"Нобелевская премия" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

Глава 14

Найти кафе было нетрудно. Оно располагалось в подвале узкого, выкрашенного охрой дома недалеко от биржи. Это было одно из маленьких заведений, какими славится Старый город, Гамла-Стан.

Естественно, украшенное изображениями карт «таро», чтоб оправдать своё название. Над входом висела железная вывеска с картой «дурак»: на ней странник в пёстром наряде, с посохом на плече, с цветочком в руке, мечтательно глядя в небо, шагал прямиком к обрыву. Над столиком, к которому его подвели, когда он спросил насчёт Бенгта, висела карта «справедливость», и Ганс-Улоф воспринял это как добрый знак. Грозный властитель с поднятым мечом в одной руке и весами в другой возвещал, что правда будет на стороне честных людей.

Журналист пришёл с некоторым опозданием и уже не фонтанировал энергией, которую Ганс-Улоф запомнил с первой встречи. Точнее говоря, он выглядел так, будто провёл ужасную ночь. Или несколько. И всё это время у него не доходили руки протереть свои захватанные толстые очки.

— Давайте вначале закажем, — сказал Нильсон после скупого, почти рассеянного приветствия. — Потом можем поговорить.

Ганс-Улоф выбрал себе нечто, обещавшее быть лососем, зажаренным на гриле, с овощами. Нильсон взял дежурное блюдо: зажаренного на гриле судака с тёртым хреном и картофельной запеканкой.

— И пиво. — Он произнёс это так, будто в любой момент мог умереть, если срочно не утолит жажду. — Ну вот, господин приверженец ночных решений, — сказал Нильсон, когда официантка удалилась, и захватнически расставил руки на чистой поверхности стола. — Что вы имеете мне рассказать?

Ганс-Улоф скептически огляделся. Их стол стоял в круглой стенной нише в дальнем углу кафе, но посетителей было много, свободных мест почти не оставалось.

— Нечто, предназначенное только для ваших ушей, — сказал он. — Вы уверены, что нас никто не услышит?

— Абсолютно уверен, — кивнул патлатый журналист. — Я уже не раз убеждался. Если не орать, за соседним столом никто не услышит ни слова. — Он полез в карман куртки и извлёк оттуда пластиковую коробочку размером с пачку сигарет. — А для слушателей, от которых нас не сможет защитить акустика этого помещения, у нас есть вот это. — Он положил приборчик на середину стола, нажал его единственную кнопку, и загорелся зелёный глазок. — Видите? Всё чисто. — Он снова убрал приборчик. — Совершенно нелегальная штучка, кстати, по крайней мере в нашей стране.

— Но вам, как видно, частенько приходится ею пользоваться, — сказал Ганс-Улоф под сильным впечатлением.

— Стараюсь как можно чаще, — кивнул Нильсон, запустил пальцы в свои непокорные волосы и требовательно посмотрел на собеседника. — Итак, профессор, вы хотели рассказать мне, что произошло на самом деле при голосовании.

— Скорее, что произошло до голосования.

— Догадываюсь, что-то плохое.

— Меня пытались подкупить.

У журналиста не дрогнул ни один мускул.

— Пытались? — подхватил он. — Кто?

— Этого я не знаю. Человек с деньгами назвал себя лишь посыльным. Я предполагаю, что за всем этим стоит в итоге фирма «Рютлифарм».

Нильсон кивнул, как будто это разумелось само собой.

— Вы сказали, вас пытались подкупить. Значит, вы не взяли деньги?

— Естественно. И я тотчас поставил в известность руководство.

— И потом?

— Потом похитили мою дочь.

Журналист уставился на Ганса-Улофа как громом поражённый. Казалось, он лишился дара речи.

— О боже! — наконец воскликнул он. — Не может быть. Похитили?

Ганс-Улоф подался вперёд, чтобы иметь возможность говорить ещё тише, и рассказал всё, что произошло. Целое утро он обдумывал, что сказать, сомневаясь, сможет ли поделиться своей тайной с посторонним человеком. Но как только начал говорить, нужные слова пришли сами собой, хлынули потоком. Это было благотворно для него — наконец-то выговориться. Между тем принесли еду, но они оба оставили её без внимания, потому что при таких обстоятельствах ни один из них не смог бы проглотить и кусочка.

После того как Ганс-Улоф закончил, Нильсон всё же взялся за вилку и стал ковыряться в своём судаке.

— Я уже давно подозревал нечто такое, — задумчиво сказал он. — Уже несколько месяцев я отслеживаю отчисления, переводы со счёта на счет, налоговые декларации и так далее. Гоняюсь за деньгами, как говорят. Могу по памяти привести балансы десяти крупнейших фармацевтических фирм. Но то, что они зайдут так далеко, меня, честно говоря, ошеломило.

Ганс-Улоф смотрел в пустоту перед собой.

— А меня-то!

— Так, значит, сколько времени уже отсутствует ваша дочь? С начала октября? Это больше четырех недель.

— Почти пять.

— Это очень большой срок для четырнадцатилетней. Боже мой, какой ужас!

Ганс-Улоф попытался стряхнуть с себя оцепенение, в которое он вверг себя своим рассказом.

— Так вы поможете мне?

— Я сделаю всё, что в моих силах. — Нильсон залпом выпил пиво, вытер рот и знаком показал кельнерше, чтобы принесла ещё одно. — Но, честно признаться, я не знаю, многое ли я смогу. Уже не знаю. Если бы вы спросили меня тогда, в день объявления, я бы произнёс перед вами пламенную речь, воинственную, идеалистическую, наивную. Но в последние недели мне пришлось узнать такие вещи… — Он осёкся, стал разглядывать свои ногти.

— Вещи? — спросил Ганс-Улоф. — Какие? Журналист поднял голову.

— Вы имеете представление о размерах экономического ущерба, который наносит всему миру коррупция? Свыше пятисот миллиардов долларов в год, по самой осторожной оценке. Это почти равно обороту глобальной наркоторговли. Это больше половины ежегодных военных расходов всего мира. И коррупция — это не то, что происходит в каких-нибудь там банановых республиках и африканских диктатурах. Там это просто на виду. Но они бедны, и поэтому ущерб от их коррупции невелик. Коррупция, которая действительно идёт в расчёт, которая действительно наносит урон, творится не в третьем мире, а здесь, в «первом». В Японии. В Северной Америке. В Европе. — Он окинул мрачным взглядом остальных посетителей кафе. — Не исключая Швецию.

Ганс-Улоф растерянно смотрел на своего собеседника.

— Меня интересует только моя дочь. Больше ничего.

— Да, это мне ясно. Но всё взаимосвязано, понимаете? Похищение вашей дочери, по существу, не что иное, как подкуп — попытка коррумпировать вас. Вас коррумпировали, подкупили, профессор. Не деньгами, а другим, необычным способом, но он оправдал себя. — Рука Нильсо-на скомкала бумажную салфетку с напечатанными на ней астрологическими символами. — То есть пока что этот способ необычный, однако я боюсь, что так будет недолго. За последние десятилетия возникло несколько непостижимо крупных состояний, и те, кто их контролирует, полагают, что стоят выше закона. То, что они могут купить голоса избирателей, особое медицинское обслуживание, влияние, любовь, славу, что там ещё, — это для них уже давно само собой разумеется. Я думаю, сейчас они как раз готовы переступить и последние границы, какие им ещё поставлены.

— Но для этого всё же существуют газеты! — воскликнул Ганс-Улоф. Он отодвинул в сторону свое остывшее, почти нетронутое блюдо. — Разве это не функция средств массовой информации — выставлять на всеобщее обозрение такие безобразия? Напишите статью! Разоблачите махинации «Рютлифарм»! Вызовите скандал, какого свет не видывал!

Бенгт Нильсон задумчиво кивал, и это выглядело бы почти ободряюще, не будь его лицо при этом таким серым.

— Это не так просто, — произнёс он медленно, почти страдальчески.

— Разумеется, непросто. Было бы просто, я бы и сам мог это сделать.

— Нет, вы не понимаете. Эти люди, о которых я только что говорил, ведь они купили, естественно, и газеты. Они покупают в последнее время прежде всего газеты. Радиостанции. Телевизионные станции. Интернет-службы. Всё, при помощи чего можно оказать влияние на общественность.

Ганс-Улоф растерянно моргал.

— Но не в Швеции же.

— А вы как думали? Естественно, и в Швеции.

— У нас? Как это может быть? До недавнего времени здесь всё было в большей или меньшей степени государственным. Да что вы, во времена моей юности Швеция была чуть ли не социалистической страной.

Нильсон подвигал свои очки.

— Мне не хочется об этом говорить, но ваша юность осталась уже далеко позади. Сегодня можно купить всё, даже государства и правительства. В том, что наша полиция — уже соучастники в деле, вы сами имели случай убедиться. Почему же вы думаете, что главные редакторы или государственные министры стоят в стороне?

— Но ведь нельзя запретить вам написать статью?

— Да мне это только что запретили. Речь шла о другом, но меня совершенно недвусмысленно поставили на место.

— О другом? О чём именно? Нильсон потёр ладонью рот.

— Лучше вам этого не знать, поверьте мне, Ганс-Улоф бессильно обмяк.

— Что же мне делать? Я-то надеялся, что вы сумеете мне помочь…

— Да. Я… я испробую все средства, — нервно сказал журналист. — Ещё не всё у них под контролем, во всяком случае, насколько я могу судить. Есть кое-какие возможности. Конечно, не в моей газете, но я знаю людей, которые… Но этим я не хочу вас грузить. Вам лучше знать об этом как можно меньше.

— Значит, вы даёте мне слово? — дрожа спросил Ганс-Улоф.

— Слово даю, — кивнул журналист. — Я найду способ предать гласности вашу историю. И найду его скоро. В ближайшие дни. — Он достал записную книжку. — Мы должны договориться, как нам контактировать. Для верности будем исходить из того, что ваш телефон прослушивается, а почта прочитывается. Не говоря уже о и-мэйлах, их-то могут читать все кому не лень.

— А, вон что. Да, — Ганс-Улоф задумался. Постановка вопроса была непривычной. — Может, мы могли бы условиться об определённом времени, когда я буду находиться у другого телефона? Я думаю, уж весь-то институт они вряд ли могут прослушивать, а?

— Да, это и мне представляется маловероятным. У вас есть какое-то предложение?

Ганс-Улоф достал свою записную книжку и полистал ее.

— Вот тут у меня номер телефона кафетерия. Туда случается иногда звонить и заказывать кофе, когда у меня гости.

— Хорошо. — Нильсон аккуратно записал себе номер. — Вы можете завтра утром, в десять часов, быть там, не вызывая подозрений?

Это не было проблемой. В десять он и без того иногда заходит в кафетерий, сказал Ганс-Улоф.

— Я позвоню в десять, плюс-минус пять минут, и спрошу вас. Вы к тому времени уже должны запастись парой-тройкой других телефонов и иметь их наготове, чтобы мы могли договориться и на следующие дни.

— Понял. Хорошо.

— А пока что ничего не предпринимайте по своей инициативе, это важно. Вы не представляете, куда и как далеко эти люди уже проникли. Это уму непостижимо, поверьте мне. Каждый отдельный шаг мы должны обсуждать вместе.

Ганс-Улоф понимающе кивнул. Хотя он представлял себе этот разговор иначе, внутри он всё же ощутил некую уверенность.

— Пообещайте мне не забывать, что речь идёт о жизни и здоровье моей дочери.

— Ни на секунду, — ответил Нильсон и спрятал свою записную книжку.

На этом они расстались, оставив почти нетронутой еду и две пустые бутылки из-под пива на столе под картинкой, изображающей карту таро «справедливость».

В этот вечер ему удалось поговорить с Кристиной. Она говорила несобранно, рассеянно, рассказывала о прочитанной книге настолько бессвязно, что Ганс-Улоф так и не смог взять в толк, о чём речь. Он спросил, хорошо ли с ней обращаются.

— Да, они обращаются со мной хорошо, — ответила Кристина, и в её голосе звучала мечтательность. — Они готовят мне еду и укрывают меня от полиции.

— Что-что они делают? — переспросил Ганс-Улоф, и мурашки пробежали у него по всему телу.

— С ними я могу ничего не бояться. — Она говорила нараспев, таким тоном, что он впервые заподозрил, не держат ли сё под наркотиками. — Если полиция нас обнаружит, нам всем конец, но эти дяденьки говорят, что не дадут меня в обиду.

— Что? — вскричал Ганс-Улоф. — Кристина, это глупо! Ты не должна бояться полиции; она тебя…

Но тут, как и всякий раз, в трубке возник сиплый голос, говорящий только на плохом английском. Всегда одни и те же слова:

— На сегодня достаточно, профессор Андерсон. Мы вам позвоним. — И отключился.

Ганс-Улоф положил трубку так осторожно, как будто она была фарфоровая. Так больше не могло продолжаться. Что-то должно было произойти. И произойти скоро.