"Императорский Рим в лицах" - читать интересную книгу автора (Федорова Елена В.)

Октавиан Август

Гай Октавий родился 23 сентября 63 г. до н. э. в Риме. Он рано потерял отца, и решающую роль в его жизни сыграло родство с Юлием Цезарем, которому он приходился внучатым племянником (он был внуком сестры Цезаря).

Октавиан Август. Мрамор. Рим. Национальный Римский музей (музей Терм)

Октавий получил хорошее воспитание. Его мать Атия очень следила за поведением сына даже тогда, когда он достиг совершеннолетия и официально надел мужскую тогу, национальную одежду римского гражданина.

Он вел трезвый и воздержанный образ жизни. О его юности историк Николай Дамасский пишет: «Хотя по закону он был уже причислен к взрослым мужчинам, мать его все так же не позволяла ему выходить из дома куда-либо, кроме тех мест, куда он ходил раньше, когда был ребенком. Она принуждала его вести прежний образ жизни и ночевать в прежнем своем помещении. Только по закону он был мужчиной, а во всем остальном оставался на положении ребенка» (Ник. Дам. 114, IV (8).

Юлий Цезарь, не имевший законных сыновей и потерявший единственную дочь, хорошо относился к своему внучатому племяннику, который отличался не только примерным поведением, но и проявлял сообразительность. Отправляясь на войну с сыновьями Помпея, Цезарь взял его с собой в Испанию, а потом послал в город Аполлонию Иллирийскую (Восточная Адриатика) для подготовки похода против даков и парфян.

В Аполлонии девятнадцатилетний Октавий получил от своей матери известие об убийстве Юлия Цезаря, который, как выяснилось при вскрытии его завещания, усыновил своего внучатого племянника и оставил ему три четверти своего имущества.

У римского историка Флора есть такие слова: «После умерщвления Цезаря и Помпея римский народ, казалось, возвратился к прежнему состоянию свободы. И он действительно возвратился бы, если бы Помпеи не оставил детей, а Цезарь – наследника, и, что пагубнее всего, если бы не уцелел Антоний, некогда сотоварищ Цезаря, а позднее его соперник, факел и буря последующего века» (Фл. IV, 3, 1-2).

Октавий немедленно покинул Аполлонию, но, прибыв в Италию, проявил осторожность и не стал торопиться в Рим. Следуя своей любимой греческой поговорке: «Торопись медленно» (по смыслу соответствует русской поговорке «Тише едешь, дальше будешь»), он решил сначала все спокойно обдумать и разузнать, какова политическая ситуация. Он предвидел, что нелегко будет получить законно причитающееся ему наследство Юлия Цезаря.

Четвертую часть своего имущества Цезарь завещал римскому народу, так что Октавий должен был каждому гражданину выплатить по 75 драхм (Ник. Дам. 117, XVII (47).

Все деньги Цезаря после его убийства были перенесены по желанию его вдовы Кальпурнии в дом Марка Антония, консула и ближайшего соратника Цезаря. Таким образом, Октавию предстояло иметь дело прежде всего с Антонием.

Марк Антоний. Изображение на монете

После убийства Цезаря Антоний сумел достигнуть примирения с убийцами и, не собираясь им мстить, стал фактически почти хозяином Рима, имея главного противника в лице Цицерона.

Марк Антоний, обладавший великолепной внешностью, большой физической силой и бурным темпераментом, всегда был одним из самых заметных людей в Риме. Вот что пишет о нем Плутарх:

«Воины сразу полюбили Антония, который проводил с ними много времени, участвовал в их упражнениях и делал им подарки в меру своих возможностей, зато многим другим людям он был ненавистен. По своей беспечности он был невнимателен к обиженным, выслушивая просителей, часто раздражался и пользовался позорной славой прелюбодея. Следует отметить, что власть Юлия Цезаря, которая, поскольку это зависело от него самого, ничем не напоминала тиранию, была опорочена по вине его друзей; больше всего злоупотреблений приходится, по-видимому, на долю Антония, облеченного наибольшими полномочиями, а потому и бремя вины ложится, главным образом, на него» (Плут. Ант. VI).

«Народ проникся к Антонию враждою, что же касается порядочных и разумных граждан, то им, как говорит Цицерон, был противен весь образ жизни Антония, – им внушало отвращение и его безобразное пьянство, и возмутительное расточительство, и нескончаемые забавы с продажными бабенками, и то, что днем он спал или бродил сам не свой с похмелья, а ночами слонялся с буйными гуляками, устраивал театральные представления и веселился на свадьбах шутов и мимических актеров» (Плут. Ант. IX).

«Антоний отличался чрезмерным простодушием, слепо доверяя окружающим. Вообще он был простак и тяжелодум и поэтому долго не замечал своих ошибок, но, раз заметив и осознав, бурно раскаивался, горячо винился перед теми, кого обидел, и уже не знал удержу ни в воздаяниях, ни в карах. Впрочем, он легче преступал меру, награждая, чем наказывая» (Плут. Ант. XXIV).

Приехав в Рим, Октавий официально принял усыновление и, согласно римским обычаям, должен был отныне именоваться Гай Юлий Цезарь Октавиан (суффикс «ан» указывает на то, что этот человек по усыновлению перешел в другой род, в данном случае из рода Октавиев в род Юлиев, так что Октавиан – это бывший Октавий).

Однако усыновленный внучатый племянник великого Юлия Цезаря никогда не называл себя своим законным полным именем, тщательно избегая имени Октавиан, ибо скромный род Октавиев не мог сравниться со знатным родом Юлиев, и юный честолюбец предпочел, чтобы люди совсем забыли его прежнее незнатное имя. В надписях он назывался кратко: Император Цезарь, с 27 г. до н. э. – Император Цезарь Август; титул император он превратил как бы в свое личное имя. Но так как все последующие императоры были Цезарями и Августами, то историкам ничего не оставалось делать, как называть его ненавистным ему именем Октавиан, чтобы отличить от других императоров: навеки вошел он в историю как Октавиан Август, хотя при жизни никогда так не именовался.

Октавиан обратился к Антонию с просьбой вернуть деньги Юлия Цезаря, причем он просил даже не все, а только ту часть, которая была завещана римским гражданам.

Однако Антоний высокомерно отнесся к неожиданному наследнику и деньги не отдал, заявив, что финансовые дела покойного Цезаря были весьма запутаны, что тот завладел государственной казной и оставил ее пустой. Тогда Октавиан продал имевшуюся у него часть наследства Цезаря, а также свое имущество, и роздал деньги народу, чем сразу расположил его к себе, вызывая одновременно сочувствие и восхищение. Как пишет Плутарх, «слава Юлия Цезаря – даже мертвого! – поддерживала его друзей, а тот, кто унаследовал его имя, мгновенно сделался из беспомощного мальчишки первым среди римлян, словно надев на шею талисман, защищавший его от могущества и вражды Антония» (Плут. Бр. LVII (IV).

Молодой Октавиан обладал изящным телосложением, красивым лицом, слабым здоровьем, железным властолюбием, змеиной хитростью и полным бессердечием. Внешне он умел быть скромным, любезным и вкрадчивым.

Октавиан решил противопоставить Антонию Цицерона, который ненавидел его лютой ненавистью.

О дальнейших событиях Плутарх рассказывает так:

«Цицерона сблизила с Октавианом прежде всего ненависть к Антонию, а затем собственная натура, столь жадная до почестей. Он твердо рассчитывал присоединить к своему опыту государственного мужа силу имени Цезаря, ибо юноша заискивал перед ним настолько откровенно, что даже называл отцом.

Никогда сила и могущество Цицерона не были столь велики, как в ту пору. Распоряжаясь делами по собственному усмотрению, он изгнал из Рима Антония, выслал против него войско во главе с двумя консулами, Гирцием и Пансой, и убедил сенат облечь Октавиана всеми знаками пре-торского отличия, не исключая и свиты, состоящей из ликторов.

Но когда после битвы, в которой Антоний был разгромлен, а оба консула погибли, победившие войска перешли на сторону Октавиана, сенат, испуганный беспримерными удачами этого юноши, попытался с помощью подарков и почестей отторгнуть от него воинов и уменьшить его силу под тем предлогом, что Рим не нуждается больше в защитниках, ибо Антоний обратился в бегство. Октавиан, встревоженный этим, через доверенных лиц стал убеждать Цицерона домогаться консульства для них обоих вместе, заверяя, что, получив власть, править Цицерон будет один, руководя каждым шагом мальчика, мечтающего лишь о славе и громком имени. Октавиан и сам признавал впоследствии, что, боясь, как бы войско его не было распущено по постановлению сената и он не оказался бы в одиночестве, вовремя использовал в своих целях властолюбие Цицерона и уговорил его добиваться консульства, обещая свое содействие и поддержку на выборах.

Эти посулы соблазнили и разожгли Цицерона, и он, старик, дал провести себя мальчишке – просил за него народ, расположил в его пользу сенаторов. Друзья ругали и осуждали Цицерона еще тогда же, а вскоре он и сам почувствовал, что погубил себя и предал свободу римлян, ибо стоило юноше получить должность и возвыситься (в августе 43 г. до н. э.

Октавиан, двинув свои войска на Рим, был избран в консулы, но вторым консулом стал не Цицерон, а Квинт Педий, двоюродный дядя Октавиа-на), как он и слышать Дольше не хотел о Цицероне, вступил в дружбу с Марком Антонием и Марком Эмилием Лепидом, и эти трое, слив свои силы воедино, поделили верховную власть, словно какое-нибудь поле или имение. Составили они и список обреченных на смерть, включив в него более 200 человек. Самый ожесточенный спор между ними вызвало имя Цицерона: Антоний непреклонно требовал его убийства, отвергая в противном случае какие бы то ни было переговоры. Лепид поддерживал Антония, а Октавиан спорил с обоими. Тайное совещание происходило близ города Бононии (совр. Болонья), вдали от военных лагерей, на одном островке посреди реки, и продолжалось три дня. Рассказывают, что первые два дня Октавиан отстаивал Цицерона, а на третий – сдался и отдал его врагам. Взаимные уступки были таковы: Октавиан жертвовал Цицероном, Лепид – своим братом Павлом, Антоний – Луцием Цезарем, своим дядей со стороны матери. Так, обуянные гневом и лютой злобой, они забыли обо всем человеческом или, говоря вернее, доказали, что нет зверя, свирепее человека, если к страстям его присоединяется власть» (Плут. Циц. XLVI).

Так в ноябре 43 г. до н. э. возник второй триумвират – союз Октавиана, Антония и Лепида, которые официально на пять лет взяли власть в свои руки якобы для приведения государства в порядок и опубликовали проскрипции – списки врагов отечества, подлежащих убийству. Историк Аппиан пишет об этом:

«Триумвиры наедине составляли списки имен лиц, предназначавшихся к смерти, подозревая при этом всех влиятельных людей и занося в список своих личных врагов. Как тогда, так и позднее они жертвовали друг другу своих родственников и друзей. Одни за другими включались в список кто по вражде, кто из-за простой обиды, кто-то из-за дружбы с врагами или вражды к друзьям, а кто по причине своего выдающегося богатства. Дело в том, что триумвиры нуждались в значительных денежных средствах для ведения предстоящей войны против убийц Цезаря, так как налоги с Азии были предоставлены Бруту и Кассию и поступали еще и теперь к ним, да и цари и сатрапы делали им взносы. Сами же триумвиры в разоренной войнами и налогами Европе, особенно в Италии, терпели нужду в деньгах. Вот почему они облагали тягчайшими поборами простой народ и даже женщин и изобрели пошлины на куплю-продажу и на договоры по найму. Некоторые угодили в проскрипционные списки из-за своих красивых загородных домов и вилл. И было всех приговоренных к смерти и конфискации имущества из сенаторов около 300 человек, а из так называемых всадников 2 тысячи (всадники составляли второе после сенаторов сословие граждан).

Большинство из обреченных на смерть триумвиры были намерены подвергнуть публичной проскрипции после вступления своего в Рим. Но 12 человек, или, как утверждают другие, – 17, из наиболее влиятельных, в том числе и Цицерона, решено было устранить ранее остальных, подослав к ним убийц немедленно. Четверо из них были умерщвлены сразу. Но в то время как по Риму разыскивали других и обыскивали дома и храмы, внезапное смятение охватило город, и всю ночь были крики, беготня, рыдания, словно во взятом неприятелем городе. Вследствие того, что стало известно о происходящих арестах, у каждого возникла мысль, что именно его-то и разыскивают шныряющие по городу люди. Отчаявшиеся в своей судьбе уже собирались поджечь кто свои, кто общественные здания, предпочитая в своем безумии совершить что-либо ужасное прежде, чем погибнуть. Может быть, они бы это и сделали, если бы консул Педий, обходя город с глашатаями, не обнадежил их, что утром им все станет известно.

Незадолго до наступления утра Педий вопреки решению триумвиров обнародовал список 17 как лиц, единственно оказавшихся виновными во внутренних бедствиях и потому осужденных на смерть. Остальным он дал официальное заверение в безопасности, не зная о решениях триумвиров. Сам Педий от переутомления скончался в ту же ночь.

Триумвиры в продолжение трех дней вступали в Рим один за другим: Октавиан, Антоний и Лепид, каждый в сопровождении войск. Рим наполнился воинами. Триумвиры официально вступили в свою должность сроком на пять лет.

Ночью во многих местах города были выставлены проскрипционные списки с именами новых 130 лиц в дополнение к прежним семнадцати, а спустя немного времени – еще других 150 человек. В списки всегда заносился дополнительно кто-либо из осужденных предварительно или убитый по ошибке; все это делалось для того, чтобы казалось, что они погибли на законном основании. Было отдано распоряжение, чтобы головы убитых доставлялись триумвирам за определенную награду, которая для свободнорожденного заключалась в деньгах, а для раба – в деньгах и свободе. Все должны были предоставить свои дома для обыска. Всякий, принявший к себе в дом или скрывший осужденного или не разрешивший обыскать свой дом, подлежал смерти. Каждый желающий мог сделать донос на любого и получить за это вознаграждение» (Ann. Г. В. IV, 5-7).

Весь Рим охватила паника. Началась жестокая охота за людьми.

«Одни залезали в колодцы, другие – в клоаки для стока нечистот, третьи – в закопченные дымовые трубы под самую крышу; некоторые сидели в глубочайшем молчании под сваленными в кучу черепицами крыши. Боялись не меньше, чем убийц, одни – своих жен и детей, враждебно к ним настроенных, другие – своих вольноотпущенников и рабов, третьи – своих должников или соседей, жаждущих завладеть их поместьями. Прорвалось наружу вдруг все то, что до тех пор таилось внутри; произошла противоестественная перемена с сенаторами и другими людьми: теперь они бросались к ногам своих рабов с рыданиями, называли слугу спасителем и господином. Печальнее всего было, когда и такие унижения не вызывали сострадания. Происходили всевозможные злодеяния, больше чем это бывает при восстании или взятии города врагом. Толпа грабила дома убитых, причем жажда наживы отвлекала ее сознание от бедствий переживаемого времени. Более благоразумные и умеренные люди онемели от ужаса» (Ann. Г. В. IV, 13-14).

В полной мере оправдались пророческие слова Юлия Цезаря о том, что если он будет убит, то государство ввергнется в ужасы гражданской войны.

Вместе со многими другими стал жертвой также и великий оратор Рима – Цицерон. О его гибели Плутарх рассказывает так:

«Цицерон с братом Квинтом находился тогда в имении близ Тускула. Узнав, что оба они объявлены вне закона, они сочли за лучшее добраться до Астуры, небольшого приморского поместья Цицерона, а оттуда плыть в Македонию, к Бруту: уже ходили слухи, будто власть в тех краях принадлежит ему. Их несли в носилках – от горя они обессилели, – и, часто отдыхая дорогой, когда носилки их стояли рядом, они вместе оплакивали свою судьбу. Особенно пал духом Квинт, которого, кроме всего прочего, угнетала мысль о нужде. Он и сам ничего не взял из дому, и у Цицерона денег было в обрез, а потому Квинт предлагал, чтобы Цицерон ехал вперед, а он-де догонит брата позже, запасшись дома всем необходимым. На том и порешили. Они обнялись и, громко рыдая, расстались.

Квинт спустя несколько дней был выдан собственными рабами и убит вместе с сыном, а Цицерон прибыл в Астуру и, найдя судно, тотчас поднялся на борт. С попутным ветром они плыли вдоль берега до Цирцея. Кормчие хотели, не задерживаясь, продолжать путь, но Цицерон, то ли испытывая страх перед морем, то ли не до конца еще изверившись в Ок-тавиане, высадился и прошел около ста стадиев по направлению к Риму. Затем снова передумал и, не находя себе места от тревоги, вернулся к морю, в Астуру. Там он провел ночь в тяжких думах и безысходной тоске. Ему являлась даже мысль тайно пробраться в дом к Октавиану, убить себя у очага и тем воздвигнуть на хозяина духа мщения, но страх перед муками заставил его отвергнуть и этот план. Перебирая и отбрасывая одно за другим сбивчивые, противоречивые решения, он велел, наконец, рабам морем доставить его в Кайету, подле которой находилось одно из его имений – замечательное прибежище от летнего зноя.

В том месте над морем стоит маленький храм Аполлона. С кровли храма поднялась стая воронов и с карканьем полетела к судну Цицерона, на веслах подходившему к суше; птицы сели на рее, по обе стороны мачты, и одни кричали, а другие клювами долбили концы снастей. Все сочли это дурным предзнаменованием. Цицерон сошел на берег, поднялся в усадьбу и лег отдохнуть. Вороны теперь уселись на окне и не давали ему покоя своим криком, а один слетел к кровати, где, закутавшись с головой, лежал Цицерон, и клювом чуть сдвинул плащ с его лица. Тут рабы стали бранить себя за то, что нисколько не радеют о спасении господина, но безучастно ждут минуты, когда сделаются свидетелями его смерти, меж тем как даже дикие твари выказывают ему – гибнущему без вины – свою заботу. Они упросили, а вернее принудили Цицерона лечь в носилки и понесли его к морю.

Тем временем подоспели палачи со своими подручными – центурион Геренний и военный трибун Попилий, которого Цицерон когда-то защищал от обвинения в отцеубийстве. Найдя двери запертыми, они вломились в дом силой, но Цицерона не нашли, а все, кто был внутри, твердили, что знать ничего не знают, и лишь какой-то юнец, по имени Филолог, получивший у Цицерона благородное воспитание и образование, вольноотпущенник его брата Квинта, шепнул трибуну, что носилки глухими тенистыми дорожками понесли к морю.

Захватив с собою нескольких человек, трибун поспешил к выходу из рощи окольным путем, а Геренний бегом бросился по дорожкам. Цицерон услыхал топот, приказал рабам остановиться и опустить носилки на землю. Подперев, по своему обыкновению, подбородок левою рукой, он пристальным взглядом смотрел на палачей, грязный, давно не стриженный, с иссушенным мучительной заботою лицом. Когда палач подбежал к носилкам, Цицерон сам вытянул шею навстречу мечу, и Геренний перерезал ему горло. Так он погиб на шестьдесят четвертом году жизни» (Плут. Циц. XLVII-XLVIII).

Много лет спустя, когда Октавиан сделался властителем Римского государства и почтительно именовался Император Цезарь Август, однажды произошел такой случай: «Август пришел к одному из своих внуков, а в это время в руках у мальчика было какое-то сочинение Цицерона, и он в испуге спрятал свиток под тогой. Август заметил это, взял у него книгу и, стоя, прочитал большую ее часть, а потом вернул свиток внуку и промолвил: «Ученый был человек, что правда, то правда, и любил отечество» (Плут. Циц. XLIX).

Осенью 42 г. до н. э. триумвиры вступили в войну с убийцами Цезаря. Брут и Кассий собрали большое войско. Война развернулась на территории Греции. Обе армии встретились при Филиппах.

«Никогда еще столь громадные войска римлян не сражались друг против друга. Числом воинов Брут намного уступал Октавиану, зато войско его отличалось поразительной красотою и великолепием вооружения. Почти у всех оружие было украшено золотом и серебром; на это Брут денег не жалел, хотя во всем остальном старался приучать военачальников к умеренности и строгой бережливости. Он полагал, что богатство, которое воин держит в руках и носит на собственном теле, честолюбивым прибавляет в бою отваги, а корыстолюбивым – упорства, ибо в оружии своем они видят ценное имущество и зорко его берегут» (Плут. Бр. XXXVIII).

При Филиппах произошло два сражения, в результате которых Кассий был убит, а Брут покончил с собой.

Таким образом, триумвиры стали полными хозяевами государства и временно поделили его между собой: Антоний взял себе самую богатую долю – восточные провинции, Лепид получил Северную Африку, а Октавиан – Испанию, Галлию (совр. Франция) и Иллирию (восточное побережье Адриатического моря); Италия также оказалась во власти Октавиана.

Лепид первым вышел из игры – в 36 г. до н. э. Октавиану удалось лишить его власти.

Борьба с Антонием затянулась на более продолжительное время. Антоний вел себя на Востоке как истинный повелитель, утопая в роскоши и наслаждениях. Не умея и не желая владеть своими страстями, он как бы купался в волнах счастья, устремляясь к своей погибели.

«Ко всем природным слабостям Антония прибавилась последняя напасть – любовь к Клеопатре, – разбудив и приведя в неистовое волнение многие страсти, до той поры скрытые и неподвижные, и подавив, уничтожив все здравые и добрые начала, которые пытались ей противостоять» (Плут. Ант. XXV).

Клеопатра, обладавшая натурой истинного хамелеона, сумела найти подход к Антонию еще более успешно, чем к Юлию Цезарю.

«Угадавши в Антонии по его шуткам грубого и пошлого солдафона, Клеопатра и сама заговорила в подобном же тоне – смело и без всяких стеснений. Хотя красота этой женщины не была такой, что зовется несравненной и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимой прелестью, и поэтому ее облик, сочетавшийся с редкой убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был словно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад – на любое наречие, так что лишь с очень немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама беседовала с чужеземцами – эфиопами, троглодитами, евреями, арабами, мидийцами, парфянами.

Антоний был увлечен до такой степени, что позволил Клеопатре увезти себя в Александрию – и это в то самое время, когда в Риме супруга его Фульвия, отстаивая его дело, вступила в войну с Октавианом. В Александрии Антоний вел жизнь мальчишки-бездельника и за пустыми забавами растрачивал и проматывал самое дорогое – время» (Плут. Ант. XXVII-XXVIII). Пока Антоний в Александрии упивался счастьем с Клеопатрой, Ок-тавиан в Риме находился в весьма тяжелом положении, и против него стала подниматься грозная волна ненависти.

«Голод в это время терзал Рим: по морю ничего не привозилось, так как море было во власти Секста Помпея, сына великого Гнея Помпея, а в самой Италии из-за междоусобных войн обработка земли почти прекратилась, если же что и произрастало, то шло для войска. В Риме по ночам целые толпы занимались грабежом, еще более осложняя положение города. Делалось все это безнаказанно; молва приписывала грабежи воинам. А простые люди закрыли свои мастерские и не хотели знать никаких властей: в обедневшем и разграбляемом городе не было, казалось, нужды ни в ремеслах, ни в должностных лицах» (Ann. Г. В. V, 18).

«Недовольство Октавианом существовало также и вне Италии. В результате проскрипций и конфискаций земель слава и сила Секста Помпея очень возросли. Кто боялся за себя, кто был лишен своего имущества, кто совершенно не признавал нового государственного строя – все они прежде всего шли к Сексту Помпею; кроме них и молодежь, стремившаяся участвовать в войне ради наживы и не придававшая никакого значения тому, под чьим знаменем она сражается – ведь везде она

сражается вместе с римлянами, – также и она охотнее всего шла к Помпею, отстаивавшему, по ее мнению, более справедливое дело. Морская добыча сделала Секста Помпея богатым; он имел и большой флот и полный людской состав.

Некоторые считают, что Помпеи легко мог бы овладеть Италией, погибающей от голода и смуты и с надеждой взирающей на него, если бы он тогда же перешел в наступление. Но Секст Помпеи по своему неразумию предпочел не нападать, а только защищаться от Октавиана, пока в конце концов не потерпел поражения» (Ann. Г. В. V, 25).

В 41 – 40 гг. до н. э. в Италии разгорелась война между Октавианом и консулом Луцием Антонием, братом Марка Антония; вместе с Луцием эту войну возглавила Фульвия, жена Марка Антония, которая отличалась огромной энергией и честолюбием.

Эту войну Октавиан выиграл, Луций Антоний сдался на милость победителя, а Фульвия бежала и в скором времени скончалась.

Октавиан, унаследовавший имя Цезаря, но не его характер, проявил к побежденным жестокость, недостойную Цезаря. «Всех, кто пытался молить о пощаде или оправдываться, он обрывал тремя словами: «Ты должен умереть!» Некоторые пишут, будто он отобрал из сдавшихся 300 человек всех сословий и в иды марта у алтаря божественного Юлия Цезаря приказал перебить их, как жертвенный скот. Были и такие, которые утверждали, что он умышленно довел дело до войны, чтобы его тайные враги и все, кто шел за ним из страха и против воли, воспользовались возможностью примкнуть к Луцию Антонию и выдали бы себя, и чтобы он мог, разгромив их, из конфискованных имуществ выплатить ветеранам обещанное вознаграждение» (Свет. Авг. 15).

Октавиан понимал, что в данный момент силы его не настолько велики, чтобы вступить в решительный бой с Марком Антонием. Поэтому он предпочел возобновить с ним союз, а всю вину за прошлое свалил на неистовую Фульвию, поскольку ее уже не было в живых.

Марк Антоний охотно пошел на примирение. Они встретились на юге Италии в Брундизии (совр. Бриндизи) в октябре 40 г. до н. э. В залог прочности их союза Октавиан выдал свою добродетельную сестру Октавию Младшую замуж за Марка Антония, который хотя и жил с Клеопатрой, но официально на ней женат не был.

Естественно, примирение это было временным, но осторожный Октавиан не торопился вступить в решительную схватку.

В 36 г. до н. э. Октавиану удалось разделаться с Лепидом и убрать его с политической арены.

В 35 г. до н. э. погиб Секст Помпеи.

В 32 г. до н. э. наступил, наконец, полный разрыв между Октавианом и Марком Антонием, который развелся с Октавией и навсегда остался с Клеопатрой, официально объявив ее своей женой. Обе стороны начали открыто готовиться к военному столкновению. «Пока войска собирались, Антоний и Клеопатра отплыли на остров Самос (в Эгейском море) и там проводили время в развлечениях и удовольствиях. Чуть ли не вся вселенная гудела от стонов и рыданий, а в это время один-единственный остров в Эгейском море много дней подряд оглашался звуками флейт и кифар, театры были заполнены зрителями и хоры состязались друг с другом. В народе с недоумением говорили: каковы же будут у них победные торжества, если они с таким великолепием празднуют приготовления к войне?!» (Плут. Ант. LVI).

Для Антония и Клеопатры все кончилось очень плохо. В морской битве при мысе Акции у берегов Северной Африки 2 сентября 31 г. до н. э. они потерпели поражение. Клеопатра обратилась в бегство, Антоний впал в полное отчаяние. Спустя некоторое время Антоний покончил с собой, а войска Октавиана вступили в Египет, и Клеопатра стала пленницей.

«Через несколько дней Октавиан посетил Клеопатру, чтобы сказать ей слова утешения. Она лежала на постели подавленная, удрученная, и, когда Октавиан появился в дверях, вскочила в одном хитоне и бросилась ему в ноги. Ее давно не чесанные волосы висели клочьями, лицо одичало, голос дрожал, взор потух, всю грудь покрывали струпья и кровоподтеки. И однако ее прелесть, ее чарующее обаяние еще не совсем угасли, но как бы проблескивали изнутри сквозь жалкое обличье и отражались в игре лица. Октавиан попросил ее лечь, сел рядом, и Клеопатра принялась оправдываться, все свои действия объясняя страхом перед Антонием и принуждениями с его стороны, но Октавиан опроверг, один за другим, каждый из ее доводов, и тогда она обратилась к мольбам о сострадании, словно обуянная жаждою жить во что бы то ни стало. Под конец она вынула опись своих сокровищ и отдала ее Октавиану. Селевк, один из ее управляющих, стал было уличать царицу в том, что какие-то вещи она утаила, но Клеопатра набросилась на него, вцепилась ему в волосы, била по лицу, и когда Октавиан, улыбаясь, пытался ее унять, вскричала: «Но ведь это просто неслыханно. Цезарь! Ты в моей ничтожной доле удостоил меня посещения и беседы, а мои же рабы меня обвиняют, и за что?! За то, что я отложила какие-то женские безделушки – не для себя, несчастной, нет, но чтобы поднести их Октавии или твоей жене Ливии и тем самым смягчить тебя и умилостивить!» Эти слова окончательно убедили Октавиана, что Клеопатра хочет жить, чему он немало обрадовался. Он сказал, что охотно оставляет ей эти украшения, и все вообще обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает, а затем удалился с мыслью, что обманул египтянку, но в действительности – обманутый ею» (Плут. Ант. LXXXIII).

Клеопатре удалось разведать, что Октавиан очень хочет сохранить ей жизнь, чтобы отправить ее в Рим и в цепях провести по городу в своем триумфальном шествии.

Но Клеопатра больше жизни ценила свое гордое тщеславие. Хотя по приказу Октавиана к ней была приставлена бдительная стража, ей тем не менее удалось покончить с собой и не дать наследнику Юлия Цезаря насладиться глумлением.

Клеопатра перед тем как уйти в мир иной совершила у гробницы Антония последние заупокойные обряды и под стражей вернулась во дворец.

«Она велела приготовить себе купание, искупалась, легла к столу. Подали богатый, обильный завтрак. В это время к дверям явился какой-то крестьянин с корзиною. Караульные спросили, что он несет. Открыв корзину и раздвинув листья, он показал горшок, полный спелых смокв. Солдаты подивились, какие они крупные и красивые, и крестьянин, улыбнувшись, предложил им отведать. Тогда они пропустили его, откинувши всякие подозрения. После завтрака, достав табличку с заранее написанным и запечатанным письмом, Клеопатра отправила ее Октавиану, выслала из комнаты всех, кроме обеих женщин, которые были с нею в усыпальнице, и заперлась. Октавиан распечатал письмо, увидел сетования и мольбы похоронить ее вместе с Антонием и тут же понял, что произошло. Сначала он хотел броситься на помощь сам, но потом, со всею поспешностью, распорядился выяснить, каково положение дела. Все, однако, свершилось очень быстро, ибо когда посланные подбежали к дворцу и, застав караульных в полном неведении, взломали двери, Клеопатра в царском уборе лежала на золотом ложе мертвой. Одна из двух женщин, Ирада, умирала у ее ног, другая, Хармион, уже шатаясь и уронив голову на грудь, поправляла диадему в волосах своей госпожи. Кто-то в ярости воскликнул: «Прекрасно, Хармион!» – «Да, поистине прекрасно и достойно преемницы стольких царей», – вымолвила женщина и, не проронив больше ни звука, упала подле ложа.

Говорят, что аспида принесли вместе со смоквами, спрятанным под ягодами и листьями, чтобы он ужалил царицу неожиданно для нее – так распорядилась она сама. Но, вынувши часть ягод, Клеопатра заметила змею и сказала: «Так вот она где была…» – обнажила руку и подставила под укус. Другие сообщают, что змею держали в закрытом сосуде для воды, и Клеопатра долго выманивала и дразнила ее золотым веретеном, покуда она не выползла и не впилась ей в руку повыше локтя. Впрочем, истины не знает никто – есть даже сообщение, будто она прятала яд в полой головной шпильке, которая постоянно была у нее в волосах. Однако ж ни единого пятна на теле не выступило, и вообще никаких признаков отравления не 0 наружили. Впрочем, и змеи в комнате не нашли, но некоторые утверждали, будто видели змеиный след на морском берегу, куда выходили окна, конец, по словам нескольких писателей, на руке Клеопатры виднелись ВДа легких, чуть заметных укола. Это, вероятно, убедило и Октавиана, по-Y что в триумфальном шествии несли изображение Клеопатры с «льнувшим к ее руке аспидом. Таковы обстоятельства ее кончины. Октавиан, хотя и был раздосадован смертью Клеопатры, не мог не восхититься ее благородством и велел с надлежащею пышностью похоронить ее рядом с Антонием. Клеопатра умерла 39 лет, Антоний прожил 56 или, по другим сведениям, 53 года. Статуи Антония были сброшены с пьедесталов, а за то, чтобы эта участь не постигла и статуи Клеопатры, один из ее друзей заплатил Октавиану 2 тысячи талантов» (Плут. Ант. LXXXV – LXXXVI).

Октавиан приказал убить Антулла, старшего сына Антония и Фуль-вии, а также – Цезариона, сына Клеопатры и Юлия Цезаря, всех же остальных детей как Антония, так и Клеопатры он оставил в живых и дал им воспитание, относясь к ним как к своим близким родственникам.

Октавиан Август. Мрамор. Рим. Ватиканские музеи

Октавиан оказался победителем, гражданские войны кончились, и он хорошо понимал, что в мирное время быть откровенным властителем Рима не так просто. Ведь официально Октавиан с оружием в руках мстил убийцам своего отца и спасал государство. Недаром, много лет спустя, когда жизненный путь его был близок к завершению, Октавиан написал в автобиографии: «19 лет отроду я по своему собственному решению и на свои частные средства собрал войско, с помощью которого вернул свободу государству, подавленному господством банды заговорщиков» (ДБА, 1).

Теперь в государстве наступил внутренний мир, ибо у Октавиана больше не было соперников.

Октавиан стал подумывать о том, чтобы сложить с себя власть и передать все дела сенату и народу (см. Дион Касс. 52, 1). По этому поводу он стал советоваться со своими ближайшими друзьями – с Гаем Цильнием Меценатом, которого ценил за умение молчать, и с Марком Випсанием Агриппой, которого ценил за скромность и за выносливость в трудах (см.! Авр. Викт. Извл. I).

Как передает Дион Кассий, Агриппа посоветовал Октавиану отказаться от единовластия, но Меценат рассудил иначе, и в речи его были такие слова:

«Если ты заботишься об отечестве, за которое вел столько войн, за которое с удовольствием отдал бы и свою душу, то преобразуй его и приведи в порядок наиболее рациональным образом. Возможность и делать i и говорить все, что только кто пожелает – это источник всеобщего благополучия, если имеешь дело с благоразумными людьми, но это приво-' дит к несчастью, если имеешь дело с неразумными. Поэтому тот, кто дает свободу неразумным людям, все равно что дает меч ребенку или сумас-шедшему, а кто дает свободу благоразумным гражданам, тот спасает всех, в том числе и безумцев, даже вопреки их воле.

Поэтому я считаю необходимым, чтобы ты не обманывался, обращая внимание на красивые слова, но чтобы, взвесивши настоящее положение вещей, по существу поставил бы предел дерзким выходкам толпы и взял бы управление государством в свои руки совместно с другими

Достойными людьми. Тогда сенаторами были бы люди, выдающиеся своим умом, войсками командовали бы те, кто имеет опыт в военном деле, а несли бы военную службу и получали бы за это жалованье люди самые крепкие и самые бедные. Таким образом, каждый будет охотно делать свое дело, с готовностью помогать другому, не будет больше слышно о людях нуждающихся, все обретут безопасную свободу. Ибо пресловутая свобода черни является самым горьким видом рабства для людей достойных и одинаково несет гибель всем. Напротив, свобода, везде ставя-Щая на первый план благоразумие и уделяющая всем справедливое по Достоинству, делает всех счастливыми.

Ты не думай, что я советую тебе стать тираном и обратить в рабство РОД и сенат. Этого мы никогда не посмеем, ни я сказать, ни ты сделать. Было бы одинаково хорошо и полезно и для тебя и для государства, если бы ты вместе с лучшими людьми диктовал законы, а чтобы никто из толпы не поднимал голос протеста» (Дион Касс. 52, 14-15).

Далее Меценат развернул перед Октавианом широкую программу необходимых мероприятий.

«Октавиан весьма похвалил и Агриппу и Мецената за мудрость, красноречие и откровенность, но предпочтение отдал совету Мецената. Однако не все, что посоветовал Меценат, он немедленно провел в жизнь, I так как боялся испортить дело, если он станет слишком быстро переде-] лывать людей» (Дион Касс. 52, 41).

Впоследствии в автобиографии Октавиан написал:

«Я, после того как потушил гражданские войны, в шестое и седьмое мое консульство (в 28 и 27 гг. до н. э.), имея высшую власть по всеобщему согласию, передал государство из моей власти во власть сената и римского народа. За эту мою заслугу я по постановлению сената был назван Авгус-1 том, и косяки двери моего дома были увиты лаврами, над дверью был | повешен гражданский венец, а в курию Юлия был помещен золотой щит, надпись на котором свидетельствовала о том, что его мне дали сенат и народ римский за мою доблесть, милосердие, справедливость и благочестие. С того времени я всех превосходил достоинством, власти же я имел ничуть не более, чем те, которые были моими коллегами по государственным должностям» (ДБА, 34).

Октавиан заложил основы такого государства, которое фактически I было монархией, но имело республиканскую внешность.

Все республиканские учреждения и государственные должности были сохранены.

Октавиан официально отказался от того, чтобы пожизненно быть диктатором и консулом, удовольствовавшись почетным наименованием принцепса сената. Принцепсом назывался тот, кто в списке сенаторов стоял первым; формально у принцепса не было никакой власти, он пользовался лишь авторитетом, но обладал драгоценным правом пер – 3 вым высказывать свое мнение в сенате. Это право Октавиан сохранил за собой навсегда.

В середине января 27 г. до н. э. сенат присвоил Октавиану почетное звание Август (от глагола augere «увеличивать», т. е. «возвеличенный богами» или «податель благ: тот, кто возвеличил свое государство»). С этого времени повелитель римлян стал именоваться Император Цезарь Август.]

На протяжении своего долгого правления Август 21 раз получал почетный военный титул «император», который тогда еще не был синонимом высшей власти.

Синонимом высшей власти сделался титул «принцепс», так что форма государства, созданного Августом, получила название «принципат».

1 июля 23 г. до н. э. Август официально получил власть народного (точнее – плебейского) трибуна. Согласно древнему римскому закону,

трибуны обязаны были следить за деятельностью сената и должностных лиц, чтобы ничего не предпринималось в ущерб интересам плебеев. Трибун своей властью мог наложить запрет (veto! – «я запрещаю!») на распоряжения сената и должностных лиц. Присвоив себе трибунскую власть, Август нарушил закон, ибо трибунами имели право быть только плебеи, а он по усыновлению принадлежал к патрицианскому роду Юлиев. Однако официально он получал власть трибуна ежегодно, в общей сложности 37 раз.

Самое главное заключалось в том, что в руках Октавиана находились огромные материальные ресурсы; у него была своя казна (так называемый фиск в отличие от эрария – государственной казны); в фиск поступали доходы с такой богатой страны, как Египет, который стал личной собственностью Октавиана; кроме того, он был официально правителем провинций Галлии, Иллирии, Македонии и Сирии. Армия также оставалась в руках Октавиана, она достигала 300 тысяч человек, а в Риме и в других городах Италии разместились войска его личной охраны – так называемые преторианские когорты (в общей сложности 9 тысяч человек).

Обладая фактически монархической властью, Август всю жизнь старался ее завуалировать, делая вид, что он только первый среди равных. Его изощренный ум сумел обуздать его тщеславие, и он никогда не позволял себе роскоши упиваться внешними знаками величия, хотя весь римский мир раболепствовал перед ним.

Светоний пишет:

«Храмов в свою честь он не дозволял возводить в провинциях кроме как с двойным посвящением – ему и богине Роме (богине города Рима). А в самом Риме он от этой почести отказался наотрез. Даже серебряные статуи, которые были отлиты в его честь, он все перелил на монеты и на эти средства посвятил два золотых треножника Аполлону Палатинскому.

Диктаторскую власть народ предлагал ему неотступно, но он на коленях, спустив с плеч тогу и обнажив грудь, умолял его от этого избавить.

Имени «господин» он всегда страшился как оскорбления и позора. Когда однажды в его присутствии в театре мимический актер произнес со сцены:

– О добрый, справедливый господин! —

и все, вскочив с мест, разразились рукоплесканиями, словно речь шла о нем самом, он жестом и взглядом тотчас унял непристойную лесть, а на следующий день выразил зрителям суровое порицание в эдикте (в официальном письменном заявлении). После этого он даже собственным Детям и внукам не разрешал ни в шутку, ни всерьез называть его господином и даже запретил им употреблять между собой это лестное для него обращение» (Свет. Авг. 52-53).Август запретил называть себя господином (dominus), ибо это слово употребляли только рабы по отношению к хозяину, а Август, обратив свободных римлян фактически в своих рабов, ради собственной безопасности хотел, чтобы они воображали себя свободными людьми.

Приступив после окончания гражданских войн к реорганизации государства, Август позаботился о том, чтобы укрепить устои рабовладения: всех беглых рабов он вернул их хозяевам, ограничил возможности отпущения рабов на волю и восстановил древний закон, согласно которому подлежал смертной казни не только раб, убивший господина, но и все рабы, которые в момент убийства находились в доме.

Август пересмотрел списки сената и значительно их сократил, исключив всех неугодных лиц. Сенатором отныне мог быть только тот, чье состояние достигало 1 миллиона 200 тысяч сестерциев (см. Свет. Авг. 41).

Лица, состояние которых достигало 400 тысяч сестерциев, официально принадлежали к так называемым всадникам. Этому социальному слою Август покровительствовал. Из всадников назначались военачальники и должностные лица. Впоследствии из всадников сформировалось императорское чиновничество.

По отношению к неимущей части римских граждан, к основной массе плебеев, Август проводил политику, направленную на удовлетворение их жажды «хлеба и зрелищ». В автобиографии он пишет:

«Римскому плебсу я отсчитал на каждого человека по 300 сестерциев согласно завещанию моего отца Юлия Цезаря, а от своего имени я дал каждому по 400 сестерциев из военной добычи тогда, когда я был в пятый раз консулом (в 29 г. до н. э.). Еще раз, в десятое мое консульство (в 24 г. до н. э.), я отсчитал из моего собственного имущества по 400 сестерциев каждому. Когда я был консулом в одиннадцатый раз (в 23 г. до н. э.), я двенадцать раз раздавал зерно, купив его на свои частные средства. Когда я был в двенадцатый раз народным трибуном (в 12 г. до н. э.), я в третий раз выдал каждому по 400 сестерциев. Все эти раздачи никогда не охватывали менее чем 250 тысяч человек. Когда я был народным трибуном в восемнадцатый раз, а консулом – в двенадцатый (в 5 г. до н. э.), я выдал 320 тысячам городского плебса по 60 денариев на человека. В тринадцатое мое консульство (во 2 г. до н. э.) я выдал по 60 денариев плебеям, которые тогда получали государственный паек, а было их немногим более чем 200 тысяч человек» (ДВА, 15).

«Четыре раза я своими деньгами помогал государственной казне и передал казначеям 150 миллионов сестерциев. А в консульство Марка Лепида и Луция Аррунция (в 6 г.) я из моих личных средств внес 170 миллионов сестерциев в военную казну, которая была создана по моей инициативе, чтобы из нее выдавались наградные деньги воинам, кото-рые прослужили по двадцать и более лет» (ДВА, 17).

«От своего имени я устраивал гладиаторские игры три раза, а от име-их сыновей и внуков – пять раз, в этих играх сражалось около 10 ч человек. Двадцать шесть раз я от своего имени и от имени моих ТЬ «овей и внуков устраивал для народа в цирке, на Форуме или в амфи-трах зрелища охоты на африканских зверей, во время которых было убито около 3 с половиной тысяч зверей» (ДВА, 22).

Август привлек к себе всеобщие симпатии тем, что приказал сжечь писки давних должников государственной казны (см. Свет. Авг. 32). Август не обладал талантом полководца, но его подлинный талант аключался в том, что он умел осознать ограниченность своих способностей и старался не браться за дела, которых не разумел. Поэтому он очень заботился о том, чтобы иметь при себе талантливых и преданных помощников; выгодным людям он был непоколебимо верен.

Август очень редко возглавлял военные походы, обычно он поручал это другим.

Рим. Колонны храма Марса Мстителя на форуме Августа

В военных делах так же, как и во всех прочих, он старался проявлять большую осмотрительность и рассудительность. «Он никогда не начинал сражение или войну, если не был уверен, что при победе выиграет больше, чем потеряет при поражении. Тех, кто домогается малых выгод ценою больших опасностей, он сравнивал с рыболовом, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок – и никакой улов не возместит потери» (Свет. Авг. 25).

Август продолжал традиционную завоевательную политику, но делал это с большой осторожностью.

В 10 г. до н. э. в римскую провинцию была превращена Паннония (территория современной Венгрии). В 5 г. создана провинция Германия.

Однако новые завоевания давались Риму с большим трудом. В 6 г. против власти Рима вспыхнуло грандиозное восстание в Иллирии (восточное побережье Адриатического моря) и в Паннонии, которое продолжалось в течение трех лет.

В 9 г., когда это восстание было наконец подавлено, взметнулось новое мощное восстание, на этот раз в Германии. Германцы сумели заманить в непроходимые болотистые леса три римских легиона под командованием Квинтилия Вара и полностью уничтожить их.

Этот разгром мог стать гибельным для Римского государства.

«Получив известие об этом поражении, Август приказал расставить по городу Риму караулы, чтобы предотвратить междоусобия; наместникам провинций он продлил их полномочия, чтобы люди опытные и знакомые с ситуацией смогли бы удержать в подчинении народы, зависимые от римлян и находящиеся с ними в союзе. Юпитеру Наилучшему Величайшему он дал обет устроить великолепные игры, если положение осударства улучшится. Рассказывали, что он до того был сокрушен, что несколько месяцев подряд не стриг волос и не брился и не раз бился головой о косяк двери, восклицая: «Квинтилий Вар, верни легионы!» – а день поражения (2 августа) каждый год отмечал как день траура и скорби» (Свет. Авг. 23).

Август резко ограничил военную экспансию; он считал, что Римской: империи следует заботиться не столько о приобретении новых владений, сколько об охране того, что уже имеется. Как писал впоследствии Тацит, Август мудро завещал не расширять границ империи.

Потомки ценили Августа за то, что он сумел оградить Римское rocy-j дарство от внешних опасностей.

Историк Геродиан (ок. 170—240 гг.) пишет:

«С тех пор как единовластие перешло к Августу, он освободил италийцев от трудов, лишил их оружия и окружил державу укреплениями и военными лагерями, поставив нанятых за определенное жалованье воинов в качестве ограды Римской державы; он обезопасил державу, отгородив ее великими реками, оплотом из рвов и гор, необитаемой и непрохо-димой землей» (Гер. II, 11).

Сам Август очень гордился тем, что даровал римскому народу мир, которого тот почти никогда не имел за всю свою историю.

В автобиографии Август пишет:

«Храм Януса Квирина, относительно которого у наших предков было в обычае, чтобы он бывал заперт только тогда, когда во всех владениях римского народа на суше и на море господствует мир, добытый победами, – в то время как от самого основания Рима (с 753 г. до н. э.) и до моего появления на свет, как гласит предание, храм этот был заперт только два раза, за то время, что я был принцепсом, храм этот был заперт три I раза по постановлению сената» (ДБА, 13).

Тяжеловесный и сложный строй этой фразы как бы воплощает в себе те неимоверные усилия, какие приложил Август, чтобы римляне трижды вкусили отрады мирного времени.

В Риме Август учредил особый культ божества мирного времени, которое стало называться Pax Augusta – Августов Мир, и повелел построить на Марсовом поле роскошный беломраморный Алтарь Мира, украшенный изящными скульптурными рельефами.

Рим. Мавзолей Августа

Резкое ограничение завоевательной политики дало возможность Августу развернуть широкое строительство как в Риме, так и в других городах. Он украсил Рим многими великолепными зданиями, отделанными мрамором, и создал новую площадь – форум Августа – главным композиционным элементом которого был роскошный храм Марса Мстителя, это должно было напоминать об Августе как о мстителе за убийство Юлия Цезаря. Гигантские беломраморные колонны этого храма сохранились до нашего времени.

Республиканский Рим обладал скромной внешностью; Август начал превращать его в блистательный город и считал своей заслугой, что «получил Рим кирпичным, а оставил его мраморным» (Свет. Авг. 28).

Август стремился привлечь к себе симпатии общественного настроения. Через своего друга Мецената он оказывал покровительство поэтам и заботился о том, чтобы в своих произведениях они проводили идеи, угодные ему. Хотя Август не разрешил построить в Риме храм в свою честь, он был очень доволен тем, что Вергилий в своей фундаментальной поэме Энеида фактически обожествил его. Вергилий умер, не закончив Энеиду, и завещал ее уничтожить; очевидно, он был недоволен своим главным произведением. Но Август не выполнил его последнюю волю, напротив, он приказал Друзьям поэта доработать Энеиду и опубликовать ее как можно быстрее.

Внешне Август старался держаться скромно и достойно и как будто Даже пытался вернуть развращенный роскошью Рим к строгим нравам древней республики. Август издал законы, чтобы укрепить семью и обуздать роскошь и разврат. Однако по жестокой закономерности судьбы ему пришлось применить эти карающие законы к членам своей семьи, ибо его лицемерие, расчетливость и бессердечие пагубным образом сказались на нравственном облике его детей и внуков.

Сам Август в личной жизни далеко не всегда был безупречен. Он дважды женился из политических соображений, а третью свою жену Ливию попросту отобрал у ее мужа, хотя она имела сына и ждала второго ребенка. Август имел много любовниц, и даже его друзья не отрицали того, что он соблазнял чужих жен; они оправдывали его тем, что делал он это якобы не по склонности к сладострастию, а из желания через женщин узнать мысли их мужей, любовников, родных и знакомых.

Со времени Августа в Риме появились профессиональные доносчики. Правда, Август умел сдерживать их рвение и относился спокойно к тому, кто отзывался о нем нелестно. Однажды он так ответил своему приемному сыну Тиберию: «Не поддавайся порывам юности, милый Тиберий, и не слишком возмущайся, если кто-либо обо мне говорит плохо: достаточно и того, что никто не может мне сделать ничего плохого» (Свет. Авг. 51). Могучий повелитель Римской империи любил щеголять своей скромностью. В начале II в. Светоний писал: «В простоте его обстановки и утвари можно убедиться и теперь по сохранившимся столам и ложам, которые вряд ли удовлетворили бы и простого обывателя. Даже спал он, говорят, на постели низкой и жесткой. Одежду носил только домашнего изготовления, сотканную сестрой, женой, дочерью или внучками; тогу носил ни узкую, ни пышную с каймой ни широкой, ни узкой, а обувь подбивал толстыми подошвами, чтобы казаться выше. Что касается пищи, то ел он очень мало и неприхотливо. Вина по натуре своей он пил очень мало» (Свет. Авг. 73, 76, 77).

Государственный порядок, заведенный Августом, оказался устойчивым. Сам Август благополучно царствовал до самой смерти. Хотя от природы было у него слабое здоровье, он дожил почти до 76 лет и скончался 19 августа 14 года. Смерть его была легкая и быстрая.

«Перед смертью он спросил окружавших его друзей, хорошо ли он сыграл комедию жизни. И произнес заключительные строки:

Коль хорошо сыграли мы, похлопайте И проводите добрым нас напутствием». (Свет. Авг. 99)

Август похоронен в Риме в огромном круглом мавзолее, руины которого сохранились до нашего времени. После смерти он был официально причислен к богам. Античная традиция считала божественного Августа самым счастливым из всех римских императоров.