"Следопыт" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

ГЛАВА XIII. В которой наконец проникают на асиенду дель-Энганьо

Как отлично понимает читатель, асиенда дель-Энганьо при всей своей очевидной недоступности, конечно, была вполне доступна для тех, кому были известны тайные пути и ходы, ведущие в нее. Как угадал дон Торрибио на основании всего происшедшего вчера у подножия воладеро, с той стороны, где находились в засаде охотники, был только один вход на асиенду, который был известен только одному лицу, и вот уже более двадцати лет, как никто ни разу не пользовался им, к тому же с этой стороны даже приблизиться-то к асиен-де было крайне затруднительно.

Всадники, которые действовали так хитро и ловко, не пытались даже проникнуть внутрь асиенды с этой стороны, что было бы совершенно невозможно для них, так как они были верхами. Они просто, как говорится, произвели фальшивую атаку в этом направлении, с целью сбить с толка и ввести в заблуждение соглядатаев, присутствие которых они, как видно, подозревали, рассчитывая этим ловким приемом заставить их поверить в возможность проникнуть на асиенду с этой стороны и тем самым отвратить их от желания приняться за поиски в другом месте.

В сущности же асиенда была доступна с четырех сторон пешим и конным, даже экипажам; туда вели прекрасные широкие дороги, прекрасно содержимые, но начало этих дорог было так удачно замаскировано, так хорошо скрыто, что доискаться их не было почти никакой возможности. Впрочем, ближайшая из этих дорог находилась на расстоянии пяти миль от того места, где сидели в засаде Матадиес и Редблад. Но что, главным образом, делало асиенду недоступной, так это ее обособленное, одинокое положение среди пустыни, в глуши почти непроходимого леса, вдали от всякого населенного центра, и таинственная репутация, созданная целой массой легенд, усердно распространяемых в стране и наводивших страх и ужас на краснокожих и на невежественных, суеверных охотников, которые одни только и посещали порой эти края. Кроме того, тайны асиенды никого не затрагивали, никого близко не касались, и никто не имел серьезной надобности потрудиться над разоблачением их. Вот почему асиенда в течение целого ряда столетий хранила свою тайну в полной неприкосновенности. Теперь же, когда платеадос сделали ее главнейшим местом своего пребывания, складом всех награбленных ими богатств и сокровищ, когда они превратили ее в разбойничье гнездо, взгляды всего населения страны невольно обратились на асиенду, — и она стала предметом любопытства, удивления, страха и недоумения для всех и каждого; о ней заговорили, ею интересовались все, и каждому хотелось разоблачить, изучить и исследовать тайны этого здания, о котором долгое время все как будто забыли. Итак, всадники в прошлую ночь, выполнив с успехом свой хитрый маневр, вернулись окольным путем в долину и, переправившись через Рио-Салинас, ехали некоторое время легким охотничьим галопом прямо вперед, пока наконец не достигли довольно высокого, густо поросшего лесом холма, спускавшегося пологим скатом в долину. Въехав на холм, всадники вскоре очутились на прекрасной лужайке среди леса, где они соскочили с коней, дали им вздохнуть, а один из них встал на страже у опушки леса, остальные же, стреножив коней и задав им корм, завернулись в свои сарапе и, растянувшись на траве, крепко заснули.

Перед самым рассветом послышался конский топот вдали; топот этот быстро приближался, и вскоре пять человек конных прибыли на лужайку, где отдыхали их товарищи, очевидно, поджидавшие их.

Как только те въехали на лужайку, остальные десять быстро вскочили на своих коней и, не обменявшись ни единым словом, двинулись дальше.

Спустившись с холма по ту сторону, они переехали вброд безымянный приток Рио-Салинаса. На берегу в совершенно развалившемся, разрушенном ранчо, восемь пеонов ожидали всадников, имея для них наготове совершенно оседланных лошадей. В несколько секунд всадники пересели на свежих коней, а пеоны увели усталых и измученных в направлении, совершенно противоположном асиенде.

Между тем всадники продолжали путь крупным галопом; для пущей осторожности к хвостам коней были привязаны большие ветки лиственницы, волочившиеся по земле и заметавшие след лошадей. Всадники ехали не останавливаясь вплоть до темной ночи; около девяти часов вечера они наконец сделали привал, чтобы дать вздохнуть лошадям, а час спустя, снова продолжали путь.

Дорога или, вернее, тропа, по которой следовали всадники, делала множество заворотов, извиваясь во все стороны и постепенно суживалась все более и более, пока наконец не стала настолько тесной, что им пришлось ехать гуськом друг за другом и почти шагом, потому что холм, на который они теперь выезжали, имел очень крутой подъем. Спустя немного времени, между кустов и деревьев стали появляться громадные гранитные глыбы, которые постепенно сближались друг с другом и оттесняли деревья и кусты, так что всадники вскоре поехали по каменистому дну русла пересохшего потока; кони ступали по гладким, точно отполированным плитам гранита. После первых шагов всадники остановились, отвязали ветки, привязанные к хвостам коней, и сбросили в глубокий овраг, открывавшийся тут же, в нескольких шагах от русла; затем, обернув войлоком копыта лошадей, вновь сели на коней и продолжали подвигаться вперед на протяжении приблизительно полутора миль. Достигнув известного места, всадник, ехавший впереди других, вдруг резко свернул вправо и осторожно стал подвигаться по очень узкому ущелью, где едва-едва могла пройти лошадь. Ущелье это извивалось по всем направлениям, разветвляясь во все стороны, и надо было большое внимание и знание пути, чтобы не сбиться с дороги в этом причудливом лабиринте ходов, поворотов и разветвлений. Вслед за первым, не отставая ни на шаг, двинулись и остальные.

Более двух часов всадники ехали по каменистой почве, где в ветках, заметающих след, не было никакой надобности, тем более, что кони их, по местному индейскому обычаю, были не кованные и, сверх того, копыта их были обмотаны войлоком, как мы уже сказали раньше, вследствие чего на почве не могло оставаться ни малейшего следа.

Наконец наши всадники очутились лицом к лицу с целым хаосом скал, преграждавших выход из ущелья.

Передовой спешился и, взяв своего коня под уздцы, стал медленно и осторожно подвигаться между скалами и вскоре совершенно скрылся из вида; остальные следовали за ним шаг за шагом, также ведя коней под уздцы. После десяти или пятнадцати минут ходьбы среди этого леса скал, громоздившихся одна на другую и разметавшихся во все стороны, так что подвигаться здесь можно было лишь очень медленно и с большой опаской, весь маленький отряд достиг громадного утеса, который им пришлось обогнуть, и тогда они очутились у входа в пещеру, которую даже на расстоянии пяти-шести шагов нельзя было заметить.

Осторожно раздвинув кусты, травы и различные вьющиеся растения, совершенно скрывавшие вход в пещеру, люди один за другим вошли в нее. Пещера эта было очень высока и широка, и в одном месте путники вдруг наткнулись на нечто вроде древнего памятника друидов, сооруженного из двух громадных каменных глыб, установленных одна на другую; здесь шедший впереди других, очевидно, предводитель и начальник маленького отряда, зажег акантовый факел и приблизился с ним к стене, которую он стал внимательно разглядывать, освещая факелом каждый вершок.

— Смотрите, не ошибитесь! — сказал один из людей на ухо первому, с невольным ужасом отступая на шаг.

— Будьте спокойны! — ответил тот, улыбаясь. — Я не дотронусь до левого.

Это были первые слова, какими обменялись эти люди за все это продолжительное и трудное путешествие.

Вслед за тем, тот из них, который держал в руке факел, дотронулся до какой-то потайной пружины, и в тот же момент громадная глыба гранита отделилась от стены и, повернувшись на своей оси, ушла в землю, открывая вход — достаточно широкий для того, чтобы могли пройти две лошади в ряд. За этим сводчатым входом или аркой виднелся бесконечно длинный подземный коридор, ведущий вверх по отлогому скату.

Когда все до единого прошли со своими конями в подземный коридор или галерею, последний дотронулся до какой-то внутренней пружины, и громадная глыба снова встала на свое место, заградив вход в подземелье. Продолжая идти этим коридором и ведя за собой коней в поводу, маленькому отряду пришлось еще два раза открывать себе дорогу, смещая посредством потайных пружин то большие каменные плиты, то целые части утесов, но наконец, после часового странствования по тайному подземелью, они увидели у себя над головой прозрачное небо, искрящееся мириадами ярких, мерцающих звезд, а вслед за тем очутились в густой чаще кедрового леса, поросшего кустарником и лианами.

То отверстие, через которое они вышли из подземелья, было совершенно незаметно и окончательно скрыто кустами и деревьями. Здесь наш маленький отряд проворно вскочил на коней и, крупной рысью миновав лес, выехал на громадную площадь, поросшую множеством отдельных групп деревьев, кустов, цветов всякого рода, а шагах в пятидесяти впереди себя они увидели ясно вырисовавшееся на прозрачном фоне неба громадное и величественное здание, ярко освещенное сверху донизу и окруженное со всех сторон роскошной уэртой, которого снизу, то есть из долины, от подножия воладеро было совсем не видно.

Вся уэрта была кругом обведена глубоким рвом, причем земля, выброшенная из него землекопами за грань уэрты, образовала высокий вал, за которым возвышались высокие каменные стены, имевшие около десяти футов толщины. Зубчатые стены эти были лишь на два фута выше земляного вала, благодаря чему, принимая во внимание множество выступов и углублений крепостной стены, асиенда дель-Энганьо могла действительно считаться неприступной крепостью и, в случае надобности, выдержать самую серьезную осаду, чего, впрочем, нечего было опасаться вследствие ее совершенно неприступного положения.

При шуме приближения маленького отряда в стене открылся тайник, и в нем показался человек, который окликнул приезжих.

Всадники тотчас же сдержали своих коней и остановились, как вкопанные на месте, а начальник их, ехавший впереди, подъехал ближе и громким, отчетливым голосом произнес:

— Los Hijos de la tuna, busaen socorro, en su necessidad. — Дети кочующего племени ищут помощи в нуждах своих.

— La tuna no da frutos en esa altura — туна51 не дает плода на такой высоте, — насмешливо отвечал человек из тайника.

— Si cuando hay plata; somos plateados de la cabeza a los pios у los fenemos a la francesa. — Нет, дает, когда есть серебро, а мы посеребрены с головы до пят и готовы служить вам.

— Pues que es asi seum lesti des los bien llegados en esa casa caballeros. — Если так, то добро пожаловать в этот дом, господа! — ответил страж с низким почтительным поклоном.

После того тайник захлопнулся, и человек скрылся за стеной, а в следующий момент тяжелый подъемный мост, скрипя своими цепями, опустился и перекинулся через ров. Всадники крупной рысью проехали мост и увидели себя в прекрасной сводчатой аллее гигантский кедров, столь тенистой, что даже в самое жаркое время дня туда не проникали лучи солнца. Аллея эта упиралась в глубокий ров, еще гораздо глубже первого, обведенный второй высокой каменной стеной сильно укрепленной, но здесь подъемный мост был спущен, и всадникам не пришлось останавливаться и вступать в предварительные переговоры; они прямо въехали на широкий чистый двор, по обе стороны которого тянулись службы, конюшни, сараи и всякие надворные постройки. Посреди этого двора возвышалось высокое белое мраморное крыльцо с широкими пологими ступенями, спускавшимися на обе стороны, и с чугунными перилами; на ступенях крыльца стояли слуги с зажженными факелами и будто ожидали приезжих, а около крыльца толпились другие слуги — пеоны, готовые принять лошадей и отвести их в конюшни, расположенные довольно далеко от патио52 .

Только четверо из прибывших поднялись по широкой мраморной лестнице крыльца, остальные же остались во дворе, смешавшись с пеонами и слугами.

Если асиенда дель-Энганьо из долины и от подножья воладеро производила впечатление совиного гнезда, и мысль, что она обитаема, невольно возбуждала и удивление, и недоверие; если даже с громадной площади, на которой, как грозный призрак, возвышалось это мрачное, величавое здание, она производила впечатление неприступной крепости, то едва вы переступите порог поднавеса, как впечатление разом менялось; вы видели себя среди грандиозного и поистине роскошного дворца, богатство, роскошь и изысканность обстановки которого, без сомнения, затмили бы не только самые роскошные дворцы Мексики, но и дворцы главных городов Европы.

Длинный ряд поколений скопил здесь все эти сокровища, редкости, ценности, картины великих мастеров испанской, итальянской, фламандской, голландской и английской школы, ценность которых достигала нескольких миллионов, старинные бронзы, хрустали, фаянсы и фарфоры, ценные статуи и гобелены, ковры, меха, скульптуры и редкое оружие виднелись повсюду. Эта роскошь была серьезная, солидная, почтенная — та роскошь, которую мы можем встретить лишь в редких исторических замках и дворцах Франции, Англии и Испании, но о которой не имеют понятия наши современные крезы — выскочки, царьки финансового мира.

Вся эта роскошь, все эти богатства являлись плодами стараний и забот прежних поколений, теперешний же владелец асиенды не внес сюда ни единой крохи, не вбил, как говорится, в стену ни одного гвоздя; все скопленные им богатства имели только денежную ценность, но отнюдь не являлись произведениями искусства; бандиты не имеют времени быть меценатами — им нужна лишь нажива. Его богатства лежали, сваленные в кучу, в особо приготовленных и построенных для них складах и магазинах.

При входе в поднавес приезжих встретил высокий, худощавый человек.

— А, это вы, Наранха! — сказал один из четырех гостей. — Ну, что нового?

— Ничего, сеньор дон Бальдомеро! — ответил самбо. — Вас ожидают здесь с величайшим нетерпением.

— Я это знаю! — отвечал тот, которого назвали дон Бальдомеро. — Но я раньше не мог явиться, ведите же нас скорее к вашему господину!

Самбо почтительно поклонился и зашагал по ряду роскошно убранных комнат; наконец, откинув голубую бархатную портьеру, отворил дверь, затем откинул вторую тяжелую портьеру и, сторонясь к притолоке, доложил:

— Сеньор дон Бальдомеро де Карденас и трое других кабальеро!

Дон Бальдомеро был человек средних лет, с тонкими чертами и умным, проницательным взглядом насмешливых, живых глаз, скрывавшихся за очками в тонкой золотой оправе, роста высокого, не толст и не худ, с изящной и приветливой манерой и голосом, не только мягким, но, пожалуй, даже немного слащавым, которому он, однако, умел придать большую выразительность. На нем был костюм богатого ранчеро и много разного оружия.

Другие два его товарища, хотя носили то же платье, как и он, но во всей фигуре и выправке их проглядывало нечто военное; это были Корнелио Кебрантадор и дон Кристобаль Паломбо.

Четвертый из прибывших был маленького роста, толстенький человек с обезьяньей физиономией, красный, как пион, вечно сопящий, вечно движущийся и суетящийся, проворный и вертлявый, как мартышка, с хитрым лицом, громадными, грубыми руками и такими же ступнями, прикрепленными к изумительно тоненьким ножкам; звали его дон Бальтасар Турпид.

Комната, в которую ввел этих четырех лиц Наранха, представляла собой богатый рабочий кабинет, в котором на турецкой софе полулежали с тонкими маисовыми папиросками в зубах двое мужчин.

Один из них был сам хозяин дома, дон Мануэль де Линарес де Гуайтимотцин, а другой — молодой человек лет двадцати пяти, красивой наружности, принадлежащий к одной из богатейших фамилий провинции Чиуауа, — был старший или главный алькальд и начальник полиции города Урес, бывшего в то время столицей Соноры.

Этот молодой человек слыл за усердного поклонника доньи Санты и, как говорят, ухаживал за ней с разрешения и одобрения дона Мануэля, опекуна молодой девушки; кроме того, он был усердным и весьма полезным сообщником и союзников платеадос.

Когда им доложили о приезде дона Бальдомеро, оба мужчины встали со своих мест и сделали несколько шагов навстречу приезжему.

— Добро пожаловать, друг мой! — весело приветствовал его дон Мануэль. — И вы также, — сказал он, обращаясь к остальным. — А! Кого я вижу! — продолжал он. — Да это дон Бальтасар Турпид! Честное слово, не верю своим глазам, ведь это самый отъявленный домосед во всей республике, который только раз за всю свою жизнь съездил из Мехико до Пуэбло-де-Анхелос — и то чуть было не заболел от такого путешествия!

— Да, это я, дон Мануэль де Линарес, и на этот раз уверен, что умру.

— Caray! Я надеюсь, что нет, но что же могло вас заставить нарушить ваши привычки?

— Да то, сеньор mi amo, что дает ноги и старым, и молодым, то есть необходимость!

— Ну, обо всем этом после! — сказал дон Бальдомеро. — Теперь уж более двух часов ночи, а мы ведь с девяти утра не имели крохи во рту: я положительно умираю с голода.

— Неужели? Но скажите, почему вы приехали только сегодня и так поздно ночью, мы ведь ожидали вас еще вчера.

— Да мы так и рассчитывали, но нам по пути дали знать, что за нами следят, и нам пришлось сбить их со следа, что было нелегко, так как пришлось иметь дело с самым ловким бандитом всей саванны.

— Однако вам все-таки удалось провести его?

— Отлично! Благодаря находчивости дона Корнелио, мы теперь, кажется, надолго отделаемся от них.

— На это не рассчитывайте! — возразил дон Корнелио. — Я знаю этого Матадиеса, это настоящий демон хитрости и коварства, и мы так зло провели его сегодня, что он, наверное, захочет отомстить нам.

— Хм! Господь с ним, лишь бы подали ужин! — сказал дон Бальдомеро.

— Потерпите немного: уже готовят medianoche53.

В этот момент на пороге показался Наранха и произнес:

— Ужин подан.

— Ну, слава Богу! — воскликнул дон Бальдомеро. — Право же, этот Наранха очень смышленый парень; жаль только, что он так безобразен.

— Всего не возьмешь, что прикажете делать! — тем же тоном отозвался дон Корнелио.

Все рассмеялись и прошли в столовую, ярко освещенную и обставленную с чисто царской роскошью. На столе был подан сытный и вместе с тем изысканный ужин в несколько перемен.

Сначала все весьма усердно работали ножами и вилками — особенно дон Бальдомеро, не забывая в то же время осушать рюмки и стаканы. Когда все утолили голод и с видом несомненного довольства откинулись на спинки стульев, кто попивая маленькими глоточками вино, кто небрежно играя своим прибором или оглаживая салфетку, тогда внесли кофе и ликеры, а также сигары и папиросы, по знаку дона Мануэля все слуги тотчас же удалились. Остался один Наранха, но тот, в качестве не только доверенного лица, но и соучастника, был скорее другом, чем слугой, и на этом основании, конечно, имел право слышать и знать все.

— Ну, господа, разливайте ликеры, раскуривайте сигары и затем побеседуем: дон Бенито де Касональ и я сгораем от нетерпения услышать вести, которые вы нам привезли.

— Вестей немало, и к тому же они весьма важны! — сказал дон Бальдомеро. — Хотя я лично немного имею сказать. Дон Бальтасар Турпид писал мне о том, что в скором времени прибудет на вашу асиенду дель-Пало-Квемадо. Я поспешил и сам туда явиться, тем более, что для меня казалось ужасно необычайным то, что дон Бальтасар решился выехать из Мехико. Чтобы решиться на такое дальнее путешествие, дону Бальтасару необходимы были довольно веские причины, и это встревожило меня.

— Скажите, видели вы полковника? Ну, что он?

— Все так же тверд и прям, как дуб: не стареет ни на йоту, хотя участвовал во всех походах и сражениях войны за независимость.

— По-прежнему все продолжает играть и пить?

— Да, это, в известных случаях причиняет нам немало хлопот и возни.

— Он, очевидно, был неприятно поражен, увидев меня?

— Я это отлично понимаю: он почуял ловушку.

— Сразу, и потому-то мне ничего и не удалось сделать, и знайте, что нам никогда не удастся переманить его на нашу сторону.

— Это, признаюсь, меня очень огорчает.

— На асиенде я застал дона Бальтасара и перед отъездом своим оттуда приказал привести асиенду дель-Пало-Квемадо в готовность к обороне.

— Прекрасно, что же дальше?

— Остальное вам объяснит дон Бальтасар, друг мой. Я же присоединился к нашим уважаемым союзникам и друзьям, дону Кристобалю Паломбо и дону Корнелио Кебрантадору, которые ожидали меня с приличным эскортом вполне надежных людей, с которыми мы и прибыли сюда.

— Надеюсь, что об этих людях позаботились! — сказал дон Мануэль, глядя на Наранху.

— Я сам присмотрел за тем, чтобы они ни в чем не имели недостатка, сеньор mi amo! — почтительно ответил самбо.

— Ну, а теперь очередь за вами, дон Бальтасар Турпид. Что вы нам скажете?

— Вот, видите ли, кабальерос! — начал маленький человечек, опершись на стол и раскуривая сигару, сопровождая свои слова и действия разными гримасами, — прежде всего я считаю нужным объявить вам, что недели три тому назад в Мексике произошло весьма серьезное пронунсиаменто.

— Как! Пронунсиаменто! — воскликнули все присутствующие почти в один голос, с выражением изумления на лицах. Не то, чтобы это событие казалось им чем-то невероятным, — нет! В Мексике ко всякого рода революциям давно уж все привыкли, но просто потому, что, живя в этой глуши, они уже более двух месяцев не имели никаких сведений о политических событиях внешнего мира и столицы республики.

— Да, кабальерос, пронунсиаменто! И весьма серьезное, доложу вам! — продолжал он, гримасничая пуще прежнего. — Менее чем в два часа существующее правительство было низвергнуто и заменено другим, которое тут же и было утверждено. Но что печальнее всего в этом деле для нас, так это то, что теперь во главе правления, у кормила, стоят люди наиболее враждебные нам.

— Caray! — воскликнул дон Бальдомеро. — Это нам обойдется дорого.

— И что же, это новое правительство прочно? Опирается на сильную партию? — осведомился дон Мануэль, видимо встревоженный этой вестью.

— Нельзя сказать, чтобы оно опиралось на очень сильную партию; но все же можно быть вполне уверенным, что это новое правительство продержится с полгода, если не более.

— В таком случае, это чистая пагуба.

— Нет, не совсем, но положение серьезное, даже очень, этого я скрывать не стану. Враги наши интригуют повсюду, они вертятся, как черви в святой воде, как бесы перед заутреней. Мало того, они уже успели нанести нам несколько довольно серьезных уронов, но, к счастью для нас, у них нет золотого ключа, которым все отпирается; в их распоряжении одни только надежды и обещания, а вы сами знаете, что значат обещания в суде.

— Какие же неприятности причинили они нам?

— Две весьма серьезные: во-первых, дон Порфирио назначен губернатором провинции Сонора.

— Caray! Это, вероятно, дорого ему обошлось.

— Да, двадцать пять тысяч пиастров.

— Чистоганом?

— Ну, да! В этих делах в кредит не верят.

— Да, но, говорят, дон Порфирио разорен до нитки.

— Быть может, вы ошибаетесь, и он не так уж разорен, как вы полагаете.

— Что касается лично меня, то я ничего об этом не знаю, я повторяю только то, что говорят.

— Кто?

— Все.

— Ну значит и никто — смотрите, не доверяйте тому, что говорят! — сказал дон Бальдомеро, — то, что говорят, далеко не всегда бывает верно.

— Ну, все равно, важно знать только, какими судьбами он добыл эту сумму.

— Да очень просто: под свою подпись на три месяца срока под залог его двух домов, которые он имеет в Мехико — он получил двести тысяч пиастров.

— Что за дурак банкир, который устроил с ним это дельце!

— Это я, господа! — с глуповатым видом заявил рассказчик. Все присутствующие невольно вскрикнули от изумления.

— Под этим должна быть какая-нибудь подкладка! — сказал дон Мануэль, покачивая головой.

— Caray! — воскликнул дон Бальтасар, — всегда и везде есть какая-нибудь подкладка!