"Нобелевская премия" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

Глава 23

Когда я появился у приёмной стойки Хайтек-билдинга в следующий раз, было около семи часов вечера. На мне был чёрный тренировочный костюм, поверх него — яркая воздушная куртка, челюсть обмотана толстым шерстяным шарфом, и ещё издали было видно, что каждое движение причиняет мне боль.

Привратник не узнал во мне давешнего развозчика пиццы.

— Извините, мне придётся переспросить ещё раз, — виновато сказал он, после того как моё мычание дважды оставило его в недоумении. — Как, вы сказали, ваша фамилия?

— Линдеблад, — впервые членораздельно проартикулировал я. — Мне назначено на семь часов у зубного врача.

— Так я и подумал, — кивнул седовласый мужчина и повёл пальцем по своему списку сверху вниз. — А, вот вы записаны. — Он нажал кнопку, как я и ожидал. — Восьмой этаж, от лифта налево.

Когда я прибыл на восьмой этаж, шарфа на мне уже не было, исчезли и моя страдальческая мина, и измождённая походка. Я окинул взглядом доску с перечнем учреждений на этаже и повернул от лифта направо.

Пациенты всех трёх врачей ждали приёма в холле. У входа стояли стулья, лежали на столиках журналы, но света было недостаточно, чтобы читать. К этому времени в холле уже почти никого не осталось. У кабинета гинеколога ждала женщина на сносях, у двери невропатолога — тупо-глядящий перед собой мужчина, а у двери зубного врача — нервный молодой человек.

Я сел на стул, который стоял несколько в сторонке, так, будто уже привык бывать здесь, и листал, не читая, журнал о здоровье. В воздухе застоялся запах пота, боязни и скуки. Каждые несколько минут на соседних этажах раздавался мелодичный звон, возвещавший прибытие лифта и вскоре начавший действовать мне на нервы.

Беременная держалась за живот, таращилась на голые стены и то и дело кривила лицо, будто носила не будущего ребёнка, а крокодила, который поедал её изнутри. Заметив, что я наблюдаю за ней, она сказала:

— Никакой секс на свете не стоит того, что потом приходится терпеть, поверьте мне. Абсолютно никакой. — Это звучало так, будто она оправдывалась.

Я не знал, что сказать, и смог лишь криво улыбнуться и кивнуть, но в этот момент её, к счастью, вызвали. Совершенно очевидно, что моя способность незаметно наблюдать за людьми за годы в тюрьме слегка заржавела.

Настала очередь нервного молодого человека. Помощница, которая его вызвала, озадаченно огляделась в коридоре. Нетрудно было догадаться, что она искала господина Линдеблада.

Мужчина мрачного вида ждал, как оказалось, пожилую седую женщину, которая вышла с таким лицом, будто у неё болели зубы. Он без слов поднялся, взял её под руку, и они ушли. Вскоре после этого из двери зубного врача вышли две молодые женщины, должно быть, помощницы. Пока они ждали лифт, закончил работу неврологический кабинет, и оттуда вышел персонал, в основном мужской, едва ли старше этих медсестёр, и они все вместе уехали вниз со смехом и двусмысленными замечаниями.

Гинеколог, медлительный грузный мужчина с лицом эскимоса, вышел вместе со своей последней пациенткой и на прощание пожал ей руку. После того как она, улыбаясь и горько и сладко, вошла в лифт, он стал выключать за собой свет и закрывать дверь. Заметив меня, он остановился.

— Но вы же не ко мне, верно?

Он даже задумался на минутку, будто пытаясь «вспомнить, не забыл ли он в своих смотровых помещениях какую-нибудь пациентку.

Я помотал головой.

— Нет, моя жена там, — с извиняющейся улыбкой кивнул я в сторону зубного кабинета. — Просто у вас тут журналы интереснее.

— А, вон что, — с его сердца свалился камень, и в следующий момент он уже забыл о моём существовании. Задумавшись о чём-то, он нырнул в своё поношенное зимнее пальто, сунул ключ в карман и, тихонько напевая, пошёл к лифтам, не оглянувшись больше на меня.

Теперь полоска света виднелась только под дверью кабинета доктора Оббезена. Я сунул руку в карман и, полный ожидания, поглаживал пальцами кожаный свёрток с инструментами. Наверное, так чувствует себя пианист, который после перерыва в несколько лет впервые может сесть за фортепьяно: горя от страстного желания играть и вместе с тем тревожась, а вдруг уже не сможет.

Пятнадцать минут спустя он вышел из кабинета. Он чем-то был похож на меня, зубной врач доктор Хснрик Оббезен. Та же фигура — высокая, худощавая, те же русые волосы. Только он был в толстых очках.

Он остановился, заметив меня.

— Вы случайно не Эрик Линдеблад? — спросил он, уже поднеся ключ к замку.

Я помотал головой и правдиво ответил:

— Нет.

— Странно, — пробормотал он, медля закрывать дверь, — Это был новый пациент, потому я и спрашиваю. Своих-то пациентов я знаю. А этот страшно рвался на приём, потому что завтра ему то ли в командировку, то ли ещё что, и моя секретарша записала его дополнительно.

— Да, бывают такие безответственные люди, — поддакнул я.

Зубной врач кивнул.

— Но ждать я больше не могу. Ему было назначено на семь, а сейчас уже почти восемь. — Он сунул ключ в замочную скважину.

— Куда уж дольше, — подтвердил я, чтобы он уже наконец повернул ключ.

Но нет, он его снова вынул, чтобы почесать им подбородок.

— Знаете, иногда бывает, что люди от страха разворачиваются прямо от двери кабинета. Но хорошо ли это, вот вопрос. Чудесных исцелений в нашем ремесле почти не бывает. — Наконец-то ключ снова в скважине. — А вы ждёте вашу жену?

Я кивнул.

— Тоже последний приём.

— Странно, — сказал зубной врач, закрывая замок на два оборота, и кивнул на дверь гинеколога. — Мне казалось, я слышал, как он запирал. В этом здании никакой звукоизоляции, знаете? Слышно даже, как люди шевелят мозгами в соседнем помещении.

— Ему пришлось снова открыть, — невозмутимо ответил я. — Мы немного опоздали. Дети в материнской утробе ещё ничего не смыслят в пунктуальности.

Зубной врач доктор Хенрик Оббезен сухо засмеялся и спрятал ключ в карман.

— Да, вы правы. Ну, всего хорошего, — сказал он, неуклюже помахал мне и направился к лифтам. Там он стоял, следя за сменой этажей на табло, пока наконец не раздалось пинг! — и один из лифтов подобрал его.

Сигнал вызова лифта погас, и я наконец-то получил в своё единоличное распоряжение весь восьмой этаж этого здания.

Долгое время цилиндрический замок был моим злейшим врагом, моим непобедимым противником. Когда в наказание меня запирали в тёмном подвале детского дома, — а наказывали меня часто, — именно цилиндрический замок на двери не давал мне сбежать. А когда ночами я изнемогал от голода и прокрадывался к кладовой, другой цилиндрический замок не давал мне набить брюхо. У меня был крючок, которым я открывал и закрывал простенькие замки — например, на шкафчиках с личными вещами или на выдвижных ящиках в кухне, где иногда попадалось что-нибудь съестное. Но на цилиндрических замках я обламывал себе зубы.

В ту ночь, когда мы с Ингой бежали, чтобы никогда больше не вернуться, на нашем пути тоже стоял цилиндрический замок — на наружной двери дома. Но тут я уже запасся стамеской, которая помогла мне насильно сломить его власть.

Но это не удовлетворило меня. В маленьком, одиноко стоящем в дремучем лесу Смэланда летнем домике, в котором мы с Ингой провели самое великолепное лето и самую суровую зиму нашей жизни, я обнаружил и маленькую, хорошо оснащённую мастерскую, в которой вплотную приступил к разгадке тайны цилиндрического замка.

В домик мы проникли через плохо защищенное окно, и Инга настояла на том, чтобы оставить запертую дверь нетронутой. Ключа от двери нигде не нашлось, и нам приходилось входить и выходить через окно. Это было хлопотно.

Я начал с того, что в моих разбойничьих набегах на другие летние домики крал не только еду, но и все цилиндрические замки, какие мне подворачивались. В кропотливых трудах я распиливал их в мастерской, часами таращился в их нутро, пытаясь проникнуть в тайну их действия — и найти способ открывать их без ключа. Поначалу я изобрёл методы, которые разрушали только замок, а дверь оставляли целой. Затем, когда я понял, как выступы ключа взаимодействуют со стопорами в цилиндре, я изготовил себе первые инструменты — вначале из простой проволоки, которая, однако, оказалась чересчур мягкой, а позднее из стальной щетины уличной метлы, и при помощи этих инструментов мне впервые удалось открыть цилиндрический замок, зажав его в тиски.

Я совершенствовал своё искусство в тёмные месяцы зимы, когда мои пальцы коченели, изо рта вылетали белые облачка, долго парившие над верстаком, а живот сводило от голода. Совершенно случайно я наткнулся на материал, который и по сей день нахожу самым подходящим для изготовления пик и отмычек: велосипедные спицы. При помощи молотка и кусачек, зубил разной величины и старой паяльной лампы я изготовил первый набор отмычек, которые верно служили мне долгие годы.

Таким образом, я сам изобрёл искусство открывания цилиндрических замков. То, что другие и до меня владели этим навыком, я обнаружил лишь позднее, к тому моменту, когда уже мало кто мог меня чему-то научить.

Основополагающий принцип цилиндрического замка прост: личинка замка, то есть цилиндрическая сердцевина, имеет несколько высверленных скважин, которые соответствуют таким же скважинам в окружающем корпусе. В этих каналах находятся штифты, которые отжимаются пружинами, и каждый из этих штифтов на определённом месте рассечён. Если в скважину вставляется правильный ключ, он все штифты поднимает ровно настолько, что их срезы располагаются точно по окружности цилиндра, что позволяет его повернуть.

Самый животрепещущий вопрос состоит в том, что снаружи не видно, какой штифт где разделён и насколько высоко его нужно отжать. Правда, мне сравнительно быстро удалось одолеть первый барьер любого замка — профиль ключа поперёк его долевой оси, предопределяющий, какой ключ вообще можно вставить в замок, независимо от того, сможет он его открыть или нет, — и при помощи подходяще изогнутой проволочки поднимать штифты, однако открыть замок мне удавалось лишь тогда, когда я формировал проволоку по контуру ключа, то есть когда я знал ключ. Если я не знал ключ, то открыть замок методом тыка представлялось делом невозможным, поскольку для этого было слишком много возможных комбинаций.

Это приводило меня в отчаяние, пока в один прекрасный день — мне кажется, я даже помню, что это был рождественский сочельник, — я не обнаружил, что ситуация полностью меняется, если с самого начала приложить к цилиндру силу вращения. Как только сделаешь это, тут на руку тебе действуют три фактора: геометрические закономерности круга и цилиндра, природная упругость металла, а также тот факт, что каждый замок в пределах определённого допуска неизбежно обладает мелкими погрешностями изготовления.

Скважина, с геометрической точки зрения, есть цилиндр, который высверливается под прямым углом в другом цилиндре, а именно в личинке. Геометрия круга такова, что есть некоторая переходная зона, внутри которой разделённый штифт высвобождает замок, даже если деление совпадает не со стопроцентной точностью. Это обстоятельство влечёт за собой то, что, если попытаться с силой повернуть личинку неоткрытого замка, штифты внутри скважин слегка перекашиваются. Правильный натяг хоть и перекашивает штифты, но ещё даст возможность сдвинуть их вверх соответствующим инструментом, так называемой отмычкой.

По причине погрешностей при изготовлении реальный замок неизбежно отклоняется от своего теоретического идеала. Даже если невооружённым глазом ничего не видно, скважины оказываются просверленными не точно по одной оси. Это значит, что штифты заклинивает с разной силой, и таким образом каждый замок предоставляет тебе, так сказать, естественную очерёдность, в которой можно отжимать запорные штифты.

И наконец, все металлы эластичны и упруги. Когда говоришь об этом, многие удивляются. Фактически металлы хоть и не мягкие, но они эластичнее, к примеру, чем резина: если уронить на твёрдую поверхность два шара одинакового веса — стальной и резиновый, то стальной подпрыгнет выше, чем резиновый. Благодаря этой эластичности всякий раз, когда поднимаешь штифт соответствующим инструментом на такую высоту, что линия среза достигает границы между личинкой и корпусом, можно почувствовать слабый, но для тренированных пальцев отчётливо ощутимый толчок. Он вызван тем, что сердечник штифта и охватывающая его скважина отделены друг от друга. И самое важное: если удерживать напряжение сдвига, оно сохраняется.

Другими словами: при таком способе совсем не требуется приводить в нужное положение все штифты одновременно. Можно сделать это по очереди. И как только последний штифт встанет как нужно, замок откроется так, что потом по нему ничего не заметно.

Это основополагающий принцип. Звучит просто, но требуется упорство безумного подростка, чтобы развить необходимое для этого чутьё в пальцах. Мне было тогда тринадцать лет, и я был одержим целью раз и навсегда побороть моего механического врага. Я упражнялся до крови под ногтями. Я неделями видел одни и те же сны — о движущихся штифтах и цилиндрах. Инге всё чаше приходилось заставлять меня есть, и, может быть, лишь из-за этой лихорадки, в которую я себя вогнал, она и решила перебраться в Стокгольм и попытаться выжить в городе.

Но когда мы уходили из того летнего домика, мы уходили через дверь, и я закрыл её за нами на замок. Во времена нашей жизни в городе мне уже не пришлось выбивать стекла в окнах. Я нашёл свой «Сезам, откройся». Это было начало восьмидесятых, и для меня не существовало запертых дверей. Моя карьера взломщика была предопределена.

И, как я уже говорил, нынешние времена полной электроники тоже работают на меня. Традиционные механические запорные устройства сегодня больше не являются прибыльным бизнесом. Даже самые высококачественные замки становятся всё хуже. А замок на двери кабинета доктора Хенрика Оббезена к тому же и не был высококачественным. Я открыл его не глядя.

Красивый вид открывался отсюда сверху. В моей сегодняшней дневной роли сердитого развозчика пиццы я не мог оценить его по достоинству, но теперь, с наступлением темноты, из такого же тёмного кабинета вид города, погружённого в оранжево-красный и жёлтый свет, ошеломлял.

Я часто переживал такие моменты, как этот. Фаза, когда до дела ещё не дошло. Часы, когда приходится таиться в укрытии, пока не настанет пора из него выбираться. Я сиживал в шкафах для документов, согнувшись в три погибели, балансировал на сиденье унитаза, укрывался в душных бойлерных, неподвижно выжидал под грязным бельём в тележке. В такой фазе следует сохранять спокойствие, безучастно пропускать мимо себя ход времени и готовиться к моменту действия.

Я неподвижно стоял, дыша полуоткрытым ртом. Сохранять спокойствие — это было главное. Я опустил веки и вслушался в тишину. Батареи отопления издавали тихий шорох, одна изредка капала. А это потрескивание — откуда оно? Я снова открыл глаза, осмотрелся и наконец понял, что это, должно быть, наружная облицовка высотного здания деформируется от ночного мороза.

Пять высоток-близнецов возвышались между улицами Сергель и Свеа. Здание, в котором находился я, отражалось в мозаике тёмных стёкол соседней высотки. И там было видно, что на этаже надо мной ещё горел свет.

Я отвернулся и неторопливо обошёл тёмные помещения врачебного кабинета. Хорошее упражнение. Когда я только вошёл, здесь пронзительно пахло средствами дезинфекции; тот запах, что неразрывно связан с зубными кабинетами и вызывает в памяти ужасные часы в зубоврачебном кресле под сверлом бормашины. Но и к нему привыкаешь. Я был уверен, что запах как был, так и остался, но я больше не воспринимал его.

В каждом помещении на стене висели часы, большие, с широкими стрелками, которые были хорошо видны и в темноте. Мне пришлось заставить себя не следить за каждой секундой. Время шло медленно, и это терзало нервы.

Спокойствие? Иллюзорное желание — успокоиться. Ведь это было не нормальное задание, как в старые добрые времена. Здесь речь шла о жизни и смерти. Если сегодня ночью я выйду на след, который связывает «Рютлифарм» с похищением моей племянницы, то в скором или не скором времени последует смерть людей. И Кристины тоже. А что случится со мной, покажет будущее.

Я достал свои тонкие кожаные перчатки и с неторопливой тщательностью натянул их. Не повредит немного поупражняться.

Пробежался пальцами по письменному столу, выдвинул ящики, полистал картотеку и документы. Доктор Оббезен был аккуратный человек. Он хранил отдельно квитанции бензоколонки, счета за материалы и ресторанные счета. В нижнем ящике он держал рубашку, тщательно сложенную, в пакете из прачечной на Сергельгатан. Рядом лежали два галстука, запасные очки и огромное количество визитных карточек.

Я с любопытством порылся в историях болезни, но скоро прекратил, поскольку мало понимал в сокращениях, принятых в зубном врачевании, и не знал, что кроется за каракулями В4, GKr или fem+6m.

Мой интерес вызвали несколько узких шкафчиков, оснащённых ещё более смешными замками, чем на входной двери. Но это, как оказалось, были шкафчики медсестёр и помощниц. Одна, кажется, собирала пустые баночки из-под засохшего сгущённого молока, во всяком случае, в одном из её ящичков их скопился целый арсенал. Другая хранила в шкафу полный комплект одежды для торжественных случаев, аккуратно укрытый полиэтиленом вместе с туфлями на высоких каблуках, косметичкой и потрясающим кружевным нижним бельём. Чему же всё это служило? На внутренней стороне дверцы третьей кабинки были приклеены фотографии младенцев; нескольких разных, судя по всему.

В каждом помещении на крючках висели белые халаты. Я обшарил карманы — люди часто имеют обыкновение носить с собой важные и нужные вещи, и для взломщика порой бывает поучительно видеть, какие вещи нужны и важны, — но все карманы были пусты. Ни ключика, ни записки, ничего.

Назад к окну. Подышать. Убить время.

Сердце у меня громыхало.

Мне предстояло подняться наверх и всё там перерыть и перевернуть вверх дном, без оглядки на потери и разрушения. За похищением Кристины стоял «Рютлифарм», это было бесспорно. Вопрос лишь в том, как они это организовали. Я благоразумно не выказал тревоги при Гансе-Улофе, но то, что главарь похитителей говорил лишь на ломаном английском, мне совсем не нравилось. Соответствующие контакты и достаточное количество денег в наши дни дают возможность без проблем нанять любых негодяев, которые действуют по всему миру и не остановятся ни перед каким злодеянием. Если акция управляется из головного офиса концерна, то нам не повезло и местному представительству ничего не известно.

Но с чего-то мне нужно было начать. И спешно, так спешно, как не было ещё никогда.

Вот. В зеркальном отражении стеклянного фронта соседней высотки я увидел, что свет в угловом кабинете надо мной погас. Я прислушался, с широко раскрытым ртом, чтобы дышать бесшумно. Вот несколько мужчин наискосок прошли над моей головой. Зубной врач был прав, слышимость в этом здании действительно отменная. Было слышно, как снизу поднимается кабина лифта. Приглушённое пииг, затем жужжание вниз, потом вдруг наступила вроде бы полная тишина. Потрескивание наружной облицовки прекратилось. Отопление больше не урчало, видимо, его переключили в ночной режим.

Я снял с крючка свою куртку, которую повесил, войдя сюда. Это была двухсторонняя куртка-перевертыш. Когда я входил в здание, она была надета яркой стороной наружу. В лифте я её вывернул и на восьмой этаж вышел, одетый в сдержанный бежевый цвет. Куртка была хотя и пухлая, воздушная и хорошо держала тепло, но состояла из новейших материалов — тоже хайтек, под стать месту преступления, — и её можно было без труда свернуть так компактно, что она входила в один из своих собственных карманов и защёлкивалась вокруг бёдер на поясе с резинкой. Я проверил набор инструментов. Всё на месте, фонарик тоже, Фонарик был с зажимом, это позволяло закрепить его на груди, оставляя обе руки свободными.

Взгляд на часы. Полночь уже миновала.

Я услышал звонок лифта, медленные, тяжёлые шаги по коридору. Охранник. Я не дыша скользнул к ближайшему шкафу, готовый спрятаться в нём, — не особенно оригинально, я знаю, но правильно, если у него есть указание при каждом обходе лишь заглядывать в каждый офис и каждый врачебный кабинет.

Но либо таких указаний не было, либо он их игнорировал. Пройдя вдоль коридора, он вернулся назад, и лифт снова зажужжал.

Я достал из кармана чёрную лыжную шапочку и натянул её на голову. Это была самая тоненькая, какую мне удалось найти в спортивном магазине, но в ней всё равно очень скоро стало жарко. Однако она была необходима. То, что сегодня днём я не обнаружил в офисе «Рютлифарм» видеокамер, вовсе не значило, что их там нет. Вполне могло быть, что они очень маленькие. А я не хотел и впредь не хочу быть опознанным.

Я смотрел в темноту за окно, пока стрелки не показали час ночи. Пора! Отныне я мог положиться только на свои инстинкты.