"Сожженные Леса" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

ГЛАВА IX. Кто такой был мистер Джон Естор

Госпожа Шобар пунктуально сдержала обещание, данное своему жильцу.

Достойная женщина так много хлопотала и употребляла столько средств, что совершила действительно чудеса.

На другой день к четырем часам пополудни Валентин Гиллуа переселился на свою новую квартиру, где было все предусмотрено.

Мебель была богатая и со вкусом, шкафы были наполнены бельем и платьем; слуги, или, вернее сказать, черные невольники, ходили из комнаты в комнату с озабоченным видом, исполняя свою должность, как будто были уже целый год в услужении у охотника.

В конюшнях ржали четыре великолепных степных мустанга; купленные Валентином утром за бешеные деньги, казалось, они способны были при случае оказать своему новому владельцу большие услуги. Словом, все было отлично устроено.

Валентин Гиллуа, предупредим читателя, чтобы он не удивлялся огромным расходам, которые делал так легко наш герой, был чрезвычайно богат, как он сам даже говорил г-ну Рокетту, но на самом деле состояние его было колоссально.

Происхождение его было очень простое.

В продолжение двадцати пяти лет с тех пор, как Валентин сделался лесным бегуном, ему удалось открыть несколько золотых россыпей, тайну которых он сохранял более по беспечности и пренебреженью, чем по другой какой-либо причине.

Между тем трудно было бы найти человека более щедрого, состояние которого, если привести в известность, что довольно легко было бы сделать, оставило бы далеко за собой состояние капиталистов всего света.

Плясер, по выражению гасигусинов, или искателей золота, называется месторождение самородков, из которых стоит только нагнуться, чтобы достать кусок золота.

Эти плясеры, как и в Волядеро, который мы описывали выше, скрывают в себе несметные сокровища.

Вероятно, из ненависти и презрения к утонченному свету Валентин Гиллуа сделался лесным бегуном; он твердо решился жить и умереть в пустыне, где мог следовать влечениям своего сердца и делать добро тем, с кем столкнет его судьба.

Однако ж охотник очень хорошо знал, что золотой ключ отпирает все двери, где б человек ни жил, и увенчивает успехом все предприятия.

Не для себя, но для тех, кто мог иметь в нем нужду, Валентин старался не попасться врасплох.

Ввиду чего Валентин и Курумилла, прежде чем отправляться в город для продажи своих мехов, захватывали с собой самородки золота, часто на значительную сумму, с целью променять их на бриллианты, будучи знатоками драгоценных камней.

Кроме того, как мы видели в Литл-Роке, деньги за свой меховой товар они оставляли в руках мистера Гроло, ограничиваясь только медикаментами и порохом — необходимыми принадлежностями для долговременной охоты.

Таким образом, Валентин Гиллуа имел значительный кредит у банкиров трех границ: английской, мексиканской и американской.

Этот человек в жалкой одежде, на взгляд грубый и в то же время простой, никуда не ходил без того, чтобы не иметь при себе на несколько миллионов бриллиантов, что делал и его друг Курумилла.

Вот источник богатства Валентина, которым, впрочем, он был нисколько не занят.

Благодаря заботливости своего друга Курумилла был помещен в настоящий вигвам, возвышающийся посредине сада; все в нем было устроено согласно привычкам индейца.

Вождь с большим удовольствием принял во владение свое новое жилище.

Сидя на корточках, Курумилла курил из калюме.

Занавеска, которая служила вместо двери, приподнялась, и на пороге показался охотник.

В мужчине, одетом в черном, с орденом Почетного легиона в петлице и носящем этот костюм с таким щегольством и изяществом, никто не мог бы признать знаменитого лесного бегуна, которого в лугах называли Искатель следов.

Курумилла приятельски улыбнулся своему другу и жестом пригласил его сесть на табурет.

Валентин сел и, бросив вокруг себя довольный взгляд, закурил сигару.

Пустив несколько клубов дыма, охотник наклонился к другу своему и начал говорить с ним на ароканском языке, только им одним понятном.

— Открыты ли уши брата моего? — спросил он.

— Хуг! — отвечал Курумилла, наклоняя утвердительно голову.

— Ну, так пусть вождь слушает слова, которые я ему скажу: они настолько важны, что должны остаться в памяти его.

— Курумилла не забудет их, — отвечал коротко вождь.

— Хорошо, — сказал Валентин, — но доволен ли брат мой своим новым вигвамом? Отныне он ему принадлежит; но глаза и уши брата моего должны быть постоянно открыты: с этой минуты мы вступаем на тропинку войны.

— Что должен делать вождь? — спросил Курумилла.

— Вождь должен быть неотлучно на страже на этом каменном тольдо. Курумилла хотя и мудрый воин, но он не знает всех хитростей и средств, которые употребляют бледнолицые в больших каменных селах, чтобы погубить и обмануть своих врагов; Валентину они известны; это он будет отыскивать убийцу донны Розарио. Брат мой ограничится лишь тем, что будет зорко следить за всем из своего вигвама. Всякий день его друг будет отдавать ему отчет в том, что он сделал, и просить совета на будущее время.

— О, Искатель следов мудрый воин; что он сказал, то и сделает. Курумилла говорит: это хорошо! Его брат может ехать: глаза и уши вождя открыты. Кто может его обмануть? Идите, — Курумилла на страже.

— Но чтобы Курумилла сторожил с большим успехом, — продолжал с улыбкой охотник, — друг его принес ему оружие.

С этими словами он поднес ему пару шестиствольных револьверов крупного калибра и ружье со штыком.

— Хуг! — воскликнул с восхищением индеец, — Курумилла никогда не видал такого оружия.

— Верю, — отвечал с улыбкой Валентин, — эти оружия изобретены едва шесть месяцев тому назад Голяндом, французским оружейником. Напрасно стали бы вы искать подобное в Америке; их сила и верность выстрела необыкновенны, а между тем устройство как нельзя проще.

Затем в нескольких словах он растолковал вождю гениальный и действительно чудесный механизм револьверов и еще более простой — ружей, которые можно заряжать и с дула, и с казенной части.

Радость Курумиллы была неописанная; его индейское хладнокровие было побеждено; он смеялся как ребенок и хлопал в ладоши, любуясь оружием.

— Теперь, — воскликнул он с гордостью, которая отразилась на его некрасивом лице, — Курумилла будет отлично сторожить и благодарить своего брата-охотника.

— Прекрасно, — отвечал Валентин, — я теперь совершенно спокоен. Черт возьми, друг мой, это оружие мне стоило красноречия: едва удалось убедить капитана французского корабля уступить мне их. Имея его в руках, нам некого бояться в лугах: мы стоим двадцати человек; кажется, сам Бог за нас, — прибавил он с глубоким убеждением, — и мы выйдем победителями.

Эти два человека слишком хорошо понимали друг друга с полуслова, чтобы нуждаться в более ясном объяснении.

Валентин пожал другу руку и вышел из вигвама.

Тотчас же сел он верхом на лошадь и, сопровождаемый лакеем, одетым в богатую ливрею, отправился во французское консульство.

Пребывание Валентина у консула было непродолжительно и мотивировалось одной лишь учтивостью к представителю его отечества, а может быть еще и тем, что охотнику когда-нибудь придется прибегнуть к его покровительству.

Консул, по обычаю всех наших агентов за границей, встретил очень любезно своего гостя и заметил, что охотно ему поможет в любых затруднительных обстоятельствах.

Валентин поблагодарил, но не воспользовался готовностью хозяина; оба мужчины расстались в восхищении друг другом.

В продолжение нескольких дней Валентин успел вручить многим лицам рекомендательные письма, которыми в избытке снабдил его мистер Гроло.

Любопытные, которых везде много, наводили уже справки на приезжего, окружившего себя такой неслыханной роскошью.

Так как многие сведения были почерпнуты из верного источника, то есть из самой даже конторы Артура Вильсона, Рокетта и Блондо, то состояние Валентина скоро было всем известно, благодаря чему его повсюду встречали с распростертыми объятиями.

Новый и Старый свет близнецы по отношению к золотому тельцу, но первый еще более перед ним преклоняется.

Валентин был представлен г. Рокеттом консулу Чили.

Однажды они встретились в доме банкира.

Английский консул был простой английский купец и владетель торгового дома в Сан-Яго-Чили. Он принял назначение консула в Новом Орлеане с целью приобрести себе покровительство со стороны правительства Чили на случай революций в этой стране.

Известно, что республики испано-американские изобилуют революциями.

Впрочем, консул был очень честен и услужлив, словом — такой человек, какой нужен был Валентину.

Обменявшись несколькими незначительными словами, оба мужчины отделились к окну и не замедлили завязать серьезный разговор.

Вот что охотник узнал.

Дон Грегорио Перальта два месяца тому назад приехал прямо из Вальдивио в Новый Орлеан, испытав в продолжение этого довольно продолжительного путешествия много затруднений.

С виду дон Грегорио Перальта казался пожилым человеком, но, несмотря на седину, не утратил посадки, живого взгляда, и гибкость его членов доказывала, что он еще очень силен.

Пребывание его в Новом Орлеане было кратковременно.

Он объехал почти всю Луизиану.

Всякий раз, как возвращался в Новый Орлеан, он жил очень уединенно, посещая только немногих лиц, и то преимущественно деловых.

Впрочем, консул предполагал и даже был уверен, что дон Грегорио Перальта не преминет возвратиться скоро в Новый Орлеан, основывая свое предположение на том обстоятельстве, что он нанял на Канале богато отделанную квартиру, в которой оставил свои вещи под присмотром верного слуги…

Валентин скрыл приятное впечатление, которое на него произвело это известие; затем он осведомился о доне Мигуэле Тадео де Кастель-Леон.

Но тут начались затруднения.

Консул первый раз слышал эту фамилию. Но Валентин не способен был унывать. Он описал консулу наружный вид дона Мигуэля Тадео со всеми мельчайшими подробностями.

Консул, казалось, пробуждал свои воспоминания; вдруг, хлопнув рукой по лбу, сказал:

— Слушайте, я припоминаю действительно личность, которая подходит к вашему описанию; но она не носила той фамилии, которую вы сказали.

— А! — воскликнул Валентин.

— Нет, я уверен, это был он, — продолжал консул не колеблясь. — Вот благодаря какому случаю мне пришлось его увидеть: однажды утром, когда я завтракал у дона Педро д'Авиля, здешнего бразильского консула, доложили, что какой-то иностранец желает с ним говорить. Дон Педро приказал просить, и тот не замедлил войти. Хотя я видел этого человека не более минуты, но странное выражение его мрачного лица запечатлелось глубоко в моей памяти. Он похож был как две капли воды на особу, которую вы мне сейчас описывали. Иностранец назвался Матиасом Корвино, дворецким или доверенным маркиза де Рива д'Агуейро, наместника провинции Мато-Гросса.

Он приехал в Новый Орлеан в это же утро.

При нем были дети его господина, который поручил ему поместить их в один из пансионов Нового Орлеана для изучения английского и французского языков.

Затем Матиас Корвино передал дону Педро письмо маркиза — письмо, вероятно, очень спешное, так как дон Педро, извинившись передо мной, оставил меня одного и вышел вместе с ним.

Я узнал уже позже, от самого консула, что дети были определены: молодая девушка в институт девиц Федерлэ и молодой человек во французскую коллегию.

— А с этих пор вы ничего не слышали более про этого человека? — прервал Валентин.

— Право, признаюсь вам откровенно, это дело не касалось меня, и потому я нисколько им не занимался.

— Не можете ли вы хотя бы приблизительно назвать число, когда видели этого авантюриста?

— Это будет трудненько; но тем не менее я, кажется, не ошибусь, если скажу, что это было не ранее, как два с половиной года тому назад.

— Мне совестно, сударь, что я вас так долго задержал разговором, который очень мало вас интересует; но для меня, не скрываю, он имеет громадное значение.

— Поверьте, я буду чрезвычайно рад, если сообщенные мною сведения могут быть вам полезны.

Обменявшись еще несколькими вежливыми фразами, оба мужчины разошлись и присоединились к гостям.

На другой день Валентин Гиллуа отправился в пансион девиц Федерлэ, где его приняли очень учтиво и с готовностью отвечали на его вопросы.

К несчастью, сведения, которые получил от них Валентин, только еще более сгустили мрак вокруг этого таинственного происшествия.

Дамы припоминали очень хорошо прелестного ребенка, вернее сказать, молодую девушку по имени и фамилии Розарио де Рива-д'Агуейро, которая была помещена в их институт в качестве пансионерки.

Все ее любили за кроткий и тихий нрав; но в одно роковое утро, шесть месяцев спустя после поступления ее в институт, на прогулке с подругами она по неизвестному предлогу отделилась от них и исчезла.

Но что еще более было странно, так это то, что, несмотря на заявление в полицию о пропаже молодой девушки и публикации во всех газетах, никто в течение двух лет не предъявлял своего права на Розарио. В коллегии, куда немедленно отправился из института охотник, Валентин получил подобные же ответы.

В тот же день, почти даже в тот же час и при тех же условиях. Луи молодой тоже исчез.

Странное стечение обстоятельств — похищение в одно время брага и сестры — удостоверили Валентина, что виновником этого был дон Мигуэль Тадео.

Но что сделалось с детьми?

Были ли они умерщвлены?

Живы ли они еще?

Вот вопросы, которые во что бы то ни стало нужно было разрешить.

Важнее всего, конечно, было попасть на след похитителя.

В Америке велика свобода действий и возможность быстрого переезда с одного места на другое, тем не менее в дальних городах союза человек не может исчезнуть, не оставив после себя следов, как это часто случается в пустыне и саваннах.

Там не существует контроля, и через два дня каждое мертвое тело, обглоданное до костей хищными зверями и птицами, становится навсегда неузнаваемым.

Несмотря на то, что мрак все более и более сгущался вокруг Валентина, он не терял надежды. Охотник был одарен тем энергическим характером, который, раз поставив себе цель в жизни, постоянно стремится к ней.

Сделав эти два посещения, Валентин отправился домой, где госпожа Шобар сообщила ему, что уже более часа ожидает его в гостиной какой-то джентльмен.

Валентин поспешил пойти к нему.

При входе в гостиную охотника с кресла встал мужчина высокого роста, с выразительными чертами, и почтительно поклонился ему.

— С кем имею удовольствие говорить? — спросил Валентин, указывая жестом щегольски одетому незнакомцу в черном на кресло.

— Господин Рокетт, глава торгового дома Артур Вильсон, Рокетт и Блондо, — отвечал тот чистым французским языком, — имел честь дать мне к вам рекомендательное письмо.

При этих словах он подал запечатанный конверт.

— Прекрасно, — сказал минуту спустя Валентин, прочитав письмо, — господин Рокетт, которого я просил познакомить меня с вами, пишет, что я могу вполне довериться вам; вы господин Естор?

— Да, Джон Естор, бывший шеф тайной полиции, к вашим услугам. Хотя я уже бросил несколько лет свою должность, сколотив небольшое состояние, но тем не менее больше из удовольствия оказываю услуги джентльменам, коим угодно осчастливить меня своим доверием. Господин Рокетт шепнул мне уже несколько слов про одно щекотливое, а главное, трудное дело, которое вы хотите мне поручить.

— Совершенно справедливо; но к этому я должен прибавить, что дело это не только трудно, но и очень опасно.

— Вот такие-то дела я и люблю: я артист своего ремесла и скажу откровенно, что не столько работаю для денег, сколько из любви к искусству, впрочем… — прибавил он с едва приметной улыбкой, — я не пренебрегаю и золотом. Считаю долгом предупредить вас, что из немногих ваших слов я заключил, что придется делать частые переезды, содержать агентов в разных местностях, и, словом, может встретиться бездна непредвиденных расходов, которые обойдутся очень дорого. Вы потрудитесь сами назначить сумму.

— Честное слово, я теперь не сомневаюсь, что вы настоящий джентльмен, господин Естор.

— Не угодно ли вам будет сейчас условиться со мной о плате, чтобы нам далее уже не касаться этого предмета.

— Я ничего не имею против этого.

Джон Естор задумался и через несколько минут, смотря прямо в глаза Валентину, заговорил.

— Что вы скажете о тридцати тысячах долларов?

— О тридцати тысячах долларов? — переспросил Валентин.

— Да, но зато я предамся душой и телом этому делу и даю честное слово, что все зависящее от меня я сделаю; а если не исполню возложенное на меня поручение, то, значит, исполнить его нет физической возможности.

— Я буду настолько же откровенен с вами, как и вы были со мной, — отвечал Валентин в свою очередь, пристально смотря ему в глаза. — Я дам вам не тридцать, а пятьдесят тысяч долларов — все равно, исполните ли вы поручение или нет; а чтобы доказать мое доверие к вам, вы получите вперед двадцать тысяч долларов и десять тысяч в виде благодарности при успешном окончании поручения. Итого, значит, всего-навсего вы получите шестьдесят тысяч долларов. Согласны ли вы на эти условия?

— Еще бы! Нужно быть сумасшедшим, чтобы на них не согласиться.

— Итак, мы сошлись в цене?

— Вполне, сударь, и я жду только ваших приказаний.

Валентин Гиллуа передал Джону Естору содержание письма дона Грегорио Перальта и обстоятельно рассказал все дело, не упуская ни малейшей подробности, могущей навести на след.

Рассказ длился более двух часов.

Все это время Джон Естор слушал с большим вниманием, позволяя себе только в некоторых местах рассказа одобрительно кивать головой, но не перебивать.

— Ну, теперь, когда вы все знаете, — спросил Валентин, — скажите ваше мнение об этом деле.

— Гм, — отвечал тот, — я вам скажу термином нашего ремесла: оно дьявольски крепко, и будет, будет в нем Порядочно передряги.

— Но вы не отчаиваетесь в успехе?

— Ей-Богу, я никогда не отчаиваюсь. Мне удавались дела еще труднее этого; но тем не менее я должен признаться, что мы будем иметь дело с ловким малым, даже слишком ловким, — прибавил он с сардонической улыбкой, — и эта ловкость его погубит. Желая схитрить, он себя выдаст. Двойное похищение детей, исполненное таким образом, есть глупость, а его поездка в Бразилию нелепость. Теперь я вижу игру этого человека так же ясно, как будто я смотрел ему через плечо.

— Объяснитесь.

— Для меня дело ясно, как день. Понятно, что этот человек желает скрыть следы детей посредством фальшивого документа о их смерти, который он мог легко достать здесь при помощи денег, и воспользоваться их состоянием.

— Ну, а если он действительно их умертвил?

— Нет, мы имеем дело не с убийцей.

— Вы утверждаете это слишком уверенно.

— Нисколько, это весьма логично. Прослушайте со вниманием то, что я вам скажу. Дикие животные разделяются на два класса, во-первых, на таких, которые действуют смело, идущие прямо к цели, не прячась и не медля, таковы тигр, серый медведь. Они схватывают свою добычу и растерзывают ее. Другие же действуют хитростью: они страшатся проливать кровь не из доброты, но из низости, таковы шакалы и гиены; эти животные, может быть, свирепее, чем первые. С таким-то животным приходится нам теперь иметь дело. Ваш сеньор дон Мигуэль Тадео имел множество случаев умертвить детей: во-первых, при похищении, потом при переезде, в бразильских саваннах и т. д., но он не убил их из трусости: убийство, кровь его пугали. Его заветная мечта овладеть их деньгами, а чтобы достигнуть этого, ему нужно скрыть детей. Он их действительно скроет, но не совершит убийства: вот для чего он и приехал сюда.

— Вы говорите загадками, милый мой.

— Совсем нет, я говорю как человек, привыкший к подобным делам и наученный долголетним опытом. Республика Соединенных Штатов есть государство, в котором всего легче скрыться каждому человеку; Луизиана страна союза, где похищение детей может быть всего легче приведено к исполнению; Новый Орлеан город, в котором можно встретить бездну людей, готовых способствовать этому похищению; на это есть две причины, которые не существуют в другом государстве: рабство и мормонизм.

— Признаюсь, я вас не совсем понимаю.

— Вы поймете меня; здесь господствуют десять агентств, и они свободно действуют; они занимаются барышничеством в Утахе. Будучи в сношении с Бригом Юнгом и другими вождями мормонизма, они берут на себя за дорогую плату вербовать мужчин и женщин в мормонизм и отправляют их в Дезерет.

Им все средства удаются хорошо: пьянство, ложные обещания, угрозы и при случае насилие.

— То, что вы говорите — ужасно. Я даже этому не могу верить.

— А между тем это так. Впрочем, инициатива его не принадлежит нам: она идет из Франции. Не так ли точно поступали до революции вербовщики, заманивая на военную службу? А прежде, во времена регентства, не употребляли ли те же средства, чтобы отправлять в колонии тысячи людей обоего пола? Все это, к несчастью, справедливо. Продолжайте, прошу вас.

— Легко допустить, что сеньор дон Мигуэль вошел в сношение с одним из этих агентств и просто отправил бедных детей в Утах.

— Это бы было ужасно.

— Да, тем более что если это так, то нужно отложить надежду спасти их. Подобные примеры уже были, и как ни старались, но не могли вырвать у мормонов жертв, которыми они завладели.

— Клянусь Богом! — воскликнул Валентин Гиллуа с одушевлением, — если это случилось, то я их спасу, хотя бы пришлось поджечь улей этих шершней; я лесной бегун, и город не моя стихия, в пустыне же надо мною нет власти. Там есть у меня преданные и многочисленные друзья, которые отзовутся на мой голос.

— В таком случае дело упрощается. Это нам может помочь, хотя я на это мало рассчитываю. Наш враг мог употребить еще другое средство, не менее действенное, но менее жестокое, чем первое.

— Рабство, не так ли?

— Да, сударь.

— Но, — возразил Валентин, — в настоящем случае это предположение трудно допустить.

— Почему?

— Потому что дети белые.

— О! — сказал Джон Естор с пренебрежительной улыбкой, — неужели вы так неопытны, что допускаете только продажу негров.

— Но мне кажется…

— Вам не так кажется, вот и все. Итак, вы воображаете, что для того, чтобы быть негром, надо иметь черную кожу? Заблуждение, милостивый государь! Нигде так искусно не сумеют создать негра, как в Новом Орлеане, не изменяя цвета лица.

— Черт возьми, это уже чересчур.

— Ошибаетесь: напротив, это очень просто. Не будем спорить, но возьмите шляпу, и в конце улицы я вам покажу выставленных на продажу людей, которые, честное слово, белее вас и меня.

— Что за ужас! И правительство допускает…

— Боже мой, правительству до этого нет дела. Легко сделать негра: это только первые буквы ремесла.

— Так вы предполагаете?..

— Позвольте, я ничего не предполагаю, но только доказываю, что это обстоятельство могло случиться. А так ли это — не знаю.

— Боже мой! — воскликнул Валентин, — у меня волосы становятся дыбом и рассудок помрачается! Я не могу допустить, чтобы человек, как бы ни был безнравствен он, мог покуситься на такое гнусное преступление с единственной целью корысти.

— О, видно, что вы долго жили в пустыне; вы не знаете, как черствеет душа в городах и до какой степени злодейства может довести жажда к золоту.

— Я не жил так долго в городах, чтобы изучить все пороки. Но возвратимся к нашему делу. Ваше мнение, что дети были проданы, как невольники, или отправлены к мормонам?

— Да, это мое мнение, и, кажется, я не ошибаюсь; я убежден, что они живы.

— Дай Бог!

— Что нам теряться в догадках, нам нужно узнать что-нибудь верное, и для этого мне необходимо четыре дня, то есть в четыре дня я узнаю, отправлены ли дети в Утах, или их продали и отослали на какую-нибудь плантацию.

— Четыре дня, кажется, очень мало!

— Достаточно.

— Но какими средствами?

— Это мое дело; от вас я требую одного лишь.

— Говорите, что?

— В эти четыре дня не делать никаких розысков, чтобы не возбудить внимания нашего противника.

— О, он, наверное, далеко.

— Кто знает, быть может, ближе, чем вы думаете. Нечистая совесть не дремлет, а у дона Мигуэля постоянно уши горят. Во всяком случае, обещайте мне оставаться спокойным.

— Хорошо, но теперь позвольте исполнить мое обещание. Вот чек на двадцать тысяч долларов, который представите для учета в банк Артура Вильсона, Рокетта и Блондо.

— Благодарю вас, милостивый государь, — отвечал Джон Естор. Прочитав бумагу, он сложил ее и спрятал в портфель. — Затем имею честь кланяться. Через четыре дня в этот же час я явлюсь.

Они поклонились друг другу, и бывший начальник тайной полиции вышел.

— Я сделал все, что в моей власти, — сказал Валентин. — И если бы пришлось отдать последний доллар из громадной суммы, вырученной продажей моих бриллиантов, я не отступлю. Теперь на волю Божью!

Он вышел из гостиной и направился к вигваму Курумиллы с намерением сообщить вождю все, что он сделал до сих пор, и посоветоваться с ним на будущее время.