"История с продолжением" - читать интересную книгу автора (Белецкая Екатерина)ПодарокСобственно, об этом никто никогда и не задумывался. Ни Лин, ни Пятый раньше не придавали своим предчувствиям какого-то значения, ни к чему это было. Теперь же, когда все столь разительно переменилось, Пятый вдруг понял, что. Предчувствия обретали смысл. Тишина коридора никогда не уходила внезапно. Звуки наполняли ее собой постепенно, они нарастали, как лавина, как нечто неизбежное и неотвратимое. Сначала – шаги, потом, скрип дверей, еще позже, через почти одинаковые промежутки времени – резкие щелчки выключателей, и только потом – голоса. «Тимы» оживали неохотно, они не желали повиноваться общему ритму звуков, они хотели затаиться и замереть. Но жизнь проникала в них, проникала против их воли. Пятый проснулся на несколько минут раньше, чем обычно. Он перевернулся на спину, прислонился к стене плечом и осмотрелся. Все то же. Тот же затертый дверной косяк, угол, отполированный сотнями прикосновений – «рабочие», выходя из «тима», всегда прикасались к этому месту руками… низкий потолок, украшенный посередине длинным потеком… Пятый мог бы вспомнить, когда этот потек образовался, но не стал, не хотелось… железная дверь – рама из профиля с приваренными листами, зарешеченное окошко… В их «тиме» свет на ночь не гасили, Лин считал, что скорее всего – из-за них. Мало ли что? Вдруг решат напасть?… В темноте-то сподручнее. Полустершиеся «стойла»; на полу уже почти не осталось «рабочих», почти весь прошлый завоз покоился в шахте №2. Остался номер восьмой, десятый… а вот третий, пожалуй, уже и не поднимется. Пятый снова скользнул взглядом по «тиму», прищурился. Лин спал крепко, будить его было жаль. Ладно, пусть отдыхает. Тем более, что отдыхать осталось всего ничего. Пятый оказался прав – третий номер действительно не сумел подняться. Гриша толкнул его пару раз ногой, прошипел сквозь зубы: «падаль», сплюнул на пол и погнал совсем уже оскудевший «тим» в сторону зала. В коридоре «восьмерка» столкнулась с «десяткой», засвистели плетки, но инцидент был исчерпан, не успев начаться – в «десятке» тоже почти не было «рабочих». – Мать их так, уродов, – подытожил Сергей, светловолосый полноватый надсмотрщик «десятки». – А ну давай, инвалидная команда! – Двигай, двигай, – лениво сказал Гриша. – Ты, Серый, меня на одного опередил. У тебя три осталось, а у меня четыре. – Ничего, скоро сравняемся, – усмехнулся Сергей. – А у тебя вроде пять в ту смену было… – Была б охота… ладно, опишут завтра, пусть пока валяется. Чего мне – больше всех надо, что ли? – И то дело. Ты заходи, у меня со вчерашнего кой что осталось… – А и зайду!… Сам знаешь, не откажусь… В зале было сыро и холодно. Почему-то поначалу не согревало даже движение. Пятый снова поймал себя на мысли, что ему уже ничего не хочется – ни есть, ни спать, ни разговаривать. Хотелось только одного – лечь и замереть. И будь что будет. Даже страх, и тот исчез. Раньше тревожил, заставлял вздрагивать, а теперь – нет. Пропал. Он привычным движением бросил себе на спину ящик, взялся поудобнее за рукоятки и пошел вверх. Опустил ношу на пол. «Тим», если, конечно, можно было с полным правом назвать «тимом» уцелевшую четверку, медленно подходил к нему. Сегодня он шел первым, еще вчера первым шел третий номер, а теперь… – Тележку наверх! – скомандовал Григорий. – Пятый, седьмой, ноги в руки и пошли. И не хрен пялиться на меня, рыжий. Сейчас досмотришься!… Лин повиновался. Они закатили тележку, Пятый поставил ее на тормоз. Четыре ящика бросили внутрь, Пятый отпустил рычаг и тележка сначала медленно, а потом все быстрее покатилась по рельсам вниз. Григорий лениво щелкнул плеткой и пошел к своему стулу – «тим» ему явно надоел, работать не хотелось, а вот похмелье давало о себе знать. Ему было муторно. Десять часов прошли почти что в полном молчании. Надсмотрщик пару раз засыпал, но это не сильно сказалось на вялой работе «тима» – отсутствия Гриши просто никто не замечал. Хуже было, когда он просыпался. Желание немножко подогнать нерадивых посещало его в этот день нечасто, но все же посещало, поэтому его пробуждения сказывались на работе «тима» скорее отрицательно, чем положительно. К исходу десятого часа Пятый взмок, от усталости дрожали руки, балахон стал влажным, прилип к спине… Хотя сегодня его почти не били, спина и плечи болели, на них к тому моменту появилось несколько свежих ссадин. Лин выглядел не лучше, но все же на ногах он стоял уверенней – сказывалась недавняя передышка. Почему-то в этот раз надсмотрщик больше внимания решил уделить Пятому – ему уже несколько раз пришлось одному затаскивать тележку, ставить на тормоз, отпускать… Почему-то Пятый начал вдруг пугаться того, что сейчас придется снова идти за тележкой – ему стало казаться, что в зале очень темно, руки стали совсем мокрыми… Он и сам не мог сказать, чего боится, но страх не оставлял. – Пятый! – Гриша опять вспомнил, кто в «тиме» главный и взял бразды правления в свои руки. – А ну давай тележку наверх!… То, что случилось дальше, выглядело поначалу буднично и тривиально. Пятый держал тележку за поручень правой рукой, левой он придерживал рычаг тормоза. «Рабочие» и Лин споро покидали свои грузы в железный короб, отступили… и тут тележка слетела с тормоза. В первую секунду никто ничего не понял. Раздался тихий скрип и она плавно тронулась с места. Пятый попытался остановить ее, но удержать на одной руке почти полтонны для него оказалось делом непосильным. Тем более, что тележка уже набирала скорость. Он перехватил поручень левой рукой, но тут неуклюжий агрегат подпрыгнул на стыке рельсов, левая рука сорвалась… колесо хрястнуло его по боку, на секунду опустилась темнота… Руку ему спасло то, что на заднем поручне тележки к тому моменту уже висели, изо всех сил тормозя ногами, Лин и Гриша. – …, – произнес Гриша, когда тележка остановилась. – Не удержал… Лин бросился было к другу, но тут же с испугом отступил в сторону. Пятый пытался подняться, и ему это удалось. Он стоял перед ошалевшим надсмотрщиком, сделал неуверенный шаг в его сторону и сказал: – Случайно… сейчас подниму… А Гриша в это время с немым ужасом уставился на Пятого – он не мог понять, как можно говорить, когда из бока торчит осколок ребра, а из полуотрубленной руки стекает на пол кровь. И тут все, наконец, встало на свои места – Пятый сделал еще шаг, покачнулся и упал, словно его ударили под колени, Лин бросился к нему, а сам Гриша вдруг услышал свой собственный голос: – Твою мать!… Зажми скорее! – Полный букет, – подытожил Лукич. – Сотрясение, половина ребер слева переломано, рука, опять же ключица… – Жить-то будет? – спросил Гриша. – Должен… не знаю. Посмотрим. Ты езжай, дружок, – строго приказал Алексей Лукич надсмотрщику. – Твоей вины в этом всем нет, так что не бери в голову. Они сидели в коридоре больничного отделения, предназначенного для заключенных. Как Лукичу удалось пристроить сюда Пятого – осталось для Гриши загадкой, но сейчас это оказалось оптимальным вариантом. Тут, не смотря на предназначение больницы, нашлось все – и вполне пристойная бригада хирургов, и третья отрицательная кровь, и отдельная, пусть и маленькая, палата. Пятого прооперировали час назад, он еще не пришел в себя, но Лукичу сказали, что дело не так плохо – руку удалось спасти, после переливания состояние стабилизировалось, поэтому прогноз, в общем и целом, хороший. Плохо было другое – врачи не были уверенны в том, что удастся избежать последствий шока. До того, как его положили на стол, Пятый пробыл без обезболивающего и почти без помощи больше четырех часов… – Спросят-то с меня, – печально сказал Гриша. – Отвечать… – Отвечать сейчас мне придется, – ответил Лукич тихо. – Плохо, что шок такой сильный. И крови много потерял, и травма серьезная… – Да ладно, шок… он же сам встал тогда… – Так это-то как раз и есть шок. По идее он должен бы был заорать, хоть стонал бы, на худой конец, а тут… – Лукич махнул рукой. – Правда, на войне и без рук, и без ног выживали, и без наркоза оперировали… а до сих пор живут. Выкарабкается. – Лукич, ну не я это, правда! – Гриша стукнул себя кулаком в грудь. – Богом клянусь… – Не клянись никогда Богом. А что не ты – это я и так знаю. Ты ж уже сам сказал. И Лин подтвердил… Ты еще вот чего – не трогай пока седьмого. Пусть в «тиме» недельку посидит, а еще лучше – с вами в каптерке. Бардак ваш пускай разгребет, пол помоет… ну, сам реши. Только в зал его пока не води. – Да я чего… мне не жалко… – Вот ладно. Пойду с ним посижу, хочу посмотреть, как дело пойдет. Езжай, все образуется. Корни. Ледяные корни, которые сковывают движение. Каким-то образом, он и сам не понял, каким, он очутился между этими корнями, и они сковали его, сковали насмерть. Любое движение причиняло боль, он и не думал, что такое может случиться, однако вот оно – случилось. Он к своему ужасу понял, что потерял над телом контроль, оно, раньше в любой ситуации послушное, отказалось повиноваться ему, оно подчинилось этим корням. Власть боли была для него столь неожиданной, что он растерялся. Он не думал… Господи, он никогда не думал, что его разум может оказаться слабее боли! Впрочем, уже не боли. Оцепенения. Страха. – Нормально, – сказали где-то неимоверно высоко над ним. – Уже получше. Выбирается помаленьку… Ложь. Кто и куда выбирается?… Чушь какая-то. – Вроде глаза открыл. – Да уже пора, вторые сутки… – Эй, ты меня помнишь? – голос ехидный и очень знакомый. Кто это?… – А ну-ка напряги извилины… Голова почему-то не поворачивалась. Он скосил глаза, но из-за пелены ничего не смог рассмотреть. Причем эта жалкая попытка обернулась приступом боли – она словно толкнула его изнутри. Он попытался воспротивиться происходящему, но все равно, не смотря на все попытки сдержаться, слабо застонал. Стон отозвался новой болью – на этот раз в левой половине груди. – Ну, ну… тебе ж ломали ребра раньше, ты же не ныл по этому поводу. Чего сейчас такое? Так больно? – тон с ехидного сменился на сочувственный. – Ты потерпи, сейчас укольчик сделают. И не распускайся. Надо ответить. Собрать все силы и ответить. Пятый понял, кто перед ним, и поэтому с трудом прошептал: – Я не понимал раньше… думал, что с этим можно справиться… И почти справился… – Мне сказали, что ты встал сам, – серьезно ответил Лукич. – Как я приехал – помнишь? – Смутно, – признался Пятый. – Вполне естественно. Ты потерял очень много крови, и раны оказались опасными. Тебя едва довезли. – Куда? – удивился Пятый. – Разве мы не… на «трешке»?… – Конечно нет. Ты что! Мы сейчас в больнице, тебя прооперировали. Рука восстановится где-то за два месяца. Но у тебя кроме руки еще и сотрясение мозга, несколько переломов, ушибы. Так что… – Лукич развел руками. – Терпи. – Я долго лежал? – Под тележку ты угодил позавчера, – объяснил Лукич. – Весь вчерашний день я тебя проуговаривал… – В смысле? – не понял Пятый. – Ну, проуговаривал. Что надо бы еще пожить, что молодым умирать неправильно… много всего. Это же тюремная больница, тут сиделок не предусмотрено. Приходят, конечно, но чтоб постоянно – нет. Ну ничего, теперь-то все вроде нормально. – Я… умирал?… – удивлению Пятого не было предела. Он даже сумел немного повернуть голову, чтобы лучше видеть собеседника. – Но я ничего не понял… – Ты раньше по-настоящему болел? – спросил Лукич. – Я не имею в виду «третье» предприятие, побои и твой вновь приобретенный туберкулез. Я спрашиваю… – Нет, – ответил Пятый. – Я понял… теперь понял. – Ты ничего не мог тогда понимать. От потери крови у любого человека начинается так называемый гиповолемический шок. У тебя, в частности, он был третьей степени… – Это плохо?… – Очень… нет, я не понимаю, что тут вообще происходит! Все, лекции окончены, теперь пить – и спать. Этой ночью я поеду домой, я отдохнуть хочу. Я старый и устал. Так… совсем голову повернуть не можешь? Власть ледяных корней была столь велика, что Пятый не ответил. Ему показалось, что голову обхватил железный обруч, и что этот обруч притягивает голову к подушке… даже нет, не к подушке, а к полу… Лукич это, скорее всего, понял, потому что настаивать не стал, а вышел в коридор. Вскоре он вернулся, и не один. Кто-то еще – Пятый не понял, кто – сделал ему в здоровую руку укол и через несколько минут железный обруч стал потихонечку разжиматься. – Вот и хорошо… пока ноль двадцать пять морфина хватит. А на ночь сделаете кубик, глюкозу прокапаете и последите, ладно? – Хорошо, Лукич, посмотрим. Вообще, правильно. Сон, говорят, лучшее лекарство. Ну что, отпустило немножко? – Да, спасибо, – говорить стало легче. Пятый совсем чуть-чуть сумел повернуть голову и увидел Лукича и его собеседника – преклонных лет мужчину в белом халате поверх формы. Откуда-то всплыло имя – Егор Анатольевич. Кажется, с ним говорил по телефону Лукич, еще с предприятия. О чем-то просил, довольно долго уговаривал… – Ну и ладно. Давай, отдыхай, на обходе увидимся, – добродушно заключил мужчина в халате. – А, еще же попить надо. Как и что он пил – Пятый не запомнил. Его тянуло в сон. Врачи вышли, но в коридоре подле палаты еще несколько минут слышались их голоса. – …скорее всего, задет какой-то нервный узел, – Лукич говорил на пониженных тонах. – Согласись, анатомия человеческая, но отличия все же имеются. – Еще как имеются! – собеседник тоже говорил тихо. – Рентгенограмму видел? Обалдеть можно… – Обалдел тут один… хреново, что он мучается. Мне бы не хотелось… – Точно – не притворяется? – в голосе второго врача зазвучало сомнение. – Я, конечно, ничего такого в виду не имею, но у нас тут симулянтов – больше половины. Кто ложки глотает, кто гвозди, тут вон тележка эта твоя… – Не притворяется, – отрезал Лукич. – А симулянты до такого состояния в жизни не дойдут. Сравнил ты, Егор, жопу с пальцем. Где это видано… – То, что он не сам на себя телегу эту уронил, я понял, но… – Уронил-то как раз сам, – Лукич вздохнул. – Но не специально. – Как знать. – Уж поверь мне, я знаю. Скорее всего от усталости. Хорошо еще про тебя вспомнил, а то… и говорить не хочется. Егорушка, сделай еще одно доброе дело, а? Зайди ночью сам, глянь. – Ладно, зайду. Для однополчанина не жалко. Леша, ты езжай, раз решил, а то на тебе лица нет. К больным так относиться нельзя. Да что – к больным! Даже к родственникам. – Как относиться? – голос Лукича стал вдруг твердым. – С таким сочувствием. Не гоже это, уж послушай старого, прожженного… – Я и сам старый и прожженный. Знал бы ты, Егорушка, хоть толику того, что я за последние годы повидал… – Лукич засопел, откашлялся. – Не сочувствие это вовсе. Должен я ему, понимаешь? – Нет, не понимаю. И какие это долги у тебя могут быть к пацану, которому… сколько ему лет, Леша? – Двадцать семь или двадцать восемь… не помню я. Есть. Получилось так, Егор. И еще… договорились мы с ним, довольно давно… я обещал. – Если бы он помер, а это вполне могло произойти, ты был бы свободен от своего обещания, – печально усмехнулся врач. – Ладно, раз обещал – вытащим. Из шока вроде вышел, теперь потихонечку, полегонечку, попробуем. – По крайней мере постараемся, – подытожил Лукич. – Егорушка, ты меня прости. Свалился, как снег на голову, потом все эти звонки от твоего начальства к моему и наоборот, больной тяжелый… Утомил я тебя, а? – Ничего, Леша. Тогда трудней было… Вскоре они ушли и Пятый смог ненадолго уснуть. Потом сон оставил его, а ледяные корни сдавили тело с новой, во сто крат большей силой. Стемнело, но свет в палате почему-то не загорелся. А потом открылась дверь… – Что тут происходит? – утром следующего дня Лукич стоял у входа коридор отделения, и дорогу ему перегораживали двое в форме. – Немедленно отойдите, я врач, мне необходимо пройти. – Имя, фамилия, – процедил один из новоявленных стражей. – И пропуск. – Воронцов Алексей Лукич, – Лукич порылся в карманах, выудил паспорт и картонную карточку пропуска. – Вот эта филькина грамота. Позавчера выдали, сроком на два месяца. – Проходите, – охранник с неохотой отошел в сторону. Лукич пожал плечами и прошел внутрь коридора, в котором почему-то толпилась половина персонала – дежурный врач, Егор Анатольевич, двое санитаров, еще двое охранников и поломойка баба Зоя. Лукич остановился, с удивлением посмотрел на живописную компанию и спросил: – Что такое? Все молчали, опустив глаза. – Егор, что такое? – повысил голос Лукич. – Умер, что ли? – Не знаю, – едва слышно ответил Егор. – Он так кричал, так кричал, – тихонечко запричитала баба Зоя, – а потом прекратил. Помер, наверное… – Так, спокойно и по очереди, – резко сказал Лукич. – Объясните. Они (на этот раз, не смотря на просьбу – хором) принялись рассказывать. После отъезда Лукича, часам к восьми, приехал начальник… Его, Лукича, начальник… да, Павел Васильевич… он сначала зашел в палату ненадолго, а потом отобрал у охраны ключи, запер палату, сел в ординаторской и никому ключи не отдавал, как ни просили… Последние фразы Лукич дослушивал уже на бегу. Дверь в ординаторскую он распахнул пинком и, не удостоив Павла Васильевича даже приветствия, резко бросил: – Ключ, быстро! – Алексей Лукич, потрудитесь выбирать выражения, – Павел Васильевич, как всегда выглядевший безукоризненно, встал из-за стола, сложил газету, которую до того читал и продолжил. – Вас не касается тактика и стратегия избранного нами метода получения информации, поэтому… – Ключ! Иначе вы не получите ни хрена вашей информации!… Не думал, что придется работать с фашистами! Это же надо – мучить и так едва живого человека!… Додумались!… – Вы ответите… – Обязательно! – взорвался Лукич. – Всенепременно! Отвечу – увольнением прямиком в шахту номер два на предприятии номер один! Но не раньше, чем заберу ключ!… Павел Васильевич пожал плечами, вынул из кармана связку и швырнул ее на стол. Лукич подхватил. – Пошли, – приказал он остальным участникам событий, ожидавшим его в коридоре. – Рохли вы все, смотреть противно… – Алеша, по-моему торопиться уже не стоит, – несмело начал Егор. – Поздно уже торопиться… – Я с тобой потом побеседую отдельно, – пообещал Лукич. – О твоем склерозе – в частности. – Не понял… – Ты на старости лет забыл, как выглядит телефон? – ласково спросил Лукич. – Прости… – Ладно, все потом. Открывай скорее. – Ой, господи!… – баба Зоя уже просунула свой любопытный нос в палату. – Холодина-то какая… – Окно закрыть, – приказал Егор Анатольевич. – Умер? – Живой, – ответил Лукич. – Помогите, что встали, как бараны? – Почему он так?… Пятый лежал на самом краю койки, одеяло валялось на полу, подушка тоже. Простыня под поврежденной рукой намокла от крови, ее под кроватью натекла небольшая лужица. – Скорее всего пытался встать, но сил не хватило, – Лукич просунул Пятому руку под спину и положил на койку. Рука его мгновенно оказалась измазана кровью. – Шов разошелся, черт… – В операционную? – предложил Егор Анатольевич. – Не надо, тут зашьем. Так, работаем. Окно долго было открыто? – С вечера, наверное, – ответил один из медбратьев. – Грелки принести? – Естественно. И грелки, и термометр. Егор, ты чего стоишь? Иди сюда, посмотри… – Леша, я… мне очень стыдно, правда, и… – Егорушка, заткнись и помогай! – едко сказал Лукич. – Оправдания оставь на потом, ладно? Его надо вытаскивать, тахикардия страшная, это шок, понимаешь? Новый шок, с которым надо как-то справляться. Поэтому бери ноги в руки и двигай за лекарствами. Пятый вдруг вздрогнул, с хрипом вздохнул, тело его свело конвульсией. Лукич сориентировался мгновенно – вовремя повернул ему голову на бок и придержал за плечи. – Ой, кончается, – прошептала баба Зоя, с интересом подходя поближе. – Ой, Господи… – Баб Зой, уйди, не вводи в грех, – попросил один из медбратьев. Лукич с благодарностью посмотрел на него. – Никто тут не кончается. – Я пол хотела подтереть, – тут же нашлась баба Зоя. – Под кроватью. – Потом, – железным голосом произнес Лукич. – Тут не кино, чтобы стоять и пялить глаза. Обиженная баба Зоя вышла. Лукич бегло осмотрел Пятого, потом взял с пола одеяло, скатал его в валик и сунул Пятому под ноги. Сел рядом, посчитал пульс… Вскоре в палату влетел Егор Анатольевич и дежурный врач. – Ну что тут? – спросил Егор Анатольевич. – Шок все-таки? Не ошибся ты?… – Травматический, сволочь, как минимум вторая степень, – Лукич вздохнул. – Что принесли? – Морфий, адреналин, камфару, сейчас кислород притащат. – Ребят, поменяйте белье, и принесите клеенку, – попросил Лукич. – Вы зашьете сами? – спросил он у молодого дежурного врача. – Да, конечно, – ответил тот уверенно. – Вам надо отойти? – Надо, – согласился Лукич. – Я быстро вернусь. Пока шейте… кстати, температура сколько? – Тридцать четыре, – сказал кто-то. – Уже хорошо. В общем, работайте, я сейчас. В ординаторскую Лукич шел медленно, он старался как-то справиться с гневом, от которого у него темнело в глазах и начинали трястись руки. Перед дверью он глубоко вздохнул, лишь потом взялся за ручку. – Ну что расскажете, уважаемый Алексей Лукич? – вежливо спросил Павел Васильевич. – Я оказался прав? – Нет, – ответил Лукич спокойно. – Прав оказался я. Вы его едва не убили. – Но не убил же, – успокаивающе улыбнулся Павел Васильевич. – Вы отдаете себе отчет в том, что оставили тяжело больного человека без всякой помощи на огромный для него срок – почти десять часов? Вы понимаете, что это могло закончиться трагически? – Понимаю. Только вот человека ли я оставил в палате, а? Вы же врач, сами все понимаете, – развел руками Павел Васильевич. – Совершенно не важно, человека или нет, – отмахнулся Лукич. – Я бы даже крысу так не оставил. Я бы попросил вас… – слова давались ему с трудом, но он продолжил. – Вы можете уволить меня, если вам угодно, но больше не надо проводить подобных экспериментов. Ни на ком – ни на людях, ни на… нелюдях. Или проводите, но не при мне. – Зачем увольнять одного из лучших сотрудников? – удивился Павел Васильевич. – Я понимаю степень вашего раздражения, ваша работа едва не пошла насмарку, но и вы должны понять меня. Я тоже сдаю отчеты. – При чем тут отчеты! – Лукич едва сдерживал раздражение. – Эти десять часов он страдал так, что вам и в страшном сне не приснится! – Надеюсь, после этого он станет более сговорчивым, – спокойно сказал Павел Васильевич. В ординаторскую постучали. – Войдите, – позволил Павел Васильевич. Вошел один из санитаров. – Алексей Лукич, можно вас… там зовут, – парень явно робел в присутствии начальства. – Всего хорошего, – попрощался Павел Васильевич. – Мне пора уезжать, я и так задержался непозволительно долго. Лукич не ответил. Он молча вышел и пошел по коридору вслед за своим провожатым. – Что такое? – спросил Лукич, когда они подошли к палате. – А он очнулся, стал вас звать, – пояснил санитар. В палате все еще толпилась масса народу. – Я пришел, – сообщил присутствующим Алексей Лукич. – Чего случилось? – Леш, поговори с ним, – попросил Егор Анатольевич. – А то мы кислород просто так переводим – вместо того, чтобы тихо лежать, он… – Товарищи, вы погуляйте в коридоре пять минут, ладно? Я позову, – попросил Лукич. – Я тут, Пятый, – сказал он, присаживаясь рядом с койкой, когда все вышли. – Боже мой… – Пятый говорил сипло, с трудом подбирая слова. – Алексей Лукич… я не смогу… – Все ты сможешь, – заверил его Лукич. – Прости меня, дурака старого, уехал я не вовремя, бросил тебя… – Если я… скажите Лину… что я прошу его… – Ты не умрешь, ты сильный и справишься. Сейчас надо спать, понимаешь? Не думать о всяких гадостях, а спать. Да, ночь была плохая, но теперь-то что? Неужели ты этому козлу доставишь такое удовольствие, а? – строго сказал Лукич. – Если я могу чем-то помочь – скажи. – Я не смогу… – снова повторил Пятый. – Поговорите с Лином… прошу вас… помогите мне встать… – А это тебе зачем? – изумился Лукич. – Я… мокрый… – Так, шутки в сторону. Встать ты сейчас все равно не сможешь по той простой причине, что у тебя не хватит сил. – Мне вытереться надо… я мокрый весь… голова, руки… не помню, как это вышло… я пролил что-то?… – Пятый говорил сбивчиво, быстро, еле слышно. – Ты не мокрый, это реакция на камфару, – догадался Лукич. – Потерпи, это ощущение скоро само пройдет. Отдыхай. Давай подышим, хорошо? Пятый не ответил. Лукич выглянул в коридор, поманил пальцем Егора Анатольевича. – Ну как? – спросил тот, подходя. – Сколько камфары сделали? – спросил Лукич. – Пять миллилитров, – ответил Егор Анатольевич. – Много? – Ничего, нормально. Оставь с ним человека, пусть с кислородом посидит. Похоже, дешево мы отделались. – Дай-то Бог. – И не говори, – Лукич подошел к окну, облокотился о подоконник. – А погода хороша!… Сейчас бы на природу… – Да, – согласился Егор Анатольевич. – В сосновый лес, к примеру. Или просто на дачу съездить… хоть воздухом подышать. – Ну, на воздух мне жаловаться грех, – подумав сказал Лукич. – Чего-чего – а воздуха там у нас достаточно. Только природа подкачала. – Сосен нет? – поинтересовался Егор Анатольевич. – Одни осины. Мне с устатку вечерами на каждой Иуда мерещится, – ухмыльнулся Лукич. – Брось, Леша!… Слушать тебя – тошно делается. Все, проехали. До вечера он кое-как перекантовался. Немного удалось поспать днем, он прикорнул всего на пару часов, но этого было мало. Пятый пытался понять – что же с ним такое происходит? И не находил ответа. Несколько раз за день у него опять опускалось давление, почему-то стала гулять температура – она то поднималась почти до сорока, то падала до тридцати четырех, а то и еще ниже. После ночных происшествий врачи заходили в палату часто, их присутствие успокаивало Пятого, но ближе к вечеру он поймал себя на том, что боится наступления темноты. Словно с ней придет то, что происходило в ночь предыдущую. Впрочем, прошлая ночь виделась смутно – да, он мог вспомнить, что ему было холодно и очень больно, но вот когда он, к примеру, попытался подняться с кровати – забыл. Под вечер ему сделали еще одну дозу обезболивающего, благодаря которой он смог, наконец, нормально поворачивать голову. Он впервые за это время попытался осмотреться и понять, где же он, в конце-то концов, находится?… Палата была узкой, длинной, окно ее было забрано толстой железной решеткой, обильно покрашенной суриком; подле окна стояла белая обшарпанная тумбочка, на которой ничего не было. Неровные стены, выкрашенные бежевой масляной краской, местами облупились – краска лежала в несколько слоев, – и под ней проглядывал бетон. Под высоким потолком светился круглый казенный плафон, лампа была довольно мощной, поэтому свет в палате был безжалостным и резким, сумерки за окном отступали от него, они словно находились в каком-то другом измерении. В семь вечера принесли ужин, но Пятый от еды отказался – во-первых, сильно болела шея, во-вторых, он с трудом мог глотать, в-третьих, на ужин полагалась рыбная котлета, которую Пятый не стал бы есть даже под страхом казни или похода в «девятую», и в-четвертых, он понял, что есть не хочет. Кое-как выпив полстакана чая, он попросил, если это, конечно, возможно, выключить в палате свет. – Поспать решил? – санитар, исполнявший обязанности разносчика, плюхнулся на стул рядом с его койкой. – Это правильно. Я бы тоже поспал, да только нельзя на работе. Свет в девять выключат, так что потерпи. – Почему… нельзя сейчас?… – спросил Пятый. Впрочем, он и сам догадывался – почему, но ему казалось, что тут они могут пойти на крошечную уступку. – Порядок, не положено, – пожал плечами санитар. – Ты так поспи. – Глаза болят, – признался Пятый. – А ты их закрой, – посоветовал находчивый санитар. – И все дела. – Ладно, – Пятый понял, что просить бесполезно. – Попробую. В восемь заглянул Лукич. Он тоже уселся на стул рядом с койкой и с места в карьер начал: – Сдохнуть решил, да?! – Нет… – Пятый от такого напора даже немного растерялся. – Почему вы так подумали? – Потому, что ужинать надо. – Там была рыба… вы же знаете… – Но хоть картошку можно было съесть? – Глотать больно. И есть не хочется… – Ладно, – сжалился Лукич. – Но утром надо поесть обязательно. Я попрошу, чтобы тебе притащили что-нибудь без мяса, и чтобы жевать было не нужно. Кашу какую-нибудь. Пойдет? – Да, конечно. Спасибо большое… – про то, что говорить было еще больнее, чем глотать, Пятый промолчал, но Лукич, видимо, догадался об этом сам. – Через час отбой, – Лукич встал, потянулся, зевнул. – Я домой этой ночью не поеду, посплю тут, но… Пятый, у меня есть к тебе большая просьба. Давай больше без фокусов, хорошо? – О чем вы? – не понял Пятый. – О тележках и иже с ними. Аккуратней надо быть. Мы же говорили с вами про это – и с тобой, и с рыжим. И как ты так сумел… – Простите, больше я… неаккуратности… не допущу, – ответил Пятый. – Но не все… зависит от меня. – Я не знаю, – Лукич вздохнул, покачал головой… – То есть знаю. Ты не прав. Все зависит только от тебя. Ты сейчас сказал глупость… или умность… но я не в праве давать тебе советы, Пятый. Решай сам. – Я все давно решил… – Пятый чувствовал, что еще минута – и сознание запросто может отключиться. – Не надо… сейчас… – Ну и хорошо, – успокаивающе сказал Лукич. – Все хорошо. Я просто подумал… если бы ты пошел с ним на контакт… – Я знаю, – Пятый даже попытался кивнуть. – Только так делать нельзя, верно?… Это и есть – «зависит»? Я прав?… – его снова повело. – То есть… – Все хорошо, – повторил Лукич. – Ты прав, и все хорошо. Лучше не бывает. – Куда уж лучше… – Пятый закрыл глаза, секунду помолчал, собираясь с силами. – Скажите, а когда мне… можно будет вернуться? – В «тим»? – удивленно спросил Лукич. – Да. Долго мне еще тут? – Не знаю, – Лукич задумался. – Месяц, полтора… а что? – Я волнуюсь… – Опять за старое? – нахмурился Лукич. – Как в прошлый раз, что ли? Пятый промолчал. Лукич хлопнул себя ладонью по коленке, раздраженно засопел. – Ты в уме? – с гневом в голосе проговорил врач. – Совсем спятил? – Нет. Просто мне нравится, когда все более ли менее ясно… – Тогда я тебе скажу, что до сих пор не ясно – помрешь ты или нет, – отрезал Лукич. – Доволен? – Спасибо, – неожиданно у Пятого на душе стало легко-легко. – Это правда? – Кривда! – Лукич встал, одернул халат. – Кому ты нужен, идиот, кроме рыжего… да еще меня, но только потому, что работа у меня такая собачья. В общем, не полощи мне мозги. – Не буду, – пообещал Пятый. Сознание снова стало уплывать, он засыпал. Лукич посмотрел на него, чуть склонив голову набок, затем сплюнул на пол и вышел. Через пару минут в палате погас свет. Ночь оказалась бесконечной. Сначала Пятый действительно смог немного поспать, но потом вернулась боль, а вместе с нею – сознание. Впрочем, боль оказалась терпимой, совсем не такой сильной, как прошлой ночью, поэтому Пятый решил, что можно провести один эксперимент. Секунду подумав, он кликнул детектор и дал приказ вывести внутренний терминал по состоянию. Темно-синие цифры на сером фоне большого удивления у него не вызвали – он примерно так все себе и представлял. Да, сломана ключица, четыре ребра, рука, да, все срастается несколько медленнее, чем должно, но срастается же, в конце концов. Удивление посетило его только тогда, когда он случайно вышел в главный раздел. В самом верху списка обнаружились какие-то новые строчки, причем находились они в тени. Над строчками висел стандартный индекс поздравления – точно такой же индекс Пятый получил, закончив в свое время очередной этап образования… но сейчас-то он ничему не учился! Он дал команду на расшифровку первой строки и обомлел. Такого просто не могло быть! Он задумался, вытащил на свет еще четыре строки. Подтверждение статуса, все точно. Но какое подтверждение… Он открыл все строчки, внимательно просмотрел все до конца, заморозил картинку, потом стал отсматривать состояние детектора. Состояние было так себе. Из возможностей остался разве что внутренний терминал, связь по «немому» каналу, и возможности входа-выхода. Все. Совсем негусто. Причем связь, по его подсчетам, сжирала столько энергии, что… что хватит его сил часа на четыре «разговора», не больше. Это при хорошем раскладе. При плохом – на два. Впрочем, полученная информация настолько ошарашила Пятого, что он решил рискнуть. Лин отозвался почти сразу. «Почему не появился раньше?» – первым делом написал он. «Сил нет, – признался Пятый. – У нас два часа». «Что-то случилось?» «Проверь опции своего детектора, срочно, – Пятый все еще не верил в то, что с ним произошло. – Похоже, что у меня происходит какой-то сбой». «Твой тоже посмотреть?» «Давай, если сможешь». «Смогу. Все, молчим». Дальше был небольшой провал во времени, что происходило – Пятый не запомнил. Сначала ему показалось, что кто-то сдавленно хихикнул у него над головой, потом что-то кольнуло его в руку – и он очнулся. «Пятый, отвечай, отвечай…» Все поле перед его глазами оказалось исписано этими словами. «Лин, я здесь, – только тут до него дошло, что терминал не его. Охра и изумрудно-зеленые буквы. Рыжий перехватил связь, чтобы друг не уставал. – Зачем?» «Ты молчал больше часа». «Извини, наверно заснул. Ты проверил?» «У меня то же самое. Ты понимаешь, что это значит?» «Я понимаю, что мы получили то, о чем и мечтать не могли в тот момент, когда нам это «что-то» совсем ни к чему». «Верная догадка. Впрочем, что-то в этом есть. Ты бы смог тормознуть тележку, к примеру…» «И она отрезала бы мне голову. Лин, я даже не могу догадаться, зачем это тем, кто имеет на это право, и совсем не понимаю, зачем это нам». «Подарочек». «Точно. Рыжий, то, что мне так плохо… это зависит от…» Провал. На этот раз он очнулся сам, за окном все еще было абсолютно темно, а в палате горел свет. Он лежал на боку, под больной рукой оказались три или четыре подушки, дышать было странно легко. «Отвечай…» «Я здесь. Продолжай, Лин». «Да. Так вот. Если бы не «подарочек», ты уже смог бы вставать. Терпи пока, адаптация будет идти еще сутки. Представляю, каково тебе. Мне тоже плохо было, я сейчас в каптерке, в зал побоялись вести». «Лин, сделай одолжение, посмотри сроки. Сколько мне еще болеть, – попросил Пятый. – Пока можно». «Действительно «пока можно», – передразнил Лин. – Больше на связь не выходи, нас запросто могут на этом деле поймать. Сегодня поговорим напоследок, а потом блокируй канал, понял?» «Извини, я не додумался». «И что? Так, болеть тебе еще тридцать восемь суток чистого времени… это при том условии, что будет из чего восстанавливаться. Там кормят?» «Да, все нормально… Лин, я тебя прошу – не надо экспериментов, хорошо?» «Постараюсь. Но попробовать хочется. Интересно». Провал. Теперь – серый рассвет за окном, тень от прутьев решетки на полу. Он закрыл глаза, с трудом вывел панель. «Лин…» «Ты спал. А попробовать я все же попробую, не волнуйся, я аккуратно. Слушай, а ведь это не возраст виноват! Как я сразу не догадался!… Ты старше на год, а включилась эта фигня у нас одновременно…» «Я про это подумал, поэтому и попросил тебя проверить». «Кто-то идет… Пятый, я отключаюсь, блокируй». Провал. Утром он все же вытащил панель еще раз. Так, понятно. За ночь сознание покидало его восемь раз, странно, что он запомнил лишь три. Хотя кое-какой прогресс был. Пятый подумал, что он, вероятно, в последний раз воспользовался детектором – уж больно много это требовало сил, и слишком мало было отдачи. Подумав, он блокировал все функции, кроме времени и перемещения. Время – на всякий случай, перемещение… тоже на всякий случай. Совсем на всякий. Когда уже дальше просто некуда. До обхода он спал. Потом, когда принесли завтрак, он честно в течение получаса давился кашей, но хватило его всего на полтарелки. Потом явились двое санитаров в сопровождении Лукича, и Пятый понял, что так просто он не отделается – не взирая на его робкий протест, его кинули на каталку и потащили в процедурную на перевязку. В общем, день прошел так себе, но Пятый понимал, что лучше так, чем никак. Для него такой день был более чем хорошим. Никто не лез с расспросами, никто не интересовался, что и как… Лукич к вечеру уехал и Пятый оказался предоставлен сам себе. В этот день ему стало гораздо лучше – адаптация фактически закончилась, организм «успокоился» после недавней встряски. Эксперименты Пятый все же решил отложить на вечер – не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. «Сапожник без сапог, – упрекал он сам себя. – Лина просил не пробовать, а сам…» Впрочем, он знал, что удержаться не сможет – слишком уж велик был искус. «Подарочек» таил в себе соблазн – пользоваться страшно, а не воспользоваться – невозможно. Прошло две недели. Пятый поправлялся, по его мнению – очень медленно, по мнению же врачей – сказочно быстро. Переломы срослись, теперь он начал потихонечку разрабатывать мышцы, впрочем, не афишируя этого перед всеми. Он вставал, головокружения почти полностью прошли, хотя до сих пор временами накатывала слабость, впрочем эти приступы повторялись все реже и реже. К исходу второй недели Пятый, замирая от собственной дерзости, попросил у Егора Анатольевича разрешения выходить на улицу. Тот сначала отказал, что было вполне понятно – где это видано, чтобы заключенных на улицу выпускали погулять? но позже, побеседовав с Лукичем и сделав несколько звонков разным начальникам, разрешил. Теперь Пятому дозволялось с двенадцати до половины второго дня выходить в запущенный больничный парк. Конечно, Егор Анатольевич от этого восторга не испытывал, скорее наоборот, но Лукич сумел в их последнем разговоре настоять на своем. – На самом деле, Егор, – говорил он, – ты сам посуди. Мало того, что покалечили, так ведь еще и туберкулез. И потом, даже заключенных на прогулки выводят, а этот годами дневного света не видит… – Ну и пусть в окно смотрит, – вяло отбивался Егор Анатольевич. – И безопасно, и света предостаточно. – Если выслужиться хочешь – стереги своих зеков! – взвился Лукич. – А этого ты не тронь. Кроме всего прочего, он свое слово держит, я в этом неоднократно убеждался. Если сказал, что не сбежит – значит, не сбежит. Уж поверь мне. – Леш, под твою ответственность. Я не хочу из-за чьего-то желания подышать воздухом сесть на нары. Понятно? Мне своих проблем хватает. – Не волнуйся, все будет нормально, – успокоил его Лукич. – А кроме всего прочего, ему и бежать-то некуда… Разве что обратно, а там похуже чем здесь будет. Первый раз, выйдя из полутемного больничного вестибюля на улицу, Пятый растерялся. Несколько секунд его не покидало ощущение, что небо вот-вот рухнет ему на голову, показалось, что все предметы вокруг внезапно стали огромными, волной накатила паника. Он невольно сгорбился и отступил поближе к двери – на всякий случай. Постепенно боязнь открытого пространства стала проходить и он сделал несколько неуверенных шагов, словно пытаясь убедить себя в том, что это безопасно. Получилось. Он был настолько поглощен внутренней борьбой, что даже не заметил того, что за ним из окна в этот момент следят. – Да, прав был Лукич, – пробормотал Егор Анатольевич, тяжело опираясь на подоконник и наблюдая, как Пятый неуверенно бредет по дорожке вглубь парка. – Не то что не сбежит, обратно бы дорогу нашел… В тот день Пятый провел на улице половину отпущенного ему на прогулку времени. Оказалось, что он за время болезни все-таки довольно сильно ослабел. Конечно, если сидеть в палате, это труднее заметить, но вот если ходить… Обратно Пятый едва добрался и без сил свалился на койку. Голова кружилась, словно он выпил чего-то крепкого, позже он сообразил, что это было кислородное опьянение – передышал, отвык от воздуха. Ноги были совершенно ватными. Обед он проспал. На другой день было получше. По крайней мере, он не испытывал и половины тех неприятных ощущений, что были в прошлый раз, да и голова кружилась меньше. Возможно, он просто стал экономнее расходовать силы. Пятый пытался вспомнить, когда же они с Лином бежали в последний раз, и получилось, что почти семь месяцев назад. Да, срок немалый. Впрочем, тогда был какой-то странный побег, тоже с больницей, с врачами, с бесконечными уколами и нервотрепкой. Но такого состояния, как в этот раз, он тогда не испытывал. Бесспорно, тогда тоже было весьма и весьма неприятно, но не так, как сейчас. Пятый поймал себя на том, что он словно бы заново учится жить – все стало непривычным и странным, все вызывало если не недоумение, то хотя бы легкое удивление. Еда приобрела необычный вкус, небо – необычный цвет, почему-то обострились слух и зрение. Теперь, чтобы заснуть, приходилось по полчаса вертеться в кровати. Даже сон не шел. – Это потому, что ты едва Богу душу не отдал, – объяснил Лукич в один из своих визитов. – После такого много интересного с людьми происходит. – Что, например? – спросил Пятый. – Некоторые даже голоса всякие начинают слышать, – неопределенно ответил Лукич. – Мерещится всякая дрянь… нет у тебя такого? – Нет. Такого – нет. У меня ощущение, словно я… – Пятый задумался. – Словно что-то у меня внутри изменилось… не знаю, как сказать… Этот разговор происходил в парке, куда Лукича направил охранник, объяснив, что «этот ваш опять где-то шляется». Лукич пошел в указанном направлении, поминутно оскальзываясь на подтаявшем весеннем снегу. Парк был большой. Поплутав минут десять, Лукич, наконец, увидел под большим старым деревом Пятого. Тот стоял неподвижно, запрокинув голову, прикрыв глаза. Ветер трепал его волосы, шумели над головой обнаженные, потемневшие от воды ветки, низкое пасмурное небо в этот момент словно стало еще ближе к земле… Лукичу представилось, что небо опускается на землю, соединяется с ней, проникает в нее. Все вокруг было пронизано движением и недвижностью, статикой и динамикой… но Лукичу этот контраст вдруг показался правильным и закономерным. Ветка у Пятого над головой шевельнулась, резко распрямилась, словно кто-то незримый держал ее и вдруг отпустил. Лукич от неожиданности оступился и едва не сел в снег. Пятый, услышав движение, повернулся к нему – и все мгновенно стало на свои места. Ничего интересного. Самый что ни на есть обычный пациент заштатной больницы, выбравшийся погулять в парк. Видавшая вид куртка, больничные штаны, рука на перевязи (хоть кости и срослись, до сих пор болит и приходится подвязывать), бледный. О других больных отличается разве что худобой, да волосы длинные… хотя, взять тех же хиппи. Тоже с волосами, психи. Что мужики, что бабы. – Иди сюда, – позвал Лукич. – Я к тебе не смогу, боюсь ноги промочить. Пятый кивнул и, ступая легко и почти не слышно, подошел к нему. – Простите, я вас не заметил, – виновато сказал он. – Задумался… – О чем? – поинтересовался Лукич. – Да так… – Пятый неопределенно дернул плечом. – Ерунда всякая. Как рыжий? – В полном порядке. Скажи, как у тебя дела? Никто не расспрашивал, не лез? – Все тихо, – успокоил Лукича Пятый. – По-моему, про меня временно забыли. Только не могу сказать, что меня это огорчает. Скорее, наоборот. – И то правда, – усмехнулся Лукич. – Голова как? – Нормально. Иногда побаливает, но в общем – лучше, спасибо. – Это хорошо, что лучше. У тебя еще больше месяца в запасе до «тима». – Я считал, что меньше. Что-то изменилось? – нахмурился Пятый. – Нет, все по-прежнему. Ты скорее всего со счета сбился. – Маловероятно, – Пятый потер переносицу. – Вы ничего не путаете? – С чего бы… Слушай, тебе не скучно здесь? – Лукич замедлил шаг, остановился. – Может, тебе со мной поехать, на «первое»? – Спасибо, но я лучше останусь тут, – покачал головой Пятый. – Я, конечно, понимаю, что вы хотите, чтобы я поскорее попал туда… – Ты не понял! – Лукич раздраженно засопел. – Я вовсе не имел в виду… – Да все я понимаю. – Ничего ты не понимаешь! Мне совершенно не хочется, чтобы тебя кто-то контролировал, или что-то в этом роде… – Именно в этом роде. Только хотите этого вовсе не вы, Алексей Лукич. На вас давят, вы волнуетесь, – Пятый сел на лавочку и с грустью посмотрел на Лукича. – Но я очень прошу вас пока оставить меня здесь, если вы не возражаете. – Я не возражаю. По мне, хоть до второго пришествия тут сиди. Но ты прав, мне постоянно звонят, требуют вернуть тебя обратно, угрожают… – Угрожают – чем? – напрягся Пятый. – Не твоего ума дело, – огрызнулся Лукич. – Чем надо. Мне хватает. – А все же? – Я же сказал – не лезь не в свое дело! – рявкнул Лукич. Пятый не ответил. Он отвернулся и стал смотреть куда-то в сторону, вглубь парка. Тишина встала между ними туманом, лишь где-то, далеко-далеко отсюда, слышался шум города – машины, голоса, звон далекого трамвая… А здесь, в парке, остался лишь шум ветра да еле слышный звук просыпающейся воды. Пятый опустил голову на руки и еле слышно сказал, ни к кому не обращаясь: – Что же мне делать, а?… – Решай сам, – так же тихо отозвался Лукич. – Ты же знаешь, от этих, – он неопределенно махнул рукой, – можно ждать любой гадости. – Знаю, – эхом отозвался Пятый. – Какая глупость – прожить всю жизнь в роли жертвы… что там, что тут… – «Там» – это откуда ты? – Ну да, – кивнул Пятый. Тяжело вздохнул. – Там было то же самое – работы море, денег вечно не хватало, постоянно ждали, что кому-нибудь что-нибудь не понравится… – А почему? – полюбопытствовал Лукич. – Да потому, что если ты без роду и племени, то защитить тебя некому. А делать гадости я так и не научился, – признался Пятый. – Не получается, как это не смешно. Вот, к примеру, вы, – вдруг оживился он, – как вы оказались на этой работе, Алексей Лукич? Неужели не было никого, кто мог бы занять ваше место? – Были, – неохотно признался Лукич. – Только сам понимаешь, принцип-то простой – или ты, или тебя. Вот я и… сумел. – А я не сумел, – подвел итог Пятый. – Только почему-то меня это не расстраивает. – У тебя семьи нет, отвечать тебе не за кого, – наставительно сказал Лукич. – Понимаешь? Когда человек один – ему проще. – Ой ли? – прищурился Пятый. – Боюсь, что дело не в этом. Просто я никогда не стремился добиться чего-то этакого… чего, к примеру, добились вы. Как называется ваша должность? – Моя-то? Сложно и скучно. Заведующий санитарно-эпидемиологическим отделом и главный эксперт службы утилизации органических отходов экспериментального проекта «Сизиф». – В своем роде красиво, – одобрил Пятый. – И зарплата хорошая. Вот только одно маленькое обстоятельство. Сколько людей лишилось карьеры и работы до того момента, пока вы не заняли этот пост? – Что ты понимаешь, мальчишка! – взвился Лукич. – Если ты считаешь меня карьеристом, способным пройтись по чужим костям ради достижения заветной цели, то ты крупно ошибаешься. – Я не считаю вас карьеристом, – отрицательно покачал головой Пятый. – Просто вы… оказались более работоспособным, более подходящим, так? – Нет, не так. И не лезь туда, куда тебе путь заказан. Ты ничего не знаешь. – И не стремлюсь узнать, – Пятый дернул здоровым плечом. – Вы занимаете свое место по праву, так? – Так, – согласился Лукич. – Ну вот. А я никогда не занимал своего места, все время попадались чужие. И там, и здесь. И ото всюду меня гнали. Там – просто прочь, тут – на тот свет. – Ты не прав. – Прав. Тут не о чем спорить. И виноват я именно в том, что я прав. Смешно? – Нет. – Элементарный силлогизм, – Пятый кивнул, словно соглашаясь сам собой. – Только почему меня все это совершенно не трогает?… |
|
|