"Гарольд, последний король Англосаксонский" - читать интересную книгу автора (Бульвер-Литтон Эдвард Джордж)

ГЛАВА 2

Славные люди были те отважные воины, которые получили впоследствии название датчан. Хотя они старались погрузить покоренные ими народы во мрак прежнего невежества, но тем не менее положили начало просвещению других, свободных от их ига. Шведы, норвежцы, датчане имели много общего в главных чертах характера и расходились только в некоторых частностях. Все они отличались неутомимой деятельностью и стремлением к свободе; их понятия о чести были крайне ошибочны, но они обладали особенной общительностью и уживались легко с другими племенами; в этом и заключалось резкое их различие с нелюдимыми кельтами.

Да!

И не прошло еще столетия после этого крещения, как потомки этих закоренелых язычников, не щадивших прежде ни алтаря, ни его священнослужителей, сделались самыми ревностными защитниками христианской церкви; старинное наречие было забыто, за исключением остатков его в городе Байе; древние имена их превратились во французские титулы, и нравы франко-нормандцев до того изменили их, что в них не осталось ничего прежнего, кроме скандинавской храбрости.

Таким же образом племена, кинувшиеся в Англосаксонию для грабежа и убийств, сделались в сравнительно короткое время одной из самых «патриотических частей» англосаксонского населения, как только великий Альфред успел подчинить их своей власти.

В то время, с которого начинается наш рассказ, эти нормандцы жили мирно, под названием датчан, в пятнадцати английских графствах.

Самое большое число их находилось в Лондоне, где они даже имели свое собственное кладбище. Национальное собрание датчан в Витане решало выбор королей, и вообще они совершенно слились с англосаксами. Еще и теперь в одной трети Англии провинциальное дворянство, купцы и арендаторы происходят от викингов, женившихся на саксонских девушках[9]. Было вообще мало разницы между нормандским рыцарем времен Генриха I и саксонским таном из Норфолка и Йорка: оба происходили от саксонских матерей и скандинавских отцов.

Но, хотя эта гибкость была одной из характерных черт характера скандинавов, были, разумеется, и исключения, в которых неподатливость их была просто поразительна. Норвежские хроники, так же, как и некоторые места нашей истории, доказывают, до какой степени фальшиво относились многие из поклонников Одина к принятому ими христианству. Несмотря на то, что они принимали святое крещение, в них все же оставались прежние языческие понятия. Даже Харальд[10] сын Кнута жил и царствовал как человек «отверженный от христианской веры», потому что он не был в состоянии добиться помазания на царство от кентерберийского епископа, принявшего к сердцу дело брата его, Хардекнута.

В Скандинавии священники часто принуждены были смотреть сквозь пальцы на многие беззакония, типа многоженства и тому подобного. Если даже они и искренно вступали в христианство, то тем не менее не могли отрешиться от всех своих суеверий. Незадолго до царствования Эдуарда Исповедника, Кнут Великий издал множество законов против колдовства и ворожбы, поклонения камням, ручьям и против песен, которыми величали мертвецов; эти законы предназначались для датских новообращенных, так как англосаксонцы, покоренные уж несколько веков тому назад, душой и телом были привержены христианству.

Хильда, происходившая из датского королевского дома и приходившаяся Гюде, племяннице Кнута, двоюродной сестрой, прибыла в Англию год спустя после восшествия на престол Кнута, вместе со своим мужем, упрямым графом, который, хотя и был крещен, но втайне все еще поклонялся Одину и Тору. Он пал в морском сражении, происходившем между Кнутом и святым Олавом Норвежским. Заметим мимоходом, что Олав неистово преследовал язычество, что ничуть не мешало ему самому придерживаться многоженства. После него даже царствовал один из его побочных сыновей, Магнус. Муж Хильды умер последним на палубе своего корабля, в твердой надежде, что валькирии перенесут его прямо в Валгаллу.

Хильда осталась после него с единственной дочерью, которую Кнут выдал замуж за богатого саксонского графа, происходившего от Пенда, короля Мерсии, ни за что не хотевшего принять христианство, но говорившего из осторожности, что не будет препятствовать своим соседям сделаться христианами, в случае если они только, действительно, будут жить по-христиански, то есть в мире и согласии. Этельвольф, зять Хильды, впал в немилость Хардекнута, потому что был в душе более саксонцем, чем датчанином; бешеный король не посмел, однако, представить его открыто в Витане, но отдал насчет него тайные приказания, вследствие чего последний и был умерщвлен в объятиях своей жены, которая не перенесла этой потери. Таким образом дочь их, Эдит, перешла под опеку Хильды.

По причине той же гибкости, отличавшей скандинавов и заставлявшей их переносить всю свою любовь к родине на приютившую их страну, Хильда тоже так привязалась к Англии, как будто родилась в ней. По живости же воображения и вере в сверхъестественное, она осталась датчанкой. После смерти ее мужа, которого она любила неизменной любовью, душа ее с каждым днем все более и более обращалась к невидимому миру.

Чародейство в Скандинавии имело различные формы и степени. Там верили в существование ведьмы, врывавшейся в дома пожирать спящих людей и скользившей по морю, держа в зубах остов волка-великана, из громадных челюстей которого капала кровь; признавали и классическую вёльву, или сивиллу, предсказывавшую будущее. В скандинавских хрониках много рассказывается об этих сивиллах: они были большею частью благородного происхождения и обладали громадным богатством. Их постоянно сопровождало множество рабынь и рабов, короли приглашали их к себе для совещаний и усаживали на почетные места. Гордая Хильда со своими извращенными понятиями, избрала, конечно, ремесло сивиллы: поклонница Одина не изучала ту часть своей науки, которая могла бы, с ее точки зрения, служить интересам черни. Мечты ее устремлялись на судьбы государств и королей; она желала поддерживать те династии, которым должно было царствовать над будущими поколениями. Честолюбивая, надменная, она внесла в свою новую обстановку предрассудки и страсти блаженной поры давно минувшей молодости.

Все человеческие чувства ее сосредоточивались на Эдит, этой последней представительнице двух королевских семейств. Стараясь проникнуть в будущее, она узнала, что судьба ее внучки будет тесно связана с судьбой какого-то короля; оракул же намекнул на какую-то таинственную, неразрывную связь ее угасавшего рода с домом графа Годвина, мужа ее двоюродной сестры, Гюды. Этот намек заставил ее более прежнего привязаться к дому Годвина. Свейн, старший сын графа, был сначала ее любимцем и поддался ее влиянию, вследствие своей впечатлительной и поэтической натуры. Когда семья Годвина отправилась в изгнание, вся Англия отнеслась к Хильде с величайшим сочувствием, но не отыскалось ни единой души, которая вздохнула бы с сокрушением о Свейне.

Когда же вырос Гарольд, второй сын графа, то Хильда полюбила его еще больше, чем Свейна. Звезды уверяли ее, что он достигнет высокого положения, а замечательные способности его подтверждали это пророчество. Привязалась она к Гарольду отчасти вследствие предсказания, что судьба Эдит связана с его судьбою, а отчасти оттого, что не могла проникнуть дальше этого в будущее их общей судьбы, так что она колебалась между ужасом и надеждой. До сих пор ей еще не удавалось повлиять на умного Гарольда. Хотя он чаще своих братьев посещал ее, на лице его постоянно появлялась недоверчивая улыбка, как только она начинала говорить с ним в качестве предсказательницы. На ее предложение помочь ему невидимыми силами, он спокойно отвечал: «Храбрец не нуждается в ободрении, чтобы выполнить свою обязанность, а честный человек презирает все предостережения, которые могли бы поколебать его добрые намерения».

Замечательно было то обстоятельство, что все, находившиеся под влиянием Хильды, погибали преждевременно самым плачевным образом, несмотря на то что магия ее была самого невинного свойства. Тем не менее народ так почитал ее, что законы против колдовства никак не могли быть применимы к ней. Высокородные датчане уважали в ней кровь своих прежних королей и вдову одного из знаменитейших воинов. К бедным она была добра, постоянно помогала им и словом, и делом, со своими рабами обращалась тоже милостиво и потому могла твердо надеяться, что они не дадут ее в обиду.

Одним словом, Хильда была замечательно умна и не делала ничего, кроме добра. Если и предположить, что некоторые люди известного темперамента, обладающие особенно тонкими нервами и вместе с тем пылкой фантазией, могли, действительно, иметь сообщения со сверхъестественным миром, то древнюю магию никак нельзя сравнить с гнилым болотом, испускающим ядовитые испарения и закрытым для доступа света, но следует уподобить ее быстрому ручью, журчащему между зеленых берегов и отражающему в себе прелестную луну и мириады блестящих звезд.

Итак, Хильда и прекрасная внучка ее жили тихо и мирно, в полнейшей безопасности. Нужно еще добавить, что пламеннейшим желанием короля Эдуарда и девственной, подобно ему благочестивой, его супруги было посвятить Эдит Богу. Но по законам нельзя было принуждать ее к этому без согласия опекунши или ее собственного желания, а Эдит никогда не противоречила ни словом, ни мыслью своей бабушке, которая не хотела и слышать о ее вступлении в храм.