"Мелькнул чулок" - читать интересную книгу автора (Гейдж Элизабет)

Глава XXI

В Нью-Йорке была поздняя весна, когда Энни позвонила из «Файер Ассошиэйтс» и пригласили приехать в Голливуд позировать для газетной рекламы «Кэнтил энд Бил».

Эл Кэнтил встретил ее словно родную дочь, настоял, чтобы она пришла к нему домой на обед. Его жена Ширли, раньше такая неприветливая, разговаривала с девушкой, как с рассудительной племянницей, которой можно пожаловаться на неразумных детей.

Самой большой новостью оказалось то, что Бет и Майкл, наконец, обручились. Энни радовалась за них, хотя знала, что теперь уютная квартирка в долине навсегда потеряна для нее и придется искать другое жилище.

Энни будет не хватать язвительного юмора Бет, той надежности и дружелюбия в их отношениях, которые и делали Бет идеальной подругой.

Теперь Энни придется найти другие причины для поездок на Побережье. А пока мир Голливуда был по-прежнему закрыт для нее, хотя теперь Энни узнавали на улицах.

Энни была счастлива, что помогла Элу Кэнтилу и Джерри Биллу, но не имела понятия, как перейти от рекламного фильма к работе другого рода. Такой переход требует изобретательности и воображения, а Энни слишком устала, чтобы придумать что-нибудь.

На этой неделе она видела Ника дважды. Загорелый, веселый, он встретил ее в условленном месте на Голливудском бульваре, вертя в руках розу на длинном стебле. Вручив цветок, он крепко обнял девушку.

Но, присмотревшись к Нику, Энни увидела, каким измученным было красивое лицо Ника. Ник сказал, что начинающий приобретать известность продюсер Боб Ромеро собирается дать ему эпизодическую роль в сериале – работу, которая к чему-нибудь, может быть, и приведет… Но, рассказывая это, Ник не выглядел довольным или гордым.

Он снимал квартиру в старом доме неомавританского стиля, в нескольких кварталах к югу от Санта-Моники. Квартира на первый взгляд была вполне сносной, даже с маленьким кондиционером, но на деле оказалась такой же убогой, как и прежнее жилище Ника, в районе Сохо в Нью-Йорке.

Энни усердно и много работала с Мартином Файером, пытаясь отвлечься от тоскливого чувства, терзающего душу. Атмосфера вокруг Энни, казалось, все более наполнялась тревожным ожиданием. Она пыталась заставить себя смириться с возвращением в Нью-Йорк и поисками новых возможностей… которые вряд ли появятся.

Но тут случилось нечто необычное.

В автоответчике Бет звучал знакомый голос:

«Дорогая! Это я, Хэл Парри. Поскорее надевай лучшие туфельки. Я только сейчас вернулся из Нью-Йорка. Остановился в «Беверли Уилшир». Мы идем на вечеринку. Роскошную, куколка! В доме Гарри Голда. Он один из самых крупных продюсеров в бизнесе. Весь Голливуд там будет. Ты должна выглядеть по первому классу – то есть, приходи как есть. Завтра в восемь пришлю за тобой машину. Позвони мне».

Энни немедленно набрала номер. Хэл подтвердил приглашение. Благодаря вновь обретенной в Нью-Йорке славе его неожиданно вспомнили и в Голливуде. Ему предложили поставить музыкальный сериал и сделать пару спецвыпусков на телевидении. Поговаривали даже о полнометражном фильме – новой киноверсии одного из его знаменитых мюзиклов, где Хэл должен был ставить танцы. Словом, Хэл снова был при деньгах и наслаждался жизнью.

Он заехал за Энни в огромном, роскошном, взятом напрокат автомобиле с водителем в ливрее, который и глазом не моргнул, когда Хэл облапил Энни, громко, на весь квартал выражая свою радость и так же громогласно сообщив о том, как ему везет за последнее время. Хэл вновь расплылся в улыбке.

– Присоединишься, дорогая? – спросил он, помахивая бутылкой виски «Джек Дэниел», взятой из маленького бара, скрытого между сиденьями.

– Нет, спасибо, – покачала головой Энни. – И тебе бы не стоило, Хэл. – Кто же сегодня обо мне позаботится, если ты напьешься?

– Чепуха, – пожал плечами Хэл, наполнив стакан. – Голливудские вечеринки совершенно безопасны. Переходи от одного гостя к другому – и ничего больше.

Он для наглядности повертел пухлым пальцем.

– Уж в одиночестве ты не останешься, это точно. Только не в этом наряде.

Влажными от восхищения глазами он уставился на скромное зеленое платье Энни. Тонкие лямки и низкий корсаж обнажали кремовую кожу рук и плеч. Единственными украшениями были крохотный нефритовый кулон и такие же серьги.

Волосы легкими волнами переливались на спине. Запах духов кружил голову.

– Надеюсь, я не буду выглядеть дурочкой, – сказала Энни. – Я никого там не знаю.

– Тем лучше, – заверил Хэл, как следует глотнув виски. – По крайней мере, будешь иметь удовольствие познакомиться со здешними обитателями. Но помни, – уже серьезнее предупредил он, – в Голливуде никто не ходит на вечеринки развлекаться, только по делу. Каждое слово, каждая улыбка имеет свой скрытый смысл. Понятно? Эти люди пришли не валять дурака, а заключать сделки и посмотреть, нельзя ли каким-то образом наступить на хвост конкуренту. Таков этот город, дорогая.

Энни кивнула, с каждой секундой все больше нервничая, несмотря на убежденность, что Хэл не ошибается. Кроме того, чем может сегодняшний вечер повлиять на ее судьбу?

Энни не пришлось долго ждать, чтобы убедиться, насколько был прав Хэл в своих предсказаниях.

Гарри Голд жил недалеко от Стоун Каньон Роуд на Бель-Эр, в особняке – устрашающе огромном здании в неоготическом стиле, где было не менее тридцати комнат. Дом неуклюже расположился на пяти акрах земли так, что даже этот участок казался для него слишком маленьким.

На просторной подъездной площадке было припарковано множество машин. Энни никогда не видела такого количества «роллс-ройсов», собранных в одном месте. Взятый напрокат «мерседес» Хэла казался нищим, случайно попавшим в компанию миллионеров.

Хэл галантно помог ошеломленной девушке выйти из машины, прошел с ней в дом, провел мимо хмурой хостесс,[4] ободряюще сжал руку и предоставил самой себе.

Энни растерянно наблюдала, как Хэл, семеня на коротких ногах, направился в глубь комнаты к незнакомому мужчине. Оба тут же исчезли в огромном саду.

Энни взяла бокал с шампанским у смазливого официанта и начала прогуливаться по двум большим гостиным первого этажа.

Мебель была в стиле Людовика XVI, ковры – огромные и роскошные, стены увешаны пейзажами и портретами кисти художников, имена которых Энни знала из университетских лекций. Скульптуры неизвестных мастеров в величественном спокойствии украшали залы и коридоры.

Гости были под стать экзотической обстановке дома. Женщины – в облегающих платьях необычных пастельных тонов или в широких брюках, мужчины – в элегантных вечерних костюмах. Дорогие ткани, изысканные украшения.

Энни чувствовала себя оборванкой. Роскошь, окружавшая ее, душила. При каждом движении дам переливались и светились драгоценные камни в украшениях, в воздухе витали ароматы дорогих французских духов. Наряды женщин несомненно были сделаны известнейшими модельерами. Но больше всего Энни потрясло отсутствие громких звуков. Гости весьма оживленно беседовали, но каждый жест, каждая фраза были исполнены сдержанного, уверенного достоинства и выверены абсолютно точно.

Они словно играли роли богатых благополучных людей, хотя на самом деле и были ими, эти знаменитые и очень знаменитые люди, казавшиеся редкостными тепличными растениями, так отличавшимися от незатейливых полевых цветов.

А их загар! Он словно был таким же признаком богатства и славы, как «роллс-ройсы», драгоценности от Гермеса, хрустальные бокалы для шампанского Вотерфорда. Одинаково загорелые, прекрасно одетые, они производили впечатление иной экзотической расы спокойных и величественных людей, появившихся на этих холмах в результате тщательного генетического отбора, произведенного самим солнцем. Остальное доделали роскошь и деньги.

Энни неуклюже двигалась между ними, боясь, что выглядит, как бродяжка на празднике у Рокфеллера.

Но через несколько минут после исчезновения Хэла, к удивлению Энни, к ней подошел уверенного вида мужчина в дорогом костюме.

– Стэн Рузин, – представился он, пожимая Энни руку; на запястье звякнул браслет. – Рад познакомиться. Видел вас в рекламном фильме «Кэнтил энд Билл» – потрясающе!

– Правда? – спросила Энни. – Вы так добры, что заметили меня…

– О, я вообще очень внимательный. Можно узнать ваше имя?

– Энни. Энни Хэвиленд.

– Скажите, как вам понравилась Калифорния, Энни?

– Очень!.. Я…

– Послушайте, Энни, – могу я вас называть просто Энни? – вы именно то, что нужно этому городу.

Стэн говорил спокойно, но в голосе звенела тревожная напряженность, так гармонировавшая с неестественным блеском глаз, – В вас есть свежесть, сексапильность. Это привлекает с первой секунды. Я агент Джека Ситона, и мы сейчас работаем над несколькими проектами. По-моему, вы как раз то, что нам нужно.

И он тут же начал описывать с десяток сценариев, для которых требовалось подобрать привлекательную героиню, и без перехода воодушевленно заговорил, какой занятый человек его прославленный клиент.

Энни вспомнила, что как-то видела имя Джека Ситона в титрах нескольких телефильмов. Может быть, и сценарии новых фильмов должны иметь рекламу на телевидении?

Стэн Рузин, казалось, был настроен серьезно.

– Послушайте, – повторил он, – позвольте мне поговорить с Джеком завтра утром. – Если у вас найдется время, мы могли бы встретиться на следующей неделе. Сумеете?

– Д-да, – нерешительно согласилась Энни. – С вашей стороны так мило помочь незнакомой девушке…

– Вовсе нет, – покачал головой Стэн. – Находить многообещающих талантливых актеров – моя работа. Джек будет в восторге, когда познакомится с вами. Ему нравится ваша реклама.

– Спасибо, – пробормотала Энни, чувствуя, что не стоит дальше продолжать беседу в столь же неопределенном и в то же время лихорадочном стиле.

– Слушайте, – повторил Стэн в третий раз, но глаза его метнулись куда-то мимо Энни. – Простите, мне надо бежать. Нужно кое с кем поздороваться. – Он снова пожал ей руку. – Очень рад был познакомиться. Джек тоже страшно обрадуется. Я позвоню. Желаю хорошо провести время.

И он сосредоточенно устремился вперед.

Через несколько минут Энни снова увидела Стэна. Он разговаривал с двумя незнакомыми мужчинами. Манеры его по-прежнему оставались сдержанными, но теперь они почему-то казались подобострастными. Выражение внимательных глаз в сочетании со льстивой улыбочкой и тихими смешками говорило о том, что Стэн заискивает перед этими людьми.

Позже, когда Энни рассказала Хэлу о встрече, тот цинично усмехнулся.

– Да знаю я Стэна, – объявил он. – Все это чушь собачья, радость моя. Джек Ситон сидит в дерьме. Он и никелевой монеты не заработал для телевидения за шесть лет. С трудом может наскрести денег, чтобы заплатить приглашенной звезде. Стэн просто хотел попытать счастья.

Он наклонился ближе.

– Помни, никогда не обращай внимания на то, о чем говорят в Голливуде. Важно, что они делают. Если Джек Ситон заставит продюсера позвонить твоему агенту и пригласить тебя на пробы и ты получишь контракт, вот тогда это что-то значило бы. Тогда ты была бы обязана Джеку. Но все обещания Стэна Рузина не стоят и гроша; просто хочет знать, насколько ты известна и что собираешься делать. – И, пожав плечами, добавил: – Кроме того, он балуется наркотиками. Никто не обращает на него внимания. Правда, и остальные не лучше.

Хэл с одобрительным видом поднял стакан виски.

– По крайней мере, ваш покорный слуга честно может сказать, что держится подальше от всего, кроме простой честной выпивки.

Но тут Хэлу кто-то махнул с другого конца комнаты, и он поспешил прочь. Энни заметила, что Хэл слегка покачивается и слишком уж громко и самодовольно расписывает собеседникам свои успехи. Энни вдруг увидела в развязной манере Хэла, в его нарочитом панибратстве что-то от подхалимства Стэна Рузина.

Она познакомилась еще с несколькими «Стэнами» до того, как закончился вечер.

Энни быстро устала от неискренних признаний, ехидных вопросов и слишком горячих предложений встретиться в спокойной обстановке, поговорить о проектах, обсудить условия контрактов.

К тому, что Энни уже знала об обитателях Голливуда, теперь добавлялись новые сведения. Все собравшиеся в доме Гарри Голда носили одинаковые маски, запечатлевшие черты непроходящей молодости, стойкого успеха и неотразимого очарования.

Если судить по их лицам, то все обитатели Голливуда наслаждаются жизнью и прерывают плодотворную и доходную работу только для того, чтобы задуматься о блестящем будущем, в котором их ждут новые замечательные роли, большие деньги и долгая прекрасная жизнь.

Но непредвзятому наблюдателю хватило бы нескольких минут, чтобы увидеть под этими масками усталость, тихое отчаяние, а зачастую пагубное влечение к наркотикам.

Энни не могла не заметить, что у обладателей великолепного загара, сдержанных манер и дорогих костюмов голоса звучат тускло и невнятно, а глаза горят лихорадочным блеском от действия наркотиков и алкоголя.

Энни была не настолько наивной, чтобы не знать о так называемых психоделических веществах, вошедших в моду в последние безумные годы. Многие из ее нью-йоркских друзей, включая Ника, экспериментировали с ЛСД, мескалином и сильными наркотическими веществами, а кисло-сладкий запах марихуаны стал привычным на любой манхэттенской вечеринке.

Но там марихуану курили молодые люди, чье опьянение проявлялось в глупом смехе, во внезапных приступах голода и, наконец, в тяжелом сне, сковывающем вопреки яростному грохоту рок-музыки. Калифорнийцы, очевидно, нюхали, курили, кололись целыми днями, вплетая наркотики в кружево своей жизни так же привычно, как подставляли тела солнцу, оставляющему на них свою бронзовую метку.

«Боже, спаси меня от наркотиков», – подумала она, содрогнувшись скорее от презрения к этим созданиям, чем из жалости. Она мысленно благодарила свою счастливую звезду за то, что единственным безумием, неодолимой страстью в ее жизни была работа, поглощавшая целиком.

Она взглянула на часы. К ее удивлению, прошло всего два часа, а она чувствовала себя так, словно пробыла здесь год. К тому же ей осточертело слушать обрывки чужих разговоров. Хэл оказался прав: за каждым словом и улыбкой пряталось холодное любопытство и алчность хищника.

Энни не испытывала никакой симпатии к людям, которых встретила здесь, она явственно ощущала, что все они были готовы столкнуть друг друга в пропасть. Таковы были творения девяностопятипроцентной безработицы в индустрии, способной, тем не менее, награждать избранных славой и огромным богатством.

Можно было только испытывать восхищение ученого перед способностью этих экземпляров выживать в столь бесплодной почве. Эти особи – загорелые, праздные, озлобленные стервятники готовы были разорвать друг друга, чтобы удержаться на своей территории. Это настоящая борьба за выживание, в которой люди жертвовали своими лучшими качествами, хотя сердца их зачастую были разбиты или покрыты шрамами – следствиями стычек, поединков, борьбы…

И больше всего Энни поразили бесконечная грусть и напрасное мужество, с которым они бродили по комнатам Гарри Голда, изображая из себя очень занятых людей.

Приятным исключением оказалась Норма Крейн, красивая женщина лет под семьдесят, с которой Хэл познакомил Энни в тихом солярии. Ее славное лицо, на котором время и солнце оставили следы, казалось таким знакомым, что Энни тактично выразила свой восторг при встрече с Нормой еще до того, как Хэл успел сказать, какой великой актрисой была мисс Крейн во времена немого кино.

– Норма Крейн, – объявил он, – была и остается самой знатной дамой в этом благословенном городе.

Не смахивая выступивших на глазах слез, он нагнулся, чтобы обнять пожилую женщину, но через секунду глаза его снова были сухими, влага, словно по волшебству, испарилась, и Хэл куда-то упорхнул.

– Познакомьтесь поближе, мои дорогие, – успел сказать он. К удивлению и облегчению Энни Норма оказалась глотком свежего воздуха в этой невыносимой духоте.

– Я здесь играю роль украшения вечера – сказала Норма, сделав глоток из стакана. – Гарри любит приглашать давно забытых звезд на такие вечеринки. Это дает возможность нам, старикам, хоть ненадолго почувствовать себя в центре внимания.

Энни очень хотелось расспросить Норму о ее прошлом, но живое остроумие пожилой дамы было направлено на настоящее.

– Оглянитесь, Энни. Все, что вы видите здесь, – просто кладбище, полное трупов вроде меня, обеими ногами стоящих в гробу, и призраков, бродящих в ночи. Все мы пережили себя и теперь восхваляем мир, переставший существовать двадцать лет назад.

– Значит, в ваших бедах виновато телевидение? – спросила Энни.

– Верно, – кивнула Норма. – Конечно, говорят о том, что вкусы зрителей после войны изменились, о засилье плохих фильмов, о дурной репутации, которую приобрел Голливуд из-за черных списков. Но простая истина заключается в том, что люди предпочитают оставаться дома и смотреть телевизор вместо того, чтобы ехать куда-то, платить деньги, чтобы посмотреть новый фильм. Конечно, телевизор совсем не так интересно смотреть, как хороший фильм, а беспрерывная реклама так раздражает! Но свое дело оно сделало – убило кино, а вместе с ним и Голливуд. Старый Голливуд. Студии. – И, тихо рассмеявшись, Норма добавила: – Черт возьми, Энни, от наших студий тоже остались одни воспоминания! МГМ, «Уорнер и Фокс» теперь сдают площадки независимым для съемок телефильмов и сериалов.

Энни кивнула:

– Людям не хватает таких звезд, как вы, мисс Крейн. Ради Бога, зовите меня Нормой. Да, девочка, людей вроде меня сейчас почти не осталось. Так же, как и мира, в котором мы жили. Почему нет? Все умирают. Она коснулась руки Энни.

– Теперь на подобных вечеринках люди только и говорят о том, сколько платят на телевидении. Все думают, это может вернуть прошлое и дать нам работу. Только ошибаются: это может изменить кое-что, но не возвратить то наше безумное время, когда с нами обращались, как с любимыми рабами, изнуряли работой, баловали, наряжали, как манекенов. Нет, этот мир навсегда ушел. Он был жестоким и веселым, но теперь все кончено.

Заметив задумчивый взгляд Энни, Норма примирительно улыбнулась.

– Не слушайте меня, дорогая. У меня много свободного времени, вот я и предаюсь мрачным мыслям. Не стоит грустить о прошлом. Оно только и годится на то, чтобы уступать дорогу будущему. Звезды были, есть и будут всегда. Людям они нужны.

Энни задумалась над словами Нормы. Один мир Голливуда кончился навсегда. Норма принадлежала этому миру и сохранила в себе его частицу. Она могла вызвать этот мир к жизни воспоминаниями, как джина из бутылки.

Но по-прежнему снимались фильмы, и появлялись все новые звезды – Уоррен Битти, Дастин Хофман, Фэй Данауэй и Барбара Стрейзанд, сиявшие словно бриллианты в разряженной атмосфере пустого заброшенного Голливуда. То же самое можно было сказать о немногих талантливых режиссерах, сценаристах и продюсерах.

Голливуд был страной, в которой возможности появляются, как упрямые растения, пробившиеся через пески пустыни, а необозримое будущее вырастает из воспоминаний тех, чье время прошло.

– А как насчет вас, Норма? – спросила Энни.

– У меня есть внуки, дом, альбомы с вырезками, – пожала плечами женщина, затягиваясь сигаретой, – и,– рассмеялась она, – мой агент. Бьюсь об заклад, вы не знали, что большие агентства все еще не отказались от таких старых развалин, как мы, можно хвастаться этим перед друзьями, говорить, будто мы еще работаем и на что-то надеемся. Конечно, агенты ничего для нас не делают – работы нет, и мы никому не нужны. Но отблеск потускневшей славы падает и на них, а мы хоть иногда чувствуем, что не забыты, так что польза взаимная.

Глаза ее лукаво блеснули.

– Мне нравится иногда приходить в агентство, хотя бы чтобы немного развлечься.

Норма потушила сигарету.

– Нет, Энни, я счастливая старая сова, у которой есть что вспомнить. Если я чему и научилась, так это умению сохранить уважение к себе, даже когда твоя звезда погаснет. Слишком многие в Голливуде так и не поняли это, а потом уже было поздно. Как я благодарна судьбе, что вышла замуж за Джимми, упокой Господи его душу, и смогла пожить по-человечески.

Норма сжала руку Энни.

– Если не возражаете против совета дряхлой бывшей актрисы, поступайте так, как я – найдите человека, который любил бы вас, и держитесь за него изо всех сил, независимо от того, как высоко подниметесь и как низко упадете.

Энни подумала, что за сегодняшний вечер она не слышала слов разумнее. Тем не менее, слова эти растревожили ее, предостерегающие нотки задели за живое. Казалось, Норма при всем ее деловом подходе к профессии актрисы была интуитивно уверена, что Энни ждет большое будущее, хотя почти не знала девушку.

Кроме того, Норма угадала и то, что Энни вряд ли способна на романтические отношения, которые могут отвлечь ее от намеченной цели. Искренние слова Нормы заставляли задуматься о том, что еще не слишком поздно изменить курс, который может привести к беде… конечно, если Энни в силах сделать это.

Норма уехала рано, пошутив, что нужно как следует выспаться и посидеть несколько дней дома, чтобы быть в форме, когда в следующий раз ее захотят вынуть из нафталина.

Она обещала Энни, что позвонит на следующей неделе, пригласит на ланч и познакомит с внучками. Энни почему-то поняла, что из всех обещаний, данных на этой вечеринке, только это может оказаться правдивым.

После отъезда Нормы Энни охватила безмерная усталость, только усилившаяся от необходимости поддерживать разговор со скучными, неинтересными, незнакомыми людьми.

Старательно избегая новых знакомств, она переходила из одной роскошной комнаты в другую, рассматривала картины, скульптуры – все то, чем Гарри Голд окружал себя, стремясь обеспечить необходимый уровень респектабельности, чем в сущности не отличался от Хэла Парри с его взятой напрокат мебелью и винным погребком.

Наконец Энни решила отдохнуть в библиотеке, уставленной множеством полок со стеклянными дверцами и клубной кожаной мебелью. Строгие рисунки, развешанные на стенах, создавали атмосферу деловой сосредоточенности.

В углу на столике восемнадцатого века был устроен небольшой бар, как, впрочем, в каждой комнате. Среди хрустальных графинов Энни высмотрела соблазнительную бутылку с содовой, положила в бокал лед, кусочек лимона и налила пузырящуюся жидкость, прежде чем поближе подойти к книгам в кожаных переплетах.

Но тут же замерла, поняв, что в библиотеке есть кто-то.

В кожаном кресле у окна с книгой на коленях и стаканом чистого виски на столике сидел не кто иной, как мужчина, чуть не сбивший ее с ног на бульваре Санта-Моника, тот, кого она спасла от неприятностей.

Он не поднял глаз и, казалось, был полностью поглощен книгой. Сигарета в пепельнице дотлела почти до конца. Губы сжаты, глаза бегают по строчкам.

Он то и дело переворачивал страницы. Голова, увенчанная копной волнистых седых волос, по-прежнему непричесанных, как и в первый раз, часто склонялась в едва заметных кивках; пальцы были желты от никотина – рядом на мраморном столике лежала раскрытая пачка «Лаки страйк».

Энни растерялась до слез, потому что тишина в комнате, где кроме нее был только этот ничего не замечавший вокруг незнакомец, становилась все более напряженной. Очевидно, он не слышал, как вошла Энни, и даже не обратил внимания на звяканье льда в стакане, хотя девушка стояла всего в нескольких шагах от него.

Незнакомец продолжал читать, сжимая книгу сильными руками, Энни безуспешно пыталась придумать, что сказать, и уже собиралась было осторожно попятиться и потихоньку выйти, но тут мужчина неожиданно рассмеялся, тихо, коротко, и на мгновение прикрыл глаза. Потом, заложив книгу пальцем, сделал огромный глоток виски, так что в стакане почти ничего не осталось.

– Ха! – снова рассмеялся он. – Иисусе…!

И снова потянулся было за стаканом, но тут увидел Энни и молча уставился на нее, подняв мохнатые брови.

Незнакомец выглядел относительно трезвым, особенно если вспомнить вечер их знакомства, но какой-то лихорадочный блеск в глазах указывал на то, что он либо находился в состоянии нервного возбуждения, либо виски уже начало действовать. Интересно, сколько он уже успел выпить?

Молчание затянулось. Мужчина, казалось, без всякого смущения глазел на Энни, а она никак не могла сообразить, что сказать. Бегство от гостей, тишина в комнате и неожиданная встреча с этим человеком почему-то отняли у нее всю энергию.

Наконец он с улыбкой открыл книгу и, откашлявшись, начал читать вслух с веселыми нотками в голосе.

«…Поскольку многие женщины в зрелом возрасте теряют красоту, они пытаются переделать лицо и в пятьдесят лет обретают новую привлекательность, как те люди, которые в зрелые годы приобретают новую профессию, – словом, сажают корнеплоды на поле, уже не пригодном для посадки лоз».

Он метнул ехидный взгляд на дверь, за которой веселье было в полном разгаре. Энни поняла намек на всех этих женщин, которых видела сегодня, но, прежде чем успела сказать что-то, мужчина поднял палец и продолжал читать: странные, язвительные, убийственные слова срывались с губ, и каждое безжалостно обличало тех, кто собрался сегодня в доме Гарри Голда.

«Другие женщины пытаются сохранить то, что составляло особую их привлекательность, но она никак не хочет проявиться на обновленном полотне обретенного лица.

Улыбка, загадочная, грустная, делавшая женщину столь неотразимой, не может пробиться сквозь паутинку стареющих щек, она растаяла вместе с изящным очертанием рта.

… Сдавшись, она пробует новую маску – ясной, непринужденной веселости, которой так и веет от легких морщинок лица, и, если повезет, обретет новый кружок обожателей. Они слишком молоды, чтобы помнить, как она выглядела раньше, если только не видели ее на экране. Она притягивает их как магнит, нестареющая добрая фея, щедро дарящая почти материнскую любовь и, к тому же, не жалеющая денег».

Закончив читать, он взглянул на Энни: в маленьких голубых глазках полыхнуло знакомое пламя.

– Пруст, – объяснил он, подняв толстый том.

Энни нерешительно улыбнулась. Поведение незнакомца было несомненно вызывающим, но в то же время невраждебным. Казалось, он гордится едким остроумием автора и приглашает ее в союзники.

– Хотя, знаете ли, – добавил он, задумчиво хмурясь, – это было написано задолго до пластических операций.

– Мне почему-то кажется, что и они ему вряд ли понравились бы, – ответила Энни, никогда не читавшая Пруста, но мгновенно почувствовавшая злую иронию, владевшую его мыслями.

Мужчина одобрительно кивнул, поглядев на Энни уже с большим уважением.

– Вы, по крайней мере, еще долго можете не думать ни о каких подтяжках.

Почувствовав насмешку в отеческом тоне мужчины, Энни не обиделась – незнакомец явно не хотел уже задеть ее. Она продолжала дружески улыбаться, и собеседник ответил такой же искренней улыбкой.

Но теперь мужчина вновь посмотрел на стакан; казалось, удивился, что он почти пуст и хотел уже было подняться, но, поняв, что на коленях лежит тяжелая книга, а в руке – пачка сигарет, растерялся – слишком много действий пришлось бы совершить.

– Будьте так добры, – обратился он к Энни, – налейте мне виски.

Он одним глотком допил то немногое, что оставалось на дне, и протянул стакан Энни. Только теперь она поняла, что незнакомец пьян – рука описала неверный полукруг.

Энни отошла к маленькому бару и показала на один из хрустальных графинов. Он широко развел руками в знак одобрения. Энни плеснула виски в стакан, заметила укоризненный взгляд, прибавила еще на палец, но, увидев, как предостерегающе сжались его губы, наполнила, наконец, стакан до краев и, подойдя к окну, протянула мужчине. Тот молча поднял стакан, словно салютуя девушке, и, сделав большой глоток, поставил на столик. На секунду он казался погруженным в невеселые раздумья, но внезапно поднял голову и уставился на девушку. В проницательных глазках под кустистыми бровями было что-то явно мефистофельское. Взгляд был одновременно и рассеянным, и пристальным – словно он рассматривал ее в телескоп.

– Не хотелось бы участвовать в преступном… – начала она.

Но глаза мужчины словно заволокло дымкой. Энни смолкла, поняв, что он уже не видит ее. Через секунду незнакомец уже углубился в книгу, полностью забыв о существовании девушки, и она, не позаботившись извиниться за то, что побеспокоила его, повернулась и, задумчиво улыбаясь, вышла.

Гораздо позже, уже собравшись уходить, она заметила, как незнакомец, сильно покачиваясь, пробирается через комнату, не обращая внимания на гостей, и спросила стоявшую рядом женщину, кто он.

– Господи, солнышко! – ответила та. – Это же Дэймон Рис. Единственный и неповторимый. Откуда вы взялись? Этот город у него в кармане. Кто бы мог подумать, что такой интеллигентишка, как он, заработает тридцать миллионов на каких-то психованных фильмах? Знаете, я слышала, что он написал потрясающий сценарий, и съемки вот-вот начнутся. Все только об этом и говорят, но никто не знает, в чем там дело. Ну же, дорогая, вы должны знать Дэймона Риса. Как можно забыть такое лицо?

Вопрос преследовал Энни все время, пока она ехала домой.