"Три девочки [История одной квартиры]" - читать интересную книгу автора (Верейская Елена Николаевна)Глава XIIЛюся и Катя ушли за водой. Сегодня была очередь Наташи остаться с Тотиком. Она сидела рядом с ним на тахте, стараясь хоть чем-нибудь развеселить мальчика. Но Тотик лежал безучастный ко всему и то и дело задремывал. Наташа с почти физической болью в сердце рассматривала его крошечное и совсем прозрачное личико с провалившимися, переставшими быть детскими, глазами. Тотик уже не просил все время кушать. Он точно понимал, что от него, маленького, который сам еще не может бороться, требуется одно: не мешать бороться старшим. В прихожей раздался громкий, настойчивый звонок. Люся с Катей? Нет, они только недавно ушли. Наташа пошла отпирать. В полумраке прихожей трудно было разглядеть лицо вошедшего, высокого, худого красноармейца. Но он входил решительно, как к себе домой, никого не спрашивая, – и Наташа невольно отступила перед ним в глубь прихожей. – Здравствуй, Наташа! Не узнаешь? – Вася!!. – Здравствуй! – Вася схватил Наташу и, приподняв чуть-чуть с пола, крепко поцеловал. – Вася… Вася, ты!.. – повторяла Наташа, захлебываясь от радости и не находя никаких слов. – Мои живы? – Живы… здоровы… – Катя дома? – Ушла за водой. Сейчас вернется. Входи же, Вася!.. – Вот досада! Не могу. Буквально на минуту. Внизу машина ждет. Дед на работе? – Да, Вася. Катя же минут через двадцать… – Нельзя. Я и так сделал крюк. На, вот это вам всем, поделите. – Он сунул в руки Наташе небольшой мешочек с сухарями. – Скажи, – дед в порядке? Держится? – О, еще как! Сутками работает. – Молодец дед! Ну, поехал. Наташа, моих поцелуй. А всем скажи: скоро легче станет. Ничего немцам с нами не сделать! До свиданья! Он снова наклонился и поцеловал Наташу. – Стой, Вася! Катя у проруби против Восьмой линии. Может, мимо поедешь, увидишь. – Возможно. Ну, будь здорова! И дверь за Васей захлопнулась. Наташа стояла в темной прихожей, прижимая к себе колючий мешочек с сухарями, и улыбалась счастливой улыбкой, а по лицу ее текли слезы. Наконец она опомнилась и пошла в комнату. И тут только до ее сознания дошло: сухари! Сухари!! ! Сейчас же дать Тотику! Она налила из чайника в кружку теплой воды, достала из мешка большой сухарь, накрошила в воду и долго разминала ложкой, пока сухарь не превратился в полужидкую кашицу. – Ну, Тотик, будем кушать! Она кормила его с чайной ложечки, заставляя прожевывать пищу. Тотик сидел прямо, вытянув на одеяле обе тоненькие, как палочки, ручки, и послушно старательно жевал. И, проглотив, снова молча раскрывал рот. А в то время, как он жевал, Наташа сама откусывала от другого сухаря и с наслаждением хрустела им. Когда вернулись девочки, Наташа все поняла по лицу Кати. – Катюшка! Видела?! – Видела! Мы только вытащили ведра наверх, поставили их на санки, вдруг машина останавливается. Выскочил из кабинки… Господи, Наташа!.. Я чуть не умерла от радости!.. – А какой он стал!.. Не узнать! – закричала Люся. – Я сразу и не узнала…. В прихожей темно, открываю, а он… И все три заговорили, перебивая друг друга и тряся за руки. – А вот сухари, – Наташа показала на мешок. – Ой поделим сейчас! Чтобы сразу кушать! – Люся, совсем как прежде, захлопала в ладоши. – Конечно, сейчас! Давайте делить! Нас ведь семеро? – И Катя высыпала сухари на стол. – Катя, только учти, что я уже один съела и Тотику один дала, – сказала Наташа. – Он поел и так сладко заснул! И они принялись за дележку. Когда на столе уже лежали семь кучек, девочки уселись вокруг стола, и комната наполнилась громким хрустом. – Девочки, – сказала Наташа, – помните, Жених говорил: «Скоро легче станет»? Вот и Вася сегодня то же сказал и велел всем передать. «Ничего, – говорит, – немцам с нами не сделать». – И дедушка так думает, – прибавила Катя. Анна Николаевна работала как никогда. Она была старшей медсестрой большого отделения госпиталя и не только не брала никогда выходных дней, но и редкую ночь ей удавалось поспать напролет. Откуда у нее брались силы, она и сама не знала. Да ей и некогда было задуматься над этим. Раненые ее любили за заботливость, за веселый нрав, за всегдашнюю бодрость. Домой забегать последнее время не удавалось совсем. О том, что делается дома, она ежедневно узнавала от Софьи Михайловны и часто посылала с ней Люсе что-нибудь из своего скудного пайка. Время от времени Люся навещала мать в госпитале. Ее пропускали в комнату, в которой жила Анна Николаевна вместе с двумя другими сестрами, и она тихонько сидела там, ожидая, когда мама, извещенная о ее приходе, сможет забежать сюда на минутку. Иногда она просиживала тут два – три часа, и за это время Анна Николаевна прибегала два – три раза и проводила с ней не больше десяти – пятнадцати минут. – Люсенька моя! Ты еще больше похудела, бедняжка! – Мамочка! Какая ты страшная стала! С таких восклицаний обычно начиналась встреча. Но сейчас же об этом забывалось, и без конца сыпались вопросы, рассказы о пережитом… «Ох, подожди!» И Анна Николаевна убегала в палаты, чтобы через полчаса снова забежать в свою комнату. Она каждый раз заставляла Люсю съесть часть своего обеда и совала ей в карман либо ломтик хлеба, либо пару дурандовых лепешек, либо кусочек сахару. Потом она вдруг пугалась, что начинает смеркаться, что начнется обстрел, и гнала Люсю домой. День выдался какой-то спокойный, – спал мороз, было даже похоже, что приближается оттепель. Враг молчал, – с утра ни одного выстрела. Люся решила, привезя с Невы воду, навестить мать. На этот раз она ждала в комнате Анны Николаевны особенно долго. Наконец быстро вошла мать, и Люсю удивило растерянное и встревоженное ее лицо. – Мамочка, что с тобой? Что-нибудь случилось? – Что ты? Решительно ничего! Ну, рассказывай! Свидание прошло, как всегда. Анна Николаевна, уверяя, что она уже поела, заставила Люсю съесть тарелку супа и стакан киселя и, как всегда, сунула ей в карман пакетик: две дурандовых лепешки и два кусочка сахару. – Мамочка! Ты же у себя отнимаешь! – Девочка моя, мы же в госпитале больше получаем, чем вы. Ешь! И Люся не заставила себя просить вторично. Когда она уходила, в комнату заглянула Софья Михайловна. Люся сразу даже не узнала ее в белом халате и белой шапочке. – Люся, – сказала она, – вы там не волнуйтесь, если я сегодня приду позднее обычного. Работы очень много… Люся не заметила, как за ее спиной Анна Николаевна делала Софье Михайловне знаки молчать. – Ну, иди скорей, моя девочка, – сказала она, – а мне бежать надо. Люся шла домой медленно. На улице так хорошо, спешить некуда. Было очень тихо. Редкие прохожие брели неслышно. Вдруг где-то очень далеко прозвучал пушечный выстрел. «Опять!..» – подумала Люся, прибавляя шагу. И через пару мгновений она услышала знакомый противный свист… Она инстинктивно остановилась, невольно втягивая голову в плечи, еще секунда – и где-то впереди нее грохнул оглушительный взрыв, посыпались стекла. Люся в ужасе зажала уши руками, не в силах двинуться с места. Она не услышала ни второго выстрела, ни свиста, но чуть не упала, когда еще ближе перед ней взорвался новый снаряд. На этот раз он попал в середину улицы, и булыжники вперемешку со снегом и льдом взлетели вверх. Не помня себя от страха, Люся повернула обратно и бросилась бежать. – Куда? Куда? – Ее схватила за руку девушка в военной форме. – Забеги в дом, скорее! Люся увидела рядом какие-то ступеньки вниз, в подвальное помещение, приоткрытую дверь. Она соскочила в два прыжка, протиснулась внутрь подвала – и в это самое мгновение ее оглушил грохот и звон, что-то тяжелое ударило ее по голове, и Люся потеряла сознание. – Анна Николаевна, – вы скрыли от Люси, что госпиталь свертывается и персонал едет на передний край? – удивленно спросила Софья Михайловна, когда они вместе, отослав Люсю домой, поднимались по лестнице госпиталя. Анна Николаевна виновато заморгала глазами. – Скрыла, Софья Михайловна. – Почему?! Зачем?! – Софья Михайловна даже остановилась, держась за перила. Анна Николаевна тоже прислонилась к перилам и беспомощно развела руками. – Назовите это как хотите… слабостью… трусостью… но не могу я, не могу огорчить девочку… – Я тоже мать, – тихо перебила ее Софья Михайловна. – Впрочем, это наш с вами давнишний спор. Я всегда говорила, что неправильно вы воспитываете Люсю. – Ну, что я с собой поделаю?.. – Вы бы посмотрели, как Люся сейчас работает, – продолжала Софья Михайловна, – девочки не узнать. Они все три за эти месяцы – увы! – перестали быть детьми. Вы растили ее белоручкой, лентяйкой, а как жизнь заставила… – Анна Николаевна, вас начальник отделения просит в кабинет, – раздался сверху чей-то громкий голос. – Иду! – Анна Николаевна вдруг стиснула руку Софьи Михайловны и быстро шепнула: – А все-таки вы пока ей не говорите! Люся очнулась, и первое, что она почувствовала, – это холод. Она открыла глаза – полный мрак. Но это ее не удивило, – ночью в комнате было всегда совсем темно. Она попробовала повернуться на бок, но тупая боль во всем теле заставила ее окончательно прийти в себя. И она вдруг сразу вспомнила все… И вместе с сознанием в нее вошел дикий, ни с чем не сравнимый ужас. Она закричала, и ей показалось, что крик был очень громкий, но на самом деле судорога перехватила горло, и из него вырвался лишь сдавленный стон. – Тетя, вы живая? Тетя! – раздался у самого ее уха детский голосок. Люся вздрогнула всем телом, и снова с губ ее сровался стон, показавшийся ей криком. – Тетя! Ну, тетя же, проснитесь! Я боюсь, – жалобно протянул голосок, и ребенок громко расплакался, навалившись всем телом на грудь Люси и тормоша ее обеими руками за воротник шубки. Люся почувствовала, что задыхается. – Пусти… пусти… – с трудом произнесла она, стараясь спихнуть с себя руками эту давившую ее тяжесть. Но каждое движение причиняло тупую боль, Люся уронила руки и хрипло прошептала: – Ты… душишь меня… сойди… Ребенок послушно слез, продолжая держать обеими руками ее воротник и всхлипывая: – Тетя, не спите больше… Мне так страшно… Я думала, вы неживая… Люся глубоко вздохнула и, превозмогая боль, села. И сразу почувствовала, что голова ее коснулась чего-то. Она подняла руку, пощупала, – над ее головой тянулась толстая балка. Ужас снова охватил ее, – она поняла, что засыпана в подвале, и что балка каждую минуту может обвалиться. Резким движением рванулась вперед, инстинктивно стремясь уползти из-под этой страшной балки, но наткнулась на стоявшую рядом на коленях девочку, и они вместе снова упали на колючий, засыпанный осколками кирпича пол. Девочка громко заплакала. Жгучий стыд перед этой малышкой заставил Люсю опомниться. Вряд ли и в этот момент и после она смогла бы объяснить, что произошло в ней; но то, что рядом с ней кто-то маленький и беспомощный называл ее «тетей» и искал у нее защиты, заставило ее взять себя в руки. Она вдруг почувствовала себя ответственной за этого ребенка. – Ну, не плачь, – заговорила она, изо всех сил стараясь унять дрожь, от которой стучали зубы, – я нечаянно тебя уронила… не плачь… Девочка снова обхватила руками ее шею и крепко прижалась к ней, всхлипывая. – Отыщут нас, тетя?.. Правда, отыщут?.. – Ну, конечно, отыщут… Ведь и твоя мама и моя мама спохватятся, что нас нет… Будут искать и откопают… Видишь, мы с тобой обе живые… Нас не убило… Мы с тобой, как услышим голоса, начнем кричать… нас и откопают… – убеждала Люся девочку, а еще больше – самое себя. – Тетя… хорошо, что вы проснулись!.. А когда вы спали, я думала, – вы неживая… Я кричала, кричала, а вы не двигаетесь… – Долго кричала? – Не знаю… долго… Тетя… возьмите меня на колени… мне холодно… – Постой… давай я осторожно поищу, нет ли выхода… Ты сиди, не двигайся. Люся встала на четвереньки и поползла, шаря руками кругом себя. – Тетя! Не уходите! Я боюсь! – девочка вцепилась в нее и снова заплакала. Люсе самой хотелось плакать, кричать, звать на помощь… Будь она одна, она, может быть, упала бы ничком, закрыв лицо руками, и забилась бы от отчаяния и ужаса. Но вот руки Люси нащупали какой-то низкий и широкий ящик. Упираясь в него, она с трудом встала на ноги, подняла руки вверх – балки над ней не было. Она протянула вперед обе руки и дотронулась до ровной стены. Попробовала осторожно сесть на ящик, – он стоял твердо. Она села глубже, прислонилась спиной к стене. И сразу же девочка, не отпускавшая ее ни на минуту, полезла к ней на колени. Люся обхватила худенькое тело девочки обеими руками и прижала ее к себе. Она и сама очень озябла. – Вот так… нам будет обеим теплее… – сказала она тихо. Голова у Люси кружилась, слегка тошнило, спина и затылок тупо ныли. Огромным усилием воли Люся заставила себя говорить спокойно: – Знаешь… должно быть, сейчас уже ночь, и никого нет на улице… Только я уверена, что нас уже ищут… вот увидишь… А тебя как зовут? – Аленушка. – А меня Люся. Сколько тебе лет? – Шесть… Тетя Люся, а скоро нас найдут? – Скоро, Аленушка. – Тетя Люся, а как я кушать хочу, – жалобно протянула девочка. – Кушать? – Люся вдруг вспомнила о пакетике, сунутом ей в карман, и, достав его, осторожно развернула. – На вот лепешку. Кушай. – И, нашарив в темноте руки девочки, она бережно вложила в них одну из дурандовых лепешек. – Спасибо! – прошептала девочка и стала жадно есть. Люсе есть не хотелось. Она была слишком потрясена. Аленушка доела лепешку, потом совсем затихла, крепко прижимаясь к Люсе. Люсе становилось все хуже. Какая-то слабость охватывала ее, а в ушах стоял звон. Она изо всех сил прижимала к себе спящую девочку, словно искала в этом маленьком хрупком тельце защиты. Но руки немели, девочка, казалось, тяжелела с каждой минутой. «Сейчас уроню»… – с ужасом подумала Люся, напрягла последние силы и бережно положила девочку на ящик к стенке, а сама легла рядом с ней и, обняв обеими руками, прижалась к ней всем телом. Она закрыла глаза, и сразу ей показалось, что она вместе с ящиком и Аленушкой с бешеной быстротой летит куда-то вниз. В ее сознании все спуталось, и она впала в забытье. Софье Михайловне все же удалось убедить Анну Николаевну, что надо сообщить Люсе об отъезде на фронт. Она шла домой совсем поздно и думала о том, сказать ли Люсе сейчас или подождать до утра? Впрочем, возможно, что девочки уже спят. И вообще лучше сказать утром. Она отперла дверь, вошла в темную прихожую. Сразу скрипнула дверь в их жилую комнату и раздался взволнованный голос Наташи: – Мама, это вы? – Мамочка! Наконец-то! Отчего так поздно? – И Наташины руки в темноте обхватили шею матери. – Как я тревожилась! – А разве Люся не предупредила? – начала было Софья Михайловна. – Люся? А Люся не с тобой?! – Люси… нет?!. – Софья Михайловна схватилась рукой за плечо Наташи, чтобы не упасть. Сидели в комнате подавленные, растерянные. Что делать?! Где искать?! Каким путем шла Люся домой? Бежать сейчас в МПВО? В милицию? Но ведь одиннадцатый час, патруль задержит. – Все же надо попытаться пойти, – мрачно сказал доктор… – Да. Вы идите в МПВО, я пойду в милицию. Оттуда позвонят в «Скорую помощь», – тихо произнесла Софья Михайловна, – если она ранена… Она умолкла. И у всех мелькнула одна и та же страшная мысль: – а если… Но никто не произнес ее вслух. Яков Иванович уже спал. Его решили не будить, – он снова вернулся домой после двухсуточной работы и сразу свалился в постель. – Я посвечу вам в прихожей, – прошептала Катя и зажгла от коптилки лучинку. – Мама… ты только недолго… – робко попросила Наташа. Софья Михайловна не ответила. В прихожую вышли вчетвером, остановились. Пламя лучинки колебалось, – у Кати очень дрожали руки. Резкий звонок. – Она?!. Все бросились открывать. Две девушки бережно ввели под руки Люсю. Она почти висела у них на руках, еле волоча ноги. Ее совершенно белое лицо было исцарапано и испачкано, шубка и шапочка засыпаны мелкой кирпичной пылью. Люся смотрела куда-то перед собой и улыбалась беспомощной, растерянной, жалкой улыбкой. Через минуту она уже лежала в кровати. Софья Михайловна спешно раздевала ее, доктор щупал пульс, Наташа с Катей расспрашивали девушек. – Ой, некогда рассказывать, – торопливо говорила одна из них, – ну, откопали. Как закончился обстрел, нас сразу из райкома комсомола вызвали. Завалило ее в подвале… – Разобрали завал, – перебила другая, – а там маленькое местечко уцелело, и лежат на ящике вдвоем с девчушкой маленькой. Спят как миленькие. Насилу разбудили. – Малышка, видно, совсем цела, ну, а эту, наверно, хватило, – вроде не в себе. Все-таки адрес сказала… Ну, пошли, пошли! Софья Михайловна ничего не рассказала на другой день Анне Николаевне о том, что случилось с Люсей. Госпиталь сворачивался: распределяли раненых по другим госпиталям, укладывали оборудование. Анна Николаевна сбивалась с ног. День отправки на фронт был уже назначен. На вопрос Анны Николаевны, сказали ли уже об этом Люсе, Софья Михайловна ответила: – Нет еще. Она на днях зайдет к вам, и вы ей сами скажете. Два дня Люся почти все время спала. Ее будили, чтобы покормить, и она сразу снова засыпала. – Это хорошо, – говорил доктор, – отоспится и встанет как ни в чем не бывало. На третий день Люся поднялась. Она была еще очень слаба, ничего не рассказывала, а на вопросы девочек поморщилась и тихо сказала: – Не расспрашивайте. Не надо… И ее оставили в покое. Ходила она еще тихенькая, молчаливая, совсем не похожая на себя. – Ничего, поправится, – говорил доктор. А Софья Михайловна и сама теперь не решалась сказать ей о близкой разлуке с матерью. Пусть немного окрепнет. Анна Николаевна о несчастье узнала только тогда, когда Люся окончательно поправилась |
||||||
|