"Разоблаченная Изида. Том II" - читать интересную книгу автора (Блаватская Елена Петровна)

Глава VI Эзотерические доктрины Буддизма, пародированные в Христианстве

Мы не должны забывать, что христианская церковь своими каноническими Евангелиями, а, следовательно, и всей религиозной догматикой, обязана «Sortes Sanctorum». He будучи в состоянии прийти к соглашению, которое из тогда существовавших многих Евангелий являлось наиболее боговдохновенным, таинственный Никейский Собор решил предоставить решение по этому запутанному вопросу чудодейственному вмешательству. Этот Никейский Собор вполне может быть назван таинственным. Тайна заключалась уже в самом мистическом числе 318 епископов, что так сильно подчеркивает Варнава (VIII, 11, 12, 13); в добавление к этому у писателей древности нет единого мнения по поводу времени и места, где этот собор состоялся, и даже по поводу того, какой епископ председательствовал. Несмотря на высокопарные восхваления Константина,[303] Сабин, епископ Гераклеи, утверждает, что «за исключением Константина, императора, и Евсевия Памфила, епископы представляли собой сборище неграмотных простых тварей, которые ничего не понимали», что значит сказать, что они представляли собой сборище глупцов. По-видимому, таково было о них и мнение Паппа, который рассказывает нам о той магии, к которой они прибегали, чтобы решить, которые Евангелия являются истинными. В своем «Синодиконе» относительно этого Собора Папп говорит:

Только никто нам не рассказывает, у кого были ключи от собора в течение ночи!

Поэтому на основании показаний очевидцев из духовенства мы вправе сказать, что христианский мир обязан своим «Словом Божиим» тому методу гадания, за пользование которым церковь впоследствии приговаривала к казни несчастных жертв, как колдунов, чарователей, магов, ведьм и предсказателей, и сжигала их тысячами! Рассматривая этот поистине божественный феномен самосортирующихся рукописей, отцы церкви говорят, что сам Бог руководит этими «Sortes». Как мы уже показали в другом месте, Августин признается, что он сам пользовался этим видом гадания. Но мнения, как и религии, базирующиеся на откровениях, подвержены изменениям. То, что почти тысячу пятьсот лет обманно навязывалось христианскому миру как книга, каждое слово которой было написано под непосредственным руководством Святого Духа, в которой ни один слог, ни одна запятая не могли быть изменены без святотатства, – теперь переводится, пересматривается, исправляется, и из нее изымаются целые стихи, а в некоторых случаях целые главы. И все же, как только новое издание выходит, его врачеватели хотят, чтобы мы приняли его, как новое «Откровение» девятнадцатого века, в противном случае нас будут считать нечестивцами. Таким образом, мы видим, что непогрешимой церкви нельзя доверять ни внутри, ни вне ее владений больше, чем благоразумие допускает. Предки наших современных духовных лиц нашли авторитетное утверждение для «Sortes» в стихе, где сказано: «Жребий брошен, но располагается он по воле Господней»;[304] а в наше время их прямые наследники придерживаются мнения, что «располагается он по воле Дьявола». Возможно, что они бессознательно начинают подтверждать учение сирийца Бардезана, что деяния Бога, так же как и деяния человека, подчинены необходимости?

Нет сомнения также, что христианская чернь так быстро разделалась с неоплатониками по острой «необходимости». В те дни доктрины индусских натуралистов и допотопных пиронистов были забыты, если они вообще когда-либо были известны кому-либо, за исключением нескольких философов; и м-р Дарвин со своими современными открытиями даже и не упоминался в пророчествах. В данном случае закон, что выживает наиболее приспособленный, был перевернут; неоплатоники были обречены на истребление в тот день, когда они открыто стали на сторону Аристотеля.

В начале четвертого века толпы начали собираться у дверей академии, где ученая и несчастная Ипатия излагала доктрины божественного Платона и Плотина и тем препятствовала прогрессу христианского прозелитизма. Она слишком успешно рассеивала туман, нависший над религиозными «тайнами», выдуманными отцами, чтобы не посчитать ее опасной. Уже этого одного было бы достаточно, чтобы подвергнуть опасности ее и ее последователей. Именно учения этого языческого философа были так свободно заимствованы христианами, чтобы дать завершающий мазок своей иначе непонятной схеме, что соблазнило многих на присоединение к этой новой религии; и теперь свет Платона начал так неудобно светло сиять над набожным штопанием, что каждому стало видно, откуда произошли доктрины «откровения». Но существовала еще большая опасность. Ипатия училась у Плутарха, главы Афинской школы, и научилась там всем тайнам теургии. Пока она была жива и учила множество людей, нельзя было творить никаких божественных чудес в присутствии того, кто мог бы раскрыть их естественные причины. Ее судьбу решил Кирил, красноречие которого она затмевала и чей авторитет, построенный на вырождающихся суевериях, должен был уступить ее авторитету, воздвигнутому на скале нерушимого закона природы. Более чем любопытно, что Кейв, автор «Жизни отцов», находит невероятным, что Кирил санкционировал ее убийство – вследствие его «общего характера». Святого, кто продает золотые и серебряные сосуды своей церкви и затем, когда деньги растрачены, лжет на суде, как поступил он, – можно подозревать в чем угодно. Кроме того, в этом случае церкви пришлось сражаться за свою жизнь, уже не говоря о своем главенстве в будущем. Только ненавистные и эрудированные языческие ученые и не менее ученые гностики держали в своих доктринах до сих пор скрытые нити от всех этих богословских марионеток. Как только завеса будет поднята, связь между древней языческой и новой христианской религиями обнажится, и что тогда станет с Тайнами, проникать в которые считается грехом и кощунством? При таком совпадении астрономических аллегорий различных языческих мифов с датами, принятыми христианством для рождения, распятия и воскресения, и при такой тождественности обрядов и церемоний, какова будет судьба новой религии, если церковь, под предлогом служения Христу, не избавится от чересчур хорошо осведомленных философов? Догадаться, какова могла бы быть главенствующая религия в нашем веке, если бы этот coup d'etat не удался, – поистине трудная задача. Но, по всей вероятности, последующее состояние дел, которое превратило средние века в период интеллектуального мрака, деградировавшего народы Запада и снизившего европейцев тех дней почти до уровня папуасских дикарей – не состоялось бы.

Опасения христиан были уже слишком обоснованными, и их набожное рвение и пророческая проницательность в самом начале были вознаграждены. При разрушении Серапеума, после того как кровавая схватка между христианской чернью и приверженцами язычества закончилась вмешательством императора, на одной гранитной плите стены внутреннего святилища был обнаружен «латинский крест» совершенно христианской формы. Это, действительно, было удачное открытие, и монахи не преминули заявить, что этот крест был высечен язычниками «в духе пророчества». По крайней мере, Созомен с торжествующим видом отмечает этот факт.[305] Но археология и символика, эти неутомимые и непримиримые враги лживых претензий церковников, нашли в иероглифах надписи, обрамляющей этот знак, по меньшей мере частичное объяснение его значения.

Согласно Кингу и другим нумизматам и археологам, этот крест был помещен там в качестве символа вечной жизни. Такой «тау», или египетский крест, употреблялся в вакхических и элевсинских мистериях. В качестве символа двойственной порождающей мощи он возлагался на грудь посвященного после того, как «новое рождение» было завершено и мисты вернулись с крещения в море. Это был мистический знак, что его духовное рождение возродило и объединило его астральную душу с его божественным духом, и что он готов вознестись в духе в благословенные обители света и славы – в Элевзинию. Тау был магическим талисманом и в то же время религиозной эмблемой. Он был принят христианами через гностиков и каббалистов, которые широко его применяли, как свидетельствуют их многочисленные геммы, и которые, в свою очередь, получили тау (или крест с рукояткой) от египтян, а латинский крест от буддийских миссионеров, которые принесли его из Индии (где он встречается и теперь) за два или три столетия до Р. X. Ассирийцы, египтяне, древние американцы, индусы и римляне имели его в различных, но очень незначительных видоизменениях формы. До самого последнего времени в средних веках он считался могущественным чудодейственным средством против эпилепсии и демонической одержимости; и «печать Бога Живаго», принесенная в видении Св. Иоанна ангелом, поднявшимся с Востока, чтобы наложить «печати на чела рабов Бога нашего» – была тем же самым мистическим тау – египетским крестом. На витражах Св. Дионисия (Франция) этот ангел изображен отпечатывающим этот знак на лоб избранников; надпись гласит: SIGNUM TAХ. В книге Кинга «Гностики» автор напоминает нам, что «этот знак обычно носит Св. Антоний, египетский отшельник».[306] Каково было действительное значение Тау, это поясняют христианский Св. Иоанн, египетский Гермес и индусские брахманы. Слишком уж очевидно, что, по крайней мере, у апостола тау означал «несказуемое Имя», так как про эту «печать Бога Живаго» несколькими главами дальше [Откровение, XIV, 1] он говорит: «имя Отца Его написано на челах».

У Брахматмы, главы индусских посвященных, имелись на головном уборе два ключа, помещенные крестообразно – символ раскрытой тайны жизни и смерти; и в некоторых буддийских пагодах Татарии и Монголии вход в помещение внутри храма, обычно содержащий лестницу, ведущую во внутреннюю дагобу,[307] и портики некоторых прачид[308] украшены крестом, образованным двумя рыбами, каковые также находимы на некоторых буддийских зодиаках. Нам совсем не следует удивляться, узнав, что священная эмблема в гробницах и катакомбах Рима «Vesica piscis» произошла от упомянутого буддийского зодиакального знака. Насколько всеобща должна быть эта геометрическая фигура в мировых символах, можно заключить из того факта, что существует масонское предание о том, что Соломонов Храм был построен на трех фундаментах, образуя «тройное тау», или три креста.

В своем мистическом значении египетский крест обязан своим происхождением, как эмблема, пониманию самой ранней философией андрогинного дуализма каждого проявления в природе, который происходит от абстрактного идеала подобного же андрогинного божества, тогда как христианская эмблема обязана просто случайности. Если бы восторжествовал закон Моисея, Иисус был бы побит камнями.[309] Распятие было приспособлением пытки, настолько же обычным у римлян, насколько оно было неизвестным среди семитских народов. Оно называлось «Древом Позора». Только позднее оно было принято как христианский символ, но в течение первых двух десятилетий апостолы взирали на него с ужасом.[310] Несомненно, Иоанн, говоря о «печати Бога Живаго» имел в виду не христианский крест, но мистический тау – тетраграмматон, или мощное имя, которое на самых древних каббалистических талисманах было представлено четырьмя еврейскими буквами, составлявшими Святое Слово.

Знаменитая леди Элленбороу, известная среди арабов Дамаска и в пустыне после ее последнего брака как Hanoum Medijouyй, стала обладательницей талисмана, преподнесенного ей неким друзом с Ливанской горы. По определенному знаку на левом углу он был опознан как принадлежащий к тому классу гемм, которые известны в Палестине как «мессианские» амулеты второго или третьего века до Р. X. Это зеленый камень пятиугольной формы; внизу выгравирована рыба; выше – печать Соломона;[311] еще выше – четыре халдейских буквы – Jod, He, Vau, He, JHVH, которые образуют имя божества. Они расположены совершенно необычно, располагаясь снизу кверху, в обратном порядке, и образуя египетский тау. Вокруг них имеется надпись, которую, поскольку гемма не наша, мы приводить не вправе. Тау в своем мистическом значении, так же, как и crux ansata, есть Древо Жизни.

Хорошо известно, что самыми ранними христианскими эмблемами – прежде, чем были совершены попытки изобразить телесный вид Иисуса – были Агнец, Добрый Пастырь и Рыба. Происхождение последней эмблемы которая так смущала археологов, становится таким образом понятным. Весь секрет заключается в том легко улавливаемом факте, что, несмотря на то, что в «Каббале» царь-мессия называется «Толкователем», или Раскрывателем тайны, и указан, как пятая эманация, в «Талмуде» – по причинам, которые мы сейчас объясним – мессия очень часто обозначается как «Даг», или рыба. Это – наследие от халдеев, и относится – как показывает само имя – к вавилонскому Дагону, человеку-рыбе, который был наставником и толкователем для людей, которым он показывался. Абарбанель объясняет это имя, утверждая, что знаком времени прихода его (мессии) «является соединение Сатурна и Юпитера в знаке [зодиака] Рыб».[312] Поэтому, так как христиане намеревались отождествить своего Христоса с мессией Ветхого Завета, – они приняли его столь охотно, что забыли, что его истинное происхождение можно проследить еще дальше назад, чем вавилонский Дагон. С каким пылом и подробностями ранние христиане объединяли идеал Иисуса с каким только можно каббалистическим и языческим учением, можно заключить из слов Климента Александрийского, обращенных к своим единоверцам.

Когда они обсуждали выбор наиболее подходящего символа, который напоминал бы им об Иисусе, Климент посоветовал им следующими словами: «Пусть резьба на гемме вашего кольца изобразит или голубя или лодку, гонимую ветром (аргха), или рыбу». Находился ли этот добрый отец, когда писал это, под впечатлением воспоминания об Иошуа, сыне Навина (называемом Иисусом в греческой и славянской версиях), или же он забыл действительное толкование этих языческих символов? Иешуа, сын Нана или Нави (Navis) мог с полным правом присвоить изображение корабля или даже рыбы, так как Иешуа означает Иисус, сын бога-рыбы; но, поистине, было слишком рискованно связывать эмблемы Венеры, Астарты и всех индусских богинь – аргху, голубя и рыбу – с «непорочным» рождением своего бога! Это выглядит так, как будто в дни раннего христианства делали очень малое различие между Христом, Вакхом, Аполлоном и индусским Кришной, воплощением Вишну, с первым аватаром которого родился символ рыбы.

В «Хари-Пуране», в «Бхагавадгите», так же как и в нескольких других книгах, бог Вишну показан как принявший форму рыбы с человеческой головой для того, чтобы восстановить Веды, утерянные во время потопа. Дав возможность Вишвамитре спастись в ковчеге вместе со всем своим племенем, Вишну, жалея слабое и невежественное человечество, остался с ними некоторое время. Именно этот бог научил их строить дома, обрабатывать землю и возносить благодарность непознаваемому божеству, которого он представлял, путем построения храмов и учреждения постоянного поклонения: и так как он все время оставался полу-рыбой, полу-человеком, то при каждом закате солнца он возвращался в океан, где проводил ночи.

«Он есть тот», – говорит священная книга, – «кто учил людей после потопа всему тому, что было необходимо для их счастья.

Однажды он погрузился в море и больше не возвратился, так как земля опять покрылась растительностью, фруктами и скотом.

До сих пор мы видим в этом повествовании двойник повествования, данного вавилонским Беросом об Оанне, рыбе-человеке, который является никем иным, как Вишну – если только мы не поверим, что Халдея цивилизовала Индию!

Мы опять повторяем, что мы ничего не хотим давать на основании нашего собственного авторитета. Поэтому мы цитируем Жаколио, который, как бы его ни критиковали и ни опровергали по другим пунктам и как бы свободно он ни обращался с хронологией (хотя даже в этом он ближе к истине, чем те ученые, которым хотелось бы, чтобы все индусские книги были написаны после Никейского Собора), – по крайней мере не может быть лишен репутации хорошего санскритолога. И он, анализируя слово Оан или Оанн, говорит, что О в санскрите является междометием, выражающим призыв, как о, Сваямбхува! О, Бог! и т. п.; а Ан есть корень слова, означающий в санскрите дух, существо; и, как мы полагаем, то, что греки подразумевали под словом Daemon, полубог.

«Какую чрезвычайную древность», – добавляет он, – «это сказание о Вишну под видом рыбы придает священным писаниям индусов; особенно при наличии того факта, что Веды и „Ману“ насчитывают более чем двадцать пять тысяч лет существования, как доказано как наиболее серьезными, так и наиболее достоверными документами. Мало народов, говорит ученый Холхед, обладающих более достоверными или серьезными летописями, чем индусы» [375, с. 9].

Может быть, мы можем пролить добавочный свет на смущающий вопрос по поводу символа рыбы, если напомним читателю, что согласно «Бытию» первое из сотворенных живых существ, первым типом животной жизни была рыба.

Иона проглатывает большая рыба и опять извергает из себя, спустя три дня. Это христиане рассматривают, как предзнаменование трех дней Иисуса в гробу, которые предшествовали его воскресению – хотя это сообщение о трех днях столь же фантастично как и многое из остального, и оно принято, чтобы соответствовать известной угрозе разрушить и снова построить храм в три дня. Между его захоронением и утверждаемым его воскресением прошел только один день – еврейская суббота – так как он был похоронен в пятницу вечером и возвратился к жизни на заре воскресенья. Однако, какое бы другое обстоятельство ни рассматривалось как пророчество, повествование о Ионе никак не может быть приспособлено к этой цели.

«Большая Рыба» – это Cetus, латинизированная форма от Кето – κητω, а кето есть Дагон, Посейдон, женским родом которого является Кетон Атар-гатис – сирийская богиня и Венера из Аскалона. Фигуру или бюст Дер-Кето или Астарты обычно ставили на носу корабля. Иона (греческий Иона или голубь, посвященный Венере) бежал в Яффу, где поклонялись богу Дагону, человеку-рыбе, и не смел отправиться в Ниневию, где почитали голубя. Поэтому некоторые комментаторы думают, что когда Иона был брошен за борт и был проглочен рыбой, то мы это должны понимать, что он был подобран одним из тех суден, у которых на носу находилась фигура Кето. Но у каббалистов по этому поводу существует другая легенда: они говорят, что Иона был жрецом, бежавшим из храма богини, в котором поклонялись голубю; он стремился к упразднению идолопоклонства и установлению монотеистического поклонения. Что, будучи пойман вблизи Яффы, он был посажен почитателями Дагона в тюремную камеру при храме, и что странная форма этой камеры послужила возникновению этой аллегории. В коллекции Мосе де Гарсии, португальского каббалиста, имеется рисунок, на котором изображен внутренний вид храма Дагона. В середине помещается огромный идол, чья верхняя часть человеческая, а нижняя – рыбоподобна. Между брюхом и хвостом имеется щель, которая может запираться, подобно двери стенного шкафа. В нем запирали до дальнейших распоряжений людей, совершивших какие-либо проступки против местного божества. Этот рисунок был скопирован с одной древней таблички, покрытой любопытными изображениями и надписями древнефиникийскими буквами, описывающими этот венецианский oubliette библейских дней. Сама эта табличка была обнаружена при раскопках в нескольких милях от Яффы. Принимая во внимание чрезвычайную склонность восточных народов к игре словами и к аллегориям, не является ли это вполне возможным, что «большая рыба», проглотившая Иону, была просто камерой в брюхе Дагона?

Следует отметить то, что это двойное обозначение «Мессия» и «Даг» (рыба) талмудистов вполне можно применить к индусскому Вишне, «Сохранящему» Духу, второму лицу брахманистской троицы. Это божество, уже проявившееся, все еще рассматривается, как будущий Спаситель человечества, и является избранным Искупителем, который появится в своем десятом воплощении или аватаре, наподобие Мессии евреев, чтобы повести вперед благословенных и вернуть им первичные Веды. В своем первом аватаре Вишну якобы явился человечеству в виде рыбы. В храме Рамы имеется изображение этого бога, которое полностью отвечает описанию Дагона, данному Беросом. У него тело человека, высунувшегося изо рта рыбы, и в своих руках он держит утерянную Веду. Кроме того, Вишну является в одном значении богом воды, Логосом Парабрахмы; так как эти три личности проявленного божества постоянно обмениваются своими атрибутами, то мы видим его в том же самом храме представленным возлежащим на семиглавом змие, Ананте (вечность), и движущимся, подобно Духу Божию, над первичными водами.

Вишну, очевидно, является Адамом Кадмоном каббалистов, ибо Адам есть Логос или первый Помазанник, так же как Адам Второй является Царем Мессией.

Лакми или Лакшми, пассивного или женского двойника Вишну, творца и сохранителя, также называют Ада Майа. Она – «Матерь Мира», Деметра, Венера-Афродита греков; также Изида и Ева. Тогда как Венера рождается из морской пены, Лакми выскакивает из вод при пахтании моря; родившись она так красива, что все боги влюбляются в нее. Евреи, заимствовавшие свои образы, где только могли, создали свою первую женщину по образу Лакми. Любопытно, что Виракоча, Верховное Существо в Перу в буквальном переводе означает «морская лена».

Эйжен Бюрнуф, великий авторитет французской школы, высказывает свое мнение в таком же духе:

Таково же мнение у Колбрука, Инмана, Кинга, Жаколио и у многих других востоковедов.

Мы упомянули выше, что по секретным вычислениям изучающих тайные науки, Мессия является пятой эманацией или мощью. В еврейской «Каббале», где десять сефиротов эманируют из Адама Кадмона (помещенного под венцом), он приходится пятым. Также в гностической системе; и в буддийской, где пятый Будда – Майтрейя – появится во время своего последнего прихода, чтобы спасти человечество перед окончательным разрушением мира. Если Вишну представлен в своем грядущем и последнем появлении как десятый аватар или воплощение, то это только потому, что каждая единица, как андрогин, проявляется вдвое. Буддисты, которые отвергают это двуполое воплощение, насчитывают только пять. Таким образом, в то время как Вишну последний раз приходит в своем десятом воплощении, Будда, как сказано, сделает то же самое в своем пятом воплощении.[313]

Чтобы лучше иллюстрировать эту идею и показать, как совсем неправильно истинное значение аватаров, известное только изучающим тайную доктрину, было понято невежественными массами, мы далее, в другом месте, приводим диаграммы индусских и халдео-каббалистических аватаров и эманаций.[314] Этот основной и краеугольный камень тайных циклов всем своим видом доказывает, что, будучи далеки от принятия своих, данных как откровение, Вед и Библии в буквальном смысле, брахманы-пандиты и танаимы – ученые и философы дохристианских эпох – рассуждали о творении и развитии мира совершенно по дарвиновскому методу, опередив его школу, что касается до естественного отбора и постепенного развития и трансформации видов.

Мы советуем каждому, кто захочет протестовать с негодованием против этого утверждения, более внимательно прочесть «Законы Ману», даже в неполном переводе сэра Уильяма Джоунса и в более или менее небрежном переводе Жаколио. Если мы сопоставим финикийскую космогонию Санхуниафона и записи Бероса с «Бхагаваттой» и «Ману», то мы найдем там приведенными в точности те же самые принципы, которые теперь преподносятся как самые последние достижения современной науки. В нашем первом томе мы приводили цитаты из халдейских и финикийских записей; теперь мы заглянем в индусские книги.

В космогонии Санхуниафона люди также выявлены из ила хаоса[315] и указано на ту же самую эволюцию и трансформацию видов. А теперь мы предоставим кафедру м-ру Дарвину:

Еще:

Короче говоря, они жили в хаосе Санхуниафона и в иле Ману. Вьяса и Капила идут еще дальше, чем Дарвин.

«Они видят в Брахме только название всемирного зародыша; они отрицают существование какой-либо Первопричины; и полагают, что в природе все развивается лишь вследствие материальных и непреоборимых сил», – говорит Жаколио [375, c. 339].

Как бы ни была правильна эта цитата из Капилы, она требует несколько слов объяснения. Жаколио неоднократно сравнивает Капилу и ведиста Вьясу с Пирро и Литтре. Мы ничего не имеем против такого сравнения с греческим философом, но решительно возражаем против какого-либо сравнения в этим французским контистом; мы считаем, что это является незаслуженным камнем, брошенным в память великого арийского мудреца. Нигде этот плодовитый писатель не излагает отрицания брахманами – как древними, так и современными – Бога – «непознаваемого», вселенского Духа; также ни один другой востоковед не обвиняет в этом индусов, как бы ни были извращены общие выводы наших ученых о буддийском атеизме. Наоборот, Жаколио неоднократно констатирует, что ученые пандиты и образованные брахманы никогда не разделяли суеверий широких масс, и подтверждает их непоколебимую веру в единство Бога и в бессмертие души, хотя, вне всякого сомнения, ни Капила, ни посвященные брахманы, ни последователи школы веданты никогда не признали бы существования антропоморфического творца, «Первопричины» в христианском смысле. Жаколио в своем труде «Индоевропейские и африканские традиции» является первым, выступившим против профессора Мюллера за то, что последний выразился, что индусские боги «только маски без актеров… имена без существ, а не существа без имен» [381, с. 291]. Приводя в поддержку своих аргументов многочисленные цитаты из индусских священных книг, он добавляет:

«Возможно ли отказать автору этих страниц в наличии определенной и ясной концепции о божественной силе, Единственном Существе, хозяине и Суверене вселенной?.. Разве алтари воздвигались метафоре?» [381, c. 294, 295]

Последний аргумент совершенно справедлив, поскольку он касается отрицания Макса Мюллера. Но мы сомневаемся, понимает ли этот французский рационалист философию Капилы и Вьясы лучше, чем германский филолог понимает «теологическую дребедень», как он назвал «Атхарваведу». Профессор Мюллер и Жаколио могут иметь величайшее право называться эрудированными и быть весьма осведомленными по санскриту и другим древним восточным языкам, но у них обоих не хватает ключей к тысяча и одной тайне древней тайной доктрины и ее философии. Только в то время, когда германский филолог даже не потрудился заглянуть в эту магическую и «теологическую дребедень», в отношении французского индолога мы находим, что он никогда не упустит возможности исследовать. Кроме того, он честно признает недостаточность своей компетенции, чтобы когда-нибудь измерить этот океан мистического учения. В его существование он не только крепко верит, но и во всех своих трудах беспрестанно обращает внимание науки на его несомненные следы на каждом шагу в Индии. Все же, хотя ученые пандиты и брахманы – его «почитаемые учителя» из пагод Вилленура и Челамбрума в Карнатике [383, c. 32], как это кажется, решительно отказались открыть ему тайны магической части «Агручада Нарикшай» [378, c. 78] и треугольника Брахматмы,[317] – он остается при честном заявлении, что все возможно в индусской метафизике, даже и то, что системы Капилы и Вьясы до сих пор не были правильно поняты. Немедленно вслед за этим Жаколио ослабляет свое утверждение следующим противоречием:

Этот ответ таков, что его мог бы высказать каждый философ древности, каббалист или гностик ранних веков. Он содержит в себе самым дух дельфийской и каббалистической заповеди, так как эзотерическая философия уже многие века тому назад разрешила проблему, что такое человек, кем он был и кем будет. Если люди, верящие в библейский стих, который учит, что «Господь Бог создал человека из праха земного и вдохнул в его ноздри дыхание жизни», отвергнут в то же самое время идею, что каждый атом этого праха, так же как каждая частица этой «живой души», содержит «Бога» внутри себя, тогда мы с жалостью будем взирать на логику такого христианина. Он забывает стихи, которые предшествовали тому, о котором идет речь. Бог равно благословляет каждого зверя в поле и каждую живую тварь как в воде, так и в воздухе, и Он наделяет их всех жизнью, которая есть дыхание Его собственного Духа и душа животного. Человечество есть Адам Кадмон «Непознаваемого», Его микрокосм и Его единственный представитель на земле, и каждый человек есть бог на земле.

Мы хотели бы спросить этого французского ученого, который кажется таким осведомленным по каждой шлоке Книг Ману и по другим ведическим писателям – о значении следующей, хорошо ему знакомой сентенции:

Если индусская философия учит присутствию в какой-то степени души в низших формах растительной жизни и даже в каждом атоме в пространстве, – как же тогда возможно, что она могла бы отрицать присутствие этого самого бессмертного принципа в человеке? И раз она признает бессмертный дух в человеке, то как она логически может отрицать существование породившего его источника – я не хочу сказать первой, но – вечной Причины? Ни рационалисты, ни сенсуалисты, которые далеки от постижения индусской метафизики, не должны своим собственным невежеством мерить невежество индусских метафизиков.

Великий цикл, как мы уже раньше указывали, включает продвижение человечества от его зародыша в первоначальном человеке духовной формы до наиглубочайшей глубины деградации, какой только он может достичь, причем каждый последовательный шаг спуска сопровождается большей силой и грубостью физической формы, чем предшествующий – и заканчивается Потопом. Но пока великий цикл или век совершает свой путь, проходят семь меньших циклов, каждый из которых обозначает эволюцию новой расы из предшествующей, на новом мире. И каждая из этих рас или великих типов человечества распадается, на подразделения семейств, а те опять – на народы и племена, как мы теперь видим обитателей земли разделившимися на монголов, кавказцев, индийцев и т. д.

Прежде чем приступить к показу посредством диаграмм тесного сходства между эзотерическими философиями всех древних народов, как бы они ни были географически далеки друг от другая – будет полезно вкратце объяснить действительные идеи, которые скрыты за всеми этими символами и аллегорическими представлениями и до сих пор так смущали непосвященных комментаторов. Лучше чем что-либо другое это может показать, что религия и наука в старину были теснее соединены, чем близнецы; что они были одно в двух и двое в одном с самого момента их зарождения. Со взаимно обратными атрибутами, наука была духовна, и религия была научна. Подобно андрогинному человеку первой главы «Бытия» – «мужскому и женскому», пассивному и активному, созданному по образу элохима. Всезнание породило всемогущество; последнее требовало применения первого, и таким образом великану была дана власть над всеми четырьмя царствами мира. Но, подобно второму Адаму, эти андрогины были обречены «пасть и утерять свои силы», как только две половины этой дуальности разъединились. Плоды Древа Познания без плодов Древа Жизни – смертельны. Человек должен познать самого себя прежде, чем он сможет надеяться узнать первичное происхождение даже существ и сил, менее развитых по своей внутренней природе, чем он сам. Так и с религией и наукой; объединенные двое в одном, они были непогрешимы, ибо присутствовала духовная интуиция, чтобы заполнить то, чего не хватало ограниченным физическим чувствам. Будучи разъединенными, точная наука отвергает помощь внутреннего голоса, тогда как религия превращается в простое догматическое богословие, – каждая в отдельности – только труп без души.

Эзотерическая доктрина, подобно буддизму и брахманизму и даже Каббале учит, что Единая, Бесконечная и Непознаваемая Сущность существует от Вечности, являясь пассивной, либо активной в регулярной и гармонической последовательности. В поэтической фразеологии Ману эти состояния называются Днями и Ночами Брахмы. Последний «бодрствует», либо «спит». Свабхавики или же философы древнейшей школы буддизма (еще существующей в Непале) допускают умозрение лишь деятельного состояния этого «Естества», которое они называют Свабхавата, и считают безрассудным обсуждать отвлеченную и «непознаваемую» Мощь в ее пассивном состоянии. Отсюда и прозвище атеисты, данное им христианскими богословами и современными учеными, ибо никто из них не может понять глубины логики их философии. Первые не допускают иного Бога, кроме олицетворения второстепенных сил, выработавших видимую вселенную, и которое в их глазах становится антропоморфическим Богом христиан – Иеговою, мужского начала, угрожающего среди молний и грома. В свою очередь, рациональная наука приветствует буддистов и свабхавиков. как «позитивистов» архаических времен. Если мы придержимся одностороннего взгляда на философию последних, то наши материалисты могут оказаться правыми, со своей точки зрения. Буддисты утверждают, что нет Творца, но лишь бесконечность творческих сил, образующих в совокупности своей единую вечную Сущность, естество которой неисповедимо, потому не может быть предметом умозрительных спекуляций для истинного философа. Сократ неизменно отказывался обсуждать тайну Мировой Сущности, тем не менее, никто никогда не подумал обвинить его в атеизме, за исключением тех, кто жаждали его гибели. При начале периода деятельности, говорит тайная доктрина, в силу повиновения вечному и непреложному закону, совершается распространение этой божественной сущности изнутри наружу; и феноменальный или видимый мир является конечным результатом длинной цепи космических сил, последовательно приведенных в движение. Также, когда наступает возвращение к пассивному состоянию, происходит сокращение божественной сущности, и предыдущее созидание постепенно и последовательно растворяется. Видимый Мир разлагается, его материалы рассеиваются; и единая «тьма», еще раз одинокая, лежит над ликом «Бездны». Приводим метафору из сокровенных книг, еще яснее передающую эту мысль:

Таким образом мы в состоянии строить свои теории только на видимых проявлениях божественности, на ее объективных естественных феноменах. Применять к этим творческим принципам термин «Бог» будет ребячеством и нелепостью. Это было бы то же самое, как если бы мы назвали именем Бенвенуто Челлини огонь, который плавит металл, или воздух, который охлаждает металл во время отливки. Если внутренняя и всегда сокрытая духовная, и для наших умов абстрактная, Сущность внутри этих сил может когда-либо быть связана с сотворением физической вселенной, то только в том смысле, какой придавал этому Платон. Ее можно назвать, в лучшем случае, создателем абстрактной вселенной, которая постепенно развивалась в божественной мысли, в которой она до того пребывала в спящем состоянии.

В главе VIII мы попытаемся показать эзотерическое значение «Книги Бытия» и ее полное согласие с идеями других народов. Обнаружится, что шесть дней творения имеют смысл, который мало кто подозревал из множества комментаторов, приложивших свои способности в полной мере к попыткам примирить их поочередно с христианским богословием и с нехристианской геологией. Как бы ни был искажен Ветхий Завет, все же в своем символизме он сохранил достаточно от оригинала в своих основных чертах, чтобы выявить семейное сходство с космогониями более древних народов, чем евреи.

Мы здесь приводим диаграммы индусской и халдео-еврейской космогонии. О древности индусской диаграммы можно судить по тому факту, что многие брахманистские пагоды спроектированы и построены по этой фигуре, называемой «Шри-Янтарой».[318] И все же мы находим, что еврейские и средневековые каббалисты, которые называют это «Соломоновой печатью», оказывают ей высочайшее почитание. Будет совсем легко проследить ее до происхождения, если мы вспомним историю о царе-каббалисте и его деловых связях с царем Хирама и Офира – страны павлинов, золота и слоновой кости – каковую страну нам следует искать в древней Индии.

Объяснение двух диаграмм

Представляющих хаотический и созидательный периоды до и после того как наша вселенная начала развиваться с точек зрения эзотерического брахманизма, буддизма и халдейской системы, которые во всех отношениях согласуются с эволюционной теорией современной науки

Верхний треугольник

Индусская доктрина

Содержит Несказуемое Имя. Это АУМ, который следует произносить только мысленно, под угрозой смертной казни. Непроявленный Пара-Брахма, Пассивный Принцип, абсолютный и необусловленный «мукта», который не может вступить в состояние Творца, так как последний, чтобы думать, хотеть и планировать, должен быть ограниченным и обусловленным (баддха), следовательно в одном смысле, должен быть конечным существом. «ЭТОТ (Пара-Брахма) был поглощен в не-бытии, неподдающийся восприятию, без каких-либо различимых атрибутов, не существующий для наших чувств. Он был поглощен в свой (для нас) вечный (для него) периодический сон», ибо это была одна из «Ночей Брахмы». Поэтому Он не есть Первая, но есть Вечная Причина. Он есть Душа Душ, которого никакое существо не может постичь в этом состоянии. Но, «тот, кто изучает тайные Мантры и постигает Вак» (Дух или сокровенный голос Мантр, активное проявление латентной Силы), тот научится понять его в его «проявленном аспекте».

Халдейская доктрина

Содержит Несказуемое Имя. Это Эйн-Соф, Беспредельный, Бесконечный, чье имя никому неизвестно, за исключением посвященного; это имя не может быть произнесено громко под угрозой смертной казни. Эйн-Соф может творить не больше, чем Парабрахма, ибо он находится в том же состоянии небытия, как и первый, он есть несуществующий, пока он находится в латентном или пассивном состоянии в недрах Улом (беспредельного и безымянного времени); как таковой он не является ни Творцом видимой вселенной, ни Ауром (Светом). Он станет последним, когда период творчества принудит его расширять имеющуюся в нем Силу, в соответствии с Законом, носителем и сущностью которого он сам является. «Кто бы ни ознакомился с Меркаба и лагаш (тайная речь или заклинание),[319] тот узнает тайну тайн».

И «ЭТО» и Эйн-Соф в их первом проявлении Света, появляющегося из Тьмы, могут быть суммированы в Свабхавате, Вечной и несотворенной Самосущей Субстанции, которая производит все, тогда как все, что произошло от его естества, производит себя в силу своей собственной природы.

Пространство вокруг Верхнего треугольника

Индусская доктрина

Когда «Ночь Брахмы» закончилась и Самосущему пришло время проявиться путем раскрытия, он заставил свою славу стать зримой тем, что выделил из своей Сущности активную Силу, которая, женская вначале, постепенно становится андрогином. Это есть Адити, «Бесконечная»,[320] Беспредельная или, скорее, «Неограниченная». Адити есть «Мать» всех богов, и Адити есть Отец и Сын.[321] «Кто вернет нас обратно к великой Адити, чтобы я мог увидеть отца и мать?»[322] Именно от соединения с последней, женской Силой, божественная, но латентная Мысль производит великую «Глубь» – воду. «Вода родилась от преображения света… и от видоизменения воды родилась земля», – говорит Ману (кн. I).

«Вы порождение Адити от воды, вы, кто родились от земли, слушайте все мой зов».[323]

В этой воде (или первичном хаосе) «Бесконечный» андрогин, который вместе с вечной причиной образует первую абстрактную Триаду, представляемую АУМом, – отложил зародыш вселенской жизни. Это Мировое Яйцо, в котором совершилось созревание Пуруши или проявленного Брахмы. Зародыш, оплодотворивший Материнский принцип (воду), называется Нара. Божественый дух или Святой Дух,[324] и сами воды являются эманацией первого, Нари, тогда как Дух, витавший над ними, называется Нараяна.[325]

«В этом яйце великая Сила находилась в бездействии в течение целого года Творца, в конце которого только посредством своей мысли он заставил это яйцо разделиться».[326] Верхняя половина стала небом, нижняя – землей (обе все еще в своей идеальной, но не в своей проявленной форме).

Таким образом эта вторая триада, только другое имя для первой триады (никогда громко непроизносимой), и которая является настоящей доведической и изначальной тайной Тримурти, состояла из

• Нара, Отец-Небо,

• Нари, Мать-Земля,

• Вирадж, Сын или Вселенная.

Тримурти, заключающая в себе Брахму, Творца, Вишну, Сохранителя и Шиву, Разрушителя и Возродителя, – принадлежит более позднему периоду. Это антропоморфическое представление, изобретенное позднее для более понятного усвоения непосвященными массами. Дикшиты, посвященные, знали лучше. Таким образом, также и глубокая аллегория, под видом смешной притчи, данная в «Айтарея-брахмане»,[328] которая нашла свое выражение в некоторых храмах в изображениях Брахм-Нары в виде быка, а его дочери, Адити-Нари, в виде телки, – содержит ту же метафизическую идею что и «грехопадение человека» или падение Духа в зарождение – в материю. Вездесущий божественный дух, воплощенный в символах Неба, Солнца, Тепла (огня) – корреляция космических сил – оплодотворяет Материю или Природу, дочь Духа. И Пара-Брахме самому приходится подчиняться и понести епитимью проклятий других богов (элохимов) за такое кровосмешение. (См. соответствующий столбец.) Согласно нерушимому и поэтому неизбежному закону, и Нара и Нари взаимно являются Отцом и Матерью, также как Отцом и Дочерью.[329]

Вторая или, вернее, первая триада – так как высочайшая является чистой абстракцией – есть интеллектуальный мир. Вак, окружающая его – более определенная трансформация Адити. Кроме своего оккультного значения в секретной Мантре, Вак олицетворена как действенная сила Брахмы, исходящая из него. В Ведах ее заставляют говорить о себе, как о верховной и вселенской душе. «Я носила Отца на голове вселенского разума, и происхождение мое в середине океана; и Материя, через трансформацию, есть постепенный продукт Духа. Унификация одной единой Вечной Верховной Причины требовала поэтому я наполняю все существа… Порождая все существа, Я проношусь, как дуновение (Святой Дух). Я выше этих небес и за пределами этой земли; и такой корреляции; и если природа есть продукт или следствие этой Причины, то в свою очередь, она должна быть оплодотворена тем же самым божественным Лучом, который сотворил саму природу. Наиболее нелепые космогонические аллегории, если их анализировать непредубежденно, окажутся построенными на строгой и логической необходимости.

«Существо родилось от несущества», гласит один стих в «Ригведе».[331] Первое существо должно было стать андрогинным и конечным в силу самого факта его сотворения, как существа. И таким образом даже священная Тримурти, состоящая из Брахмы, Вишну и Шивы, будет иметь свой конец, когда «ночь» Пара-Брахмы придет на смену ныне существующему «дню», или периоду вселенской активности.

То, чем является Великий Единый, то есмь Я».[332] Буквально, Вак есть речь, сила, которая через метрическое расположение, содержащееся в количестве и слогах мантр,[333] пробуждает соответствующие силы в мире невидимом. В жертвенных мистериях Вак возбуждает Брахму (Brahma jinvati) или силу, в латентном состоянии присутствующую в каждой магической операции. Она существовала извечно как Яджна (ее латентная форма), покоящаяся в спящем состоянии в Брахме с «неначала» и изошла из него, как Вак (активная сила) Она – ключ к «Трайвидье», трижды священной науке, которая учит Яджус (жертвенным мистериям).[334]

Покончив с непроявленной триадой и с первой триадой сефиротов, называемой «интеллектуальным миром», мало что остается сказать. В великой геометрической фигуре, которая заключает в себе двойной треугольник, центральный круг представляет мир среди вселенной. Двойной треугольник принадлежат к наиболее значительным из мистических фигур Индии, если только он не есть самая значительная. Это эмблема Тримурти, три в одном. Треугольник с острием кверху указывает на мужской принцип, с острием вниз – женский, эти два в то же самое время означают дух и материю. Этот мир внутри беспредельной вселенной есть микрокосм внутри макрокосма, как и в еврейской «Каббале». Он – символ чрева вселенной, земное яйцо, чьим прообразом является золотое мировое яйцо. Именно, из этого духовного чрева матери-природы исходят все великие спасители вселенной – аватары невидимого божества.

«От Него, кто существует и, тем не менее, не существует, от Не-Сущего, от Вечной Причины, рождается Сущий, Пуруша», говорит Ману, законодатель. Пуруша есть «божественное мужское», второй бог и аватар или Логос Пара-Брахмы и его божественный сын, который, в свою очередь, производит Вирадж, сына, или идеальный тип вселенной «Вирадж приступает к труду творения тем, что производит десять Праджапати, „владык над всеми существами“».

Согласно доктрине Ману, вселенная подчинена периодической и никогда не оканчивающейся последовательности творений и растворений, и эти периоды творений называются манвантарами. «Зародыш (которого божественный дух произвел из своей собственной субстанции) является тем, что никогда не погибает в существе, ибо он становится душою Существа и в период пралайи (растворения) возвращается, чтобы снова влиться обратно в божественный дух, который сам покоится извечно внутри Сваямбхувы, „Самосущего“» («Законы Ману», кн. I).

Как мы уже доказали, ни свабхавики, буддийские философы, ни брахманы не верят в сотворение вселенной ex nihilo, но и те и другие верят в Пракрити, в неуничтожаемость материи.

Эволюции видов и последовательное появление различных новых типов очень ясно указаны в «Maнy».

«Из земли, тепла и воды рождены все твари, одушевленные или неодушевленные, произведенные тем зародышем, который божественный дух извлек из своей собственной субстанции. Таким образом Брахма установил ряд трансформаций от растения вверх до человека, и от человека вверх до предвечной сущности… Среди них каждое последующее существо (или элемент), приобретает качества предшествовавшего; и насколько ступеней каждое из них продвигается, столькими же новыми свойствами, как сказано, оно наделяется» («Ману», кн. I, шл. 20).[337]

Это, как мы считаем есть подлинная теория[338] современных эволюционистов.

Халдейская доктрина

Когда настал период активности, Эйн-Соф выделил из себя свою собственную вечную сущность, Сефиру, активную Силу, называемую Предвечной Точкой, Венцом – Кэтер. И только через нее «неограниченная мудрость» могла придать конкретную форму своей абстрактной Мысли. Две стороны верхнего треугольника, правая сторона и основание, образованы непрерывными линиями; третья, левая сторона, пунктирная. Именно через последнюю появляется Сефира. Распространяясь по всем направлениям, она, наконец, окружает весь треугольник. В этом эманировании женского активного принципа из левой стороны мистического треугольника предзнаменовано сотворение Евы из левого ребра Адама. Адам есть Микрокосм Макрокосма и создан по образу элохимов. В Древе Жизни тройная триада расположена таким образом, что три мужские сефирота находятся на правой стороне, три женские на левой стороне, а четыре соединительных принципа в центре. Из Незримой Росы, падающей с Высшей «Главы», Сефира творит первичную воду, или принимающий форму хаос. Это первый шаг в сторону уплотнения Духа, который, через различные видоизменения произведет землю.[327] «Необходимы земля и вода, чтобы создать живую душу», – говорит Моисей.

Когда Сефира появляется в качестве активной силы из недр латентного божества, она – женская, когда она принимает на себя обязанность творца, она становится мужской, следовательно, она – андрогин. Она есть «Отец и Матерь Адити» индусской космогонии. После витания над «Глубью» «Дух Божий» производит свое собственное изображение в воде. Вселенской Утробе, символизированной в «Ману» Золотым Яйцом. В каббалистической космогонии Небо и Земля олицетворены Адамом Кадмоном и вторым Адамом.

Первая Несказуемая Триада, содержащаяся в абстрактной идее «Трех Голов», была «тайным именем». Она состояла из Эйн-Софа, Сефиры и Адама Кадмона, Протогоноса, причем последний был тождественен с первым, когда был двуполым.[330] В каждой триаде имеется мужское, женское и андрогин. Адам-Сефира есть Венец (Кэтер). Он принимается за работу творения, производя первым делом Хокму, мужскую мудрость, мужскую действенную силу, представляемую посредством, jah, или Колес Творения,, из которых исходит Бина, Разум, женская и пассивная сила, которая есть Иегова,, которого мы находим фигурирующим в Библии в качестве Верховного. Но этот Иегова не есть каббалистический Иод-хева. Двучленность является камнем основания «Гнозиса». Так как двучленность является Единством, самоумножающимся и самосозидающимся, то каббалисты показывают «Непознаваемого» пассивного Эйн-Софа эманирующим из себя Сефиру, которая, ставши видимым светом, якобы производит Адама Кадмона. Но в сокровенном значении Сефира и Адам представляют собою один и тот же свет, только латентный и активный, невидимый и видимый. Второй Адам в качестве человеческой тетраграммы, в свою очередь, производит Еву из своего бока.

Вот это та вторая триада, с которой каббалисты до сих пор имели дело, только едва намекая на Верховную Несказуемую Триаду и никогда ничто не излагая в письменной форме. Всякое знание, касающееся последней, передавалось только устно. Поэтому Второй Адам является тем, кто есть единство, изображенное знаком Иод, эмблемой каббалистического мужского принципа, и в то же время он есть Хокма, мудрость, тогда как Бина, или Иегова, есть Ева; первая Хокма исходит из Кэтер или андрогина, Адама Кадмона, а вторая, Бина, из Хокмы. Если мы соединим с Иод три буквы, образующие имя Евы, мы получим божественную тетраграмму, произносимую как IEVO-HEVAH, Адам и Ева, Иегова, мужское и женское, или идеализацию человечества, воплощенную в первом человеке. Таким образом выходит, что мы можем доказать, что в то время, как еврейские каббалисты сообща со своими посвященными учителями, халдеями и индусами, поклонялись Верховному и Непознаваемому Богу в священной тишине своих святилищ, невежественным массам всех народов было предоставлено поклоняться чему-то определенно меньшему, чем Вечная Субстанция буддистов, так называемых атеистов. Как Брахма, божество проявленное в мифическом Ману или первом человеке (родившемся от Сваямбхувы или Самосущего), – конечен, так и Иегова, воплощенный в Адаме и Еве; есть только человеческий бог. Он является символом человечества, смесью добра с порцией неизбежного зла, духа, впавшего в материю. При поклонении Иегове мы просто поклоняемся природе, как Она воплощена в человеке, полудуховной, лолуматериальиой в лучшем случае; мы пантеисты, когда не бываем идолопоклонниками, подобно евреям, которые приносили жертвы на высотах и в рощах олицетворенным мужским и женским принципам, ничего не зная об ИАО, высшем «Тайном Имени» мистерий.

Шехина есть индусская Вак и восхваляется такими же терминами, как и последняя Хотя она показана в каббалистическом Древе Жизни исходящей из девятого сефирота, все же Шехина является «завесою» Эйн-Софа и «одеянием» Иеговы. Эта «завеса» – ибо в течение долгих веков ей удавалось сокрыть действительного верховного Бога, вселенского Духа, и замаскировать Иегову, экзотерическое божество – заставила христиан принять его в качестве «отца» посвященного Иисуса. Все же каббалисты, также как и индусские дикшиты, знают силу Шехины или Вак и называют ее «сокровенной мудростью»,

Треугольник играл выдающуюся роль в религиозном символизме всех великих народов, так как везде он представлял три великих принципа – дух, силу и материю: или же активный (мужской), пассивный (женский) и двоякий или коррелятивный принцип, который участвует в обоих и связывает их вместе. Это было Арба или мистическое «четыре»,[335] боги мистерий, кабиры, сведенные в единство одного верховного божества. Это обнаруживается в египетских пирамидах, чьи равные стороны поднимаются кверху, пока не исчезнут в одной, все увенчивающей точке. В каббалистической диаграмме центральный круг брахманистской фигуры заменен крестом, это – небесная вертикаль и земная горизонтальная основная линия.[336] Но идея та же самая: Адам Кадмон есть символ человечества в коллективной совокупности внутри единства творческого Бога и вселенского духа.

«От него, неимеющего формы, несуществующего (также вечного, но не Первопричины), рождается небесный человек». Но, после того, как он создал форму небесного человека, он «пользовался им, как носителем, чтоб в нем спускаться», говорит «Каббала». Таким образом, Адам Кадмон является аватаром сокрытой силы. После этого Небесный Адам творит или зарождает посредством объединенной силы сефиротов земного Адама Труд творения также начат Сефирой и выражается в создании десяти сефиротов (которые являются Праджапатами «Каббалы», так как они подобным же образом являются Владыками всех существ).

«Зогар» утверждает то же самое. Согласно каббалистической доктрине, существовали старые миры (см. Идра Сута: «Зогар», III, с. 292b). Все когда-то вернется к тому, откуда оно впервые появилось. «Все то, из чего состоит мир, дух так же, как и тело, вернется к своему началу и корням, откуда они вышли» («Зогар», II, 218b). Каббалисты также утверждают неуничтожаемость материи, хотя их доктрина завуалирована еще более тщательно, чем индусская. Творение вечно, и вселенная есть «одеяние» или «завеса Бога» – Шехина; и последняя бессмертна и вечна как Тот, внутри которого она всегда существовала. Каждый мир создается по образу его предшественника, и каждый создается более грубым и материальным, чем предшествующий. В «Каббале» все они названы искрами. В конце концов был сформирован наш нынешний грубо материальный мир.

В халдейском изложении периода, предшествовавшего происхождению нашего мира, Берос говорит о времени, когда ничего не существовало, кроме мрака и бездны вод, наполненной уродливыми чудовищами, «произведенными двойным принципом… Это были твари, сложенные сочетанием конечностей всех видов животных. В добавление к этим рыбам, пресмыкающимся и змеям, имелись другие чудовищные животные, которые принимали форму и вид друг друга».[339]

В первой книге «Ману» мы читаем:

«Знай, что сумма 1000 божественных веков составляет один день Брахмы, и что одна ночь равна этому дню».

Одна тысяча божественных веков равняется 4 320 000 000 человеческим годам по вычислениям брахманов.

«По истечении каждой ночи Брахма, который до этого спал, просыпается и посредством единственно энергии движения эманирует из себя дух, который в своей сущности есть, но которого все же нет.

Побуждаемый желанием творить, Дух (первая из эманаций) приступает к творению и порождает эфир, который мудрецы считают обладающим способностью передавать звук.

Эфир порождает воздух, чьи свойства ощутимы и который необходим для жизни.

Через преображение воздуха производится свет.

От воздуха и света, которые порождают тепло, образуется вода, и вода есть чрево зародышей всего живого».

В течение всего этого огромного периода прогрессирующего творчества, охватывающего 4 320 000 000 лет, эфир, воздух, вода и огонь (тепло) непрерывно формируют материю, подчиняясь никогда не прекращающемуся импульсу Духа или непроявленного Бога, наполняющего все творение, ибо он во всем и все в нем. Это вычисление, бывшее секретным и которое даже теперь встречается только в намеках, ввело Хиггинса в заблуждение, и он делил каждые десять веков на 6000 лет. Если бы он добавил еще несколько нулей к своим итогам, он мог бы ближе подойти к правильному объяснению неросов или секретных циклов.[340]

В «Сефер Иецире», каббалистической Книге Творения, автор, по-видимому, повторяет слова Ману. В ней божественная субстанция представлена как одиноко существовавшая от вечности, беспредельная и абсолютная, и излучившая из себя Дух. «Един Дух Бога Живого – да благословенно будет Имя Его, живущего во веки! Голос, Дух и Слово, это есть Дух Святой» [«Сефер Иецира», гл. I, мишна IX]; такова каббалистическая абстрактная Троица, так бесцеремонно антропоморфизированная отцами христианской церкви. От этого тройственного ЕДИНОГО эманировал весь космос. Сначала от ОДНОГО произошло число ДВА или Воздух, творческий элемент; и затем число ТРИ, Вода, происшедшая от Воздуха; Эфир или Огонь завершает собой мистическое Четыре – Арба-ил [«Сефер Иецира», гл. I, м. IX].

«Когда Сокровенный Сокровенного пожелал проявить Себя, Он сначала сотворил Точку (Первичная Точка, или первая Сефира, Воздух или Святой Дух), придал ей священную форму (десять сефиротов или Небесный человек) и покрыл ее роскошным и великолепным одеянием, это и есть Вселенная» [«Зогар», I, 2a].

«Он сделал Ветер Своим вестником, пламенный Огонь – своим слугой», – говорит «Иецира», обнаруживая космический характер позднейших евгемеризованных ангелов [«Сефер Иецира», м. IX, 10], а также, что Дух наполняет каждый малейший атом в космосе.[341]

Когда цикл творчества подходит к концу, энергия проявленного мира слабеет. Только Он, Непостижимый, остается неизменным (всегда латентным), но Творческая Сила, хотя тоже вечная, так как она пребывает в первом с «не-начала», все же должна быть подчинена периодическим циклам деятельности и покоя; так как она имела начало в одном из своих аспектов, когда она впервые эманировала, то она поэтому должна иметь и конец. Таким образом, вечер следует за днем, и ночь божества приближается. Брахма постепенно засыпает. В одной из книг «Зогара» мы читаем следующее:

«Когда Моисей бодрствовал на Горе Синай в общении с божеством, скрытым от глаз его облаком, внезапно великий страх обуял его и он вдруг вопросил: „Господи, где Ты… почил ли ты, Господи?“ И Дух отвечал ему: «Я никогда не сплю; если бы я почил хотя на миг, ранее Моего времени, все Творение обрушилось бы в прах в единое мгновение»». И Вамадэва Моделиар описывает «Ночь Брахмы» или второй период непознаваемого божественного существования такими словами:

Странные шумы несутся со всех сторон… Это предвестники Ночи Брахмы; сумерки поднимаются на горизонте, и Солнце заходит за тринадцатый градус Макара (десятый знак Зодиака), и уже более не достигнет знака Мина (знак Рыб в Зодиаке). Гуру в пагодах, назначенные следить за Рашичакрамом (Зодиаком), могут теперь разбить свой астрономический круг и инструменты, ибо отныне они бесполезны.

Постепенно свет угасает, тепло уменьшается, необитаемые места умножаются на Земле, воздух становится все более и более разреженным, источники вод иссякают, мощные реки видят иссыхание вод своих, океан обнажает свое песчаное дно, и растения умирают. Люди и животные уменьшаются в росте ежедневно. Жизнь и движение теряют свою силу; планеты едва движутся в пространстве; они угасают одна за другой, подобно лампе, которую рука Чокры (слуги) забыла наполнить. Сурья (Солнце) мерцает и потухает; материя идет к растворению (пралайа), и Брахма вновь погружается в Dyaus, непроявленного Бога, и, исполнив свою задачу – засыпает. Прошел еще один День, наступила Ночь – и она будет длиться до будущей Зари.

И вот снова входят в Золотое Яйцо Его Мысль, семена всего, что существует, как говорит нам божественный Ману. Во время Его мирного покоя одушевленные существа, одаренные началами действия прекращают свои функции, и всякое чувство (Манас) засыпает. Когда все они поглощены высшею душою, эта душа всех существ спит в полном покое до дня, когда она вновь принимает свою форму и снова пробуждается из своей начальной тьмы».[342]

Если мы теперь рассмотрим десять легендарных аватаров Вишну, мы найдем, что они расположены в следующей последовательности:

1. Матсья-Аватар: как рыба. Это также будет его десятым и последним аватаром в конце калиюги.

2. Курм-Аватар: как черепаха.

3. Вараха: как кабан.

4. Нара-Синг: как человек-лев, последняя животная стадия.

5. Вамуна: как карлик; первый шаг к человеческой форме.

6. Парасу-Рама: как герой, но все еще несовершенный человек.

7. Рама-Чандра: как герой Рамаяны. Физически совершенный человек; его ближайший родственник, друг и союзник Хануман, обезьяний бог. Обезьяна, наделенная способностью речи.[343]

8. Кришна-Аватар: сын Девы Дэванаги (или Дэваки), созданный Богом или, вернее, проявленным божеством Вишну, который тождественен с Адамом Кадмоном.[344] Кришну также называют Канья, Сын Девы.

9. Гаутама Будда, Сиддхартха или Шакьямуни. (Буддисты отрицают доктрину, что их Будда является воплощением Вишну.)

10. Этот аватар еще не появился. Его ожидают в будущем, подобно христианскому Второму Пришествию, идея которого, несомненно, была взята от индусов. Когда Вишну появится в последний раз, он придет как «Спаситель». По мнению некоторых брахманов, он сам появится в виде коня Калки. Другие утверждают, что он появится верхом на нем. Этот конь – оболочка духа зла, и Вишну будет ездить на нем, оставаясь невидимым для всех, до тех пор, пока не одолеет его в последний раз. «Калки-Аватар» или последнее воплощение привело к разделению брахманизма на две секты. Секта Вайшнава отказывается признавать воплощение своего бога Вишну в буквальном смысле в животной форме. Они заявляют, что эти воплощения следует понимать аллегорически.

В приведенной схеме аватаров мы видим прослеженной постепенную эволюцию и преображение всех видов из досилурийской тины Дарвина и ила Санхуниафона и Бероса. Начиная с Азойского периода, что соответствует тому илу, в который Брахма сажает свой творческий зародыш, – мы проходим через палеозойский и мезозойский периоды, которым соответствует первое и второе воплощение в качестве рыбы и черепахи; кайнозойский период охвачен воплощениями в животной и в получеловеческой форме кабана и человека-льва: и мы приходим к пятому, увенчивающему геологическому периоду, обозначенному как «эра ума или век человека», чьим символом в индусской мифологии является карлик – первая попытка природы создать человека. В этой схеме нам следует придерживаться главной идеи и не судить о степени познаний древних философов посредством принятия в буквальном смысле популярной формы, в которой они предстают перед нами в великой эпической поэме «Махабхарата» и ее части «Бхагавадгите».

Даже четыре века индусской хронологии содержат в себе значительно более философскую идею, чем кажется, судя по поверхности. Эта идея определяет их и по психологическому или ментальному и по физическому состояниям человека в течение их периода. Крита-юга – золотой век, «век радости» или духовной невинности человека. Третаюга, серебряный век или век огня – период верховенства человека, великанов и сынов Божиих: двапараюга, бронзовый век – уже смесь чистоты и нечистоты (духа и материи), век сомнений: и, наконец, наш собственный. Калиюга или железный век, век мрака, страдания и печали. В этом веке Вишну пришлось воплотиться в Кришне, чтобы спасти человечество от богини Кали, супруги Шивы, всеуничтожающего – богини смерти, разрушения и человеческих страданий. Кали – наилучшая эмблема для представления «падения человека»: падения духа в деградацию материи со всеми ужасающими результатами этого. Прежде, чем когда-либо достигнуть «мокши» или нирваны, обители благословенного Мира и Духа, – мы должны избавиться от Кали.

У буддистов последним воплощением считается пятое. Когда придет Майтрейя-Будда, тогда наш нынешний мир будет разрушен, и новый, лучший мир заменит его. Четыре руки каждого индусского божества являются эмблемами четырех предшествовавших проявлений нашей земли из ее невидимого состояния, тогда как голова обозначает пятого и последнего, Калки-Аватара, когда этот мир будет разрушен и сила Будх – Мудрости (у индусов – Брахмы) будет опять призвана проявить себя в качестве Логоса – чтобы сотворить будущий мир.

В приведенной диаграмме мужские боги обозначают Дух в его божественных атрибутах, тогда как их женские двойники – Шакти – представляют активные энергии этих атрибутов. Дурга (активная сила) есть тонкая, невидимая сила, которая соответствует Шехине – одеянию Эйн-Софа. Она есть та Шакти, посредством которой пассивный «Извечный» вызывает к существованию видимую вселенную из ее первоначального идеального представления. Каждый из трех персонажей экзотерической Тримурти показан пользующимся своею Шакти как Ваханом (носителем). Каждый из них пока что является той формой, которая восседает на таинственной колеснице Иезекииля.

Также не менее ясно мы видим в этой последовательности аватаров осуществление истинно философской идеи об одновременной духовной и физической эволюции тварей и человека. От рыбы ход этого двойного преображения проносит физическую форму через образ черепахи, кабана и человека-льва; а затем, появляясь в карлике человечества, он являет Парасу-Раму физически совершенным, но духовно неразвитым существом; пока он не приводит человечество, олицетворенное одним богоподобным человеком, к кульминации физического и духовного совершенства – к богу на земле. В Кришне и в других Спасителях мира мы видим философскую идею поступательного двойного развития понятой и так же ясно выраженной, как в «Зогаре». «Небесный человек», который есть Протогонос, Тиккун, первородный Бога, или вселенская Форма и Идея, – порождает Адама. Поэтому последний есть порождение Бога в человечестве и наделен атрибутами всех десяти сефиротов. Они суть: Мудрость, Разум, Справедливость, Любовь, Красота, Великолепие, Твердость и т. д. Они делают его Основанием или базисом, «могучим живым»,, и венцом творения, поместив его, таким образом, как Альфу и Омегу, царствовать над «царством» – Малкут.

«Человек является и смыслом и высочайшей точкой творения», – гласит «Зогар», – «Как только человек был сотворен, все было завершено, включая и верхний и низший миры, ибо все заключено в человеке. Он соединяет в себе все формы». (III, с. 48a.)

Но это не относится к нашему выродившемуся человечеству; лишь время от времени рождаются люди, являющиеся образцами того, каким человек должен быть, но еще не стал. Первые расы людей были духовны, и их первоначальные тела не состояли из грубых материальных субстанций, из которых они состоят теперь. Первые люди были сотворены со всеми способностями божества и силами, далеко превосходящими силы воинства ангелов, ибо они являлись непосредственными эманациями Адама Кадмона, первичного человека, Макрокосма; тогда как нынешнее человечество отдалено на несколько степеней ниже даже земного Адама, который был Микрокосм или «малый мир». Сеир Анпин, мистическая фигура Человека, состоит из 243 чисел, и мы видим в кругах, следующих один за другим, что именно ангелы эманировали из «первичного человека», не сефироты из ангелов. Следовательно, человеку с самого начала назначалось быть существом и прогрессирующим и регрессирующим по натуре. Начав в высочайшей точке божественного цикла, он постепенно начал отступать от центра Света, приобретая на каждой новой и более низкой сфере бытия (в мирах, населенных каждый отличающейся от других расой человеческих существ) более плотную физическую форму и теряя при этом часть своих божественных способностей.

В «падении Адама» мы не должны усматривать персональный грех человека, а просто – закон двойной эволюции. Адам или «Человек» начинает свою карьеру существований обитанием в саду Эдема, «облаченный в небесное одеяние, которое есть одеяние из небесного Света» [Зогар, II, 29b]; но будучи изгнан, он «одет» Богом или вечным законом Эволюции или необходимости – одет одеждою из кожи. Но даже на этой земле материальной деградации – на которой божественная искра (Душа, сверкание Духа) должна была начать свое физическое продвижение в серии заточений от камня вверх до человеческого тела, – если человек пускает в дело свою ВОЛЮ и призывает своего бога на помощь, он может превзойти в силах ангела. «Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?» – спрашивает Павел [1 Коринфянам, VI, 3]. Действительным человеком является Душа (Дух), учит «Зогар».

«Тайна земного человека соответствует тайне небесного человека… Мудрые могут читать тайны на человеческом лице» (II, 76a).

Это еще одно из многих высказываний, по которым в Павле можно узнать посвященного. По причинам, уже полностью объясненным, мы гораздо больше доверяем подлинности некоторых посланий апостолов, ныне изъятых, как апокрифических, чем многим подозрительным частям «Деяний Апостолов». И подтверждение такому воззрению мы находим в «Письме Павла Сенеке». В этом послании Павел титулует Сенеку «мой почитаемый Учитель», тогда как Сенека называет апостола просто «брат».

Так же, как мы не можем судить об истинной иудейской философии по нелепостям экзотерической Библии; также у нас нет никакого права строить наше мнение о брахманизме и буддизме по их бессмысленным и иногда отвратительным популярным формам. Если только мы поищем истинной сущности философии как «Ману», так и «Каббалы», то мы найдем что Вишну, так же как и Адам Кадмон, есть выражение самой вселенной, и что его инкарнации являются только конкретными и различными воплощениями проявлений этого «Огромного Целого».

«Я – Душа, о, Арджуна. Я та Душа, которая существует в сердцах всех существ; и Я есмь начало и середина, и также конец всего сущего», – говорит Вишну своему ученику в «Бхагавадгите» [гл. X, с. 71].

«Я есмь Альфа и Омега, начало и конец… Я есмь первый и последний», – говорит Иисус Иоанну [Откровение, I, 8, 17].

Брахма, Вишну и Шива суть троицы в единстве и, подобно христианской троице, взаимообратимы. В эзотерической доктрине они – одно и то же проявление того, «чье имя слишком свято, чтобы его произносить, и чья власть слишком величественна и беспредельна, чтобы ее вообразить». Таким образом, путем описывания аватароводного, аватары всех других уже тоже включены в эту аллегорию, с изменением формы, но не существа. Именно из этих проявлений эманировали те многие миры, которые были, и будет эманировать тот мир, который грядет.

Колман, и вслед за ним и другие востоковеды, преподносит седьмой аватар Вишну в самом карикатурном виде [73]. Кроме того факта, что «Рамаяна» является одним из величайших эпосов мира – источник вдохновения Гомера – в этом аватаре сокрыта одна из наиболее научных проблем наших дней. Ученые брахманы Индии никогда не рассматривали аллегорию о знаменитой войне между людьми, великанами и обезьянами иначе, как только в свете преображения видов. Мы твердо верим, что если бы европейские академики обратились за информацией к некоторым ученым туземным брахманам, вместо того, чтобы единодушно сразу же отрицать их авторитет, и подобно Жаколио – против которого они почти все ополчились – искали бы света в старейших документах, разбросанных по всей стране в пагодах, – они получили бы странные, но не бесполезные уроки. Пусть кто-нибудь осведомится у образованного брахмана о причине почета, оказываемого обезьянам – происхождение которое обрисовано в повествовании о героических подвигах Ханумана, генералиссимуса и верного союзника героя «Рамаяны»,[345] – и он вскоре освободится от своего заблуждения, что индусы воздают божественные почести обезьяньему богу. Он, может быть, узнал бы – если бы брахманы нашли его достойным получить объяснение – что индус видит в обезьяне только то, что Ману желал бы, чтобы он видел: а именно, трансформация вида, особо тесно связанного с семейством человека – незаконорожденная ветвь, привитая на его собственном роде до окончательного усовершенствования последнего.[346] Далее он мог бы узнать, что в глазах образованных «язычников», духовный или внутренний человек есть одно, а его земной физический футляр другое. Что физическая природа, эта великая комбинация соотношений физических сил, постоянно устремленных к совершенствованию, вынуждена пользоваться материалом, находимым под рукой; она формирует и преобразовывает по мере своего продвижения, и, увенчав свой труд человеком, она предоставляет лишь ему одному быть достойным святилищем для осенения божественным духом. Но последнее обстоятельство не дает человеку права распоряжаться жизнью и смертью животных, которые ниже его самого по шкале природы, или права мучить их. Как раз наоборот. Кроме того, что человек имеет душу – каковою, в большей или меньшей степени, обладает каждое животное и даже растение – человек имеет свою бессмертную разумную душу или ноус, которая должна бы сделать его по великодушию равным, по меньшей мере, слону, который так осторожно ступает, чтобы не раздавить тварей, которые слабее его самого. Именно это чувство заставляет брахмана и буддиста строить больницы для заболевших животных и даже насекомых и готовить убежища, где они могли бы закончить свои дни. Это опять-таки то же самое чувство, которое заставляет сектанта джайна пожертвовать половину своего века на то, чтобы сметать со своего пути беспомощных ползучих насекомых, а не безрассудно лишать хоть самого малейшего жизни; и опять, из этого чувства высшего благожелательства и милосердия по отношению к более слабому, как бы жалка ни была эта тварь, – возникло почитание одной из естественных модификаций их собственной двойной натуры, отсюда поздней возникло также популярное верование в метемпсихоз. Никаких его следов не обнаружено в Ведах; и истинное толкование этой доктрины, обсужденной подробно в «Ману» и в буддийских священных книгах, с самого начала стало достоянием только ученых жреческих каст, поэтому неправильные и глупые идеи масс об этой доктрине не должны вызывать удивления.

Тех, кто в остатках древности усматривают доказательства, что у современности мало прав претендовать на оригинальность, – тех обычно обвиняют в склонности преувеличивать и искажать факты. Но откровенный читатель едва ли станет утверждать, что вышеизложенное служит этому примером. Эволюционисты существовали уже до того дня, когда, по словам Библии, мифический Ной плавал в своем ковчеге; и древние ученые были лучше осведомлены, и их теории были более логично построены, чем у эволюционистов современности.

Платон, Анаксагор, Пифагор, эллинские школы Греции, так же как и старинные халдейские училища жрецов – все преподавали доктрину двойной эволюции, доктрину о переселении душ, касающуюся только перехода человека из мира в мир после смерти здесь. Каждая философия, достойная этого имени, учила, что дух человека, если и не душа, предсуществовал.

«Ессеи», – говорит Иосиф, – «верили, что души бессмертны, и что они спускаются с эфирных сфер, чтобы быть прикованными к телам» [153, кн. II, с. 12].

В свою очередь Филон Иудей говорит, что

«воздух полон ими (душами); и что те, кто ближе всего к земле, спускаясь, чтобы быть привязанными к смертным телам, παλινθρομουαι αυθις, возвращаются к другим телам, преисполненные жаждой жить в них» [464, с. 455d].

В «Зогаре» душа заставлена выпрашивать свою свободу перед Богом:

«Владыка вселенной! Я счастлива в этом мире и не желаю отправиться в другой мир, где я буду служанкой, подверженной всякой скверне».[347]

Доктрина роковой необходимости, вечного нерушимого Закона утверждена в ответе божества:

«Против твоей воли ты становишься зародышем и против твоей воли ты рождена».[348]

Свет был бы непонятен без тьмы, проявляющей его путем контраста; добро не было бы добром без зла, выявляющего бесценную природу блага; итак, личная добродетель не может претендовать на заслугу, если она не прошла горнило соблазна. Нет ничего вечного и неизменного, за исключением сокрытого божества. Ничто предельное – или потому, что оно имело начало или должно иметь конец – не может оставаться неподвижным. Оно должно идти или вперед или назад; и душа, жаждущая снова воссоединиться со своим духом, который единственный может даровать ей бессмертие, должна очиститься посредством циклических переселений, стремясь вперед к единственной Стране Блаженства и Вечного Покоя, называемой в «Зогаре» «Дворцом Любви»,; в индусской религии – «Мокша»; среди гностиков – «Плеромой вечного Света», а у буддистов – «нирваной». Христианин называет ее «Царством Небесным» и претендует на то, что он единственный нашел эту истину, тогда как он только изобрел новое имя для доктрины, которая является ровесницей человека.

Доказательство, что переселение души не относится к состоянию человека на этой земле после смерти, можно найти в «Зогаре», несмотря на многие неправильные изложения его переводчиков.

«Все души, отдалившиеся в небесах от Священного – да будет благословенно Имя Его – бросились в бездну в своем существовании, и ожидали времени, когда им предстояло спуститься на землю…[349] Приди и посмотри, когда душа достигнет обители Любви… Душа не выдержала бы этого света, если бы не было светящегося плаща, который она надевает. Ибо, точно так же, как душа, посланная на эту землю, надевает земное одеяние, чтобы сохранить себя здесь, точно также она получает наверху сияющее одеяние, чтобы быть в состоянии смотреть без вреда в зеркало, чей свет исходит из Владыки Света».[350]

Кроме того, «Зогар» учит, что душа не может достигнуть обители блаженства, если она не получила «святого поцелуя» или воссоединения души с субстанцией, из которой она была эманирована – с духом. Все души – двойные, и в то время как последняя представляет собою женский принцип, дух является мужским. Пока заключен в теле, человек представляет собою троицу, если только его скверна не настолько велика, что вызывает его разрыв с духом.

«Горе той душе, которая вместо своего небесного мужа (духа) предпочитает земной брак со своим земным телом», – гласит один текст в «Книге Ключей».[351]

Этих идей о переселениях и тройственности человека придерживались многие из ранних христианских отцов. Только путаница, созданная переводчиками Нового Завета и древних философских трактатов по поводу души и духа вызвала многие недоразумения. Это также одна из многих причин, почему Будду, Плотина и многих других посвященных теперь обвиняют в том, что они стремились к полному уничтожению своих душ – к «поглощению божеством» или к «воссоединению со вселенской душой», что, по мнению наших современников, означает уничтожение. Животная душа, конечно, должна дезинтегрировать свои частицы, прежде чем она будет в состоянии соединить свою более чистую сущность навсегда с бессмертным духом. Но переводчики как «Деяний», так и «Посланий», заложившие основание Царствия Небесного, и современные комментаторы буддийской «Сутры Основания Царства Праведности» исказили смысл слов великого апостола христианства так же, как и великого реформатора Индии. Первые настолько затемнили слово ψυχικος, что никакой читатель не догадается, что оно имеет какое-либо отношение к душе, и при таком смешивании понятий душа и дух читатели Библии получают лишь искаженные представления обо всем, что касается этого предмета; а переводчики второй не поняли смысла и назначения буддийских четырех степеней Дхианы.

В писаниях Павла сущность человека разделена на три части – плоть, психическое существо или душа, и осеняющая и в то же время внутренняя сущность или ДУХ. Его фразеология очень определенна, когда он учит анастасису, или продолжению жизни после смерти. Он утверждает, что существует психическое тело, которое сеется в тленное, и духовное тело которое возвышается в нетленную субстанцию. «Первый человек из земли и земной, второй человек с неба». Даже Иаков [III, 15] признает душу говоря, что «это не есть мудрость, нисходящая свыше, но – земная, душевная, бесовская». Платон, говоря о душе (psuchй), замечает, что «когда она вступает в союз с nous (божественная субстанция, бог – как psuche есть богиня), она все делает правильно и удачно, но дело обстоит иначе, когда она привязывается к Annoia». То, что Платон называет ноус, Павел называет Духом, то что Павел говорит о плоти, Иисус относит к сердцу. Природное состояние человечества называлось по-гречески αποστασια; новое состояние – αναστασις. С Адамом пришло первое (смерть), с Христом – последнее (воскресение), так как он был первым, кто открыто учил человечество «Благородному Пути» к Вечной жизни, как Гаутама указывал тот же самый Путь к нирване. Для осуществления той и другой цели был, по обоим учениям, только один путь.

«Бедность, нравственная чистота, созерцание или внутренняя молитва; презрение к богатству и к иллюзорным радостям этого мира».

«Вступайте на этот путь и положите конец печали; истинно. Путь провозглашен мною, кто нашел как уничтожить стрелы печали. Вы сами должны приложить усилия; Будды – только проповедники. Мыслящий, который вступает на Путь, освобождается от пут Обманщика (Мары)».[352]

«Входите тесными вратами, ибо широки врата и пространен путь, ведущие в погибель… Всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному» [Матфей, VII]. «Я ничего не могу творить Сам от Себя» [Иоанн, V, 30]. «Заботы века сего и обольщение богатства заглушает слово» [Матфей, XIII, 22], – говорят христиане; и только путем освобождения от всех заблуждений буддист вступает на «Путь», который ведет его «прочь от неугомонных мечущихся волн океана жизни» и приведет его «в спокойный Град Мира, к действительной радости и покою нирваны».

Подобным же образом и греческие философы благодаря стараниям слишком ученых переводчиков превратились из мистиков в мистификаторов. Египтяне почитали божественный дух, один единственный, как Ноут. Совершенно ясно, что именно с этого слова Анаксагор взял свой термин ноус или, как он называет его, Νους αυτοκρατης – Разум или Дух само-сильный, αρχητης κινησεως.

«Все было хаос», – говорит он, – «затем пришел Νους и установил порядок».

Он также обозначает этот Νους как Единого, который правит многими. По его идее Νους был бог, а Логос был человек, эманация первого. Внешние силы воспринимали феномены; только ноус один различал нумены или субъективные явления. Это чисто в буддийском и эзотерическом духе.

Здесь Сократ подхватил его нить и следовал к ней, а после него Платон с целым миром внутреннего знания. Если старый ионийско-итальянский мир кульминировал в Анаксагоре, то новый начался с Сократа и Платона. У Пифагора Душа была самопроизвольно движущейся единицей с тремя элементами: nous, phren и thumos, последними двумя обладали и животные, и только первый элемент представлял его истинное я. Таким образом, обвинение, что он преподавал трансмиграцию, отвергнуто; он учил о ней не более, чем когда-либо учил Гаутама Будда, в какие бы суеверия индусская чернь ни превратила это после его смерти. Заимствовал ли Пифагор от Будды или Будда заимствовал еще от кого-либо – это не имеет значения; эзотерическая доктрина одна и та же.

Платоническая школа даже еще более отчетлива в провозглашении всего этого.

Реальная индивидуальность находилась в основе всего. Поэтому Сократ учил, что у него имеется δαιμόνιον (demonium), духовное что-то, которое направило его на путь мудрости. Он сам ничего не знал, но это что-то повело его к познанию всего.

Платон пошел за ним следом и полностью исследовал принципы бытия. Существовал Агафон, Верховный Бог, создавший в своем уме paradeigma всего.

Он учил, что в человеке имеется «бессмертный принцип души», смертное тело и «отдельная смертного рода душа», которая помещалась в отдельном от тела вместилище; бессмертная часть находилась в голове («Тимей», XIX, XX), другая – в туловище (XLIV).

Ничего нет яснее того, что Платон рассматривал внутреннего человека, как состоящего из двух частей – одна всегда одна и та же, образованная из той же сущности, что и божество, и другая смертная и тленная.

«Платон и Пифагор», – говорит Плутарх, – «делили душу на две части – разумную (поэтическую) и неразумную (agnoia); и та часть души человека, которая разумна – вечна; ибо, хотя она и не есть Бог, все же она есть произведение вечного божества, но та часть души, которая лишена разума (agnoia) – умирает».

«Человек», – говорит Плутарх, – «есть сложный состав; и ошибаются те, кто думают, что он состоит только из двух частей. Ибо они воображают, что понимание является частью души, но они ошибаются в этом не менее тех, которые считают душу частью тела, ибо понимание (ноус) настолько же превосходит душу, насколько душа лучше и божественнее тела. Соединение этой души (ψυχη) с пониманием (νους) образует разум, а соединение с телом образует страсть; из этих двух одно является началом или принципом удовольствия и боли, а другое – началом или принципом добродетели и порока. Из этих трех частей, сложенных и слитых вместе, земля дала тело, луна – душу, а солнце – понимание человеческому роду.

«Теперь о смертях, какими мы умираем; одна смерть делает человека двумя из трех, а другая превращает его из двух в одного. Первая находится в области и под юрисдикцией Деметры, откуда название, данное мистериям τελειν, напоминало название данное смерти – τελευταν. Афиняне прежде называли покойников также посвященными Деметре. Что же касается другой смерти, то она происходит на Луне или в области Персефоны. Как и в случае смерти земной, так и в случае другой, небесной, Гермес задерживается. Это внезапно и насильственно отрывает душу от тела; но Прозерпина нежно и в течение долгого времени отъединяет понимание от души. По этой причине ее называют Monogenes, единородной или скорее – порождающей одиночек, ибо лучшая часть человека становится одинокой, когда она ею разъединена. Итак, и та и другая происходят в соответствии с законами природы. Верой предписано, что каждая душа, с пониманием или без понимания (νους), когда она покинула тело, должна странствовать некоторое время, хотя не все одинаковое, в области, находящейся между землей и луной. Так как те, кто были несправедливы и вели беспутную жизнь, несут здесь соответствующее своим злодеяниям наказание; но добрые и добродетельные задерживаются до тех пор, пока они не очистятся и путем искупления не освободятся от всех тех зараз, которыми они могли заразиться под влиянием тела, как бы от скверной болезни, живя в самой умеренной части этого пространства, называемой Лугами Гадеса, где они должны оставаться определенное, заранее назначенное время. И затем, словно при возвращении на родину после долгих скитаний или длительного изгнания они испытывают радость такого рода, которую, главным образом, испытывают посвящаемые в священные мистерии; эта радость перемешана с тревогой, восхищением и с особыми, каждому по отдельности присущими надеждами».

Demonium Сократа был этим νους, умом, духом или пониманием в нем божественного.

«Νους Сократа», – говорит Плутарх, – «был чист и смешался с телом не более, чем требовала необходимость… Каждая душа обладает какою-то частью νους, разума – без этого человек не может быть человеком; но столько из каждой души, сколько смешалось с плотью и инстинктивными потребностями, изменяется и через испытывание боли или удовольствия становится неразумной. Не все души в одинаковой степени смешиваются; некоторые целиком погружаются в тело и таким образом в, этой жизни все их строение портится инстинктивными потребностями и страстями; некоторые смешиваются только частью, но более чистая часть [ноус] все же остается вне тела. Эта часть не втягивается в тело, но плавает над ним и прикасается (осеняет) к наиболее возвышающейся части головы; она подобна веревке, чтобы ею поддерживать и направлять опускающуюся часть души до тех пор, пока она оказывается послушной и не поддается инстинктивным влечениям плоти. Та часть, которая погрузилась в тело, называется душой. Но нетленная часть называется ноус, и простонародье думает, что она находится внутри их, точно так же как они думают, что изображение, отраженное зеркалом, находится в этом зеркале. Но более умные, которые знают, что она находится вовне, называют ее Dжmon (бог, дух).

Душа, как сон, быстро улетает, что она, однако, делает не сразу, как только отделилась от тела, но потом, когда она остается одна и отделяется от понимания (ноус)… Душа, будучи ваяема и формируема пониманием (ноус), и сама ваяя и формируя тело путем охватывания его со всех сторон, получает от него отпечаток и форму; таким образом, хотя она отделилась и от понимания и от тела, она, тем не менее, на долгое время все еще удерживает его фигуру и сходство так, что с полным правом ее можно называть его изображением.

И элементом этих душ является луна, так как души распадаются в нее так же, как тела покойников в землю. Действительно, те, которые были добродетельными и честными, ведущими спокойную и философскую жизнь, не впутываясь в хлопотливые дела, – те быстро распадаются, так как их покинул ноус, понимание, и они больше не пользуются телесными страстями – они тотчас же исчезают».

Мы находим, что даже Ириней, этот неутомимый и смертельный враг каждой греческой и «языческой» ереси, разъясняет свою веру в тройственность человека. Совершенный человек, согласно его воззрениям, состоит из плоти, души и духа:

«… carne, anima, spiritu, altero quidem figurante, spiritu, altero quod formatur, carne. Id vero quod inter haec esl duo, est anima, quae aliquando subsequens spiritum elevatur ab eo, aliquando autem consentient carni in terrenas concupiscentias» [162, кн. I, V, 1].

И Ориген в своем «Шестом Послании Римлянам» говорит:

«Существует тройное деление человека; тело или плоть, самая низкая часть нашего естества, на которой древний змей путем первородного греха написал закон греха, через который мы бываем соблазняемы на подлые поступки, и как только мы поддаемся этим соблазнам, мы крепко привязываем себя к Дьяволу; дух, в котором или посредством которого мы выражаем подобие божественной природы, в котором Лучший Творец; с прообраза своего собственного ума, выгравировал своим собственным пальцем (т. е. своим духом) вечный закон честности – этим мы присоединены (приклеены) к Богу и сделаны едиными с Богом, в-третьих, душа посредничает между этими двумя, которая, как в республике, где партии раскололись, – должна присоединиться к той или другой стороне; она вольна выбирать, к которой стороне примкнуть. Если, отказавшись от плоти, она примкнет к партии духа, она сама станет духовной; если же она опустится к жадностям плоти, то она сама выродится в тело».

Платон (в «Законах», X) определяет душу как

«движение, которое способно самопроизвольно двигаться». «Душа – наиболее древняя изо всего и начало движения». «Душа была порождена раньше тела; тело более позднее и вторичное, так как, согласно природе, над ним правит властвующая душа». «Душа, правящая всем, что движимо каким бы то ни было образом, правит точно так же небесами».

«Поэтому душа руководствует всем в небесах, на земле и в море посредством своих движений, названия которых – хотеть, обдумывать, заботиться, советоваться, строить мнения истинные и ложные, находиться в состоянии радости, печали, уверенности, боязни, ненависти, любви, вместе со всеми такими первичными движениями, которые сопряжены с этими… будучи богинею сама, она всегда берет себе в союзники НОУС, бога, и дисциплинирует все правильно и удачно; но если она вместе с Annoia, а не nous – она во всем поступает наоборот».

В этом изложении, как и в буддийских текстах, отрицательное рассматривается как сущностное существование. Уничтожение входит в эту же категорию. Положительное состояние есть сущностное бытие, но не проявление как таковое. Когда дух, по буддийской терминологии, вступает в нирвану, он теряет объективное существование, но сохраняет субъективное. Для объективного ума это есть превращение в абсолютное ничто; для субъективного – НИ-что, ничто, что можно было бы развернуть перед чувствами.

Эти довольно подробные цитаты были необходимы для нашей цели. Лучше, чем что-либо другое, они демонстрируют согласие между старейшими «языческими» философиями – которым «не помогал свет божественного откровения», если применить любопытное высказывание Лебулэ в адрес Будды – и ранним христианством некоторых отцов. Как языческая философия, так и христианство, однако, обязаны своими возвышенными идеями о душе и духе человека и непознаваемом Боге буддизму и индусскому Ману. Нет ничего удивительного в том, что манихейцы утверждали, что Иисус был пермутацией Гаутамы; что Будда, Христос и Ману были одним и тем же лицом [528, т. I, с. 817], так как учения первых двух были тождественны. Это была доктрина старой Индии, которой придерживался Иисус, когда проповедовал полный отказ от мира и его тщеты, чтобы достичь Царствия Небесного, нирваны, где «люди не женятся и не выходят замуж, но живут подобно ангелам».

Опять-таки, это была философия Сиддхартхи-Будды, которую проповедовал Пифагор, утверждая, что эго (νους) было вечно с Богом, и что только душа проходила через различные стадии (индусские Рупа локи), чтобы достичь божественного превосходства; между тем как thumos возвращался на землю, и даже phren уничтожался. Таким образом, метемпсихоз был только последовательностью наказаний через небеса-прибежища (называемые буддистами – Зион)[353] чтобы освободиться от внешнего ума, освободить ноус от phren или души, буддийской «Виньянаскандая», того принципа, который живет, завися от кармы и сканд (групп). Именно последние, метафизические олицетворения «деяний» человека, добрых или плохих, после смерти его тела воплощаются, так сказать, и образуют свои многие невидимые, но неумирающие соединения, входящие в новое тело или, вернее, в эфирное существо, в двойник того, кем человек был морально. Именно астральное тело каббалиста и «воплотившиеся деяния» образуют новое чувствующее «я», так как его Аханкара (эго, самосознание), данное ему верховным Владыкою (дыханием Бога), никогда не может погибнуть, ибо оно бессмертно per se как дух; отсюда страдания новорожденного «я», которые длятся до тех пор, пока он не избавится от всех земных мыслей, желаний и страстей.

Теперь мы видим, что «четыре тайны» буддийской доктрины были так же мало поняты и оценены, как и «мудрость», на которую намекал Павел и которая говорилась «между совершенными» (посвящеными), «мудрость мистерий», которой «никто из архонов века сего не познал» [1 Коринф., II, 6, 7, 8]. Четвертая степень буддийской Дхианы, плод самадхи, ведущий к высочайшему совершенству, к Виконддхам – термин, правильно переведенный Бюрнуфом глаголом «совершенствовать» [307, c. 806] совсем неправильно понята другими, равно как и самим Бюрнуфом. Определяя состояние Дхианы, Сент-Илер аргументирует так:

«Наконец, достигнув четвертой степени, аскет больше не обладает этим чувством блаженства, как бы затемнено оно ни было… он также утерял всю память… он достиг бесчувственности, такой близкой к нирване, как только можно… Однако, эта абсолютная бесчувственность отнюдь не является препятствием аскету в приобретении в этот самый момент всезнания и магических сил; это явное противоречие, о котором буддисты беспокоятся не более, чем о многих других» [529, 95].

А зачем им беспокоиться, когда эти противоречия, по сути дела, совсем не являются противоречиями? Не пристало нам говорить о противоречиях в религиях других народов, когда противоречия в нашей собственной религии породили, кроме трех великих взаимоборствующих церквей – римской, протестантской и восточной, – еще тысяча и одну весьма любопытных меньших сект. Как бы то ни было, у нас имеется термин, применяемый к одному и тому же понятию буддийскими святыми «нищенствующими» и Павлом, апостолом. Когда последний говорит: «Чтобы достигнуть воскресения мертвых… не то, чтоб я уже достиг, или усовершился» (стал посвященным) [Филиппийцам, III, 11-14] – то он пользуется выражением, обычным среди посвященных буддистов. Когда буддийский аскет достиг «четвертой степени», – его считают архатом. Он производит всякого рода феномены исключительно силою своего освобожденного духа. Архат тот, говорят буддисты, кто приобрел силу летать по воздуху, стать невидимым, повелевать стихиями, творить всякого рода удивительные явления, обычно и притом ошибочно называемые мейпо (чудесами). Он – совершенный человек, полубог. Он станет богом, когда достигнет нирваны, ибо так же, как посвященные обоих заветов, почитатели Будды знают, что они – «боги».

«Истинный буддизм, перескакивая стену между предельным и беспредельным сознанием, побуждает последователей стремиться собственными усилиями к тому божественному совершенству, на которое, по его учению, человек способен, и по достижении которого человек становится богом», – говорит Брайан Хогтон Ходжсон.[354]

Мрачны и печальны были пути, кровью залиты и извилисты тропы, по которым христианский мир был вынужден пройти, чтобы принять христианство Иринея и Евсевия. И все же, если мы не примем воззрений древних язычников, – может ли наше поколение претендовать на то, что оно разрешило какую-нибудь из тайн «Царствия Небесного»? Что больше знает наиболее набожный и ученый из христиан о будущей судьбе и продвижении нашего бессмертного духа, чем языческий философ древности и современный «язычник» по ту сторону Гималаев? Может ли он даже похвастать, что он знает столько же, несмотря на то, что на полный ход пользуется «божественным» откровением? Мы видели буддиста, как он придерживается веры своих отцов и в теории и на практике; и как бы ни была слепа его вера и как бы абсурдны ни были его понятия по некоторым особым пунктам доктрины, позднейшим поправкам, внесенным честолюбивым духовенством, – все же в практической жизни его буддизм намного больше христоподобен на деле и по духу, чем, в среднем, жизнь наших христианских священнослужителей. Уже достаточно одного того факта, что его религия повелевает ему «почитать свою собственную веру, но никогда не поносить веру других».[355] Это ставит буддийского ламу неизмеримо выше любого священника, который считает своим священным долгом проклинать открыто «язычника» и приговаривать его и его религию «на вечные муки». Христианство с каждым днем все более становится религией чистого эмоционализма. Доктрина Будды всецело обоснована на практике деятельности. Ее ядром является любовь ко всем живым существам, человеческим и животным. Человек, который знает, что если он не будет трудиться для себя, – ему придется голодать, и понимает, что у него нет козла отпущения, который понес бы за него его прегрешения, – по всей вероятности, имеет шансы в десять раз стать лучшим человеком, чем тот, кого научили, что убийство, кража, распутство могут быть в мгновение ока смыты с него, и он станет белый как снег, если он только верит в Бога, который, по выражению Волнея, «когда-то принимал пищу на земле, а теперь сам стал пищею своих людей».