"История с продолжением" - читать интересную книгу автора (Белецкая Екатерина)Тупик– Мне что – десять раз повторять одно и то же? – прищурился Андрей. – Ты глухой, что ли? Пошёл в зал! – Не раньше, чем ты вызовешь врача, – ответил Пятый. Они стояли у входа в “тим”, Пятый на пороге, Андрей – чуть поодаль. – Ты третий день просто так мутишь воду. Мне надоело слушать этот бред! Плохо ему! Подумаешь! А кому хорошо? – Ты его избил. Три дня назад. С тех пор ему всё хуже и хуже. Или ты вызываешь врача, или я перехожу к решительным мерам, – Пятый говорил твёрдо, но в его голосе звучал страх. Лину на самом деле было плохо. Пятый не мог понять, в чём дело. Лин – тоже. Кроме слова “больно” он вообще ничего не говорил эти три дня. Больно, и всё тут. И температура под сорок. Лин таял, как свечка. Поэтому за всей твёрдостью тона в голосе Пятого звучала настоящая паника. – Ничего с ним не будет, – отмахнулся Андрей. – Отлежится, как миленький, никуда не денется. – Вызывай врача! – И не подумаю! – Тогда – прости. Выбить пистолет было минутным делом, тем более, что отчаяние придало Пятому новые силы. Он поднял оружие на уровень пояса и приказал: – Пошли, сволочь. Теперь мы пойдём звонить вместе. Ты этого хотел? Андрей не ответил. Наверху, в каптёрке, Пятый заставил его набрать номер первого предприятия и позвать к телефону Лукича. – Аллё… это “трёшка”… да, смена… Тут Пятый хуи валяет… Чего? Да мура, Лину поплохело малость, вот он и… Пятый взял у Андрея из рук трубку и сказал: – Алексей Лукич, выезжайте немедленно… нет, я не вру и не шучу, всё очень серьёзно… да, плохо… Я не знаю!… Где сейчас? Я – рядом с телефоном, Лин в тиме… температура высокая, он сильно ослабел… нет, никто не стрелял, только били… Жалуется на боли… ему очень плохо… Что я думаю?… Ничего, я не хирург, могу только предположить… да, именно. Поторопитесь, счёт, по-моему, идёт на часы, если не на минуты… хорошо… Пятый положил трубку, глубоко вздохнул, на секунду прикрыл глаза. Затем взял пистолет за ствол и протянул его Андрею. – Теперь делай, что хочешь, – просто сказал он. – Хочешь – пристрели, хочешь – избей. Мне всё равно. – Пошёл вниз, урод! Бить я его буду, как же. Аккурат перед тем, как Лукич припрётся. Нашёл дурака. Иди, сиди со своим убогим… Два раза ему повторять не пришлось – Пятого как ветром сдуло из каптёрки. Попозже, минут через двадцать, Андрей заглянул в “тим” – проверить. – Скоро, рыжий, потерпи, – просил Пятый, сидя на коленях рядом с Лином. – Сейчас они приедут и помогут… Терпи… – Больно… Пятый… сделай хоть что-нибудь… – Хватит цацкаться, – поморщился Андрей. – Иди в зал, пока я не… – Принеси носилки, – ответил Пятый не оборачиваясь. – И быстро. У него плохо с сердцем, он еле держится. Я не шучу, Андрей. Скорее. – Врёшь небось, – отмахнулся Андрей. – Ладно, так и быть. Минуту подожди, не развалишься. – Андрей, помоги нам, пожалуйста. Я тебя умоляю, принеси носилки. Я боюсь его нести на руках, ему может стать хуже… – Пятый, ты довёл меня уже! Я же сказал, что принесу. Чего ты ещё от меня такого хочешь? Чтобы я его не бил? Не имею права. А носилки я сейчас… – Спасибо. Поторопись. – Заебал, придурок!… …Лукич приехал не один, его сопровождал ещё один хирург и пожилая, как показалось Пятому, медсестра. Лин к тому времени уже лежал на койке в медпункте. Когда его туда перенесли, Андрей, наконец-то сообразил, что дело серьёзное. И паника Пятого получила объяснение. Лин был не просто бледен, нет, казалось, что кожа его посерела, губы стали пепельного оттенка. Глаза красные, воспалённые. К приезду Лукича температура, раньше очень высокая, стала понижаться, Лин всё чаще и чаще начал впадать в забытьё, из которого выходил каждый раз всё дольше и труднее. Лукич сразу, как только увидел Лина, спросил: – По животу били? – Били, – ответил Пятый и поглядел на Андрея. – И не единожды… – Пятый, бегом звонить! Сразу Павлу, и не церемонься, ради Бога. Пусть высылает ещё одну бригаду, нам втроём не справится. – Что говорить? – Пятого трясло, но он старался держать себя в руках. – Говори, что сильно запущенная интоксикация и что надо срочно чистить кровь от продуктов распада. Что сердце отказывает. Понял? – Потом обратно? – Нет, сиди в коридоре. Ты тут будешь только мешать. Понял? – Алексей Лукич, он не… – Нет, это я тебе обещаю. Ты меня давно знаешь? – Да… Алексей Лукич, помогите ему, ради Бога… – Успокойся и не переживай. Всё. Иди. Поживее, Пятый, время не терпит. Пятый стремглав бросился к телефону, Андрей проводил его недоумённым взглядом. – Чего это он так понёсся? – спросил он у Лукича. – Серьёзно что ли, плохо? – Хуже некуда. Он при смерти, – тихо ответил Лукич. – Похоже, на этот раз мы опоздали. – Из-за чего? – не понял Андрей. – Всё же нормально было… – Иди в “тим”, – приказал Лукич. – А то, неровен час, ему чего сболтнёшь лишнего. Ему про это всё знать не надо. Надюша! Готовь его, мы прямо сейчас приступим. Пятого внутрь никто не пустил. Дозвонится он не смог. Теперь он сидел под дверью и ждал. Лукич не счёл нужным о чём-то с ним говорит, только позже, много позже, Пятый узнал, что врач просто уберёг его от правды, пожалел, но тогда… Пятый весь извёлся, пока, наконец, Лукич не вышел из медпункта. – Пятый, поди сюда, – позвал он. – Так, значит… По порядку расскажу. У него было всё разбито внутри. Начался абсцесс. Мы удалили часть кишечника, которая просто разлагалась, но… постарайся понять… Такой процесс прежде всего плохо влияет на сердечную мышцу. Ну, и… сам понимаешь… почки стали отказывать… То есть кровь не очищается. Понимаешь, Пятый, если он… словом, он может и не выдержать этого… Когда мы оперировали, у него начались судороги, сердце стало отказывать. Мы кое-как поддержали, реанимировали, но… Пятый, ты пойми… – Что я должен понять? – Пятый смотрел на Алексея Лукича расширившимися глазами. – Лин… он что, умирает? – Да. Боюсь, что мы не в силах помочь. Мы, ей Богу, очень старались, но… Мы же не всесильны… – Можно туда? – Иди. Пятый, я не знаю, сколько это продлится, никто не может сказать. Есть маленький шанс, что он выживет, но, повторю, очень маленький. И поверь мне ради Бога, мне страшно жаль, что так получилось. Если бы хоть вчера… – Я понял, – Пятый облизнул пересохшие разом губы. – Я пойду, посижу с ним хоть минутку… – Ты вызвал бригаду? – Нет, там никто не отвечает. Я перезвоню сам, вы не звоните. – Только недолго, Пятый. Не подводи меня, а то мне ещё и влететь может за это всё. Понял? – Я всё понял, – Пятый вздохнул поглубже и вошёл в комнату. – Зачем вы его привязали? – Чтобы он не покалечился. Он пока ещё не вышел из наркоза, но когда будет выходить, может начать дёргаться, рваться. Это просто страховка. – Ладно. Я только минутку тут побуду, хорошо? Посмотрю – и пойду… Можно? – Пятый смотрел на Лина не отрываясь, на лице его появилось выражение неподдельного ужаса. – Алексей Лукич… – Можно… Надя, держи, куда смотришь! Лин вскрикнул, дёрнулся, забился в судорогах. Лукич с несвойственной его возрасту проворностью рванул к койке и со всех сил прижал плечи Лина к подушке. Медсестра схватила Лина за руку, но Лукич приказал: – Голову держи, язык фиксируй!… Пятый, придержи ему ноги, не стой столбом… Крепче, дурак, шов может разойтись, на соплях же всё… вот так. Крепче! Надя, поверни ему голову набок… Всё кончилось так же неожиданно, как и началось. Лукич отпустил Лина, поправил сбившееся одеяло и тяжело вздохнул. – Что я говорил, – заметил он. – Как в воду глядел… – Это он от боли так кричал? – севшим голосом спросил Пятый. – Нет, не от боли. Я же тебе сказал – он выходит из наркоза, это почти всегда очень неприглядно. А уж тут… Всё, иди, Пятый. Хватит тут торчать. Надежда, проверь швы, что-то мне не по себе. – Всё чисто пока, – медсестра укрыла Лина одеялом. – Как вы думаете, следующий приступ скоро? – Часок ещё пролежит в отрубе, не меньше. Пойди пока что чаю на всех завари. Пятый, ты ещё тут?! Пятый сидел подле койки на корточках и держал Лина за руку. Он поднял на Лукича испуганные глаза и сказал: – У него такие руки холодные… Господи, да что же это… Помогите ему, пожалуйста… Сделайте что-нибудь… – Мы и так всё, что возможно, делаем, – отрезал Лукич. – Убрали источник заражения, промыли полость, всё зашили. Что ты ещё хочешь? Не всё от нас зависит, это ты в состоянии понять? Пятый слабо кивнул. Идти звонить было необходимо, но он боялся оставлять Лина – а вдруг… Всё же он нашёл в себе силы встать и кое-как дойти до телефона. – …Алексей Лукич просил прислать вторую бригаду, – голос Пятого был тусклым и совершенно безжизненным. – Он сказал, что они втроём не справятся. Пришлите, пожалуйста… – А что мне за это будет? – в голосе Павла Васильевича звучало ехидство и веселье. – Давай меняться – я тебе бригаду, а ты мне – информацию. Идёт? – Вы не понимаете, он же умирает! – с отчаянием произнёс Пятый. – Ему нужна помощь, как вы не поймёте!… – Так я и предлагаю – обмен. Или ты не понял? Пятый швырнул трубку на аппарат. Где-то за поворотом коридора снова раздался крик, полный боли, и Пятый сразу понял – это Лин. Он со всех ног бросился к медпункту. – Держи!… Во дура, да держи же ты! Володя, иди сюда! Пятый влетел в медпункт и остановился на пороге. Опять! Они же говорили – через час! Как же так! – Ты позвонил? – Лукич повернулся к Пятому, лицо его было покрыто испариной, он тяжело отдувался. – Позвонил, я спрашиваю? Пятый не ответил. Он повернулся и снова бросился бегом по коридору – прочь, прочь, прочь от этого ужаса, от своего страха, от своего бессилия. Лукич пожал плечами и, повернувшись к медсестре и второму хирургу, спросил: – Ну что? – Давление упало немножко, но он, кажется, очнулся, – ответил второй хирург. – Глаза пояснее стали и реагирует. – Сейчас проверю. Лин, это я, помнишь меня? Лин слабо кивнул. Ему было дурно и страшно хотелось пить. Слабость, пересохший рот, боль… Даже дышать больно. Везде больно… – Ты понимаешь, что с тобой такое? – Я… пить хочу… – прохрипел Лин. – Нельзя пока, – ответил Лукич. – Тебе плохо было, мы тебя прооперировали, так что пить нельзя. Володь, давай попробуем капельницу поставить, хоть глюкозой поддержим немного. Крови-то нету. – Давайте попробуем. Только вены больно плохие, боюсь, мы только потеряем время. – Тогда давай так – сначала руки проверим, а потом, коли не выйдет – катетер в подключичку. Хорошо? Руки надежд не оправдали – вены рвались, словно были сделаны из бумаги. С огромным трудом врачи всё же ввели катетер и общими усилиями поставили капельницу. Лин к тому времени снова отключился. Ему перевязали израненные руки и снова укрепили фиксаж. Как оказалось, вовремя. Снова случился приступ судорог, через полчаса – ещё один. Давление упало ещё сильнее, но стимулировать сердце Лукич побоялся – отравленная сердечная мышца могла и не выдержать. А ещё через полчаса приехала, наконец, вторая бригада врачей. Во главе с Эдуардом Гершелевичем. Он эту бригаду привёз, внимательно выслушал Лукича, покачал головой, пожал плечами, согласился со всеми назначениями, осмотрел Лин и отбыл. Вторая бригада заступила на вахту, а Лукич вдруг с удивлением понял, что Пятого он не видит уже довольно давно и подивился – где же он? И пошёл поискать. – Не видели?… Как – на улицу пошёл? – искренне удивился Лукич. – Да он всё равно с территории сейчас выйти не сможет. Сказал – вы его отпустили подышать… – Понятно… И куда он направился? – Да куда-то в сторону котельной, – пожал плечами охранник на входе. – Спасибо. Лукич брёл по тропинке, протоптанной в снегу, то и дело спотыкался, чуть не падал – тропинка была узкой. “Где носит этого дурака? – с раздражением думал Лукич. – Он же ничего не взял – ни куртки, ни другой одежды. А вышел часа три назад”. Лукич остановился и прислушался. Где-то за зданием котельной он различил посторонний звук. Сначала не понял, а потом сообразил. И бегом бросился к источнику этого звука. Пятый сидел прямо на снегу и размеренно бил кулаком в кирпичную стену. Кулак был уже в крови. Пятый беззвучно плакал, лицо его было мокрым от слёз, он иногда останавливался и пытался вытереть слёзы разбитой рукой. – Это что такое?! – возмутился Лукич. – А ну, иди сюда! Он силой оттащил Пятого от стены и заставил встать на ноги. – Рассказывай давай, что случилось, – потребовал он. – Он… бригаду… он отказал… – у Пятого заплетался язык, его трясло от холода. – Сказал, что только если я… информацию… то он… врачей… а я… я не смог… Лин теперь умрёт из-за меня… – Во-первых, приехала бригада, – жестко сказал Лукич. – Во-вторых, немедленно пошли в тепло, пока ты не схватил какую-нибудь мерзость. В-третьих, я считаю, что ты должен быть от Лина неподалёку, потому что он плохой и на самом деле может умереть в любую минуту. И никакая вторая бригада его не спасёт. Но сдаваться и устраивать истерики ты морального права не имеешь, понял? От тебя наполовину зависит, выживет он или нет. Знаешь, почему я тебя пошёл искать? Он о тебе спросил. – Он очнулся? – на лице Пятого появилась безумная надежда. – Да, очнулся… не совсем ещё, правда, но иногда в себя приходит. Пошли, психопат. На вон куртку мою накинь… – Горячего чая, смазать руку йодом – и в комнату, – распорядился Лукич. – Как согреешься – сразу туда. – Я уже… – Сиди! И принесите ему переодеться, он промок насквозь. …Пятый уже несколько часов сидел рядом с Лином. Врачи заглядывали каждые полчаса, пытались как-то поддержать его, что-то кололи, что-то говорили… Пятый видел – всё хуже и хуже. Лин постоянно просил пить – кровопотеря, лекарства, наркоз – всё это вызвало страшную жажду. Стали поить – началась рвота. От малейшего глотка воды Лина выворачивало наизнанку, он стонал от боли в свежих швах, плакал… ненадолго отпускало – и по новой. Опять просил пить. Снова… Где-то ближе к утру Пятый заметил, что Лин дышит всё тяжелее и тяжелее. Лин не спал всю ночь, Пятый, естественно, тоже, поэтому и обратил на это изменение внимание Пятый не сразу. – Рыжий, – позвал он тихонько. – Лин, что такое? – Мне… плохо… не могу… воздуха мало… – Лин говорил бессвязно, речь его путалась, в глазах плескалось непонимание и страх. Он смотрел на Пятого, как ребёнок на взрослого – вот придёт дядя и всё исправит. – Открой окно… – Лин, там холодно, – ответил Пятый. – Нельзя открывать. Ты простудишься. – Ладно… – Лин облизнул пересохшие губы. – Дай… попить… – Не надо, опять вырвет. Ты поспи немножко, хорошо? – попросил Пятый. – Отдохнёшь – а потом дам водички. Ладно? Лин кивнул. Полчаса пошли в тишине, Лин лежал, прикрыв глаза, тяжело с хрипом дыша, и, казалось, спал. Пятый сидел неподвижно, силясь понять – что происходит? Но то, что происходило, стало вдруг происходить гораздо быстрее, чем он мог себе представить. Лин вдруг приоткрыл мутные глаза и прошептал: – Пятый… я, кажется… умираю… Пятый вскочил, как подброшенный, и кинулся в коридор. – Алексей Лукич! – закричал он. – Скорее! Ему плохо! – Что такое? – Лукич, видимо, спал, но проснулся по давней военной привычке, на удивление быстро. – Он задыхается! – Буди остальных, живо! В комнату не входить, понял! …Пятый сидел в коридоре, прислонившись спиной к стене и, помимо своей воли, слышал почти всё, что делалось в медпункте. Его трясло всё сильнее и сильнее. “Только бы мне не слышать, только бы не слышать… О, Господи!… Не хочу это всё слышать”, – думал он. А обрывки голосов всё звучали и звучали… – …кровотечение из шва… стол готов?… да, поскорее… – …а я и говорил, что будет… надо было сразу начинать… – …цианоз, отёк лёгких… Нет, товарищи, после такого… – …да срежь ты эти нитки!… на кой они теперь… чёрт, его опять рвёт!… давай наркоз вводи, пока я держу… – Куда?! – В катетер… давай… эй, он ещё дышит? А, это нормально… кладите… – …это из внутреннего. Ничего, зашьём… только неизвестно, проснётся ли он после этого всего… – Жди, проснётся!… фиксируй, Володь, время… чёрт, да что же это такое, а?… ну сколько можно?… вы зашли в полость? – …давным-давно. Всё, там нормально… ну, насколько это может быть нормально… всего лишь один сосуд, а вы орёте, как оглашенные… Эй, почему он дёргается?! Кто наркоз давал, придурки?! – Я не успел… – Лукич, я этого оглоеда к свиньям собачьим урою!… – …тише, тише… что случилось?… наркоз? Не надо наркоз, всё правильно, не надо давать, он и так еле дышит… Надежда, шей, ты это лучше всех умеешь… всё, уже всё… это похоже не на отёк, а на плеврит… – Лукич… да что же это такое?! Стеноз… – Дыши сам, урод!… Чтоб тебя, прямо не знаю… Несколько минут в медпункте было подозрительно тихо, потом в дверь высунулся Лукич. – Пятый, – позвал он. – Руки у тебя мытые? – Да, – ответил Пятый. – Что делать? – Принеси три чистые пелёнки, простыню и пару полотенец, в темпе, – попросил Лукич. – Занесёшь, положишь – и иди. – Что такое? Зачем? – Иди… Зачем, зачем… не твоё дело! – Лукич, – позвали из-за двери, – пойди сюда! Он опять не дышит… – Сейчас. Ты реанимируй, пытайся, надо же поддерживать… – Спазм, горло дыхательное перекрыто, – посетовали из медпункта. – Лукич, он синеет уже… Иди, сам делай трахеотомию. Лукич скрылся за дверью. Пятый отыскал сумку с чистым бельём, отобрал нужное и бегом рванул в комнату. – Вот так-то лучше, – удовлетворённо заметил кто-то. – Вроде дышит пока… – Вот именно – пока. Пятый, принёс? Пятый протянул медсестре то, что она просила, а сам подошёл к койке. – Что такое? – еле шевеля губами спросил он. – Отёк лёгких, плеврит, – ответил за всех Лукич. – Начались судороги, разошёлся шов. Зашили. Стало останавливаться сердце. Вкололи адреналин. Перестал дышать. Сделали трахеотомию. Сейчас поменяем бельё, перевяжем по новой, посадим, как положено – и пойдём молиться Богу. Пятый, пойми – это конец. Мы больше ничего сделать не сможем. Эй, только в обморок не падай мне тут, пожалуйста! Выведите его на волю, пусть там посидит. А мне работать надо. Я тебе полный отчёт дал? Пятый кивнул. Он и вправду еле стоял на ногах. – Всё, свободен. – А всё это… зачем? – Пятый указал трясущейся рукой на простыню. – А затем, что когда дыхание останавливается, всегда происходит… всё, вали отсюда! Иди искать подушки, их нужно ещё как минимум штуки три. Понял? Иди. Хоть до Москвы дойди, но вернись с тремя подушками. Пятый нашёл подушки быстро – просто прошёлся по каптёркам и выпросил всё, что надо, у надсмотрщиков. Отдали. Не пожалели. Потом Пятый отнёс подушки в медпункт, а сам пошёл и позвонил Эдуарду Гершелевичу. Просто спросить совета. – Я, правда, не практикую, – ответил тот, когда Пятый выложил ему всё, что знал. – Но… позови Лукича. Может, стоит попробовать сделать пункцию плевральной полости… Чем чёрт не шутит!… Зови. Старики говорили недолго. Лукич, задумчиво почесал в затылке, крякнул, сказал “Была – не была!” и снова исчез на дверью. Через пятнадцать минут он позвал Пятого. – Так, дружок. Сейчас ты при нём посидишь немножко, мы пойдём, обсудим технику, и приступим. Если что – позовёшь. Мы скоро. Не переживай. Лин был не просто бледен, он был какого-то зеленоватого оттенка. Его высоко посадили, чтобы хоть как-то немного уменьшить отёк. Трубка, вставленная в дыхательное горло, требовала, чтобы голова была откинута назад, поэтому Лину зафиксировали подбородок, протянули широкий кусок бинта под ним и подвязали к спинке кровати. Лин дышал еле-еле, руки его были холодны, лоб тоже, губы посерели, лицо стало восковым. Пятый уже не мог что-то говорить или думать, он просто просидел те пятнадцать минут, которые отсутствовали врачи, держа Лина за холодную мёртвую руку. Он молчал. Даже молиться он не мог. – Пятый, поди в коридор, – Лукич ласково взял Пятого за плечи и развернул к себе лицом. – Нам надо поставить дренаж. Это может помочь. Так что пойди, милый, хорошо? Пятый кивнул и вышел за дверь. Несколько минут в медпункте была тишина, а затем кто-то произнёс: – Ух ты! Литр, не меньше!… – Ну, не литр… пол литра точно. Смотри, а он дышит получше. Прямо сразу задышал… – Не говори под руку, Володя! И дайте пластырь, нужно зафиксировать трубку. Кстати, позовите психа из коридора, пусть успокоится… Пятый вошёл сам, не дожидаясь приглашения. – На, смотри, – позвал Лукич. – Видишь, сколько экссудата? Он сдавливал всё, что можно. Сейчас экссудат через шунт будет выходить и ему станет полегче дышать. Всё теперь зависит от того, заработают ли почки. Если да – тогда может выжить. Если нет… о плохом не будем. Всё, сиди, следи, наблюдай. Тут Надежда остаётся, так что вы на пару и присмотрите. А я его уже видеть не могу! Дайте мне сегодня хоть кофе попить спокойно. – Обойдётся, – успокаивающе сказал кто-то. – Я такие вещи чую. – А сколько времени? – спросил врач из второй бригады. – Шесть утра. С добрым утром вас, дорогие товарищи! Радостно и бодро начните новый трудовой день с производственной гимнастики! – Тьфу на тебя, усохни! Семён, ну перестань, – попросил Владимир. – Хоть перед этим не выступай… – В качестве разминки мы предлагаем вам поставить дренаж и потренироваться в искусственном дыхании, – продолжал веселиться Семён. – А потом… Семёна вытолкали из медпункта просто взашей – шутки, конечно, ничего плохого в себе не содержали, но спокойно глядеть, как Пятый стоит посреди разорённого медпункта и неподвижно смотрит на веселящегося врача, Лукич не смог. Конечно, тут всё понятно – что для одного – горе, для другого – просто работа, но… Всё имеет свои пределы. – Ты бы пока посидел, – попросила медсестра. Она была пожилая и полная. И очень спокойная, в чём позже Пятый убедился на практике. – Чего торчишь на дороге? – Что? – не понял Пятый. – Сядь и успокойся малёк. Хочешь, чайку попьём? – она вытащила из какого-то тайничка заварку и литровую баночку. – Заварить тебе? Ты, поди, всю ночь не спал. Угадала? – Да, не спал… Только не надо чай, я не хочу. – А ты через “не хочу”, – посоветовала сестра. – Мы ему сейчас тоже водички кипячёной приготовим, лимончика добавим. Он скоро проснуться должен, вот и попьёт. – Вы думаете, что он сможет? – Пятый опустил голову. – Они говорили, что он не проснётся… – А ты в голову не бери, что они говорили, – посоветовала сестра, размешивая заварку в банке маленькой ложечкой. – Они врачи, только болячки и видят. Мало ли кто что говорит!… Так и с ума сойти недолго. Вот увидишь сам – очнётся. – Он выживет? – Пятый тяжело сел на стул около с кровати. – Не знаю, – подумав ответила Надежда. – Я же не Бог. Но если ты будешь так нервничать, ты ему не только не поможешь, а даже наоборот. Понял? – Какое у вас имя… – вслух подумал Пятый. – Надежда… а как отчество? – Михайловна, – подсказала она. – Ты меня из виду не теряй. Надежда, говорят, последней умирает. Так что если хуже станет – про меня вспомни. Что тётя Надя говорила… Может, и выживет. Давай поправим подушки, а то низковато ему. Ты трубку придержи… вот так… всё, отпускай. – Вы капельницу ему не поставите? – спросил Пятый. – Пока не поставлю, только когда они скажут. – Почему? – Так пусть отдохнёт он, поспит, отлежится. Торопиться не надо, потихонечку, полегонечку. Не знаешь, стаканы тут есть? – Посмотрите в шкафу, – Пятый сел рядом с Лином и взял его за руку. – Мне пока не надо чая, я потом… – Потом остынет. Ты где себе так руку раскровенил? Болит небось. – На улице. Случайно. Я и забыл уже, – Пятый пересел на стул, пододвинул к себе стакан с чаем. – Что мне делать? Я же ничем ему помочь не могу… – Он твой друг? – участливо спросила Надежда Михайловна. – Да… даже не просто друг, а ещё ближе… – Брат? – Не совсем… да, пожалуй, брат… о, Господи… – Пятый судорожно вздохнул, зажмурился, потряс головой. – За что это всё?! Он не выдержит, я чувствую, он совсем… он… – Ты так сильно тут не нервничай, – посоветовала сестра. – Если хочешь повыть и порыдать – иди в коридор или на улицу. Ты думаешь, он тебя не слышит? Всё он слышит. И твоё состояние ему передаётся, он тоже нервничать начинает. А ему отдыхать надо, сил нормально набираться. Понимаешь? – Хорошо. Я постараюсь держать себя в руках, – ответил Пятый. – Я не хотел… – Вот и ладно. Пей чай, пока горячий. Поесть не хочешь? – Нет. Только не это! От одного вида мутит. – Это нервное. Попозже поешь. Лин очнулся только ближе к вечеру. Сестра к тому времени уехала домой, но клятвенно пообещала вернуться утром, и Пятый остался сидеть с Лином один. На предприятии из всех врачей был только Лукич, у которого семьи не было и который ночевать на своём “первом” оставался систематически. – А какая разница, где спать? – философски заметил Лукич, укладываясь на раскладушке в каптёрке охраны. – Что тут, что дома… всё едино. Да и много ли старику нужно?… Пятый, если что – разбудишь. Всё. Спокойной ночи. …Свет в комнате на ночь не погасили. Лин приоткрыл воспалённые слезящиеся глаза и попытался поглубже вздохнуть – хотя стало немного полегче, ему всё ещё казалось, что слишком душно. И больно. Почему-то болела шея… и левый бок тоже болел, словно… словно в нём что-то было. И страшно хотелось пить. И было холодно. – Лин, – Пятый сидел рядом, осунувшийся, измождённый, глаза запали… – Лин, это я… ты меня узнал?… Узнал?! Господи, о чём он?… Лин попытался сказать, что – да, узнал, но говорить он не мог – боль в горле не позволила. Лин едва заметно кивнул. – Лин, молчи, хорошо? – попросил Пятый. – У тебя трубка в горле, и я не знаю, можно ли говорить. Ты что-то хочешь? Лучше кивни, когда я спрошу… – Пить… – кое-как прохрипел Лин. Господи, как плохо-то! Внутри всё разрывалось от нестерпимой боли. Глаза закрывались, свет был слишком ярким и режущим, голова кружилась. Он почти терял сознание от слабости. – Я сейчас, – сказал Пятый. – Я мигом. Разбудить Лукича оказало более чем легко – как только скрипнула дверь, тот сел и приказал: – Рассказывай. – Он очнулся, пить просит. Вы не подойдёте посмотреть? – Иду. Вы там воду приготовили для него? – Надежда Михайловна оставила кипячёную с лимоном, – ответил Пятый, пока они бежали к медпункту. – Это она молодец… Так, рыжий, как наши дела? – спросил Лукич Лина, присаживаясь на край кровати. – Плохо… – прохрипел Лин. – Больно очень… – А что ты хочешь?! – удивился Лукич. – Так, что тут у нас? ага, выходит экссудат, выходит… поменьше, но есть… – Ему говорить можно? – спросил Пятый. – Шепотом, – ответил Лукич. – Давай-ка попробуем дать попить. Ложку дай, Пятый. Нет, не маленькую, десертную. Вот ту… ага, спасибо. Лин, глотай очень осторожно, постарайся не поперхнуться. Молодец, выпил. – А ещё?… – Лин проводил руку Лукича таким преданным взглядом, что тот усмехнулся, но, покачав головой, ответил: – Больше нельзя. Ты помнишь, хоть как-то, что с тобой было? Нет? Я тебя просвещу. У тебя был разбит кишечник, начался воспалительный процесс, пошла интоксикация. Было очень сильно упущено время. Мы тебя оперировали, во время операции ты у нас помирал целых три раза. Про это ты, конечно, помнить не можешь. Понимаешь, пораженная ткань очень плохо срастается, одно кровотечение у тебя уже было, ты едва не преставился, потом… словом, если ты выпьешь больше, чем сейчас, может начаться рвота и могут разойтись швы. Тогда мне придётся давать тебе наркоз ещё раз, а я, как врач, могу тебе гарантировать, что из этого наркоза ты уже не выйдешь. Всё понял? Лин кивнул. – Вот и молодец. Поспи часок, а потом ещё попьёшь. Всё, я пошёл. Лин заснул ещё до того, как Лукич подошёл к двери. У выхода он остановился и сказал Пятому: – Проснётся – опять дай воды. Если, конечно, рвоты не будет. Пить давай по одной ложке, понял? Иначе угробишь его к чертям. И проверяй хоть изредка дренаж, мало ли что… – Хорошо… Алексей Лукич, почему он такой бледный? – жалобно спросил Пятый. – Ему хуже? – Как ты мне надоел! – Лукич шибанул дверью и раздраженно удалился. Пятый снова подсел к Лину. Примерно через два часа тот снова проснулся. Пятый первым делом спросил: – Не тошнит? – Нет… я пить хочу… – Сейчас. Помнишь, как Лукич говорил? Пей потихоньку. – Дай ещё… – Нельзя. Очень больно? Лин не ответил – он уже уснул. За ночь он просыпался ещё раз шесть, не меньше, и выпил почти треть банки воды. Под утро Пятый было немного прикорнул на стуле, но тут Лин проснулся снова. И первым делом захотел, ни много, ни мало, встать. Из этого, естественно, ничего не вышло. – Пятый… – прошептал он. Пятый встрепенулся и наклонился к Лину, чтобы лучше слышать. – Я пойду… – Куда?! – В туалет… помоги подняться… – И не думай даже! Я позову Лукича, я сейчас!… Пятый высунулся в коридор и крикнул: – Алексей Лукич, идите сюда! Лукич пришёл через минуту, сонный и злой, как чёрт. – Чего такое? – спросил он раздраженно. – Он собрался идти в туалет, – сообщил Пятый. – Вот я и… – Ты сам катетер поставить не можешь? Или не знаешь, как судно выглядит?… Шкаф открой и найди лоток. – Я не знаю… А если?… – Он не сможет, там всё разрезано к чёрту. Пойди, погуляй, я сам управлюсь. Минут через десять возвращайся. Пятый ушёл. Он немного постоял у окна, посмотрел на занимающийся рассвет, на неподвижный и сонный двор, на низкое небо. Оттепель… Ветер, наверное, влажный и тёплый. Он прислонился лбом к стеклу и с минуту стоял неподвижно, отдыхая. Потом вернулся в медпункт. – Так, дружок, – Лукич мыл руки над раковиной и что-то мурлыкал себе под нос. – Тебе даю сейчас полтора часа на отдых. Пойди покури, умойся, поспи часок – и назад. Ему получше. Почки, похоже, заработали. И хорошо. Так что иди, отдыхай, пока можно. Я посижу, покараулю. – А сигарету дадите? – У охраны попросишь. Постарайся уснуть, на тебе лица нет. Ты ел вчера? – Нет… не смог. Ладно, я пойду. Он спит? – Спит. Как сурок. Всё! Пошёл вон, изверг!… – Так… что прежде всего? Чистота – залог здоровья. А уж при интоксикации – сам Бог велел… Лукич снял с Лина одеяло, быстро обтёр ему руки и ноги влажным полотенцем, потом снял повязку, обработал длинный (от солнечного сплетения до низа живота) шов йодоформом, наложил новую повязку, протёр спиртом кожу около дренажа, катетера, поменял влажную салфетку на канюле. Затем снова укрыл Лина и принялся обыскивать шкаф на предмет грелок. Нашёл три штуки, наполнил горячей водой, сунул одну Лину в ноги, другие пристроил по бокам. Притащил второе одеяло, укутал его, а затем открыл окно. – Вот так-то, – наставительно сказал Лукич в пространство. – Теперь посмотрим, кто тут заказывает музыку. Через полчаса приехала смена. И, естественно, почти в полном составе завалила в комнату. – Ну, чего, не помер ночью? – с порога спросил Семён. – А чего это тут такая холодина? – Я проветриваю, – невозмутимо ответил Лукич. – А… понятно. Володь, ты погляди, а он ожил немножко. Даже губы порозовели… Как дышит? – Да ничего, старается, как может. Вы кислород привезли? – Да, подушку. – А почему не баллон? – А была бы охота возиться! Лукич, ну ты расскажи, что ли… чего таишься? Плохо, что ли? – Да нет. Почки работают, всю ночь пить просил, а под утро пробрало так, что о-го-го… Сам идти хотел. Так что лучше. Говорить начал связно. Полегчало. А вы там этого идиота не видали? – Пятого, что ли? Спит на полу перед дверью. – Тащите сюда, – распорядился Лукич. – Постелите ему на кушетке, поставьте чаю… – Эй, Лукич! – позвал из коридора Володя. – Он сказал, что даст мне по роже, если я не оставлю его в покое! – Тогда пусть валяется, – пожал плечами Лукич. – Устал я, дорогие мои. Пойду, подремлю немножко. Последите за ним, пока я… – Алексей Лукич… – Лин приоткрыл глаза, он говорил еле слышно. – Холодно… – Сейчас, закрою, – сказал Лукич. – Вы всё поняли? – обратился он к удивлённой второй бригаде. – Лин, постарайся поспать, а то вы тут всю ночь колобродили с Пятым, даже его я спать отправил. Понял? Лин кивнул и снова закрыл глаза. – У кошки девять жизней, – сказал кто-то. – Ага, как же, – грустно усмехнулся Лукич. – Вы тут поосторожней, ладно? А то он вполне может попробовать куда-нибудь прогуляться, он уже хотел это сегодня сделать. – Лукич, трубку пока оставить? – Оставь, а то мне боязно снимать, – ответил Алексей Лукич. – Он пока что слабый, да ещё и глупый он у нас по жизни. Прошу запомнить. Кто останется? – Я обещала, я и посижу, – ответила Надежда Михайловна. – Идите вы пока что все отсюда, я как-нибудь сама разберусь. – Пошли. Сейчас назначения сделаю – и спать. …Пятый пришёл в комнату ровно через час, как и обещал. Надежда Михайловна поглядела на него укоризненно и сказала недовольно: – Ну чего ты ходишь? Спал бы, коли можно. Тебя же отпустили. – Я не хочу, – ответил Пятый. – Я там полежал немножко, отдохнул. Всё в порядке. Как тут? – Да никак. Спит он. Ночью намаялся, небось? – Честно говоря, да. Пить просил, спал плохо, жаловался… – Да я не про него, я про тебя. – А… я не заметил, – Пятый подошёл к окну и задёрнул хиленькую занавеску. – Светло слишком, вам не кажется? – Нет, не кажется, – ответила Надежда Михайловна. – Отодвинь обратно, а то мало ли что. – Как скажете, – Пятый отошёл от окна. – Я вас, наверное, довёл совсем. Простите, если что не так… – Да всё так было, – ответила она. – Вот когда ты вошёл… у тебя такое лицо было… хорошее, что ли. Словно светилось изнутри. – Сон приснился… словно мы снова молодые, Лин и я… смешно так было… и хорошо, вы правильно сказали. Словно в тёплом море искупаться – такое вспомнить… – Арги?… – послышался шепот с кровати. Пятый и Надежда Михайловна подошли к Лину. Тот посмотрел на Пятого прояснившимися глазами и попытался улыбнуться. – Тебе тоже?… – Ты бы помолчал, – посоветовала медсестра. – Вредно с канюлей много говорить. Хуже может стать. – Да, рыжий, – ответил Пятый. Он говорил тоже очень тихо, почти что шепотом. – Мне тоже приснилась охота на аргов… наша с тобой первая и последняя охота… весело было, правда? – Правда, – прошептал Лин в ответ и снова улыбнулся. Еле-еле, он уже устал, был слишком слабым. – Это… это греет… изнутри… – Попей водички – и спи, – распорядилась Надежда Михайловна. – Ты поди отсюда, Пятый, не стой над душой, посиди в уголочке. Потом наговоритесь, а ему пока что спать нужно, а не болтать. – Пятый… погоди… – попросил Лин. Пятый снова наклонился к нему, чтобы лучше слышать. – Ты… был… один?… – Нет, с вами, – ответил Пятый. – С тобой. И с Айкис. Только в стороне от вас. Вспомнил? – Да… Дзеди… – Что? – Я… хотел… – Я всё знаю. Спи, рыжий, тебе нельзя сейчас говорить, – Пятый посмотрел на медсестру, словно спрашивая совета – что же делать? Как остановить этого дурака, чтобы он не навредил сам себе? – Вот я сейчас пойду к врачам, – с угрозой в голосе сказала Надежда Михайловна, – и попрошу, чтобы тебе капельницу поставили. И будешь мучаться лежать, как вчера – ни пошевелиться, ни подвинуться. Понял? Лин, не смотря на то, что был сам не прочь пошутить, всегда был очень доверчивым. А теперь, когда он находился в столь плачевном состоянии, он верил вообще всем подряд. Всерьёз опасаясь, что медсестра выполнит свою угрозу, он закрыл глаза и мгновенно уснул – и от страха перед капельницей, и из-за того, что глаза слипались а голова кружилась. – Выберется он, как мне кажется, – сказала медсестра. – Почему вы так уверены? – спросил Пятый. – Глаза у него хорошие стали. Ясные, осмысленные. А были плохие совсем. Там уже муть стояла, я много раз такое видела. Редко кто с ясными глазами умирает, уж поверь мне… – Но умирает всё-таки? – Я же сказала тебе – редко. Ой, доведёшь ты меня, чует моё сердце, – вздохнула медсестра. – Выживете он, сколько повторять можно одно и тоже? – Всё, молчу, – примирительно ответил Пятый. – Поставить вам чаю? – Поставь, – согласилась она. – Сам-то будешь?… – Надя, а куда этот пошёл? – Лукич стоял на пороге. – Курить я его отпустила. Всё бегает, курит. Каждые полчаса, а то и чаще… – Не спал? – И не думал даже. – А этот? – Лукич кивнул на Лина. – Спит и пьёт. Вроде пока ничего, держится. Экссудат выходит, дренаж я бы пока не снимала… – Смеёшься – “не снимала”?! Да его недели через три, не раньше, можно снять будет. Да и то, если… сама понимаешь. Почки как? – Боится теперь. Больно очень. И стесняется меня, дурак. Катетером только и справляемся… – Но моча есть? – Есть. – Надо пробовать кормить. Был бы он не такой слабый, я бы ещё сутки его голодом поморил. Но тут, сама понимаешь… – А чего понимать? Дай Бог, если двадцать пять кило всего весит. Кости и кожа. На капельницах мы его не вытянем, надо пробовать давать есть. По нулевой, послеоперационной. Авось получится, – Надежда Михайловна подсела к Лину и тихонько потрепала его по волосам. – Эй, сынок!… Просыпайся давай… Сейчас мы его спросим, Алексей Лукич, – сказала она. – Эй, милый… да я это, я… Тётя Надя… ты кушать хочешь? Лин её не понял. Он ещё до конца не проснулся, и всё никак не мог сообразить – кто его разбудил, и что от него хотят. – Надь, ты погоди, дай ему маленько очухаться. Он ещё дурной со сна. Сейчас отойдёт – и спросим. А пока попить ему принеси. Сколько за раз даёте? – Три ложки. Он ещё просит, но нельзя, ты же сам дозу назначал… Смотри, вроде проснулся. – Лин, ты есть хочешь? – Лукич присел на краешек кровати. Лин на секунду прислушался к своим ощущениям а затем с сомнением поглядел на врача. – Скорее всего не хочешь, – ответил за него Лукич, – но начинать надо. А то помрёшь. Про то, что ты худой, знаешь? Лин кивнул. – Жить хочешь? Лин опять кивнул. – Говорить больно? – Да… сухо во рту… Алексей Лукич… – Что, милый? – Пятый не спит… совсем… Алексей Лукич… – Молчать! Всё, не продолжай, я понял. Вот пока ты есть не начнёшь, он спать не ляжет, – Лукич вовсю делал за спиной знаки Надежде Михайловне, мол иди, перехватывай того остолопа, который курит. Та поняла и потихонечку вышла в коридор. – Лин, ты сейчас попьёшь, потом отдохнёшь ещё капельку, а потом попробуешь поесть. Совсем немножко, ладно? Чайную ложку сможешь осилить – и то хорошо будет. – А вы… меня… больше резать… не будете?… – Ну что ты несёшь, право слово!… Ну кому надо тебя резать, глупый?… Совсем больной, да ещё и на голову тоже, по-моему, долбанутый… Всё, закрыта тема. Лучше скажи – болит сильно? Обезболить? Или потерпишь? – Больно… но если надо… то потерплю… – Кому это надо? Тебе, мне, Пятому? Опять несуразицу несёшь. Сейчас, погоди… Я чего-то не помню, ты анальгин переносишь? Не отвечай, ради Бога, сам вспомню. Или лучше чего посильнее? – Сильнее ему не надо, – сказал вошедший Пятый. “Слава Богу, предупредила, – понял Алексей Лукич. – Успела. Теперь твоя очередь, дружок”, – А почему? – Он будет спать долго, а ему, сами понимаете, надо есть. А если он есть не начнёт, я спать не буду. Усёк? Рыжий, я не шучу. – Хорошо, уговорили… я постараюсь. Согласен, на всё… Хорошо… – Ты бы не трепался понапрасну. Ладно, хорошие мои. Надюша, ты пока приготовь что-нибудь, а мы тут повозимся малость… Пятый молча помогал Лукичу – подавал то, что тот просил, делал что-то. Но – на автомате. Он думал о чём-то совершенно другом, мысли разбегались и путались. Лину поменяли повязки, сделали какие-то уколы, поудобнее устроили. Потом Лукич и Надежда Михайловна ушли по своим делам, а Пятый снова остался с Лином. – Ну что? – спросил он, подождав, пока шаги в коридоре затихнут. – Как ты? – Пятый, у меня… рука болит… левая… – Лин жалобно посмотрел на Пятого. – Очень… – Прости, я как-то забыл. Сейчас, я помогу. Из-за дренажа, стоявшего с левой стороны, Лину зафиксировали руку, чтобы невзначай не сбил трубку. Это, конечно, было правильно, но рука, хоть и находилась в мягкой марлевой петле, затекла от долгой неподвижности и, естественно, разболелась. Пятый освободил руку, положил её к себе на колени и стал потихонечку массировать, чтобы возобновить кровообращение. Лин благодарно улыбнулся и прикрыл глаза. – Так лучше? – спросил Пятый. – Да… что бы я… без тебя… делал… – Лин говорил шепотом, Пятый с трудом различал слова. – Пятый… я хотел спросить… – Что? – Долго мне… ещё… осталось так?… – И даже не думай! Сказал тоже – “долго”! Пока не поправишься, – строго ответил Пятый, хотя внутри у него всё сжалось от боли в тугой ноющий узел. От боли и от страха. – Сказали же, что ты… – А если… болеть?… Долго?… – Я не знаю, – честно ответил Пятый. – Правда, не знаю. Мне никто ничего не говорит. Но, честно признаться, предполагаю, что ещё порядочно. А что? – Я устал… не хочу… мучаться… – Ты эти разговоры прекрати! Устал!… Помучаешься, не развалишься, – Пятый старался не подать виду, не показать, как его пугают такие слова, и это ему удалось. – Рука прошла? – Да, нормально… ты посидишь?… – Да куда ж я денусь. Спи, горе моё! – Я не привык… сидя спать… “Может, она права? – подумал Пятый. – Если бы рыжему было совсем плохо, он бы не говорил ни про руку, ин про то, что сидеть ему надоело… Словом, не капризничал бы. То есть мне так кажется. А на самом деле… Я же ничего толком про это всё не знаю, а сам – чертовски плохой пример того, как себя ведут больные. Может, им так положено? Ладно, спрошу, когда они придут”. Пятый просидел с Лином три часа – и всё это время держал его руку у себя на коленях, чтобы снова не затекла. Так его и застал вернувшийся Лукич. – Что это ты делаешь? – спросил он, прикрывая дверь в коридор. – Он жаловался, что рука болит, вот я и… – начал было Пятый. – Молодец, правильно сообразил. Но с чего ей затекать было, не пойму. Фиксаж совсем свободный. – Капризничает он, – признался Пятый. – Всё ему не так. – Это хорошо, что капризничает. Когда всё равно – плохо. А придирается – значит, немножко ожил. – Ему можно будет полежать? – спросил Пятый. – Нет, отёк усилится. Ты пока пойди покури, а мы его покормим и понаблюдаем, – Лукич снова закрепи Лину руку фиксажем. – Хочешь – полежи немножко. – Не хочу, – Пятый поднялся со стула. – Когда мне возвращаться? – Через часок-полтора. Сменишь нас. Пятый вернулся в медпункт раньше, чем через час – волновался. Надежда Михайловна встретила его на пороге. – Зачем пришёл так рано? – спросила она сварливо. – Как он? – Он совершенно нормально поел и спит. И не мешай ему, ради Бога, отдыхать! Что тебе неймётся?… – Он один? – Лукич с ним сидит, караулит. – Рвоты не было? – с тревогой спросил Пятый. – Говорят тебе – не было. На всякий случай царукал ему вкололи. Иди, отдыхай. – Я тогда тут посижу, рядом. Я мешать не буду, правда, – Пятый умоляюще посмотрел на медсестру. Та сжалилась. – Ладно, сиди. Только в комнату не лезь. Пятый даже пробовать не стал спать. Знал, что не уснёт. Час он просидел на корточках подле двери, потом сходил покурил, потом опять вернулся к медпункту. Надежда Михайловна вышла из медпункта ещё через час. – Сидишь? – спросила она. Пятый кивнул. Тяжело поднялся на ноги. – Ну как? – спросил он. – Всё нормально. Второй раз покормили, ест хорошо, рвоты нет. Иди спать, Пятый. Вечером ты нас сменишь. Пятый отрицательно покачал головой. На следующий день Лину стало получше. Он стал просить, чтобы в комнате выключили свет – мешает спать. Чтобы не ходили – от шума болит голова. Чтобы отвязали руку – опять затекает. Чтобы дали хоть немножко полежать. Чтобы… Всё кончилось тем, что Лукич прогнал Пятого прочь из медпункта и, немало не стесняясь, наорал на Лина так, что тот сразу сник. Примерно через полчаса в медпункте появился Володя, врач-терапевт из смены, который буквально волок на себе Пятого. – Он что – в обморок там упал? – с интересом спросил Лукич. – Нет. Но, по-моему, собирался, – Володя помог Пятому сесть на кушетку и пощупал пульс. – Во частит, а! За сотню. – Пятый, ты сколько суток на ногах? – спросил Лукич. – Шесть, по-моему, – неуверенно ответил Пятый. Последнее время он не обращал никакого внимания на смену дня и ночи. – А не ел ты сколько? – Не знаю… столько же, наверное. А что? – А то, что ты все эти дни только то и делал, что курил, сидел тут и нервничал. Ты на грани срыва, поэтому… – Что поэтому? – Только то, что сейчас ты выпьешь полчашки слабого чая, разденешься и ляжешь. Понял? – Я не хочу… – Ляг, урод недоделанный! Немедленно, понял! Мне тут второй клиент не нужен. Вечером поешь нормально… не перебивай меня! Поешь и снова ляжешь спать. А утром – посмотрим, будешь ли ты годен для употребления. Всё, я сказал. Пятый хотел что-то возразить, но, едва лёг – все возражения куда-то пропали, улетучились. Спать! Господи… Только спать… Лукич с сомнением поглядел на Пятого, уснувшего на не застеленной койке прямо в одежде. Покачал головой. – Грязный, как чёрт, – с осуждением сказал он. – Ладно, пусть отдохнёт, а то намаялся. Нельзя так нервничать, так и с ума сойти не долго. Он подошёл к Лину. – Что, довёл друга? – с упрёком спросил он. Лин промолчал. – Не стыдно? – Я не хотел… – ответил Лин тихо. – Я… – Я знаю, что ты не нарочно, – успокоил его Лукич. – Просто… – Да ничего… я же… вижу… что не прав… но… – Успокойся. Всё будет хорошо. Да и Пятый, конечно, тоже хорош, нечего сказать. Ладно, всё образуется. – У вас… одеяла для него… нету?… – спросил Лин. Ему было совестно, досадно, жалко Пятого. Конечно, он, Лин, тоже виноват. Но когда Пятого нет рядом, ему почему-то становится хуже – усиливаются боли, немеет привязанная рука, кружится голова. Почему – Лин и сам не мог понять. Просто Пятый, видимо, был ближе всех на этом свете. Остальные – чужие. Совсем чужие. Да, они стараются, помогают, но они не понимали Лина. А Пятый – понимал. Это для рыжего и был самый важный критерий оценки. Только Пятый мог догадаться о том, о чём Лин никогда бы не посмел признаться, сказать вслух. Даже без обмена мыслями. Просто знал. Как себя. Ты же не будешь сообщать своему уху о том, что у тебя заболел палец. – Я поищу. Лин, вот ещё что. Скажи ему, когда он проснётся, чтоб поел. А то, сам пойми, его так надолго не хватит. Можешь его даже отругать. Это только на пользу пойдёт. – Он мне… не поверит… – Лин закашлялся, еле остановился, всхлипнул от боли в шве. – Лучше вы… – Я тоже скажу. Когда кашляешь, кстати, стоит придерживать живот рукой, так поменьше боль. – Сил нет… может, привязать?… – Не выйдет. Боюсь я тебя трогать. Терпи тогда. Пить будешь? – Да. Только немножко… Пятого разбудили к ужину. Проснулся он с трудом, вставать ему совершенно не хотелось, но Лукич заставил его встать, сходить в душевую для надсмотрщиков, помыться, переодеться в чистую одежду. – Я уж молчу про то, что неприлично в таком виде ходить, – ворчал он. – Так ведь это ещё и вредно! И вообще – как только человек начинает опускаться, он первым делом перестаёт мыться и как-то следить за собой. Так нельзя, и поэтому я не позволю тебе превратиться в такую пакость. Вымой голову, мыло я тебе дам. Из душа Пятый вышел уже поувереннее, чем вошёл – вода немного взбодрила, но хватило этой бодрости ненадолго. Лукич и Надежда Михайловна заставили его съесть тарелку картошки и выпить чаю. Причём сумели весьма ненавязчиво – усадили за стол ужинать вместе с ними самими. После еды Пятого мгновенно сморило, он едва дотащился до кровати и уснул в тот же момент, как прилёг. – Совсем измучался, – заметила Надежда Михайловна. – Почти неделю просидел, как приклеенный. Первый раз такое вижу. – А я уже не первый. Тут несколько лет назад их понесло в город зимой. Сами понимаете – истощённые, больные, раздетые. Лин застудился, капитально причём – почки, лёгкие. Так этот просидел с ним неделю на чердаке. Сам вывел из кризиса – уж не знаю, где, но сумел достать лекарства, какую-то одежду. Потом сам же привёз обратно. Как справился – до сих пор загадка. – И наоборот бывало? – А как же. Пятому, кстати, везёт ещё меньше, чем Лину. Постоянно он влипает в какие-то неприятности – то под пулю попадёт, то под чью-нибудь горячую руку. Защитить некому – на “трёшке” нет ни фельдшера, ни постоянного кабинета. Сама видишь – пусто. А Пятый… куда он денется. Отоспится. – Ты прав, наверное. Спи, сынок. Всё хорошо будет. И с тобой, и с ним. Какая же это всё-таки несправедливость, а, Лукич? Ребята-то хорошие, честные, не какая-то шваль подзаборная, не преступники. Ведь так? – Так, – согласился Лукич. – Вот только на счёт оценки я бы воздержался. Не нам судить о том, какие они на самом деле. Понимаешь, Наденька, это задачка не для нас с тобой. Мы – просто прислуга при господах. Нам сказали – мы сделали. А то, чтобы судить, кто тут прав, а кто виноват… уволь. – Может, это и так. А может, и нет. Мне жалко одного мальчишку, которого покалечили и чуть не отправили на тот свет. Мне жаль второго мальчишку, который сходит с ума, видя, что происходит с его братом… – Братом? – удивился Лукич. – Это что-то новое. Он так и сказал – с братом? – Не совсем. Это не важно. – К сожалению, важно всё, что окружает эту парочку. В отчёте напишешь про брата. Поняла? – Хорошо. Мне-то что?… Хоть про марсиан напишу. – Не ёрничай, Надежда. Не смешно. И ещё момент, на счёт мальчишек. И одному, и второму – далеко за тридцать. Я их мальчишками помню, кстати. У меня язык не повернётся их сейчас так назвать. – А мне показалось… – Не тебе одной. Я до сих пор удивляюсь – как они ещё живы? Может, и правда Бог есть и он им как-то помогает?… Не знаю. Ты только никому про это не скажи, Надя, но… Я расстроился, когда понял, что Лин останется жив. – Почему?! – несказанно удивилась Надежда Михайловна. – Да потому, что мы его снова, понимаешь, снова! обрекли на такие муки, что и в страшном сне не приснятся. Вот поэтому я и расстроился. Думал, что он отмучался. А он выжил, на свою голову. Всё – по кругу… Нет, я больше не могу. Дам заявку на постоянного фельдшера для третьего, пусть ищут. А я не хочу больше всё это видеть. Это не для меня. Увольте. – Ну не надо, – успокаивающе сказала медсестра. – Всё образуется. Зачем так переживать-то, Лукич?… Что сделано, то сделано. – Может, и так. Пятый проснулся посреди ночи. Его немного лихорадило, хотелось пить. Он сел на постели, зевнул, посмотрел на Лина (тот спокойно спал), потряс головой, отгоняя сон. – Ты чего? – спросила медсестра. – Спи дальше. – Курить хочется. Да и познабливает чего-то. Может, я зря поел?… – Брось болтать глупости. А если курить хочется, то сходи по быстрому, я разрешаю. Лукич спит, я пока дежурю. – Спасибо. Вы меня просто спасли. Вот только где взять сигарету?… – в пространство спросил он. – На вахте, наверное, все спят… – Давай я с тобой схожу, что ли, – проговорила Надежда Михайловна. – Как думаешь, не проснётся он за пять минут? – Наверное, не проснётся, – с сомнением сказал Пятый. – Ладно, мы скоренько. Пойдём. Они встали у окна, Надежда Михайловна вытащила из кармана пачку “Явы”, вынула сигарету для себя и протянула сигареты Пятому. – Вы курите? – удивился Пятый. – Я и не думал… – Нашёл тоже ангела небесного, – усмехнулась она. – Курю. Давно. – Понятно, – Пятый повернулся к окну, посмотрел в холодную черноту за стёклами. – Мы, наверное, представляем собой жалкое зрелище, правда?… – Правда, – ответила она. Надежда Михайловна курила совсем не по-женски, держа сигарету огоньком в ладонь. – Но это, как мне кажется, не ваша заслуга. Я права? – Нет, – коротко ответил Пятый. – Знаешь, я хотела спросить кое-что. Вы с Лином говорили про ваш сон. Я запомнила одно слово – “арги”. Хотела спросить – кто это такие? – Для чего вам это нужно? – спросил Пятый. – Честно? – Если можно. – Для отчёта, – вздохнула она. – Мы же каждый день пишем отчёты, если работаем с… прости, не могу сказать, но я… у меня спросят. – Вы пишите на кассету или на бумаге? – спросил Пятый, мучительно вспоминая, какие ещё носители информации тут существуют. Но кроме бумаги и магнитной ленты ничего не вспомнил. – Да Бог с тобой, милый! Какие кассеты!… Всё пишем. Говорят, бумага стерпит. Да что тут поделаешь? Положено. Мы люди подневольные. – Жалко, – сказал Пятый. – Я-то думал, что мы тут одни такие… Давайте, пишите. Есть на чём? – Я принесу. И Лина проверю заодно. Она вернулась быстро, принесла несколько листов, шариковую ручку и планшет. Пятый всё ещё курил. – Ну что там? – спросил он. – Спит. Давай, диктуй. – Так… Арги – крупные рептилии, хищники, внешне напоминают ихтиозавров, но могут выходить на сушу… агрессивны, опасны для человека. Что ещё?… – Да хватит, наверное, – сказала Надежда Михайловна. – Дайте, я посмотрю, – Пятый взял у неё листок, скользнул по нему взглядом. Потом поднял с подоконника ручку и приписал внизу листа: “С моих слов записано верно. Номер пять, “тим” номер восемь, предприятие номер три”. Он писал крупными печатными буквами, немного странными – “е” перевёрнутое, гротескное, “л” и “м” имели непривычно вытянутые вверх добавления – палочки перед каждой буквой, соединенные с начальными штрихами… Надежда Михайловна с удивление посмотрела на эту приписку. – Откуда ты это взял? – спросила она. – Я имею в виду форму… – Я как-то побывал в отделении милиции, – ответил Пятый. – Понятно. – Там всё обошлось, – сказал Пятый. – К счастью. Я не ожидал, что я так легко отделаюсь. Он прислонился виском к холодному стеклу, закусил губу. Надежда Михайловна смотрела на него с любопытством, изучая. Он это видел, но ему, вероятно, было всё равно. Кстати, ни он сам, ни Лин, не вызывали у Надежды Михайловны какого бы то ни было сочувствия. Они были слишком странными, всё, с её точки зрения, выдавало в них чужаков, но она по многолетней привычке выполняла свою работу, не сильно задумываясь о том, для кого или для чего это надо. Те слова, что она говорила для Лукича, были просто принятой формой для обозначения стандартного сочувствия, внешнего проявления, которое ничего в себе, по сути дела, не несло. – Слушай, может стул тебе принести? – спросила она. – Посидел бы тут, покурил, почитал. Если не спиться… – Не стоит, я сейчас пойду, – ответил Пятый. Поднял голову, поглядел на Надежду Михайловну. Тяжёлые волосы упали на глаза, он отвёл их ладонью, медленно, словно через силу. Странный. Непривычный. Поэтому – потенциально опасный. По крайней мере, ей так кажется. Смешная, ей Богу!… Он посмотрел на приоткрытую дверь в комнату, на светлое пятно в тёмном коридоре, потом перевёл взгляд на медсестру. Зрачок, только что превратившийся в тоненькую щёлку, снова стал расширяться. – И вы меня боитесь, – констатировал Пятый. – Почему? – Да не боюсь я, – натянуто усмехнулась она. – Просто… как бы это сказать… – Да что там, – Пятый снова отвернулся. – Вы не первая. Хоть отвращения не вызываю – и на том спасибо. – Ты вёл себя… прямо как нормальный человек, понимаешь? – сказала она. – Я не раз видела, как люди переживают, когда у них такая же беда. Совсем, как они. А теперь, как другу твоему полегче стало… – Мой друг – точно такой же, как я. Понимаете вы это? – Пятый отошёл от окна, с мольбой посмотрел на медсестру. – Я не хотел бы, чтобы между нами, хотя бы в эти дни, пока Лин… пока ему настолько плохо… чтобы между нами стояло это непонимание и неприятие. Я вас очень прошу – не принимайте преждевременных решений, не оценивайте нас так… – Как? – спросила она. – Как чужаков, способных на что-то плохое. Я понимаю, что выгляжу… с вашей точки зрения, несколько непривычно, но я в этом не виноват. – Не переживай, хорошо? – медсестра уже овладела собой, собралась. Нет, в самом-то деле, может, он прав? Что ей показалось странным?… Волосы? Ну да, густые очень, хорошие в принципе. Только прямые и чёрные, а она в юности приходила в восторг от вьющихся светлых. Глаза? Да, тут ничего не поделаешь – глаза сильно подкачали. Пугают. Чёрные, зрачок этот мерзкий. Как у кошки или у чёрта. Вот только мольба в этих страшных глазах – человеческая. И мука – тоже. И боль… Лицо? За такой худобой и не разберёшь, что там в лице не так. Кстати, у Лина это “что-то” тоже присутствует. Она вдруг поняла – что. Слишком скулы высокие. И нет этой мужской угловатости, грубости. А она не привыкла к таким лицам, почти бесполым – не поймёшь, мужик или баба, бороды-то у них нет… Вот, точно! Бороды не растут. Тоже неправильно. Много всего… – Простите, – тихо сказал он. Опустил взгляд. Привычно, покорно. Плечи ссутулились, несколько прядей сильно поседевших волос снова скрыли лицо. – Я не хотел поднимать эту тему. Это случайность. Я пойду… – Иди ложись спать, – попросила она. – Лукич рассердится. – Он не узнает. Я хочу побыть один. Вы не возражаете? – Возражаю, я же уже сказала. Пойдём, ладно? – Хорошо, – согласился он. Опустил голову ещё ниже, схватился за подоконник, несколько раз глубоко вздохнул. – Простите… я сейчас… – Идём. Он проснулся днём, в окна медпункта светило яркой зимнее солнце. Проснулся – и понял, что совершенно не хочет вставать. Словно он не отдыхал ночью, а, напротив, провёл её в зале, таская ящики. Он как будто устал ещё больше. Пятый посмотрел на Лина. Возле того стояла Надежда Михайловна, она что-то собирала с тумбочки, Пятый не видел – что. Лукич сидел на стуле у стола и что-то быстро записывал в большую тетрадь в унылом коричневом переплёте. – Алексей Лукич, – позвал Пятый, – мне вставать? – Проснулся? – Лукич закрыл тетрадь, подошёл к Пятому. – Как спал-то? – Неважно, – признался Пятый. – Устал ещё больше, чем было… – Реакция, – ответил Лукич, пожав плечами. – Полежи ещё, если хочешь. – Я не знаю… А как Лин? Если он без меня, то… – То всё лучше, чем с тобой. И не выпендривается, и ест хорошо. Надя, как там? Поел? – Всё до крошки. Лин, вон смотри, Пятый проснулся, – позвала Надежда Михайловна. – Как думаешь – вставать ему, или ещё полежать? – Пусть лежит… Пятый… – позвал Лин. Пятый сел на постели, с тревогой посмотрел на друга. – Не спишь?… – Нет. Я сейчас, Лин, сейчас встану и… – Не надо… отдыхай… пожалуйста… – попросил Лин. – Алексей Лукич… вы посмотрите, на кого… он похож… не разрешайте ему… – На кого похож… – проворчал Лукич. – Так смерть рисуют, вот на что он похож. Всё, Пятый. Это вопрос решённый. Сегодня ты лежишь. Два раза предлагать не пришлось – Пятый обессилено опустился на подушку и закрыл глаза. Через минуту он уже спал. – Зачем он так… себя довёл… – прошептал Лин. – Если бы я… мог… хоть как-то… – Рыжий, ты не по делу думаешь, – с упрёком сказал Лукич. – Ты бы придумал, как нам его сутки в кровати удержать – это было бы дело. А то… казниться-то и плакаться любой может. Мысли есть? – Нет… пока нет… я постараюсь… – Лин поморщился, вздохнул. – Попробую… – Ты пока тоже поспи, а то через час приедет Гершелевич. И будут тебя мурыжить часа два, не меньше. Правда, есть и хорошие моменты. К примеру, трубку могут снять. По крайней мере, я считаю, что можно. – Господи… какую?… – с надеждой спросил Лин. – Канюлю. Хоть говорить сможешь получше. – А шунт?… – А шунт нельзя. И про то, что полежать охота, тоже можешь не заикаться. Терпи. Вены тоже пока плохие, поэтому катетер оставят. – Катетер… это нормально… больно немного… но терпимо… вот шунт… – Ты дурной, что ли? Я же сказал – нельзя. …Сменная бригада приехала через полтора часа. Эдуард Гершелевич первым делом осмотрел Пятого, сказал, что с такими симптомами впору везти на базу, и что нечего было распускать – сами виноваты. Сильнейшее переутомление, нервный срыв, голодовка. Со всеми проистекающими оттуда последствиями. В общем, ни о каких “вставать” и речи не может идти – опасно. Лежать, спать, если проснётся – кормить понемножку, желательно – тоже лёжа. – А это почему? – удивился Лукич. – Сердце не выдержит. Чуть перегрузишь – и привет. Ты ему сейчас “буку” покажешь или наорёшь на него – ему этого хватит. Понял? – И долго ему лежать? – Хорошо бы недельку. Но минимум – три дня. И вот ещё что, Лукич. Постарайся впредь не позволять ему загонять себя до такой степени. Он это умеет очень хорошо, просто мастерски умеет, не спорю, но… Я понимаю, что тут некому следить было, что все были сильно заняты Лином. Что постоянного фельдшера пока что нет. Что вы все тоже устали. Но если он помрёт у вас на глазах от переутомления – это вам, да и мне, с рук просто так не сойдёт. Это – приговор. Последи. – Постарайся найти сюда фельдшера. Иначе твой прогноз, Эдик, и впрямь может сбыться. Только не с моим участием, а… – Я тебя понял. Ищем, но ты сам знаешь – кого попало не возьмут. Проверяю ту бабёнку, что сейчас сидит на первом с тобой, но ей до этой работы – как от земли до неба. – Валя?… – с сомнением протянул Лукич. – А что?… Она бы справилась. Вполне потянула бы. Я буду её рекомендовать. – Смотри, у себя от сердца отрываешь, – пожал плечами Эдуард Гершелевич. – Впрочем, как бы то ни было, до того, как тут появится свой фельдшер пройдёт как минимум год. И этот год надо выдержать. Желательно – без эксцессов. Понятно? – Понятно. Сердечное ему колоть? – Коли конечно. И витамины коли. И транквилизаторы, чтобы сильно не рыпался. Пошли посмотрим, как там рыжий. Заскучал небось… Лин встретил их улыбкой, правда она получалась пока немного жалкая, но всё лучше, чем ничего. Эдуард Гершелевич улыбнулся в ответ, присел на край кровати. – Как дела? – спросил он. – Ожил? Лин кивнул. – Это хорошо. Боялись мы, дружок. Ты так больше не делай, не пугай нас. – А что… я сделал?… – не понял Лин. – Помирать ты собрался. Постарайся впредь не попадаться. Ни мне, ни Лукичу. На этот раз пронесло, слава Богу. – Хорошо… – Так, ладно. Лирику оставим на “после чая”. Лукич, что ты хотел предложить? – Давай канюлю снимем. Он замучался с ней совсем. Пожалей человека. – Жалей тут вас всех… надоели! Ладно. Готовь заморозку, а я пока шовный достану. Через двадцать минут Лину наложили на шею последний шов и Эдуард Гершелевич отправился мыть руки. Алексей Лукич забинтовал Лину горло и спросил: – Доволен? Лин кивнул – говорить пока что было нельзя. Показал глазами на шунт, с мольбой посмотрел на Лукича. – Эдик, – позвал тот. – Он ещё про шунт много всего приятного говорил. – Рыжий, и не мечтай, – отрезал старый хирург. – Ещё две недели. Лин тихонько застонал сквозь стиснутые зубы. – Понимаю. Но ничем помочь не могу. Терпи. – Что я и говорил, – заметил Лукич. – А он не верил. – Он хороший, но настырный… Всё будет в порядке, Лин. Я тебе обещаю. Пятый проснулся уже под вечер. Он всё ещё чувствовал себя неважно, но по сравнению с тем, что было днём, ему стало полегче. Присел на постели, поёжился – под одеялом было тепло, а когда вылез из-под него – стало зябко и неуютно. Осмотрелся по сторонам. Ни Лукича, ни Надежды Михайловны. Вообще никого, кроме мирно спящего Лина. А что это у него с шеей такое? Трубку вынули, догадался Пятый. Слава Богу. Он встал с кровати, натянул штаны, одел балахон. Подошёл к Лину, сел рядом с ним на стул, дотронулся до руки, поправил сползшие подушки. Руки у Лина были тёплыми. Он хорошо дышал, ровно, спокойно. Выбрался. Господи, спасибо тебе… спасибо от недостойного. Спасибо за то, что не дал перейти ту грань, за которой уже ничего не имеет значения – ни раны, ни голод, ни усталость. Если бы Лин умер, для Пятого исчезло бы всё, что он знал. И некому бы было напомнить о том, что было раньше. Спасибо, Господи. Не отнял, простил. На этот раз простил… Пятый глубоко вздохнул, встал со стула и вышел из комнаты. И тут же его поймал Володя, врач из второй бригады. – Ты куда? – с ужасом в голосе спросил он. – Я? – удивился Пятый. – Простите, но… я должен докладывать о каждом шаге, что ли? – Должен. Куда тебя понесло? – Вообще-то в туалет, – шепотом сказал Пятый. – Я не могу понять – что тут такого? Почему… – Немедленно в постель! – Да вы что – с ума тут все посходили, что ли? – Пятый покрутил пальцем у виска. – Я что – не имею права… – Тебя утром хотели везти на базу, об этом ты знаешь? – Это ещё почему? – Потому, что Эдуард тебя посмотрел и сказал, что ты еле живой. Тебе полагается лежать в лёжку трое суток. – Но при чём тут… – Пошли обратно. – Уйдите с дороги! – Хорошо, пошли. Только вместе со мной и потихонечку, – согласился Володя. – Если тебе меня не жалко, то пошли. – Чем он это мотивировал? – спросил Пятый по дороге. Идти и в самом деле было тяжеловато, но не настолько тяжело, как это бывало с “тиме” или в зале. Вполне терпимо. – Он сказал, что ты переутомился и что если тебя не прикрутить на трое суток к койке ремнями, ты можешь отдать концы. Про стресс говорил. И про недоедание. И вообще, мы обратно сегодня пойдём? – Минуту подождите. А то мы с вашим темпом, Володя, дойти никак не можем, – со вздохом сказал Пятый. Его раздражало общество врача, но послать его куда подальше он не мог. Из-за Лина. – Подождите минутку. Володя отстал только тогда, когда Пятый снова лёг на койку. Лин к тому времени проснулся и молча наблюдал за происходящим. – Пятый, поесть тебе принести? – спросил Володя. – Ужин сегодня хороший, мы-то все поели, а ты проспал. Там твоя порция дожидается. – Я мог бы и сам пойти и поесть, – спокойно сказал Пятый. – Я чувствую себя совершенно нормально. Правда. – Вы не верьте… – тихо сказал Лин. – Сказали, чтобы он лежал… Врачи же лучше знают?… – Согласен. Пятый, пойми, это – для твоего же блага. Тебе же не зла желают, а только хорошего. – Я понимаю, – ответил Пятый. – Только лежать мне совершенно не хочется. – А как же, – вздохнул врач. – Только это распоряжение не я отдавал. Потом сам со стариками разбирайся. – Я разберусь, – пообещал Пятый. Он лёг на кровать поверх одеяла и с вызовом посмотрел на врача. – Устраивает? – Нет, – ответил тот. – Так не положено. – Могу перевернуться на какую-нибудь другую сторону. Лин тихо засмеялся. – Что вам не нравится? – спросил Пятый. – Я лежу, никуда идти не собираюсь. Опять что-то не так? – Пятый, ну хватит, – попросил Володя. – Ты для кого этот цирк устраиваешь? Для меня? Так мне он не нужен. – Для Лина, – пояснил Пятый. – Ему полезно немного поразвлечься. А то заскучает ещё ненароком – что я потом буду делать?… – Не дадут ему поскучать, – ответил врач. – Его скоро возьмут в оборот, вот увидишь. – Может, не стоит? – с тревогой спросил Пятый Эдуарда Гершелевича. – Это же тяжело – ехать. А вдруг… – Замолчи и послушай, – приказал тот. – Оперировали его десять суток назад. Мы просто обязаны проверить, что там и как. Так что не возражай. – Но… – Без “но”, – отрезал старый хирург. – Нельзя же столько времени прибывать в неведении. Тем более, что это не так долго, как тебе может показаться. А тебе ехать нельзя ни в коем случае – я всё ещё побаиваюсь за тебя. То есть с сердцем у тебя всё почти нормально, но вот с нервами… Так что сиди тут. …Этот разговор происходил в коридоре перед медпунктом, в некотором отдалении от двери – чтобы не слышал Лин. Оба старика – и Алексей Лукич, и Эдуард Гершелевич – сошлись на том, что Лина нужно свозить на рентген. На первое предприятие, благо там была установка. Не прозванивая на “трёшку” они вызвали из города рентгенолога, а сами поехали за Лином. И наткнулись на препятствие – Пятый был категорически против поездки. – Я не понимаю, зачем вам это нужно. То есть, не зачем вам это нужно вообще, а зачем вам это нужно сейчас, – сказал Пятый под конец разговора. Он явно сдался, но всё же пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему. Лин воспринял идею хотя и насторожено, но всё же более спокойно, чем Пятый. – Сиди тут, – приказал Лукич Пятому. – Никуда мы не пропадём, не волнуйся. И с Лином ничего плохого не случится. Подумаешь, снимки сделать, велика важность. В конце-то концов, его этот шунт довёл уже по самое не могу. Может, его скоро можно будет снять. После того, как они уехали, Пятый встал на бессрочную вахту подле окна. Он волновался с каждым часом всё больше и больше. Ему всё не нравилось – и то, что Лина, которому всё ещё нельзя было лежать, вынесли на стуле; и что они взяли с собой только два одеяла; и что их всё ещё нет, а прошло уже почти четыре часа, и что… Наконец, когда Пятый уже стал потихонечку собираться биться головой о стену, на дороге показался “УАЗ”. Который ехал очень-очень медленно. Пятый бросился вниз, остановился у проходной (его бы всё равно не пропустили, а рисковать и выходить принятым у него и у Лина способом, он не хотел), до боли сжал кулаки и прислушался. – Уже почти пришли… ну потерпи, рыжий… хватит, я сказал!… Дверь открылась. Двое охранников тащили стул, на котором, опустив низко голову, сидел Лин, затем вошли врачи. – Ребят, не уроните, – попросил Лукич. – Наверх, в медпункт… Пятый, ты здесь? – Да. – Пока они ждут лифт, пойди, поправь постель, – распорядился Лукич. – Эдик, это что-то!… Ты согласен? – Лёша, не травите мине душу, как говорят в Одессе, – сквозь смех ответил Эдуард Гершелевич. – Нонсенс, право слово… – Что случилось? – спросил Пятый, останавливаясь. – Иди, стели, – поморщился Лукич. – Потом расскажем. Когда Лина, наконец, устроили, Пятый подошёл к нему, спросил: – Лин, ну как?… Лин посмотрел на Пятого, взгляд его был совершенно измученным, губы потрескались и пересохли, их обметало лихорадкой. – Кошмар… – прошептал Лин. – Если бы я знал… – Попить принести? – спросил Пятый. Лин кивнул. – Никаких “попить”, – отрезал Лукич. – Пить и есть – после уколов. И не раньше, чем через час. – Так что случилось? – спросил Пятый. – Да ничего особенного… поначалу. Приехали. Ну, тоже конечно, не сахар, но… нормально. Но потом!… Как всегда у нас в стране: то плёнки нет, то снимок не вышел, то аппарат барахлит. Рыжий уже поустал, а прилечь… ну, не прилечь, а присесть нормально, так, чтобы кровать или кушетка была, просто негде. Сам на столе ночую. Пока ждали, пока снимки сохли, пока смотрели… устал ещё сильнее. Так, Лин? – Так, – ответил Лин. – Я же не… – Я так и понял. Ну и вот. После того, как всё это кончилось, мы поехали сюда. И по дороге Лина пробрало… – В смысле? – не понял Пятый. – Он стал стонать на каждой кочке и рытвине. Причём с каждой ямой громкость потихонечку повышал. Водитель наш сегодняшней, Серёжка, парень добрый, совесть у него есть, стал нашего Лина жалеть. А пожалеть он мог одним только способом – ехать помедленнее. Так мы и ехали – где двадцать пять километров в час, где тридцать… И вместо получаса мы тащились полтора. Пятый покачал головой и посмотрел на Лина. С тревогой. – Лин, ты как сейчас? – спросил он. – Да уже получше, – ответил тот. – Только очень… хочется пить… я же весь день… не пил… ну дайте… хоть чай… – Хорошо, сейчас дадим, – смилостивился Лукич. – Не тошнит тебя? – Нет… – Лин посмотрел на Пятого умоляющим взглядом. – Я же говорил, что… не тошнит… – Алексей Лукич, что там было на снимках? – поинтересовался Пятый. Он сел рядом с Лином на кровать и отдал тому чашку с холодным чаем. Руки Лина слушались неважно, так что чашку приходилось придерживать. – Да всё ничего. Могло бы быть лучше, но, учитывая его общее состояние – вполне нормально. – Слава Богу, – Пятый взял у Лина кружку, постави её на тумбочку. – Я боялся, чего скрывать. Расскажите подробней. – Я сомневаюсь, что ты поймёшь, – промямлил Эдуард Гершелевич. – По крайней мере, шунт снимать ещё рано. Плеврит – нехорошая штука. Понимаешь, Пятый? – Понимаю, – ответил Пятый. – Что с отёком? – Почти прошёл. Но я бы не рекомендовал пока лежать, много пить… Мы попробуем повторить курс антибиотиков, сменим препарат… Помнишь, тебе тоже меняли? – Помню, конечно. У меня память хорошая. – Заживление идёт хорошо, швы снимем скоро. Да больше и рассказывать-то не о чем. Лин! – Да… – С завтрашнего дня будешь пробовать садиться без опоры. Готовься к тому, чтобы начинать вставать. Залёживаться вредно, и так уже пролежни появились. – А как я буду… ходить с шунтом?… – А так же, как другие ходят, – отрезал Лукич. – Ничего в этом страшного нет. Теперь поспи часок, а потом поужинаешь. Пойдёт? – Лин кивнул. – Пятый, ты тут побудешь? – Побуду, – ответил Пятый. – Я как раз об этом хотел попросить. – Ну и славно. Пойдём, Эдик, кофейком побалуемся… Они вышли. Пятый снова подсел к Лину. Спросил: – Устал сильно? – Очень… У меня всё болит… и холодно… я бы лучше… умер… чем всё это… терпеть… – прошептал Лин. – Ты сам слышишь, что говоришь? – спросил Пятый, набрасывая на Лина второе одеяло. – Слова-то какие: “болит”, “холодно”, “терпеть”. Если ты чувствуешь боль и холод, если ты можешь… или не можешь их терпеть – это значит, что ты живой. Это очень много, уж поверь мне. – Почему?… – Хотя бы потому, что я влипал несколько чаще, чем ты, – ответил Пятый. – И ещё. Зачем ты так себя повёл в дороге? – Как?… – Зачем ты стал ныть? – удивился Пятый. – Неужели трудно было потерпеть? Я не верю, что… Лин судорожно вздохнул и отвернулся, чтобы Пятый не видел, что он помимо воли плачет. Ему хорошо говорить!… А попробовал бы он просидеть десять дней подряд, с этой кривой железкой, торчащей из бока, с швом, который постоянно зудит, с болью в разрезанной шее… А потом бы говорил. Ему легко… – Лин, не надо, – попросил Пятый. – Я был не прав, прости. Хочешь ещё чаю? – Нет… – ответил Лин. – Я спать хочу…я устал… – Лин, прости меня, – Пятый поставил стул рядом с кроватью, сел. Погладил Лина по худому острому плечу, поплотнее укутал одеялом. – Ты согрелся? – Да… немного… – Лин повернулся к Пятому и сказал: – Я – не ты… я не могу… так терпеть… молча… то есть… не всегда… могу… Я сорвался… мне показалось, что… они нарочно… выбрали такую… плохую дорогу… – Ты же знаешь, что это не так. – Тогда мне было… проще думать… что это так… я сам себя… оправдывал… понимаешь, о чём я?… – Понимаю, – ответил Пятый. – Я знаю, что так делать просто нельзя. Что это – не выход. Тебе нужно отдохнуть, поспать, потом поужинать – и ты сам поймёшь, что это просто была минутная слабость. Что ты на самом деле не такой. – Не оправдывай… меня… – попросил Лин. – Я и так… знаю… – Хорошо, не буду, – пообещал Пятый. – И ругаться не буду, и оправдывать. Я тоже немного полежу, за компанию. Хорошо? Или посидеть с тобой? – Посиди… за компанию… потому что полежать… за компанию… не получится… из-за шунта… чтоб его… – Хватит, Лин. Отдыхай. Шунт Лину сняли через шесть дней. А ещё через день ему наконец-то разрешили лежать. Оказывается, для счастья нужно совсем немного – вынуть из бока железку и убрать две лишние подушки. Лин после всех манипуляций проспал почти сутки, ему было наплевать и на уговоры Лукича, что надо вставать, и на просьбы Пятого поесть. Он лежал – и это оказалось счастьем. На вторые сутки за Лина взялись Лукич и Пятый, которые решили объединить усилия. – Нет, это просто какой-то подлец! До чего упрямый, а! – возмущался Лукич. – Надо было оставить этот шунт ещё на месяц!… – Лин, у тебя совесть есть? – спрашивал Пятый. – Да иди ты… – вяло огрызался Лин и натягивал одеяло на голову. – Лин, перевернись на спину, мне надо… – Не хочу!… Отстаньте от меня… – Лин, мне надо снять швы, – строго сказал Лукич. – Завтра… – Нет, сейчас! Я тоже упрямый, – Лукич сдёрнул с Лина одеяло и силой перевернул на спину. – И не рыпайся! – Да что вы все – с ума посходили!… Не трогайте!… – Лин, заткнись, – ласково попросил Пятый. – Лежи и молчи. – Я же сказал, что… ой! Больно же!… – Терпи. Пятый, пойди и позови кого-нибудь на подмогу. – Зачем? – Держать этого идиота. – Я сам могу, – Пятый подошёл к Лину и так на того глянул, что Лин сразу притих. – Пойдёт? – Пойдёт. Так и стой. Я скоро всё сделаю, рыжий. Осталось немного. Да, накладывать эти швы – процесс гораздо более трудоёмкий и долгий, чем их снимать… всё. Свободен. Можешь спать дальше. – Я теперь не хочу, – ответил Лин, садясь. За последние дни ему существенно полегчало. Ходить он, правда, ещё не мог. А вот сидеть получалось очень даже ничего. – Пятый, помоги добраться до стула. – Зачем? – спросил Лукич. – Сидеть у окна и считать ворон, – зло ответил Лин. – Зачем ещё? Что тут можно делать? Лин скучал и ничего не предпринимал, чтобы это как-то скрыть. Он, в отличии от Пятого, никогда не был сдержанным. А после болезни он стал ещё более раздражительным и вспыльчивым, чем до неё. Конечно, это можно было понять. И простить. Если бы Лин, как таковой, был бы кому-нибудь, кроме Пятого, нужен. То есть нужен просто так, не для дела. Поэтому его поведение вызывало преимущественно не сочувствие, а возмущение. Лин в тайне мечтал вернуться поскорее в “тим”, только бы не видеть этих надоевших лиц и не слушать упрёки. Даже в “тиме” было легче. Там, по крайней мере, не было этого постоянного осуждения. Там просто били. И всё. – Лин, не надо пока тащиться к окну. Тебе полагается лежать два часа. После того, как снимают швы, нужно полежать, и только потом… – Может, хватит? – едко спросил Лин. – Сколько можно… – Это разговор ни о чём, – тихо произнёс Пятый. – И мы его прекратим. Смеркалось. Погода испортилась, небо стали затягивать низкие облака. В окно бил ветер, не по зимнему тёплый, влажный. За окном уже не возможно было что-либо различить – всё заволокло тяжёлой мутной мглой… – Пятый, я был не прав… – Я знаю. И что с того? – Прости. – Хорошо, если ты считаешь себя виноватым, – Пятый стоял спиной к Лину и смотрел в окно. Как будто что-то решал для себя. – Хочешь дёрнуть? – напрямую спросил Лин. Пятый кивнул, не оборачиваясь. – Зачем? – Просто так. – Может, не стоит? – Лин потихонечку поднялся на ноги и, морщась от боли в шве, поковылял к стулу, что стоял подле окна. – Нарвёшься… – Ну и что? Я тоже устал от всего. И тоже хочу всё прекратить. Только я говорю об этом редко. – Пятый, сколько лет прошло, а ты всё… – Да, я о том же. Прошло… четырнадцать лет прошло, Лин. Вернее, почти пятнадцать, – Пятый повернулся к Лину. В его глазах не было ничего – ни осуждения, ни раздражения. Усталость. – Я так долго не выдержу, Лин. И не из-за того, что нас с тобой калечат, как хотят. А потому, что мы с тобой – в тупике. Понимаешь? Если бы хоть кто-то… – “Кто-то” – что? – не понял Лин. – Хоть кто-то к нам хоть как-нибудь относился. Не как к тренажёру для отработки приёмов. Не как к вещи, которую можно ломать, а потом – чинить. Как к людям. И всё… только это… жизнь бы получила смысл, понимаешь? – Понимаю. И что с того? Кому он нужен, этот смысл?… – Мне, рыжий. Я не вижу, что у нас впереди. Там так же темно, как сейчас на улице… и так же пусто, как в моей душе… Лин, постарайся поправиться поскорее, хорошо? – Это ещё для чего? Может, как раз стоит поболеть немножко подольше?… – Нет, не стоит. Я хочу в город. Может, там станет полегче… – Пятый, брось! Мы ничего с этим поделать не можем. – Нет, можем! Я чувствую, как меня жрёт этот эгрегор, понимаешь, Лин? Я его ощущаю физически, как ветер или как дождь. И, что самое плохое… Лин, я чувствую, что мне это нужно. Что я… – Да что ты, – усмехнулся Лин. – Уникум, тоже мне. Я это тоже ощущаю. И не делаю из этого трагедии. Бежать, искать кого-то… глупости это всё. Жрёт!… Это – как наркотик, дружок. Мы оба – уже не те, что были раньше. Мы – часть этой системы, она приняла нас в себя. Детекторы пашут еле-еле, явно на прошлых отголосках своей же работы, мы седеем, даже немного постарели… память, и та подводит. Мы, по-моему, уже вообще непонятно кто. Только трагедии из этого делать не стоит. – Лин, ты не понял, – Пятый говорил медленно, едва слышно. – Я не то имел в виду. Детекторы не при чём. Мы сами, Лин. Я… я стал совсем другим, понимаешь? За это время я поменялся внутри… да так, что не могу узнать себя. Мне нужен кто-то, кто скажет мне – кто я теперь? – Никто, – ответил Лин. – Даже я не скажу. – Лин, это больше меня. Понимаешь? Больше, чем я сам. Это – не идеи, не стимулы… даже не пресловутое становление… Как будто кто-то вывернул меня наизнанку. Понимаешь? – Я это тоже чувствую. Только… не вывернул, конечно… а словно бы вложил что-то внутрь души. – Огонь, – прошептал Пятый. – Да, – ответил Лин. Он пододвинул стул поближе к другу и предложил: – Присаживайся. А то стоишь тут, как неприкаянный. Места хватит… – Спасибо, Лин. Это ты хорошо придумал. Слушай, я тут на досуге подумал, и понял, почему нас боятся местные. – И что у тебя получилось? – с сарказмом спросил Лин. – Опять из-за глаз? – Конечно. Только в Доме нас с аргами путали, а тут… – Ну-ка, ну-ка, просвети… – А тут – с чертями, ни много, ни мало. – Да, великолепно, – печально вздохнул Лин. – Чего только о себе не узнаешь!… Нет, это правда? – Естественно правда. Я что, тебе лгал когда-нибудь, что ли? Мы – посланники дьявола, потом эти… как их?… Забыл. – Исчадия ада, – подсказал Лин. – Это ты слишком. Там ещё что-то было связано то ли с волком, то ли ещё с кем-то похожим. – Класс какой! – Лин даже привстал от волнения. – А что ещё говорили? – Это всё, что я услышал, – признался Пятый. – Я курил за углом, а они у окна трепались. – Кто?… – Надежда Михайловна и какой-то хмырь из персонала. Шептались. Очень им хотелось выговориться на эту тему. Покоя мы и не даём. – Брось, не бери в голову. Покоя… – Лин, опираясь на подоконник, встал на ноги и поплёлся к кровати. – Спать ляжешь? – Не сейчас. Пойду, потолкую с Эдуардом. – Опять про меня? – с негодованием вопросил Лин, плюхаясь на кровать. Пружины звякнули, Лин выругался. – Не надоело?… – Надо, рыжий. И не про тебя, не волнуйся ты так. Хорошо? Так просто, от нечего делать. Мне кажется, нас ещё на несколько лет хватит, хотелось бы у него узнать, согласен он или нет. По моим представлениям мы ещё очень ничего. Пока не дошли, слава Богу до стадии “Господи”. – Это ещё что такое? – Я вижу несколько вопросов, которые мы на протяжении времени задаём сами себе. Первый был – Господи, куда мы попали? Второй – Господи, что же нам делать? Третий будет – Господи, что же мы наделали? А последний – это уже не вопрос, а так… просто – Господи… И всё. – Может, ты и прав, – заметил Лин. – Значит, по-твоему, мы ещё пока ничего не сделали? Ты имеешь в виду то, о чём я думаю, не так ли? – Примерно так. Только ты, Лин, хочешь как-то уничтожить эгрегор, а я… я и сам не знаю, чего я хочу. Если его убить, этот эгрегор, то могут погибнуть люди. Так? – Так. И что? Они так и так погибнут. Живут-то мало… – Лин был смущён. – Может, это и правильно. Но я очень стараюсь найти какой-нибудь иной путь, не такой болезненный. Пока – безрезультатно. – Я тоже подумаю, – пообещал Лин. – Вот смех, а! Они там думали несколько дней, как спасти меня, а теперь я сижу и думаю, как спасти их. Долг платежом красен, что ли? Не знаю. Эдуарду от меня привет, – добавил он, увидев, что Пятый направляется к двери. – Передашь? – Как скажешь. Лин, ты только постарайся никому не ляпнуть про то, что я смыться хочу. А то эгрегор эгрегором, а плётка плёткой. Сам понимаешь… Да, по-хорошему у нас с тобой не получится. Статус не тот. Не сумеем. Сорвём всё к чертям собачьим. Ещё испортим чего-нибудь. Ты это умеешь. Думай… – Я подумаю, Дзеди. А статус… его можно поднять искусственно на короткое время. Я помню технику. Признаться, весьма смутно, но помню. – Я её хорошо помню, а что толку?… Система опознает истинный статус. – Не бойся, что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо. |
|
|