Глава VII. Картели – враги потребителя

Понятие «социальное рыночное хозяйство» приобрело всеобщее признание теперь не только в Германии. Даже противники моей экономической политики вынуждены считаться с этой формулировкой. Но экономическая политика может называться социальной только в том случае, если она способствует тому, что хозяйственный прогресс, повышение производительности и увеличение продукции идут на пользу потребителю [36].

Наилучшим средством для достижения этой цели в рамках свободного общественного строя была и остается конкуренция; она является главным устоем этой системы. Социальное рыночное хозяйство обязывает меня поэтому обратить все мое внимание на тенденции к объединению в картели так же, как и на различного рода стремления, направленные на ограничение конкуренции, и объявить им борьбу.

Карло Мёттели в своей статье «Профсоюзы и хозяйственный порядок» в сборнике «Хозяйство без чуда» (издательство Buigen Reaitech-Veriag, ErIenbach/Zurich, 1953 г., стр. 303), справедливо обращает внимание на то, что свободный хозяйственный порядок вынужден защищаться не только от нападок со стороны профсоюзов, но и что «в лагере работодателей, в свою очередь, готовность воспринять порядок, понастоящему основанный на конкуренции, оставляет желать лучшего». Стремление уничтожить свободу торговли и промыслов при помощи картельных сговоров едва ли меньше стремления трудящихся к коллективизму.

Вскоре после назначения меня директором Управления по делам хозяйства (2 марта 1948) я принял меры к разработке проектов для немецкого закона о картелях. Эта инициатива нашла свое отражение в так называемом «Законе об основах распределения и политики цен после денежной реформы» от 24 июня 1948 года. В части третьей моего проекта говорится: «Поскольку государство не регламентирует обращение товаров и оказание услуг, должен применяться принцип конкуренции. В случае, если образуются хозяйственные монополии, они подлежат устранению, а до этого они должны быть подчинены государственному надзору. Проект собственного германского закона о картелях должен быть в кратчайший срок представлен Хозяйственному совету».

Нелишне вспомнить, что первый германский послевоенный парламент значительным большинством голосов одобрил эту формулировку. Незадолго до принятия этого решения Хозяйственным советом, а именно 12 февраля 1948 года, американское и британское военные управления каждое для своей зоны, издали постановление о запрете чрезмерной концентрации германской экономики и о проведении декартелизации. Военные управления оставляли за собой право проведения соответствующих мероприятий в жизнь.

Согласно заявлениям союзных властей, особенно генерала Клея, эти законы военных властей должны были дать лишь правила для переходного времени. Окончательный порядок установит германский закон о картелях, который должен будет заменить упомянутые постановления военных властей. Правда, в то время такой германский закон еще нуждался в утверждении военным управлением. Кроме того, Контрольное бюро двух зон (британской и американской) предложило Хозяйственному совету представить проект закона, который соответствовал бы идее Гаванской хартии от 24 марта 1948 года: иными словами, в этом законопроекте должен был быть предусмотрен запрет ограничений конкуренции. создания картелей и иных форм ограничения экономической свободы.

Из этого положения исходила первая немецкая попытка законодательным путем разрешить эту невероятно трудную проблему. По моему поручению, комиссия экспертов представила 5 июля 1949 года свой первый проект закона об обеспечении свободной конкуренции и, далее, проект закона об учреждении ведомства по делам монополий. В составе этой комиссии экспертов числились, помимо иных специалистов, так­же знатоки картельного права, как, например, д-р Вальтер Бауэр, профессор Франц Бем, д-р Пауль Йостен, д-р Вильгельм Кеппель, профессор Вильгельм Кромпхардт, профессор Бернгард Пфистер.

Ввиду ограниченного срока полномочий Хозяйственного совета я не имел возможности провести эти планы в рамках франкфуртского собрания 4. Но в те месяцы я не раз старался разъяснить общественному мнению основную мысль моей антикартельной установки. Так я высказался очень недвусмысленно в журнале «Фольксвирт» от 16 декабря 1949 года:

«В развитии конкуренции я вижу лучший залог того, что постоянное повышение производительности, не прекратится, что будет иметь место справедливое распределение и национального дохода и национальной продукции. В интересах действительно „социального“ рыночного xoзяйства я не могу отказаться от этой движущей силы... Плановое и принудительное хозяйство, организуемое самими предпринимателями, кажется мне не менее недопустимым и вредным, чем правительственное принудительное хозяйство. Такое хозяйство не может быть определено по примитивной формуле приятия или неприятия картелей...

Следует помнить, что все соглашения об ограничении рынка, особенно в области цен, в конечном итоге ставят своей целью ограничение конкуренции. Это верно, несмотря на все многообразие явлений, задач: и устремлений при практическом применении картельной политики, и несмотря на ее бесчисленные нюансы и оттенки...

В моих глазах эти попытки являются грехом против святого духа самой жизни, сокровенная сущность коего заключается в превращении, движении и развитии; поэтому здесь и бессильны все неуклюжие средства регулирования и стабилизации, свойственные плановому хозяйству».

27 декабря 1949 года я следующим образом формулировал свои мысли, выступая по Баварскому радио:

«Свобода господствует только там, где не злоупотребляют властью для подавления свободы, где она укоренена в кодексе нравственности и права того или иного народа и становится общеобязательным законом, высшей ценностью самого общества».

На съезде христианских демократов в Госларе 22 октября 1950 года я назвал будущий немецкий закон о картелях ядром социального рыночного хозяйства, причем «не должно быть допущено частнохозяйственное использование позиций силы, имеющих источником организационную или юридическую основу, для стеснения свободной конкуренции. Федеральное правительство должно получить в руки действенное орудие против явных или тайных соглашений о ценах». В этом законе о картелях должны «найти применение и быть претворены в жизнь лучшие принципы нашей политики социального рыночного хозяйства». Этот закон получит значение завершения целого этапа развития в истории германского восстановления.

Подобных высказываний я мог бы привести множество. Я только восстанавливаю их в памяти, чтобы показать, что каждый гражданин, который подавал в 1949 и 1953 годах свой голос за теперешнее правительство 5 и, тем самым, высказывался за социальное рыночное хозяйство, признал этим и эту антикартельную установку, разве что он исходил из расчета на внутреннюю нечестность политики. Сегодня еще всплывает от поры до времени во время дискуссий глупейший и коварный упрек в том, что разработка законопроекта о картелях имела место в результате американских приказов или является отражением американского мира идей. По этому поводу мы разрешим себе короткое разъяснение.

При моих усилиях в этой области мне никогда не приходилось встречаться с американскими приказами, а тем более подчиняться таковым. Правда, образ моих мыслей и чувств весьма схож с тем, который способствовал столь явным успехам американского хозяйства и который, наряду с чисто научными соображениями, укрепил во мне убеждение в том, что все ограничения свободы конкуренции являются вредными.

Чтобы не грешить против исторической правды, не надо замалчивать тот факт, что первое федеральное правительство, вступая в исполнение своих функций, согласно существовавшим тогда общим положениям, обязано было поставить свой проект антикартельного закона на совместное с Верховной Контрольной Комиссией союзников обсуждение. Последняя сообщила 1 декабря 1951 года, что рассмотрение этого обширного закона должно быть поручено экспертам. Обсуждения начались 11 декабря 1951 года. Они потребовали нескольких недель и нашли свое отражение в протоколах, которые могли бы составить целый том размера крупной энциклопедии.

Обсуждения велись во вполне деловой атмосфере. Сосредоточивались дискуссии на некоторых главных вопросах, например, на специфической форме картелей, создаваемых для проведения рационализации, на предписаниях в области приобретения и использования патентов и образцов. Со стороны союзных военных властей указано было на желательность внесения обязательных предписаний о свободе промыслов и о так называемых «предприятиях, господствующих над рынком».

Проект, который в дальнейшем был принят федеральным правительством, как раз противоречил в своей основной структуре принципам американского законодательства. Запретительный принцип проводится в Северной Америке строжайшим образом; германские законопроекты предвидели возможность предоставления исключений административным путем, что совершенно чуждо американскому праву. Уже это короткое указание может служить разъяснением тому, насколько неправдоподобны все неблаговидные утверждения о моем подчинении американской точке зрения на картели.

Федеральный кабинет министров первого периода полномочий парламента принял, наконец, – в начале 1952 года – проект, разработанный моим ведомством. 2 мая 1952 года он был направлен в Бундесрат 6, под обозначением: «Проект закона против ограничений конкуренции». Бундесрат занялся его обсуждением 23 мая 1952 года.

Здесь стоит также восстановить в памяти, что Бундесрат принял столь сильно оспариваемое запретительное положение параграфа 1 проекта. Данное решение было весьма значительной победой моей концепции, и это тем более, что несколько месяцев до этого подкомиссия Бундесрата, на которую были возложены «подготовительные работы по составлению федерального закона против ограничений конкуренции», предложила отменять «при помощи соответствующих практике рынка способов вмешательства, ограничения свободы конкуренции в тех случаях, когда создание картелей может привести к злоупотреблениям».

Федеральное правительство немедленно высказалось по поводу предложений Бундесрата и уже 16 июня 1952 года передало законопроект Бундестагу. Спустя десять дней имело место первое чтение законопроекта на 220-м заседании парламента. 12 месяцев, которые еще оставались в распоряжении Бундестага до конца его полномочий, оказались явно недостаточными, чтобы принять этот действительно сложный закон. Во всяком случае, уже в то время нельзя было не заметить, что разного рода противодействия со стороны противников общего запрещения картелей оказывали влияние на прения в парламенте. Эти противодействия сильно нарушали работу и отнимали немало времени.

Я не замедлил представить на рассмотрение федерального кабинета министров, лишь немногие месяцы спустя после образования второго правительства Аденауэра, проект закона о картелях, идентичный тому, который был предложен парламенту первого созыва. Несмотря на яростные и повторные попытки провалить предложенный мною принцип запрещения, федеральный кабинет значительным большинством голосов принял 17 февраля 1954 года мой проект.

При этом кабинет выразил пожелание, чтобы Бундестаг при дальнейшем обсуждении вопроса исходил из результатов обсуждения в парламенте первого созыва.

21 мая 1954 года Бундесрат высказался по законопроекту. Несмотря на яростный и драматический характер обсуждений, предшествовавших этому заседанию, основная мысль проекта, которая нашла отражение в запретительном принципе в § 1, была принята большинством голосов. Правда, прошло потом несколько месяцев, пока федеральное правительство не решилось направить законопроект дальше на рассмотрение Бундестага. Ответственность за эту отсрочку до 22 января 1955 года лежит несомненно на мне.

Против моего проекта со стороны хозяйственных кругов все время выдвигалось положение, что народное хозяйство не может быть поставлено в условия неограниченной конкуренции до тех пор, пока государство при помощи налогов отнимает слишком большую долю дохода, который дает занимающимся хозяйственной деятельностью их труд. Так как эта аргументация, с материальной точки зрения, не была лишена известного оправдания, то я согласился на отсрочку на время обсуждения налоговой реформы, принимая к тому же во внимание, что в связи с работой над налоговой реформой парламент действительно был перегружен.

Этот перерыв дал еще раз возможность обсудить важнейшие положения законопроекта с заинтересованными кругами народного хозяйства, особенно с Федеральным объединением германской промышленности.

Эти переговоры привели 18 октября 1954 года к составлению обобщающего резюме этих дискуссий, часто неправильно истолкованному и много обсуждавшемуся. 24 марта 1955 года Бундестаг, на своем 76-м заседании, приступил к первому чтению правительственного законопроекта. В распоряжении парламента оставалось два года до истечения его полномочий. Этого времени было достаточно, чтобы рассмотреть даже такой сложный законопроект с самых различных точек зрения.

С разных сторон раздаются упреки, что рассмотрение закона шло медленно. Я сам достаточно ясно указал на многократные случаи противодействия законопроекту, проявлявшиеся на протяжении всех фаз обсуждения. Однако справедливость требует отметить, что здесь дело шло о законодательном оформлении весьма сложного вопроса, причем у законодателя был в распоряжении по существу только материал, опирающийся на отрицательный опыт, а частью не опирающийся ни на какой опыт.

По поводу отсрочек и перерывов в рассмотрении закона я хотел бы заметить, что они были вызваны не только тактическими соображениями моих противников, но и тем, что я соглашался на отсрочки, желая получить от парламента закон действительно пригодный и соответствующий моим основным понятиям. Я имел основание надеяться, что с приближением конца полномочий парламента депутаты скорее будут склонны принять во внимание мои соображения, тем более, что дело касалось закона о защите именно потребителей. Однако, в дальнейшем эти тактические соображения не должны здесь служить предметом обсуждения. Для меня было здесь важнее изложить принципы моей точки зрения на картели – принципы, которые сохраняют силу при всех изменениях текущих вопросов дня.

Предварительно я должен ответить на вопрос, почему же я являюсь столь явно выраженным противником картелей. В связи с этим нельзя не коснуться прошлого хотя бы вкратце.

Я исхожу из опыта, подкрепленного исследованиями экономической науки, что народное хозяйство, основанное на конкуренции, является лучшей формой хозяйства как с точки зрения экономической, так и с точки зрения демократических принципов. Государство должно вмешиваться в жизнь рынка только в той степени, в которой это требуется для поддержания работы механизма конкуренции или для контроля тех рынков, на которых условия вполне свободной конкуренции не осуществимы.

Ни одно течение экономической мысли не отрицает, что в эпоху либеральной экономики человечество в смысле цивилизации сделало огромный шаг вперед. После того, как закостенелое цеховое устройство со своими хозяйственными, но также и этическими и сословными понятиями стало тормозом прогресса, восторжествовал принцип „laissez faire", открывший дорогу небывалым экономическим силам. В то время как цехи осуждали личную инициативу и передовые идеи, предприниматель начинавшегося XIX века мог сам все решать, как ему поступать со своей продукцией. Так как все предприниматели имели одинаковые шансы в рамках свободной деятельности, развилась конкуренция, а благодаря ей развился и «рынок», ставший центром перекрещения всех экономических интересов. Образующиеся под влиянием спроса и предложения рыночные цены давали такое направление производству и потреблению, которое шло на пользу всем.

На протяжении последних десятилетий XIX века выявились однако факторы, которые, с одной стороны, нарушали эффективность рыночного хозяйства, с другой – приводили к усиленным трениям социального и политического характера.

Силы, присущие самому рыночному хозяйству, а также мероприятия государства, привели к стеснению механизма конкуренции путем создания монополий и иных позиций, господствующих над рынком. Развитие техники со своей стороны лишний раз содействовало появлению определенных монопольных тенденций, так что равенство условий в конкуренции было, несомненно, повсюду нарушено.

Любая монополия таит в себе опасность того, что потребитель окажется обделенным, и к тому же она замедляет экономический прогресс. Отрицательные последствия стремлений к монополиям должны были тем сильнее дать себя знать, чем меньше были по своему масштабу те или иные народные хозяйства и чем больше они отгораживались от мирового рынка путем протекционистских мероприятий, или поскольку, используя такую изоляцию, частнохозяйственные монопольные позиции сознательно поощрялись путем хозяйственно-политических мероприятий [43].

Краеугольным камнем такого взгляда на картели является мое убеждение, что в условиях свободной конкуренции дают себя знать силы, которые действуют в том направлении, чтобы достижения экономического прогресса и улучшение в методах труда не находили свое отражение в повышенных прибылях, пенсиях или синекурах, но чтобы все успехи шли на пользу потребителю. Социальный смысл рыночного хозяйства в том и заключается, что любой успех экономики, любое достижение рационализации, любое повышение производительности труда идет на благо всему народу и служит лучшему удовлетворению нужд потребителей.

По этим соображениям рыночное хозяйство не может быть отделено от свободной конкуренции; оно не может также отказаться от функции свободной цены. Кто захочет исключить функцию свободной цены, тот умерщвляет конкуренцию и содействует оцепенению экономики – и безразлично, проводится ли это государственными учреждениями или предпринимательскими организациями, как, например, картелями.

Последовательно придерживаясь такого образа мыслей, я всегда полагал, уже начиная с первого дня валютной реформы, что ограничение и устранение многочисленных форм влияния государства на цены является моей благороднейшей и важнейшей задачей. Всякий знает, что с этого времени я обосновал мою экономическую политику на принципе свободы, на принципе свободного выбора работы или деятельности, потому что действительно органический и гармонический порядок вещей может быть обеспечен только в определяемом свободной конкуренцией и свободным образованием цен свободном рынке.

Я решительно отвергаю любую форму бюрократически направляемого хозяйства и государственного принудительного хозяйства, и столь же твердо я намерен оказывать сопротивление другим формам коллективного воздействия на экономику. Между государственным и предпринимательским плановым хозяйством нет разницы ни в принципе, ни на практике. Если мы уж хотим, чтобы у нас установился и сохранился свободный экономический и общественный строй, то мы не смеем никому и ни одной группе предоставлять право истолковывать свободу по собственному вкусу и усмотрению и затем ее еще ограничить. Свободное хозяйство в моих глазах соответствует свободному предпринимательству [23]. Предприниматели не знают, что они делают, они поступают как самобичевальщики (флагелланты), когда они объявляют войну системе экономики, основанной на свободной конкуренции.

Я считаю свободу единым и неделимым целым. По моим понятиям политическая и хозяйственная свобода и свобода человека вообще составляют сложное единство. Немыслимо тут вырвать одну часть, чтобы не рухнуло и все остальное [32].

Это осознание неделимости свободы должно заставить каждого политика, который заботится о всеобщем благе, осознать свою обязанность предоставить снова людям свободу после долгих лет политической несвободы. Это чувство ответственности побудило меня тотчас после принятия моей должности разделаться с той бредовой идеей, которая пыталась держать хозяйство и хозяйственников на поводу у государства. Этим я создал в сфере моего ведомства основную предпосылку настоящего демократического порядка; я помог прорваться свободе.

В том и заключается тайна рыночного хозяйства и его превосходство над любым видом планового хозяйства, что в рыночном хозяйстве как бы ежедневно и ежечасно осуществляются процессы приспособления, которые приводят к правильному соотношению спрос и предложение, национальную продукцию и национальный доход, и тем самым к равновесию. Тот же, кто не желает соревнования в производительности и свободных рыночных цен, упускает из рук все аргументы против планового хозяйства [14].

Теперь мои противники могут поставить вопрос, не будет ли столь подчеркиваемая мною свобода предпринимателей слишком стеснена как раз тем, что предпринимателю не будет дано право использовать свою свободу так, как он найдет нужным, то есть в известных случаях пользоваться ею для ограничения свободы других предпринимателей? Я охотно соглашусь, что здесь речь идет об основном вопросе рыночного хозяйства современного типа. Поставить этот вопрос и на него ответить, – это значит вскрыть очевидную разницу между социальным рыночным хозяйством, которое мы стремимся осуществить в Западной Германии начиная с 1948 года, и либералистическим хозяйством старого образца. По моему мнению, социальное рыночное хозяйство как раз не предоставляет предпринимателю свободу исключать конкуренцию путем создания картельных соглашений, напротив, оно обязывает предпринимателя путем собственных достижений, соревнуясь с конкурентами, заслужить благосклонность потребителя. Не государство решает, кому надлежит занять первое место на рынке, и не предпринимательские организации типа картелей, но исключительно потребитель. Качество и цена определяют вид и направленность продукции и только по этим критериям осуществляется отбор в области частного хозяйства.

В этом понимании свобода является правом гражданина, которое никем не может быть отменено. Та свобода, которую требуют сторонники картелей, то есть свобода ограничивать или устранять свободу, не является тем понятием свободы, которое, по моему мнению, должно в интересах дальнейшего существования свободных предпринимателей стоять на первом месте. Кто произносит слово свобода, тот тем самым обязуется и в мыслях быть честным в этом вопросе.

Свобода, – я повторяю это, – является и будет единым целым и неделимым. И ее нельзя ни защищать, ни отвергать, руководствуясь лишь соображениями целесообразности.

Противоположность хозяйственной свободы представляет собой выдвижение экономического могущества. Поэтому необходимо законодательным путем предотвратить возможность того, что преимущества основанного на свободной конкуренции хозяйства окажутся сведенными на нет, невыгодами, вытекающими, как это исторически доказано, из опасной концентрации экономического могущества.

Вот почему законодатель должен обратить особое внимание на проблему экономического могущества, как возможной помехи экономическому равновесию в рыночном хозяйстве. Конкуренция и обусловленные ею повышение производительности и способствование прогрессу должны быть обеспечены государственными мероприятиями и ограждены от всех возможных посягательств. В частности, надо гарантировать, чтобы функция свободного образования цен на независимом рынке, как средства регулирования хозяйственного процесса на независимом рынке не встречала никаких препятствий.

Экономическое могущество образуется по существу в трех основных формах:

1. На базе законной организации – таким образом, что ряд юридически самостоятельных предприятий, поступаясь в какой-то мере своей самостоятельностью, обязуется, на основе взаимных договоров и соглашений, путем регулирования действующих на рынке факторов, ограничить или вообще исключить конкуренцию.

2. На базе капитала – таким образом, что волеизъявление юридически самостоятельного предприятия может, в результате сплетения интересов или на основании соотношения в правах владения, находиться под влиянием другого предприятия в том смысле, что оно не может или не смеет использовать на рынке свою производственную мощность в полной мере.

3. Путем создания отдельных, очень крупных предприятий, которые вследствие той весьма значительной роли, которую они играют на рынке, доминирующим образом влияют на предложение товаров и на образование цен.

При основанном исключительно на свободной конкуренции хозяйстве рыночные цены не могут быть продиктованы каким-либо отдельным участником рыночных операций; но большая экономическая мощь даст возможность произвольно изменять эти цены и этим сознательно и искусственно направлять ход рыночных операций в русло, выгодное мощным хозяйственным группам. Для рыночных операций, организованных на монополистических началах, устанавливаемые таким образом цены не являются больше тем «показателем», к которому должны приноравливаться отдельные предприниматели, чтобы сохранить возможность и дальше участвовать в соревновании; теперь можно эти цены по собственному усмотрению устанавливать и ими манипулировать. Вполне последовательно из этого вырастает опасность нанесения ущерба потребителю, но и опасность неудачных, с народнохозяйственной точки зрения, капиталовложений, а также возможность того, что технический и хозяйственный прогресс окажется нарушенным.

В силу этого законодатель должен считать своей задачей устранение факторов, нарушающих ход рыночных операций, для чего необходимо:

а) сохранять свободную конкуренцию в возможно большем объеме;

б) на тех рынках, где конкуренция не может быть полностью осуществлена, препятствовать злоупотреблениям мощных хозяйственных групп;

в) для этой цели учредить государственный орган контроля, а если необходимо, то и для оказания влияния на ход рыночных операций.

Упорядоченная таким образом структура рынка соответствует, как уже было сказано, в хозяйственно-политическом плане тому, что в государственном представляет политическая демократия. В то время как сущность последней должна рассматриваться, как право каждого гражданина на соревнование в достижениях, как побуждающая сила, и свободные цены, как регулятор, были бы гарантированы соответствующими законами.

Тесная связь и зависимость между политической и экономической структурой делают закрепление основных хозяйственных прав в заключительном порядке особо важным и необходимым [43]. Все мои усилия сводятся к тому, чтобы соревнование в достижениях, как побуждающую силу, и свободные цены, как регулятор, были бы гарантированы соответствующими законами.

Кто обходит эти принципы или относится к ним пренебрежительно, – тот подрывает рыночное хозяйство и подтачивает основы, на которых покоится наш общественно-экономический строй. Читатель почувствует, что тут дело идет об основных вопросах экономической политики и что спор о политике по отношению к картелям является не просто каким-либо одним из многочисленных спорных вопросов. Напротив, тут рассматривается центральная проблема нашего экономического строя [28]. Только исходя из такой точки зрения станет понятной долголетняя борьба вокруг закона о картелях.

Разрешите мне осветить также социальную сторону этой проблемы. Я еще потому принципиальный противник картелей, что подлинное и честно задуманное социальное рыночное хозяйство, – причем ударение должно сознательно ставиться на слове «социальное», – может быть гарантировано только в том случае, если благодаря свободному соревнованию лучшие достижения получат предпочтение перед менее удовлетворительными. На этой базе может быть достигнуто наиболее благоприятное обеспечение потребностей с точек зрения количества, качества и уровня цен. В то же время этот принцип обеспечивает то, что повышенным достижениям обеспечивается большая прибыль и что «социально», более ценный предприниматель приобретает большую гарантию успеха и новые возможности [9].

Что же касается зачастую неправильно понимаемой моральной оценки картелей, то я хотел бы заявить, что я очень далек от того, чтобы начать именно с морального осуждения картелей или же приписать тем или иным промышленникам или предпринимателям нечистые побуждения.

Если предприниматель считает, что продажной ценой своей продукции он должен покрыть производственные издержки, то тут никаких сомнений морального порядка быть не может; но такое понимание вещей не согласуется с внутренними законами рыночного хозяйства, ибо оно гарантировало бы прибыль самому плохому предпринимателю [32].

Нет, даже при самом большом желании я не могу найти в картелях ничего положительного; напротив, и притом особенно с точки зрения интересов народного хозяйства, я вижу в них только отрицательное. Как часто в последние годы люди, представители разных отраслей промышленности, уверяли меня, что если они не получат возможности установить соглашения относительно цен, то дело их наверняка развалится. Я им не дал этой возможности, но и предсказанные случаи развала предприятий также не имели места.

Однажды, еще в самом начале, я сказал в шутку: «Вокруг моего письменного стола с утра до вечера витают призраки катастроф, и все же этих катастроф я никак не могу дождаться».

В последние годы немецкая экономика, несмотря на кризисы, все же развивалась очень хорошо [12].

Итак, у меня было достаточно оснований, чтобы защищать в прошедшие годы принцип рыночного хозяйства с твердостью, граничащей с упрямством. Однако, мне при этом было ясно, что принцип чистого соревнования в том или ином случае не может быть полностью осуществлен. К сожалению, теперь этот принцип всюду подтачивается. Все же мы должны быть счастливы, что снова располагаем четким понятием, на основании которого мы могли снова вернуться к правильному экономическому мышлению и отойти от тенденции жить просто со дня на день.

Однако нельзя полагать, что этот принцип чистого соревнования может быть осуществлен теперь повсюду и в полной мере. Я не настолько далек от жизни, чтобы не видеть вокруг себя тысячи примеров, из которых следует, насколько теоретическая схема вполне свободной конкуренции смешивается с другими элементами и вследствие этого теряет свою чистоту [24]. Я также не настолько догматичен, чтобы не сознавать, что может сложиться обстановка, при которой всеобщий запрет картелей может быть или даже должен быть видоизменен. В отдельных случаях возможно также допустить некоторые ограничения и ослабления запрета картелей [9]. Но все же тот, кто считает себя в праве издеваться над принципом полной свободной конкуренции, доказывает этим свою собственную умственную неполноценность.

В осуществление указанного рода мыслей правительственный законопроект оказался также свободным от всякого догматизма. Поэтому он вовсе не исходит из столь критикуемой идеи всеобъемлющей конкуренции, но признает, что вмешательство может быть оправдано и даже необходимо. Никто с чистой совестью не может утверждать, что обоснованные потребности хозяйства не были учтены и что самой процедурой, при применении предписаний этого закона, вызывается дискриминация известных хозяйственных кругов [36].

Все эти соображения не будут полноценными, если не упомянуть о длящемся долгие годы споре между сторонниками закона, запрещающего картели, и закона, лишь ограничивающего злоупотребления картелей. Такая постановка вопроса, так же как и попытка моральной оценки картелей, помоему, не затрагивает сущности проблемы. Разрешите поэтому еще раз подчеркнуть, что моя отрицательная позиция в отношении картелей не основывается на стремлении приписать им сознательно нечестные намерения и поступки, что было бы в сущности дискриминацией; но в самом факте навязанных коллективом цен, даже если они морально и калькуляционно оправданы, я усматриваю народнохозяйственное зло.

Я иду еще дальше, утверждая, что навязывание слишком низких цен может нанести такой же вред народному хозяйству, как и слишком высокие цены. Единственно «правильная» с народнохозяйственной точки зрения и допустимая рыночная цена не может быть высчитана абстрактно. Она образуется в результате уравновешивания цен на свободном рынке. Всякое другое понимание явления цен приводит к искажениям и по необходимости способствует, помимо этого, распространению убеждения, будто предприниматель может в любом случае претендовать на покрытие издержек.

Мне представляется, что законодательство, запрещающее картели, является последовательным с любой точки зрения. Оно делает единственный возможный практический вывод из неудачного опыта со всякого рода законами о злоупотреблениях и все же допускает исключения, которые необходимы в народном хозяйстве.

К тому же сторонники картелей делают – конечно не случайно – большую ошибку (что тоже доказывает слабость их аргументации): они рассматривают действие картельных или антикартельных мероприятий всего лишь с точки зрения частнохозяйственных последствий для заинтересованных предприятий, умышленно избегая общей народно­хозяйственной оценки. Ведь именно крепкие и в своей целевой установке преуспевающие картели, должны с народнохо­зяйственной точки зрения рассматриваться, как вреднейшие.

Вот почему закон о картелях ни в коем случае не должен быть изменен таким образом, чтобы затрагивался принцип запрета картелей. Измененный в таком духе закон о картелях стал бы фарсом и сделал бы политику федерального правительства посмешищем в глазах всей общественности. Кроме того, я считаю, что закон о картелях является пригодным, если вообще не самым лучшим, средством прекращения политических выпадов против предпринимательского хозяйства.

Предприниматель неуязвим, если его функция, как свободного предпринимателя, действительно необходима для осуществления свободного соревнования в производительности, если в результате этого соревнования и достигнутого прогресса устанавливаются цены, которые открывают потребителю наиболее благоприятные возможности к существованию. Отношение потребителя к нашему экономическому строю будет становиться все более положительным, если каждый гражданин будет уверен, что благодаря свободному рынку он сам будет определять свою судьбу и не будет зависеть от анонимных экономических сил [14].

Сторонники картелей, которые требуют издания закона о надзоре за картелями или закона о злоупотреблениях, в сущности гораздо более догматичны сторонников закона о запрете картелей, так как они считают излишним опровергать все возражения; они не могут отказаться от своих иллюзий даже тогда, когда им доказывают, что закон о злоупотреблениях полностью проходит мимо народнохозяйственной сути проблемы. Я вовсе не обвиняю картели в злоупотреблениях в уголовном или аморальном смысле. «Злоупотребление» выражается в связывании и замораживании цен, т. е. в упразднении функции свободных цен. Поэтому законодательство о злоупотреблениях мне ровно ничего не дает. На эти возражения я в течение всех лет вообще не получал ответа; могу только добавить, что, исходя из точки зрения сторонников картелей, никакого ответа и последовать не может [36].

Иллюзией является желание посредством картелей установить «правильную» для народного хозяйства цену. Пусть оспорят в конце концов мою основную концепцию: на свободном рынке, где свободный предприниматель выпускает продукцию по собственной инициативе и на собственный риск, не может быть твердо установленных, связанных картельными ограничениями, цен, так как тогда качественное и количественное выравнивание между разнородным предложением производителей и еще более разнообразным спросом миллионов потребителей будет логически невозможным. Хозяйство при этом должно было бы идти вслепую; предприниматель не мог бы давать правильные распоряжения, если бы гибкие цены не показывали ему, должен ли он выпускать больше или меньше продукции, и какую именно, и когда, и где. Выравнивание между спросом и предложением не имело бы места, если бы хозяйство закостенело под влиянием картелей [26].

Кажущееся дилетантам почти таинственным господство свободного народного хозяйства начинается как раз там, где мы ставим вопрос – как, собственно говоря, осуществилось то, что у нас миллионы потребителей самостоятельно определяя свои потребности, находят на рынке как раз то, в чем они нуждаются. Никто не может предположить, что сотни тысяч свободных предпринимателей никогда не ошибаются в своих действиях. Нет, они, конечно, не непогрешимы; это значит, что одних товаров бывает слишком мало, других слишком много, и они по качеству и цене не всегда отвечают спросу. Мы знаем к тому же, насколько меняются запросы и требования потребителя.

Общественное потребление постоянно видоизменяется, и все же предложение всегда должно удовлетворить спрос. Этот «фокус» может совершаться лишь в том случае, если в интересах сохранения своего существования каждый предприниматель всю свою волю и честолюбие направит к тому, чтобы, применяясь к обстоятельствам, занять «правильную позицию» на рынке и всегда предоставлять потребителю все лучшее. Это будет способствовать доброжелательному отношению потребителя к предпринимателю, а в соревновании с конкурентами – сохранению своего положения на рынке. В этой борьбе за положение на рынке исключить функцию свободных цен просто невозможно [28].

Косвенно это, конечно, означает, что предпринимателю нельзя дать гарантию в том, что он покроет свои издержки. Если же картели стали бы опираться на подобные опасные нравственные тезисы, то это поневоле приведет к тому, что предприниматель не сможет больше оправдать свое право на существование; тогда его задачи – чисто технические и административные – может выполнять любой знающий чиновник. В таком случае по справедливости предприниматель потерял бы также право на предпринимательский доход.

Для необходимого выравнивания спроса и предложения, в народном хозяйстве цены иногда могут или даже должны подняться столь высоко, как это для картелей, возможно, и не желательно. С другой стороны, в зависимости от положения на рынке цены могут иногда оказаться и ниже себестоимости.

Я не могу согласиться и с теми, кто защищает необходимость картелей из соображений организации производства, хотя я совершенно не против учета себестоимости; я даже хотел бы, чтобы каждое предприятие располагало способными силами для составления правильных калькуляций. Вычисление себестоимости должно лишь показать отдельному предпринимателю, каково его положение и каким образом он может сохранить свое положение в производственном соревновании. Но совершенно ошибочно полагать, что из калькуляций можно вывести политические требования о необходимости создания картелей [65].

Немецкий предприниматель, который совершенно правильно противится неуместному расширению соучастия трудящихся в управлении предприятиями, имеет все основания пересмотреть свое одобрительное отношение к картелям, так как политика свободных или связанных цен действительно теснейшим образом затрагивает проблему права соучастия в управлении.

Предприниматель может отстаивать свое право на существование только до тех пор, пока он готов выполнять все функции свободного предпринимателя со всеми открывающимися возможностями, а равно и со всем вытекающим из этого риском. Он незаменим и неуязвим только до тех пор, пока он в свободном соревновании на свободном рынке готов проявить свою пригодность для этих функций. Как только предприниматель попытается путем коллективных соглашений уменьшить или даже совершенно устранить риск, то есть как только он попытается перенести с себя ответственность за свои решения на объединение или отрасль, – ему нельзя будет, по моему убеждению, дальше противиться требованию о соучастии в управлении предприятиями – во всяком случае для этого у него не будет ни внутреннего оправдания, ни достаточной силы убеждения [21].

Создавая картели, предприниматель лишает себя своих исконных функций; вследствие этого он в конце концов становится лишь исполнителем, чиновником, а потому и вполне может быть заменим. В тот момент, когда снимается предпринимательская ответственность и судьба предприятия вместе с судьбой его рабочих и служащих будет поставлена в зависимость от решений какого-то коллектива, – отношение общественности к предпринимателю должно в корне измениться. В социальных условиях середины XX века уже не будет поэтому удивительным, если при таких судьбоносных решениях выставляется требование о соучастии в управлении. Если предприниматели согласны добровольно отказаться от своей предпринимательской свободы, то они подрывают политическое, социальное, общественное и моральное значение своего сословия; в тот момент к власти в предприятиях устремляется «чиновничество» и притом даже вполне обоснованно.

Я не могу все же пройти мимо констатации, неприятной для сторонников картелей из среды предпринимателей, что после 1948 года, когда продавец находился в особо выгодном положении, хозяйственники-предприниматели были воодушевлены свободой конкуренции и свободой образования цен, но что потом произошла бросающаяся в глаза перемена со взглядах, когда с достижением уравновешенного положения в хозяйстве стала выявляться внутренняя закономерность количественной конъюнктуры [36].

Одним из главных аргументов сторонников картелей является утверждение, что экономические объединения типа картелей необходимы для того, чтобы избежать или по крайней мере ослабить разрушительные последствия кризисов, как конъюнктурных так и структурных.

Я далек от того, чтобы приписать огулом все экономические кризисы распространению картелей, – это было бы, само собой разумеется, глупостью. Но я также совершенно уверен в том, что попытка при помощи картельных объединений спастись от кризисов непригодна для народного хозяйства в целом и ни в каком случае к успеху не приведет.

Предложению товара в народном хозяйстве противостоит всегда только покупательная сила определенного объема и поэтому не все могут сразу и одновременно увеличить сбыт своих товаров. Это было бы практикование волшебной таблицы умножения. Из соединений картельного типа может вырасти, в первую очередь, та большая опасность, что отрасли хозяйства, которые должны удовлетворять неотложные потребности населения, смогут действительно привлечь большую покупательную силу, чем при свободном рынке. Но выгода этих привилегированных продавцов постепенно вылилась бы в тяжелый ущерб для тех, чьей продукции противостоял бы тогда соответственно меньший объем покупательной способности.

Все, что говорилось об удовлетворении неотложных потребностей, можно отнести также ко всем случаям, когда экономическое могущество создает для себя привилегированное положение при помощи сильных позиций. Сторонники картелей, правда, все время указывают на необходимость предотвращения экономических катастроф; они полагают, что в установлении картелями принудительных цен они нашли универсальное средство против такого рода бедствий.

Но такой способ, напротив, препятствует органическому разрешению кризисных явлений. Если какой-нибудь определенный продукт является ходким лишь при определенной цене и в определенном, но для промышленности недостаточном, количестве, или же, если вследствие изменения характера потребления спрос на такой продукт снизится, то введение твердых цен ничего не даст. Если сниженные цены привлекают новых покупателей и повышают потребление, а завышенные, напротив, покупателей отталкивают, то тогда картель, который хотел бы регулировать падение цен и обеспечить покрытие себестоимости, может оказать воздействие только таким образом, что объем продукции искусственно будет задержан и в то же время себестоимость продукции повысится. Расчет никогда не сойдется – кризис будет обостряться все больше.

Внутренняя закономерность такого образа действий неизбежно приведет ко все более сильному снижению народно­хозяйственной активности. А если так будут поступать многие, то мы придем к полному застою рынка и, в конце концов, к неразрешимому углублению кризисов. Никакие картельные соглашения тогда не смогут больше оживить конъюнктуру и создать условия для восстановления упавшего производства.

Напротив, при свободном рынке наступление кризисных явлений значительно затруднено, так как свободные цены в силу своей гибкости как раз и выявляют всякие колебания и перемены, происходящие на рынке. Конкуренция тогда вызывает к жизни силы, которые стремятся к уравновешиванию и выравниванию.

В свободном рыночном хозяйстве появляющиеся все же напряженные ситуации излечиваются более органическим путем, а именно благодаря количественной конъюнктуре, зарождающейся из динамики этого напряжения. Но именно это – единственный обещающий успех и освобождающий путь для хозяйства и даже для отдельных предприятий. И если в ходе этого процесса приходится порой отказываться от прибыли или даже нести убытки, все же беспрестанно подтверждается, что свободное предпринимательское хозяйство обладает почти невероятной приспособляемостью, и что именно эта «необходимость показать себя на деле», является на рынке тем фактором, который гарантирует хозяйственный прогресс и который приводит к тому, что выгода от повышенной производительности в то же время всегда пойдет на пользу потребителю, то есть народу в целом. На основании этих внутренних взаимозависимостей наша политика может с полным правом называться «политикой социального рыночного хозяйства» [14]. Для морального обоснования своего положения предприниматель не может сделать ничего лучшего, как показать себя готовым нести всю ответственность за риск, а не бежать в картели, не искать защиты в коллективе. Это более чем опасный путь для предпринимателя, когда он стремится уйти от личной ответственности и заменить ее коллективной [32].

В столь же малой степени можно оправдать картели с точки зрения социальной политики, а именно тем, что они якобы имеют целью защиту предприятий и обеспечение спроса на работу, и что поэтому-де рабочий класс должен быть заинтересован в таком порядке. В глазах каждого, кто хоть немного может судить о внутренних взаимосвязях в народном хозяйстве, такое объяснение не выдерживает критики.

Единственно, что может быть картелями искусственно защищено и обеспечено, это, – в лучшем случае, – непроизводительные рабочие места, с вытекающей из этого опасностью, что все народное хозяйство, в смысле производительности, закостенеет на мертвой точке, что при международном соревновании может со временем оказаться роковым; закрывать глаза на эту опасность мы не имеем права, даже учитывая наши теперешние экспортные излишки.

Такую политику нельзя назвать социальной, ибо она тормозит прогресс и этим препятствует созданию новых, продуктивных и обеспеченных возможностей для приложения рабочей силы [36]. Никогда в истории немецкого хозяйства поэтому и не было столько безработных, как во времена наиболее полного расцвета картелей. Существование картелей всегда оплачивается дорогой ценой – понижением жизненного стандарта.

При попытках приобрести сторонников картелей поистине не стеснялись в выборе средств. Самое замечательное, что в последнее время придумали, это утверждение, что картели служат благу и защите средних классов. Это, мягко выражаясь, типичная современная сказка, в которой нет ни крупинки правды. На каждом рынке существует ровно столько покупательной силы, сколько на нем представлено товаров для потребления. Это значит, однако, что все предлагающие товары и услуги ведут борьбу за уже заранее установившийся объем покупательной способности. (Научно подготовленный читатель да отнесется снисходительно к допущенному упрощению, так как оно не существенно для настоящего специфического рассмотрения проблемы).

Нам достоверно известно, что не все отрасли нашего хозяйства в равной мере пригодны для картельного объединения, а также, что не во всех в равной степени проявляется готовность и желание объединяться в картели. В сырьевой промышленности и в области тяжелой промышленности, которые выбрасывают на рынок однотипные товары и, где, следовательно, очень легко осуществить согласование интересов, можно предположить, что расположение, тяготение и способность к объединению в картели, уже по чисто техническим причинам, гораздо больше. Однако, чем больше мы приближаемся к области обработки, чем более законченную форму приобретают продукты, и чем шире становится дифференциация их, тем труднее достигнуть согласования и тем менее пригодны и эффективны будут картельные соглашения. Только тот будет стремиться к картельному объединению, кто считает, что участием в картеле он может лучше упрочить свое положение, добиться повышенного дохода и более верного покрытия издержек, чем он мог бы достичь вне картеля. Иными словами, стремящиеся к картелям хотят занять лучшее и более привилегированное положение на рынке. Их цель – обеспечить себе, т. е. для своей продукции, из наличной покупательной способности более значительную долю, чем им причиталось бы на свободном рынке. Но это привело бы к само собой разумеющимся последствиям: того излишка покупательной способности, на который претендуют определенные группы, недоставало бы в других отраслях народного хозяйства. И не доставало бы его именно там, где в народнохозяйственном процессе участвуют средние классы, с принадлежащими им сотнями тысяч мелких и средних пред­приятий. Тут не доставало бы той покупательной способности, которую картелеспособные отрасли промышленности сумели направить на продукцию их собственных предприятий [35].

Предприятия средних классов встречаются главным образом в обрабатывающей промышленности, мы находим их в области производства товаров широкого потребления, в торговле, в ремеслах. Не следует и забывать, что путем картельных манипуляций объем покупательной способности не увеличивается ни на один пфенниг. Из этого следует, что в хозяйстве, пронизанном картелями, наличная покупательная способность недостаточна, чтобы поглотить все предложение товара; увеличение сбыта картелей может пойти только за счет некартелеспособных отраслей хозяйства, то есть главным образом за счет предприятий средних классов.

Если бы наученные этим опытом средние классы, подвизающиеся в обрабатывающей промышленности и в области производства товаров широкого потребления, стали бы также искать ключ к своему благополучию в картелях, то обнаружится, что расходящиеся интересы их предприятий согласовать невозможно и что трудности технического порядка привели бы лишь к весьма проблематичным решениям. Даже при возможных соглашениях неизбежно обнаружится, что в самом лучшем случае удастся удержать требуемые цены, но количественно сбыт никогда не сохранится в своем объеме. И это не является неожиданностью, это понятно само собой. Предположим, что народное хозяйство, встав на путь картелей, получило возможность или, вернее, смогло принудительно поднять уровень цен на 10%; тогда реальная покупательная способность снизилась бы на 10%. Это значит, что имеющейся номинальной покупательной способности хватило бы только для поглощения сниженного на 10% объема национальной продукции. В свободном рыночном хозяйстве факт наличия несбываемого количества товаров привел бы, благодаря давлению цен, к новому равновесию [36]. Там, где господствуют картели, такая попытка привела бы к безвыходному кризису.

Следующий упрек, который ставится моему отношению к картелям, заключается в том, что картельное ведомство, необходимость которого очевидна, было бы исходной точкой нового государственного дирижизма.

Я не могу предположить, чтобы этот упрек мог действительно серьезно восприниматься знатоком дела, но все же я хотел бы разобраться в этом вопросе, так как сей упрек постоянно выплывает в дискуссиях. С одной стороны, все время пытаются указать на то, что создавать картели не гак то легко и потому нет опасности широкого внедрения картелей в немецкое хозяйство. С другой стороны, опасаются, что ходатайства о создании картелей будут поступать в таком количестве, что картельное ведомство не будет в состоянии справиться с этой задачей.

Если противники правительственного проекта действительно опасаются, что возникнет гигантский управленческий аппарат, то этим они сами выражают свое убеждение, что немецкое хозяйство снова стремится к массовому созданию картелей. К сожалению, и я разделяю это мнение и именно поэтому считаю необходимым противодействовать при помощи предложенного мной законопроекта о картелях [38].

Картельное ведомство, как было уже указано, должно быть действительно настолько крупным, насколько будет велико устремление немецкого хозяйства к картельным объединениям. По мне оно могло бы быть возможно меньшим. Но во всяком случае, народное хозяйство держит в своих руках решение – насколько велико должно быть картельное ведомство [35].

Что же касается столь устрашающего государственного дирижизма, то противоречия аргументации в этом вопросе просто бесподобны. В упреках нигде не упоминается частная картельная бюрократия, которая неминуемо образуется при возможности свободного создания картелей, хотя этот частнохозяйственно организованный дирижизм был бы, безусловно, несравнимо более массовым, чем он выразился бы в картельном ведомстве, у которого только одна задача – помешать неоправданному усилению влияния картелей и вместе с тем сохранить производственное соревнование и не дать рынку закостенеть.

Здесь пытаются, не очень убедительным образом, заклеймить картельное ведомство как орган дирижизма, хотя оно должно как раз помешать дирижизму картелей и возникновению нового, частнохозяйственным путем организованного планового хозяйства. При всем желании нельзя говорить о государственной интервенции, если государство заботится о том, чтобы были сохранены принципы свободного демократического общественного строя [36].

В продолжающемся уже долгие годы споре о картельном законе немецкие предприниматели меня часто неправильно понимают. Поэтому, заканчивая этот обзор, я хотел бы сказать предпринимателям несколько слов. По моему непоколебимому убеждению, свободное предпринимательское хозяйство держится и падает вместе с системой рыночного хозяйства. При всяком другом порядке предприниматель все более и более принуждается к роли простого исполнителя чужой воли, чиновника планового хозяйства. Если он больше не хочет выполнять народнохозяйственную задачу – меряться силами в свободном соревновании, если будет узаконен порядок, который больше не требует индивидуальных сил, фантазии, смекалки, способностей и организаторского таланта и если более способный больше не может и не смеет иметь преимущества перед менее способным, – то тогда свободное предпринимательское хозяйство не сможет больше существовать. Воцарилась бы всеобщая уравниловка, сваливание ответственности на других; стремление к прочности своего положения и к устойчивой ситуации должно было бы привести к такому умонастроению, которое больше не согласуется с истинным предпринимательским духом.

Я полностью даю себе отчет в том, что нападки коллективистов всех мастей на рыночное хозяйство имеют целью подорвать функцию предпринимателя. Поэтому, если стремление к коллективным объединениям берет верх даже в лагере предпринимателей, то наступит, вероятно, раньше, чем предприниматели это думают, момент, когда в политической плоскости будет поставлен вопрос: на каком все же основании можно еще защищать частную собственность на средства производства и право предпринимателей свободно принимать хозяйственные решения? [14].

Поэтому я хотел бы еще раз резюмировать: если мое понимание картелей воспринимается как враждебное отношение к предпринимателям, то я должен усомниться в серьезности и искренности такого толкования. Я считаю себя вправе утверждать, что в Германии просто нет более пылкого поборника свободного предпринимательского хозяйства, чем я. Я стою на этой точке зрения вот уже восемь лет, в течение которых я несу ответственность за хозяйственную политику Федеративной республики и, несмотря на все заподозривания, враждебное отношение и оскорбления, я оставался ей верен и всегда энергично защищал строй свободного предпринимательского хозяйства. История покажет, что в борьбе за закон о картелях я отстаивал положение и функции свободного предпринимателя лучше, чем те, нежелающие ничему научиться круги, которые усматривают благополучие предпринимателя в картельном объединении [36].

НАЗАД | 

Людвиг Эрхард. «Благосостояние для всех» – Глава VIII. Весьма ценна возможность высказывать требования и мнения без «посредников»

Каждый государственный деятель, несущий политическую ответственность, должен постоянно и серьезно задумываться о месте человека в государстве, или, вернее, об отношении гражданина к государству. Под этим углом зрения я хотел бы хоть краем коснуться того стремления по всякому поводу создавать организации, чтобы не сказать «организационного неистовства», которое так характерно для XX века. Столь часто высмеиваемая раньше тяга добропорядочных немецких обывателей к основанию всякого рода объединений и обществ приняла новые и опасные формы. Она породила убеждение, что следует создавать лишь крупные и мощные организации, которые смогли бы внушительными политическими манифестациями подкрепить свои требования, с целью добиться капитуляции государства перед их интересами. Несомненно, что многие крупные объединения по защите своих групповых интересов и пытаются действовать по этому принципу. Подобная, необоснованно претенциозная практика, должна неизбежно привести к тому, что государство станет игрушкой в руках объединений, представляющих групповые интересы [16].

Параллельно с этим процессом идет другой, который можно назвать почти трагическим. Опыт, приобретенный мной за те долгие годы, когда я нес ответственность за экономическую политику, показывает, что во все коллективные волеизъявления закрадываются «ошибки перевода» наихудшего рода. Те пожелания, чаяния, надежды, заботы, которые хочет выразить отдельный человек, независимо от его профессии или положения, не имеют почти ничего общего с тем, что предъявляется в виде требований организациями, которым он доверил защищать его интересы [16].

Это утверждение можно подкрепить рядом примеров. Вспоминаются, например, результаты опроса во время забастовки по поводу вопроса об участии рабочих в управлении предприятий. На вопрос: «Почему вы бастуете?» – лишь незначительная часть опрошенных смогла дать хотя бы приблизительно верное объяснение профсоюзных требований, из-за которых была объявлена забастовка.

Подобное положение вещей распространяется не только на отношения между работодателями и служащими, и рабочими.

И в других областях мне приходилось быть частым свидетелем подобных грубых «ошибок перевода»: например, когда я беседовал с отдельными предпринимателями об их отношении к требованиям их объединений по вопросу о картелях, или когда я вел дискуссию с торговцами различных профессиональных классов или же разбирал с представителями среднего сословия их коллективные требования. И каждый раз я устанавливал, насколько мало соответствует «коллективная воля» индивидуальным пожеланиям.

Основываясь на этом опыте, я считаю, что организация лишь до тех пор может считаться не вызывающей опасений и является с государственно-политической точки зрения безопасной, пока она добросовестно старается суммировать индивидуальные представления, кристаллизуя пожелания, но не пытается проводить собственную политику силы, политику самой организации, как таковой.

Это один из труднейших вопросов, с которыми мы сталкиваемся в нашей молодой, не нашедшей еще окончательных форм, демократии. Притом, разрешение этого вопроса вовсе не входит в задачи государства. Каждый призван позаботиться о том, чтобы мы снова нашли такие формы совместной жизни, при которых каждый гражданин сознает ответственность за свою судьбу и не захочет больше скрываться в туманной анонимности, а потому не будет передоверять какому-то учреждению или организации безоговорочное право пользоваться его мандатом по собственному усмотрению [16].

Нам нужно будить и постоянно укреплять одни из основных факторов человеческой энергии – волю к независимости и к свободе. Да я и не представляю себе, как можно быть счастливым, обезличив себя самого и доверив всецело свое будущее какой-то организации? И, наконец, я не склонен признавать, что аргументы сильнейших организаций всегда наилучшие. Сколько раз я уже говорил об этом!

Вообще, мыслить общими понятиями и даже выражать мысли общими понятиями стало дурной привычкой нашего времени. Не ужасно ли, что со стороны отдельных профессиональных групп высказывается всегда лишь одно только мнение, что всегда выставляется лишь одно – абсолютное – требование? Подобная узость бесплодна и неизбежно ведет к стерильности. Так, например, мне преподносят мнение «хозяйства», «промышленности», «торговли» и т. д. Кто же это, – спрашиваю я, – «хозяйство», «промышленность», «торговля»? Неужели мнения отдельных участников этих группировок могут быть в такой степени обобщены и урезаны, чтобы кто-нибудь был вправе говорить в единственном числе?

Если бы еще при этом допускалось, что в том или ином вопросе большинство придерживается одного мнения, а остальные другого, то это еще свидетельствовало бы о правдоподобности мнения и оставляло бы открытой возможность практических альтернатив. Но добиться единого коллективного суждения, как правило, почти невозможно, а уж тем более, когда оно преподносится с претензией быть обязательным для всех к нему причастных.

Эти замечания не следует рассматривать в качестве неблагоприятного отзыва о наших организационных формах вообще. Нужно только не терять из виду относительность подобных коллективных мнений и этим вскрыть серьезную проблему нашего общественного хозяйства, а отсюда и нашей экономической политики. Вот почему я всегда приветствую каждое, непосредственно выраженное мнение. Я очень рад, когда многочисленные граждане обращаются непосредственно ко мне с письмами, выражая пожелания, высказывая одобрение, но, разумеется, и критикуют остро отдельные планы и мероприятия.

Эти прямые откровенные высказывания часто оказывали мне ценную помощь; они, по меньшей мере, давали мне возможность следить за реакцией населения – как положительной, так и отрицательной – на явления хозяйственной жизни. Например, когда вскоре после денежной реформы 8 и 9 июля 1948 года представитель СДПГ решился заявить, что денежная реформа и вытекающие из нее мероприятия ниего не изменили (депутат Зёйферт так и сказал: «Никаких улучшений в снабжении не последовало»), – я ответил ему следующее (согласно протокольной записи Хозяйственного совета, стр. 704):

«Если предыдущий оратор утверждает, что не может быть и речи о действительном улучшении в области снабжения, тогда, милостивые государыни и государи, я не знаю, где представитель СДПГ был во время денежной реформы. Во всяком случае, не на улице. (Выкрик слева: „Плохие товары по высоким ценам!“) Если вы придете в мое управление, я смогу показать вам целые горы писем от рабочих и служащих, от представителей всех слоев нашего народа; в них высказывается глубокое удовлетворение денежной реформой и проводимой мною экономической политикой (аплодисменты)».

Психологическое и политическое значение таких писем не уменьшается от того, что их можно разбить на три категории, правда, неодинаковой ценности: во-первых, письма от людей, серьезно относящихся к делу, письма в которых высказываются заботы, подлинные пожелания и серьезные предложения; во-вторых, немногочисленные, но постоянно повторяющиеся послания с «патентованными рецептами», которые, якобы, могут сразу же устранить все трудности; и наконец, письма с суждениями, высказываемыми с позиций голого отрицания и диктуемыми подчас пламенной ненавистью. Вполне понятно, что первая категория мне наиболее симпатична, и не только с деловой, но и с личной точки зрения; к счастью, она и наиболее обширна.

Для иллюстрации приведу несколько выдержек из множества писем, поступающих ко мне ежедневно. Из очень большого количества писем явствует, насколько близко принимают к сердцу миллионные массы народа сохранение устойчивости валюты и как мало шансов у теоретиков постоянной легкой инфляции найти сторонников.

Один гражданин из Кобурга в июле 1956 года писал:

«Миллионы немцев взирают на Вас с надеждой и пожеланием, чтобы Вам удалось предохранить нашу валюту и нашу экономику от угрожающей им опасности. Это нелегкая задача – в мире, разбившемся на дюжины независимых экономических районов, готовых принести свою естественную взаимосвязанность в жертву ложно понимаемому инстинкту самосохранения. Подобное же неразумное поведение можно зачастую констатировать и в нашем собственном народном хозяйстве, и это является одной из причин Вашего беспокойства за судьбы нашей валюты. И здесь действует лишь лекарство, что и во всех других областях нашей ищущей совершенства жизни: повышать осознание естественной взаимосвязи всех жизненных функций в организме мирового хозяйства».

Из Эггенфельдена в Баварии пишут 1 мая 1956 года:

«Браво, господин министр! С глубоким удовлетворением воспринял я (и все те, с кем я беседовал) Вашу речь в Мюнхене. Государственный деятель, занимающий такое общественное положение, наконец, нашел мужество высказать то, что думает каждый мыслящий человек, а именно, что очень многие в наше время потеряли чувство меры по отношению к тому, что является возможным. К сожалению, это распространяется и на ведущие круги... У всех одно на уме: жить сегодняшним днем, действовать только в собственных интересах ...»

Инженер на пенсии из Бакнанга пишет:

«... Хозяйственное чудо – инфляция! Одно я вижу и о нем слышу я много, другого страшусь. В третий раз потерять все сбережения! И что будет потом? Ведь пострадаем в первую очередь мы, маленькие люди с мелкими сбережениями. А в выигрыше останутся так называемые обладатели ценностей, люди, погрязшие в долгах, спекулянты... Еще не устоявшееся доверие к государству не вынесет столь огромной нагрузки. Инфляция – совершенно аморальное средство, обворовывание собственного народа».

Некоторые пытаются найти причины, вызывающие инфляцию. Вот одно мнение, высказанное в письме от 30 июня 1956 года из Бад Киссингена:

«. .. Помоему, валютный вопрос находится в причинной зависимости с пособиями сельскому хозяйству, которое, к величайшему сожалению, практикуется теперь во всех цивилизованных странах. Следовательно, это аграрный вопрос, который, будучи косвенно связан с предвыборной пропагандой, служит для улавливания крестьянских голосов. Увы, кому-то мандаты кажутся важней, чем валюта».

Примечательно, что предостерегающие голоса принадлежат очень часто беженцам, напуганным трагическим опытом потери всего имущества.

Беженец с востока писал из Нёйбурга-на-Инне:

«Позволю себе предостеречь Вас, господин министр. Закамуфлированные (коммунистические) газеты, оплакивающие положение беженцев и изгнанных и клеймящие бездеятельность собственников, становятся все многочисленнее и искуснее».

Нередко выражение гнева по поводу начинающегося, якобы, развития инфляции:

«... Если бы, наконец, цены были ощутимо понижены, все порядочные люди вздохнули бы, ибо тогда постепенно стерлась бы резкая разница между нуворишами, с одной стороны, и разоренными Второй мировой войной, с другой. Давно уже пора произвести понижение цен».

А один темпераментный гражданин из Бад Эмса спрашивал в письме от 28 июня 1956 года:

«... Неужели Вы верите россказням профсоюзов, будто они не повинны в растущей дороговизне? А кто же тогда виноват? Что же, инфляция – явление природы или дело рук дураков?»

Домохозяйка из Оберменцинга писала 14 июня 1956 года:

«Мы заинтересованы, прежде всего, в том, чтобы марка сохранила в стране свою покупательную способность... Господин министр, заступитесь за всех тех, кого инфляция ввергает в горькую нужду».

Между прочим, необычно высок процент писем, приходивших из Швабии, причем большинство писем весьма обстоятельны.

Вот письмо из Вендлингена-на-Майне от 3 апреля 1956 года:

«Повсюду царит уверенность в том, что подкрадывается инфляция. К сожалению, никакие заклинания не помогают. В свободной игре хозяйственных сил дисциплина отсутствует, никто не думает всерьез о том, что надо соблюдать меру; каждая сторона – предприниматели и профсоюзы – всемерно стремятся к наибольшей выгоде, не взирая на последствия. Та же недисциплинированность царит среди потребителей. Часто покупают просто без удержу. А если и есть иногда у тех или иных доля здравого смысла, она теряется в общем водовороте. Поэтому необходимо завлечь производителей и потребителей снова на твердую почву. Это может быть достигнуто лишь путем предоставления вполне очевидных налоговых преимуществ... Нужно активно поощрять накопление сбережений, и как можно скорее освободить от налогов все доходы и имущества, которые в течение ближайших 3-4 лет будут внесены на специальный счет освобожденных от налогов сбережений...

... Рядом с хозяйственным чудом могло бы появиться сберегательное чудо».

Еще чаще, чем общая проблема устойчивости валюты, затрагиваются в письмах отдельные вопросы политики в области заработной платы и цен.

Например:

«. . . Мы хотим низких цен, ибо что нам дает повышение заработной платы, если жизнь при этом дорожает в несколько раз? К тому же это все больше обесценивает немецкую марку, а немецкий экспорт в конечном счете тормозится постоянным повышением заработной платы, что приведет опять к безработице».

В письме из Вюльмерсена от 29 марта 1956 года, спрашивали:

«... Не можете ли Вы, многоуважаемый господин министр, остановить постоянный рост заработной платы? Если нет, тогда инфляция неизбежна. Господин министр, я хочу предостеречь Вас. Будьте тверды не только по отношению к сельскому хозяйству, но и к Германскому объединению профсоюзов. Еще одна инфляция, и окончательно исчезнет всякое стремление к накоплению сбережений».

Простая женщина из Пазинга обращалась 16 мая 1956 года к министру хозяйства:

«... За 40 часов не наработаешь столько, как за 48 – и это при той же зарплате – тогда только появляется дороговизна: Торговцы взвинчивают цены, а потребитель остается в дураках. 50 лет тому назад работали с б часов утра до б часов вечера, и никто от работы не умер и не заболел. Люди были здоровее, счастливее и довольнее. И не следует все время повышать заработную плату!..»

1 июня 1956 года житель Крефельда откликнулся на мои последние выступления:

«... Если бы и работодатели, и служащие, и рабочие согласились отставить на задний план свои личные интересы ради нашей большой цели – обеспечения нашего экономического будущего и нашего социального существования... да, если бы не было словечка „если бы“, а люди были бы ангелами! Но они не ангелы. И слова „общественное благо“ и „солидарность“ стоят далеко позади частных интересов и личных выгод. Я, право, не завидую Вам. Я восхищаюсь ангельским терпением, с которым Вы принимаете неблагодарность – плату за Вашу работу».

Поразительно, как часто критикуются требования профсоюзов о повышении заработной платы. Так, например, в письме от 3 апреля 1956 года из Ульма говорилось:

«Вы очень ясно и отчетливо изложили проблему надвигающейся инфляции, и я верю Вашим словам. Но когда снова читаешь, что профсоюзы собираются выдвинуть новые требования о повышении заработной платы, то можно быть уверенным, что профсоюз строительных работ от них не отстанет. Но стоит дать профсоюзам возможность выдвинуть требования и исполнить их, – строительство заглохнет и эти господа сами останутся без работы. Мне кажется, что нужно, наконец, покончить с этим. Может быть Вам удастся провести намечаемые Вами мероприятия до того, пока еще не будет слишком поздно? Во всяком случае, постоянное повышение заработной платы не способствует исчезновению страха перед надвигающейся инфляцией...»

Пенсионер из Куксхафена писал 17 июля 1955 года:

«Заработная плата продолжает расти... Наступает последний срок для энергичных мероприятий, если мы не хотим в один прекрасный день очутиться на грани катастрофы».

Попытка психологического похода за стабилизацию цен вызвала целый ряд писем, причем многие пишущие сообщают об эпизодах из их «личной войны» против повышения цен. Так, один торговец арматурой сообщает о переписке со своим поставщиком, из которой явствует, что этот поставщик давал ему до сих пор скидку в 33 1/3% на отдельные детали. Далее в письме поставщика указывалось:

«Нам сообщили, что Вы за последнее время использовали эту скидку для разных льгот рядовым покупателям. Настоящим мы доводим поэтому до вашего сведения, что впредь сможем давать вам скидку для перепродажи только в размере 22%».

Торговец, получивший это письмо, просит вмешаться, ибо «подобное мероприятие неизбежно приведет к повышению цен для конечного покупателя».

Одно из объединений немецких врачей сообщало 11 июня 1956 года:

«Ежедневно до нас доходят новые прейскуранты, отражающие чувствительное повышение цен. Мы уверены, что об этом росте цен до Вас едва ли доходят сведения, так как закупщики в этом секторе промышленности – ... предприятия оптовой и специальной торговли – не протестуют против повышения цен по той причине, что одновременно с ним увеличиваются предоставляемые им скидки. Такова близорукость предпринимателей, которые за прибылями сегодняшнего дня не видят, чем это кончится; наоборот, они радуются инфляционным тенденциям, оживляющим дела и удерживающим население от накопления долгосрочных сбережений».

Разумеется, сами потребители не всегда проявляют то чувство ответственности, которого следовало бы от них ожидать. Один гражданин из Леннепа жаловался, что ему пришлось заплатить за починку сиденья стула и ручки на плетеной корзинке 50 нем. марок, и заклинает мое министерство и меня, что пора, наконец, снова ввести ограничения цен. Из последующей переписки явствовало, что здесь была проявлена величайшая беззаботность. Как можно было давать заказ на починку совершенно незнакомому проезжему ремесленнику, не справившись даже предварительно о цене, которую придется заплатить? И подобных примеров можно привести множество.

Мой призыв не принимать любую запрошенную цену вызвал многочисленные отклики. Так, один клиент Немецкого общества спальных вагонов и вагонов-ресторанов сообщил мне в письме от 14 мая 1956 года подробные сведения о недавно произведенном повышении цен, что дало моему министерству повод вступить с обществом в переговоры, увенчавшиеся успехом.

В другом письме один инженер из северной Германии рассказывал, как он справлялся о цене темных очков одной определенной фабричной марки в разных магазинах и установил разницу в ценах от 2,5 до 6 нем. марок.

Владелец одного небольшого предприятия со средним годовым оборотом в 60.000 нем. марок сообщал, что он «не повысил цен, несмотря на троекратное вздорожание сырья». «Я считаю, что объединение всех коммерсантов, честно поддерживающих Ваши устремления, могло бы быть Вам полезным».

Магазин готового платья в Баварии прислал объявление и листовку, распространявшиеся им в сотнях тысяч экземпляров. В них всем клиентам гарантировались цены с 1 ноября 1955 года до Пасхи 1956 года:

«Кто-то должен начать – это потребовал немецкий министр хозяйства Эрхард от ответственных хозяйственников во время заседания Бундестага в Берлине. Он имел в виду прекращение повышения цен! Наша фирма берет на себя почин. Мы обязуемся до Пасхи 1956 года не повышать цены на женскую и детскую одежду».

Один гражданин из Билефельда переслал мне 1 апреля 1956 года починенную оправу для очков вместе с письмом починочной мастерской, из которого явствует, что за починку была назначена цена в 6.50 нем. марок.

«Обращаюсь непосредственно к Вам, как к управляющему хозяйством. Прежде всего приношу Вам, уважаемый господин министр, мою сердечную благодарность за проделанную Вами работу по восстановлению нашего отечества. Вам, безусловно, лучше, чем кому-либо, должно быть известно, куда приведет нас – правда, медленно, но верно – эгоизм наших дельцов, жажда наслаждений широких слоев народа, в особенности же тех нуворишей, которые бессовестно спекулируют на бедственном положении своих соотечественников .. .»

Из многих писем видно, насколько целесообразно, чтобы каждый участник хозяйственного процесса критически относился к ценам, отказывался принимать их на веру. Последующее письмо служит тому примером. Отправитель, проживающий в Хеймбах-Вейсе, заказал какой-то клапан, како­вой и был ему доставлен вместе со счетом в 74,20 н. м. После тщательной проверки, в ходе которой велась переписка с фабрикантом, выяснилось, что нормальная цена клапана «в розничной продаже должна быть на уровне 35,40 н. м„ но не свыше 40 н. м.». Далее он пишет:

«После того, как я узнал эту цену от фирмы, а поставщик продолжал настаивать на цене в 74,20 н. м., я отказался платить и вернул ему клапан».

Один вюртембержец из Лангенау в середине марта 1956 года обращал внимание на то, что продавцы все чаще прибегают к «аргументу»: «Покупайте, ибо цены повысятся!» И есть немало бессовестных людей, которые распространяют этот в высшей степени вредный «аргумент».

Но часто бывает и так, что отдельные граждане ошибаются в своих жалобах и основывают обвинения на собственных заблуждениях. Так, один житель Людвигсбурга жалуется, что цена на лезвия для бритв одной известной фирмы поднялись с 1,50 н. м. до 2,00 н. м. Он вопрошает: «Неужели нельзя тут ничем помочь; ведь иначе наши сбережения будут таять, никто не станет вносить денег на книжку».

Этот случай – равно как и ряд других аналогичных случаев – был по моему распоряжению тщательно расследован. По данным этой, пользующейся мировой известностью, фирмы лезвий для бритья, подтвержденным подлинниками расценочных листов, выяснилось, что никаких изменений цен произведено не было, напротив, цены оставались неизменными с 1949 года.

Другие жалобы могут быть удовлетворены. Так, один домовладелец из Вестфалии заявил протест против повышения платы за чистку дымохода с 3,62 н. м. на 5,53 и. м. Помогло вмешательство «регирунгспрезидента» в Мюнстере. Оказалось, что тарифная плата за чистку дымоходов была самовольно превышена районным трубочистом. Переплаченные деньги были возвращены.

По аналогичной причине один восторженный приверженец Кнейпа, из Ашаффенбурга, прислал 11 мая 1956 года длинное письмо, в котором он смело выступает против «недавнего чрезмерного подорожания целебных средств Кнейпа».

Много писем говорит о скрытых изменениях цен. Так, один клиент, годами покупающий один и тот же сорт таблеток, с возмущением сообщает, что количество таблеток в нормальной коробке неожиданно уменьшилось с 51 до 40. Переписка моего министерства с фабрикантом, изготовляющим эти таблетки, привела к тому, что фабрикант открыто признал, что для сохранения своей клиентуры он предпочел пойти на скрытое 20-процентное подорожание вместо того, чтобы прибегнуть к повышению цены, в данном случае неизбежному.

Аграрная политика, или, вернее, критическое отношение к требованиям «зеленого фронта», служит постоянным поводом для реакций со стороны населения. Количество писем, посвящаемых этой проблеме, необычайно велико. Несколько примеров:

«Господин профессор, доктор Эрхард! На Вас обращены взоры широких народных масс! Просим Вас, ведите бескомпромиссную борьбу с Вашими врагами, которые противодействуют Вашим усилиям снизить цены и стремятся, наоборот, поднять их».

Домохозяйка пишет:

«... С огромной радостью узнали мы, домохозяйки, из газет о Вашем намерении добиться снижения цен на продукты питания... Добиться снижения цен не так уж трудно, и нужно начинать, помоему, с сельского хозяйства. Следовало бы проверить размеры прибылей мясников, молочников и торговцев. Цены на убойный скот время от времени понижаются, а цены на мясо и колбасу остаются неизменными. Зато каждый мясник разъезжает в своем „Опель-капитэн“ или „Мерцедес“ ... Господин министр, снижением цен Вы приобретете неоценимые заслуги, и мы, домохозяйки, будем Вам особенно благодарны.

Желаем Вам успеха!»

С возмущением отзывается один гражданин из Штутгарта-Дегерлоха на неудачу первоначального плана, который предусматривал, что 30-процентное снижение таможенных пошлин распространится и на сельское хозяйство:

«В результате, как всегда, пострадает потребитель; это испытанное средство свалить всю тяжесть на него. Собаки всегда кусают последнего в ряду!»

На ту же тему высказывается архитектор из небольшого местечка в Оденвальде:

«К вопросу о 30-процентном снижении таможенных пошлин разрешите мне сообщить Вам из собственного опыта следующее: у меня есть дача в .., деревне с ... домами. Известно, что этот район северного Оденвальда слывет за бедный. Тем не менее почти каждый второй крестьянин этой деревни возвел за последние четыре-пять лет новые хозяйственные постройки и дома и – это можно только приветствовать – обзавелся всяческими хозяйственными новшествами. А каждый крестьянский сын приобрел себе мотоцикл... Я от всего сердца радуюсь успехам этих крестьян, с которыми у меня лично отношения превосходны, но, с другой стороны, совершенно не понимаю воплей о том, что сельское хозяйство якобы находится на краю гибели и не сможет выдержать снижения пошлин».

Конечно, скептические замечания раздаются не только по адресу сельского хозяйства. Во время переговоров о снижении таможенных пошлин на сельскохозяйственные продукты поступает возмущенная телеграмма:

«Избиратели-крестьяне резко протестуют против намеченного снижения пошлин на ввоз сельскохозяйственных продуктов. Подобное мероприятие ударяет всей силой по сельскому хозяйству и сводит на нет эффект „зеленого плана“. Мы требуем, чтобы Вы отказались от тех пунктов Вашего проекта, которые касаются сельскохозяйственной продукции».

Подробный ответ, адресованный обоим лицам, подписавшим телеграмму, не смог быть доставлен по назначению, несмотря на все усилия почты, несмотря на запросы в адресном столе и различных профессиональных учреждениях.

Такие протесты вызывали контрпротесты. Так, мне телеграфировали:

«Потребители всей страны, в особенности домохозяйки, которым канцлер советует считать каждый пфенниг, горячо приветствуют намеченное снижение таможенных пошлин и требуют сохранения всех пунктов Вашего проекта. Давно пора принять меры, которые, наконец, смогут остановить постоянное повышение цен... Не поддавайтесь протестам сельскохозяйственных кругов. У них есть свои заботы и трудности, но они, во всяком случае находятся в лучшем положении, чем миллионы людей со средними, незначительными и совсем

Художник-оформитель из Франкфурта пишет 26 июня 1956 года без обиняков:

«Мы с восхищением следим за Вашей деятельностью, но мы были огорчены Вашей уступчивостью в переговорах. Вы увидите, что народ и дальше останется недовольным».

13 мая 1956 года дошел до министерства вопль из Рейнберга. Рейнской области:

«... Большие хозяйственные успехи, достигнутые за последние 8 лет, были возможны потому, что народ Вам оказывал доверие... Ведь существует много средств борьбы с дороговизной. Почему Вы не снизите таможенные пошлины? Почему вооружение проводится таким бешеным темпом, почему не тормозится строительная деятельность государства, земель и общин?.. Господин министр, мы надеемся, что Вам и правительству удастся сохранить стабильность валюты».

18 июля 1956 года один мюнхенец так выражает свое возмущение неудавшимся снижением таможенных пошлин:

«... Непостижимо, как начатая Вами акция по снижению таможенных пошлин могла окончиться крахом. Дело выглядит так, как будто все ключевые позиции заняты представителями сельского хозяйства или во всяком случае людьми, для которых повышение цен ничего не значит и которые, возможно, даже зарабатывают на этом ...»

Некоторые корреспонденты не обходятся без предостережений. Так, 2 июня 1956 года один гражданин из Штутгарта, который «с возрастающей озабоченностью» следит за моими усилиями, призывает меня

«... предохранять немецкое хозяйственное чудо от судьбы многих других чудес. Почему Вы не действуете энергичнее? Разве стабильность цен не является основной предпосылкой благосостояния?.. Я думаю, господин министр, что у некоторых хозяйственников нет той социальной совести, на которую Вы рассчитываете. Не думайте о предстоящих выборах в Бундестаг, обеспечьте лучше себе место в истории немецкого народа. Проводите в жизнь энергично и последовательно Ваши идеи, которые миллионы немцев считают верными. Наша демократия, если она хочет отстоять себя, требует сейчас твердой руки».

При этом общественность зачастую не замечает, что в правительстве существуют границы компетенции, и что министр хозяйства не может нести ответственности за все значительные события в области экономики. Так, один штутгартец писал 27 марта 1957 года:

«Я прочел в газете, что часовая зарплата строительных рабочих с 1 апреля 1956 года будет снова увеличена на 8 пф. Я в отчаянии! Эта проклятая, подкрадывающаяся третья инфляция. Куда все это ведет? Знаете, господин министр хозяйства, это – открытый обман».

В другом письме также игнорируются вопросы боннских компетенции:

«... Уже сегодня тысячи семейств не могут угнаться за высокими ценами на молоко для их детей, а цены эти должны еще подняться. Подобный замысел просто безответственен и означает, что последующие затем требования о повышении зарплаты повлекут бесконечный рост цен».

Очень недвусмысленно письмо от 6 марта 1956 года:

«Многоуважаемый господин министр! Вы обещаете нам некоторое снижение цен. До сих пор мы этого не почувствовали. Напротив, некоторые цены поднялись. И, к сожалению, некоторые министры. Ваши коллеги, противодействуют Вашим усилиям. Неужели мы докатились снова до времен третьего рейха? Это не может кончиться добром».

11 июня 1956 года один житель Эйскирхена внес радикальное предложение для прекращения споров о конъюнктуре. Он предлагает «объединить министерства народного хозяйства, финансов, социального обеспечения и транспортного в одно единое министерство».

Зачастую письма касаются и деталей. Например, группа бразильцев и бывших немцев, эмигрировавших в Бразилию, писала в конце 1955 года из Санта Катерина, Бразилия:

«Из членов правительства там, в Германии, во многих отношениях Вы нам нравитесь больше всех, хотя бы потому, что являетесь, абсолютным поборником свободы. Мы были стопроцентно на Вашей стороне, когда Вы решительно выступили против попыток создания картелей и концернов ... Монопольный капитализм против свободы; когда группа соотечественников эксплуатирует других, это противоречит свободе. Но вот уже несколько лет мы задаем себе вопрос: неужели Эрхард не замечает, что группы бастующих рабочих поступают точно так же, когда они угрозой массовой забастовки хотят добиться более высокой заработной платы. Раз подавляются картели, то должны подавляться и забастовки».

Другой корреспондент нападает на высокие цены на мясо:

«... Господин министр хозяйства! У меня есть в Брюсселе родственники, мясники-оптовики, которые поставляют свежую свинину по цене 1,50 н. м. за килограмм с доставкой до границы у Аахена. Пожалуйста, господин министр хозяйства, помогите мне установить контакт с крупными закупщиками-оптовиками. Тогда все жители Западной Германии, даже при небольшой заработной плате, смогут купить себе свинину».

Нет, конечно, недостатка в письмах, предсказывающих конец мира, как следствие какого-нибудь непопулярного мероприятия. 12 мая 1956 года один фабрикант из Падербориа писал:

«Если для торможения чрезмерно повышенной конъюнктуры необходимо прибегнуть к сокращению кредитов, то это нужно делать очень осторожно, этапами. Внезапные меры вызовут катастрофу... Путь, которым мы шли до сих пор, ведет неизбежно к коммунизму».

Нередко высказывают свое мнение по актуальным вопросам люди с именем и положением. Так, например, 14 января 1956 года председатель правления одного известного завода писал мне:

«Я был бы очень рад получить от Вас совет: какую позицию должна занимать промышленность? Она с трудом борется за свое существование, и ей приходится бороться также и против совершенно непонятной политики цен, практикуемой предприятиями, поставщиками деталей для основных заводов. Эти предприятия, как показывают последние опубликованные балансы, работают с очень большими прибылями. Безответственно пытаться вернуть свои капиталовложения путем завышенных цен».

Стремление к упрощению администрации проявляется постоянно и нередко в самых разнообразных и неожиданных вариантах. Один зубной врач из Гиссена прислал мне три бюллетеня Федерального союза противоздушной обороны, элегантно отпечатанных на дорогой бумаге и рассылаемых в дорогих конвертах. Приславший мне их врач пишет:

«Создается, к сожалению, впечатление, что настойчиво рекомендуемые нам меры экономии и хозяйственной дисциплины не распространяются на официальные учреждения и ведомства».

Наряду с протестами и критическими замечаниями приходят письма с выражением признательности. Помимо ценных предложений, которые они зачастую содержат, в них высказывается и не мало поощрения. Вот что говорилось в письме из Штутгарта от 24 мая 1956 года:

«Глубокоуважаемый господин министр! Разрешите мне выразить Вам мою глубокую признательность, почтение и восторг перед Вашими мероприятиями, действиями и непоколебимой волей. Прошу Вас, не делайте только никогда из того факта, что Ваши намерения встречают сопротивление, заключений, которые шли бы вразрез с общими интересами. По поручению большой группы лиц, остаюсь Ваш ...»

8 мая 1956 года во время дискуссии по вопросу о целесообразности мероприятий Банка немецких земель 7 один штутгартец заявил:

«Я очень надеюсь, что Вам удастся, в сотрудничестве с Банком немецких земель, удержать в руках бразды правления и повлиять на то, чтобы Банк немецких земель скорее усилил, чем ослабил, свою ограничительную политику».

21 ноября 1953 года житель Кёльна писал:

«Прочел в газете Вашу речь на собрании Общества социального рыночного хозяйства. Нет никакого сомнения в том, что Ваша деятельность сыграла наибольшую роль в успехе выборов. Желаю Вам с таким же мужеством бороться за распространение тех принципов, которые Вы требуете для свободной конкуренции, и в административном аппарате. Ибо хозяйство, которое развивается в условиях сильнейшей конкуренции, не может нести на себе тяжесть громоздкого аппарата администрации».

Фабрикант из Ремшейд-Леннепа сообщал 30 апреля 1956 года:

«... Не будет лестью, если я скажу, что хозяйственные круги убеж­дены в том, что Вы со своим делом справляетесь неплохо. Я бы не хотел занимать Вашу „должность“. Я наблюдал за Вами недавно по телевидению и мне кажется, что Вы, может быть, слишком добродушны. Поэтому было бы лучше, если бы Вы иначе относились к Вашим противникам».

22 февраля 1956 года один житель Баушлотта около Пфорцхайма писал по поводу моих увещеваний хранить чувство меры:

«Недавно я прочел, что Вы предостерегаете против новой волны недовольства всех слоев немецкого общества. Можно только приветствовать эти Ваши достойные внимания мысли . .. Считается почему-то политически неумным говорить о нужде на собраниях представителей промышленности, ремесел и торговли, в то время, как перед зданием, в котором происходят эти собрания, стоят дюжины „Мерцедесов-300“. Я ничего не имею против богатства, но считаю крайне неуместным все время только причитать и ругаться. Но, к сожалению, как раз те круги, которые извлекли наибольшую пользу из гигантского хозяйственного подъема, не хотят нести никакой ответственности за судьбу государства. Наоборот, они готовы продать черту душу, если только на этом можно заработать ...»

Среди огромного числа пишущих есть неизбежно и лица, считающие себя еще и теперь крайними националистами. «Радикально-социальная партия свободы» заявляла 31 марта 1956 года (из Мюнхена):

«Многоуважаемый господин министр! Вы может быть и разбираетесь в сортах сигар, но что Вы ничего не понимаете в валютно-политических делах и в том, как устранить квартирный кризис, доказано Вашим прошлым».

При изобилии писем не обходится и без курьезов. Так, один большой магазин розничной торговли в одном западно­германском городе прислал мне без «комментариев» несколько кульков, в которые упаковываются товары. На кульках отпечатано: «Эрхард прав! Многие цены снизились бы, если каждый всегда выбирал бы при своих закупках только товары, которые предлагаются по самым выгодным ценам. Значит это зависит от Вас!»

Многие корреспонденты обращаются с предложениями такого рода:

«Государственный банк должен отчеканить миллиард золотыми монетами и ввести его в оборот при выплате зарплаты, изъяв одновременно из обращения миллиард бумажными деньгами. Золотые монеты будут сразу же припрятаны и уменьшат таким образом покупательную способность на целый миллиард».

Один берлинец заканчивал свое письмо от 14 июля 1956 года следующими знаменательными замечаниями:

«Я получил ответ Вашего уполномоченного на мое письмо к Вам и сердечно Вас благодарю. Хотя этот ответ в весьма малой степени отвечает моим ожиданиям, я все же испытываю удовлетворение от того, что, – вопреки тому, что рассказывают, – письма, адресованные министру, не попадают в корзину для бумаг в его передней.

Впредь я буду категорически протестовать против подобных утверждений».