"Ящик Пандоры. Книги 1 – 2" - читать интересную книгу автора (Гейдж Элизабет)

ПРОЛОГ

1964 год

История редко заботится о том, чтобы дать должную оценку сомнительным героям, которые первыми обнаружили ее недостатки.

В конце недели все уже было кончено, и почти каждый в Вашингтоне и за его пределами мог почувствовать, что поворот в судьбе нации осуществлялся в направлении, явно не предвещавшем ничего хорошего. Именно тогда некоторые газеты выступили с заявлениями, что никто иной, как Дэн Агирре, соблюдавший спокойствие, несмотря на полнейшую неразбериху, окружавшую Хэйдона Ланкастера, подумал о Бесс и отправился на ее поиски.

И нашел ее.

Понятно, что все юридические агентства в ту ночь были в панике. Десятки агентов были посланы протестовать против всех кандидатов Республиканской, Демократической и прочих партий из-за того, что произошло.

Конечно, никто не видел в этом необходимости, так как опасность была уже позади. Это было скорее показное торжество полицейских властей, чем акт реальной защиты. Худшее свершилось, и ничего уже нельзя было изменить.

Но Дэн Агирре, блуждая по незнакомому зданию главного управления ФБР на Пенсильванской улице и сравнивая идеальный порядок, царивший там, с затхлой убогостью своего рабочего кабинета в отделении по расследованию уголовных дел, заинтересовался женой Ланкастера и позвонил агенту, ответственному за дом в Джорджтауне, проверить, там ли она.

– Она спит с одиннадцати тридцати, – последовал ответ. Ей дали успокоительное. Секонал. Она абсолютно отключилась.

Дэн посмотрел на часы. Было два тридцать утра. Какое-то время он стоял в задумчивости.

– Когда вы в последний раз видели ее?

– Один из наших людей дежурил около ее дома. Я не знаю сколько прошло времени. Может, час, полчаса. Ее велели не беспокоить. Господи, после того, что она увидела сегодня ночью!..

– Не могли бы вы заглянуть к ней? – спросил Агирре. Последовало молчание. Агирре чувствовал, как не хотелось агенту ФБР оказывать услугу кому-то со стороны. ФБР не выносило, когда их просили сделать работу для кого-то, особенно, когда эта просьба исходила от нью-йоркского полицейского.

– Послушайте, офицер… как, вы сказали, вас зовут?

– Агирре, Дэн Агирре.

– Послушайте, Дэн. Я исполняю данный мне приказ. Нам приказали успокоить ее, запереть и сидеть за дверью. Если вы хотите изменить эти приказы…

– Хорошо, – резко прервал его Дэн. – Джим Киприани где-то здесь. Мне попросить его, чтобы он лично приказал вам, или вы просто окажете мне эту услугу из вежливости?

При упоминании имени начальника агент нехотя согласился.

– Ладно. Не кладите трубку, я проверю. – Агирре услышал, как агент небрежно бросил телефонную трубку на стол в доме, которого он сам никогда не видел. Он мог только представить себе, как жили там Ланкастеры последние несколько лет, которые подняли Ланкастера от поста младшего сенатора до порога Белого дома. Кто мог тогда вообразить, что все это приведет к сегодняшней ночи? Агирре покачал головой. Слишком много таинственного было в простой человеческой истории, слишком много загадочного. Можно было охватить взглядом только узкий коридор человеческой жизни, видимый как будто через замочную скважину. Остальное оставалось в тени. Однако для натренированного глаза то малое, что можно было увидеть, имело слишком большое значение, чтобы проигнорировать его. События этого вечера, являющиеся теперь частью истории, произошли потому, что ни один натренированный взгляд, включая его собственный, не потрудился посмотреть в нужном направлении. Но что было, то прошло. Дэну Агирре надо было подумать о настоящем. Ему надо было быть уверенным, что Бесс Ланкастер надежно заперта в своем доме, потому что если это было не так, если она была свободна, тогда все менялось. История, которой был положен конец в глазах уже скорбящей нации, еще, по всей вероятности, не завершилась. Какое-то необъяснимое напряжение охватило Агирре, так как пауза на другом конце провода затянулась.

Наконец трубку подняли. Можно было расслышать, что там царила суматоха и раздавались чьи-то взволнованные голоса.

– Господи, – послышался в трубке голос агента. Я не понимаю. Она, должно быть, притворялась спящей. Она выглядела такой измученной, как раненая олениха.

– Она ушла, так? – спросил Агирре.

– Не более часа назад. Окно закрыто. Поэтому никто из людей, дежуривших на улице, ничего не заподозрил. О, боже, я ничего не понимаю.

– Ладно, – ответил Агирре, поджав губы. – Спасибо. Он повесил трубку и поспешил в соседнюю комнату, где было полно народу.

Киприани, толстый мужчина, чьи резкие остроты и хитрый взгляд несколько отличали его от стереотипного образа фэбээровцев, которыми он командовал, побагровел, услышав эту новость.

– Пошлите людей ко всем, кто находится в резиденции Ланкастеров, – распорядился он. – И отправьте кого-нибудь в офис Ланкастера и во все центральные учреждения компании. Черт побери все это!

Офис, казалось, сонный еще минуту назад в мгновение ока превратился в улей. Зазвонили телефоны, захлопали двери, оперативники спешили выполнять приказы. Дэн Агирре облокотился на стол Киприани, не обращая внимания на оживление, царившее вокруг него.

Я должен был это предвидеть.

Он никогда не встречал Элизабет Ланкастер. Но он знал о ней достаточно, чтобы понять, чего от нее можно было ожидать. Отчаяние ее было явно показным. Она бы никогда в жизни не позволила рушиться окружавшему ее миру, лежа в собственной спальне, в постели, окруженная какими-то безличными агентами.

Она стала действовать.

И Дэн Агирре, единственный из всех людей, находившихся здесь в этот вечер, начал размышлять, каковы могли быть ее действия.

Он посмотрел на Киприани, неглупого человека, но ограниченного в своих действиях организацией, в которой он работал. Некоторые функции ФБР исполняло отлично. Но вызов, брошенный им сейчас, выходил далеко за рамки их привычной деятельности, потому что они никогда не знали Хэйдона Ланкастера, сенатора и кандидата в президенты США, и, очевидно, совершенно не знали его жену.

Но Дэн Агирре знал.

Прошлое – вот что подсказало ему в этот вечер, что надо искать Ланкастера, вот что нависло над его женой, которая в данный момент спешила к своей невидимой цели. Долгое время Дэн, сам того не осознавая, держал в руках ключ к прошлому. Только несколько часов назад он понял, какое это имело значение.

Ну, что ж, лучше поздно, чем никогда. Теперь он знал, куда Бесс направлялась. Он поднял трубку и набрал номер.

– Это Агирре, – сказал он, когда ему ответили. – Слушайте, я сейчас же еду домой. Мне надо срочно вылететь в Нью-Йорк. – И посмотрел на часы. Его интересовало, сколько у него оставалось времени. Если она сбежала не более часа назад, то, несомненно, он приедет первым. В конце концов, ей надо соблюдать осторожность, а ему остается только сесть в полицейский самолет.

Про себя он решил больше никому не говорить о Нью-Йорке. Может быть, ему там вообще не поверят. Спеша к выходу из здания, он пытался подавить в себе это тянущее чувство. Казалось, судьба именно сегодня решила доделать все, что когда-то не успела завершить.

Наверное, ни один человеческий мозг не мог предвидеть то, что случилось. И ни одна человеческая рука не могла остановить того, что еще должно было произойти.

Эти семена были посеяны так давно… Теперь, когда ядовитые фрукты созрели, они заберут те человеческие жизни, которые захотят, и – возможно, возможно! – пощадят другие.

Лаура?

Вот это вопрос вопросов!

Итак, Дэн Агирре оставил позади себя ФБР и отправился один в ночь, чтобы сделать все от него зависящее для спасения Лауры. Даже если было уже слишком поздно.

В офисе горела только одна лампа под зеленым абажуром. Сенатор сидел за своим рабочим столом, в рубашке, туго стянутой подтяжками. Его пиджак висел на вешалке, которая когда-то стояла в его кабинете в Вашингтоне, сувенир от первого сенатора Палаты: по преданию, ею пользовались с самого 1859 года, уверяли, что на нее вешали свои шляпы Вебстер и Клей. Глядя на вешалку, сенатор испытывал чувство сожаления. Подобно многим другим вещам, это была реликвия, оставшаяся от того времени, когда его окружение соответствовало его власти.

Той самой власти, которую у него отнял Хэйдон Ланкастер.

В здании царила тишина. В этот вечер никто не работал. Внимание и законодателей, и публики было приковано к кампании, которая должна была определить судьбу нации. Законы, в конце концов, можно издавать и отменять в любое время. Выборы же президента были совсем другим делом.

Он взглянул на обнаженную девушку, стоящую перед ним на коленях. Она смотрела на него сквозь полуопущенные веки с любопытством и пониманием. Ее руки легко двигались по его коленям, волосы сбегали по стройной спине.

Аромат ее духов пересиливал запах сигаретного дыма, стоявший в кабинете. Одежда, в которой она приехала – шелковое платье, прозрачные чулки, маленький черный лифчик и трусики – лежала на полу там, где упала, когда она вяло демонстрировала стриптиз.

На ней были туфли на шпильках, несомненно, чтобы быть готовой ко всему, но она сняла их, когда поняла, что они только мешали тому, чего он от нее хотел.

Она была так молода! Несмотря на косметику, которая, казалось, должна была лишить ее лицо определенного возраста, было видно, что ей не более двадцати двух – двадцати трех лет. В этом возрасте его дочь была еще студенткой колледжа, далеко не равнодушной к шоколаду, волновавшейся при мысли о цвете своего лица и трогательно неуверенной, правильное ли решение она приняла, выбрав своей специализацией историю. Самая обыкновенная девушка.

Но существо, стоящее перед ним на коленях, было отделено от своих сверстниц пропастью даже большей, чем те деньги, благодаря которым она процветала. Поэтому в ее глазах была такая пустота. Она жила ради больших счетов, и он вынужден был признать, что она стоит таких денег. Во всяком случае, в своем бизнесе она была лучшей. Высокая, чувственная, неправдоподобно красивая, она сразу, как только вошла, поняла, какое ужасное состояние было у него, и согласно этому настроилась на определенный лад. Ее поза, сидела она или стояла, была зовущей. Каждое движение ее рук казалось непристойным, дотрагивалась ли она до перьевой ручки на столе старого сенатора, проводила ли пальцем по кушетке, подносила ли бокал шерри к своим губам. Когда она взяла молоток, подаренный лидером правящей партии в Вашингтоне дней двенадцать назад – один из экспонатов личной коллекции Калоуна – он в ее руках показался основным инструментом извращения.

Она понимала, что когда-то он был важным человеком. Она не отводила от него своего долгого взгляда даже, когда рассматривала фотографии, где он был снят рядом с Эйзенхауэром, Рузвельтом, Трумэном и другими великими. Все ее движения напоминали какой-то триумфальный танец, который она исполнила бы, если бы знала его затаенные желания.

Но он молчал. Может быть, это было частью его осторожной политической натуры. Или может, из-за катастрофы, которая разразилась за последние несколько дней, он просто и сам не знал, чего он хочет. Он и в самом деле не был уверен, правильно ли поступил, пригласив ее. Менее всего сегодня вечером он был склонен заниматься сексом. Но тем не менее, хотел, чтобы с ним рядом кто-то был. Он никогда не чувствовал себя так одиноко. Итак, она была здесь.

Она сразу же завела пошлый разговор, не успев даже удобно устроиться на кушетке. Девушка такого рода не могла терять время.

– Почему ты так смотришь на меня? – спросила она, обдавая его долгим томным взглядом, который, наверно, являлся сильнейшим оружием в ее арсенале.

– Я думаю, в твоей головке теснятся неприличные мысли. Я чувствую это отсюда. Не пытайся отрицать это.

Она поставила на стол свой бокал и встала перед ним. Ее стройное тело мягко извивалось, руки на бедрах.

– Что тебе больше всего нравится в девушках? – спросила она, расстегивая платье так, что оно само мягко сползло на пол, обнажая матовые части тела, на которых черное белье смотрелось как темные цветы. – Как насчет этого? – она расстегнула бюстгальтер и провела пальцем вокруг груди, твердой и большой. Ее глаза выжидающе остановились на нем. – Или тебе нравится здесь? – Тонкие руки провели по трусикам, стягивая их до колен.

– А здесь тебе нравится?

Затем небольшой поворот, показывающий ее спину так, что перед ним очутились полные, крепкие ягодицы.

– Или здесь тебе нравится больше? – пробормотала она, остановив взгляд на своем плече. – Тебе нравится там, где ты и сам не можешь предположить? Позор…

Она сделала шаг вперед, упала перед ним на колени и улыбнулась.

– «Милашка мой», – напевала она, расстегивая молнию на его брюках. – Ты, должно быть, важный парень, да?

Она начала играть с ним. Властность ее пальцев и губ изумили его. Ее ласки были похожи на обследование хорошей медсестры, движения были автоматические, быстрые, чтобы выполнить работу как можно быстрее.

Было приятно. Почти медицинская направленность ее действий нашла отклик в его душевной пустоте. Ее профессия была древнейшей и наиболее безжалостной профессией в мире. Скорее он сам, чем ее мастерство, вызвал оргазм быстрее, чем ожидал. Чувствуя это, она ободряюще что-то пробормотала и заработала интенсивнее.

В этот момент зазвонил телефон.

– Черт.

Было уже слишком поздно. Последний спазм прошел, но шок от неожиданного звонка погубил все удовольствие.

Он обругал себя за то, что не отключил телефон. Сегодня вечером он не ожидал звонков. Теперь придется отвечать.

– Ну что еще? – раздраженно проговорил он в трубку, глядя на девушку.

Минуту он слушал, тяжело дыша. Потом сразу покраснел.

– Вы уверены? – спросил он. – Когда это случилось? Девушка смотрела на него теперь озадаченно и с нетерпением. Он внимательно слушал, потом вздохнул, хотел задать вопрос, но промолчал. Он не мог поверить в то, что слышал.

– Ланкастер, – выдохнул он наконец. – О, Боже! Потом он выслушал вопрос от звонившего.

– Нет, – твердо сказал он. – Уже ничего. Никаких комментариев до завтрашнего утра. Ради Бога… Хорошо. Держите меня в курсе по этому номеру, если я сам не перезвоню вам.

Он положил трубку. Минуту он стоял в задумчивости, глядя в окно на ночное небо. Потом взглянул на девушку. Она смотрела как-то отстраненно, и в ее глазах был упрек. Она знала, что ее спектакль был уже забыт. Бизнес взял верх над удовольствием.

– Одевайся, – проговорил Эмори Боуз. – Уходи, – несмотря на командный тон, в его голосе слышалась жалость.

В конце концов, она сделала, что могла. Он нашел в кармане стодолларовые бумажки и бросил три на стол, пока она одевалась. Она надела пальто, взяла деньги и ушла. Он забыл о ее существовании. Новость, которую он услышал, заслонила все остальное.

«Ланкастер, – подумал он зло. – Идиот».

Даже таким абсурдным, казалось бы, образом Ланкастер умудрился расстроить его планы. Теперь он останется героем навсегда. Он навеки завоевал сердце народа. Это была победа, которой Боуз больше всего хотел избежать.

Ланкастер вышел из игры, именно этого добивался Боуз, но вышел победителем. Вечный победитель в глазах мира.

Эмори Боуз покачал головой, размышляя над иронией судьбы, которая обыграла даже его острый политический ум.

Он привык к постоянным превратностям в политике, но то, что произошло сегодня вечером, относилось более к таинствам судьбы, чем к возможностям простого человека. Так распорядилась история.

Эмори Боуз вздрогнул, когда дверь захлопнулась, и он остался один, представляя себе улыбку Ланкастера.

Чикагский вокзал был почти безлюден. Часы над входом, ведшим к поездам, показывали 4:08 утра. Там и сям группки пассажиров пережидали ночь. В одном углу спал матрос, положив голову на свой грубый чемодан, его почти гладко выбритая голова делала его очень молодым и уязвимым. Храпящий рядом пьяница, казалось, пытался придать себе респектабельный вид даже во сне, чтобы избежать ареста вокзальным полицейским до утра. Какая-то женщина с двумя тяжелыми сумками, большим соломенным кошельком и двумя спящими детьми сидела на одной из скамеек, уставясь в пространство.

Было сразу видно, что это эмигрантка, которая, без сомнения, ехала к мужу. Она смотрела на эту многообещающую Америку глазами чужестранца, который прошел огонь и воду и много таких же вот залов ожидания, пока добрался сюда.

Единственный продавец билетов, положив подбородок на руку, спал, сидя за окошком, не обращая внимания на журнал с девочками на своем столе. Где-то играло радио.

При звуке шагов билетер открыл глаза и судорожно сглотнул, когда увидел перед собой удивительно привлекательную молодую женщину. На ней был легкий плащ, который подчеркивал линию ее груди. Он увидел также, что у женщины в руках был кошелек и небольшой чемодан.

Да, мэм, – выпалил он с излишней галантностью. – Чем могу помочь?

Она оглянулась на пустую станцию.

– Когда отходит следующий поезд? – спросила она. Куда? – он заметил, как ее губы изогнулись, и уловил подобие улыбки в ее глазах.

– Да как сказать, – ответила она. Он пробежал глазами по расписанию.

– Через десять минут отправляется экспресс в Альбукерк – он прибудет на место назначения завтра, часов в восемь вечера. Или, погодите-ка, есть дополнительный поезд в Лос-Анджелес. Он прибудет в среду утром. Потом обычные поезда в Нью-Йорк, Филадельфию, Вашингтон…

Она покачала головой.

– Нет, не то.

И опять ее красота поразила его. У нее были каштановые волосы, мягкие и волнистые. Глаза, цвета аквамарина, блестели девичьим задором и игривой чувственностью.

Или, – продолжал он, с трудом отводя от нее взгляд, – в четыре тридцать поезд в Лас-Вегас. Вы прибудете туда очень рано утром. Там, наверно, полно народу в это время года, могу себе представить…

Лас-Вегас, – повторила она. – Звучит неплохо. Первый класс, пожалуйста.

Да, мэм, – он протянул руку за билетом, бросив долгий взгляд на ее нежные щеки и блестящие глаза. Тем времен она оглядела станцию.

Голос по радио, чистый баритон, гулко раздавался среди мраморных стен и полов. Песня была о любви, отметила она, и о потере. Мгновение она слушала, потом повернулась к билетеру.

– Двадцать три пятьдесят, – сказал он.

Она достала из кошелька пятидесятидолларовую банкноту.

– Слышали о великой новости из Нью-Йорка? – спросил он. Великую новость? – она вопросительно подняла глаза.

– О Ланкастере, – он покачал головой. – Ну и история! Ужасно. Такой симпатичный молодой человек. Я думал, он будет нашим следующим президентом. Я уже был готов за него голосовать. Но кто же мог знать, мисс!? Кто мог знать?

Она кивнула, тень осторожности заслонила выражение вежливого интереса.

– В утренней газете сообщалось об этой истории, – сказал он, показывая на газетный киоск в комнате ожидания.

Пока она собирала сдачу, ее взгляд проследил направление пальца.

– Спасибо, – сказала она.

– Кто мог знать, – повторил он, вздохнув. – Вот и все, что я могу сказать о мире, в котором мы живем. Господи, кто мог знать…

Он видел, как она пересекла комнату. Ее движения были легки и грациозны. Она казалась очень страстной и женственной.

Он заметил, что она направилась прямо к киоску, подошла к старушке, продававшей сигареты и газеты, купила «Трибьюн» и села на свободную скамью. Она долго изучала первую страницу. Заглавие было просто огромное, но заметка сама по себе очень небольшая, срочная информация, поступившая слишком поздно, чтобы ей могли уделить много места. Были приведены только беглые факты о том, что произошло.

Женщина закрыла глаза. Голос по радио пел о расставании и любви, которая не может умереть. Она все еще держала в руках газету и не могла видеть билетера, который заинтересованно наблюдал за ней из окошка своей кабины. Он не пытался угадать ее мысли, все его внимание было приковано к красивым ногам, видным из-под пальто, и блестящим волосам, струящимся по плечам. Она думала о Ланкастере. Как же так?

Эта история потрясла ее. Такого она совсем не ожидала. Она одна на свете знала, какова была позиция Хэйдона Ланкастера еще день назад и что должно было произойти с ним и со всей страной. Она же и сделала так, что это случилось. Почти ценой собственной жизни.

А теперь оказалось, что все это бесполезно.

Она подумала об Эмори Боузе. Ее проницательный мозг быстро работал, стараясь создать единую картину. То, что случилось с Ланкастером, исходило откуда-то слева. Вряд ли здесь замешан Боуз. В конце концов, планы Боуза насчет Ланкастера теперь были в прошлом. Благодаря ей, благодаря Лесли. И все же это произошло. В этот поздний час, когда все битвы были выиграны и проиграны и собиралась грязь вокруг будущего президента США, уже не выдвигались и не избирались новые кандидатуры – все, что могло, уже свершилось.

Лесли свернула газету, положила на сиденье рядом с собой и опять закрыла глаза. Она была так же далека от того, чтобы удивляться, как и от собственного длительного путешествия. Неожиданно она подумала о Бесс. Что должна была чувствовать Бесс сегодня вечером? Испытывала ли она горечь и опустошение? Или, может, наоборот испытала облегчение, что наконец окончилась битва, в которой она боролась до конца. Лесли не могла себе этого представить. В конце концов, она едва знала Бесс. Их пути лишь ненадолго пересеклись, благодаря Эмори Боузу. И все же только Лесли могла спасти и Бесс, и ее мужа.

Хорошо. Мир – это калейдоскоп, как кто-то однажды выразился. Один небольшой поворот колеса – и все становится другим. Все: и форма, и цвета создают совсем иной неузнаваемый образ. Даже правила игры, и те меняются. Навсегда. И безумные планы, и мечты игроков – навсегда забываются. Она взглянула на билет, сжатый в пальцах. Итак, Лас-Вегас, где решались судьбы сотен тысяч людей. Почему бы и нет? Это неплохое место, там-то она бы могла все это переждать.

Она посмотрела на скамейку, где неподвижно сидела эмигрантка обняв своих спящих детей, как будто защищая их. Америка, наверно, казалась ей суровой и равнодушной землей, повернувшейся к ней своей самой жестокой стороной. Она заставляла ее забыть родной дом и самой приспосабливаться к новым обстоятельствам. В то время, как у ее детей, таких крошечных сейчас, вскоре останутся лишь слабые воспоминания о старом доме. Меньше, чем воспоминания: забытая мечта, появившаяся у них непонятно откуда. Сейчас они спешили к новому будущему. Будущему, которое обнаружит свои ловушки, как всегда, слишком поздно. В одно мгновение, но слишком поздно, как рулеточный шарик.

Симпатичное лицо Хэйдона Ланкастера, промелькнувшее на странице газеты минуту назад, представилось ей, как улыбка Чеширского кота, полным очарования. Даже если оно увянет, его выражение, казалось, станет только значительнее. Все пари были проиграны, все обещания разбиты. Что осталось?

Лесли улыбнулась. Осталась жизнь. Жалкое утешение, но это единственное, что остается до конца. Боги были жестоки. И все же они обладали определенным чувством юмора, который часто оставался неоцененным людьми – их пешками. Итак, Лас-Вегас. Почему бы и нет?

Дэн Агирре по мокрой улице подъехал к стоянке, расположенной перед старым зданием фабрики. Он припарковал машину и вышел на тротуар. Его шаги странно отдавались в сыром ночном воздухе. Вскоре он оказался перед подъездом, увешанным батареей почтовых ящиков, рядом был прибит список жильцов.

Дэн нажал сразу на все звонки. Какой-то миг, показавшийся ему вечностью, ответа не было. Потом послышался вопрос одного из жильцов.

– Полиция, – ответил он громко. – Говорит детектив Агирре. Откройте дверь, пожалуйста.

К его облегчению, после небольшой паузы в замке раздалось жужжание, и он смог открыть дверь. Знакомый лифт ждал внизу, но он помнил, как медленно тот поднимался, и потому побежал по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки.

У него перехватило дыхание, когда он, наконец, достиг верхнего этажа. Пока он пытался отдышаться, заметил, что дверь Лауры была закрыта. Он постучался раз, два, держа свободную руку на спусковом крючке пистолета. Ответа не было. Он попробовал открыть дверь, она оказалась не заперта. Постучав еще раз, он нажал на ручку и распахнул дверь.

Он весь напрягся, когда заглянул в гостиную. Они были там вместе. Он сразу понял, что опоздал. Везде была кровь. Было трудно отличить одну женщину от другой, так как обе были покрыты красным месивом, которое казалось темным и липким под светом маленькой лампы. Инстинкт подсказал ему, что одна из них мертва. Она лежала, положив голову на руку другой, которая отрешенно сидела, облокотясь о кушетку. Агирре почувствовал, как его рука бессмысленно сжала пистолет под пиджаком.

Он вздохнул. Ему не оставалось ничего иного, как задать вопросы той, которая осталась жива.

Он подошел к ней, встал на колени и откашлялся.

– Что случилось? – спросил он.

Казалось, она не слышала. Она сидела совершенно спокойно, с отсутствующим взглядом.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Но я должен знать. – Он дотронулся до шеи умершей, нащупывая пульс. Ничего. Выстрел прямо в сердце, решил он. Живая все еще смотрела в пространство, перебирая руками волосы погибшей.

От ее пустого взгляда по его спине пробежал холодок. Она выглядела как пришелец с другой планеты. Он подумал, удастся ли ему привести ее в чувство.

Потом он вдруг вспомнил о малыше.

– Что если?.. – он сделал движение в сторону спальни. Она кивнула. Это было едва уловимое движение, верный знак того, что она хотя бы понимала, что он находился здесь. Он подошел к двери спальни и с грохотом открыл ее. Там на кровати лежала маленькая фигурка, укрытая одеялом. Крови не было. Дэн Агирре, который сам был отцом, сразу инстинктивно понял, что мальчик был жив и крепко спал. Чтобы быть уверенным, он подошел к кроватке, откинул одеяло и, увидев, что ребенок спокойно спит, снова накрыл его.

Закрыв дверь, он вернулся в гостиную. Женщина все еще сидела на полу, прижимая к груди мертвое тело.

– Я должен знать, что случилось, – сказал он, обходя вокруг нее, – до того, как я вызову бригаду. Пожалуйста…

Через какое-то время она взглянула на него. Но, казалось, ее глаза смотрели сквозь него. Но что-то таилось за ними, за всей этой ночью. Наконец она заговорила, шепотом повторив его вопрос.

– Что случилось?

– Скажи мне. – Он дотронулся до ее окровавленной руки. Она не шевельнулась. Она казалась почти такой же холодной, как и мертвая женщина. Он знал, что так бывает от горя. Живые, порой, готовы последовать за умершими, которые слишком много значили для них.

Она попыталась сосредоточиться. Потом посмотрела на него.

– Мы все получили то, что и должны были получить. Он ждал, глядя ей прямо в глаза.

– Но мы не увидели, как это приближалось. Это все время приближалось. – Она казалась спокойной, как будто разбирала теорему.

– Если бы мы только видели.

– Я не понимаю, – сказал он. Ее глаза затуманились.

– Я тоже, – сказала она.

Эти слова, казалось, захлопнули перед ним дверь. Он чувствовал, как она ускользала от него. Теперь она ухаживала за мертвым телом, что-то нежно бормоча в неслышащие уши. Он не мог разобрать ее слов, так как она говорила шепотом, слишком слабым, чтобы его можно было понять.

Это были жуткие звуки. Хотя от него и ускользал смысл, но это бормотанье лишало его мужества, мешало встать, подойти к телефону и выполнить свою работу.

Мы все получили то, что и должны были получить.

Он встал. Взглянул на обеих женщин – живую и мертвую. Мертвая выглядела странно умиротворенной, живая – какой-то опустошенной.

Дэн Агирре вздохнул. Он видел много убийств, но смерть никогда раньше не оказывала на него такого впечатления. Казалось, она поглотила комнату, время, весь мир. С усилием он повернулся к телефону. Фотографии на стене завертелись перед его глазами, а застывшие выражения лиц усиливали впечатление от случившегося.

Но мы не видели, как оно приближалось. Если бы мы только видели.

«Пусть будет так», – решил он. Больше нечего было сказать. «Слишком поздно, – подумал Дэн Агирре. – Слишком поздно».