"Заживо погребенная" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

ГЛАВА III

Мы теперь вернемся к Фелицу Оианди, суровому горцу, который так долго наводил страх на всю молодежь в окрестностях и который теперь, избитый, изнемогающий от бессильной злобы, был унесен товарищами с места побоища.

Когда раненый был внесен в дом его отца, среди плача и криков сбежавшейся семьи и прислуги, то большого труда стоило молодым людям, бывшим свидетелями поединка, уверить, что побоище было ведено совершенно честно. Зная его физическую силу и ловкость, родители не могли понять, каким образом противник мог нанести ему такие тяжкие увечья.

Но когда родители Фелица захотели узнать, как зовут того противника, который так изувечил их наследника, то молодые люди единодушно отказались открыть его имя. Они сказали, что только один Фелиц вправе назвать своего победителя и объяснить причину драки, и с этими словами они удалились.

Тотчас же послан был слуга за доктором Иригойеном, так как это был единственный врач во всем околотке, которому можно было смело довериться.

Доктор поспешил приехать и стал рассматривать раны молодого человека, не подозревая, что это работа его сына, с которым он расстался в девять часов вечера и который теперь безмятежно спал в своей постели.

Доктор опытной рукой перевязал раны, стянул в лубки поврежденные члены и объявил Фелицу, который уже пришел в себя, что надеется недель через шесть поставить его на ноги.

— Теперь вам ничего другого не нужно, как покой, физический и нравственный. Я вам сейчас приготовлю микстуру, после которой вы отлично уснете, а завтра почувствуете уже значительное облегчение.

Доктор только тогда уехал, когда Фелиц Оианди, приняв его наркотическое средство, уснул мертвым сном. Он постарался успокоить встревоженных родителей и обещал им заехать опять вечером взглянуть на больного.

Юлиан забыл уже свою драку с Фелицем Оианди. Он был весь поглощен своей любовью и радостью, что Дениза его предпочла всем остальным сверстникам. Дни он проводил около нее в нежных разговорах и строя воздушные замки.

Доктор между тем еще ничего не знал о любви сына, но случай мог каждую минуту открыть ему все и он, конечно, имел бы основание быть недовольным сыном за подобную скрытность.

Юлиан сам понимал, что он должен был переговорить с отцом; надо было просто и откровенно ему все рассказать и чем скорее, тем лучше.

Но в последнюю минуту молодой человек робел и всякий раз успокаивался на том, что, как только подвернется удобная минута, он ею воспользуется и все скажет отцу.

С тех пор прошло без малого шесть недель; было восемь часов вечера. Дождь лил как из ведра и бешено стучал в окна. Ночь стояла темная и холодная.

Юлиан Иригойен, полулежа на турецком диване в своем кабинете, перечитывал в сотый раз «Мариен Делорм».

Он остановился именно, на пятой сцене третьего акта, в которой Марион и Дидие, скрывающиеся в труппе странствующих комедиантов, являются в замок Нанжис и ночуют там в риге.

Вдруг дверь быстро распахнулась, и вошел доктор.

Юлиан вздрогнул и привстал:

— Эй, ты, лентяй! Что ты тут развалившись, делаешь? Дремлешь что ли? Тебя, кажется, прости Господи, гроза усыпила!

— Нет, отец, я не спал, а читал; но, кажется, ты сегодня раньше обыкновенного вернулся. Я тебя не ожидал раньше девяти часов.

— Мне удалось сегодня раньше покончить с больными Ты еще не ужинал?

— Нет, отец, я тебя ждал.

— Ну, так пойдем. Ужасно есть хочется; я сегодня не завтракал и не обедал.

Они прошли в столовую и уселись за стол, уставленный солидным ужином. Несколько приборов, стоявших на двух маленьких столиках позволяли им обойтись без прислуги. Доктор любивший хорошо поесть и поболтать, терпеть не мог, когда в комнате находилась прислуга.

Старая его служанка, — преданное и доброе существо, — любила сплетничать. Потребность все выведать и все разболтать имела у нее болезненный характер. Ее даже наградили характеристическим прозвищем. Пикагандиа, что значит: большая сорока. Это прозвище понемногу заменило ее настоящее имя, и она на него откликалась, нисколько не обижаясь.

— Мы уже давно с тобой так рано не ужинали, — сказал молодой человек, улыбаясь.

— Да, сынок. У меня тут был молодой человек, к которому я постоянно заезжал в восемь часов вечера: но теперь он, слава Богу, выздоровел, и я с ним сегодня утром простился. Он отправился в Париж; я его даже снабдил рекомендательными письмами, так как он там никого не знает.

— Кто же это такой, отец?

— Да ты должен его знать; это сын старого Фелициана де Оианди.

— Фелиц Оианди! Ты его лечил! — вскричал молодой человек.

— Да. Он был очень болен.

— То есть, избит, хочешь ты сказать?

— Ну, да, избит. На этот раз он наскочил на мастера своего дела. Ты разве его знаешь?

— К кому дал ты ему рекомендательные письма?

— Я дал ему три письма: одно к генералу Бедо, с которым я служил в Африке; другое к моему другу, Шаберу, члену парламента, которого ты знаешь, и, наконец, третье к Петру Лефранку, чиновнику государственного совета.

— Какая досада! — вскричал молодой человек.

— Что значит твое восклицание? Ты знаешь этого Фелица Оианди, что ли?

— Да как же мне его не знать, когда это я сам ему нанес те побои, от которых ты его лечил!

— Что ты говоришь! Да он в четыре раза сильнее тебя!

— Да, но я изучил все тонкости искусства борьбы и поэтому одолел этого быка.

— А он мне и не намекнул на то, что это ты его так отделал.

— Как жаль, что я не знал, что ты его лечишь!

— Какое нам теперь до него дело! Он отсюда уехал, и ты, вероятно, никогда более с ним не встретишься.

— Ошибаешься, отец. Фелиц Оианди злой человек и мстительный. Попомни мое слово, что он поехал в Париж с целью устроить нам какую-нибудь большую неприятность.

— Ты с ума сошел. Станет он тебе мстить за то, что вы оба подрались, как два дурака. Бог весть почему.

— А в том-то и дело, отец, что все есть причина. Кстати, я уже давно собирался тебе все открыть, но медлил, опасаясь твоего гнева…

— Говори скорее, в чем дело! Терпеть не могу предисловий.

— Отец, ты, вероятно, помнишь Денизу Мендири, с которой я рос и воспитывался?

Доктор так сильно ударил по столу кулаком, что вся посуда зазвенела и вилки и ножи полетели на пол.

— Ну, так и есть! Любовная интрижка!

— Не интрижка, отец, а серьезная, искренняя любовь.

— Ты любишь Денизу? И для этой девчонки…

— Я люблю Денизу и женюсь на ней, отец.

Тут Юлиан передал отцу все подробности помолвки, происшедшей на посиделках, обиду, которую Дениза нанесла Фелицу, отставивши его полено, и предпочтение, оказанное ему. Когда он кончил, старый доктор задумался и потом сказал:

— Что же, сынок; хотя я и мечтал для тебя о другом браке, но, видно, делать нечего; что же касается этого Фелица, то я сегодня же напишу своим друзьям, чтобы они не слишком-то радушно принимали этого бездельника. Хотя я с тобой и согласен, что ему, вероятно, очень бы хотелось нам напакостить, но что же может он сделать?

— Не говори, отец! Когда я уезжал из Парижа, там было не особенно спокойно, ходили тревожные слухи. Ожидается государственный переворот, говорили громко, что президент республики хочет провозгласить себя императором. А ты сам знаешь, отец, что при подобных случаях всегда наступает реакция. Трудно ли какому-нибудь непорядочному человеку сделать донос и выставить нас ярыми республиканцами, социалистами даже?

— Ну, к чему пугаться? Времена Бастилии прошли, теперь нельзя бездоказательно погубить человека, занимающего известное положение в обществе; к тому же, мы оба не занимаемся политикой, непричастны ни к какой партии и поэтому нам бояться решительно нечего.

При этих словах доктор встал из-за стола и отправился писать своим друзьям, а Юлиан ушел спать.

Несколько дней доктор ходил пасмурный и мало говорил с сыном. Ему трудно было примириться с мыслью, что все его планы насчет женитьбы сына должны рушиться вследствие того, что подвернулась некстати эта девчонка! Но так как по природе доктор был добрейший человек и так как в конце концов счастье его единственного сына было для него дороже всего, он превозмог свою досаду и отправился к старику Мендири просить у него официально руки его дочери Денизы для своего сына Юлиана, как того требовал обычай. Радушный прием, оказанный доктору в семействе Мендири, красота и ласковое обращение Денизы окончательно утешили доктора и он от души прижал к сердцу свою будущую невестку.

Весь поглощенный приготовлениями к свадьбе, Юлиан совершенно забыл о Фелице Оианди; доктор же, со своей стороны по-прежнему не верил высказанным Юлианом опасениям.

Однако утром Бернардо прибежал, чрезвычайно встревоженный к доктору, в то время как он собирался вскрыть корреспонденцию, только что принесенную почтальоном.

— Здравствуй, мой милый, — сказал ему доктор, подавая ему руку. — Откуда ты это так бежишь?

— Из Сэр, — ответил молодой человек, вытирая платком вспотевший лоб.

— Что там нового?

— Много нового, доктор! Могу ли я видеть Юлиана? Мне нужно с ним поговорить.

— Ступай к нему в комнату, а я пока прочту свои письма. За завтраком поболтаем.

— Это ты, Бернардо! Что скажешь хорошенького? — приветствовал его Юлиан.

— К сожалению, Юлиан, кажется, кроме дурного, ничего сказать тебе не могу.

— Что случилось? Ты, кажется, совсем расстроен. Не случилось ли какого несчастья?

— Нет, несчастья-то ни с кем еще не случилось, но как бы с тобой не стряслась беда. Фелиц Оианди вернулся из Парижа такой гордый, самодовольный, что и не приступайся к нему; грозит, что многим тут пообрежет крылья, и ясно намекал на то, что именно тебе и твоему отцу несдобровать. Наконец, он вчера вечером зачем-то был в Лубериа у Денизы Мендири.

— Как это странно! — сказал смущенный Юлиан.

Вдруг дверь в его комнату растворилась и на пороге показался доктор, судорожно комкавший в руках какие-то бумаги.

— Боже мой! Что с тобой, отец? — вскрикнул испуганный Юлиан.

— Юлиан, сын мой! — сказал доктор, падая от изнеможения в кресло. — Ты был прав. Фелиц Оианди — твой смертельный враг и доказал это теперь на деле!

Голова старика упала на грудь, глаза закрылись и он лишился чувств.

Страшная опасность, грозившая его любимому сыну, сильно подействовала на этого энергичного человека.

Благодаря принятым Юлианом мерам, обморок его отца продолжался недолго. Придя в себя, доктор сказал:

— Нужно бежать, не медля ни минуты. Мне пишут, что Фелиц сделал на тебя донос, указав на тебя, как на влиятельного члена тайного общества. Не сегодня-завтра тебя могут арестовать, и мне советуют тебя сейчас же отправить за границу.

— Но пусть меня арестуют! Моя невиновность будет доказана и меня выпустят!

— Когда? Мы теперь живем не в обыкновенное время. Мои друзья мне пишут, что империя будет провозглашена на этих днях; реакция будет ужасной, беспощадной. Вспомни 18-е Брюмера и имя настоящего президента. Он будет действовать по примеру дядюшки. В подобное смутное время на поверхность всплывут такие личности, которым терять нечего, и, прикрываясь маской патриотизма, примутся обделывать свои грязные делишки. Поверь мне, я знаю, что говорю. Тебе стоит только быть арестованным — и ты сгниешь в тюрьме. Если ты меня любишь, Юлиан, то уезжай отсюда, как можно скорее, даже сегодня вечером, если можно.

— Куда же я поеду?

— Лучше было бы, конечно, поехать за границу, но пока поезжай сегодня же в И… У нас там есть родные, они тебя примут с радостью, а после мы решим, что делать. Я тоже поеду в Байонну, у меня там влиятельные друзья, они за меня вступятся, если ко мне также станут придираться.

— Но неужели же я отсюда уеду, не простившись с Денизой?

— Нет, — сказал Бернардо, — я приведу ее через час, а ты в это время укладывайся.

— Странно, — сказал доктор, — она обещала прийти к нам сегодня утром, и до сих пор ее нет.

— Не случилось ли с ней чего-нибудь? — сказал Юлиан, бледнея. — Боже мой! Бернардо, ведь ты сказал, что этот Фелиц был у нее вчера вечером? Я сам пойду к ней узнать…

— Нет, ты не пойдешь, Юлиан — я сейчас туда побегу, — возразил Бернардо, уходя поспешно.

Через несколько минут он возвратился в сопровождении Денизы.

Молодая девушка была бледна, как смерть, и, увидав Юлиана, разразилась истерическими рыданиями.

Мужчины с ужасом смотрели на нее, не решаясь заговорить.

Но вскоре Дениза успокоилась и сама заговорила.

— Дорогой мой Юлиан! Мы должны расстаться. Я более никогда не буду твоей женой… — Рыдания, подступившие к горлу бедной девушки, не дали ей договорить.

— Что это такое? — вскричал Юлиан. — Что с тобой случилось? Почему ты мне говоришь подобные вещи?

— Так надо, так надо, мой дорогой! Я ему говорила, что я умру, а он расхохотался и стал еще уверять, что он меня любит! Он мне угрожал, он мне сказал, что у меня отца и мать выгонят на улицу, а жениха сошлют в каторгу, если я не соглашусь быть его женой. Но я не могу от тебя отказаться, я не в силах это сделать! Лучше я буду жить в нищете, лучше пойду с тобой на каторгу, чем разлучиться с тобой! Прости меня, Юлиан! Прости меня!

При этих словах Дениза вдруг пошатнулась, протянула руки вперед, как бы ища опоры, и упала навзничь. К счастью, Юлиан и Бернардо вовремя подхватили ее.

Дениза лишилась чувств.

Юлиан отнес ее в комнату, в которой лежала маркиза Жермандиа, когда они ее спасли, и, позвав служанку, поручил ей раздеть девушку и уложить ее в постель.

— Что скажешь теперь, отец? Неужели ты и теперь посоветуешь мне уехать и оставить невесту во власти этого изверга?

— Более, чем когда-либо, друг мой. Он напугал бедную девочку, что нетрудно было сделать при ее неопытности. Но я ведь не ребенок, меня напугать нелегко. Я сейчас прикажу оседлать лошадь и поеду сам в Луберию узнать, что случилось. Я проучу этого Фелица Оианди; если Мендири ему должен, то ему дам денег, чтобы он сейчас же с ним расплатился. Затем, как только ты уедешь, я возьму с собой Денизу в Байонну и помещу в таком доме, где никакой Оианди не найдет ее. Поверь мне, что это гораздо лучше. А то ты полетишь туда, натворишь всякого вздора под влиянием гнева, и дело кончится тем, что тебя же арестуют за буйство.

— Ты всегда прав, отец.

— То-то. Ступайте же оба в столовую, а я пойду посмотреть, в каком положении наша больная.

Молодые люди сели за стол, но плохо ели под влиянием только что случившегося. Вскоре доктор вернулся и объявил, что Дениза уснула и проснется совершенно здоровой. Он передал ей то, что они решили между собой, и она, успокоившись, приняла лекарство.

После завтрака доктор, как обещал, уехал верхом в Луберию, а Юлиан с помощью Бернардо стал приводить в порядок свои вещи, готовясь к отъезду. Дениза все еще спала. Два часа спустя доктор Иригойен вернулся, устроив все к лучшему. Старик Мендири развязался с Фелицем, и с радостью согласился отпустить Денизу с доктором в Байонну.

— Благодарю тебя, отец, — сказал Юлиан, — но я отомщу Фелицу Оианди, хотя бы мне пришлось ждать удобного случая для этого двадцать лет.

Часам к пяти пополудни Дениза встала и пришла в гостиную, где находились отец и сын.

Девушка совсем оправилась от испытанных ее тревог. Доктор кратко передал ей все, что он сделал, и кончил следующими словами:

— Юлиан уедет сегодня в десять часов вечера, мы его проводим до ущелья Кобра, а потом прямо отправимся в Байонну, где вы уже будете находиться в полной безопасности. Через несколько дней ваши родные посетят вас. Теперь поговорите друг с другом, а я пойду распорядится насчет отъезда.

Молодые люди остались одни. Мы не станем передавать читателю их любовных объяснений.

Дениза подарила Юлиану маленький золотой крестик, который мать надела на нее при рождении и с которым она никогда не расставалась.

— Береги его всегда! — сказала она со слезами на глазах.

— Клянусь тебе в этом, дорогая моя! — ответил Юлиан. — Возьми это кольцо, в нем волосы моей матери, которой я никогда не знал — это все, что я имею от нее. Бери его!

Молодая девушка взяла кольцо, поднесла его к губам и надела на палец, рядом с обручальным кольцом.

Однако время шло, и надо было ехать.

В десять часов они доехали до ущелья Кобра.

Бернардо уже ждал там с двумя оседланными лошадьми.

Отец и сын заключили друг друга в объятия. Смутные предчувствия овладели ими в последнюю минуту.

Наконец, доктор высвободился из объятий сына.

— Уезжай, — сказал он ему дрожащим голосом, — ты, может быть, уже опоздал.

Юлиан стал прикреплять свой чемодан к седлу.

— Юлиан! Мой ненаглядный, прощай! — воскликнула Дениза.

Молодые люди обнялись.

— До свидания, Дениза! До скорого свидания, моя дорогая! — крикнул Юлиан, садясь на лошадь.

Всадники поскакали и доктор остался с Денизой. Они молча сели в кабриолет и, глубоко опечаленные, направились в Байонну.

Юлиан Иригойен и его преданный друг Бернардо Зумето решили ехать всю ночь, а днем отдыхать. Они надеялись таким образом избегать внимания полицейских властей. В течение первых дней юноши были чрезвычайно осторожны и несмотря на холод отдыхали только в открытом поле.

Бернардо обыкновенно отправлялся в ближайшее село и закупал там провизию, а после заката солнца они опять пускались в путь и ехали вплоть до рассвета.

Летом подобное путешествие было бы чрезвычайно приятным, но зимой нужно обладать железным здоровьем и необыкновенной выносливостью, чтобы не заболеть от холода и лишений.

Бернардо первый не выдержал, а Юлиан, видя его совсем обессиленным, решил, что они уже так далеко отъехали от Луберии, что прежние предосторожности были бы излишни, и потому молодые люди остановились в маленькой гостинице, вблизи одной деревни, на самом краю дороги. Они приказали дать себе поесть и наслаждались теплой пищей, которой лишены были несколько дней. Чтобы немного отдохнуть, они остались ночевать и заснули мертвым сном в теплых и мягких постелях.

Это было 3 декабря 1851 года.

Маленькое село X., в котором они находились и в котором не насчитывалось и сорока дворов, было в страшном волнении.

Несмотря на холод и поздний час все население — мужчины и женщины, старики и дети — толпилось на единственной улице деревни, о чем-то крича и размахивая руками.

Наши путешественники проехали через эту толпу, не обратив на нее внимания.

Усталые и продрогшие, они думали только о том, чтобы скорее добраться до гостиницы и отдохнуть.

Проснувшись рано утром, они сошли в общий зал, чтобы съесть что-нибудь, прежде чем отправиться в дорогу.

К их удивлению, зал оказался полон народу. Крестьяне, вооруженные — кто ружьем, кто косой, кто вилами, сновали взад и вперед, перекликались, выпивали наскоро стакан водки и наполняли ею фляжки, висевшие у каждого на поясе.

Юлиан перемигнулся с Бернардо, и они поспешно вернулись в свою комнату.

— Что это значит? — сказал Юлиан. — Эти люди, кажется, затевают что-то похожее на революцию!

— Кто их знает! — ответил Бернардо. — Может быть, это просто готовится облава на волков.

— Подождем, пока они отсюда уберутся, — сказал Юлиан.

— Конечно. Да и никто нас в шею отсюда не гонит, мы можем остаться даже несколько дней.

— Нет, здесь неудобно долго оставаться. Когда эти люди уйдут, мы поедем в V. — это порядочный городок, — там мы отдохнем несколько дней и потом отправимся прямым путем к родным в И. Однако, что это за шум. Посмотри-ка в окно, Бернардо…

— Они отправляются, — сказал Бернардо, глядя в окно. — Однако странно: строятся повзводно, как настоящие солдаты.

Юлиан подошел к окну.

Вооруженные люди стояли маленькими отдельными группами, каждая из которых имела своего начальника.

Раздалась команда и все группы, примерно двести человек, двинулись в поход. Вскоре они исчезли за поворотом дороги.

— Странная облава на волков, — сказал Юлиан. — Пойдем, Бернардо, там, должно быть, теперь никого нет.

Действительно, зал опустел, там только находились две женщины, какой-то старик и двое маленьких детей. Даже хозяин гостиницы ушел с отрядом.

Увидев вошедших путешественников, говорившие сразу замолчали.

Юлиан сделал вид, что не замечает их смущения, и спросил завтрак; потребовав бутылку старого бургундского, он предложил стакан вина старику. Тот под влиянием хорошего вина сделался разговорчив и сообщил Юлиану, что 2 сентября президент республики был провозглашен императором и что вооруженные люди, которых он видел — республиканцы, которые решили протестовать против государственного переворота.

— Это ужасно! — вскричал Юлиан. — Гражданская война!

— Да, гражданская война и террор; вот, что нас ожидает. А вы, как видно, нездешние? Неудобное же время вы выбрали для путешествий!

— Но ведь я ничего не знал! Я еду в И., где у меня родные. Что мне теперь делать?

— Вам лучше было бы вернуться домой. Впрочем, кто знает, может быть, уже дорога за вами отрезана; народ всюду поднимается. Послушайтесь моего совета, поезжайте сейчас в И., но по дороге не заезжайте никуда, старайтесь держаться подальше от городов и сел. Родные за вас поручатся. Теперь следует опасаться как императристов, так и республиканцев.

— Благодарю вас за совет, — сказал Юлиан старику, протягивая ему руку. — Ну, Бернардо, займись лошадьми.

Четверть часа спустя, молодые люди уже ехали, погоняя лошадей.

Едва достигли они большой дороги, как заметили большое количество крестьян, которые группами в несколько человек шли по тому же направлению, по которому они ехали. Все были вооружены.

В это время на проселочных дорогах показались новые группы, которые направлялись к большой дороге и примыкали к шедшим впереди.

Несколько раз Юлиан собирался спросить кого-нибудь из них о ближайшей дороге в И. Но эти люди смотрели на него так пристально и так враждебно, что он не решился с ними заговорить.

Юлиан поехал еще скорее, стараясь обогнать эту подозрительную массу людей.

Но в ту минуту, как они с Бернардо поворачивали в сторону с дороги, они были внезапно окружены целой толпой вооруженных людей, которые приказали им остановиться и сойти с лошадей.

Всякое сопротивление было немыслимо — обоих путешественников окружала целая армия… Они беспрекословно повиновались, но спросили, однако, почему их остановили таким образом посреди большой дороги.

— Успокойтесь, господа, — сказал им какой-то приличной наружности человек, по-видимому, один из руководителей толпы, — мы вас остановили только для того, чтобы вы не могли нас опередить в 3., куда мы идем. Вы нас извините, время теперь такое горячее, что трудно соблюдать все правила вежливости. Даю вам честное слово, что, как только мы вступим в 3., вы будете свободны и отправитесь, куда вам угодно; теперь же потрудитесь ехать с нами.

Юлиану и Бернардо оставалось покориться, и они, поклонившись в знак согласия, сели на лошадей.

По данному знаку, вся толпа двинулась вперед в большом порядке. Юлиан и Бернардо ехали несколько впереди, рядом с тем человеком, который с ними говорил.

Они, таким образом, казались предводителями этой вооруженной толпы, тогда как были ее пленниками.

Однако они вскоре достигли 3., куда вступили без всяких препятствий, и направились к городской ратуше.

Мэр ожидал их у входа. Он протестовал против занятия ратуши и попытался воспротивиться этому, но безуспешно.

В эту минуту начальник вооруженного отряда объявил двум друзьям, что они свободны, и, указав им на находившуюся вблизи гостиницу, сказал:

— Ступайте к Петито, это лучший и добросовестней-ший из людей. Вам у него будет хорошо. Оставайтесь у него, пока все успокоится.

Юлиан послушался этого доброго совета только наполовину. То есть он действительно переночевал в гостинице, но на другой же день утром, несмотря на уговоры Петито, пустился с Бернардо в путь. Ему хотелось скорее доехать до Б., чтобы там отдохнуть как следует.

Было семь часов утра, густой туман окутывал городок. В двух шагах ничего не было видно.

Однако несмотря на ранний час какие-то зловещие крики раздавались по городу.

Молодые люди решились уже было вернуться в гостиницу, но было поздно. Раздались крики отчаяния и вслед за тем грохот ружейных выстрелов.

Поднялась страшная паника; люди бежали кто куда.

Войска вступали в 3., и началась страшная расправа. Солдаты стреляли в толпу, и ни один выстрел не пропадал даром. Кавалерия рубила убегавших…

Юлиан и Бернардо последовали за беглецами и вскоре очутились в открытом поле, среди небольшой кучки людей, обезумевших от страха. Время от времени раздавался выстрел, и человек падал…

Они уже давно скакали, и думали, что спаслись, как вдруг за ними раздались выстрелы, и два человека покатились возле них в предсмертных судорогах.

В ту же минуту человек двадцать солдат бросились на них, и молодые люди оказались пленниками.

— Ну, марш! Поворачивай! — крикнул им грубо сержант.

— Куда же вы нас ведете? — спросил Бернардо, ошеломленный всем происшедшим.

— Увидишь, когда там будешь! — возразил еще грубее сержант. — Ну, иди и не разговаривай!

— Пойдем, — сказал тихо Юлиан.

Их отвели обратно в 3. Входя в город, они встретили офицера штаба, который их остановил.

— Кого вы ведете? — спросил он сержанта.

— Бунтовщиков, господин лейтенант.

— Вот как! Что же, при них нашли оружие?

— Никак нет, господин лейтенант: они просто бежали; только у этого (сержант указал на Юлиана) мы нашли большую сумму денег золотом и банковыми билетами.

— Ага! — сказал офицер, глядя в упор на Юлиана. — Это, вероятно, один из покупателей.

— Вероятно, господин лейтенант.

Юлиан отвернулся, предварительно пожав плечами.

— Хорошо, — сказал офицер, — поместите их с остальными. После разберемся.