"Нобелевская премия" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

Глава 31

Я остановился, вышел из машины и двинулся пешком навстречу тому, что ощущалось как катастрофа. Было так холодно, что через несколько шагов моя головная боль вернулась. Но я отметил её лишь краем сознания; мои мысли лихорадочно крутились вокруг вопроса: что, чёрт возьми, произошло? Даже если он не получил моё сообщение, даже если он больше не мог выдержать от нетерпения, он должен был всё-таки исходить из того, что я уже в здании и все, что он предпримет, подвергнет опасности как меня, так и Кристину.

И что он мог предпринять? Пистолет я у него забрал — я непроизвольно нашарил его, чтобы удостовериться в этом. Что же у него оставалось из вспомогательных средств? Мне ничего не приходило в голову, тем более с этой глухой пульсирующей болью в лобной и носовых пазухах, такой сильной, что на глазах выступали слёзы.

Я остановился на безопасном расстоянии, укрывшись за живой изгородью, и стал наблюдать за происходящим. Полиция, как всегда, когда дело касается богатых и могущественных, выступила по полной программе: целая армада оперативных машин, затопивших весь квартал голубым светом. Повсюду ограждения с переносными штативами и трепещущими на ветру пластиковыми лентами. Фары. Собаки. Снайперы в защитных касках и пуленепробиваемых жилетах. Короче, весь театр. Мне показалось неблагоразумным подходить ближе с нелегальным пистолетом в кармане.

Дом, на табличке звонков которого я видел имя Рето Хунгербюля, был ярко освещен. Свет горел во всех окнах, двери были распахнуты настежь, перед домом стояли люди в зимних пальто, надетых поверх пижам, и взволнованно дебатировали с полицейскими. Что тут случилось? Я щурился, прислушивался, стараясь составить себе картину. Где Ганс-Улоф? Не заметно было, чтобы в какой-нибудь из оперативных машин кого-нибудь допрашивали. В сторонке стояли две санитарные машины, но, насколько было видно сквозь матовые боковые стёкла, внутри ничего не происходило: санитарные бригады сидели, дружно зевая, в тёплых водительских кабинах и терпеливо выжидали.

Между тем из дома уже начали выводить людей в стоящие наготове полицейские автобусы. Это походило не на арест, а скорее на эвакуацию. Мужчины в масках с овчарками на поводках начали обыскивать дом.

Моя фантазия производила самые дикие картины. Уж не прикупил ли Ганс-Улоф себе, помимо нелегального пистолета, ещё более нелегальное помповое ружьё? Может, он, с дикими криками, бешено паля во все стороны, прорвался в дом и окопался с заложниками в квартире управляющего «Рютлифарм»?

Полная чушь, сказал я себе. Кто угодно, только не мой зять.

Мимо проехала машина и остановилась перед первым полицейским заграждением. Из неё вышли двое мужчин, в которых легко узнавались репортёры, даже если бы они не были увешаны своей аппаратурой: быстро и бесцеремонно, но в то же время как-то даже скучающе они зашагали к дому и лишь неохотно затормозились перед задержавшим их полицейским в пуленепробиваемом жилете. Тут же сунули полицейскому микрофон, и он отмахнулся, указав куда-то на задний план. Репортеры разделились. Тот, что с микрофоном, должно быть, отправился на поиски того, кто выдал бы им разрешение на вход, а второй взял фотоаппарат и начал снимать место события — людей, которые мёрзли среди машин, выдыхая в ночь белые облачка пара, мужчин со стрелковым оружием, которые с мрачным видом стояли в ожидании.

Не переставая фотографировать, репортёр пятился всё выше вверх по улице, видимо, стараясь захватить в объектив всю сцену целиком. Я выступил из темноты живой изгороди и вошёл в световой конус уличного фонаря, так что репортёр должен был меня заметить.

— Привет, — сказал он, покосившись на меня. — Вы не знаете, что здесь случилось?

— Понятия не имею, — ответил я. — Но если и вы не знаете, то из утренней газеты я этого тоже не узнаю, а?

Он перестал фотографировать.

— Завтра утром — точно нет, утренние газеты уже развозятся. Самое раннее — в вечерних выпусках. Если тут что-то стоящее.

— А когда вы узнаете, стоящее ли это?

— Пока, как видите, только выспрашиваю, — сказал он. У него были широкие плечи, хотя это могло казаться из-за зимней куртки, и лицо, испещрённое мимическими морщинами. — А вы здесь живёте, в этом районе? Немного рановато для прогулки, а? И холодновато.

— Холода я не боюсь. А живу я вон там, — я сделал неопределённое движение рукой в сторону центра Сёдертелье и заявил; — Раньше я работал пекарем. С тех пор всегда встаю в половине третьего и ничего не могу с этим поделать.

— Да, это досадно, — сказал он без интереса, возясь со своим фотоаппаратом. — Полиция говорит, будто поступил звонок, что тут заложена бомба. Как вы думаете, это так?

Я присмотрелся к тому, что он делает. К своему удивлению, я увидел, что его прибор исполнил старую мечту всех фотографов: чтобы сразу видеть сделанный снимок, прямо на маленьком экране на задней стенке аппарата. Цифровая камера. Я слышал о таком, но ещё никогда не видел своими глазами.

— Заложена бомба? — повторил я наконец. — Странно. Ведь здесь обычный жилой район.

Он отстранил свою камеру с недовольным выражением лица и бегло оглядел меня.

— Да как сказать. В этом доме живёт менеджер швейцарского фармацевтического концерна, в котором работает нобелевская лауреатка этого года по медицине. Может, кому-нибудь костью в горле, что завтра она приезжает в Стокгольм.

— А, вон что! — прикинулся я дурачком. — Но ведь вручение премии только через неделю.

— Да, но когда получаешь Нобелевскую премию, хочется это как следует распробовать. Лауреаты всегда приезжают заранее.

— Понял, — я кивнул с тупой гримасой. — Одна вечеринка за другой. Я бы и сам так поступил. — Я посмотрел на него, наморщив лоб. — Но при чём здесь эта бомба?

Журналист поднял воротник своей куртки.

— Хороший вопрос, не правда ли? — Снизу ему уже махал другой, который был с микрофоном. — Если я что-нибудь разузнаю, читайте об этом самое позднее послезавтра в «Dagbladet». Спокойной ночи! — И с этими словами он убежал.

Я медленно пошёл за ним, засунув руки в карманы куртки. Одной рукой я прижимал к груди пистолет во внутреннем кармане, чтобы его контуры не обозначились сквозь материю. Улица по-прежнему была наводнена сводящим с ума мерцанием мигалок, слепящим светом фар и жёлтыми огнями, и когда я пересекал боковой переулок, оттуда тоже что-то замигало в мою сторону. Я присмотрелся — и узнал машину Ганса-Улофа!

— Слава Богу, — послышался из темноты его жалобный голос, когда я в состоянии крайнего удивления подошёл к машине. — А я уже думал, что всё.

В темноте я разглядел лишь бледное круглое пятно за опущенным боковым стеклом.

— Ещё не всё, но чувствую я себя погано, — ответил я, шмыгая носом. — Надеюсь, в машине у тебя тепло.

Полиция нагрянула минут через двадцать после четырёх, совершенно внезапно и ни с того ни с сего, рассказывал Ганс-Улоф, пока я оттаивал на пассажирском сиденье. Меня так и подмывало свернуться калачиком в тёплом пространстве для ног.

— Я ждал там, на улице, где мы были вчера вечером, — докладывал он. — Всё было темно и тихо… И вдруг они налетели отовсюду, со всех сторон, с мигалками, сиренами и так далее. — Он шумно втянул воздух. — Я думал, сейчас они тебя возьмут. Думал, сработала какая-то охранная сигнализация, которая сразу вызывает полицию.

Я нехотя помотал головой.

— Я вообще не был внутри. — И рассказал ему, что проспал. — Я пытался тебе позвонить с дороги, но ты в это время как раз сам говорил по телефону.

— Говорил по телефону? Я никуда не звонил. — Он достал из кармана свой аппарат и глянул на дисплей. — Правда, здесь нет приёма, наверное, в этом всё дело. Проклятье. — Он снова убрал телефон. — Я не знал, что делать. Я заехал сюда, в переулок, и… Ну, я просто ждал, может, ты убежишь или что. И тут ты вдруг стоишь на дороге и с кем-то разговариваешь. С репортёром, да?

— Да. Он говорит, что весь сыр-бор из-за угрозы, что кто-то заложил бомбу.

Ганс-Улоф выпучил глаза.

— Бомбу? Это, конечно, кое-что объясняет.

— Это вообще ничего не объясняет, если хочешь знать, — ответил я с раздражением. В голове у меня пульсировала боль, как будто маленькие человечки бурили себе выход изнутри на волю. Несмотря на это, я вдруг понял, что надо делать.

— Ты можешь завтра сказаться больным и остаться дома? — спросил я.

Сказаться больным. Я бы сам сказался больным, если б можно было.

— Зачем? — удивился он.

Я растирал себе виски, и это, кажется, немного утихомирило моих бурильщиков.

— Надо подходить к делу методически. Я приду к тебе, как только переоденусь слесарем или монтёром по отоплению.

Ганс-Улоф заморгал.

— А для чего? Что ты задумал?

— Часов так в одиннадцать я буду у тебя, — сказал я и взялся за ручку дверцы. — Ничему не удивляйся и не подавай виду.

У меня не было охоты к дальнейшим дискуссиям и тем более не было охоты играть роль психотерапевта.

В Стокгольме я немного покружил в поисках дежурной аптеки, которая продала бы мне что-нибудь посильнее аспирина, и вернулся в пансион совершенно разбитый. Я проспал бы двадцать часов кряду, а не два и не три, которые ещё оставались от этой ночи. Я бы предпочёл чувствовать себя не таким измотанным, задёрганным и взвинченным. Но больше всего мне хотелось иметь минуту покоя, чтобы всё как следует обдумать, а не бегать то по одной, то по другой тревоге.

Открыв дверь квартиры, я увидел, как голая женщина метнулась через холл из туалета и скрылась в третьей комнате. Оставив по себе тихий испуганный писк и пронзительный запах секса.

Видимо, этот запах и довёл мои головные боли до окончательного взрыва. Я принял все средства, какие были, поставил будильник и отставил его подальше от кровати, а сам залез под одеяло, не раздеваясь, потому что одеяло было тонкое, а отопление пасовало перед заклеенной дырой на окне. На сей раз это был беспокойный полусон, полный полицейских сирен, синих мигалок и собак, которые вынюхивали взрывчатку, и я проснулся, обливаясь потом.

Но разбудил меня не будильник, а громкий спор в коридоре. Сварливый женский голос и жалобный мужской, этому дуэту не было конца. Я глянул на циферблат. Проклятье, они не дали мне поспать и двух часов! Я натянул одеяло на голову, но это не помогло. В конце концов я раздражённо встал и потопал — как был, одетый — из комнаты в коридор.

Но ссорились там вовсе не сексуальные акробаты. Открыв дверь, я очутился между госпожой Гранберг, хозяйкой, и Толларом, моим бородатым соседом, тотально просекшим всё, что касалось планов сатаны.

— Прошу прощения, — сказал я, но поскольку это не помогло, я поднял руку и повторил ещё раз, только громче.

О небо, как разламывается голова! Оба спорщика смолкли. Сразу стало легче. Я спросил, в чём дело и обязательно ли выяснять это здесь и сейчас.

— Мне очень жаль, господин Форсберг, — неумолимо ответила хозяйка, — но это кончится только тогда, когда господин Лилъеквист упакует свои вещи и покинет мой пансион.

— Но куда же я пойду? — взвыл Толлар. Его глаза дико вращались и придавали ему вкупе с его лохматой бородой прямо-таки распутинский вид.

— Да? — сказал я, растирая виски. — И почему же? Я больше ничего не понимал. Неужто это он распутствовал сегодня ночью?..

По счастью, госпожа Гранберг незамедлительно вернула мне веру в моё знание людей.

— Господин Лильеквист не платит за квартиру уже четыре недели. Четыре недели. Мне очень жаль, но что слишком, то слишком. Я не благотворительная организация. Я зарабатываю этим.

Неужто здесь появится новый жилец? Этого мне хотелось меньше всего. И тут вдобавок зазвонил будильник, что снова взвинтило мои головные боли.

Я пошёл выключить будильник, быстро прихватил несколько банкнот и вернулся в коридор.

— О какой сумме идёт речь? — спросил я. Обычно я быстро считаю в уме, но не тогда, когда гудит и раскалывается голова.

— Вы что, хотите заплатить за этого человека? — удивилась хозяйка. — Говорю вам, больше вы этих денег не увидите.

— Спасибо за предупреждение. Итак, сколько он вам должен?

Она негодующе фыркнула.

— Как я уже сказала, за четыре недели. Это полторы тысячи крон.

Я отсчитал ей эту сумму и ещё добавил четыре сотни.

— За будущую неделю.

Через неделю состоится нобелевский банкет. До того времени мне нужен был покой. Что произойдёт потом, меня не интересовало.

Госпожа Гранберг поколебалась, но деньги все-таки взяла.

— Вы пожалеете об этом, — пробурчала она. Ей явно хотелось избавиться от него.

Толлар смотрел на меня большими глазами.

— Спасибо, — прошептал он. — Бог воздаст вам за это, поверьте мне.

— Хорошо-хорошо, — отмахнулся я, когда он хотел продолжить свою речь. — Я бы зашёл сейчас в ванную, если это возможно.

Я принял основательный душ, и когда снова вышел из ванной, в квартире царила тишина. Что было мне очень кстати. Всё ещё сонный, я съел на кухне завтрак, состоявший из двух сухих хлебцев с мёдом и такого количества кофе, какое я только смог вместить в себя. Насколько ужасно чувствовал себя после этого мой живот, настолько же полегчало голове, а это было в настоящий момент главное. Я снова надел красный комбинезон, прихватил свой инструмент, взял пачку денег, ключ от машины и вышел. Повинуясь импульсу, я прихватил ещё и дискету, взятую из сейфа Хунгербюля. Пистолет я оставил там, где — несколько неоригинально — спрятал его накануне: под матрацем.

Одним из моих вчерашних звонков я выяснил, что нужный мне магазин электроники в Стувста всё ещё существует. Поскольку он открывался только в половине десятого, можно было сделать крюк через Сёдертелье и ещё раз взглянуть при свете дня на то место, где разыгрывались ночные события.

Но что это был за свет дня! Серое солнце устало выглядывало из-за горизонта, когда я ехал по шоссе Е20 из города, и редкие снежинки нерешительно опускались, чтобы их тут же расплющили шины. Их было слишком мало, чтобы включить стеклоочистители, но слишком много, чтобы не включить. Отопление я повернул на максимум. Я замёрз и смертельно устал.

По радио говорили что-то про угрозу заложенной бомбы. Якобы она была явно предназначена для руководителя шведского отделения фармацевтического концерна, но он, однако, в это время пребывал за границей. Интересно. Это могло означать лишь то, что Хунгербюль улетел в Швейцарию для того, чтобы лично сопровождать нобелевского лауреата в Швецию.

Другими словами: скорее всего, он ещё не успел заметить, что у него из сейфа пропали документы.

Тем лучше. Я повеселел. Не очень, для этого недоставало физических условий, но всё-таки.

На Эппельгрэнд всё ещё трепыхались ленты ограждения, и перед домом стояла полицейская машина с двумя служивыми внутри. Один зевал так душераздирающе, что я не мог смотреть, другой кривясь прихлебывал кофе. Я медленно проехал мимо до конца улицы, развернулся и остановился немного позади их машины так, что дом попадал в поле моего зрения. Приспустив боковое стекло — чтобы слышать, что творится снаружи, — я листал записную книжку и делал вид, что звоню по телефону.

Жители дома, кажется, уже вернулись. В некоторых окнах горел свет, заметно было движение. На втором этаже, как мне почудилось, мелькнула женщина, которую я заметил ещё ночью, блондинку с невероятно светлой длинной гривой. Или то была галлюцинация от гормонального избытка? Сегодня ночью, в половине пятого, она была в неоново-зеленом халате, не таком уж тёплом, судя по тому, насколько он подчёркивал её достоинства. Я подождал несколько минут, не сводя глаз с окна, но она больше не появилась.

Не попытаться ли мне под каким-нибудь предлогом узнать подробности у полицейских? Сделать вид, будто я мастер по вызову и ищу определённый адрес? Нет, рискованно. После угрозы заложенной бомбы нервы у ребят могут быть оголены. Им стоит только захотеть взглянуть на мой паспорт, чтобы я попался. Ведь я находился, юридически говоря, за пределами Стокгольма, что было однозначно нарушением моего поднадзорного режима. Нет, решил я. Хоть я и не побывал внутри здания, но даже если Кристина и была там когда-то, сейчас её уж точно нет.

Я снова поднял стекло и поехал дальше.

По дороге в центр я проезжал мимо одного компьютерного магазина, который как раз открывался. Молодой парень с редкой щетиной на подбородке и в линялой майке с буквами IBM как раз поднимал решётку перед забитыми битком витринами.

Я припарковался, удостоверился, что дискета и инструменты у меня в кармане, вышел из машины и протопал в магазин.

— Хай, — приветствовал он меня. Я был первый и пока единственный покупатель, и, судя по тому, как он на меня посмотрел, он не рассчитывал, что в такую рань ему начнут досаждать клиенты. — Вам нужно что-то определённое?

— Не-е, — ответил я и постарался выглядеть скучающе — так, будто в моём распоряжении было всё время мира. — Я только глянуть. Вдруг захочется чего-нибудь в подарок к Рождеству.

— О'кей. Если будут какие-то вопросы, я в бюро, — он указал на тесный проход за кассой, ведущий в помещение размером с телефонную будку, до последней щели забитое бумагами и папками. Да, и там уже мерцал экран. И то, что было на экране, смахивало на голую женщину.

Должно быть, это и есть тот знаменитый Интернет с миллионами порносайтов, о которых я в последние годы столько слышал. И я определённо мешаю молодому человеку в его утренних удовольствиях.

— Хорошо, — ответил я и кивнул в сторону включённых компьютеров. — Я бы повозился там, глянул, как работают программы, все дела…

— Пожалуйста. Только надо ввести пароль, а он на всех компьютерах один: «Клиент».

Кажется, он был доволен, что я исчез между полок, а я был рад, что он оставил меня в покое. Как и все компьютерные магазины, этот тоже был оборудован без малейшего представления об эстетике. Я отыскал себе компьютер в самом дальнем, самом неприметном углу и уже извлёк из кожаной сумки одну отмычку.

Торговцы компьютерами и в моё время не любили, чтобы клиенты приносили с собой дискеты и совали их в дисководы компьютеров, и не стоило ожидать, что в этом отношении что-нибудь изменилось. Ведь на такой дискете могло быть что угодно: нелегальные программы, вирусы, всякая дрянь. И действительно, дисковод для дискет был заперт куском пластика, который торчал в щели, а чтобы его нельзя было вынуть, он был на замке, который я открыл одной левой, даже не взглянув.

Я ввёл пароль, и пока на экране вспыхивали всякие яркие картинки, вставил в дисковод дискету Рето Хунгербюля. Пришлось ждать. Я ещё на компьютерных курсах в тюрьме обратил внимание: каждый рассказывал сказки о том, насколько быстрее работают новейшие приборы, но на самом деле они просто становились всё ярче, а с того момента, как их включишь, до того, как можно начинать работать, проходит всё больше времени.

Наконец всё установилось. Мне пришлось немного поискать, прежде чем я смог посмотреть, что на дискете. Там был всего один файл с названием, лежащим на поверхности: СЮА.dос. Я кликнул его, программа стартовала — и потребовала от меня ввода пароля.

Чёрт, какая досада. Это дела для хакеров. Я поэкспериментировал с обычными паролями. Самый ходовой пароль вообще был «пароль», люди с более развитой фантазией выбирали своё собственное имя, некоторые — имена жён, детей, внуков или домашних животных. Для этого я, конечно, знал слишком мало о личном окружении Рето Ху'нгербюля. Я попробовал ещё несколько паролей, которые особенно часто встречались на моём профессиональном пути — «secret», «topsecret», «start», «root», «admin» и так далее, но всё это ничего не дало. Ну что ж, значит нет. Я отключил программу и поискал другую, Editor, который мог бы раскрыть файл напрямую, без

обходных путей. И нашёл одну, но в ней содержание СЮА.doc состояло из сплошной абракадабры. Файл действительно был зашифрован, и взломать его с ходу было нельзя. Тем более мне.

Я снова вынул дискету и отключился. Тот тип в своей конторке даже головы не поднял. Пять минут спустя я уже ехал по Е20 в сторону Стувста.

Тамошний магазин, где я оставил в свои лучшие годы много денег, располагался в углу большого дома, в нём были гигантские окна, и задумано это помещение было скорее под кафе. На вывеске значилось «Товары для радиолюбителей и электроника». С улицы были видны лишь металлические стеллажи до потолка, забитые всякой технической всячиной настолько, что внутрь почти не проникал дневной свет. И электричество поэтому не выключалось целый день.

Единственное, что изменилось, это хозяин. За прилавком стоял неожиданно взрослый и старательный сын прежнего владельца, а я помнил его ещё наглым сопляком. Но он хотя бы узнал меня, потому что, когда я наклонился к нему и шепнул, что мне нужен спецтовар, он кивнул, не дрогнув лицом, и точно так же, как его отец когда-то, провёл меня в подсобку.

Обшарпанные запирающиеся шкафы там были прежние. Новым был лишь монитор, на который поступали картинки видеонаблюдения за магазином, пока я выбирал себе товар. Его отец в своё время целиком полагался лишь на свой слух.

Спустя полчаса я, обеднев на несколько тысяч крон, вышел из магазина с большой коробкой и чувством удовлетворения, что теперь я лучше оснащён против могущественных опасностей этого мира.

Моей следующей целью была автомастерская в Энскеде, которую я во время завтрака отыскал в телефонном справочнике «Жёлтые страницы». В этой мастерской была своя покраска.

По пути туда я останавливался у всех фотомагазинов, ксерокопий и прочих заведений, пока не нашёл автомат, который печатал визитные карточки. Через пять минут я был обладателем двадцати свежеотпечатанных визитных карточек, согласно которым я был Мате Нильсон, продакшн-дизайнер одной кинокомпании под названием Columbia-Warner Entertainment с резиденцией в Беверли-Хиллз, Лос-Анджелес.

— Это должно остаться строго между нами, — сказал я хозяину автомастерской, протянув ему визитную карточку. По моему тону, как я надеялся, было заметно, как сильно меня поджимает время. — У нас сейчас натурные съёмки для новой серии про Джеймса Бонда, за городом…

Хозяин вытаращил глаза.

— Новый Джеймс Бонд? Что, правда?

— Прошу вас, — напомнил я, выказывая нервозность спешки. Что удалось мне без труда, поскольку по его реакции можно было догадаться, что я наткнулся со своей историей прямо на фана, который, возможно, знал о фильмах бондианы в сто раз больше меня. — Если случится хоть малейшая утечка информации, я потеряю работу.

— Скажите, кто играет Бонда?

— А вы как думаете?

— Не иначе как Пирс Броснан, а?

Это имя мне ни о чём не говорило, но я поднял брови.

— Это вы сказали, не я.

— И он сейчас в Стокгольме? Сейчас, в эту минуту?

— А как же, — кивнул я и воспользовался моментом его замешательства, чтобы зацепиться. — Но мы столкнулись с одной проблемой, и я надеюсь, что вы сможете нас выручить. Честно говоря, если нет, то все наши съёмки окажутся под угрозой.

— Я? — Он не мог опомниться от счастья. — Я должен выручить Джеймса Бонда?

Откровенно говоря, он жил в другом мире несколько дальше, чем мне было удобно. Я кивнул.

— Видите ли, проблема в том, что когда в Штатах грузили на корабль реквизит, забыли одну машину. — Я указал в окно на мой тёмно-красный горбатый автомобильчик. — Мы наспех купили тут подходящую колымагу, но на нее надо нанести соответствующую надпись — и сегодня к двенадцати часам она должна быть готова к съёмкам.

Мой собеседник замер.

— И на этой машине будет ездить мистер Бонд?

— Он самый.

— Скажите, что надо написать.

Я сказал, что мне нужно. Он тут же сорвался с места так, будто судьба свободного мира висела на волоске, и скликал всех своих людей:

— Бросайте всё! Срочное дело. На работу не ушло и получаса.

— Вы могли бы выслать счёт на адрес, указанный в моей карточке? — спросил я, в высшей степени довольный видом моей «тойоты».

Хозяин отмахнулся.

— Ах, что там, я не хочу брать за это деньги. — Глаза у него блестели. — Но было бы здорово, если бы вы смогли организовать для меня автограф Пирса Броснана.

— Ну, разумеется, — сказал я и взял в руки шариковую ручку. — Дайте мне вашу визитку. Я позабочусь о том, чтобы вы получили не только автограф, но и приглашение на премьерный показ, как только начнётся прокат фильма в Швеции.

— Правда? Ох ты, чёрт! Неужто на премьеру приедет и Пирс Броснан?

— Держу пари, что он захочет пожать вам руку, — сказал я, отчего он чуть не лишился рассудка. Он проводил меня буквально со слезами на глазах, и когда я уезжал, махал мне вслед, пока я не скрылся из виду.

Не устаю удивляться магии визитных карточек.