"Росас" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)ГЛАВА XVII. Где Пилад сердитсяДон Кандидо вздрогнул. Дон Мигель, наоборот, из печального и мрачного, каким он был минутой раньше, стал вновь спокойным и почти веселым. Вошедший слуга доложил о приходе дамы. Молодой человек приказал просить ее. — Не надо ли мне удалиться, друг мой? — В этом нет необходимости, сеньор. — По правде говоря, я предпочел бы дождаться тебя, чтобы выйти вместе. Дон Мигель улыбнулся. В эту минуту в кабинет вошла женщина, ее движения сопровождались таким шумом, как будто она была одета в платье из проклеенной бумаги. У нее на голове был федеральный шиньон в полфута высотой, а толстое, широкое смуглое лицо было обрамлено английскими черными буклями. — О! — вскричал дон Кандидо. — Войдите, мисеа30 Марселина! — произнес дон Мигель. — А, вы оба здесь! — Мы самые! — Пилад и Орест! — Вот именно! — Это Пилад! — сказала донья Марселина, протягивая руку дону Кандидо. — Сеньора, вы роковая женщина! — отвечал он, живо отбегая от нее. — Неужели в тебе не сохранилось ни любви к отечеству, ни дружбы, бронзовое сердце? — Дай Бог, чтобы я был из бронзы с головы до ног! — пробормотал, вздыхая, дон Кандидо. — В особенности шея, не правда ли, мой друг? — вставил дон Мигель. — Che! Разве голова Пилада обречена в жертву? — Нет, сеньора, не повторяйте таких нелепостей. Я не унитарии и никогда им не был, слышите вы? — Эх, что за важность голова! — Ваша голова ничего не значит, она… но моя… — Чего стоит ваша голова в сравнении с теми жертвами, которые видел свет? Разве головы Антония и Цицерона не были отрублены в Капитолии, как пел бессмертный Хуан Крус? Потомство вознесет вас на своих крыльях! — Пусть вознесет вас дьявол на своих рогах! — Разве Цезарь не был убит двадцатью тремя ударами кинжала? — Мигель, должно быть, эта женщина — посланница сатаны! Это роковая женщина, колдунья и дочь колдуньи. Каждый раз как только мы приближались к ней или ее дому, с нами случалось несчастье. Как твой старый учитель, твой друг, питающий к тебе уважение, нежность, симпатию, я прошу тебя, приказываю тебе отослать прочь эту женщину, которая ходит так, как будто ее дьявол носит. — Удержи свой язык, что смешно так шумя Пол прекрасный позорит, негодный! — возразила донья Марселина, постоянно имевшая наготове цитаты из древних стихов. — Прекрасный! Вы прекрасны? — вскричал дон Кандидо вне себя от изумления. — Сеньор дон Мигель, что это значит? — Отошли ее, Мигель! — В какую, увы, западню я попала! — Все это не обозначает ничего, кроме того что дон сеньор Кандидо немного эксцентричный человек! — отвечал дон Мигель, с трудом удерживавшийся от смеха. — Он, вероятно, изучал английскую литературу, — сказала донья Марселина, бросая взгляд на профессора, отбежавшего в другой конец комнаты, — если бы, подобно мне, он занялся греческой и латинской литературой, тогда было бы другое дело. Потому я ему прощаю. — Вы знаете латинский и греческий языки, вы? — Нет, но я знаю, основу этих мертвых языков. — Вы? — Я, прозаическое существо! — Мигель, отошли ее, учти, что одного сумасшедшего довольно, чтобы сумасшедшими стали сотни. — Как, дон Мигель, человек так литературно образованный, как вы, может иметь сношения с такими вульгарными существами, смерть которых подобна их жизни, темной и молчаливой?.. Но нет, будем жить в постоянной лирической гармонии. Все трое мы испытали страшные драматические потрясения, поэтому будем жить и умрем вместе! Вот моя рука, — прибавила донья Марселина, приближаясь к дону Кандидо. — Я не хочу, оставьте меня в покое! — вскричал дон Кандидо, прижимаясь к стене. — Идем, поклянемся перед алтарем вместе спасти наше отечество — Рим! — Я не хочу. — Донья Марселина, — сказал, смеясь молодой человек, вы хотели мне что-то сказать, пойдемте в кабинет. — То иного мира тайны, то Божьи секреты! — Cruz! Diablo!31 — вскричал дон Кандидо, крестясь в то время как молодой человек и донья Марселина прошли в кабинет. — Дуглас приехал! — произнесла она, затворив дверь. — Когда? — Сегодня утром. — Он уехал? — Третьего дня, вот письмо от него. Дон Мигель прочел письмо и оставался в задумчивости в течение нескольких минут. — Вы могли бы встретить Дугласа до трех часов вечера? — спросил он. — Да. — Точно? — В эту минуту неустрашимый моряк спит. — Хорошо! Мне надо, чтобы вы с ним поговорили. — Сию же минуту! — Вы скажете ему, что я хочу его видеть до наступления ночи. — Здесь? — Да, здесь! — Хорошо. — Назначим час: я буду его ждать между четырьмя и пятью. — Хорошо. — Не теряйте времени, донья Марселина. — Я полечу на крыльях судьбы. — Нет, идите обыкновенным шагом, и ничего больше, теперь не следует обращать на себя внимание как слишком быстрой ходьбой, так и слишком медленной. — Я поспешу за смелым полетом ваших мыслей. — Тогда прощайте, донья Марселина. — Пусть боги будут с вами, сеньор. — Кстати, как поживает Гаэте? — Судьба спасла его. — Он встает с постели? — Нет еще. — Тем лучше для моего друга дона Кандидо, итак прощайте, донья Марселина! Донья Марселина пошла к выходу через гостиную, а дон Мигель прошел в другую комнату, держа в руке только что полученное им письмо. Дон Кандидо ходил взад и вперед по гостиной; когда в ней появилась донья Марселина, он повернулся к ней спиной и начал любоваться портретом отца дона Мигеля. Донья Марселина, подойдя к нему и положив свою руку на его плечо, сказала ему мрачным голосом: — Умеешь ли ты страдать? — Нет, сеньора, и не хочу уметь. — Гаэте жив! — продолжала она еще более мрачно. Звук трубы архангела в день страшного суда не произвел бы на бедного профессора такого страшного действия, как эти два слова. — Он поручил мне кланяться вам! — прибавила она, не снимая руки с плеча своей жертвы. — Сеньора, вы заключили союз с дьяволом, чтобы погубить мою душу, — оставьте меня, оставьте меня, ради Бога! — Он вас ищет. — Но я не ищу ни его, ни вас! — Он ревнив, как тигр! — Пусть он сдохнет! — Вы похитили у него сердце Хертрудис. — Я? — Вы! — Сеньора, вы опасная сумасшедшая, оставьте меня в покое. — Вы умрете от кинжала Брута. — Если вы не уйдете, я позову на помощь, чтобы вас прогнали. — Он прольет своим железом кровь вашего гордого сердца. — Санта-Барбара! Мигель! — Молчите! — Вы — шпионка, теперь я это понимаю! Мигель! — Молчите! Не зовите Мигеля! — Я вас свяжу колодезной веревкой. Мигель! — Молчите! — Я не хочу молчать, я не буду молчать, вы шпионка! Дон Мигель вошел в гостиную, привлеченный беспорядочными криками дона Кандидо и, сообразив что происходит, спросил с мрачным видом: — Какую жертву обрекают на заклание? — Это шпионка, Мигель! — вскричал дон Кандидо, указывая на донью Марселину. — Это шпионка! — Угрызения совести из-за его преступления заставляют его безумствовать! — вскричала, улыбаясь, донья Марселина. И, поклонившись дону Мигелю, она величественно вышла из гостиной, в то время как старый профессор старался убедить своего ученика в том, что она действительно шпионка кура Гаэте. — Мы увидим это, мой друг, а теперь, — произнес молодой человек, — сделайте мне одолжение, не испускайте более этих страшных криков, по крайней мере в течение четверти часа. Хорошо? С этими словами дон Мигель оставил его. — Ничего страшного, — проговорил молодой человек, входя в свою спальню и обращаясь к доктору Парсевалю и к дону Луису, которые уже долгое время находились в этой комнате, — это была маленькая сцена между самыми комичными оригиналами, которых я знаю, и над которой я бы вдоволь посмеялся над ней при других обстоятельствах. Дон Мигель вошел в свою спальню, держа в руке письмо, принесенное Дугласом, контрабандистом унитариев, он подал это письмо доктору Парсевалю со словами: — Вот, что я только что получил из Монтевидео. Доктор быстро схватил письмо и начал читать его вслух: — Ну, все налаживается так, чтобы события шли быстрее и чтобы кризис скорее миновал, друзья мои! — произнес доктор, возвращая письмо молодому человеку. — Да, но как он минует? — Разве ты не слышал, Мигель, что отправляется экспедиция? — Которая прибудет слишком поздно и в то же время содействует тому, что из Монтевидео генерала уговаривают не рисковать своей армией и дожидаться этой экспедиции, которая, может быть, и не придет или, если и придет, то заставит Росаса заключить договор с французами прежде, чем их силы прибудут в Рио-де-Жанейро. — Но это будет бесчестно со стороны Франции! — вскричал дон Луис. — В политике, мой дорогой Луис, поступки не оцениваются по личному разумению людей. — Верно ли то, что генералу даются такие советы? — спросил доктор. — Да, сеньор, члены аргентинской комиссии дают ему эти советы, потому что они доверяют только численному превосходству. — О, если бы я был генералом Лавалем! — вскричал молодой человек. — Если бы ты был генералом Лавалем, — возразил живо дон Мигель, — то ты давно бы сошел с ума. — Отказ подполковника Пеньо высадиться с армией в Баррадеро вместо того, чтобы вести ее в Сан-Педро, привел к тому, что генерал потерял время и лошадей, которые ждали его в первом пункте. Кроме того, вот уже год скрытая вражда Риверы тормозит все его намерения. Вожди унитариев в своем ослеплении видят все в розовом свете. Каждый день сотни противоречивых писем приходят из Монтевидео к генералу и его офицерам: наступайте, отходите назад, идите вправо, поверните налево, — у унитариев нет десяти человек, имеющих одинаковое мнение. Генерал не решается, медлит: он опасается поступать вопреки мнению тех, многочисленность которых заставляет относиться к ним внимательно. Он наступает медленно, сегодня он расходует свои силы на преследование какого-нибудь — Все это правда, — отвечал доктор, — и наш несчастный народ испытает на себе всю тяжесть гнева Росаса, как это уже и началось, увы! — Но это только предположения, — сказал дон Луис, — до сих пор армия продолжает свой марш, завтра или самое позднее послезавтра мы будем знать, что нам следует делать. Между тем в ожидании этого наш друг, подобно нам с тобой, думает, что наш частный план превосходен, не правда ли, доктор? — Да, по крайней мере я думаю, что он благоразумен. — Ты должен был сообщить ему два проекта! — сказал дон Мигель. — Он мне сказал все, я сомневаюсь в успехе первого. — Нет, сеньор, не сомневайтесь. Правда, что нас мало: я с трудом собрал пятнадцать своих друзей, но зато это будут отважные люди. Дом, который мы займем, будет служить одновременно и сборным пунктом, и отправной точкой наших дальнейших действий: отсюда нам будет легче всего освободить улицу дель-Коллехио в том случае, если генерал решится, как его просят об этом, вторгнуться в город через Барракас. Тогда его силы должны будут подняться на возвышенность Марко, которая представляет собой весьма выгодную позицию. Позиция, выбранная мной, самая удобная на всей этой улице, широкой и прямой, и самое большее с двадцатью пятью солдатами, которых мне даст генерал, я, в случае необходимости, поддержу отступление. — Оружие? — Сорок шесть ружей и три тысячи патронов, которые я велел купить в Монтевидео, находятся в безопасном месте здесь, в Буэнос-Айресе. — Сигнал? — Тот, который мне дадут из армии, если атака будет назначена. — Ваши агенты надежны? — Это люди преданные мне до самой смерти. — Хорошо, тогда я одобряю ваш второй проект, важно также, чтобы в любом случае вы освободились от домашних дел, я опасаюсь только за время отъезда. — Хорошо обдумано. — Я предоставлю ему самому выбрать ночь, час и сигнал, который он даст со своего борта. — Высадка будет в Сан-Исидро? — Да, сеньор. Луис говорил вам, без сомнения, по какой причине? — Да, он мне говорил об этом. — Вы думаете, что мадам Барроль сможет перенести тяжесть путешествия? — Я думаю, она не может прожить и двух недель в Буэнос-Айресе: ее болезнь одна из тех, что поражают не какой-нибудь отдельный орган, но сам принцип жизни и угашают его час за часом. Моральное потрясение этой сеньоры так велико, что отражается на сердце и легких и прямо убивает ее. Свободный воздух быстро вернет ее к жизни, в то время как отсутствие его в Буэнос-Айресе убийственно действует на нее. — Она окончательно решилась? — спросил Луис. — Мы условились об этом сегодня ночью. — Сегодня она с беспокойством думает об этом, — прибавил доктор, — она соглашается на то, чтобы Мигель еще остался здесь. Эта дама так любит вас, мой друг, как если бы вы были ее сыном. — Я буду им, сеньор, я не стану им завтра или даже сегодня только потому, что она противится этому. Она суеверна, как все благородные сердца, и страшится союза, заключенного при таких печальных обстоятельствах. — Да, да, так лучше: кто знает, какая судьба нас ожидает! Предоставим женщинам спасаться, если это еще возможно! — воскликнул доктор. — Моя кузина также хочет остаться, никто не может убедить ее уехать. — Даже Луис? — Никто! — печально отвечал молодой человек. — Теперь два часа пополудни, друзья мои, вы идете сегодня в Сан-Исидро? — Да, сеньор, сегодня ночью, мы вернемся до наступления дня. — Благоразумие, друзья мои, побольше благоразумия, прошу вас! — Это будет наша последняя поездка, сеньор, — сказал Луис, — как только сеньора Барроль уедет, в доме дель-Оливос не останется никого, и он тогда действительно станет покинутой дачей. — Итак, до завтра! — До завтра, сеньор! — До завтра, мой дорогой друг! Оба молодых человека сердечно обняли своего прежнего профессора философии, которого дон Мигель проводил до самых дверей, выходивших на улицу. Как только ушел доктор Парсеваль, в кабинете кто-то дважды хлопнул в ладони. — Подожди! — сказал дон Мигель дону Луису. Он вышел в кабинет, который, как мы уже говорили раньше, был смежен с гостиной, немного удивленный этим призывом из комнаты, куда никто не проникал без его позволения. — А, это вы, дорогой учитель! — вскричал он, заметив дона Кандидо. — Я, Мигель, я. Прости меня, но видя, что ты сильно запоздал, я предположил, что ты, быть может, вошел потайной дверью, скрытым выходом, которого я не знаю, и так как с некоторого времени я избегаю уединения, потому надо тебе знать, мой уважаемый Мигель, что уединение расстраивает воображение и, судя по тому, что говорят философы, служит к добру и к злу, причина, из-за которой я предпочитаю общество, которое, согласно мнению Квинтилиана… — Луис! — Чего тебе? — отвечал тот, входя. — Как, Бельграно здесь! — Да, сеньор, и я его позвал сюда, чтобы он помог мне выслушать вашу диссертацию. — Так что этот дом — очаг опасностей для меня? — Как так, мой уважаемый учитель? — спросил дон Луис, садясь возле него. — Что это значит, Мигель? Я хочу ясного, положительного, откровенного объяснения! — вскричал дон Кандидо, отодвигая свой стул от дона Луиса. — Я хочу знать одну вещь, которая определяет, утверждает и характеризует мое положение: я хочу знать, что это за дом. — Что это за дом? -Да. — Тота! Дом, как все другие, мой дорогой учитель. — Это не ответ. Этот дом не похож на другие, потому что здесь составляют заговоры и унитарии, и федералисты. — Как так, сеньор? — Четверть часа тому назад ты принимал в этом доме женщину, шпионку этого дьявольского монаха, поклявшегося меня погубить, а теперь я открываю в твоих частных и секретных комнатах этого таинственного молодого человека, который бежит от своего очага и переходит из дома в дом с видом тайного и злостного заговорщика. — Вы кончили, мой дорогой учитель? — Нет, и не хочу кончить, не сказав тебе дважды или трижды, что, ввиду моего официального положения, столь деликатного и столь высокого, я не могу продолжать сношений с домом, к которому мне невозможно приложить грамматического определения, и пока я не узнаю, что такое этот дом теперь или чем он может быть, я воздержусь от всякого общения с ним, от всякого посещения его. — Сеньор, вы не завтракали с депутатом Гарсиа? — сказал дон Луис. — Нет, сеньор, я не имел чести завтракать с сеньором доном Бальдомеро. — Тогда, может быть, с Гарригосом? — С ним тем более нет, это, мне кажется, не ко времени. — Значит, эта изумительная речь — продукт вашего собственного воображения? — Прервем всякие сношения, сеньор Бельграно! — Постойте-ка, сеньор дон Кандидо, — проговорил дон Мигель, — вы назвали моего друга заговорщиком, а это мне кажется не особенно вежливым со стороны коллеги. — Коллеги! Я был профессором этого сеньора, когда он был ребенком, нежным, невинным, но затем… — Затем вы спрятали его у себя, мой дорогой учитель. — Это было против моей воли. — Это ничего не значит. — Но я никогда не был его коллегой в чем бы то ни было! — А теперь вы стали им, сеньор дон Кандидо, — разве вы не секретарь сеньора Араны? — Секретарь! — Очень хорошо, а этот сеньор — секретарь генерала Лаваля в командировке. — Секретарь генерала Лаваля в командировке! — вскричал дон Кандидо, машинально вставая со своего места и смотря на дона Луиса глазами, готовыми выскочить из орбит. — Ну, вот, — продолжал Мигель, — так как вы секретарь Араны, а этот сеньор — секретарь Лаваля, то отсюда и следует, что вы оба коллеги. — Секретарь Лаваля! И разговаривает со мной! — И был вашим гостем несколько дней! — И мой гость! — Весьма признательный вам, — произнес Луис. — Поэтому мой первый визит будет к вам, я его сделаю дня через два или три, дорогой коллега! — Вы у меня! Нет, сеньор, я не буду и не могу быть дома у вас! — А, это другое дело: я рассчитывал сделать визит своему старому профессору с несколькими из его воспитанников, возвращающихся в освободительную армию. Они могли бы защитить его против справедливого возмездия, которое, как мы рассчитываем, настигнет всех помощников Росаса и Араны, но, если вам это не угодно, то очень хорошо: каждый волен дать себя повесить. — Но, сеньор секретарь, — живо возразил дон Кандидо, положение которого было действительно жалко, — я не говорю о том случае, когда храбрые и славные защитники его превосходительства сеньора генерала Лаваля будут здесь… я… Мигель, скажи за меня, сын мой, у меня голова идет кругом! — Нечего и говорить, сеньор, ваш коллега все понял, мы сходимся во взглядах или лучше — сойдемся. — Исключая меня, дорогой Мигель: я сойду в могилу, не поняв, не уразумев, не узнав того, что я должен был делать и чем я был в это мрачное несчастное время. — Вы наш, сеньор дон Кандидо? — спросил дон Луис. — Я всех, да, сеньор, я всех. Сегодня ночью даже слезы капали у меня из глаз, когда сеньор дон Фелипе диктовал мне этот страшный законопроект, который должен пустить по миру всех. — Ах, да, законопроект! — произнес дон Мигель, любопытство которого живейшим образом было возбуждено, но который не хотел, чтобы дон Кандидо заметил это. — Ты должен знать, в чем дело. — Как это? Со вчерашнего вечера? Кроме того, дон Фелипе ведь не окончил еще его составление? — Нет, сын мой, он должен, как мне говорил, включить еще много соображений, он продиктовал мне только первый образец законопроекта и то, заставив меня ранее переписать десять или одиннадцать черновиков. — Санта-Барбара! Я почти готов держать пари, что вы успели выучить его наизусть. — Почти. В сущности, речь идет о том, чтобы конфисковать все имущество унитариев, как только его превосходительство восторжествует над сеньором генералом, у которого мой блестящий ученик служит достойным секретарем. Высокочтимый сеньор губернатор дон Фелипе Арана приступил к составлению законопроекта по личному приказу его превосходительства сеньора Ресторадора, чтобы закон был совершенно готов к тому времени, когда наступит момент приводить его в исполнение, момент, который не наступит, как я убежден после того, что сейчас слышал от моего уважаемого коллеги. Дон Мигель и дон Луис украдкой обменялись взглядами. — Итак, — продолжал дон Кандидо, — слезы текли у меня из глаз, когда я думал о том, сколько несчастных семей будут обречены на нищету, если случайно, вследствие какого-нибудь события, громоносное оружие «сынов свободы» не ниспровергнет этого ненавистного правителя, в действиях которого я не принимаю никакого деятельного участия, — ты лучше, чем кто-либо, знаешь это, Мигель, ни поступками, зависящими от моей воли, ни… Два удара молотка, раздавшиеся у парадных дверей прервали речь дона Кандидо, который в недоумении замолчал. Оставив двух секретарей в кабинете, дон Мигель прошел в гостиную и сам открыл дверь выходившую во двор. — А, это вы, мистер Дуглас! — проговорил молодой человек, узнав пришедшего. — Да, сеньор, донья Марселина сказала мне… — Она вам сказала, что мне надо вас видеть? — Да, сеньор. — Это правда. Войдите, Дуглас. Вы выехали из Монтевидео третьего дня? — Да, сеньор, ночью. — Много там приготовлений, а? — Там все собираются прийти сюда, а здесь все хотят бежать! — отвечал шотландец, пожав плечами. — Так что вы зарабатываете себе деньги. — Немного. В прошлом месяце я сделал семь поездок и отвез шестьдесят двух человек, по десяти унций каждого. — Это довольно прилично. — Ба! Моя голова стоит дороже, сеньор дон Мигель. — Это правда, но легче поймать дьявола, чем вас. Шотландец расхохотался. — Видите ли, сеньор, я почти испытываю желание дать себя поймать, чтобы узнать, испугаюсь ли я. Все это для меня простое времяпровождение. В Испании я занимался контрабандой табака, а здесь — контрабандой людей, вот и все. Говоря это, шотландец рассмеялся как ребенок. — Но они платят немного. Вы больше мне дали, сеньор дон Мигель, за ящики, которые я привез вам из Монтевидео, другие не дают мне столько за спасение своей жизни. — Тем лучше, мистер Дуглас, я снова нуждаюсь в вас. — Як вашим услугам, сеньор дон Мигель — моя шлюпка, четверо людей, умеющих стрелять из ружья, и я, стоящий этих четверых. — Спасибо. — Если надо отвезти кого-нибудь, то я открыл новое место, где сам черт не откроет тех, кого я там спрячу. — Нет, теперь дело идет не о людях. Когда вы думаете вернуться в Монтевидео? — Послезавтра, если наберется необходимое число пассажиров. — Вы не уезжайте раньше того, как я вас извещу. — Хорошо. — Сегодня ночью вы отнесете письма на блокадную эскадру. — Да, сеньор. — Ответ вы принесете мне завтра до десяти часов утра. — Раньше даже, если хотите. — После вечерни вы останетесь у себя, чтобы получить два маленьких чемодана, которые положите в подполье, где уже лежат два ящика с оружием, в этих чемоданах находятся драгоценности и платья тех дам, которых вы возьмете с собой в шлюпку и отвезете на борт того судна, которое я вам назову, после того как вы привезете мне ответ. — Все будет сделано. — Хорошо ли вы знаете берег у Лос-Оливос? — Как свои пять пальцев. — Легко ли там может пристать шлюпка? — Это зависит от течения, но там есть маленькая бухта, которую зовут «соус», она не глубока, но шлюпка может войти в нее и скрыться за скалами, не подвергаясь никакой опасности; только она находится в миле выше Лос-Оливос. — А насчет Лос-Оливос? — Если вода в реке будет высока. Кроме того, там опасно. — Почему? — Два катера из порта шныряют там с десяти часов вечера. — Обе вместе? — Нет, обыкновенно они разъезжаются. — Сколько на них человек? — На первом восемь человек, а на втором — десять. Они ходят быстро. — Хорошо, мистер Дуглас. Мне важно знать все это. Теперь повторю вкратце свои поручения. Не отправляйтесь без моего приказания; сегодня ночью поедете на эскадру и привезете мне ответ на письмо, которое я вам дам, завтра от восьми до десяти часов утра. После вечерни вы возьмете к себе чемоданы, и сами отвезете их на эскадру, когда я вам скажу. Насчет цены не беспокойтесь: берите какую хотите! — Вот это лучше всего, — сказал шотландец, радостно потирая руки, — вот это значит говорить по-человечески! Теперь мне не хватает только письма. — Вы его получите. Дон Мигель прошел в свой кабинет, а контрабандист табака в Испании и людей в Буэнос-Айресе стал мысленно высчитывать ту цену, которую он запросит за исполнение всех этих поручений. |
||
|