"Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул" - читать интересную книгу автора (Познанский Н. Ф.)II Морфологія заговоровъИзслѣдованіе заговоровъ я начну съ ихъ морфологіи, т. е. съ обзора тѣхъ формъ, какія принимало слово, выступая, какъ таинственная магическая сила. Формы эти очень разнообразны, часто неожиданно причудливы, иногда непонятны. Разумѣется, я не буду перечислять и описывать всѣхъ видовъ. Для этого потребовалась бы спеціальная и довольно обширная работа. Въ настоящую же работу глава о морфологіи будетъ входить только какъ подготовительная часть, необходимая для ознакомленія читателя съ матеріаломъ, надъ которымъ производится изслѣдованіе, ставящее себѣ главною цѣлью раскрытіе путей, какими заговоръ создавался и развивался. Поэтому здѣсь будутъ выбраны только виды заговоровъ, наиболѣе распространенные и при томъ не носящіе на себѣ безспорныхъ признаковъ искаженія и разрушенія формы. Введеніе въ свою работу этой главы я считаю необходимымъ на слѣдующемъ основаніи. Нѣтъ еще ни одной работы, спеціально посвященной данному вопросу. Въ разбиравшихся выше трудахъ встрѣчаются только разбросанныя тутъ и тамъ отдѣльныя замѣчанія на этотъ счетъ. Поэтому составить себѣ правильное представленіе о формѣ заговоровъ можно только послѣ того, какъ перечитаешь не одинъ сборникъ ихъ. Между тѣмъ ясное представленіе о формахъ заговоровъ необходимо для критическаго отношенія кь изслѣдованіямъ заговоровъ. Многіе односторонніе выводы изслѣдователей, какъ увидимъ, имѣютъ своимъ источникомъ пренебреженіе морфологіей. Изслѣдователь, предлагая свои выводы относительно исторіи заговора и не выясняя самой формы его, отнимаетъ у читателя не спеціалиста возможность критически отнестись и къ выводамъ. Въ такомъ положеніи находится, напр., утвержденіе Зелинскаго, что всѣ формы заговора развились изъ первоначальной формулы сравненія, утвержденіе, безусловно, ошибочное. Исходя изъ этихъ соображеній, я дѣлаю здѣсь сначала обзоръ видовъ заговора (заговоръ, какъ цѣльное произведеніе), а потомъ и тѣхъ шаблонныхъ формулъ и пріемовъ, которые въ нихъ замѣчаются (элементы заговора). Съ одной стороны, потому, что при изслѣдованіи мнѣ придется неоднократно выходить за предѣлы русскихъ заговоровъ, съ другой — для того, чтобы показать сходство съ нашими въ заговорахъ и другихъ народовъ, примѣры въ морфологіи будутъ приводиться не только русскіе. При этомъ отсутствіе иностраннаго примѣра рядомъ съ какимъ-нибудь русскимъ отнюдь не говоритъ за то, что параллели къ русскому виду у другихъ народовъ не находится. Только послѣ морфологическаго обзора можно будетъ приступить къ рѣшенію двухъ вопросовъ, настойчиво выдвигаемыхъ позднѣйшими учеными. Первый, касается опредѣленія понятія заговора, а второй — классификаціи заговоровъ. Неудовлетворительность дававшихся до сихъ поръ рѣшеній объясняется, мнѣ кажется, главнымъ образомъ тѣмъ, что изслѣдователи пренебрегали морфологіей, суживая тѣмъ самымъ свой кругозоръ. Начнемъ съ вида заговоровъ, который Потебня объявилъ основнымъ, и къ которому, по мнѣнію Зелинскаго, можно возвести всѣ заговоры{229}). "Двухчленность заговора", говоритъ Потебня, "лежитъ и въ основаніи другихъ его формъ, лишь повидимому болѣе простыхъ, а въ сущности относящихся къ первообразной приблизительно такъ, какъ опущеніе субъекта или предиката къ двухчленному предложенію. Въ заговорѣ, съ одной стороны, можетъ остаться одно примѣненіе, одно пожеланіе, одна молитва; съ другой, можетъ быть на лицо одно изображеніе символа… при которомъ примѣненіе лишь подразумѣвается"{230}). Заговоры, основанные на параллелизмѣ въ видѣ сравненія, бываютъ двухъ видовъ: сравненіе можетъ быть выражено въ отрицательной или положительной формѣ. Мансикка первый видъ называетъ Вотъ рядъ заговоровъ типа "Какъ земляника эта засыхаетъ и завядаетъ, такъ чтобы у раба б. N зубы замирали и занѣмѣли, чтобы черви и пути занѣмѣли, по сей день, по сей часъ" (отъ зубной боли){231}). Нѣмецкій заговоръ отъ крови: Blut stehe stille in deinen Adern und in deinen Wunden,[11] Wie unser lieber Herr Jesus Christus in seinen Marterstunden{232}). Французскій заговоръ отъ катарра: Tu fondras aussi vite que la rosée est fondue par le soleil levé au mois de mai[12]{233}). Латинскій заговоръ — Limus ut hic… былъ приведенъ выше{234}). Польскій заговоръ на изводъ скота: Jak się to wrzeciono kręci,[13] niechaj się bydło i owce wykręcą z domu (N), aby był pusty{235}). Въ заговорѣ трансильванскихъ цыганъ отъ глаза: que celui qui a regardé faussement l’enfant dessèche comme ces feuilles,[14] dans le vase, dans le vase que nous donnons au Nivaschi{236}). По поводу этого заговора я замѣчу, что нигдѣ не буду дѣлать переводовъ съ того языка, на какомъ заговоръ встрѣтился, хотя бы даже на иностранномъ языкѣ оказался написаннымъ русскій заговоръ. Подобные переводы я считаю опасными въ смыслѣ искаженія текста, такъ какъ часто въ заговорахъ употребляются обороты и слова, трудно передаваемые на чужомъ языкѣ. Особенно же опасно дѣлать переводы съ переводовъ, какъ въ настоящемъ случаѣ. Древне-ассирійскій заговоръ: "Какъ этотъ финикъ, разрѣзанный на кусочки и брошенный въ огонь, пожирается всесокрушающимъ пламенемъ, и тотъ, кто его сорвалъ, не приставитъ уже къ стеблю на прежнее мѣсто, и онъ не послужитъ пищей царю: такъ пусть Меродахъ, вождь боговъ, отгонитъ далеко колдовство отъ Иддины и порветъ путы снѣдающаго его недуга, грѣха, вины, испорченности, преступленія"{237}). Въ приведенныхъ примѣрахъ формулы содержатъ только по два члена: одинъ — то, что сравнивается; другой — съ чѣмъ сравнивается. Собственно говоря, древне-ассирійское заклинаніе какъ-будто стоитъ на переходной ступени отъ сравненія положительнаго одночленнаго къ сравненію отрицательному многочленному. Но есть заговоры, въ которыхъ вполнѣ опредѣленно сравненіе дѣлается заразъ съ цѣлымъ рядомъ явленій. Таковъ заговоръ на "подходъ ко всякому человѣку": "Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Аминь. Какъ возрадуется вечерняя заря темной ночи, такъ же бы возрадовался рабъ божій имя рекъ рабу божію имя реку. Какъ возрадуется и возвеселится темная ночь частымъ звѣздамъ… И какъ возрадуются и возвеселятся часты звѣзды свѣтлому мѣсяцу… Какъ возрадуется свѣтлой мѣсяцъ утренней зарѣ"… и т. д.{238}). Всѣ эти заговоры представляютъ видъ положительнаго сравненія (quomodo). Но Мансикка склоненъ отдавать первенство отрицательному сравненію, формулѣ "He отъ угля, не отъ каменя не отростаетъ отростель и не разцвѣтаетъ цвѣтъ; такъ же бы и у меня р. б. им. не отростали бы на семъ тѣлѣ ни чирьи, ни вереды, ни лишаи и ни какіе пупыши"{239}). Старо-латинскій заговоръ: ,domina Luna, Jovis filia, quomodo lupus non tangit te[15] sic etc.{240}). Положительное же сравненіе, говоритъ Мансикка, часто является просто формальнымъ видоизмѣненіемъ отрицательнаго{241}). Онъ основываетъ свое мнѣніе на примѣрахъ въ родѣ слѣдующаго: Wenn (gt;Wie nicht) diese glühenden Kohlen sich verjüngen,[16] dann kehrt das Fieber zurück, гдѣ условіе заключаетъ въ себѣ невозможность. При изслѣдованіи развитія заговорныхъ формулъ, мы увидимъ, что всѣ эти три вида (quomodo, quomodonon и невыполнимое условіе) едва ли не вполнѣ самостоятельны. Въ непосредственной связи съ заговорами-параллелизмами стоятъ другіе. Jesus that was in Bethleem born,[17] and baptyzed was in the flumen Jordane, as stente the water at hys comyng, so stente the blood of thys Man etc.{244}). Строго говоря, здѣсь эпическая часть еще отсутствуетъ, но уже зачатки ея есть. Какъ примѣръ родства эпическаго заговора съ параллелистической формулой, можно привести слѣдующій латинскій заговоръ IX/X вѣка въ дополненіе къ англійскому. Christus et sanctus Johannes ambelans ad flumen Jordane,[18] dixit Christus ad sancto Johanne ‘restans flumen Jordane’. Commode restans flumen Jordane: sic restet vena ista in homine isto. In n. etc.{245}). Но это уже образецъ настоящаго эпическаго заговора. Приведу другіе образцы. "Ходзивъ Господзь по зямлѣ и по водзѣ и по ўсякой моцы и не боявся суроцы, уроку, ўлёку и приговору, ни пужаньня, ни ўляканьня. И ты рабъ божій ня бойся ни ўроку ни ўлёку"{246}). In Gottes Reich stehen drei Brunnen.[19] Der eine giesst, Der andere fliesst, Und der dritte steht still. So soll auch dieses Blut stehen{247}). Подобные заговоры основаны на параллелизмѣ, который проводится между желаннымъ явленіемъ и тѣмъ, о чемъ говорится въ эпической части. Но нерѣдко случается такъ, что второй членъ параллели отсутствуетъ и остается одна только эпическая часть. "Чаразъ золотыя кладки, чаразъ сяребраный мостъ ишли три сёстры, уси три родны. Одна нясла злото, другая сребро, а третьця иголку и нитку шовку, — загуваривали вопухи, ядрось и зашивали рану и замувляли кровь"{248}). На Западѣ образецъ такихъ заговоровъ представляетъ извѣстный мерзебургскій заговоръ, а также и другіе, подходящіе къ нему по своему мотиву. Таковъ, напримѣръ, англійскій заговоръ отъ свиха. Our lord rade,[20] his foal’s foot slade; down he lighted, his foal’s foot righted. bone to bone, sinew to sinew blood to blood, flesh to flesh{249}). Нѣмецкій заговоръ отъ крови: Christus ging mit Petrus über den Jordan, und stach einen Stab in den Jordan, sagte:[21] Stehe, wie der Wald und Mauer{250}). Французскій заговоръ отъ зубной боли: Sainte Appoline étant assise sur la pierre de marbre +, Notre-Seigneur passant par là lui dit:[22] "Appoline, que fais-tu là +?" — "Je suis ici pour guérir mon mal de dents +". — "Appoline, retourne-toi +; si c’est une goutte de sang, elle tombera +; si c’est un ver, il mourra +"{251}). Высказывалось мнѣніе, что подобные заговоры являются не досказанными (наприм. — Потебня[23]). Въ нихъ будто бы отпалъ второй членъ параллели. Въ цѣломъ видѣ заговоръ имѣлъ бы такую схему: какъ тогда-то было то-то, такъ бы теперь сдѣлалось то-то. Такой взглядъ мнѣ кажется поверхностнымъ и ошибочнымъ. Тотъ фактъ, что существуютъ заговоры, гдѣ подобная параллель проводится между эпическою частью и наличнымъ случаемъ, отнюдь не долженъ служить доказательствомъ въ пользу существованія параллели и тамъ, гдѣ ея теперь нѣтъ. Дальнѣйшее изслѣдованіе покажетъ, что наличность параллели въ эпическихъ заговорахъ въ громадномъ количествѣ случаевъ не требовалась самымъ ходомъ ихъ развитія, и, если она появлялась, то только крайне рѣдко, подъ вліяніемъ аналогіи съ первой разсмотрѣнной нами группой эпическихъ заговоровъ. Я обращаю особенное вниманіе на эту разницу двухъ видовъ эпическаго заговора. Невниманіе къ ней было одной изъ причинъ, заставившихъ Шёнбаха считать параллелистическія формулы сокращеніемъ эпическихъ, Крушевскаго и Потебню — характеризовать заговоръ, какъ пожеланіе, а Зелинскаго — объявить сводимость всѣхъ заговоровъ къ параллелистическимъ формуламъ. Утвержденіе, что нѣкоторые эпическіе заговоры никогда не были параллелизмами, особенно относится къ заговорамъ, созданнымъ по такой схемѣ: заговоръ представляетъ одну эпическую часть; въ ней выводится Христосъ и какой-нибудь святой; святой жалуется на болѣзнь, а Христосъ даетъ ему совѣтъ, какъ отъ нея избавиться. Назову этотъ видъ " Подобные заговоры, какъ видно, уже по самому характеру разсказа не могутъ представлять не договоренныхъ параллелизмовъ. Сравненіе здѣсь не съ чѣмъ и производить, такъ какъ въ эпической части нѣтъ самаго факта исцѣленія, а дается только рецептъ, который, какъ далѣе увидимъ, одновременно служитъ и рецептомъ для паціента знахаря. Нѣтъ въ нихъ и никакого слѣда пожеланія. Какъ разъ, слѣдовательно, нѣтъ тѣхъ двухъ признаковъ, которые у насъ съ легкой руки Крушевскаго и Потебни считаются самыми характерными для заговора, отличающими его отъ другихъ продуктовъ словеснаго творчества. Есть и другія схемы заговоровъ, совершенно не причастныхъ къ сравненію и пожеланію. Я остановлюсь только на двухъ. Существуютъ заговоры, въ эпической части которыхъ такъ или иначе выступаетъ тотъ самый человѣкъ, къ кому заговоръ относится. Примѣромъ можетъ служить приведенный выше заговоръ, разсказывающій о трехъ сестрахъ, зашивающихъ рану больного. Иногда болѣзнь олицетворяется въ живомъ существѣ. Въ такихъ случаяхъ заговоръ часто ограничивается лишь разсказомъ, какъ какой-нибудь святой, чаще всего самъ Христосъ, встрѣчается со зломъ, запрещаетъ ему касаться человѣка и ссылаетъ его куда-нибудь въ пустынное мѣсто. Или вообще разсказывается о какомъ-нибудь уничтоженіи злого существа. Сюда относятся заговоры отъ трясавицъ, извѣстныя сисиніевы молитвы. Польскій заговоръ отъ zastrzału: Poszedł zastrzał ze swoją zastrzałową,[25] Ze swojem siedmiorgiem dzieci. Нѣмецкій заговоръ отъ рожи построенъ по тому же образцу{254}). Въ еврейскомъ заговорѣ отъ глазной боли такая же встрѣча происходитъ съ чародѣемъ старичкомъ{255}). Во многихъ эпическихъ заговорахъ происходитъ діалогъ между дѣйствующими лицами. Онъ неизбѣжно встрѣчается въ формулѣ рецепта и въ мотивѣ встрѣчи со зломъ также не рѣдокъ. Въ эпическую часть такимъ образомъ вплетается драматическій элементъ. Но существуютъ и болѣе рѣзкія формы его проявленія. Иногда весь заговоръ состоитъ изъ діалога, a эпическій элементъ совершенно отсутствуетъ. "Молодикъ, молодикъ, дѣ ты бывъ? — У Вадама! — Ти были люди у Вадама? — Были! — Що яны ядять? — Камянь! — Ти болять у ихъ зубы? — Не болять! — Нехай у раба божаго Гришки не болять!"{256}). Въ этомъ же родѣ французская la prière du loup. Если вечеромъ не досчитываются какой-нибудь скотины, говорятъ: — Nous avons une foyotte (brebis) qui s’est égarée au bois![26] — Et vous n’ avez pas fait dire la prière du loup? — Oh! pardonnez-moi! — Oh bi (bien!) c’est bon; vous pouvez être tranquille{257})! Всѣ эти формулы произносятся однимъ лицомъ. Но вполнѣ вероятно, что нѣкогда ихъ исполняли двое. Въ приведенныхъ случаяхъ, напр., за мѣсяцъ и за волка (или еще к. н.) отвѣчала, можетъ быть, подставная личность, какъ это наблюдается въ малорусскомъ заговорѣ на плодовое дерево. Тамъ подставное лицо отвѣчаетъ за дерево{258}). Подобное предположеніе тѣмъ болѣе вѣроятно, что существуетъ масса такихъ діалогическихъ заговоровъ, исполняющихся двумя лицами. Таковы заговоры отъ «утина», ячменя; таковъ діалогъ при "перепеканіи" ребенка и т. п. Въ Костромской губ., чтобы скотъ не пропадалъ, "въ Великій четвергъ одинъ изъ домочадцевъ забирается на печь, другой на чердакъ въ трубу, и переговариваются они между собою. Съ печи кричатъ въ трубу: Дома ли теленки? — Съ чердака отвѣчаютъ: Дома, дома. — Дома ли лошадушки? — Дома, дома". — И такъ перебирается вся скотина"{259}). Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ заговоръ уже забылся, и просто кричатъ въ трубу: "Дома ли коровы?" Вмѣсто двухъ остается одинъ исполнитель заговора. Воспаленіе глазного вѣка (сучій сучекъ) лѣчатъ искрами, высѣкаемыми огнивомъ прямо на больной глазъ. Больной при этомъ спрашиваетъ: "Что сѣчешь?" Ему отвѣчаютъ: "Огонь огнемъ засѣкаю рабу Б. Н." Больной говоритъ: "Сѣки горозне, чтобы въ вѣкъ не было!" Это повторяется три раза{260}). — Въ Германіи «перевариваютъ» ребенка въ котлѣ. При этомъ одна женщина спрашиваетъ: "Was kocht Ihr?[27]" другая отвѣчаетъ: "Dörrfleisch, dass es soll dick werden"{261}). Больного ячменемъ осыпаютъ ячменными зернами и говорятъ: Jęczmień na oku.[28] Больной отвѣчаетъ: Łżesz, proroku{262})! Въ Эстоніи больного ребенка вѣсятъ въ новолуніе. Изъ-за двери спрашиваютъ: Mis sa Kaloud (сколько онъ вѣситъ)? Кто вѣситъ, отвѣчаетъ: Koera lihha (сколько собака){263}). Подобные діалоги иногда могуть быть довольно продолжительными. И эти заговоры, какъ видно, тоже могутъ обходиться безъ пожеланія и сравненія. Однако элементъ пожеланія въ заговорахъ развитъ очень сильно, хотя далеко не всегда въ формѣ сравненія. Пожеланіе при этомъ очень часто обращается въ просьбу, а заговоръ благодаря этому принимаетъ форму "Святая водзица, зямная и нябесная, усяму свѣту помошница. Прошу цябе, очищай раба божаго Иваньку"{264}). "Святая мать кіявская, почаявская, и троярушная, и святый Авиню, и ангаль храниталь, покажи мнѣ путь, открый мнѣ дорогу"{265}). Подобныя народныя молитвы стоятъ въ непосредственной связи съ церковными молитвами-заговорами, и границу между ними очень трудно провести. О Potestas immensa, ô Trinitas indiuidua, aeterne Spiritus sanctae,[29] te omnes Christicolae exoramus vt potentiam, et misericordiam tuam super hanc creaturam tuam N. porrigas, et ab omni spiritu immundo tua pietate liberare digneris. Qui viuis, et regnas in saecula saeculorum. Amen{266}). Русскія молитвы-заговоры, очень длинныя, напечатаны, напримѣръ, въ сборникѣ Романова. Нѣмецкій заговоръ-молитва къ водѣ: Fleiten Water, ik klag di, Dat Fewer dat plagt mi,[30] Nimm dat Fewer von mi. Im Namen…{267}). Молитвообразный заговоръ христіанскаго характера: Herr Gott, du bist allmächtig,[31] Dein Wort ist kräftig: Gib dass die Schwulst steh und vergeh. Im Namen Gottes u. s. w.{268}). Французская молитва св. Губерту отъ укуса змѣи или бѣшеной собаки относится сюда же{269}). Въ Персіи надъ больнымъ (съ глазу) поютъ: Défends-nous du mauvais oeil; des gens nés le samedi,[32] le dimanche, le lundi, le mardi et le mercredi; des voisins de la main droite et de la main gauche, des esprits de la terre, du visible et de l’invisible{270}). Мантра изъ Bhâgavata-Purâna: Om! Adoration à Kâmâkhya, qui donne toute succès![33] Tout effet ďun mauvais regard de n’importe qui, tombé sur moi, écarte-le, écarte-le! Svâhâ{271})! Рядомъ съ христіанскими заговорами-молитвами стоятъ церковныя Adiuro te, ô Satanas, et omnes malignos spiritus,[34] per nomen Dei viui, veri + et sancti + per nomen, et merita Virginis Mariae: per potestatem omnium spirituum coelestium etc.{272}). Часто самый списокъ подобнаго заклинанія получаетъ магическую силу отгонять злыхъ духовъ. Заклинаніе въ такомъ случаѣ можетъ оказаться направленнымъ не на духа, а на Coniuro te, + charta, per… vt omnis fallacia,[35] et virtus diaboli exeat de te, et intret in te omnis virtus praedicta sine mora…{273}). Подобныя записи имѣютъ силу предохранять отъ всякаго зла носящихъ ихъ при себѣ. Когда-то существовалъ обычай дѣлать спасительныя записи на тѣлѣ. Въ Эддѣ Зигурдрифа указываетъ Зигурду "руны спасенія", которыя должны быть написаны на ладони. О тѣхъ же записяхъ говорится въ былинахъ. Илья Муромецъ, упавъ въ битвѣ съ сыномъ, поглядѣлъ на руку на правую, Самъ говорилъ: о Господи! Подписалъ на ручкѣ на правыя, Что на бою смерть не писана; А теперь смерть мнѣ приходитъ{274}). Такимъ образомъ устанавливается непосредственная связь между заклинаніями и магическими записями. Предметъ получаетъ силу потому, что на немъ написано заклинаніе. Но въ то время, какъ произносимое заклинаніе требуетъ связной рѣчи, записи могутъ обходиться и безъ этого. Не требуется, чтобы было написано цѣлое заклинаніе: достаточно записать тѣ имена, которыми заклинаютъ; вѣдь вся сила-то въ нихъ. Поэтому часто встрѣчаются надписи, состоящія изъ перечня однихъ только священныхъ именъ. Есть надписи, представляющія и промежуточныя ступени между этими двумя видами. Часть записи можетъ составлять заклинаніе, а часть — безсвязный перечень священныхъ именъ{275}). Вотъ запись изъ однихъ именъ: Trinité + Agios + Sother + Messie + Emmanuel + Sabaoth et Adonay + Athanathos + Jesus + Pentagna etc[36]… слѣдуетъ длинный рядъ именъ и эпитетовъ Христа. Молитва спасаетъ отъ всѣхъ бѣдъ и напастей всякаго, кто носитъ списокъ на себѣ и читаетъ его съ вѣрою и благоговѣніемъ{276}). Къ числу магическихъ записей надо отнести различныя апокрифическія письма, яко бы упавшія съ неба или принесенныя ангеломъ. Они сулятъ отпущеніе всѣхъ грѣховъ на землѣ и царствіе небесное въ загробной жизни носящимъ ихъ при себѣ. Таковы, напримѣръ, польскія «modlitewki», въ числѣ которыхъ находится и извѣстный "сонъ Богородицы"{277}). Эти польскія modlitewki носятъ на себѣ явныя черты католицизма и іезуитской пропаганды. Всѣ онѣ чудесно найдены: либо въ Римѣ, передъ алтаремъ, либо Самъ Господь послалъ ее съ ангеломъ папѣ или королю и т. п. Въ концѣ каждаго письма настойчиво совѣтуется переписывать его и распространять среди сосѣдей. Особенная распространенность подобныхъ писемъ въ Польшѣ, т. е. аренѣ главной борьбы католицизма и православія, мнѣ кажется, не случайна. Въ сборникѣ Виноградова есть такія же письма, но съ окраской православной. Спасительныя надписи иногда бываютъ очень кратки и въ этомъ случаѣ уже очень близко подходятъ къ другому виду надписей, извѣстныхъ подъ именемъ " Sicucuma[38] icucuma cucuma ucuma cuma uma ma a То обстоятельство, что въ абракадабры часто вплетаются священныя христіанскія имена, еще болѣе роднитъ ихъ съ священными записями въ родѣ выше приведенной. Вотъ записка, употребляющаяся въ Германіи противъ всѣхъ болѣзней: Iran + Tiran + Castan[39] + Cacasten + Eremiton + In + Nomine + Patris + Et + Filii et + Spiri + Sanct. + Amen{279}). Другихъ примѣровъ приводить не буду, потому что абракадабръ я не буду касаться при изслѣдованіи. Этотъ видъ заговоровъ, малопонятный, почти ничего не даетъ для объясненія процесса органическаго развитія заговора. Рядомъ съ заклинаніями, но какъ продуктъ не церковнаго, а народнаго творчества, должно поставить заговоры, имѣющіе характеръ простого "Унимайцеся, криксы, и зависныи, и радосныи и ўрошныи и прирошныи, свѣтовыи, заравыи, и полуношныи, и повдзенишніи!"{280}). Dit Bloot un disse Wunn’ sall still stan[40] Un nich mihr gan. Im Namen etc.{281}). In the name of the Father, the Sone and the Haly Gaist,[41] To wend out flesch and bane In to sek and stane, In the name etc.{282}). Tranchée blanche, tranchée rouge, sors du corps de cet animal,[42] aussi vite que Jonas et Nicodème ont descendu Jésus de ľarbre de la croix{283}). Какъ показываетъ послѣдній примѣръ, приказаніе можетъ отливаться и въ форму сравненія. При этомъ надо замѣтить, что, какъ и въ другихъ случаяхъ, такъ и въ данномъ, переходы изъ одного вида въ другой часто совершенно не уловимы. Только что приведенный примѣръ показываетъ, какъ близко заговоръ-приказаніе подходитъ къ формулѣ quomodo. Но еще труднѣе бываетъ провести границу между нимъ и заклинаніемъ. Слѣдующій примѣръ это покажетъ. "Jaunisse je ťadjure de descendre au fond de la mer ou dans les entrailles de la terre"[43]{284}). Только одно слово adjure даетъ поводъ предположить, что эта формула была когда-то заклинаніемъ. И дѣйствительно, вотъ заклинаніе въ болѣе сохранившейся формѣ: Je ťadjure et te commande, au nom du grand Dieu… etc.[44] de descendre au fond de la mer ou dans les entrailles de la terre. Ainsi soit-il. Amen{285}). Таковы главнѣйшіе виды заговоровъ. Существуютъ и другіе виды, но они не пользуются такою распространенностью, какъ разсмотрѣнные. Остановлюсь еще лишь на одномъ видѣ. Онъ очень неопредѣленъ, крайне расплывчатъ, но тѣмъ не менѣе имѣетъ существенное отличіе отъ всѣхъ другихъ. Въ то время, какъ сила заклинанія, напр., покоится на религіозныхъ представленіяхъ, или въ то время, какъ заговоры-параллелизмы, какъ увидимъ, опираются на обрядъ, заговоры послѣдняго рода опираются исключительно на вѣру въ «заговоръ». Они возникли потому, что уже до нихъ были въ большомъ ходу всевозможные заговоры, наговоры, шептанія и т. п. Самый процессъ "шептанія", «вымовленя» получилъ въ глазахъ народа какую-то таинственную силу. И вотъ на этой-то вѣрѣ въ силу "шептанія" и образовался цѣлый рядъ особыхъ заговоровъ. По внѣшней формѣ они отличаются тѣмъ, что въ нихъ нѣтъ ни разсказа, какъ въ эпическихъ, ни угрозы, ни приказанія, ни заклятія, ни сравненія. Въ то же время они и не безсмысленныя абракадабры, a вполнѣ понятныя формулы. Во всѣхъ этихъ формулахъ знахарь только говоритъ о себѣ, что онъ "заговариваетъ", "вымовляетъ", «вышептываетъ», "высылаетъ" болѣзнь изъ паціента, и болѣе ничего. "Заговарую я, замовляю я улеки и спужаньня и мужчиньскія и жаночча, и хлопечча" и т. д.{286}). Ik still dei Raus’:[45] Sei sall nich swillen, Sei sall nich sprillen, Sei sall nich spręken, Sei sall nich bręken{287}). Описанныя формулы далеко не всегда встрѣчаются въ чистомъ видѣ. Очень часто онѣ смѣшиваются въ одномъ и томъ же сложномъ заговорѣ, составленномъ изъ двухъ и болѣе самостоятельныхъ формулъ. На этомъ я покончу обзоръ главнѣйшихъ видовъ заговора. Теперь очередь за тѣми стереотипными пріемами и формулами, изъ какихъ заговоры создаются. Ни въ одномъ видѣ народной словесности, не господствуетъ въ такихъ размѣрахъ шаблонъ, какъ въ заговорахъ. Въ этомъ отношеніи онъ ближе всего подходитъ къ былинамъ. Большинство заговоровъ создано по разъ установившейся схемѣ, опредѣленными пріемами. Существуетъ масса заговоровъ, состоящихъ исключительно изъ однѣхъ такихъ шаблонныхъ фразъ. Однако, прежде чѣмъ перейти къ ихъ обзору, слѣдуетъ нѣсколько остановиться на отношеніи заговора къ молитвѣ.[46] Выше мы познакомились съ мнѣніемъ Потебни на этотъ счетъ. Онъ утверждалъ, что "значительная часть заговоровъ имѣетъ съ молитвою лишь то общее, что вытекаетъ изъ желанія, чтобы нѣчто совершилось"{288}). Такъ ли это въ глазахъ народа, культивирующаго заговоры? Какъ народъ ихъ называетъ? Рядомъ со словами «заговоръ», "Besprechung", "zamówieńie", «incantation» мы находимъ — «молитва», "Segen", «modlitewka», "prière", «oraison». Очевидно, въ этихъ названіяхъ выразилось то, что въ глазахъ народа заговоръ и молитва различаются слабо. "Сію я молитву творить стану" — начинается солдатскій заговоръ{289}). Смѣшеніе заговора и молитвы отразилось и въ томъ обстоятельствѣ, что заговоры читаются и записываются рядомъ съ молитвами. Русскіе заговоры часто сопровождаются молитвами: "Отче нашъ", «Богородица» и т. п. То же и на Западѣ: "Pater Noster", "Ave Maria", «Paterunser» etc. Смѣшеніе заговора и молитвы выразилось не только въ одинаковомъ ихъ названіи, но и въ томъ, что нѣкоторыя настоящія церковныя молитвы пріобрѣли въ глазахъ народа заговорный характеръ. Такъ, напримѣръ, у Виноградова въ сборникѣ заговоровъ приведена церковная молитва ангелу хранителю въ нѣсколько искаженномъ видѣ{290}). Романовъ сообщаетъ въ видѣ заговора искаженный псаломъ 90-ый{291}). Въ Польшѣ "Отче Нашъ", прочитанное извѣстное число разъ опредѣленнымъ образомъ, имѣетъ цѣлебную силу. У насъ читаютъ "Отче Нашъ" наоборотъ{292}). Здѣсь уже молитва получаетъ магическую силу оттого, что подвергается извѣстному измѣненію. Чтобы яснѣе показать всю близость заговора къ молитвѣ, приведу здѣсь описаніе чтенія заговора надъ ребенкомъ бойковскимъ знахаремъ. "Вошли въ низкую избушку. Темно. Въ переднемъ углу и на стѣнѣ слабо выдѣляется по темному образу. Со всѣхъ четырехъ сторонъ окна, какъ во всѣхъ бойковскихъ хатахъ, нарисованы мѣломъ кресты. Подъ образомъ старикъ посадилъ бабу съ ребенкомъ, самъ, сложивши руки, сталъ поодаль… Тихо, спокойно, но съ силой, твердо вычеканивая слова, началъ молиться старецъ: "Помо́люся Господу Богу, всемогущому, пресвятій пречистій Діві Маріі i Тройці святій единій i всім святим тайнам; — я вам ся молю i вам ся поклоню: будьте мені до помоци, до поратунку із сего Івана крещеного ізогнати всякого врага i супостата, всю нечистоту i біду ізогнати із сего крещеного, родженого Івана, із его частей, із его члонків, i із усіх чувствів поганого болища, нечистого, паскунного плачища i всіма силами божыми, i духами святими. I так ми Боже допоможи, во Тройці, Святій i пресвята Діво Mapie, свята Магдалина́, свята Варвара i всі Святіі"… — Долго призывалъ онъ такъ всякихъ святыхъ, ангеловъ и архангеловъ и всякія небесныя силы на помощь себѣ, говоря: "що вас выкликую, що вас прыкликую, що вас молю, що вас прошу í вам ся кланяю" — и перешелъ послѣ этого къ молитвѣ элементамъ: "Помолюся i покланяюся Небу, Землі, Зьвіздам i Сонцю правенному, Вітрови святому i всім святым силам Божым i всім святым духам небесным; тобі, Отче святый, всемогущий, всевышний, покланяемся тобі i слугам твоім святым — будьте мені до помоци i поратунку із сего крещоного родженого Івана ізогнати поганого болища (въ другой разъ), — гісти́ща, нечистого руматуса, кервище паскунну i всілякого болища невідомого i незнаёмого — ізогнати ёго i заклясти ёго всіма силами божыми i духами святыми"… Искренней, горячей, свободной вѣрой въ Бога и его силу, въ возможность единенія его, стараго человѣка, съ Всевышнимъ вѣяло все время отъ этой молитвы. Вѣря въ ея чудодѣйственную силу, старикъ обратился прямо къ Плачу, чтобы его окончательно прогнать и заклясть: "Ты, поганый плачищу, нечистый плачищу, паскунный плачищу! Я до тебе говорю — говорю до тебе всіма силами божыми: відки ты прійшов, із чогось прійшов на сего крещеного, родженого Івана — ци ты із скалів прійшов, ци із степів, ци з вертепів, ци водами, ци дорогами, ци розпутіями, цись прійшов из громів, ци з блискавиць, ци з огне, ци з воды, відкісь прийшов — там піди; ай ніхто тя не видів колись прийшов, абы тя ніхто не видів, колись ізійшов. — Јзійди, потим не увійди, запрічаю тя, i проклинаю тя всіма силами божыми… Роса сходит со небес благословенна, падет на землю благу́ благословенну — сонце огріє, вітер подує, вона ізгине від сонця i від вітру. Як роса погибає від сонця i від вітру, так поганий болище-плачище… від божественныхъ молитов, від святих слів, від вгонників Христових, від усіх сил небесных погинеш, почо́рніеш, яко уголь розсиплешся на порох, від нешного дне аж до віка. — Пропавесь, i препадеш, есь проклятий i заклятий, во вік віков амінь"{293}). Эта близость къ молитвѣ положила отпечатокъ и на самый заговоръ. Громадное количество заговоровъ, особенно врачебныхъ, начинается Но у заговоровъ есть и своя собственная вступительная формула, къ молитвѣ не имѣющая никакого отношенія, свой къ такому вступленію присоединяется другая формула, говорящая о чудесномъ одѣваніи знахаря мѣсяцемъ, звѣздами, тучами и т. п. Тогда получается что-нибудь въ такомъ родѣ: "Стану я р. Б. и. благословесь и пойду перекрестесь, пойду по матери по сырой земли, небомъ покроюсь, зорею подпояшусь, звѣздами отыцусь"..{303}). Подобный зачинъ чаще всего встрѣчается въ заговорахъ сѣверной, сѣверо-восточной Россіи. Въ западной Европѣ попадаются только рѣдкія отдаленныя параллели. Тамъ заговоръ начинается съ обрыва. Амманъ сообщаетъ заговоръ, начинающійся слѣдующими стихами: Heut steh’ ich auf und neig’ mich gegen den Tag,[49] In meinem Namen, den ich empfangen hab’{304}). Въ русскомъ зачинѣ говорится иногда о поклоненіи или хожденіи на востокъ, въ «подвосточную» сторону. Можетъ быть, что отголоскомъ русскаго зачина является конецъ одной редакціи зибенбургской формулы, приведенной Эберманомъ: "dâ giengen wir under dem himel und giengen auf erden im N. G.[50]{305}) Къ заговору это окончаніе приклеено чисто механически. Мотивъ чудеснаго одѣванія имѣетъ на Западѣ также отдаленные и искаженные отголоски: "Der Himmel ist mein Gut, Die Erden sind (?) meine Schuh’"[51]{306}). Другіе варіанты будутъ приведены при разборѣ этого мотива въ IV главѣ. На Западѣ они крайне рѣдки и при томъ явно представляютъ изъ себя какіе-то обрывки въ сильно искаженномъ видѣ. Въ Россіи же эти мотивы пользуются громадной популярностью и, какъ дальше увидимъ, на русской почвѣ можно объяснить ихъ возникновеніе. Описанная формула зачина очень рѣдко встрѣчается въ западной и южной Россіи. Тамъ есть свой очень распространенный краткій зачинъ. Множество бѣлорусскихъ заговоровъ начинается словами "Первымъ разомъ, добрымъ часомъ". Бѣлорусскій зачинъ произошелъ не безъ вліянія со стороны Запада. Что это за "добрый часъ?" Заговоръ помогаетъ только въ добрый часъ: "На худый часъ лучитца — не поможець, а на добрый помогаець"{307}). Въ Польшѣ и Германіи знахари уже знаютъ, что такое добрый часъ. "Scęśliwa była godzina, kiedy N. Panna porodziła syna. Żeby taka była scęśliwa godzina,[52] kiedy będę te róze zażegnywać"{308}). Въ нѣмецкомъ заговорѣ читаемъ: "glückselig ist der Tag, da Jesus Christus geboren war"[53]{309}). Взаимодѣйствіе между Западомъ и Русью чрезъ Польшу несомнѣнно. Въ Бѣлоруссіи существуютъ заговоры, представляющіе собою почти буквальные переводы съ западно-европейскихъ. Таковъ, напримѣръ, заговоръ отъ крови, относящійся къ мотиву Jordan — Segen; таковы заговоры съ тремя дѣвами, срывающими траву. Взаимодѣйствіе могло происходить очень удобно. Поляки, католики, могли служить при этомъ хорошими посредниками. Мы знаемъ, какую важную роль сыгралъ латинскій языкъ въ исторіи заговора. Бѣлорусамъ же польскіе заговоры вполнѣ доступны. Романовъ сообщаетъ объ одномъ такомъ переводномъ заговорѣ, что онъ былъ выученъ лакеемъ отъ помѣщицы католички Прекрасная иллюстрація. Кромѣ того, заговоры могутъ усваиваться прямо на чужомъ языкѣ безъ пониманія ихъ. Примѣръ этого мы видимъ на границѣ Франціи и Германіи. Въ области, заселенной французами, практикуются иногда заговоры на нѣмецкомъ языкѣ. Послѣ зачина въ заговорѣ обыкновенно говорится о какомъ-то камнѣ (латырь-камень), который лежитъ въ чистомъ полѣ или въ "океанѣ-морѣ". Вокругъ этого камня и группируются всѣ чудеса заговорной поэзіи. Съ этого и начинаются многіе эпическіе заговоры, не имѣющіе зачина. "На морѣ на окіянѣ, на островѣ на Буянѣ, лежитъ камень алтырь. На томъ камнѣ сидятъ три старца" и т. д.{310}). Тотъ же латырь-камень встрѣчается и въ остальной Европѣ, только гораздо рѣже и подъ другими названіями. Es sitzen drei Jungfrauen auf einem Marmorstein,[54] говорится въ нѣмецкомъ заговорѣ{311}). Въ зибенбургскомъ мотивѣ, распространенномъ по всей Европѣ, также постоянно попадается merbelstain, murmelne stô и т. п.{312}). Въ Англіи находимъ — Peter sat on a stone weeping[55]{313}). Во Франціи — Sainte Appoline étant assise sur la pierre de marbre"[56]{314}). Часто камень встрѣчается и въ латышскихъ заговорахъ. Напримѣръ, въ заговорѣ отъ крови говорится о Маріи, сидящей на камнѣ{315}). О чудесахъ вокругъ этого камня часто повѣствуетъ Послѣ эпической части сплошь да рядомъ слѣдуетъ ссыланіе болѣзни. При этомъ самымъ подробнымъ образомъ перечисляются всевозможные "Уговарюю, упрашую суроцы, притчи, ску́лу, статьцё, лихотьцё, жаноцкія, хлопецкія, молодзицкія, дзявоцкія, стрѣшныя, попярешныя, поцѣшныя, радосныя, жалосныя, придумныя, примовныя, приговорныя"{316}). Каждый изъ этихъ эпитетовъ указываетъ или на способъ порчи или на лицо, причинившее порчу. Часто среди эпитетовъ послѣдняго рода попадаются и такіе: "и паньскія, и цыганьскія, и жидовськія, и поповськія"{317}). Перечни бываютъ иногда гораздо длиннѣе приведенныхъ. Иногда весь заговоръ можетъ состоять изъ одного такого пространнаго ссыланія. Однако надо замѣтить, что длинные перечни среди заговоровъ европейскихъ особенно характерны для русскихъ и вообще славянскихъ. Это, мнѣ кажется, отчасти указываетъ на принадлежность русскихъ заговорныхъ формулъ къ болѣе ранней ступени культурнаго развитія сравнительно съ западно-европейскими. У нѣмцевъ перечни обыкновенно короче, встрѣчаются рѣже и указываютъ чаще на качество болѣзни, а не на ея причину. У французовъ перечень встрѣчается еще рѣже. Feu rouge, feu bleu, feu violet, feu ardent, feu Saint-Antoine[58]{319}). Перечень, указывающій на источникъ болѣзни, у нѣмцевъ встрѣчается обыкновенно въ другомъ видѣ. Hat dir ein Mann geschadet,[59] - Заговоры подобной конструкціи есть у западныхъ славянъ и у русскихъ. Не менѣе подробны и перечни частей тѣла. "Выходзиця, уроцы… зъ раба божаго, зь яго съ щираго сэрца зъ рациваго живота, съ черныя печани, изъ бѣлаго лёхкаго, исъ потроха, изъ голосной гортани, зъ ясныхъ вочей исъ слуховыхъ вушей, изъ боявыхъ ноздрей, изъ буйныя головы, изъ бѣлыхъ рукъ" и т. д.{321}). У Алмазова во врачебныхъ молитвахъ встрѣчаются такіе же перечни. Отъ народныхъ они однако отличаются тѣмъ, что въ нихъ отсутствуютъ эпитеты, любимый пріемъ народнаго творчества. "Господи пресвятыи отче всемогаи. вечныи боже. отжени діавола и всякую болѣзнь. отъ раба своего сего. имрк. отъ главы. и отъ власъ. отъ верха. отъ тѣмени. отъ лица. отъ очію. отъ ушію. отъ ноздрію" и т. д.{322}). Польскій заговоръ также выговариваетъ z żułtej kości, z krwi czerwonej etc.[60]{323}). Нѣмецкій: Ich beschwöre dich Gesicht oder Gicht…[61] dass du mir am Gehirn, an den Augen, an den Schultern, am Rücken, am Herzen, an den Lenden… und an allen Gliedern meines ganzen Leibes (nicht schadest)…{324}). Французскій: Mal, si tu es dans le corps, sors du corps; si tu es dans la chair,[62] sors de la chair; si tu es dans les os, sors des os; si tu es dans la moelle etc.{325}). Англійскій: I charge thee for arrowschot,[63] У индусовъ мантра также подробно перечисляетъ члены тѣла, отдавая каждый изъ нихъ подъ покровительство особаго божества. Que Hari protège ta bouche et le destructeur de Madhu l’os de ton nez;[64] que le glorieux Krishna protège les deux yeux, et ľépoux de Râdhikâ ta narine etc.{327}). Или формула у нихъ принимаетъ нѣсколько иной видъ. Сначала перечисляется рядъ божествъ-покровителей, а потомъ уже рядъ членовъ тѣла, нуждающихся въ защитѣ. Que Brahmânî, Mahesvârî, Kaumârî, Indranî… etc.[65] protègent ma tête, ma bouche, mon cou etc.{328}). У европейскихъ народовъ параллели къ этимъ формуламъ представляютъ уже встрѣчавшіеся намъ заговоры, въ какихъ противъ каждаго вида болѣзни призывается на помощь особый святой. Я приводилъ нѣмецкій образецъ. У французовъ находимъ такой, напримѣръ, заговоръ: Saint Cloud, contre les furoncles.[66] Весь онъ состоитъ изъ ряда такихъ фразъ, отличающихся другъ отъ друга именемъ святого и названіемъ болѣзни. Но еще болѣе сходства съ восточными заговорами представляетъ слѣдующій старинный заговоръ, сохранившійся въ рукописи VIII вѣка. Гедо возстановляетъ его такъ: Caput Christi, Oculus Isaiae, Frons… Nassium Noe,[67] Labia… Lingua Salomonis, Collum Temathei, Mens Beniamin, Pectus Pauli, Unctus Iohannis, Fides Abrache. Sanctus, sanctus, sanctus Dominus Sabaoth{330}). Гедо ставитъ этотъ заговоръ въ связь съ другими такого же характера и объясненія имъ ищетъ въ заклинаніяхъ древняго Египта. "Заклинаніе Нибамона начинается заявленіемъ, что "чародѣйская сила Псару (паціентъ), сына госпожи Тентнубиты, есть сила Озириса-Атуму, отца боговъ". Но такъ какъ это утвержденіе слишкомъ обще и недостаточно для того, чтобы запугать выходца съ того свѣта, заклинатель перечисляетъ части головы Псару и показываетъ, что всѣ онѣ обладаютъ божественными чарами. "Магическая сила лѣваго его виска есть сила виска Туму. Сила его праваго глаза есть сила того же глаза Туму, который пронизываетъ своими лучами тьму. Сила его лѣваго глаза — сила того же глаза Горуса, истребляющаго тварь". Если и послѣ этого заклинанія нечистый духъ все еще не отступается, то ему объясняютъ, что каждый членъ Псару есть, такъ сказать, отдѣльный богъ. "Его верхняя губа — Изида, нижняя губа — Нефтисъ, шея — богиня, зубы — мечи, тѣло — Озирисъ, руки — божественныя души, пальцы — синія змѣи, ужи, дѣти богини Селкитъ, бока — два Амоновыхъ пера, спина — становой хребетъ Сибу, животъ — Ну" и т. д.{331}). Конечно, эти соображенія имѣютъ основаніе, но мнѣ кажется, что источника возникновенія метода перечисленія въ заклинаніяхъ надо искать глубже въ психологіи первобытнаго человѣка. Дѣло въ томъ, что врядъ ли формула основывалась только на желаніи убѣдить злого духа въ томъ, что каждый членъ тѣла — божество. Самое желаніе убѣдить кого бы то ни было въ подобномъ тожествѣ предполагаетъ существованіе (въ настоящемъ или прошломъ) вѣры въ это тожество у самого заклинателя. И такая вѣра дѣйствительно наблюдается у дикихъ народовъ. Человѣкъ постепенно и только на протяженіи долгаго историческаго процесса научается обобщать окружающія его явленія. Точно такъ же онъ медленно приходитъ и къ сознанію себя, какъ неделимой единичной личности. И здѣсь еще обобщеніе не завершилось. Человѣкъ до сихъ поръ дѣлитъ себя на двѣ части. Въ примитивномъ же состояніи онъ воспринималъ самого себя еще раздробленнѣе. Вотъ что пишетъ Ревиль про караибовъ. "Они приписываютъ каждому человѣку нѣсколько душъ, чаще всего три: душу головы, душу сердца и душу рукъ. Иногда они проводятъ еще далѣе это дѣленіе человѣческаго существа и приписываютъ отдѣльную душу каждой части тѣла, гдѣ чувствуется біеніе артеріи"{332}). У малайцевъ число душъ доходитъ до 36{333}). Вотъ насколько самостоятельна въ глазахъ дикаря каждая часть его собственнаго тѣла. Поэтому не такъ уже будетъ удивительно, если онъ станетъ ихъ разсматривать и богами. Такое обоготвореніе членовъ собственнаго тѣла засвидѣтельствовано въ одномъ изъ діалоговъ Лукіана. Какъ разъ про Египетъ онъ говоритъ: "και ετι κατα κωμας τοις μεν ο δεξιος ωμος θεος, τοις δε κατ αντιπεραν οικουσιν ατερος και αλλοις κεφαλης ημιτομον"{334}). Въ связи съ этимъ вѣрованіемъ стоитъ и поклоненіе фаллусу. Такимъ образомъ, заговорный методъ перечисленія является отраженіемъ одной изъ самыхъ яркихъ чертъ примитивной психологіи. Существенной разницы между приведеннымъ выше бѣлорусскимъ заговоромъ и слѣдующей военной пѣсней австралійскаго дикаря нѣтъ. Далѣе увидимъ, что пѣсни дикарей часто являлись тоже заклинаніями. За перечнемъ видовъ болѣзни и членовъ тѣла часто слѣдуетъ Иногда весь заговоръ можетъ состоять изъ одной такой формулы{337}). У сербовъ ссылаютъ, напримѣръ, туда, "где овца не блеји, где во̂ не буче, где мајка детету калач не меси"{338}). У поляковъ отсылаютъ na bory, na lasy, suchy dąb, suchy grab łupać[68]{339}). У нѣмцевъ: Латыши ссылаютъ "къ морю, къ поморью, гдѣ не слыхать, какъ поетъ пътухъ, какъ говоритъ человѣкъ" и т. д.{341}). Тибетцы также ссылаютъ болѣзни на горы, воды и лѣса{342}). Заговоры, относящіеся къ заклинаніямъ церковнаго характера, также знаютъ нѣчто подобное. Напр., въ латинскомъ заклинаніи IX вѣка встрѣчается ссыланіе демоновъ "in desertum locum, vel in mari"[70]{343}). Мансикка ведетъ происхожденіе этой формулы именно отъ церковнаго заклинанія и ссыланія діавола in desertum locum{344}). На этомъ вопросѣ далѣе еще придется остановиться. Къ шаблоннымъ формуламъ принадлежитъ и слѣдующая, очень распространенная въ Россіи. Знахарь, читая заговоръ, приписываетъ силу его дѣйствія Богу или Пресвятой Богородицѣ. Nie ja lekarz, sam Pan Jezus lekarz[71]{348}). Ich bestimme die Aufgebung der Behexung nicht mit meiner Macht,[72] sondern mit bes Herrn Jesu Hülfe und der Heiligen Jungfrau Beistand{349}). Въ одной старинной рукописи записано: "Другое чудо есть, что король Француски доткѣніемъ самыя желѣзы и пухлины на шеи лечитъ, говоря тѣ словы: король сія тобя дотыкаетъ, а Богъ тобя уздравливаетъ"{350}). Такая оговорка какъ бы сообщаетъ заговору божественную силу. Въ пѣснѣ Алтайскихъ татаръ сестра богатыря переряживается братомъ и стрѣляетъ въ цѣль, причемъ воспринимаетъ силу брата, произнеся заговоръ: "Не я стрѣляю, — стрѣляетъ Алтаинъ-Саинъ-Саламъ"{351}). Отдаленная финская параллель: S’il n’y a pas de force en moi[73] — ni ďhéroïsme dans lé fils d’ Ukko — pour accomplir cette délivrance… que Lauhi, ľhôtesse de Pohijola — vienne accomplir cette délivrance{352}). Русскіе заговоры часто кончаются оригинальной формулой, т. н. " и думаетъ, что тамъ какъ разъ и могъ быть ея источникъ. Мансикка указываетъ, что два старо-норвежскихъ заговора оканчиваются словами: Og det skal fuldkommes og ke ved det † Crux Christi Послѣ латинскихъ заговоровъ часто ставится выраженіе probatum est{361}). При произношеніи заговора оно является тоже закрѣпкой. Но первоначально смыслъ выраженія probatum est былъ иной. Это мы видимъ въ сборникѣ Цингерле, извлеченномъ изъ рукописи XV вѣка. Тамъ это выраженіе встрѣчается не только послѣ текстовъ заговоровъ, но и послѣ сообщенія нѣкоторыхъ медицинскихъ средствъ. Таковы записи на листахъ 9-омъ и 10-мъ{362}). На листѣ, же 2-мъ probatum est стоитъ прямо послѣ заголовка Fur den wurmpis. А въ концѣ рецепта подписано: ista lifera similiter est certissime probatum est[78]{363}). Такимъ образомъ, выраженіе probatum est первоначально не входило въ заговоръ, а было только помѣткой въ концѣ его, означавшей, что средство вѣрно, испытано. Теперь нѣсколько словъ о самомъ языкѣ заговоровъ. Прежде всего остановлюсь на одномъ интересномъ пріемѣ, довольно часто употребляющемся въ заговорахъ. Онъ собственно относится не только къ языку, но и къ конструкціи заговора, и потому можетъ служить переходомъ отъ послѣдней къ первому. Я имѣю въ виду своеобразное употребленіе эпитетовъ, встрѣчающееся почти исключительно въ эпическихъ заговорахъ. Пріемъ этотъ я назову пріемомъ " "Изъ-пидъ каменои горы выйшла каменна дивка въ камъяну дійныцю камъяну корову доіты. Такъ якъ зъ каменои коровы молоко потече, такъ щобъ у N. кровъ потекла"{364}). Нѣмецкій заговоръ противъ рожи: Ich ging durch einen roten Wald, und in dem roten Wald, da war eine rote Kirche, und in der roten Kirche, da[79] war ein roter Altar, und auf dem roten Altar, da lag ein rotes Messer. Nimm das rote Messer und schneide rotes Brot{365}). Въ сборникѣ Ветухова довольно много такихъ заговоровъ. Въ сербскихъ заговорахъ тамъ, напр., попадаются эпитеты: «желтый», "синій", "красный"{366}). Сквозной эпитетъ «черный» проведенъ чрезъ латышскій заговоръ отъ родимца{367}). Что касается самаго языка заговоровъ, то это вопросъ очень сложный, требующій тщательнаго спеціальнаго изученія. Характеръ языка, характеръ синтаксическихъ оборотовъ, характеръ эпитетовъ, сравненій, діалектическія особенности, встрѣчающіяся иностранныя слова, все это можетъ пролить нѣкоторый свѣтъ на то, въ какой средѣ и мѣстности культивировались заговоры, отъ какого народа къ какому переходили. По эпитетамъ иногда можно опредѣлить, если не время возникновенія, то по крайней мѣрѣ иногда довольно отдаленную эпоху, про которую можно съ увѣренностью сказать, что въ это время данный заговоръ уже существовалъ. Я здѣсь только обращу вниманіе на то, какіе вопросы должны быть изслѣдованы въ первую очередь при изученіи языка заговоровъ. Прежде всего подлежитъ ислѣдованію взаимодѣйствіе двухъ стихій языка: церковной (у насъ — славянской, на Западѣ — латинской) и народной. Здѣсь на первый планъ выдвигаются заговоры молитвообразные и церковныя заклинанія. Громадное количество произведеній этого рода было создано духовенствомъ на церковномъ языкѣ, а потомъ уже перешло въ языки живые народные. На переводахъ, конечно, остались слѣды оригинала, тѣмъ болѣе, что церковный языкъ не всегда былъ вполнѣ понятенъ переводчику. Съ теченіемъ времени слѣды эти постепенно стирались, и текстъ все болѣе и болѣе приближался къ чистому народному языку. Однако для полнѣйшаго ихъ уничтоженія требовалось довольно много времени, такъ какъ ему мѣшало стремленіе возможно точнѣе исполнять заговоръ во всѣхъ случаяхъ примѣненія, чтобы не исчезла чудесная сила. "Говорю я азъ рабъ божій"… — такая формула могла переходить изъ устъ въ уста. Однако существованіе заговора на церковномъ языкѣ, еще не можетъ говорить въ пользу происхожденія его изъ церковной среды. Особенно это относится къ заговорамъ эпическимъ. На Западѣ, напр., найдены одинаково древніе тексты латинскіе и народные съ одинаковымъ содержаніемъ. Отсюда дѣлать выводъ въ пользу первенства латинскаго текста нельзя. Вполнѣ возможно, что человѣкъ, записавшій заговоръ, взялъ его изъ преданія народнаго. Но, либо принадлежа къ духовному сословію, либо будучи начитанъ въ духовной литературѣ (a такіе-то именно люди въ первые вѣка христіанства славянскихъ и западно-европейскихъ народовъ и могли скорѣе всего оказаться записчиками), перекладывалъ на церковный языкъ. Такимъ образомъ, лингвистическое изслѣдованіе текстовъ остается здѣсь почти единственнымъ источникомъ, изъ котораго можно черпать доводы въ пользу первенства того или другого языка. Кромѣ этого естественнаго смѣшенія языковъ было и умышленное макароническое. Образецъ такого заговора находимъ у Цингерле. In nomine patris et fily et spiritus sancti amen. Ich peswer dich[80]… слѣдуетъ часть нѣмецкая. Вторая часть латинская: Secundo te coniuro matricis dolor etc.[81] Третья часть снова нѣмецкая: Czum dritten mal peswer ich dich u. s. w.[82] Четвертая — опять латинская: Quarto coniuro te etc.[83] За ней слѣдуетъ греческая: Ayos o theos, Ayos yskyros, Ayos atanatos eleyse ymas[84]…{368}). Очевидно, авторъ хотѣлъ блеснуть ученостью. Но другое дѣло, когда въ текстѣ попадаются мѣста такого рода: "облекуся воздухомъ и аеромъ"{369}). Въ нихъ приходится видѣть отголосокъ какой-то болѣе ранней формулы, гдѣ безсмыслицы еще не было. Изслѣдованіе языка заговоровъ отчасти показало бы, въ какой степени участвовалъ народъ въ созданіи заговоровъ, и что приходится отнести на долю духовенства. Та крайность, до какой дошелъ Мансикка, приписывая духовенству созданіе всѣхъ эпическихъ заговоровъ, должна бы была потерпѣть сильное ограниченіе. Во многихъ случаяхъ въ пользу народнаго творчества говоритъ языкъ заговоровъ, который никакъ нельзя оторвать отъ языка народныхъ пѣсенъ, сказокъ, былинъ и т. д. Между прочимъ всѣ сказочные элементы находятся и въ заговорахъ. Какъ на образецъ сходства языка былиннаго и заговорнаго можно указать на заговоръ, приведенный у Сахарова подъ № 32.[85] Нѣкоторые заговоры своимъ языкомъ указываютъ на то, что они, если не родились, то по крайней мѣрѣ культивировались въ средѣ высшаго сословія, боярства. Таковы — у Майкова № 41,[86] у Сахарова № 3.[87] Примѣромъ чисто народнаго пѣсеннаго языка можетъ служить заговоръ у Майкова № 8.[88] Къ пѣснѣ часто приближаетъ заговоръ то его свойство, что онъ сплошь да рядомъ выливается въ ритмическую форму, часто снабжается риѳмой. Такимъ образомъ получается стихъ. Во многихъ случаяхъ граница между духовнымъ стихомъ и заговоромъ совершенно неопредѣлима. Вотъ какую "спасительную молитву" (оберегъ) сообщаетъ Виноградовъ. Этотъ же видъ заговора находимъ и на Западѣ. Таковы, напр., французскія les Or-à-Dieu{371}). Въ другихъ случаяхъ заговоръ является прямо въ видѣ пѣсни. Формальныя границы здѣсь также не установимы. Какъ, съ одной стороны, близость заговора къ молитвѣ дала поводъ нѣкоторымъ ученымъ предполагать, что заговоръ явился изъ молитвы, забытой и искаженной, такъ, съ другой стороны, близость его къ народнымъ пѣснямъ была отчасти причиною появленія теоріи Аничкова объ особомъ видѣ народнаго творчества — обрядовой пѣснѣ-заклинаніи. На этомъ же основаніи, какъ мы видѣли, Эберманъ выдѣляетъ особый «народный» періодъ въ исторіи заговора, находя, что заговоры этого періода должно разсматривать, какъ вѣтвь народной поэзіи, близко соприкасающуюся съ пѣсней. Мнѣ еще далѣе придется имѣть дѣло съ этимъ вопросомъ, поэтому здѣсь я только ограничусь сообщеніемъ образца такого заговора-пѣсни. Чтобы погода разведрилась, польскія дѣвушки по вечерамъ поютъ: Стихотворная форма заговора особенно распространена на Западѣ. Тамъ почти каждый заговоръ представляетъ собою коротенькій стишокъ. Бѣлорусскіе заговоры также въ большинствѣ случаевъ ритмичны. Часто въ добавокъ они и риѳмованы. Для многихъ мотивовъ существуютъ, какъ стихотворные, такъ и не стихотворные образцы. Вопросъ о томъ, какая форма заговора первоначальна, стихотворная или простая, рѣшался изслѣдователями различно. А. Н. Веселовскій, напр., предполагалъ, что первоначальная форма могла быть стихотворная, иногда перемѣшанная прозой. Миѳологи также были склонны считать пѣсенную форму первоначальной, такъ какъ, по ихъ теоріи, заговоры развились изъ языческихъ молитвъ-пѣснопѣній. Крушевскій, а за нимъ и Зелинскій видѣли въ риѳмѣ и стихѣ начало позднѣйшее и притомъ разлагающее. Сходный же взглядъ высказывалъ Шёнбахъ. Мнѣ кажется, что вопросъ этотъ можетъ быть рѣшенъ только послѣ установленія того, какъ заговоръ нарождался и развивался. Поэтому я здѣсь только ставлю вопросъ, a отвѣтъ на него попытаюсь дать послѣ изслѣдованія происхожденія заговорныхъ формулъ. Еще одинъ поэтическій пріемъ, нерѣдко наблюдающійся въ заговорахъ, роднитъ ихъ съ народнымъ эпосомъ. Это — эпическія повторенія. "Ишли три Мареи и три Мареи, уси три роднянькихъ сястрицы, ишли яны съ святымъ Миколомъ. Святэй Микола свою войструю мечъ вынимаець и кровъ унимаець"… Потомъ говорится, что шли они съ Ягоръемъ, и въ третьемъ повтореніи — съ Михайломъ{373}). Французскій образецъ эпическаго повторенія см. ст. 64 Надо вообще замѣтить, что заговоры могутъ иногда стоять очень близко къ народнымъ эпическимъ произведеніямъ. Вундтъ, напримѣръ, отмѣчаетъ, что у дикарей иногда сказка имѣетъ магическую силу заклинанія{374}). На этомъ я и оставляю морфологическое разсмотрѣніе заговоровъ. Въ немъ представлены главнѣйшіе виды; въ немъ достаточно матеріала, чтобы провѣрить пригодность дававшихся заговору опредѣленій; на основаніи его можно попытаться и исправить существующія опредѣленія, если они окажутся въ чемъ-нибудь неправильными. Что такое «заговоръ»? Слово это не только въ широкой публикѣ, но и въ средѣ самихъ изслѣдователей заговора, означаетъ очень растяжимое понятіе. Изъ всѣхъ терминовъ, употревляющихся для обозначенія явленій интересующаго насъ порядка, «заговоръ» терминъ самый популярный. Но рядомъ съ нимъ есть еще и «наговоръ», "оберегъ", «присушка», "заклинаніе", "шептаніе", «слово» и т. д. Какая же между ними разница? Какой рядъ явленій охватываетъ каждый изъ нихъ? Какъ они относятся другъ къ другу? Нѣкоторая разница между ними сама бросается въ глаза, благодаря мѣткости самыхъ названій. Подъ «присушку», напр., подходятъ заговоры, имѣющіе цѣлью возбудить любовь одного лица къ другому, «присушить». Названіе это произошло отъ обряда, какимъ ранѣе всегда сопровождались любовные заговоры. Подъ «оберегъ» — заговоры, предназначенные оградить человѣка отъ какого бы то ни было несчастія. Словомъ, эти термины являются понятіями видовыми, подчиненными. Въ смыслѣ же родовыхъ употребляются главнымъ образомъ «заговоръ» и "заклинаніе". Строго опредѣленной разницы между этими терминами нѣтъ. Одинъ и тотъ же изслѣдователь одно и то же явленіе то называетъ заговоромъ, то заклинаніемъ (напр., Аѳанасьевъ). Предпочтеніе того или другого термина является результатомъ личнаго вкуса. Однако можно замѣтить, что на практикѣ, когда дѣло касается единичныхъ случаевъ, слово "заклинаніе" употребляется преимущественно въ тѣхъ случаяхъ, когда сила слова направляется противъ какого-нибудь демоническаго существа. Это, вѣроятно, происходитъ подъ вліяніемъ церковнаго употребленія слова "заклинаніе". Но почти всякую болѣзнь заговаривающій считаетъ дѣломъ какого-нибудь злого существа. Чѣмъ же въ такомъ случаѣ "заклинаніе" будетъ отличаться отъ «оберега»? Онъ вѣдь тоже направляется противъ всякой нечисти. Терминъ "заклинаніе" особенно любилъ употреблять Ефименко. Послѣ же него первенство получилъ «заговоръ». Содержаніе этого понятія изслѣдователи и стараются выяснить, начиная съ 70-хъ годовъ. До этого времени потребности въ точномъ понятіи не ощущалось. Сахаровъ раздѣлилъ весь собранный имъ матеріалъ на 4 группы. При этомъ въ отдѣлъ «кудесничества» попало то, что теперь причисляется къ различнымъ видамъ заговора. Понятія же кудесничества онъ не далъ, предполагая, что отличіе его отъ другихъ группъ и безъ того ясно. Среди миѳологовъ господствовало опредѣленіе заговора, какъ обломка языческой молитвы. "Заговоры суть обломки древнихъ языческихъ молитвъ"{375}). Опредѣленіе, связанное съ ошибочной теоріей происхожденія заговоровъ. О. Миллеръ обратилъ вниманіе на послѣднее обстоятельство, но своего опредѣленія не далъ. Первый, кто попытался болѣе точно опредѣлить заговоръ, былъ Крушевскій. Онъ сказалъ: "Заговоръ есть выраженное словомъ пожеланіе, соединенное съ извѣстнымъ обрядомъ или безъ него, пожеланіе, которое должно непременно исполниться"{376}). Но, давши такое опредѣленіе, Крушевскій дѣлаетъ оговорку, что дѣйствіе, могущее сопровождать заговоръ, имѣетъ не всегда одинаковое значеніе. "Между заговорами, имѣющими при себѣ дѣйствіе", говоритъ онъ, "слѣдуетъ отличать заговоры, которыхъ сила основывается на слове, отъ заговоровъ, которыхъ сила основывается на дѣйствіи, которыхъ сущность составляетъ дѣйствіе съ извѣстнымъ матеріальнымъ предметомъ. Ихъ на ряду съ обрядами, не сопровождающимися словомъ, вѣрнѣе назвать «чарами», т. е. таинственными лѣкарственными средствами, которыхъ сила неотразима"{377}). И такъ, начавши съ категорическаго заявленія, Крушевскій потомъ самъ уничтожаетъ проведенную имъ границу. Если какъ слѣдуетъ всмотрѣться въ заговоры, сопровождаемые обрядами, то часто невозможно будетъ рѣшить, чему принадлежитъ первенство: слову или обряду. Особенно же при теоріи Крушевскаго, полагающаго, что примитивный человѣкъ считаетъ слово матеріальнымъ предметомъ. Онъ это и чувствуетъ, а потому тутъ же оговаривается, что для первобытнаго человѣка различіе, устанавливаемое имъ, не существенно{378}). Но, повторяю, не только первобытный человѣкъ, а и современный ученый не всегда въ состояніи рѣшить, гдѣ преобладаніе на сторонѣ дѣйствія, a гдѣ на сторонѣ слова, такъ какъ это зависитъ въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ отъ психологіи заговаривающаго. Кромѣ того, стараясь разграничить «заговоръ» и «чары», авторъ вноситъ еще путаницу въ понятія, отожествляя «чары» съ "таинственными лекарственными средствами", что заведомо неправильно. Форма, въ какую вылилось у Крушевскаго опредѣленіе заговора, кажется, отчасти зависела отъ того, что изслѣдованію автора подверглось сравнительно незначительное количество матеріала, и сосредоточилъ онъ свое вниманіе "главнымъ образомъ на заговорахъ Майкова". Почти одновременно съ Крушевскимъ даетъ опредѣленіе заговора и Потебня. Онъ, хотя и согласился съ основнымъ положеніемъ перваго, т. е. призналъ заговоръ пожеланіемъ, но нашелъ нужнымъ ограничить такое опредѣленіе. "Опредѣленіе заговора", говоритъ онъ, "какъ выраженнаго словами пожеланія, которое непремѣнно должно исполниться… слишкомъ широко. Оно не указываетъ на исходную точку развитія заговора, какъ удалось опредѣлить исходный пунктъ, постараюсь выяснить въ дальнѣйшемъ. Сейчасъ только отмѣчу, что, опредѣляя заговоръ, какъ сравненіе "даннаго или нарочно произведеннаго явленія" съ желаннымъ, авторъ смѣшиваетъ два вида заговора, стоящихъ на различныхъ ступеняхъ эволюціи. Между тѣмъ различіе ихъ важно именно для установленія исходнаго пункта, о чемъ и заботился Потебня. На эту ошибку обратилъ вниманіе Зелинскій. Онъ опредѣленіе Потебни считаетъ самымъ точнымъ изъ всѣхъ, какія были даны{381}). Но, если Потебнѣ нельзя сдѣлать упрека въ узости опредѣленія, такъ какъ онъ давалъ его не для всѣхъ заговоровъ, а только для одного, по его мнѣнію, основного вида, то нельзя того же сказать относительно Зелинскаго. Послѣдній рѣшительно заявилъ, что "о заговорѣ не можетъ быть иного понятія, какъ только то", которое дано Потебней{382}). Понятіе же основного вида заговора онъ еще болѣе ограничиваетъ, вычеркивая изъ опредѣленія Потебни сравненіе т. п. вещахъ. А если миѳическій способъ мышленія работаетъ на почвѣ христіанскихъ представленій, то въ результатѣ, уже получится не миѳъ, а апокрифъ, какъ нѣчто въ корнѣ отличное отъ миѳа. Что же касается замѣчанія о растяжимости опредѣленія и на чары, даже не сопровождающіяся и словомъ, то съ нимъ нельзя не согласиться. Однако при этомъ надо замѣтить, что характеристику миѳа, какъ представленія о процессѣ, совершающемся на небѣ неземными силами, надо отбросить. Миѳъ имѣетъ дѣло не только съ небомъ и богами. Да и связывать заговоръ исключительно съ небеснымъ и божественнымъ миѳомъ, какъ уже давно доказано, нѣтъ никакого основанія. Кромѣ отмѣченнаго смѣшенія въ опредѣленіи Веселовскаго чаръ дѣйствіемъ и чаръ словомъ, надо еще замѣтить, что объемъ его формулы простирается и далѣе. Подъ нее подходятъ въ области слова и такія явленія, какія не имѣютъ ровно никакого отношенія къ заговору. Въ нее могутъ войти въ большомъ количествѣ басни, пословицы, поговорки и даже простыя клички. Когда о тамбовцахъ говорятъ — «гагульники», то что это такое, какъ не сокращеніе, приложеніе миѳа? Опредѣленіе Веселовскаго, оказывается, обладающимъ такимъ универсальнымъ, объемомъ, что ровно ничего не опредѣляетъ. Такимъ образомъ, приходится считаться только съ двумя опредѣленіями понятія заговора: опредѣленіями Крушевскаго и Потебни. Мнѣ кажется, что вопросъ о томъ, какой видъ заговора является основнымъ, можно рѣшать только послѣ изслѣдованія происхожденія заговора. Поэтому здѣсь я и не буду касаться этого вопроса. Пока намъ нужно понятіе общее, которое охватывало бы всѣ явленія интересующаго насъ порядка, которое очертило бы границы той области, въ которой придется вести изысканіе, и дало бы опредѣленный терминъ для ея обозначенія. Такое опредѣленіе, конечно, не будетъ указывать "на исходный пунктъ развитія заговора", какъ этого хотѣлъ Потебня. Требованіе указанія на исходный пунктъ можетъ быть приложено именно къ основному виду. Общее же для всѣхъ видовъ понятіе приходится строить на выдѣленіи тѣхъ признаковъ, какіе оказываются характерными для всѣхъ нихъ. Какіе же признаки характерны и необходимы для всѣхъ заговоровъ? При отсутствіи какой черты заговоръ перестаетъ быть заговоромъ? Оба отмѣченныя выше опредѣленія подчеркиваютъ прежде всего, что заговоръ есть выраженное словами пожеланіе. Крушевскій на этомъ построилъ свое опредѣленіе, a Зелинскій подтвердилъ, что "въ заговорѣ мы всегда находимъ желаніе, съ цѣлью достигнуть котораго и произносится заговоръ"{386}). Дѣйствительно ли это такъ? Послѣ того, что мы видѣли въ морфологическомъ обзорѣ, никакъ нельзя согласиться съ подобнымъ утвержденіемъ. Тамъ мы видѣли заговоры, не имѣющіе и слѣда пожеланія. Тамъ же мы видѣли, какъ тѣсно переплетаются другъ съ другомъ различные виды заговоровъ, и какъ близко они подходятъ къ другимъ родамъ словеснаго творчества. Если въ заклинаніи видно пожеланіе, то въ священной магической записи оно уже совсѣмъ не обязательно. А между этими видами заговора граница совершенно неустановима. Въ абракадабрахъ же, часто также совершенно неотдѣлимыхъ отъ священныхъ записокъ, о пожеланіи нѣтъ и помину. Вполнѣ могутъ обходиться безъ пожеланія діалогическіе заговоры. Что же касается эпическихъ, то пожеланіе въ концѣ ихъ также часто отсутствуетъ. Утвержденіе, что такое отсутствіе пожеланія является результатомъ недоговоренности формулы, совершенно произвольно. Такъ же произвольно и утвержденіе, что яко бы не договоренное пожеланіе должно было бы высказаться непремѣнно въ формѣ сравненія наличнаго случая съ описаннымъ въ эпической части. Правда, такіе случаи бываютъ. Но бываютъ и какъ разъ обратные. Органически развившаяся формула заговора можетъ не заключать въ себѣ не только сравненія, но и простого пожеланія. Если же въ отдѣльныхъ случаяхъ она оказывается снабженной пожеланіемъ въ какой бы то ни было формѣ, то происходитъ это подъ вліяніемъ аналогіи съ другими заговорами. Мерзебургскій мотивъ, какъ увидимъ, какъ разъ представляетъ такой случай. Такимъ образомъ, оказывается, что пожеланіе не есть такой необходимый признакъ, на которомъ можно было бы строить опредѣленіе понятія заговора. Поэтому оба опредѣленія, какъ построенныя на признакѣ не характерномъ, приходится отбросить. Мнѣніе же, что "въ заговорѣ мы всегда находимъ… сравненіе (отсутствіе же его такъ или иначе объяснимо) и словесное изображеніе этого сравненія"{387}), еще болѣе ошибочно. Конечно, при желаніи можно все объяснить. Вопросъ лишь въ томъ, на чемъ будетъ основываться объясненіе. Если только на аналогіи, какъ это до сихъ поръ дѣлалось, то оно ровно ничего не значитъ. Однако подчеркнутыя въ обоихъ опредѣленіяхъ черты — пожеланіе и сравненіе — на самомъ дѣлѣ оказываются признаками, наиболѣе распространенными сравнительно съ другими. Насколько я убедился при изслѣдованіи заговоровъ, добрый часъ поможетъ, въ худой не помогаетъ), либо сопровождающій его состояло даже изъ одного тѣлодвиженія (напр., показываніе фиги — обрядъ). Перехожу къ вопросу о классификаціи заговоровъ. При томъ огромномъ количествѣ ихъ, какое накопилось въ различныхъ сборникахъ и журналахъ, при постоянныхъ перепечаткахъ, какія допускаются составителями сборниковъ, отсутствіе научной классификаціи страшно затрудняетъ работу. И тѣмъ не менѣе вопросъ этотъ находится въ состояніи еще болѣе плачевномъ, чѣмъ вопросъ о выработкѣ понятія заговора. Насколько плохо дѣло, показываютъ примѣры двухъ послѣднихъ русскихъ изслѣдователей. Зелинскій совершенно отказался отъ возможности провести научную классификацію{388}), а Ветуховъ, котораго необходимость заставляла выбрать ту или иную классификацію, послѣдовалъ установившейся традиціи въ распредѣленіи заговоровъ, тутъ же заявляя о ея неудовлетворительности{389}). Посмотримъ, какова же была традиція. Вглядываясь въ то, какія классификаціи допускали собиратели и изслѣдователи заговоровъ, мы замѣчаемъ, что всѣ они въ основаніе дѣленія клали различіе цѣлей, преслѣдуемыхъ заговорами. Отступленія отъ этого принципа въ большинствѣ случаевъ только кажущіяся. Помяловскій обратилъ вниманіе на то, что имѣетъ въ виду заклинательная формула: накликать зло или отвратить. И на основаніи этого всѣ ихъ раздѣлилъ на двѣ группы: тѣ, что накликаютъ зло, назвалъ «наговорами», a тѣ, что отвращаютъ зло — «заговорами». Однако тутъ же выдѣлилъ изъ нихъ и еще одну группу — «привороты». Не говоря уже о томъ, что такое выдѣленіе «приворотовъ» не послѣдовательно, установленіе границы между двумя главными-то группами на практикѣ сплошь да рядомъ не возможно. Если гибель призывается на человѣка, то это — «наговоръ». А если на злого духа, мучающаго человѣка во время эпилепсіи, то что это будетъ, «наговоръ» или «заговоръ», спасающій человѣка отъ болѣзни? Да если бы дѣленіе и возможно было произвести, то отъ раздѣленія всѣхъ заговоровъ на двѣ группы было бы очень мало практическихъ результатовъ, тѣмъ болѣе, что дѣленіе это чисто искусственное, и принципъ его лежитъ за формулами, а не въ самыхъ формулахъ. Чувствуется потребность въ болѣе детальной классификаціи. Особенно настоятельно она сказывается у собирателей заговоровъ. Поэтому-то въ средѣ ихъ самымъ ходомъ дѣла выработались извѣстные пріемы дѣленія матеріала. Первый собиратель заговоровъ, Сахаровъ, обошелся безъ классификаціи. Иващенко собранный имъ матеріалъ, разбиваетъ на двѣ группы. Въ одной помѣщаетъ "шептанія-примовленія или наговоры", въ которыхъ на человѣка призывается добро или зло. Въ другой — "замовленя или заклинанія", заговоры, направленные противъ постигшихъ человѣка болѣзней и неблагопріятныхъ случаевъ въ жизни. Этотъ отдѣлъ онъ раздѣляетъ на 3 группы: а) противъ болѣзней отъ неизвѣстной причины или предполагаемой, б) противъ болѣзней, причина которыхъ извѣстна, в) противъ неблагопріятныхъ случаевъ въ жизни. Такимъ образомъ, это та же самая классификація, что и у Помяловскаго, только въ одной своей части проведенная болѣе детально. Скопленіе множества врачебныхъ заговоровъ естественнымъ образомъ вызвало у собирателей классификацію по болѣзнямъ, къ какимъ заговоръ примѣняется. Эта классификація и является самой распространенной въ крупныхъ сборникахъ. Заговоры, не имѣющіе отношенія къ болѣзнямъ, при этомъ дѣлятся также по цѣлямъ, съ какими примѣняются. Такъ составлены сборники Майкова, Ефименко, Романова. Всѣ подобныя классификаціи не научны, потому что совершенно игнорируютъ характеръ того матеріала, съ которымъ имѣютъ дѣло. Единственно, кто изъ русскихъ ученыхъ попытался внести научную классификацію, основанную на различіи самыхъ формулъ, это — Браунъ. Группировка его такова: 1) первоначальные тексты молитвъ, обращенныхъ въ заговоры, 2) заговоры книжнаго происхожденія; они распадаются на группы: а) изреченія изъ св. писанія, в) наборъ словъ или точнѣе — членораздѣльныхъ звуковъ безъ значенія; 3) заговоры народные{390}). Зелинскій, коснувшись вопроса о классификаціи, заявилъ, что дѣлить заговоры по ихъ формѣ нѣтъ никакого основанія. Такой взглядъ у него выработался подъ вліяніемъ ошибочнаго мнѣнія, что "всѣ заговоры восходятъ къ той основной формулѣ, которая установлена Потебней". Всякая группировка, по его мнѣнію, должна быть болѣе или менѣе искусственной, а лучшая изъ существующихъ принадлежитъ Майкову{391}). Ветуховъ въ своемъ сборникѣ рѣшаетъ вести классификацію по названіямъ болѣзней, "а въ этихъ крупныхъ отдѣлахъ попытаться установить группировку по степени древности заговора, руководствуясь его формальной стороной и тѣми психологическими основами возникновенія и эволюціи заговора, которыя высказывались Крушевскимъ, Потебней и Веселовскимъ"{392}). Такъ онъ дѣлаетъ еще шагъ въ направленіи болѣе детальной классификаціи. Но, надо сознаться, шагъ оченъ неудачный. Прежде всего изслѣдователь не указываетъ, какими же именно формальными признаками онъ будетъ опредѣлять древность заговора, и почему тѣ или иные признаки пригодны для этого. Затѣмъ, какъ можно руководствоваться при классификаціи взглядами заразъ трехъ ученыхъ, другъ-другу противорѣчащихъ? Приходится обратиться къ сборнику и посмотрѣть, какъ въ немъ расположенъ матеріалъ. Оказывается, что авторъ классифицировалъ заговоры просто на просто по одному признаку — степени христіанскаго элемента въ заговорѣ. Въ началѣ группы ставятся заговоры, свободные отъ примѣси христіанскихъ элементовъ. Словомъ, классификація покоится на предположеніи, что христіанскія формулы выросли на дохристіанской основѣ. Но тутъ-то и приходится столкнуться съ мнѣніемъ слѣдующаго за Ветуховымъ изслѣдователя — Мансикка. Послѣ него классификаторы уже не могутъ, какъ Ветуховъ, ограничиваться ссылкой на Крушевскаго, Потебню и Веселовскаго. Надо принять во вниманіе и Мансикка. А взгляды ихъ на исторію заговора діаметрально противоположны. Въ то время, какъ первые допускаютъ возможность прослѣдить эволюцію заговоровъ, по мнѣнію послѣдняго, приходится въ нихъ наблюдать только процессъ разложенія (Die Aufgabe der Forschung ist… den Zerfallsprozess zu verfolgen[90]{393}). А большая или меньшая наличность христіанскихъ элементовъ для него доказываетъ какъ разъ обратное тому, что въ ней видитъ Ветуховъ. Такъ кончилась неудачей и попытка Ветухова, поставившаго себѣ цѣлью "прослѣдить типы ихъ (заговоровъ) развитія, по которымъ можно судить о пріемахъ человѣческой мысли на данномъ пути"{394}). Онъ и самъ хорошо чувствовалъ свою неудачу и заявлялъ, что идеальное распредѣленіе должно совершаться по внутреннему признаку. Но ему это еще представлялось мечтой{395}). Высказано это было въ 1902 г., а въ слѣдующемъ — появилась работа съ попыткой именно такого научнаго распредѣленія матеріала по внутреннему признаку. Но уже не въ нашей литературѣ, а въ нѣмецкой. Насколько мнѣ извѣстно, и тамъ вопросъ о классификаціи до этого года находился въ положеніи не лучшемъ, чѣмъ у насъ. Выше мы видѣли принципъ дѣленія, выставленный Вутке. (Die befehlende Form und die arzälende Form[91]{396}). Не говоря уже о томъ, что эти двѣ формы заговора не всегда можно различить (онѣ могутъ слиться даже въ одной формулѣ), часто при такомъ дѣленіи пришлось бы разрывать родственные заговоры. Амманъ классифицировалъ свой матеріалъ такъ: 1) Heilsprüche für Menschen und Tiere, употребляющіяся противъ внутреннихъ и внѣшнихъ болѣзней, уже постигшихъ человѣка или животное; 2) Beschwörungs-oder Zauberformeln; ими парализуется злое вліяніе со стороны людей, животныхъ и природы; 3) Kirchliche Segen und Gebete gegen Böses und Übles im allgemeinen;[92] сюда онъ относитъ главнымъ образомъ заговоры, которые у насъ извѣстны подъ названіемъ обереговъ, дѣйствіе которыхъ распространяется не столько на наличныя страданья и болѣзни, сколько на возможныя въ будущемъ{397}). Такую классификацію изобрѣтатель ея могъ осуществить только въ своемъ небольшомъ сборникѣ, и то — съ грѣхомъ пополамъ. Кромѣ того, что классификація не охватываетъ всѣхъ видовъ заговора, она еще не отвѣчаетъ самымъ основнымъ требованіемъ логики. Дѣлить заговоры на Heilsprüche и kirchliche Segen все равно, что дѣлить всѣхъ людей на бѣлокожихъ и черноглазыхъ. Путаница оказалась неизбѣжной при такомъ дѣленіи даже и въ маленькомъ сборникѣ. Новую классификацію мы видѣли у Шёнбаха. Это четыре группы: 1) заговоры эпическіе, 2) формулы сравненія, 3) магическія изреченія (или записи), 4) церковныя молитвы. Разницу между первыми двумя группами онъ самъ уничтожаетъ, объявляя формулы сравненія сокращеніемъ эпическихъ заговоровъ. Мы далѣе увидимъ, что эти два вида дѣйствительно нельзя разрывать, хотя и по другой причинѣ. Относительно же двухъ послѣднихъ группъ надо заметить слѣдующее. Въ церковныхъ молитвахъ излюбленнымъ пріемомъ является приведеніе изъ св. писанія разсказа, подходящаго къ данному случаю. Такимъ образомъ заговоры этого вида сближаются съ эпическими заговорами. А когда послѣдніе также представляютъ христіанское содержаніе, то граница прямо не установима. Магическія же изреченія, какъ мы видѣли, непосредственно связаны съ церковными заклинаніями, т. е. съ четвертой группой, въ которую входятъ exorcismi{398}). Кромѣ всего сказаннаго о нѣмецкихъ классификаціяхъ, надо еще отметить общую для всѣхъ нихъ схематичность. Раздѣленіе на 4 группы, притомъ же искусственное, не дѣлаетъ никакого облегченія изслѣдователю. Это только маска научности. И, конечно, на практикѣ собиратели не могли ею ограничиваться. Въ подобныхъ случаяхъ они становились на тотъ же путь, по которому шли и русскіе ученые. Упомянутая выше попытка проведенія на дѣлѣ научной классификаціи принадлежитъ Эберману. Свою работу онъ озаглавилъ — Blut-und Wundsegen in ihren Entwickelung dargestellt. Въ самомъ заглавіи и выборѣ матеріала отразилась старая, извѣстная намъ классификація по болѣзнямъ. Но интересно то, какъ далѣе распредѣлилъ авторъ избранный имъ кругъ заговоровъ. Его трудъ не простой сборникъ, а систематическое расположеніе и сравненіе формулъ по разрабатывающимся въ нихъ мотивамъ. Въ основу каждаго мотива авторъ кладетъ древнѣйшую сохранившуюся редакцію, а потомъ слѣдуютъ позднѣйшія редакціи и варіанты. Вотъ разработанные имъ мотивы: 1). Der zweite Merseburger Zauberspruch, 2) Jordan — Segen, 3) Drei gute Brüder, 4) Longinus — Segen, 5) Sie quellen nicht, 6) Blut und Wasser, 7) Glückselige Wunde, 8) Sangvis mane in te, 9) Adams Blut, 10) Der Blutsegen von den drei Frauen, 11) Drei Blumen, 12) Ein Baum, 13) Der ungerechte Mann[93] Классификація не всегда удачно проведена. Мѣстами допущено смѣшеніе мотивовъ. Смѣшеніе произошло, кажется, оттого, что изслѣдователь не давалъ себѣ яснаго отчета въ томъ, что именно надо класть въ основу различія самыхъ мотивовъ. Этимъ только и можно объяснить, то обстоятельство, что, напр., рядомъ съ мерзебургскимъ мотивомъ онъ поставилъ заговоры съ мотивомъ рецепта, какъ особую его редакцію. Сходство въ нихъ только то, что въ обоихъ случаяхъ упоминается о свихѣ, и одинъ мотивъ начинается разсказомъ о поѣздкѣ бога, а другой — хожденіемъ Христа съ апостолами. Какъ мы дальше увидимъ, мотивъ рецепта самостоятеленъ. Эберманъ же смѣшалъ ихъ, съ одной стороны, подъ вліяніемъ сходства вступленія, а съ другой — подъ вліяніемъ старой классификаціи по болѣзнямъ. Заговоръ примѣняется при свихѣ, значитъ, надо какъ-нибудь втиснуть его въ рядъ заговоровъ этого вида. Но мотивъ даванія рецепта отнюдь не связанъ съ лѣченіемъ свиха органически. Да онъ такъ не связанъ и ни съ какою другой болѣзнью. Такимъ образомъ, оказывается, что классификація по мотивамъ требуетъ большой осторожности. Однако она пока является единственной найденной научной классификаціей. При ней пока только и возможно прослѣдить "типы развитія заговоровъ", о чемъ заботился Ветуховъ. Допущенныя изслѣдователемъ ошибки отнюдь не умаляютъ самаго принципа. Это судьба всякаго новаго начинанія. Такія же ошибки встрѣчаются и въ работѣ Мансикка. Онъ также изслѣдовалъ заговоры отъ крови и свиха и отыскивалъ въ нихъ рядъ отдѣльныхъ мотивовъ. Въ зависимости отъ новаго матеріала онъ устанавливаетъ и новые мотивы. Таковы, напримѣръ, Die Jungfrau Maria am Brunnen, Von dem vom Himmel fallenden Wesen[94] Но нѣкоторые мотивы тождественны съ отмѣченными Эберманомъ. Какимъ же путемъ дошли до этой классификаціи? Мы видѣли, что русскіе ученые производили разнообразные опыты, чувствуя настоятельную потребность въ научной классификаціи. И всетаки они до нея не дошли. Классификація по мотивамъ родилась изъ классификаціи по болѣзнямъ. Слѣды этого мы видѣли у Эбермана. Недаромъ всѣ крупные собиратели заговоровъ отдавали предпочтеніе именно этой классификаціи. Она въ себѣ уже таила задатки научной классификаціи. Характеръ болѣзни накладываетъ особый отпечатокъ на характеръ заговора, примѣняющагося противъ нея. Заговоръ отъ крови, напр., никакъ нельзя смѣшать съ заговоромъ отъ безсонницы. Такимъ образомъ, при классификаціи по болѣзнямъ естественнымъ путемъ подбирались другъ къ другу сходныя формулы и сходные мотивы. Но чего-то еще не хватало, чтобы принципъ дѣленія перевести съ названій болѣзней на самыя формулы. Прежде всего этому препятствовало то, что съ каждою болѣзнью связано нѣсколько заговорныхъ мотивовъ. Различнымъ собирателямъ попадались разные мотивы, или же одному попадалось нѣсколько разныхъ мотивовъ. Классификація по мотивамъ, какъ самая мелкая изъ извѣстныхъ до сихъ поръ, не могла притти въ голову, пока у собирателей было всего по 2–3 образца на каждый мотивъ, а то и того менѣе. Поэтому-то до такого дѣленія и не доходили, а останавливались на предшествующей ступени, пока не накопился достаточный запасъ различныхъ редакцій и варіантовъ извѣстныхъ мотивовъ. Словомъ, классификація по мотивамъ была невозможна, пока не было доступа къ широкому сравнительному изученію заговоровъ. Этимъ и объясняется то обстоятельство, что ввелъ классификацію мотивовъ Эберманъ. Онъ началъ работать со старой классификаціей по болѣзнямъ. Сталъ изучать заговоры отъ крови и свиха на всѣхъ языкахъ нѣмецкаго корня и въ этой обширной области естественно нашелъ болѣе мелкія группы. Ветуховъ также занялся сравнительнымъ изученіемъ не только славянскихъ, но и германскихъ заговоровъ. Однако къ одинаковому результату съ западнымъ ученымъ не пришелъ. Почему? Мнѣ кажется, потому, что затерялся въ томъ громадномъ матеріалѣ, который взялся разрабатывать. Въ то время какъ Эберманъ занялся методическимъ изученіемъ маленькаго спеціальнаго уголка, Ветуховъ прямо углубился въ дебри всѣхъ врачебныхъ заговоровъ (даже и не только врачебныхъ). И, конечно, заблудился. Въ качествѣ иллюстраціи того, что такое международный мотивъ, я приведу классическій второй мерзебургскій заговоръ отъ свиха. Однако, въ моихъ глазахъ, мерзебургскимъ мотивомъ является не вся эпическая часть памятника, какъ для Эбермана, а только одна часть его, именно: bên zi bêna, bluot zi bluoda{399}). и только. Почему я считаю только эти слова основнымъ мотивомъ, объяснится при изслѣдованіи происхожденія мотива въ IV главѣ. Формула эта бываетъ и распространеннѣе: Bein zu bein, blut zu blut,[95] Ader zu ader, fleisch zu fleisch{400}). Англійскій варіантъ: bone to bone, sinew to sinew blood to blood, flesh to flesh[96]…{401}). Шведскій: ben till ben, led till led[97]…{402}) Датскій: Jesus lagde Marv i Marv,[98] Румынскій: ľos à ľos, la moëlle à la moëlle[99]…{404}) Чешскій: Maso k masu,[100] Русскій: Латышскій: Еще примѣръ. Въ заговорахъ на сонъ грядущій по всей Европѣ распространенъ слѣдующій мотивъ, который можно назвать — "Святые на стражѣ". Лица, стоящія такъ на стражѣ, въ различныхъ варіантахъ мѣняются. Польскій: Matka Boska ze mną,[101] Французскій: Quand je me couche, je me couche au nom du bon Jésus.[102] Quatre-z-anges sont dans n’te lit, deux à nout téte, deux à nouté piés, la Sainte Croix pr’e ľmitan"…{410}). Англійскій: Matthew, Mark, Luke and John,[103] У нѣмцевъ число ангеловъ доходить до 14. Abends wenn ich schlafen gehn,[104] На основаніи такихъ-то вотъ общихъ мотивовъ и должно строить научную классификацію. Пока только одна она можетъ дать надежный подборъ матеріала для изученія заговора. Но она требуетъ и болѣе осторожнаго къ себѣ отношенія, чѣмъ другія классификаціи. |
|
|