"Тень среди лета" - читать интересную книгу автора (Абрахам Дэниэл)

13

Холодным мглистым утром корабль обогнул большой остров с белой дозорной башней и вошел в гавань Ялакета. Ота стоял у борта, наблюдая, как земля меняет очертания – от сизых холмов вдалеке до зелено-серых осенних сосен. Высокие серые дома Ялакета теснились у спокойнейших вод в мире. Шум прибоя доносился до корабля, но из-за тумана звучал приглушенно, словно разговор в соседней комнате.

Суши они достигли, едва солнце поднялось в высшую точку. Огни смотрителя пристани указали им путь. Не успел Ота шагнуть на уличную брусчатку, как до него дошла новость. Все побережье гудело, обсуждая ее.

Третий сын хая Удуна убил последнего брата. Они отыскали друг друга в Чабури-Тане и схватились на ножах где-то на побережье. Или же средний сын, которого Ота видел при дворе в Сарайкете, был в конце концов отравлен. А может, напал на младшего, да промахнулся. У причалов, на улицах, в чайных домыслы множились и мешались со старыми расхожими слухами, порождая и вовсе дикие предположения. Ота подыскал местечко в дальнем углу чайной недалеко от пристани и стал слушать, что говорят люди. Младший сын займет отцовский трон – добрый знак. Стало быть, род не захирел. Поговаривали даже, что следующий хай Удуна будет особенно храбр и даровит.

Для Оты это значило лишь то, что новый хай убил двух родных братьев, а прочие, самые младшие, давно стали изгнанниками и до сих пор обретаются где-то, отмеченные клеймом. Если только из них не сделали поэтов. Если им не посчастливилось стать такими, как Хешай.

– Что-то ты невесел, – произнес знакомый голос.

– Орай! – Ота принял позу приветствия. Посыльный сел напротив него и поднял руку, подзывая разносчика. Очень скоро перед ними появились две чаши риса с рыбой, чайник копченого чая и две нежно-зеленые пиалы. Ота принял позу поправки, но Орай его остановил.

– Такова традиция нашего Дома. После долгого пути мы угощаем попутчиков ужином.

– Правда?

– Нет, – признался Орай. – Но мне кажется, серебра у меня побольше твоего, а рыба здесь очень хороша.

Разносчик нависал над столом, переминаясь с ноги на ногу, пока Ота не рассмеялся.

– Позвольте мне хотя бы заплатить за свое, – сказал он, но Орай принял позу отказа: мол, в другой раз.

– Ну, Итани, – произнес он, – вот все и закончилось? Хотя… твоя сестра далеко живет?

– День вверх по реке или вроде того, – соврал Ота. – И два дня пешком. Она так рассказывала. Я там еще не бывал.

– Еще несколько дней по реке – и можно посмотреть на селение поэтов. Ты ведь не видел его?

– Нет, – ответил Ота.

– Если время терпит, сплавай туда – не пожалеешь. Палаты дая-кво по сути высечены из скалы. Говорят, их строили по образцу древних школ Империи, хотя сомневаюсь, чтобы эти руины можно было взять за образец. Зато звучит солидно.

– Это да.

Рыба была восхитительна – сочная от лимона и острая от перца. После нескольких кусков Ота понял, что жутко проголодался.

– Итак, твое первое водное путешествие скоро закончится. Что скажешь? Как оно было?

– Непривычно, – признался Ота. – До сих пор земля качается.

– Точно. Но это скоро пройдет. А в остальном? Когда я был молод, у нас говорили, что море – как женщина: ничто так не меняет мужчину. Особенно в первый раз.

– Ну, не знаю, – ответил Ота. – По-моему, я все тот же. Десять пальцев, два уха, два глаза. Плавников нет.

– Значит, это только так говорят.

Орай налил себе еще чая и подул на пиалу, чтобы остудить. Ота прикончил остатки риса и, откинувшись на спинку скамьи, обнаружил, что Орай задумчиво глядит на него. Ота принял вопросительную позу.

– Признаться, Итани, я не случайно тебя здесь встретил. Рыба – рыбой, но я тебя разыскивал. Я восемь лет работаю на Дом Сиянти и пять из них провел в пути. Думаю, это кое-чему меня научило. Смею сказать, в людях я разбираюсь неплохо. Скажем так: ты меня удивил. За эти несколько недель на корабле у меня была возможность к тебе присмотреться. Ты умный, хотя скрываешь это, увлеченный, хотя и не знаю, чем. И тебе нравится путешествовать. У тебя к этому талант.

– Вы так говорите только потому, что меня не тошнило на корабле, – отшутился Ота.

– Способность принимать пищу в первый день плавания – это дар. Не разбрасывайся им. Нет, я давно заметил в тебе задатки посыльного. Я сейчас в своем Доме на хорошем счету. Могу дать рекомендацию. Поначалу, конечно, тебе важную работу не доверят, но ездить будешь, как все, так что решайся. Жизнь непростая, зато интересная. Может быть, в этом твое призвание.

Ота склонил голову. Он был польщен и в то же время сконфужен. Орай прихлебывал чай, дожидаясь, пока Ота созреет для ответа. Ота принял позу, выражающую благодарность и отказ.

– Мое место в Сарайкете, – сказал он. – Я еще многого там не успел.

– Отработать по договору? Понимаю. Но ведь это не займет много времени.

– Не только. У меня там друзья.

– И девушка, – добавил Орай.

– Да. Лиат. Я… ей вряд ли понравится, если меня все время не будет рядом.

Орай ответил позой понимания, в которой таился незаданный вопрос. Чуть погодя он все же задал вопрос, но другой.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– А ей?

– Семнадцать.

– И ты ее любишь, – закончил Орай. В его тоне слышалось едва скрытое разочарование. – Думаешь, что вы созданы друг для друга.

– Не знаю. Но должен узнать, верно?

Орай улыбнулся и жестом признал его правоту, потом задумчиво полез в рукав и выудил оттуда письмо, зашитое и скрепленное зеленым воском с узорчатой печатью.

– Понадеялся, что ты согласишься, – произнес посыльный, передавая письмо Оте. – Если вдруг случится, что эта чудесная девушка отпустит тебя на свободу, считай, мое предложение в силе.

Ота сунул письмо в рукав и изобразил признательность. Он внезапно почувствовал к Ораю такое глубокое доверие, которого нельзя было объяснить даже тесным корабельным знакомством. Быть может, подумал Ота, это море меня изменило.

– Орай, – сказал он, – ты когда-нибудь бывал влюблен?

– Да, – ответил тот. – И не раз. Иногда в очень славных женщин.

– А можно любить, если не доверяешь?

– Запросто. У меня есть сестра, которой бы я и двух медяков не одолжил, если бы надеялся получить их обратно. Когда любишь того, кому не доверяешь, главное – определить степень близости.

– Степень близости?

– Взять мою сестру. Мы любим друг друга на расстоянии, живя в разных городах. А посели нас в одном доме – вот тут начнутся сложности.

– А как быть с любимой? С подругой сердца?

Орай покачал головой.

– По моему опыту, можно спать с женщиной, не доверяя ей, или любить, не доверяя, но совмещать и то, и другое, и третье не получается.

Ота отхлебнул еле теплого чая. Мальчишеское лицо Орая с серебром в бороде посерьезнело. Двое из-за соседнего столика вышли, и от открытой двери потянуло холодом. Ота поежился, поставил зеленую пиалу на стол и сложил руки. Голова пухла, словно набитая ватой.

– До того, как уехать из Сарайкета, – медленно проговорил он, – я наговорил Лиат всякого. О своей семье.

– Не потому, что не доверяешь?

– Нет, потому, что люблю и думаю, что должен доверять.

Он поднял глаза и встретился взглядом с Ораем. Посыльный ответил позой участливого понимания. Ота выразил подчинение высшим силам – богам, судьбе, воле обстоятельств. Больше слов не нашлось. Орай поднялся.

– Письмо береги, – сказал он. – И что бы ни случилось, удачи тебе. Ты был славным попутчиком, а такие встречаются редко.

– Спасибо, – ответил Ота.

Посыльный запахнул плотней халат и вышел. Ота напоследок допил чай. Ялакетская гавань была широка и спокойна – место, где окончилось его первое морское путешествие. Обуреваемый сомнениями, Ота повернул на северо-запад и узкими сырыми улочками добрался до устья реки. В нескольких днях пути его ждало селение дая-кво.

– Это дерьмо! – выкрикнул одноглазый и швырнул бумаги на пол. В запале он покраснел, а шрамы, исполосовавшие щеки, наоборот, вспыхнули белизной. Амат чувствовала, что остальные в комнате согласны, но не сводила глаз с негласного поверенного Ови Ниита. – Он никогда бы этого не сделал!

Парадная половина веселого дома была битком набита людьми, но пришли они сюда не веселиться. Днем район пустовал. К тому же стража по ее просьбе закрыла заведение. Они до сих пор стояли рядом – хмурые гиганты, облаченные во все цвета крупнейших домов утех как знак того, что не принадлежат ни одному из них, но лишь кварталу целиком. Ни дать ни взять защитники порока.

За спиной у Амат незримо стояли и выжидали Ториш Вайт и его люди. А перед ней, прислонившись к стенам или рассевшись по столам и стульям, столпились охранники, шулеры и проститутки притона Ови Ниита. Амат поправила себя и невольно улыбнулась: ее притона. Мертвец тут уже ни при чем.

– Выходит, сделал, – произнесла она. – Если он тебе не сказал, значит, не так уж доверяет. Можешь сжечь бумажки и съесть пепел. Все равно это ничего не изменит.

Одноглазый повернулся к начальнику стражи с жестом-проклятьем. Начальник – темноглазый человек с жидкой, заплетенной в косицу бородкой – ответной позы не принял.

– Бумаги – фальшивка, – процедил одноглазый. – И вы это знаете. Если б Ниит-тя и захотел продать дело, то уж никак не утхайемской подстилке вроде нее.

– Я говорил с огнедержцем, который был свидетелем сделки, – сказал старшина.

– И кто же он? – спросил сухощавый старик. Один из игроков.

– Марат Голу. Огнедержец ткацкого квартала.

По комнате пробежал шепоток. Амат напряглась: эту подробность лучше было бы не разглашать. Старик оказался хитер.

– Боги! – возопил одноглазый. – Он?! Да у нас иные девки стоят дороже!

Амат приняла позу, требующую объяснений. Ее руки были тверды, как камень, голос – вкрадчив.

– Уж не намекаете ли вы, что представитель утхайема замешан в мошенничестве?

– Еще как намекаю! – взревел одноглазый. Старик поджал губы, но промолчал. – Бхадат Колл сменил Черного Ратви, и, раз Ниит-тя теперь мертв, все должно перейти ему!

– Ниит-тя не мертв, – поправила Амат. Заведение и все, кто к нему относится, были куплены и оплачены. Можешь сам почитать договоры. Если умеешь.

– Засунь их себе в дырку! – проорал одноглазый, брызгая слюной. Казалось, еще чуть-чуть, и его злоба выплеснется наружу. Амат потерла большой палец об указательный. Часть ее разума была объята паникой – бессознательным, животным страхом. Но этот же разум сделал ее распорядительницей Гальтского Дома.

– Господа стражники, – произнесла она. – Я освобождаю этого человека от дальнейшей службы в занимаемой должности. Будьте добры, проводите его на улицу.

Вышло так, как она рассчитывала: одноглазый заорал что-то нечленораздельное, выхватил из рукава нож и бросился на нее. Амат стоило больших трудов не отпрянуть, пока стража насаживала его на клинки.

Вслед за тем наступила полнейшая тишина. Амат оглядела обитателей дома – ее дома, – стараясь определить, что они чувствуют, о чем думают. Многие мужчины были подавлены: их жизнь рушилась на глазах. Женщины и мальчики смотрели смущенно, недоверчиво, где-то даже с надеждой. Двое сподручных Ториша-тя подобрали умирающего и выволокли наружу. Стражники вытерли кинжалы, а начальник, задумчиво пощипывая бороду, повернулся к остальным.

– Поясняю раз и навсегда: стража квартала признает подлинность договора. Дом переходит в законное владение Амат Кяан. Все, кто с этим согласен – за дальнейшими указаниями к ней. Несогласные будут иметь дело с нами. Ради спокойствия квартала.

Старик поежился и нахмурил брови. Его руки дернулись, но так и не сложились в позу.

– Не будем глупить, – добавил начальник стражи, не сводя с него глаз. Напряжение постепенно угасло. Все понимали, что договор с душком, как залежалое мясо. Но это уже не имело значения. Раз стража за Амат, значит, она честно украла свой кусок.

– На сегодня заведение закрыто, – объявила Амат. – Отныне Ториш-тя и его люди заведуют охраной. Все, у кого есть оружие, сдадут его здесь и сейчас. За утайку последует наказание. Того, кто захочет пустить ножи в ход, ослепят и вышвырнут на улицу. Запомните: теперь вы моя собственность до тех пор, пока не отработаете кабалу или пока я не решу вас отпустить. Стража останется до окончания обыска. Ториш-тя!

Несколько человек из-за ее спины вышли вперед. Начальник стражи встал рядом с Амат. От его доспехов попахивало.

– Поздравляю: вы расшевелили гадючье гнездо, – произнес он, глядя, как ее головорезы разоружают Ниитовых. – Уверены, что вам это нужно?

– Теперь оно мое. К худу или добру.

– Стража вас прикроет, хотя без особой радости. Вы, конечно, все устроили за пределами квартала, но некоторые и этого не одобрят. Знайте: ваши беды еще не закончились.

– Перемены всегда даются с трудом, – отозвалась Амат и приняла позу согласия так небрежно, что превратила ее в прощальную. Стражник покачал головой и отошел.

Обыск продолжался – комната за комнатой – с ловкостью, говорившей о большом опыте Ториша и его людей. Амат не спеша обходила владения, осматривая изношенные матрацы, кладовые, где все лежало как попало. Дом содержался не лучше, чем счета. «Впрочем, это исправимо, – говорила она себе. – Все можно изменить, все можно поправить. Ничто не избежит перемен».

От нахлынувшей печали у нее защипало глаза. Амат смахнула слезы. Некогда плакать. Вечно некогда. Всю жизнь.

Обыск закончился, стража ушла, и Амат собрала всех своих гадюк в общей комнате на черной половине. Речь, которую она так долго готовила и тысячу раз повторяла, вдруг показалась ей вялой, слова – жалкими и неубедительными. Встав во главе длинного стола, она набрала воздуха в грудь и медленно выдохнула.

– Ну… – начала она.

В тишине вдруг раздался голосок:

– Бабушка! Это ты?

На нее смотрел мальчуган лет пяти-шести. Амат вспомнила: он спал на скамье, когда она как-то утром вылезла из своей адской каморки за тарелкой ячменной похлебки со свининой… и храпел.

– Да, – ответила она. – Я вернулась.

За следующие дни Хешаю не стало ни лучше, ни хуже. Клочковатая борода подрастала, вес сначала упал, потом снова набрался. Поэт начал бродить по дому, хотя и не выходил, если не считать вечерних прогулок к пруду, где он сидел, уставившись в черную толщу воды. Маати замечал, что Хешай на ночь ел меньше, чем поутру, переодевался, если давали одежду, мог помыться, если готовили ванну, или же обойтись так.

К счастью, хлопковая страда закончилась, и его услуги больше не требовались. Приходили лекари от хая, но Хешай отказывался их принимать. Слуги, которые пытались до него достучаться, скоро поняли, что все вопросы проще задавать Маати. Иногда он действовал, как посредник в переговорах, иногда принимал решения сам.

Его собственная жизнь протекала в неопределенности. Кроме ухода за недужным учителем, ничто его не направляло, и вскоре он научился заполнять досуг, следуя собственным порывам. Когда им овладевала тревога или усталость, он шел читать Хешаеву книгу в поисках идей, которые сможет использовать для удержания Бессемянного. Когда ему становилось совестно, он садился у постели Хешая и пытался вывести его на разговор. Когда мучило одиночество – а это часто случалось, – он разыскивал Лиат Чокави. Иногда она ему даже снилась. Она и тот краткий поцелуй.

Если Маати и путался в своих чувствах к ней, то лишь из-за ее красоты и еще потому, что она была девушкой Ота-кво. Ничего дурного в своих мечтах он не находил, ведь между ними ничего и быть не могло. А потому она оставалась его другом, единственным на весь город.

Он так хорошо заучил ее привычки и места, где она проводила дни, что когда пришло известие – его доставил дворцовый раб вместе с завтраком, – Маати легко ее отыскал. Поляна, которую Лиат показала ему как-то вечером, находилась к западу от пристани. Оттуда открывался вид на побережье – узкий отрезок пляжа. Полуголые деревья и изгиб берега скрывали город из вида. Лиат сидела на нерукотворной скамье из камня, откинувшись на гранитную глыбу в половину своего роста, и смотрела сквозь волны.

Маати шагнул к ней, хрустнув опавшими листьями. Лиат обернулась, увидела его и, ни слова не говоря, снова перевела взгляд на море. Маати расчистил рядом с ней место и сел.

– Значит, это правда? – спросил он. – Амат Кяан ушла с должности?

Лиат кивнула.

– Вилсин-тя, наверное, рвет и мечет.

Она пожала плечами. Маати наклонился вперед, уперев локти в колени. Волны накатывали на песок и всякий раз отступали, чтобы дать место следующим. На востоке с криками кружили чайки, а у горизонта стоял на якоре огромный гальтский корабль. Больше о городе ничто не напоминало. Маати разгребал пяткой кучу сухих листьев, пока не показалась темная земля.

– Ты знала?

– Она мне не сказала, – ответила Лиат. В ее спокойном тоне звучала пустота и отрешенность. – Просто ушла, и все. У нее в доме не осталось ничего, кроме шкатулки конторских бумаг и письма для Вилсина-тя.

– Что ж, значит, она не от одной тебя это скрыла. А почему она ушла, известно?

– Нет, – сказала Лиат. – Я виню себя. Если бы я постаралась, не поставила бы всех в дурацкое положение…

– Ты сделала так, как было приказано. Не будь этот торг двойной игрой, тебя похвалили бы.

– Может быть, – вяло согласилась Лиат. – Теперь-то какая разница! Ее нет. Вилсин-тя мне не доверяет. Я – ученица без учителя.

– Выходит, мы оба.

У Лиат вырвался смешок.

– Похоже на то, – проговорила она и накрыла его руку ладонью, сплела с ним пальцы. У Маати сердце пустилось вскачь, а во рту неожиданно пересохло. Им овладело чувство вроде паники, но светлое. Маати замер: только бы Лиат не убрала руку.

– Как думаешь, где он сейчас? – спросил Маати, призывая дух Оты – своего друга, ее любимого, – чтобы доказать: в этом миге, в этом сплетении пальцев нет ничего дурного. Чистая дружба, и ничего больше.

– Он должен был доплыть до Ялакета. Может, уже там, – сказала Лиат. – По крайней мере, близко.

– Значит, ждать осталось недолго.

– Несколько недель, – поправила она.

– Выходит, все же долго.

– Как Хешай-кво? Ему не лучше?

– Не лучше. И не хуже. Он слишком много спит и слишком мало ест. А борода…

– Выросла?

– Не то слово. Ему точно не мешало бы побриться.

Лиат пожала плечами, и Маати показалось, будто она к нему придвинулась. Значит, вот каково дружить с женщиной, подумал он. Ему нравилось это уютное, согревающее единение.

– Когда я приходила, он выглядел лучше, – заметила Лиат.

– По-моему, при тебе он старается. Почему – не знаю.

– Потому, что я девушка.

– Вполне возможно, – согласился Маати.

Лиат выпустила его руку, встала и потянулась. Маати вздохнул, понимая, что миг прошел – краткий, но прекрасный эпизод его жизни. Он слышал предания старины, где рассказывалось о таких мгновениях юности, которые навсегда остаются в сердце и не покидают человека до самого смертного одра, чтобы в последний сон тот погружался мирно и безмятежно. «Наверное, – думал Маати, – это как раз такой миг. Если уж запоминать, то это: запах моря, безоблачное небо, листья, рев прибоя и рука, хранящая тепло ее прикосновения».

– Значит, мне нужно приходить почаще, – сказала Лиат. – Раз это помогает.

– Не хочу навязываться, – произнес Маати, вставая. – Но если будет время…

– Сомневаюсь, что мне в скором будущем доверят что-либо значительное. Кроме того, мне нравится бывать у вас в доме. Там так красиво…

– С тобой еще красивее, – заметил Маати.

Лиат усмехнулась. Маати жестом поздравил сам себя, на что Лиат отозвалась вопросительной позой.

– Мне удалось тебя развеселить, – объяснил он.

Лиат взвесила его слова, глядя на горизонт, и кивнула, как если бы он указал ей на улицу, не виденную раньше, или на хитрый узор ветвей. Она улыбнулась снова, мягче.

– Пожалуй… Правда, порядка в мире от этого не прибавилось.

– Миром я займусь позже. После обеда. Хочешь, пойдем обратно?

– Да, так будет лучше. Я и так прослыла глупой неумехой. Ни к чему становиться нытиком!

И они отправились в город. Когда Маати мучило беспокойство за Лиат, дорога казалась длиннее. А теперь, как неспешно они ни брели, почти тотчас их окружили городские стены. Поднявшись по Бусинной улице, Лиат и Маати задержались у прилавка, где мальчуган лет восьми с важным видом продавал пирожки в сахарной пудре, послушали нищего, который хрипло, но мелодично выводил песню о своем многопечальном житье, чем растрогал Маати чуть не до слез. Тем не менее они дошли до перекрестка дорог, одна из которых вела к Вилсину, а вторая – к тоскливому Хешаеву дому, еще до полудня.

– Так что, – произнесла Лиат, – зайти к поэту, когда я у себя закончу?

Позу просьбы она приняла так неформально, словно ответ не оставлял сомнений.

Маати изобразил раздумье и следом позу приглашения. Лиат поблагодарила, но осталась стоять на месте. Маати наморщил лоб. Лиат жестами спросила, в чем дело, а он даже не знал, что ответить.

– Лиат-тя, – начал он.

– «Тя»?

Маати поднял ладони. Не то чтобы поза, но смысл передавала. «Позволь мне продолжить».

– Лиат-тя. Я знаю, Оте-кво пришлось уехать только из-за андата и того, что случилось. Если бы это зависело от меня, я никогда бы не допустил ничего подобного. Но мне всегда хотелось познакомиться с тобой поближе, и я очень ценю твою дружбу.

Лиат посмотрела на него – неопределенно, но вовсе не обиженно.

– Ты что, заучил это?

– Нет. Я даже не знал, что скажу, пока не сказал.

Она улыбнулась и тут же помрачнела, словно он коснулся чего-то личного, какой-то тайной боли. В груди у него упало. Лиат поймала его взгляд и улыбнулась опять.

– Хочу тебе кое-что показать, Маати-кя. Идем со мной.

Он молча пошел за ней в Дом Вилсинов. С каждым шагом ему становилось все тревожнее. Люди, встречавшиеся на пути, не оглядывались и, казалось, не обращали на них внимания. Маати пытался вести себя как ни в чем не бывало, словно они шли по делу. Когда Лиат закрыла дверь своей комнаты, он начал извиняться.

– Лиат-тя, – сказал Маати. – Если я что-то сделал не так…

Она шлепнула его по рукам, и он оставил позу. К его удивлению, Лиат шагнула вперед, вплотную к нему. Ее губы мягко прижались к его губам. В комнате стало нечем дышать. Лиат отстранилась. Ее лицо было печально и нежно. Она коснулась его волос.

– Ступай. Я приду к вам сегодня вечером.

– Ага, – только и ответил он. Больше на ум ничего не пришло.

Маати остановился в садах нижних дворцов, сел на траву и потрогал губы – будто хотел убедиться, что они на месте, что они есть. Она его поцеловала! По-настоящему! Погладила по волосам… Это было невероятно и жутко: точно идешь по знакомой дорожке и вдруг падаешь в пропасть.

И летишь.