"Нобелевская премия" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

Глава 44

Проснувшись, я с немалым удивлением обнаружил, что Биргитта как-то умудрилась встать, не разбудив меня. Этого ещё не удавалось никому; обычно я сплю чутко, как птичка, и просыпаюсь от малейшего шороха. Участь недоверчивого человека.

Но постель рядом со мной была пуста, и тёмные, багровые цифры будильника показывали почти десять часов. Наверное, я постарел. Я поднялся, скользнул в ванную, поплескался там и двинулся на кухню.

На сей раз накрыто не было; на столе стояла только использованная посуда Биргитты. Кофе ещё оставался, но не в термосе, а в стеклянном кувшине маленькой кофейной машины. Пирог тоже кончился; похоже, она его доела на завтрак.

Я огляделся, ища записку, знак, хоть что-то, но ничего не нашёл. Всё было так, будто она забыла, что я есть.

Странно. Я раскрыл все кухонные шкафчики, нашел растворимый кофе и старые хрустящие хлебцы, которые уже не хрустели, а гнулись, а к ним баночку джема из разных ягод, такого типичного для Швеции, но не очень любимого мной. Какой-никакой, но всё же завтрак. Я поставил воду для кофе, убрал посуду Биргитты в раковину, снова накрыл стол и взял из стопки газет последнюю. В мире ничего особенного не произошло, насколько я мог судить, бегло просмотрев её. Отдельная часть была посвящена нобелевским речам и докладам в воскресенье вечером, там приводились цитаты, естественно, и из доклада Софии Эрнандес Круз. Она даже была на снимке: худощавая фигура профессорского достоинства за белым пультом. Эта женщина умела произвести впечатление.

Вода закипела, кофе свалялся комками и не растворялся, молока в холодильнике было на донышке пакета. Первый глоток не только имел отвратительный вкус, но и обжёг мне язык. Я решил поупражняться в терпении, достал мобильный телефон и позвонил Гансу-Улофу.

— Ты? — ахнул тот вместо приветствия.

Я спросил, слышно ли что-нибудь от Кристины.

— Нет, — коротко ответил он. — Ничего. Полное молчание. Как и обещали.

— А в остальном?

— Тоже ничего.

Я раздумывал, не рассказать ли ему задним числом о моей ночной экскурсии, но он не спросил, и я решил не нагружать его.

— Нам надо продумать меры твоей безопасности, — сказал я.

Он ответил не сразу.

— Что? Какие ещё меры?

— Я подумал, что тебе на некоторое время надо просто залечь на дно. Я буду вести наблюдение за домом и попытаюсь выяснить, насколько они настырны. В худшем случае придётся отправить тебя за границу. У меня есть контакты и для того, и для другого варианта, но вначале я должен ещё проверить эти контакты.

— Забудь об этом, — фыркнул он. — Я никуда не поеду.

Ого! Что это с ним?

— Как только закончатся нобелевские торжества, на тебя откроется сезон охоты, — сказал я. — Это тебе ясно?

— Ну и что. Мне плевать.

Он явно дошёл до ручки. Я выглянул из окна, в серое утро понедельника под пергаментным небом, и у меня возникло желание дать моему не очень любимому зятю надежду, даже если я сам её не имею.

— Ещё не всё потеряно, — сказал я и объявил ему, что нашёл Димитрия и что он занят тем, что пытается расшифровать дискету. — Наверное, у Хунгсрбюля были основания так зашифровать этот файл. И хранить дискету в сейфе.

Я слушал, как некоторое время дышал Ганс-Улоф.

— Кто такой Димитрий? — спросил он.

Я расписал ему Димитрия Курякова в самых ярких красках. Компьютерный хакер божьей милостью, человек с волшебными руками и выдающимся интеллектом русского математика, который способен поставить на колени любую компьютерную систему. Разве не знак качества то, что полиции России, США и ещё полудюжины стран разыскивают его? Более того, даже отдел шведской полиции по делам иностранцев, которую не сдвинешь с места, и то разыскивает его и даже хочет выдать России.

— И ты его нашёл? Несмотря на то, что он скрывается? — В голосе Ганса-Улофа звучал скепсис. Я понимал, почему: он спрашивал себя, какой смысл прятаться ему самому, если всё равно кто захочет, тот найдёт.

— У меня были кой-какие адреса, и я его действительно хорошо знаю, — поспешно сказал я. — Иначе бы не нашёл.

Это было слегка преувеличено. На самом деле Димитрий — если не считать его телефонной паранойи — совсем не умеет быть осторожным. Но мне казалось, что слегка преувеличить не повредит,

Ганса-Улофа это, однако, не убедило.

— Не знаю. Может, дискета не имеет никакого отношения к похищению Кристины.

— Это мы узнаем, как только Димитрий её расшифрует.

— Хм-м.

Кажется, всё это его не очень ободрило.

— Если ты не хочешь залегать на дно, — объявил я, — тогда в среду я составлю тебе компанию.

— Компанию? Где?

— Перед телевизором. Когда будет прямой репортаж с Нобелевской церемонии. И потом у телефона.

— А, — голос Ганса-Улофа звучал устало. — Давай, если хочешь. — Он помедлил. — А теперь давай закончим. Ко мне с минуты на минуту должен зайти мой аспирант. Мне кажется, я уже слышу его шаги.

— Хорошо, — сказал я. — Я позвоню, как только будет что-то новое.

— Да, позвони, — и он отключился.

Кофе за это время достиг комнатной температуры, но на вкус лучше не стал. Жуя старые хлебцы, я читал сообщение о нобелевском докладе Софии Эрнандес Круз.

Интересно было наконец узнать её историю из первых рук. Секс-эксперименты в Аликанте были вовсе не такими уж важными, они просто привлекли внимание. В начале экспериментов действительно стояли исследования механизмов действия средств наркоза, но довольно скоро София Эрнандес Круз поставила перед собой свой знаменитый вопрос: что представляет собой то, что всевозможные средства наркоза глушат, регулируют, исключают, — что такое бодрствование?

В первую очередь, бодрствование — не то же самое, что сознание. Ибо мы видим сны и при этом не бодрствуем, но очень даже в сознании, хоть и в другом его состоянии. Но и когда мы бодрствуем, мы пребываем в разной степени сознания.

Боль делает нас менее бодрствующими, говорила она в своем докладе. Сексуальное возбуждение делает нас менее бодрствующими. Даже воспоминания делают нас менее бодрствующими. Всё, что принуждает наш мозг перерабатывать импульсы, исходящие изнутри нас, уменьшает степень нашего бодрствования.

Я с отвращением смотрел на жижу в чашке, которая должна была меня взбодрить. Молоко, кажется, свернулось. Я встал и вылил всё в раковину. Усталость. Она забыла про усталость, умная женщина. В первую очередь степень нашего бодрствования уменьшает простая усталость.

В Базеле (представить себе только: в Базеле!) она посадила перед своим томографом индийских йогов и фотографировала процессы в их мозге в то время, как они при полном сознании прокалывали себе иглами язык, щёки, плечи и другие части тела. Полученный томографом узор она сравнила с узором мозга нормальных людей в четырёх различных стадиях наркоза по Геделю, которые, как было объяснено заинтересованному читателю, называются analgesie, excitation, toleranz и asphyxia, — но также и с узором бодрствующих, взволнованных, скучающих, сонных, играющих в карты, размышляющих, развлекающихся людей, среди которых были и те подопытные персоны, которых она непосредственно своим видом вводила в состояние сексуального возбуждения. Это привело её к некоторым выводам о природе бодрствования и о его отношении к феномену сознания, но эти выводы автор статьи опускал, чтобы закончить цитатой, которая ему представлялась, по-видимому, этакой квинтэссенцией всего: По-настоящему мы бодрствуем в тот момент, когда наш дух тих и неподвижен и способен отразить мир вокруг нас без искажений, которые мы создаем сами. Древнее изречение дзен-буддизма о духе, который должен быть как зеркало, находит на нейрональном уровне поразительно точное соответствие.

Ну, ничего себе, подумал я и отложил газету. Потом вяло уставился в пасмурное утро, размышляя о том, что я ещё должен успеть сделать, вероятно, в последние два с половиной дня моей жизни. Я не мог прийти ни к какому разумному решению и не замечал, как проходит время.

Пока вдруг не услышал, как в замок вставили ключ и резко, сердито его повернули.

Биргитта!

Моя реакция несомненно заинтересовала бы профессора Эрнандес Круз: единым махом я очнулся.

Биргитта была взвинчена. Это было слышно по её шагам в прихожей и видно по лицу, когда она вошла на кухню. Я только не мог понять, почему она смотрит на меня так злобно, так сурово, так решительно.

— Привет, — сказал я как можно спокойнее. — Школа уже закончилась?

— Нет, только один свободный час, — она с силой поставила на стол сумку, и звук был глухой и тяжёлый. Звук упавшей гильотины. — Гуннар, я зашла, чтобы кое-что урегулировать.

Я поднял на неё глаза. Я был бодр и чуток. Профессор Эрнандес Круз была бы мной довольна.

— Кое-что в отношении меня, как я понимаю?

— Да, — Биргитта сдвинула плечи вперёд и посмотрела мне в глаза. — Я больше не хочу, чтоб ты здесь жил. Пожалуйста, собери свои вещи и уходи.

Я был, мягко говоря, поражён. Как все мужчины в таких ситуациях, я попытался вспомнить, что я ей такого сделал.

— Почему так внезапно?

Её взгляд был ледяным — ярость глубокой заморозки.

— Ты же сам всё время проповедуешь, что мир подлый, так? Вот и славно, и никто не упрекнёт меня в неспособности к обучению. Отныне и я тоже подлая. И я говорю тебе: вон! Прочь с глаз моих!

Она почти выкрикнула это, но тут вся её агрессивность надломилась, и по щекам покатились слёзы.

— Может, я и в самом деле просто прячусь от проблем, как ты говоришь, — она шмыгала носом и вытирала глаза кулаками. — Ну и пусть. Но тогда я хочу, чтобы меня оставили в покое. Тогда я действительно спрячусь. Хорошо, я сознаюсь: я не могу жить в таком мире. Если всё вокруг лишь коварство и подлость, предательство и насилие, я не хочу иметь с этим ничего общего.

Я встал. Когда женщина находится в таком состоянии, приближаться к ней рискованно, но я всё равно попытался — попытался её обнять. Как и следовало ожидать, она вырвалась.

— Нет! Прошу тебя.

— Хорошо, — сказал я. — Нет проблем. Если тебе так будет лучше, я уйду. — Я понятия не имел, куда, но это и не играло роли. — Но почему так вдруг?

Она резко повернулась ко мне, открыла сумку и достала оттуда стопку тетрадей.

— Вот. Мне передали это сегодня. Сочинения, которые я должна проверить. Тетрадка Кристины тоже здесь! Боже мой… — Она затолкала тетрадки назад и упала на стул. — Я не могу, — пробормотала она, не глядя на меня. — Пожалуйста, уйди, Гуннар. Прошу тебя, уйди, оставь меня в покое.

Это был один из тех моментов, когда чувствуешь, что всё неотвратимо рушится. Я беспомощно стоял между плитой и раковиной и смотрел, как Биргитта устало скрестила руки поверх своей сумки и положила на них голову. Я понял, что это не каприз, который быстро проходит. Я причинил ей боль. Моё честолюбивое стремление столкнуть её с реалиями мира было ошибкой.

Я пошёл в гостиную, где стоял мой рюкзак. Кроме него и той одежды, что была на мне, собирать было нечего. Даже зубная щётка в ванной принадлежала Биргитте. Я вынес своё имущество в прихожую, нырнул в куртку и натянул ботинки.

Она вышла из кухни, шмыгая носом, заплаканная, и молча обняла меня. Я неподвижно замер и тоже обнял её.

— Какой ты удобный и приятный, — пролепетала она в мою толстую куртку.

— Ты тоже, — тихо ответил я, ещё надеясь, что всё это лишь мимолётная вспышка.

Но она отстранилась, отступила на шаг и помотала головой.

— Но ничего не выйдет. Я не могу так жить. — Она отвела глаза и смотрела в пол. — Прошу тебя, иди. И больше не возвращайся, хорошо?

— Хорошо, — сказал я и ушёл.

Я приехал к Димитрию, который, казалось, был даже рад меня приютить. Он немедленно приготовил мне постель — как самое неотложное, хотя была лишь середина дня, — поставив раскладушку в своей спальне, где и без неё негде было повернуться. Мне досталась толстая подушка и тонкое одеяло, на которые он натянул цветастое постельное бельё, какого в Швеции, я думаю, не купишь.

В спальне тоже было пыльно. На полу валялись пустые пакеты из-под вина и упаковки от орехов. Не так чтоб много, ровно столько, чтобы стало неуютно. Ну и пусть. Ещё два дня, и всё закончится.

После поездки на метро осталось ровно тридцать крон. За долгие годы я заработал сотни тысяч, а теперь у меня не осталось от них ничего. Деньги из моей комнаты в пансионе полиция наверняка конфисковала, а выяснить, что за ключ лежит у меня в тумбочке — от какой ячейки и в каком банке, — им тоже не составило труда.

— Видишь, они всё ещё несутся во весь опор, — отвлёк меня от тоскливых мыслей Димитрий, с гордостью владельца пройдясь вдоль шеренги своих компьютеров. — С разбегу таранят крепость твоего файла.

Я с признанием кивнул.

— И что? Есть какой-нибудь прогресс?

— А как же! Каждую секунду прибавляется по нескольку тысяч комбинаций, которые не срабатывают.

— И сколько времени уйдёт на комбинацию, которая сработает?

Димитрий пожал плечами.

— В brute-force-атаках трудно предсказать. В принципе это может случиться в любой момент. Как повезёт.

— Понял. — На моё везение рассчитывать особенно не приходилось.

Он сварил нам кофе, на сей раз это был хороший кофе, и мы сидели и говорили о старых временах. Вернее, говорил в основном Димитрий, который, казалось, рад был иметь наконец собеседника. Я узнал про некую Мону, с которой он пробыл вместе почти год, блондинку двадцати одного года, платиновую блондинку, волосы «вот досюда» — он показал мне рукой до своей поясницы. Представление об объеме сё груди он тоже дал мне восхищёнными жестами. Однако по причинам, о которых он не стал распространяться, эти отношения закончились недели за две до того, как ему всё равно пришлось залечь на дно.

— Готовить она тоже умела, — вздохнул Димитрий с покорностью судьбе. — Она пекла мне даже блины и пироги, только представь себе. Да, это были времена! — Он задумчиво покачал головой, устремив взгляд на две иконы, которые, конечно же, присутствовали и на кухне. — Знаешь что? — вдруг пришла ему в голову мысль. — Давай-ка что-нибудь сварганим. С тестом я, к сожалению, обращаться не умею, но мы могли бы сварить борщ. Ради праздника.

Не успел я возразить, что в моей жизни не просматривается никакого повода для праздника, а борщ к тому же не относится к числу любимых блюд, как он уже был у холодильника и инспектировал его содержимое.

— Я быстренько сгоняю кое-что купить. Одна нога здесь, другая там.

И он мигом исчез. Я остался сидеть на кухне. Если дела и дальше пойдут так, как они шли до сих пор, то Димитрия арестуют именно сейчас.

Время шло, уличные фонари уже зажглись и были светлее неба, а он всё не возвращался. Хотя до торгового центра было пять минут ходьбы. Я отправился в гостиную, посмотрел на мониторы, по которым бежали колонки цифр и букв — быстрее, чем глаз улавливал их. Зрелище, вообще-то, впечатляющее.

Когда я смотрел на эти мелькающие значки, до моего сознания впервые дошла абсурдность положения. Ведь информация была в моих руках! Она была тут, на дискете, которую я нашёл! И всё же подобраться к ней я не мог, поскольку последовательность битов и байтов, цифр и букв была запутана до полной нечитаемости. Не было ни стены, ни решётки, ни запора — уж со всем этим я бы управился. Нет, это была особая загадка, неразрешимая без верного кода.

Димитрий наконец вернулся, нагружённый двумя тяжёлыми пакетами.

— Нету свёклы, — возмущался он, запыхавшись после подъёма по лестнице. — Эти шведские супермаркеты — жуть. Такая богатая страна, а овощные отделы — просто жалкое зрелище. — Он внёс пакеты на кухню. — Мы другое сварим, — крикнул он оттуда. — Солянку, ты не против?

— Давай, — отозвался я.

Следующие часы мы провели, нарезая соломкой лук и солёные огурцы, кроша ветчину и четвертуя оливки. По команде Димитрия все эти продукты один за другим отправлялись в кастрюлю, где уже давно варился бульон из большого куска супового мяса. А чтобы работа шла споро, в промежутки между этапами вклинивалось по стопке водки.

Впервые после смерти Инги я был рад перспективе напиться.

И в кухне, надо признаться, пахло всё вкуснее.

— Мой друг, — сказал Димитрий, снова наполняя наши стопки, — тебя что-то гнетёт. Я это чувствую.

— Жизнь, — уклончиво ответил я. — Мир. Всё в нём — тайный заговор, и мы находимся не на той стороне.

Он решительно помотал головой, не соглашаясь.

— Старая песня. Слыхали не раз. Должно быть и что-то другое. Друг мой Гуннар, ты сегодня не в духе, но это твой стиль: ты чёрная дыра. Тень во тьме. Чернее ночи. Твоё сердце в отчаянии, я это чувствую. — Он поднял стопку. — Расскажи мне, что там у тебя.

Я помедлил, но, в конце концов, рассказал ему всё. В отличие от Биргитты, Димитрий просто слушал меня, не перебивая и не докучая восклицаниями типа «да не может быть!», так что управился я быстро, хотя рассказывал ему детали дела подробнее.

После этого мы снова протрезвели.

Димитрий присвистнул сквозь зубы. Потом пробормотал какое-то заклинание, которое, насколько я понимаю по-русски, было связано с Богоматерью.

— Каких только нет подлецов, — сказал он после этого. — Уму непостижимо. Мир действительно сошёл с рельсов.

Его взгляд поискал икону и на какое-то время застыл на ней, как всегда, когда ему требовалось утешение. Я кивнул.

— Мир в руках сатаны.

— Нет! — Димитрий решительно помотал головой, не соглашаясь. — Не произноси это при мне. Тем более что это неправда. Поверь мне.

— Я сегодня не в настроении дискутировать по вопросам веры, — ответил я.

— Ты никогда не в настроении.

— Но сегодня тоже.

— Как хочешь, — сказал он и выключил плиту. — Тогда давай есть.

Мы ели. Добавили в солянку сметану, и было очень вкусно, невзирая на состояние мира. И каждый думал о своём, пока Димитрий не спросил, откашлявшись:

— Правильно ли я понял? В этом деле замешана и ПОЛИЦИЯ?

Я кивнул, не переставая жевать.

— И что это значит? Полицейский получает деньги за то, что закрывает глаза?..

— Я тебе уже рассказал, что они укокошили журналиста, который вышел на их след, — сказал я. — Официально это был несчастный случай. А как тебе понравится это? В пятницу Хунгербюль приземляется в Стокгольме, а в субботу полиция врывается ко мне в пансион. Только не говори, что это случайность.

— Сволочь, — сказал Димитрий. — Тогда ведь и преступникам больше нельзя доверять.

Он объяснил мне, что в последнее время в основном работал на различные организации преступного мира — русскую мафию, китайские триады, африканских гангстеров, колумбийскую кокаиновую контрабанду, балтийские банды автоугонщиков, югославских вымогателей, косовских албанцев, торгующих героином, и так далее.

— Никаких крупных дел. Эти банды всё ещё орудуют кулаками и пушками. Время от времени я добываю для них какие-нибудь данные или обрабатываю в цифровом виде какое-нибудь фото, чтобы у кого-то было алиби. Всё в таком духе. Но если они купили и полицию, то достаточно того, чтобы кому-нибудь не понравился счёт, выставленный мной за работу, и меня возьмут.

Я помотал головой.

— Не думаю. Эти банды — отстой. Они на самом дне. А преступники, с которыми мы имеем дело в данном случае, на самом верху. Это люди, которым принадлежит мир.

— Ты так считаешь? — Димитрий снова налил себе полную тарелку и стал добавлять сметану: ложку, потом ещё одну, потом ещё, в рассеянности он наложил целую горку сметаны.

Я поймал его за руку, когда он полез в стаканчик за пятой ложкой.

— Эй-эй! Это что, новый рецепт?

Он опустил ложку и посмотрел на меня.

— А помнишь, я однажды столкнулся с вами в Гамла-Стане, с тобой и Кристиной? Она была такая маленькая, беленькая, страшно серьёзная. В руке у неё было гигантское мороженое. Тогда ей было года четыре или пять. Сколько ей теперь?

— Четырнадцать, — сказал я.

— Четырнадцать? Невероятно. Как летит время.

Я не припоминал того случая. Видимо, потому, что я довольно часто гулял с Кристиной, после того как некоторые первоначальные разногласия с семьёй Андерсонов были улажены. Я был её нянькой, читал ей книжки — как и положено дяде, у которого есть время в промежутке между заданиями. Тем не менее теперь мои воспоминания о ней казались странно нереальными, как будто остались от чьих-то рассказов. Последний раз я видел её шесть лет назад. Кристина стала лицом на фотографиях, скорее символом моей семьи, чем реальным человеком.

— А скажи-ка, — спросил Димитрий, пытаясь спасти солянку, испорченную передозировкой сметаны, новой добавкой из кастрюли, — что там с мобильным телефоном Кристины?

Я наморщил лоб.

— А что с ним? Понятия не имею. Я даже не знаю, есть ли он у неё.

— Конечно, есть. У каждого ребёнка в её возрасте в наше время есть мобильный телефон.

— Ну и что? Вряд ли они ей его оставили.

— Да это понятно, — вздохнул Димитрий. — Но я не к этому веду.

И он объяснил мне, как функционирует система мобильной телефонной связи.

Собственно мобильная радиосеть состоит из бесчисленных приёмных и передающих мачт, которые установлены по всей стране, а теперь и по всему миру. Путь телефонного звонка пролегает всегда от телефона до ближайшей радиомачты, оттуда по нормальному телефонному кабелю к той радиомачте, в окрестностях которой находится другой телефон. Только таким образом и можно воспользоваться приборами с такой слабой передающей мощностью, чтобы они оставались переносными и могли использоваться в непосредственной близости к телу без серьёзной опасности для здоровья.

Как только мобильный телефон включается, он первым делом находит ближайшую радиомачту, входит с ней в контакт и регистрируется в системе. Стоит кому-то набрать номер этого телефона, как система обнаруживает, при какой радиомачте он зарегистрирован, и направляет соединение туда. Если один из телефонов в ходе разговора перемещается из зоны приёма одной мачты в зону приёма другой, соединение переключается туда, причём так быстро, что участники разговора, как правило, даже не замечают этого.

— Безумно сложно, — сказал я. Я всё ещё не понимал, к чему он клонит.

— Для безумно сложных процессов и существуют компьютеры, — сказал Димитрий и махнул рукой. — Я хочу тебе сказать, в чём состоит решающий пункт. Эти процессы фиксируются и записываются. Не только произведённые соединения — те-то естественно, ведь их надо просчитывать для оплаты. Нет, сохраняются и все регистрации, каждое перемещение из одной радиозоны в другую, всё. В компьютерах мобильных радиосетей хранятся километровые списки, и по ним можно отследить перемещения всех включённых мобильных телефонов.

Я выпучил глаза.

— Это значит, можно установить, в какой радиозоне был в последний раз зарегистрирован мобильный телефон Кристины!

— Вот именно.

— И у тебя, может быть, есть доступ к этим данным?

— Иначе я не задавал бы тебе глупых вопросов. Всё, что мне нужно, это номер телефона Кристины.

Тут у меня словно мощным электрическим разрядом вышибло все водочные пары из пор. Я достал из кармана свой мобильный телефон.

— А как велика эта радиозона? — спросил я, пока набирал номер Ганса-Улофа.

— Достаточно велика, — сказал Димитрий, — но это не играет роли. Передающие и приёмные антенны чувствительны к направлению сигнала, и по времени, которое требуется сигналу на прохождение туда и сюда, система вычисляет расстояние от телефона до радиомачты. На практике можно локализовать мобильный телефон с точностью до ста метров.

— Гениально, — Я с нетерпением ждал, когда Ганс-Улоф ответит. — Алло, это я. Скажи-ка мне номер мобильного телефона Кристины.

Мой зять горестно вздохнул.

— О боже. Неужели ты думаешь, что я не пытался? Естественно, он отключен.

— Скажи мне просто номер, о'кей?

Он что-то пробурчал, потом возникла тишина.

— Алло! — крикнул я. — Ты ещё здесь?

— Я не могу его найти, — снова отозвался Ганс-Улоф, чем-то шурша. Он тяжело дышал, как будто только что обежал весь дом.

— Что значит, не можешь найти? Ты что, не помнишь номер телефона дочери?

— Да, я записал его на карточке, но карточки здесь нет. Я, правда, не понимаю, для чего он тебе нужен. Телефон-то недоступен, поверь мне.

— Я тебе верю, зять, — ответил я. — Но человек, о котором я тебе рассказывал, русский компьютерный хакер с волшебными руками, — Димитрий при этом осклабился, — имеет доступ к компьютерной системе мобильной радиосети и считает, что может реконструировать путь, который телефон проделал до того, как его отключили. Поскольку я новичок в двадцать первом веке, для меня это внове, но, кажется, мобильный телефон что-то вроде передатчика для пеленга, и этот передатчик каждый человек добровольно таскает с собой… Что? — перебил я сам себя, когда со стороны Ганса-Улофа послышались странные шумы. Как будто его огрели чем-то тяжёлым по яйцам.

— Хорошо, — прошептал Ганс-Улоф. — Мне только надо сесть. Кровообращение даёт сбои.

Ну, началось: теперь я за него тревожился. И это меня разозлило:

— Не раскисай. Это может вывести нас на первый настоящий след Кристины.

— Хорошо, — голос его звучал вяло и казался удалённым на световые годы. — Что, мне поехать домой и поискать карточку?

— Да хорошо бы, — сердито подтвердил я. Димитрий подсказал насчёт договора, который должен был остаться где-то в доме.

— Ты слышал? — спросил я.

— Да, верно, — шмыгнул носом Ганс-Улоф. — Вот только найду ли я его среди её вещей?.. Но я попробую. Потом позвоню. — Звучало это не особо убедительно.

— Ничего не найдёт, — сумрачно предсказал я, завершив связь.

— Он что, рассеянный профессор? — спросил Димитрий.

— Ее подружка должна знать телефон, — пришло мне в голову. Я попытался припомнить её фамилию. Ганс-Улоф как-то упоминал сё… — Виклунд. Сильвия Виклунд. У тебя есть телефонная книга?

Разумеется, у Димитрия не было телефонной книги. Вместо этого он потащил меня к своему компьютеру и вышел в Интернет на сайт, где можно было отыскать номера телефонов со всей Швеции.

— Мобильные номера тоже? — спросил я и указал на соответствующую строку.

Димитрий в сомнении склонил голову.

— Ну, только если кто-то сам даёт свой номер для общего сведения, — сказал он и ввёл в поисковое поле: «Кристина Андерсон» и «Стокгольм». — Но можем попробовать.

В Стокгольме было сорок три Кристины Андерсон, и ни одна из них не была моей племянницей. Виклундов оказалось больше двухсот пятидесяти; только когда мы ограничили поиск Сундбергом, список оказался разумным. Я обзванивал вес номера по порядку, но ни у кого не было дочери по имени Сильвия, тем более которая ходила бы в школу Бергстрсм.

— Может, она живёт в каком-то другом районе города, — предположил Димитрий. — Забудь об этом, а то будешь звонить до утра.

Биргитта! У неё должен быть список с телефонными номерами всех родителей.

— Не бросай трубку, это важно, — быстро произнёс я, когда она ответила. — Это я, Гуннар.

Она издала звук недовольства.

— Когда я сказала «не приходи», я имела в виду, разумеется, и то, что ты не должен звонить, это ясно?

— Речь не обо мне, а о Кристине, — сказал я и коротко объяснил ей, для чего мне необходим мобильный номер Кристины.

— Если дело только в этом, — холодно сказала она, — то я и сама могу его дать.

— Он у тебя есть?

— Я организую в каждом классе телефонную цепочку для каких-то неотложных случаев, — объяснила она. — Подожди… — На заднем плане что-то зашелестело. Я показал Димитрию знаком, что мне нужно записать.

Она продиктовала мне номер, и я записал его на краю рекламного листка из супермаркета.

— Ты можешь держать меня в курсе насчёт Кристины, — сказала она затем. — Но это всё, о'кей?

— Да, хорошо. Спасибо в любом случае. — Я отсоединился и снова набрал Ганса-Улофа.

— Отбой. Номер мы нашли, можешь сэкономить силы.

— Что? — задохнулся он. — Вы нашли?.. Откуда?

— В школе Кристины. — Я не собирался выкладывать ему подробности.

— Школа! — Ганс-Улоф хрипел. — У них есть её номер? Надо же. А я и не знал…

— Ты где?

— Я шёл к машине. Теперь ведь не надо, да? — Его голос звучал немного искажённо. — И что? Теперь вы можете его запеленговать?

— Момент, о пеленге пока речи нет. Мы надеемся выяснить последние известные места присутствия аппарата, и это всё.

— И сколько на это понадобится времени?

Я переадресовал вопрос Димитрию, который уже завладел листком и внимательно изучал номер телефона.

— Самое позднее завтра утром.

— Ты слышал, — сказал я. — Итак, зажимай за нас большой палец.

— Зажму, — ответил Ганс-Улоф. По тону непохоже было, что он на что-то надеется.

Я отсоединился и спросил:

— Почему только завтра? Это так долго длится?

— Длится, вообще-то, всего пять минут. Но это сеть BlueCom. — Димитрий ткнул пальцем на первые цифры набора. — Мой тайный доступ идёт через компьютер, который в это время отключён. Там сейчас идут процессы реорганизации, и его снова подключат только завтра утром. С восьми или девяти часов. — Он глянул на меня укоризненно. — Вес это ты должен был рассказать мне ещё вчера. По воскресеньям у меня бесплатный доступ до полуночи.

Я пожал плечами и опять убрал свой телефон.

— Откуда я мог знать, что ты владеешь колдовством?

— Должен был знать.

— Ну хорошо, должен был. Немного дисквалифицировался, ясно?

— Прежде всего ты жутко недоверчив, — проворчал Димитрий. — Это опять же твой злой рок.

Казалось, он расстроился не на шутку.

— Пока я не получу доказательств обратного, — ответил я, — я буду исходить из того, что обязан жизнью своей недоверчивости.

Среди ночи на квартиру произошёл налёт. Раздался оглушительный грохот, как будто дверь, ах, да что там, десять дверей громили стенобитными орудиями, слышались крики из сотни глоток, топот сапог гулко отдавался на лестнице…

Я в долю секунды вскочил на ноги. Несмотря на непроницаемую темноту, я моментально нашарил свой рюкзак и тут же зажал в руке пистолет.

— О чёрт, — сонно пробормотал Димитрий. …топот сапог целого полка, удары фанфар… Фанфары ?

Зажёгся свет.

— Успокойся, — сказал Димитрий, сидя на краю своей кровати и протирая глаза. — Это всего лишь компьютеры. Они взломали файл.