"Самое Тихое Время Города" - читать интересную книгу автора (Кинн Екатерина, Некрасова Наталия)

Глава 3 ВРЕМЯ ВЕТРОВ

Осень 2004

О, Время Ветров! Пора полета.

Мне хочется плакать, замирать от благоговейного ужаса, заламывать руки и… пить горячее вино, глядя, как по окну ползут холодные дождевые струйки, а мои котофениксы лежат в кресле валетом и сладко дрыхнут.

Скоро ноябрь.

Скорее бы миновало это муторное, тяжкое время. Пусть скорее ветра унесут его, размечут, разбросают клочьями по полям…

За окном вступало в права Время Ветров, и небо то хмурилось и сеяло дождем, то сияло холодной синевой. Солнце почти не грело, разве что несколько кратких часов среди дня было тепло. А чуть удлинялись тени – и снова наползал холод. По библиотеке гуляли сквозняки, пальцы немилосердно мерзли, и отчаянно не хватало горячего мехового кошачьего бока. Тетрадь заполнялась выписками и ссылками, папка разбухла от ксерокопий статей. Страна Амаравати маячила где-то на границе изысканий – упоминанием в хронологических таблицах по истории Индокитая, туманной фразой в коряво переведенной на французский язык хронике, отдельными строками в царских генеалогиях, легендарных и не очень. Были, были браки с родом Бидалапутра, дочери индийских раджей и паганских царей выходили замуж за принцев Амаравати, обеспечивая династические союзы с потомками Индры-Громовержца. А в одиннадцатом веке кончился род, одни сказки остались – о волшебных котах, о дворце, полном змей, о гробнице царя и одиннадцати кошках, о злой ракшасихе с крысиной головой, родственнице зловредного Раваны.[9]

Наверное, исторически это было какое-нибудь княжество, захиревшее или захваченное каким-нибудь Кришнадэвараей[10] – очень уж Кэт нравилось это имя. Если княжество было богатым, то о нем могли слагаться легенды, как об Эльдорадо, в котором муиски превратились в жителей могущественного и богатого королевства.

Кэт отложила полуслепую ксерокопию из английского журнала середины шестидесятых годов двадцатого века со скверным прозаическим переводом поэмы о сокрытом храме. Исследователь с двойной, но незапоминающейся фамилией определил ее как тайский нравоучительный текст о странствии внутрь себя. «Уф, как любят некоторые всё сводить к психоанализу!» – сердито подумала Кэт. Она была уверена, что поэма повествует о самом что ни на есть реальном храме, а хранящееся в нем сокровище, конечно, духовное – какое еще сокровище может ждать бесстрашного путника в сокрытом храме? В храме нес стражу священный кот Нилакарна[11] – комментатор ограничился тут только ссылкой на обычай держать в храмах священных котов. А ведь это могло быть связано с династией царей Амаравати с их кошачьим родовым именем… Ах, скорей бы приходил из городу Парижу последний в этом году выпуск журнала с продолжением публикации «Сказания об Индракумаре», с сопровождающей статьей… Тепло, должно быть, в сказочной стране Амаравати.

На стол бесшумно вспрыгнул сиамский кот. Он всегда приходил, наблюдал, щуря глаза, как Кэт роется в кипе журналов или штудирует очередную монографию. На этот раз, однако, он не сел в позу священной кошки, обернув изящно изогнутый на конце хвост вокруг лап, а поставил лапу в черном чулочке на тетрадь.

– Ну что?

Кэт подняла голову и встретилась с прозрачным небесно-голубым взглядом. Кот совершенно по-человечески вздохнул и уронил на исчерканную страницу серебряную змейку. Кэт ахнула и взяла ее на ладонь:

– Скарапея!

Змейка слабо пошевелилась и попыталась свернуться браслетом.

– Глупая. Ох глупая, холодно же! Вот включат отопление, будешь ползать. А пока иди-ка сюда…

Кэт сунула змейку за пазуху и вздрогнула от холода. Кот уже сидел в обычной своей позе и смотрел в сторону.

– Послушай… – нерешительно начала Кэт. – Может, пойдешь ко мне жить? А? У меня дом теплый, двор тихий…

Мой Город пронизан жилами Путей, которые проходят во всех его измерениях. Улицы, реки, что угодно. Мне иногда кажется, что в них пульсирует незримая кровь Моего Города, кровь, питающая все, что в нем есть. Она течет и в жилах людей Моего Города. И потому их так тянет назад, в Мой Город, куда бы они ни уехали. Они могут ненавидеть его, ругать его, проклинать – и все равно будут возвращаться сюда и тосковать по Моему Городу. Так эта кровь сильна.

А я лечу в сумерках над поймой Сетуни. Как раз такая пульсирующая жилка. Она принадлежит не только Моему Городу. Если смотреть ночью с крыши дома где-нибудь в конце улицы Пырьева, то кажется, что эта темная, заросшая деревьями извилистая полоса уводит не к Москве-реке, а в какие-то совершенно нездешние места.

Так оно и есть, я это знаю.

Я помню, как однажды шел через Сетунь поздним вечером в мае. Прямо за высоким домом асфальт граничит с темными зарослями поймы. Там среди деревьев проходит труба теплотрассы, идет через реку, на другой берег, и на этой трубе сами собой возникают странные надписи – даже я никак не могу застать тех, кто их оставляет… А тогда на границе асфальта и деревьев стояла черная машина, и горел мангал, и мужчины, пока еще негромко смеясь, жарили шашлык и пили пиво. Я шел к деревьям, следом бежали мои коты. Ночь была безлунная и пасмурная, хотя и очень теплая, и тьма обступала нас со всех сторон.

Тьма пожирала тени, и ей удалось обмануть меня на какую-то секунду, и, когда они позвали меня присоединиться к их празднику, я чуть было не согласился. Меня выручили верные котофениксы – они зашипели, сверкая один – золотыми, другой – зелеными глазами. И тогда я посмотрел на лица мужчин. Их улыбки были застывшими, словно приклеенными к лицу, а глаза не мигали.

Вряд ли в лунном свете у них были бы тени.

Я не ответил на их призыв и не попал в их власть.

Я пересек границу и ушел в заросли. Я слышал их шаги у себя за спиной, но они боялись тронуть меня.

Я перешел реку и обернулся, проведя черту поперек моста.

Они остановились там и стояли молча. А потом сквозь них прошел парень с овчаркой. Овчарка-то их увидела и стала лаять, и они ушли во тьму. А парень так и не понял, что обеспокоило его друга…

Странное место Сетунь.

Выныриваешь из леса – и оказываешься прямо у домов, и на первом этаже горит свет, и все мирно и тихо…

Хорошо пить горячий чай, когда за окном ветер и холодно. Плохо тем, кто сейчас на улице, без крыши над головой, без приюта… Кэт поставила кружку на стол, помешала варево в кастрюльке. Свет в окне первого этажа был хорошо виден с улицы, и по приделанной к лоджии лесенке уже слышался мягкий кошачий шаг. Скоро весь прайд придет кормиться. А заодно и познакомится с новым обитателем.

Новый обитатель сидел на широком подоконнике, обернув лапы хвостом, и щурил голубые глаза, глядя в заоконную темень.

В прорезанный в балконной двери кошачий лаз влезал рыжий местный бандит, драный везде и всякими способами кот по кличке Джедай. Он вообще-то был не простой кот. Он был митьковский. Точнее, его нарисовали митьки. Изобразили этакого бандита с татуированным брюхом. Джедай долго висел на стенке, но как-то раз во время митьковской попойки хозяин по пьяни пригласил кота слезть с листа бумаги и присоединиться. Джедай слез и присоединился. И с тех пор на бумагу больше не возвращался. Долго жил у художника, даже научился разбираться в направлениях современного искусства и пить пиво. Как он попал из Питера в Москву, никто не знал, но как-то попал ведь? Историю его Кэт знала потому, что Джедай умел говорить по-человечески, хотя лексикон у него был еще тот, да и говорил он редко и неохотно.

Рыжий обычно приходил самым первым, как авангард многочисленного кошачьего прайда. Увидев новую морду, Джедай снизу вверх воззрился на сиамца. Тот чуть наклонил голову вперед, точно так же упорно глядя в глаза рыжему бандиту. Разговор глазами длился бесконечные несколько секунд, затем Джедай чуть отвел взгляд и зевнул.

Потом в дверцу, тяжело пыхтя, протиснулась здоровенная пушистая сибирская матрона Марфа Ивановна, родоначальница чуть ли не всех местных кошек. За ней с виноватой миной на смазливой мордашке следовала ее внучка Простомария. В отличие от бабушки Просто-Машка была небольшой, гладкой и томной кисой с минимумом мозгов. Похоже было, что красотка опять пережила бурный романчик и собирается осчастливить свет очередным потомством, двумя-тремя будущими крысоловами. Матрона дернула усами, смерила взглядом новичка и внезапно мощным прыжком вознеслась на подоконник. Сиамец даже попятился. Марфа была вдвое крупнее его, хотя и прыгнула совершенно бесшумно, как меховое привидение. Сиди они не на подоконнике, а на столе, Кэт не сомневалась, что он бы задрожал – увесиста была Марфа Ивановна.

Марфа Ивановна оглядела незнакомого кота, обнюхала, немного подумала и лизнула в нос. Ее внучка тут же кокетливо вознеслась на стул, продемонстрировав новому потенциальному кавалеру изящество и гибкость.

– Машка! – строго сказала Кэт. – Ты только что с гулянки, с набитым пузом, стыд-то поимей!

Кэт выросла среди кошек. Сколько она себя помнила, в мамином доме их всегда было полным-полно. Разных – породистых аристократок, важно вышагивавших по коврам и гордо красовавшихся блестящими ошейниками, надменных служилых сиамцев с кольцами на кончиках изогнутых хвостов, беспородных дворовых, которые заходили в дом только покормиться – поласкаться – погреться, а потом убегали на волю по своим кошачьим делам. Их горячая мягкая упругость была, наверное, первым запомнившимся ей ощущением, а их тихий грудной рокот был для нее лучшей колыбельной. Она с детства прекрасно понимала их мяуканье, мурчанье и текучие позы. Единственное, что ей не было доступно, – это безмолвный язык взглядов. Когда кошки и коты лежали часами в саду в кружочке, глядя друг на друга, Кэт знала, что между ними сейчас идет какой-то важный неторопливый разговор. Но о чем он – увы, это было для нее тайной. Отец и младший брат этот язык понимали, но кошки, приняв их в свой тайный круг, видимо, взяли с них клятву молчания, и Кэт так ничего и не узнала.

Кэт подумывала порой, что, может, ей стоило бы стать не филологом, а фелинологом. Впрочем, кто мешает получить второе образование? А пока надо заканчивать диссертацию, дальше видно будет. Хотя тема для второго исследования тоже созрела – обычаи кошек, живущих с людьми. Но в какую область это отнести – социологии или этологии?

Имя новому коту все не придумывалось. Он был какой-то не такой кот – хотя сиамские и тайские коты имеют свои обычаи и странности характера.

Он совсем не разговаривал. Не мяукал, не мурчал, не просил еды. Лоток, поставленный для него, оставался нетронутым – видимо, по своим кошачьим делам он ходил на улицу. Он никогда не позволял себя гладить – не царапался, просто уходил. Он никогда не вылизывался при Кэт, хотя был очень чистым и явно ухаживал за собой, но никогда при ней.

Можно было бы сказать, что он не такой, как все, еще и потому, что каждый раз, как Кэт садилась поработать над диссертацией, кот немедленно устраивался так, чтобы ему был виден текст. Но Кэт это не удивляло – она слишком хорошо знала кошек и понимала, что они куда умнее и интеллектуальнее, чем считают даже самые завзятые фелинологи. Ну интересно сиамцу сиамскую легенду почитать, что странного?

Утром в окно постучался голубь. Дремавшая в кресле Просто-Машка мгновенно сделала стойку, но Кэт строго сказала:

– Не трогай! Это от моей матушки послание.

Она взяла белую почтовую птицу в руки, сняла с тоненькой золотой цепочки легкий кожаный цилиндрик и достала письмо. Открыла дверцу висевшей в углу большой клетки, посадила туда гонца, поставила блюдечко с зерном и налила в кюветку воды – специально держала для почтальонов.

Письмо было все о том же – о том, как дома идут дела, как мама скучает, как дела у братцев, о том, что старший подумывает свататься и что ей самой все же неплохо бы как-то устроить свою жизнь, жениха найти… Как всегда. Хорошо, что как всегда, – значит, дома тихо и мирно, и это хорошо. А насчет жениха… Да где они, женихи? Это в сказках Иваны-царевичи, а так попадаются одни Иваны-дураки. А Кэт хотелось найти своего одного-единственного, как отец у матери. А отец был мужчина статный, вальяжный, красивый, умный, ласковый и добрый и вообще средоточие всех мужских совершенств. Так он один такой.

Кэт припомнила тех, кто приезжал к ним свататься, чем ее пытались поразить. Один аж на печке ходячей приехал – и ладно бы сам изобрел, а то Щуку заставил. Другой приперся с золотой гусыней. Ну богатый. И что? Опять же – дураку привалило нечаянное счастье, и после этого все девки, что ли, к его ногам падать должны? Третий был какой-то заморский. Вот после него Кэт совсем озверела, потому как тот привез с собой семерых… пукающих земляков, которые на такой вот «волынке» играли мелодии его горной родины. Говорил, что у него на родине дамам это развлечение нравится, выжрал бочку пива и задрых под столом. Ну не дурак ли? Самый настоящий Шон-дурак.

После чего Кэт заявила, что будет загадывать женихам загадки, а кто не отгадает – голову долой. Конечно, никому голову не стали бы рубить, но женихи сразу иссякли. Особенно после того, как какой-то умник попытался разгадать ее загадки с помощью колдовской книги. Запасся заранее. Ну Кэт-то понимала в книжной премудрости больше всех в Родном краю, недаром так ее и звали – Катерина Премудрая. И книга стала выдавать женишку такие варианты, что тот сам сбежал куда подальше.

А Кэт сказала отцу с матерью, что, раз замуж ей не за кого, поедет она учиться. Авось время пройдет – что-то и переменится.

«Матушка, – писала Кэт, – у меня все хорошо. Диссертация движется к концу, на тот год уже буду защищаться. Если найду, кого оставить присмотреть за кошками моими, то на каникулы приеду и Новый год встретим вместе. А про женихов… мамочка, если бы нашелся такой, ради которого легко семь хлебов каменных изглодать, семь пар железных сапог сносить, – пошла бы, не раздумывая…»

Голубь улетел, Просто-Машка дрыхла в гнезде из старого пухового платка, под ее теплым, слегка уже выпирающим боком пригрелась серебряная змейка Скарапея. Где-то в доме играли на пианино. Не вполне уверенные руки разучивали вальс «Осенний сон», сбиваясь на смене темпа.

«Кружатся листья в старой аллее, расстилая ковер тоски…»

Кэт включила компьютер. У нее был теперь новый «десктоп» – рисунок рабочего стола, старательно сделанный из отсканированной журнальной иллюстрации. Индракумара, белокурый и синеглазый сын Индры. Она долго смотрела на портрет и вдруг снова, как тогда в библиотеке, ощутила спиной взгляд. Обернулась.

Сиамец лежал, свернувшись в кресле, и не сводил с экрана голубых глаз. Взгляд был тоскливый-тоскливый.

– Что ты? – подошла к нему Кэт. – Грустишь? Что с тобой?

Она протянула руку погладить зверя, но тот отстранился.

– Ну ладно. Мы еще просто не привыкли друг к другу. Но хорошо, что ты у меня есть. А то мне так одиноко, дружок ты мой синеглазый… А знаешь, я пока буду звать тебя Принцем.

А где-то далеко неумолимо-медленно уже движется на Мой Город свинцовое воинство туч. Тяжелые, угрюмые, и ветер – косматый пастух – подгоняет их свистящим бичом, и рог Осенней Охоты все ближе и ближе. Мне печально. Мой Город – как нахохлившаяся птица под дождем…

Андрей тосковал по девушке-призраку.

Сначала он пытался увидеть Вику хотя бы во сне, но каждый раз оказывался на пустой улице, под жутким небом с зарницами, перед зияющей дверью. Потом пытался ее забыть и даже задвинул куда подальше ее портрет. Но тоска не проходила, кисть валилась из рук, грифель ломался.

Настроение было – «кого б побить?». Хотелось дать кому-нибудь ногой в ухо, как в кино, самому получить пару раз по корпусу, выпустить пар и расслабиться. Он сел перелистывать старую записную книжку, пытаясь найти кого-нибудь из старых знакомых по карате и иному рукомашеству, и тут позвонил телефон.

Звонил Витька, с которым Андрей не виделся больше года.

– Как дела? – осведомился он. – Поразмяться не хочешь?

– Хочу, – чуть помедлив, ответил не успевший опомниться от совпадения Андрей. – Ты вовремя.

– Ага, приходи завтра, дело есть. Мой зал на «Октябрьском поле». Выход из первого ваго…

У Андрея кровь внезапно зашумела в ушах так, что пришлось переспрашивать.

Судьба…

С Витькой они были знакомы уже скоро десять лет. Познакомились еще в студенческие годы, на какой-то пьянке по случаю чьего-то дня рождения. Витька учился в Бауманке и занимался ушу. Андрей восстановился после армии в архитектурном и опять стал ходить на карате. Витька мечтал проектировать большое, железное и космическое. Андрей ничего на будущее не планировал и подхалтуривал моментальными портретами. В результате Витька работает по свободному графику в каком-то НИИ ради принципа и науки, а в остальное время занимается ушу – ведет три или четыре группы. А Андрей работает дизайнером по интерьерам, а в остальное время рисует. Иногда – за деньги. Витька успел жениться и развестись, а Андрей так и остался один. Андрей ушу и карате занимался время от времени, когда вступало в голову. А Витька своим ушу занимается серьезно, вдумчиво, вот и учит других уже который год.

И зачем Андрей ему понадобился?

Назавтра он приехал на «Октябрьское поле» и, считая дома и повороты, точно к назначенному времени вышел к двухэтажному домику с торцовой дверью в полуподвал. Вход в зальчик освещала одинокая лампочка в сетке. Андрей спустился по выщербленным бетонным ступенькам, толкнул дверь. Зал был невелик, но отделан любовно и со знанием дела – обшит золотистым деревом, оборудован стойками для оружия вдоль стен, в нише в дальнем углу – фигурка Будды на фоне свитка с цветком и каким-то китайским изречением. По сторонам ниши стояли два обнаженных меча – слева катана, справа цзянь, а перед Буддой находилась подставочка для ароматических палочек. В зале ощущался острый аромат чайного дерева – Витька, ко всему прочему, практиковал на своих подопечных ароматерапию, акупунктуру и массаж.

Вместо раздевалок в зальчике имелись две выгородки за ширмами справа и слева от двери в душ и туалет. Все чистое до умопомрачения, разуваться у входа… Андрей уже почти вылез из ботинок, когда рядом возник Витька в своей китайской вытертой и застиранной куртке и таких же штанах, босиком и с боккеном в руках.

– О, хорошо, что пришел! Однако помощник нужен.

Андрей молча поклонился – как и положено помощнику перед сэнсэем.

– Знакомься. Новая группа у меня.

Как рассказал Витька, группа эта набралась как-то сама собой, странным образом. Обычно-то он брал детей и подростков по рекомендации, группы две-три, три раза в неделю. А вот теперь образовалась четвертая. Андрей сидел на скамейке у дальней стенки и смотрел, как они собираются. Сплошь девицы.

По словам Витьки, первая позвонила ему на работу, представилась Людмилой, сослалась на Витькиного учителя и попросила встретиться. Заинтригованный Витька после работы поскакал на встречу – ему стало любопытно посмотреть на обладательницу такого своеобразного голоса, грудного и резковатого. Любопытство его и подвело, потому что раз уж пришел на встречу, то пришлось ему эту Людмилу выслушать, а потом уже неудобно было отказывать. Три девицы при ней – не так уж много, решил Витька. Пару недель их так и оставалось четверо, а потом стали появляться еще. Сейчас их было «штук восемь», это почти полноразмерная группа, у Витьки больше десяти человек в группе не бывает. С детьми он бы справился, а тут зашивался. Потому что девицы оказались со странностями.

Андрей это сразу понял. Настороженные какие-то, себе на уме. Главное – невозможно было понять, к чему им боевое ушу, почему именно ушу, почему не столь модное нынче карате или, чего похуже, айкидо, а то, не дай-то бог, кэндо какое-нибудь? И почему – боевое? Кого они убивать собрались? Или не убивать? Или защищаться?

Вот та же Людмила. Можно понять, почему Витька нарушил свои правила и открыл ради нее и ее подружек новую группу, хотя никогда раньше взрослых, да еще и женщин, учить не брался. Решительность, целеустремленность, самый короткий путь – прямой. Без всякого натиска. Витькин рабочий телефон она добыла у его учителя, до которого добралась через каких-то общих знакомых. Она вообще-то до самого Михаила Степановича, их с Витькой сэнсэя, добиралась, но он уже года два не ведет учебных групп, да к тому же опять уехал в свой Китай то ли монографию писать, то ли в каких-то архивах рыться. При рыжих, подкрашенных хной волосах у нее были орехово-зеленые глаза и черные брови. Среднего роста, плотная, с широкими бедрами. Ясно, что ей везде отказали, но Витька исповедует принцип «научить можно любого в пределах, поставленных природой». Любой на ее месте давно сдался бы, но она искала, уговаривала и вот нашла. И занималась теперь жестко, упорно, с полной выкладкой.

С собой она привела еще троих, того разряда, который меньше всего ожидаешь увидеть в додзё. Одна из них, Инна, ходила, подволакивая ногу и склонив голову набок. Когда она говорила, то лицо передергивало судорогой. ДЦП. У нее вообще никакой координации не было, и почему она таскалась в Витькин зальчик с крутой узкой лестницей на входе, преодоление которой требовало посторонней помощи или титанических усилий, а не в центр реабилитации с их космическими костюмами и тренажерами, Андрею понять было невозможно. Наверное, просто денег не хватало. Инну ему было непереносимо жалко, особенно когда она в сто двадцатый раз неправильно ставила ногу или промахивалась мимо макивары. Но она просто повторяла движение в сто двадцать первый раз, и иногда у нее получалось.

Еще двоих, Лану и Наталью, привел сам Витька. Обстоятельства знакомства были, мягко говоря, необычные. Расскажи это Витька с полгода назад – Андрей не поверил бы. Но сейчас он верил всему. Витька рассказывал, что как-то раз, прогуливаясь перед сном, он заметил следующую картину: по обочине дороги взад-вперед расхаживала девица Ничем не примечательная девица. В очках, с жиденьким хвостиком, стянутым резинкой неопределенного цвета, в стареньких джинсиках и потертой серой ветровке. Девица расхаживала взад-вперед и время от времени всматривалась в пустое шоссе, словно чего-то ждала. Или кого-то. И дождалась-таки.

Черный лимузин возник из серой пустоты асфальта внезапно. Мгновение назад его не было – и вот он, уже несется по шоссе. Потом, вспоминая все уже дома, Витька осознал, что автомобиль двигался совершенно бесшумно. Черт его знает, как он там ехал, но мотора у него не было! Во всяком случае, не было слышно никаких звуков. Кроме взвизга девицы, которая стояла и ждала, что лимузин на дикой скорости на нее наедет. Еще раз девица взвизгнула, когда Витька оттащил ее на обочину.

– Дурак! Всю охоту мне загубил! – возмущенно заорала девица.

– А лучше, чтобы он тебя загубил? В лепешку раскатал? Дура!

– Сам дурак! Не раскатал бы! Идиот несчастный! Я этого гада специально ждала, а ты взял и все испортил! – По лицу девицы катились настоящие слезы.

Вот так Витька и познакомился с Натальей. Пошел ее провожать до метро, боясь, что эта дуреха еще во что-нибудь вляпается, потом они разговорились, и Витька пригласил на тренировки и Наталью, и ее подругу Лану, то есть Светлану, с которой вот такие приключения начались еще раньше, только машины, которые охотились за Ланой, были самые настоящие.

Лана, в отличие от подруги, была настоящая красавица – смуглая, с пышными черными волосами. Она, в отличие от Натальи, не рассказывала о своих «приключениях». Только по большей или меньшей степени мрачности, написанной на ее совершенном лице, можно было сказать – вот, было опять или, наоборот, пронесло. Кроме того, насколько понял Андрей, Лану в этой жизни доставали не только и не столько мистические приключения, сколько вещи вполне обычные, житейские. Нелюбимая работа, от которой у нее не хватало духу избавиться (кажется, она была менеджером в каком-то женском журнальчике), хворающая мать, какие-то мужики, на которых ей, при всей ее редкой красоте, ужасно не везло…

Еще три девицы набежали вслед за этими, уже при Андрее. Звали их Лиза, Леся и Лена, блондинка, рыжая и шатенка, прямо как невесты графа Дракулы, сразу и не разберешь, кто из них кто. Они одинаково экстравагантно одевались, делали почти одинаковые ошибки в тао-лу, одинаково опаздывали и одинаково щебетали на несколько тем одновременно, не путаясь в порядке ответов.

Их Витька и отдал Андрею, потому что с ними не было особых проблем. То есть в смысле тренировок не было проблем. А вот до и после… Они теряли ключи, забывали в раздевалке за ширмой футболки и книги, на них нападали в темных переулках, у них то и дело случались мелкие пакости дома и на работе. Они словно притягивали несчастья. Они видели резиновые лимузины и лишние отражения в окнах и стеклянных дверях. И это было у них в порядке вещей. А еще они мимоходом, без особых усилий всего-то за пару недель загрузили бедному Андрею голову до такой степени, что он просто перестал различать, где в их щебетании реальность, а где фантазии.

Ну как можно всерьез воспринять обсуждение истории расселения сидов, они же эльфы и альвы, от Урала до Ирландии в свете бажовских сказов? Или методику обучения полетам во сне? Причем одновременно?

И еще – неподалеку от зала была та самая улица Маршала Вершинина…

И стал Андрей жить в двух измерениях. В одном была работа, серое небо над городом наяву и грозовое багровое во сне, а в другой – Вика, сны и странные Витькины девицы «женский Шаолинь». И кубок, светившийся изнутри, и Черный Принц – его зазеркальная роза до сих пор стояла в узкой вазе-бутылке из синего стекла на окне мастерской и не собиралась засыхать, и мужик с черным псом… И оранжевый неон рекламы какого-то тренинг-центра «Откровение», то и дело попадавшейся на глаза в самых неожиданных местах…

Когда приходит Время Ветров, ясных дней становится все меньше и меньше, но потому они драгоценны, как никакие другие. Это время ожерелья, ожерелья редких светлых дней, нанизанных на серую нить дней дождливых. И как же прекрасен в эти часы затишья Мой Город! Тогда я люблю ходить по Воробьевым горам и ловить бисерины ускользающего времени, неповторимой красоты.

Я – низатель мгновений.

Я так долго живу, я ничего не забываю – но никогда я не видел двух одинаковых дней Ветра. Они всегда разные…

– Так прозрачно, – склонив голову набок, задумчиво проговорила Кэт. После лекций она всегда возвращалась домой пешком. Ей нравились Воробьевы горы, а уж осенью – особенно.

Провожавший ее сегодня молодой человек – с виду откровенный байкер – задумчиво посмотрел за реку, где в голубоватой осенней дымке мягко светились купола Новодевичьего монастыря. Молодого человека звали не то Альберт, не то Альфред, не то вообще Ольгерт, словом, как-то не по-нашему, а потому все его называли просто Алик. Настоящее же его имя было Агловаль, и знала это, наверное, одна только Кэт.

Познакомились они на лекциях, куда Кэт ходила вольнослушателем, а Агловаль в рамках своего филологического курса, и сразу же раскусили друг друга. С тех пор между ними возникло то особое доверие, которое связывает людей, разделяющих общую тайну, или объединяет тех, кто волей судеб оказался далеко от дома.

Кэт он нравился, и она иногда подумывала, что, если бы этот рыцарь к ней посватался, она, наверное, могла бы его полюбить. Но Агловаль всегда был очень учтив с ней, но не более. Он держался на расстоянии, и из-за чего это было, Кэт не понимала.

Кэт смахнула прядку с глаз, глядя на задумчивого Агловаля чуть исподлобья.

– Печальное время, – сказал Агловаль.

– Почему так? – спросила Кэт, чтобы просто поддержать разговор. От молчания и устремленного вдаль странного взгляда Агловаля ей было не по себе.

– Не знаю, – пожал плечами Агловаль. – Может, я просто соскучился по дому.

– Где ваш дом, рыцарь?

Агловаль улыбнулся:

– Я не рыцарь. Я еще не опоясан и шпор не заслужил.

– Но меч-то у вас есть?

Агловаль засмеялся:

– Значит, от вас его не скрыть. Он заговоренный, и его видно только немногим, да еще если я хочу его показать. А так то за тубус принимают, то за зонтик. Как вы вообще меня… раскрыли?

Кэт тоже рассмеялась:

– А вы все время порывались что-то сказать и сдерживались. Особенно когда шла речь об образе Монсальвата. И о Граале.

– Но он же такую ерунду нес! Особенно о Лоэнгрине! А ведь господин Вагнер все правильно изложил. Зачем же выдумывать? – Тут Агловаль осекся и спросил: – Вам кажется, я глупости говорю? Нет, что вы, я понимаю, что истинная история творится здесь, по Ту Сторону… то есть по эту.

– Кто знает, – вздохнула Кэт, поправляя очки. – А вы как меня раскусили?

– Глаза. Я посмотрел вам в глаза и заметил…

Кэт засмеялась:

– Понятно. Надо носить очки потемнее. А вы как сюда попали?

– Мои родители отправили меня в Камелот, когда мне исполнилось восемнадцать, чтобы просить у государя Артура приключения, а потом рыцарского пояса.

– Но Артур же спит в Аваллоне?

– Да, но каждый раз в день Пятидесятницы он пирует в Камелоте всю ночь до рассвета со своими рыцарями, а потом снова уходит в туманы Аваллона, чтобы заснуть до поры. И с ним прекрасная Гвиневера, и Ланселот, и Гавейн, и все они живы в эту ночь, и нет меж ними вражды, – почти нараспев проговорил Агловаль, чуть прищурившись, словно силился разглядеть в силуэте Останкинской башни шпиль со знаменем Красного Дракона Логра. – Хотите бутерброд? С ветчиной, – вдруг спросил он.

– Хочу, – удивилась сама себе Кэт и рассмеялась. – Так вы все же расскажите о своем Камелоте и о том, как вы сюда попали.

Агловаль подошел к скамейке, достал из черного кожаного рюкзака термос и большой сверток. Подождал, пока Кэт сядет, разломил багет и предложил Кэт половину. Затем сел рядом.

– Вот, – сказал он, откусывая, – я явился ко двору и был принят, и меня усадили за пиршественный стол. Мы ждали полуночи, когда должно случиться Приключение. – Он помолчал, откусил от бутерброда кусочек. – И явилась дева… Она привела меня к кругу камней на холме. Я вошел в круг и услышал голоса в голове. Меня звали на помощь. Много разных голосов, с разных сторон. Мне хотелось броситься сразу во все стороны, но я не мог, и я впал в отчаяние и уснул на холме. А проснулся уже здесь. В Битцевском парке. Тоже лежал на холме среди леса, а рядом сидел какой-то… виллан. Но он заговорил со мной, и я понял, что этот человек послан мне Богом, дабы стать моим проводником и наставником. Он научил меня жить здесь, раз мне послано такое испытание.

– Трудно было привыкать?

– Привык, – дернул плечом Агловаль.

– Да. В этом мире не хватает благородных рыцарей, – тихо проговорила Кэт.

Агловаль помолчал. Затем тихо заговорил каким-то трепетным, неровным голосом, словно ему хотелось плакать, но он сдерживался.

Агловаль резко замолчал, опустив взгляд в землю и сцепив руки. Кэт не осмеливалась заговорить, ощущая его мучительную тоску.

– Но разве этот город – Монсальват? И разве здесь Грааль?

– Он везде. Меня звали, я не мог не откликнуться. И если я буду достоин, Грааль узрю и здесь.

«А кто достоин? Кто безгрешен? Галахад – и тот людям казался тварью бесчувственной. А ему, может быть, от этого больно было…»

– У вас есть дама? – попыталась сменить тему Кэт.

– Что? – встрепенулся Агловаль. – А-а. Да.

Он покраснел. Затем посмотрел на Кэт прямо и открыто почти с вызовом.

– Государь мой – Господь, Дама моя – Пресвятая Дева.

– Извините, – вздохнула Кэт. – Я вовсе не хотела лезть вам в душу, простите, пожалуйста.

«Ну вот, все и прояснилось. Порой надо просто не постесняться задать самый дурацкий вопрос».

– Да нет, что вы. – Лед растаял. – Я не хотел вас обидеть, просто это… очень сложно. Мне трудно об этом говорить.

– Я больше не буду спрашивать.

– А я уже все сказал. – Он снова улыбнулся. – Вам не страшно открыться. – Он секунду молчал. – А вы здесь почему?

– Ну, – дернула плечом Кэт, – куда же попасть из Тридевятого царства, как не сюда? И еще я учиться хочу. Тут хорошо учиться. – Она вздохнула, зажмурилась на золотой закат, рассеченный тонкой иглой Останкинской телебашни там, на горизонте. – Мой город такой большой, такой светлый, и стены его из белого камня. Он не ввысь растет – вширь. И купола золотые, и перезвон такой медовый, а за стеной светлое озеро да широкая река, а за ней дремучие леса, а за ними – горы высокие, а за горами – моря широкие, а за морями – земли великие, неведомые… А каков собой Камелот?

– О, он прекрасен. На рассвете он золотой, а на закате медный, и ветер звенит в башнях. А ветер пахнет морем. Мне всегда хотелось полететь с ветром в далекие края… за моря, за леса. И вот – я даже дальше. Когда был дома, тосковал по странствиям и приключениям. А теперь тоскую по Камелоту. И все равно знаю – если вернусь, то недолго буду там, потому что снова прилетит ветер, и снова я отправлюсь в Странствие.

Они молчали, глядя на город в сизой дымке, на блеск золотых куполов и изгиб реки и на нарисованные в небе завитки ярких белых облаков.

– Извините, – послышался сзади мягкий голос – не то низкий женский, не то высокий мужской. Юноша и девушка резко обернулись. Сзади прилаживал на треногу фотоаппарат не то парень, не то угловатая девица. Нет, все-таки парень. Смуглый, с прихваченными кожаным шнуром длинными темными волосами. Еще чуть подлиннее бы ресницы да понежнее губы – и был бы отвратно смазлив, а так просто очень симпатичный парень. Не то чтобы хлипкий, просто тонкокостный – такие никогда не будут выглядеть Шварценеггерами, хоть совсем в качалке поселись. – Извините, можно я вас сниму? Очень колоритная у вас группа получается.

Кэт с Агловалем переглянулись. Пожали плечами.

– Пусть снимает? – шепнула Кэт.

– Да пусть его, – ответил Агловаль, пристально и несколько изумленно глядя на фотографа. – Пусть…

Фотограф прицелился, щелкнул раз, другой – всего снимков пять, наверное, сделал.

– Меня зовут Ли, – потом представился он. – Не китаец, такое прозвище. Вот моя визитка, – порылся он в нагрудном кармане. – Там адрес галереи. Приходите на фотовыставку! Вас бесплатно пропустят!

Он собрал свою аппаратуру, сунул в сумку и пошел прочь в направлении садящегося солнца.

Смотреть на низкое светило было трудно, и Агловаль не заметил, в какой момент фотограф исчез – был, и нет его.

Солнце уже сползло каплей горячей меди за горизонт. Становилось холодно. Кэт решила пройти домой кружным путем – через Сетуньские проезды, а затем по мостику через Сетунь и прямо к дому. В домах возле Сетуньского Стана жили два кошачьих прайда, которых она подкармливала, хотя в последнее время их вроде кормили при магазине. Надо было проведать. Агловаль конечно же вызвался сопровождать. Пока пешком дошли до нужных домов, совсем стемнело, потому как ночь была безлунная, а фонари, пусть и горели ровно и ярко, почему-то освещали в этих местах лишь малый круг возле столба. Словно тьма тут была густая и желеобразная, не поддающаяся свету. А домой Кэт надо было не через большой освещенный мост, а через другой, темный, подальше, у гаражей.

В пойме Сетуни, между Кутузовским проспектом и «Мосфильмом», давно ошивались стаи одичавших собак. Иногда по ночам Кэт слышала, как они лают и воют и этот гав то удаляется, то приближается. Акустика была тут прекрасная. Иногда Кэт напарывалась на этих бездомных несчастных зверей, но с ней они дружили. Потому что Кэт, в отличие от многих, ходящих мимо собак с палками, ходила с пакетиком собачьего корма. Собаки уже знали ее и не только не нападали, а даже виляли хвостами. Но сегодня непривычный тут слышался лай.

– Быстрее, – тревожно поторопил Агловаль.

Кэт молча кивнула. Странный гулкий лай послышался где-то слева. Лай приближался. Что-то необычное слышалось в нем. Что-то странное и пугающее. Это был какой-то согласный хор, злобный и торжествующий.

– Как будто поют, – испуганно посмотрела на Агловаля Кэт.

– Я уже слышал эту песню, – сквозь зубы процедил он, берясь за меч. – Это Гончие Ада. Белые как снег, а уши их красны как кровь…

– Сейчас октябрь, Дикой Охоте еще не время! – возразила Кэт. – Врата Аннуна откроются только на исходе месяца…

Тропинка вдруг куда-то исчезла. Да и вообще место сделалось каким-то незнакомым… А жуткий лай все приближался.

Кэт уже начала задыхаться, когда сзади раздался изумленный возглас Агловаля. Не удержавшись, Кэт оглянулась. Пожалуй, это было ошибкой. Такого лучше не видеть – ноги меньше заплетаться будут. Гончие уже вышли на расстояние прямой видимости – уродливые красноглазые твари, более жуткие, чем гончие Аннуна. Но Агловаль смотрел не на Гончих, что плавно, не касаясь земли, но все же стремительно приближались, мерцая во тьме.

Она проследила направление взгляда Агловаля и увидела, что же так его изумило. Картина действительно оказалась феерической – настолько феерической, что Кэт просто остолбенела. Наперерез адской стае бодро мчался рыжий ком шерсти. В следующую секунду Кэт поняла, что это собака, и не просто собака, а чау-чау – только они носятся таким галопом, больше всего напоминающим полет детского мячика по низкой траектории. Но этот чау не просто несся! За ним гордо реял крупный надувной шарик достаточно обтекаемой формы, веревочка от которого была прочно зажата в зубах у чау. А под шариком болтался набитый полиэтиленовый пакет. Наверное, в пакете было немало дырочек, потому что он оставлял за собой облако какой-то странной темной пыли. Вот первая Гончая влетела в полосу этой пыли… и кубарем покатилась по земле, с громким визгом колотя себя лапами по носу. За ней вторая, третья… Чау тем временем бросился в сторону беглецов. Немного не добегая до людей, чау выплюнул веревочку, расставшись с шариком, и обогнал Агловаля с Кэт, пролаяв:

– За мной!

Шарик плавно и величественно поплыл вверх – видимо, был наполнен гелием. Размышлять особенно было некогда. Если уж этот странный пес как-то умудрился задержать адскую стаю, им он, наверное, не враг. Беглецы петляли среди гаражей, складов, каких-то полуразрушенных строений. Через некоторое время чау притормозил, уселся и принялся елозить лапами по морде. Только тут Кэт осознала, что на морде у пса на манер намордника напялен банальнейший строительный респиратор.

– Чего глазеешь? – мрачно поинтересовался чау. – Помоги лучше!

Ошеломленная Кэт помогла псу снять респиратор и не нашла ничего лучше, как спросить:

– Ты кто?

– Живу я тут. Так эти борзые недорезанные на той неделе вздумали поразмяться и за мной погонять – еле ушел. Вон клок из штанов выдрали!

И действительно, пышная шерсть задних лап, в просторечии именуемая штанишками, в одном месте понесла изрядный ущерб.

– Они думали, им это с лап сойдет! Щазз!

– Послушай, пес, а чем ты остановил стаю? – вмешался Агловаль.

– Как – чем? «Коктейль Молотова», только в собачьей модификации. Перец молотый черный, перец молотый красный, чили, паприка. Я даже кайенский перец отыскал – расстарался! Все палатки с пряностями на нашей оптовке обошел!

– А как же ты с продавцами договаривался? – поразилась Кэт. – То есть я ничего не хочу сказать, но… Ты же и до прилавка не достанешь…

– Во-первых, достану! А во-вторых, что ж я, больной на рынок в собачьей шкуре ходить? Твой приятель небось тоже за покупками не в латах ходит.

– Так ты оборотень?

– Ну спасибо, сообразила. А еще говорят, будто это у нас, чау, тормозной путь длинный. Тебе что, так часто говорящие собаки попадаются?

Но у Агловаля еще оставались какие-то сомнения.

– Остановить Адских Гончих обычным перцем?

– А кто тебе сказал, что он обычный? Я зашел в церковь, к батюшке, и попросил освятить.

– Чтобы нечисть вошла в храм Господень?! – изумился рыцарь.

– Сам ты нечисть! – не на шутку разобиделся чау-чау. – Кто такое придумал, что порядочному оборотню уже нельзя в Господа веровать? Что за дискриминация по расовому признаку? Как сидов крестить или львам христианские мысли внушать, так, значит, можно, а если оборотень, так пшел под лавку и не высовывайся? Вот и помогай после этого людям! Шовинисты!

Смущенный Агловаль принялся сбивчиво извиняться.

– Ладно, проехали, – махнул лапой чау. – Давайте-ка лучше двигать отсюда. А вы, кстати, хороши! Нашли где шляться в новолуние! Гончие бы вас нипочем не выпустили. Я и то себе тропку заранее готовил.

– Откуда они тут все-таки взялись? – огляделся по сторонам Агловаль.

Чау взъерошился.

– Не знаю, – коротко рявкнул он. – Тут пустырь есть. – Пес показал головой вверх, туда, куда уходила тропа. – Плато такое. Затерянный мир. Дурное место. Деревьев не растет, следов нет, но все же чую – кто-то там ходит. Надо бы проверить, но мои собаки туда не суются даже днем, а один я не пойду.

Все замолчали.

– Слушай, может, ты обернешься? – нарушила молчание Кэт.

– Не, тут на четырех удобнее. Ну что, отдышались? Тогда двигаем! А респиратор давай сюда, я его в зубах понесу.

Минут через десять они вывернули на вожделенный мостик. Чау положил респиратор на асфальт, подскочил, описал в воздухе заднее сальто – и на землю встал невысокий, крепко сбитый рыжий парень в кожаной куртке и в меру потрепанных джинсах.

– Ну вот, отсюда вы уже сами доберетесь. Тут район Кобеликса – пускай он теперь за вами и присматривает, – деловито заявил парень. – Ладно, я пошел. Если вдруг будете здесь в округе и чего стрясется – так и быть, зовите.

И с этими словами он бодро зашагал прочь.

– Эй, а кого хоть звать? – крикнула ему вслед опомнившаяся Кэт. – Как тебя зовут?

– Джек! – отозвался рыжий и исчез за углом.