараях, что по звуку их быстро найдут.

А вдруг крик снова превратит его в камень? Разбудит ее и прекратит этот кошмарный сон? Может быть, прибегут на помощь те два солдата? Ведь они где-то неподалеку, прячутся, ищут охраняющих стада Эйка.

Или Эйка уже убили их?

Может быть, солдаты видели только камни? И погибли, до последнего мгновения не подозревая, что перед ними враг?

Она заметила движение у коровника. Маленькая прихрамывающая фигурка вынырнула из-под низкой крыши.

Из ее горла вырвался громкий, пронзительный крик: — Матиас! — Анна ничего не могла с собой поделать. Она вскочила, подпрыгнула. — Матиас!

Его имя пронеслось через долину. Животные подняли головы.

Кравшийся к ней Эйка замер, как будто пытаясь снова превратиться в камень, но было уже поздно. Косые лучи солнца ярко осветили его: обсидиановый наконечник копья, сияние золотистой чешуи. Иллюзия исчезла. Дюжина Эйка стояли неподвижно, как статуи, и до того момента, как первые солдаты выскочили из укрытия, не понимали, что они обнаружены.

Они рванулись в бой, но их хитрость обернулась против них. Когда их атаковали, Эйка оказались слишком далеко друг от друга.

Ближайший к Анне дикарь сделал два прыжка вверх по склону, затем в нерешительности остановился и повернул обратно к долине. С холма неслись десять всадников во главе с лордом Уичманом. Из травы выскочили еще шестеро солдат с копьями.

Эйка устремился к ним. Огромная фигура дикаря закрыла от Анны человека. Она увидела, как из спины Эйка выскочило острие копья. Эйка покачнулся, и Анна увидела солдата. Оба упали. Треснуло древко копья, топор тяжело упал на ногу солдата. Раздался жуткий треск — то ли сломавшегося копья, то ли раздробленной кости. Уже лежа на земле, солдат обломком древка наносил удары по лицу и шее Эйка, пока тот не затих окончательно. Эйка падали один за другим. Матиас бросился обратно в коровник. Один из рабов последовал за ним, двое других бросились наутек.

— Матиас! — кричала она. Он должен бежать. Вдруг еще остались живые Эйка?

Дикарь у подножия холма снова устремился к ней. Нож в руке голодной девочки не мог быть для Эйка серьезной угрозой, и она бросилась бежать. Она помчалась к дереву, у которого ей было велено ждать. До нее доносились крики людей лорда Уичмана.

Только бы успеть добежать до лошадей!

Но Эйка быстрее, расстояние между ними быстро сокращается. Она чувствует его дыхание, его тень обгоняет ее. Бежать бесполезно, но она не может остановиться.

Послышался топот копыт. На нее упала еще одна тень. Раздался боевой клич. Сверкнул меч. Удар. Она летит кувырком, поднимается на колени, встает. Руки и лицо исцарапаны до крови. Задыхаясь, она оборачивается.

Преследовавший ее Эйка лежит ничком, разрубленный от шеи до спины, голова запрокинулась. Жизнь быстро угасает в его глазах. У этого Эйка не было кольца Единства. Боже, сколько они убили людей, может быть, и папу Отто. Он мог убить и Матиаса.

Она плюнула ему в лицо. Но он уже умер.

— Ну, дитя! — Всадник остановился и снял шлем. Она узнала лорда Уичмана. Его глаза возбужденно блестели. — Это тебя нашли солдаты в лесу? Почему ты не ушла с беженцами? Из-за тебя наш рейд мог провалиться!

У него были сытое лицо человека, который даже в тяжелые времена не испытывает недостатка в пище. Она не знала, как к нему следует обращаться. Никогда еще ни один лорд не обращал на нее внимания.

Заикаясь, она ответила:

— Мастер Гельвидиус — мой дедушка, милорд. — Она солгала не моргнув глазом. — Я должна была остаться с ним: он был слишком слаб, чтобы идти так далеко.

Лорд ухмыльнулся, вкладывая меч в ножны:

— Сегодня он сможет спеть славную песню. Мы отбили добрых шесть десятков коров и быков да столько же коз. — Он казался ничуть не уставшим. — Домой, домой. — Он махнул рукой па запад. Белые снежинки кружились вокруг него. — До Стелесхейма отсюда далеко.

Он повернулся к своим всадникам. Они отправлялись на восток. Анна взбежала на холм и там…

Дыхание перехватило, как будто ее ударили в живот. Она закричала:

— Матиас! Вместе с другими освобожденными рабами он помогал солдатам сгонять стадо животных. Услышав ее голос, он вздрогнул, обернулся и, прихрамывая, заковылял вверх по склону.

Она заплакала и побежала навстречу. О Владычица, он был похож на скелет, обтянутый кожей.

— Ты такая худая! — ужасался он, обнимая ее. — Анна, Анна, я уж не чаял тебя увидеть снова.

Она только всхлипывала в ответ.

— Все, все, — успокаивал он. — Все позади.

— Ничего не все! Они никогда не уйдут! Они все время будут преследовать нас, вот увидишь!

— Анна, перестань! — сказал он уже строго. Привыкнув его слушаться, Анна замолчала. — Я как раз подумал о папе Отто. Он ведь смог выжить, потеряв всю свою семью. Я тем более смог бы, зная, что ты жива.

— Но ты не знал, что я жива. Ты же видел, как они напали.

— Я должен был верить в это. Она затихла.

— Пошли. — Он взял ее за руку. Стадо медленно пошло на запад. — Эйка, конечно же, заинтересуются, куда подевались животные. Нам надо уйти подальше. Бог над нами, Анна, почему ты здесь, с солдатами? Что, в Стелесхейме осталось так мало народу, что солдаты берут в рейды детей?

Он сильно изменился, это был уже не тот Матиас, которого она знала прежде. Он больше не был маленьким мальчиком.

— Хоть собак здесь нет, — сказала она тихо. Возбуждение прошло, ее начало трясти. Ноги болели.

Она пошли вдоль стада. Матиас не давал козам отбиться.

— Собаки убивают коров, и Эйка пришлось бы охранять коров от собак, вместо того чтобы стеречь скот от рейдов вроде этого.

— Что с твоей ногой?

Он только покачал головой.Остаток дня они провели в дороге. Матиас хромал все больше. Наконец один из всадников сжалился над ним и взял к себе в седло.

Увидев скот, госпожа Гизела не могла скрыть радости и тут же приказала слугам готовить пир.

Анна привела Матиаса в сарай, где они теперь жили. После нападения Эйка было выстроено несколько таких хижин.

Гельвидиус оставил Хелен на попечение Анны и занялся ногой Матиаса, отпуская нелицеприятные замечания в адрес госпожи Гизелы.

— Пиры в то время, когда не хватает пищи для слабых. Епископ Гента кормила бедных, благословение ее памяти!

Матиаса лихорадило, желудок не принял ничего, кроме глотка эля и корки хлеба. Наконец он уснул с крошкой Хелен, свернувшейся калачиком на его груди. Анна укрыла его всеми одеялами, которые у них были.

— Нет, так не пойдет, — возмутился Гельвидиус. — Пойдешь со мной в зал. Не хватает тебе заболеть, когда надо ухаживать за ними обоими. А там подадут жареную говядину, могу спорить.

Анна неохотно оставила Матиаса и девочку.

Разомлевшая от тепла и сытости, Анна уже засыпала, сидя у очага, когда на нее вновь накатила волна холода.

Совсем уже пьяные солдаты завели непристойную песню, госпожа Гизела удалилась в дальнюю часть зала. Анна услышала сердитые голоса, а через некоторое время хозяйка возвратилась, ведя за собой награду для лорда Уичмана.

Мертвенно-бледная племянница Гизелы, красавица, каких Анна прежде не видывала, покорно следовала за своей теткой. Она казалась скорее статуей, чем живым существом. Лорд Уичман этого не заметил. Он произнес витиеватый тост, затем взял ее за руку и под приветственные выкрики солдат повел к своему ложу, устроенному за занавесом.

Слуга вышел с ведром помоев для свиней, через открывшуюся дверь ворвался холодный ветер.Дверь закрылась, солдаты вернулись к выпивке.

Много позже, когда солдаты уже храпели, а Гельвидиус замер, уронив голову на руку, Анна услышала тихий женский плач.

Воистину неистребима человеческая похоть. Какой бы холодной и промозглой ни была погода, какая бы теснота и скученность ни царили в помещениях, при дворе постоянно завязывались любовные интриги. Молодые клирики Росвиты давно привыкли перемывать кости придворным и следить, кто с кем спит.

— А Виллам завел новую любовницу, что, вообще-то говоря, не новость. Кроме того, — своими глазами видел! — она дарит свою благосклонность еще и лорду Амальфреду. — Брат Фортунатус, один из многочисленных сыновей графини Эсбе, сплетничал без конца.

— Если лорд Амальфред захватит с собой любовницу, возвращаясь в Салию, то он спасет бедного Виллама от мук ревности, — заметила сестра Амабилия.

— Но Виллам уже нацелился на более крупную дичь. Я видел, как он смотрит на одну «орлиху».

— Наш друг — «ястреб»? — тихо спросила сестра Одила.

— Вовсе нет. Брюнетка. Но «орлы» ведь ведут себя иначе. Кроме того, у них присяга. Они ни с кем не путаются, кроме своих. А вот в других местах наблюдал я интересное развитие событий. Руки, встречающиеся при застольном омовении…

Сестра Амабилия глубоко вздохнула, ничего не сказав. Брат Фортунатус разочарованно замолчал.

— Вся жизнь при дворе стала вялой и неинтересной, когда погиб принц Санглант.

— Я прошу вас почтительнее отзываться об умерших, — сурово одернула ее Росвита.

— Брат Константин поднял глаза от ступки, в которой толок киноварь для красных чернил: Я никогда не видел принца Сангланта. Его уже не было, когда я здесь появился.

— Ну, двор кипел жизнью, когда он был здесь, — настаивала Амабилия.

— Я прошу вас не упоминать его имя, когда поблизости король, — сказала Росвита, потрогав пальцем кончик пера, и взяла нож.

— Но ведь он был воин, — сказал брат Константин. — Не мог же он быть таким элегантным и обворожительным, таким ученым и любезным, как отец Хью.

Амабилия фыркнула:

— Отцу Хью следовало бы заниматься своим монастырем, а не отираться при дворе. Я уже восемь лет при королевском дворе, брат Константин…

— О чем неустанно мне напоминаете, — хихикнул юный клирик.

— …и я вспоминаю отца Хью еще в школе. Утку можно нарядить в павлиньи перья, но от этого она не перестанет быть уткой.

— И вы еще восемь лет будете на том же месте, если не приступите наконец к работе, — мягко пожурила ее сестра Росвита.

При всей язвительности характера Амабилия умела придавать своему лицу совершенно невинное выражение. Кроме того, владела всевозможными видами письма, включая Литерас Галлика и древний Скрипта Актуарна. По этой причине, несмотря на свое незнатное происхождение, она стала незаменимой в королевской капелле. Амабилия обучала технике письма самых талантливых студентов королевской школы.

— Я прошу прощения, сестра Росвита. Вы правы, упрекая меня в греховной приверженности мирским удовольствиям.

— Скорее не мирским, а людским, — поправил Константин. Он был слишком серьезным для своих пятнадцати лет.

— Бог дал нам глаза, чтобы мы могли видеть, и язык, чтобы мы могли высказывать свои мысли.

А скромность учит нас опускать наши глаза долу и молчать.

— Дети мои, — спокойно сказала Росвита, — займитесь своими делами.

Константин покраснел и усердно заработал пестиком, время от времени добавляя в киноварь то яичный белок, то гуммиарабик. Амабилия не выглядела обиженной. Замечая человеческие слабости, она все же не была злой. Она заточила свое перо и продолжила работу над копией драгоценного «Жития святой Радегунды» для библиотеки Кведлинхейма. Другие тоже занялись своими делами.

Росвита перечитала последнее из написанного: коронация первого Генриха, герцога Саонии, и его жены Люсьены, правящей графини Аттомарской, на престол Вендара; его речь перед лордами и одобрение последних; мелкие восстания и битвы, а также вооруженная борьба против королевы Варре Гизелы. Красными чернилами она вывела название новой главы.

У Генриха и его супруги Люсьены родились дети. Первого, всеми любимого, нарекли Арнульфом, второго, храброго и усердного, — Отто. Третьим ребенком была Кунигунда — мать настоятельница Кведлинхеймского монастыря, женщина исключительно мудрая и уважаемая.

Еще была дочь у Генриха, по имени Хадуйдис, сочетавшаяся браком с Иммедом, маркграфом Истфоллъским. И у Люсьены был другой ребенок — сын по имени Реджиберн. Этот сын стал капитаном «Королевских драконов». Он сражался против Эйка, которые в это время разоряли пределы Саонии, и изгнал дикарей, и боялись они ходить мимо вендарского берега еще многие годы.

Когда закончились эти войны, в восточную страну Саонию вторглись орды кумских всадников, сжигая города, и селения, и монастыри. Они несли такие беды, что лучше умолчать об их злодеяниях. Случилось, однако, что один из кумских принцев был пленен. Маркграф Иммед доставил его ко двору короля. Принц был настолько важен для своего рода, что Кум предложил королю десять телег золота и серебра в качестве выкупа за его освобождение. Но король отверг золото и потребовал мира, на что они согласились в обмен на пленника и некоторые другие подарки.

Снаружи донесся шум: гул голосов, ржание и топот, лай собак. Вернулись охотники. Росвита встала, расправила затекшую спину и подошла к двери. Во дворе король Генрих смеялся в ответ на замечание своего верного спутника — маркграфа Хельмута Виллама. Отец Хью спешился и помогал принцессе Сапиентии сойти с седла. Повсюду толклось множество народу, слуги внесли во двор нескольких убитых оленей, связки куропаток, зубра и кабана.

Сапиентия заторопилась в нецессариум, а Хью ловко развернулся, чтобы успеть помочь спешиться принцессе Теофану, хотя она, будучи прекрасной наездницей, в помощи не нуждалась. Но Хью настолько лучился готовностью помочь всякому, невзирая на его ранг, что казалось грешным не принять его помощь. Задержала Теофану свою руку в его руке несколько дольше необходимого? Ее щеки так раскраснелись от ветра и быстрой езды? Отходя от двери, чтобы впустить короля, Росвита представила, что сказал бы брат Фортунатус, если бы увидел эту сцену, и рассердилась сама на себя за праздную мысль.

Придворные вошли в зал. Эккехард ходил за Хью по пятам. Король Генрих уселся в свое кресло. Слуги внесли горячую воду и полотенце, вымыли его руки. К счастью, этот зал — самый большой в охотничьих угодьях короля — без труда вмещал всех. Сапиентия скинула плащ и села рядом с отцом. Впустили бедняков, которые пришли с другого конца леса. Получив от короля милостыню, они вышли через боковую дверь. Хью, преследуемый ревнивым взглядом Сапиентии, помог Эккехарду раздать им хлеб. Теофану подошла к Росвите. Ее щеки все еще пылали.

— Надеюсь, вы не подхватили лихорадку, — обеспокоилась Росвита, отвлекаясь от работы.

Теофану бросила на нее вопросительный взгляд:

— Думаю, мне не грозит такая лихорадки, от которой я не смогла бы сама излечиться. — Она теребила края своей одежды.

Амабилия, сидевшая с другой стороны длинного стола, подняла глаза, но промолчала.

— Где моя бесценная сестра Росвита? — спросил король, когда все просители удалились. Она послушно поднялась. — Почитай нам, прошу тебя. Что-нибудь красноречивое, приятное слуху и полезное.

Росвита сделала знак Амабилии, та отложила перо и подала копируемый том «Жития».

— Не продолжить ли нам чтение «Жития святой Радегунды», ваше величество?

Король согласно кивнул.

Эккехард, примостившийся в ногах отца, запищал:

— Пусть почитает отец Хью. У него такой красивый голос. Я лучше все запоминанию, когда он читает.

Щеки Теофану горели. Король выглядел удивленным, Сапиентия торжествовала. Все присутствующие насторожились, а Фортунатус весь превратился в слух.

Хью стоял у двери рядом с молодой женщиной, «Королевским орлом» по имени Лиат. Он сосредоточенно вытирал руки. Он поднял голову и, мягко улыбнувшись, отдал полотенце слуге, прежде чем двинуться вперед.

— Ваше замечание очень лестно, ваше высочество, — обратился он к Эккехарду, но я недостоин такой похвалы. Высокочтимая сестра Росвита настолько затмевает меня в любой области знания, что я могу лишь скромно склонить голову. Желающему понять, каким путем достичь совершенства, отвечу: «Познай себя». — Он почтительно поклонился сестре Монике, присевшей недалеко от закрытого окна, рядом с камином. Но Росвита заметила, что его взгляд при этом скользнул дальше, в сторону двери, остановившись на фигуре молодого «орла» — Лиат, которая явно хотела уйти.

Лицо «орла» выражало одновременно страх, ненависть и унижение, хотя девушка пыталась принять уверенный вид. Никто больше на нее не смотрел. Росвита продолжала следить за ней краем глаза. Где она взяла эту книгу? Украла? И ее умение читать…

— Ваше похвальное смирение да послужит примером для всех, отец Хью, — ответила на его поклон сестра Моника.

— Почитайте, пожалуйста, — канючил Эккехард. Росвита была опытной придворной.

— Я тоже присоединяюсь к этой просьбе, отец Хью. — С этими словами она передала ему книгу.

— Вы слишком добры, — сказал он.

— Да уж, — пробормотала себе под нос сестра Амабилия. Росвита снова села. Теофану, все еще теребя край своего платья, пристально смотрела ей в лицо.

Генрих указал Хью на место рядом с ним, напротив Сапиентии, ничем не обнаружив своего удивления. Судя по всему, Хью его устраивал так же, как и Росвита, что священница не преминула отметить.

Хью открыл книгу и приступил к чтению.

Начало Жития. Благословенная Радегунда родилась в высокородной семье. Королевская кровь варварской нации Атамани текла в ее жилах. Она младшая дочь короля Басира и племянница королевы Хермингарды, потому что той страной, по обычаю, управляли брат и сестра. Но Враг действует коварно и хитро, как вор, который старается выкрасть самое ценное. Вор разбрасывает мелкий песок по всему дому, который он собирается ограбить, и по звуку, производимому песком, определяет стоимость вещей. Так же и слуги Врага рассеивают мелкий песок злых соблазнов над сокровищами человеческой души.

И вот королеву Хермингарду неожиданно охватывает ненависть к брату. Пригласив его с друзьями на пир, она приказывает их всех истребить. Случилось так, что среди друзей короля Басира были и салийские лорды, и, когда весть об этом злодеянии донеслась до Салии, возмущенные кланы погибших собрали войско, двинулись на Атамани и всех уничтожили. Уцелело лишь несколько детей, среди них и святая Радегунда. Суждено ей было стать предметом спора лордов, каждый из которых считал ее своей добычей и пытался ею завладеть. Дошло известие о ее несчастной доле до императора Тайлефера, повелел он доставить ее к себе и поместить на своей вилле в Баралче.

Здесь она узнала грамоту, познакомилась с трактатами по ведению хозяйства Палладиуса и Колумеллины, научилась вести учет и многому другому, что необходимо для управления имением. Она часто беседовала с другими детьми о своем желании стать мученицей. Самолично выносила она объедки со стола и отдавала их нищим, собственными руками мыла детей бедняков. Она протирала пол у алтаря своим платьем, а пыль вокруг него собирала в салфетку и высыпала перед дверьми, а не выбрасывала.

Сапиентия усмехнулась и выпалила:

— Господи, помилуй. Так похоже на нашу леди Таллию. Может быть, Радегунда ее прапрабабушка?

Генрих нахмурился:

— Не говори так легкомысленно о благословенной святой, Сапиентия. Детей от ее брака с императором не было, а после его смерти она отошла от мира и уединилась в монастыре на долгих пятьдесят лет. Неприлично даже предположить, что она могла отойти от данных ею обетов.

При этом замечании короля воцарилось молчание: каждый в зале старался не смотреть на отца Хью. Брат Фортунатус зажал рот ладонью, стараясь подавить смех.

Теофану встала и вышла вперед.

— Может быть, теперь мне почитать, — полувопросительно сказала она. Отец Хью одарил ее чарующей улыбкой.

— Хвастаешься своими успехами? — ядовито вставила Сапиентия.

Щеки Теофану вспыхнули.

— По крайней мере, у меня есть чем похвастаться.

— Дети! — Резко одернул их Генрих. Он забрал книгу у Хью, осторожно закрыл ее и кивнул Росвите: — Прошу вас, сестра, почитайте теперь вы.

— Я уже наслушалась. — Проведя рукой по животу, Сапиентия встала и подошла к огню. Все расступались передней. Несколько самых предусмотрительных на всякий случай выскользнули из зала, но большинство осталось. Ссора сестер-принцесс была желанным развлечением для многих. «Чума на них всех!» — мрачно подумала Росвита, тут же упрекнув себя за дурное настроение. Холод провоцировал ссоры, которые летом прекратились бы, не успев начаться. Росвита знает Теофану вот уже девятнадцать лет, и ни разу еще принцесса не теряла самообладания. В чем же причина этой вспышки?

— Мне здесь нечего делать, — проворчала Сапиентия, возвращаясь к креслу отца. — Если бы ты назначил меня маркграфиней Истфолла, как обещал, я бы управляла этими землями, пока… — Она соизволила покраснеть.

— Сядь, — велел Генрих. Он ни на кого не смотрел, но знал, что все внимательно слушают. — Я не хочу тебя никуда отпускать в твоем теперешнем положении.

Сапиентия ерзала на стуле, мрачно глядя в дальний конец зала, где слуги накрывали столы для ночного пира.

— Я спрошу у наших клириков, — сказал Генрих, успокаивающе кладя руку на ее плечо, — какие у нас есть труды по сельскому хозяйству. Пусть тебе их почитают. Может быть, даже те, о которых идет речь в «Житии святой Радегунды».

Сапиентия посмотрела на короля:

— Хорошая идея, отец. Но мне еще надо будет одного — двух «орлов» для поручений. Без этого в моем положении не обойтись, ведь так?

— Пожалуй, ты права, — согласился он. Он посмотрел на Хатуи, вернувшуюся из Кведлинхейма, затем оглядел помещение. Здесь присутствовали четыре «орла», остальные были в разъездах. Вулфер с молодой спутницей сопровождал в Аосту преступную Антонию.

Теофану тихонько удалилась. Генрих заметил, как она вышла наружу. Возле двери неподвижно стояла Лиат.

— Вот без этого я, пожалуй, смогу обойтись, — решил Генрих. Хатуи насторожилась. Хью сохранял невозмутимость. — Она молодая и сильная, хорошо зарекомендовала себя в Генте. К тому же для «орла» необычайно ученая. Клирики говорят, она умеет читать.

Сапиентия поморщилась:

— Мне не нужна образованная. Она будет всем напоминать, что я не умею читать, а Теофану умеет. И она слишком смазливая. Не нравится она мне. Как насчет этой, отец? — Она показала на Хатуи.

По чуть заметному движению бровей Росвита поняла, что Генриху надоели капризы Сапиентии.

— Бери, что я тебе предлагаю, дочь. Или не бери ничего. Других предложений не будет.

— Принцесса Сапиентия, — мягко обратился к ней Хью, — разве не верно говорят люди, что один орел в небе так же неотличим от другого, как в поле две мыши друг от друга?

— В небе, но не во дворце. Она ученая, как говорят. Я сама слышала разговоры клириков о ней, когда мы приехали.

— Неужели они действительно так много говорили об «орле»? — В его голосе слышался мягкий упрек.

Она пожала плечами, вспомнив о своем положении.

— Давайте проверим, действительно ли она так образованна. Я ее проэкзаменую, — он обратился к королю, — с вашего разрешения, ваше величество.

Генри согласно кивнул. Лиат подошла и преклонила колени перед королем.

Росвите показалось, что она похожа на мышь, попавшую в когти совы. Новое развлечение вызвало такой же интерес придворных, как и ссора принцесс.

— Посмотрим. — Хью потирал руки. Лиат упорно смотрела на королевские башмаки. — Вы читаете на дарийском, дитя мое? — спросил он.

— Д-да.

— Да?

— Да, отец Хью.

— Считаете ли вы себя образованной?

Она не ответила.

— Не надо бояться, — сказал король. — Ничего не надо бояться, если вы будете честны со мной.

— Так мне говорил отец, — произнесла она, не отрывая взгляда от пола.

— Означает ли это «да»? — спросил Хью.

— Да, — чуть слышно сказала она, но в ее голосе звучала гордость.

— Э-э, хорошо. Какой древний труд я сейчас процитирую? «Замечено, что есть кусты и корни, влияющие не только на живые тела, но и на неживые».

Она молчала. Придворные замерли. Некоторые, затаив дыхание, подались вперед. Была ли неуверенность в ее лице? Может быть, она боялась обнаружить свои знания? Где она взяла ту книгу и что это за книга?

— Полагаю, вы не будете лгать перед лицом короля, — мягко предостерег Хью.

— Это из «Исследования растений» Теофраста, — тихо ответила она.

Придворные переглядывались между собой, некоторые устремили взоры к Гельмуту Вилламу. «Правда ли, что Виллам связался с этой молодой женщиной?» — подумала Росвита. Старый маркграф не отводил глаз от молодого «орла».

— А откуда взято вот это высказывание: «Желающему понять, каким путем достичь совершенства, отвечу: „Познай себя“»?

Ее как будто застигли врасплох.

— Не знаю.

Он кивнул, ожидая подобный ответ:

— Так пишет Евстасия, повторяя слова оракула в Тальфах: «Гноси сеатон». Аретузского вы, конечно, не знаете.

— Об этом может судить тот, кто меня ему учил, — сказала она с таким странным выражением, что Росвита заинтересовалась, кто учил ее аретузскому и с какой целью.

Хью грациозно поднял руку, как бы допуская возможность повторения подобных ответов:

— Говорят, вы знаете дарийский. Что говорит вам слово «Цикония»?

— «Аист», — ответила она, не задумываясь.

— Нет, дитя, я имею в виду Марцию Туллию Циконию, великого оратора древней Дарьи. Какие из ее трудов вы прочли?

— Какие из трудов?..

— «Де Оффициис»? «Де Амициция»? Можете ли вы мне процитировать что-нибудь?

— Я не знаю ее работ. То есть я слышала о них, но… Он спокойно кивнул и покосился в сторону Сапиентии, как бы спрашивая: «Покончим с этим?» Однако тут же задал следующий вопрос:

— Конечно же, вы знакомы с трудами матерей Церкви?

— Я знаю «Деяния святой Теклы», — с вызовом в голосе ответила она.

— Это очень неплохо. Ваше высочество, — обратился он к Сапиентии, — вы, конечно же, тоже знакомы с «Деяниями», не правда ли?

— Как и каждый младенец, — недовольно фыркнула Сапиентия.

— «Деяния», как и «Пастырь Гермаса», — работа, широко используемая для просвещения как благородного, так и простого народа. А знакомы ли вы с трудами, которые изучают клирики? «Диалоги с Господом» Макрины Нисской, ее «Житие Грегория»? Конечно, вы все это знаете.

Она отрицательно покачала головой. Придворные перешептывались. Некоторые хихикали.

— «Город Господа» святой Августины? Ее же «Де Доктрина Дайсанициа»? «Житие святой Полины Отшельницы» Джерома? «Диалог с Джинной Зурхаем» Юстина Мученика?

Она молча трясла головой. В конце концов королю это надоело, он поднял руку, Хью повернулся к притихшей в ожидании аудитории. Лиат опустила глаза.

— Рассказывают, — наставительно обратился Хью к Сапиентии и всем присутствующим, — что император Джинны держит птицу, которая произносит человеческие слова. А видели вы, как уличные фокусники заставляют собак ходить на двух ногах? Такое обучение не делает образованными ни птицу, ни собак. Если ребенка рано учить читать, он сможет узнавать слова и произносить их, не понимая значения. Я думаю, что перед нами как раз такой случай. — Он улыбнулся, как взрослый снисходительно улыбается лепету ребенка. — Она не так уж образованна, ваше высочество, не так ли? Как вы полагаете?

В ответ Сапиентия только авторитетно кивнула:

— Не могу с вами не согласиться, отец Хью. Бедному созданию будет спокойней под моим покровительством.

Генрих поднялся, все сидевшие дамы и господа встали на ноги. Юный брат Константин чуть не расплескал красные чернила, стремясь не отстать от других и не выказать королю непочтение.

— Пусть это послужит вам уроком, дитя мое. Мудрые советники оказывают нам неоценимые услуги.

— Кому больше, кому меньше, — пробормотал Виллам, но так тихо, что его могли слышать лишь Росвита и король.

Губы Генриха дрогнули, он подал знак слугам. В другом конце зала царило лихорадочное возбуждение. Двое слуг подняли кресло короля и понесли его к центру стола.

— Пожалуй, пора к столу, — заметил Генрих, подавая пример собравшимся. Толпа устремилась за ним.

Росвита задержалась, глядя на молодую женщину, все еще стоявшую на коленях. По ее щекам стекли две-три слезинки, но она не пошевелилась даже для того, чтобы стереть их. Она молча уставилась на холодный каменный пол.

— «Орел»! — позвала Сапиентия, уже усевшаяся за центральный стол. — Ко мне!

Она встала и, не проронив ни слова, взялась прислуживать своей новой хозяйке.