"Холм демонов" - читать интересную книгу автора (Абаринова-Кожухова Елизавета)

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК — ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ

Василий Дубов проснулся от монотонной тряски и поначалу не мог сообразить, где он находится.

Прошлая ночь вся прошла в делах — сначала добирались от Горохового городища до Царь-Города, затем Василий входил в курс дел, давал последние напутствия майору Селезню и доктору Владлену Серапионычу, сам принимал напутствия от Рыжего и колдуна Чумички, а под утро выехал из столицы в крытой повозке в сопровождении странствующих скоморохов Антипа и Мисаила -они, по мысли Рыжего, должны были оказывать Василию всемерную помощь в его мангазейских расследованиях.

Сквозь разноцветные стеклышки в небольшом окошке проникал яркий свет -стало быть, день уже в полном разгаре. Детектив поудобнее устроился на куче соломы, служившей ему постелью, и извлек из кармана свой незаменимый блокнот. На последней заполненной странице значилось: «Новая Мангазея. 1. Утечка денег. 2. Убийство воеводы Афанасия. 3. Подметные письма».

— Ну что ж, это дело по мне, — пробормотал Василий. — Вот только с чего начнем?

Повозка была разделена на две неравные части: меньшую заднюю, где на соломе проснулся детектив, и более большую переднюю, откуда через полупритворенную дверцу до Василия доносилось лягушачье кваканье, перебиваемое некими драматическими стихами, которые с выражением читал один из скоморохов. Причем, судя по всему, читал он как минимум за двоих персонажей, не пропуская и авторских ремарок:

— Княжна Ольга: «Ах, Григорий, ты меня слышишь? Ты словно холодом нынче дышишь. Будто тебе я и не жена». Григорий: «Я твой супруг навеки, княжна». Ольга: «Господи, что ты сделал со мною? Как я стала его женою? Спала с глаз моих пелена». Григорий: «Теперь ты навеки моя жена». Ольга: «Твои глаза — будто острый нож!.. Нет, меня так просто ты не убьешь. Отыдь от меня, лживая мразь!». Григорий: «Поздно, любимая, теперь я — князь». Ольга: «Убийца ты, кровопивец, сатана!». Григорий: «Довольно! Прощайся с жизнью, княжна». Григорий бросается на Ольгу с мечом, та падает окровавленная. Ольга: «Умираю, не помолясь…». Григорий (с торжеством): «Все, теперь я полноправный князь!».

Василий встал с соломы и, стараясь сохранять равновесие, прошел в переднюю «комнату», наполовину увешанную разными театральными камзолами и уставленную прочим реквизитом — там Антип, высокий светловолосый человек, внешне мало похожий на артистическую натуру, расхаживая по ограниченному пространству, продолжал читать пьесу. Из чего детектив логически вычислил, что лошадьми правит Мисаил.

— Добрый день, Антип, — позевывая, сказал Василий. Антип оторвался от чтения:

— Добрый денек, Савватей Пахомыч! Каково почивал?

«Какой еще Савватей Пахомыч?» — удивился Дубов, но тут же вспомнил, что теперь его зовут именно так. И что в Новую Мангазею он едет отнюдь не как детектив Дубов, имеющий тайное задание от самого Рыжего, а как один из скоморохов, по имени Савватей. Глянув же в осколок зеркала, висевший на стене, он вспомнил, что лишился не только имени, но и привычного облика — и это произошло стараниями колдуна Чумички, выдавшего ему коробочку с чудо-мазью: если помазать ею лицо, то оно менялось до неузнаваемости. А чтобы вернуться в прежний облик, нужно было помазаться еще раз, но при этом произнести некое заклинание, которое Дубов затвердил наизусть.

— Ну как, Антип, скоро приедем? — поинтересовался Василий.

— Уж подъезжаем, — охотно откликнулся скоморох.

— Надо бы опробовать шкатулку, — вспомнил Дубов. — Где она?

— Да там же, где мы ее поставили, — ответил Антип, — за корзиной.

В углу стояла огромная корзина, из которой и доносилось громкое кваканье — в ней сидело с десяток лягушек. Василий достал из-за корзины неприметный деревянный ларчик, поднял крышку, затем вытащил лягушку покрупнее и посадил ее в ларец. Закрыл крышку, потом открыл — там лежала золотая монетка. Дубов вынул монетку, осмотрел со всех сторон, даже попробовал на зуб — нет, никаких причин подозревать ее в фальшивости не было. Однако, поместив ее обратно в шкатулку и открыв-закрыв крышку, детектив вновь извлек оттуда лягушку.

— Здорово! — только и выдохнул Антип. — Откуда у тебя такая?

— От Чумички, — небрежно ответил Василий, и это была истинная правда. — Кстати, как там — есть возле Мангазеи болота? Надо будет еще лягушек наловить.

— Раз надо — наловим, — весело ответил Антип. В этот момент повозка остановилась, и в дверях появилась выразительная физиономия второго скомороха — Мисаила.

— Подъехали к городским воротам, — радостно сообщил он, тряхнув гривой темных волос. — Нужна малая серебряная монетка за въезд.

Дубов вновь произвел манипуляцию с лягушкой и протянул Мисаилу золотую монету:

— Скажи, что сдачи не надо, лишь бы пропустили скорее.

Мисаил тут же исчез, а Василий удивленно спросил у Антипа:

— Зачем плата за въезд? Мы же вроде бы не из-за границы едем, да и никакого товара не везем.

— А такие правила, — вздохнул Антип. — Они тут в Мангазее устроили себе как бы государство в государстве, а эти там, в Царь-Городе, все терпят, главное — деньги в казну идут, а на остальное им наплевать.

«А, понятно, свободная экономическая зона», — подумал Василий, но вслух спросил совсем о другом:

— А скажи, Антип, что ты давеча бормотал — уж не из того ли представления, что вы когда-то пытались сыграть в Белой Пуще?

— Откуда ты знаешь? — помрачнел Антип.

— Я много чего знаю, — ухмыльнулся детектив, — а еще о большем догадываюсь. Знаю о том, что из князь-григорьевской темницы вас вытащил Рыжий, а догадываюсь, что после этого случая из царевой скоморошьей службы вас выперли, и пришлось перейти на вольные хлеба. Еще догадываюсь, что Рыжий вам помогает материально и иногда использует для своих дел. Вот как сейчас, верно? — Скоморох угрюмо кивнул. — Одного не могу понять — зачем вы тогда поставили ту вещь, ведь знали же, чем все кончится?

Однако Антип не успел ответить, так как повозка, резко дернувшись, стронулась с места. Василий глянул в окошко — площадка перед городскими воротами была забита возами и телегами, гружеными разным товаром, около них деловито сновали представители самых разных племен и народов в немыслимых одеждах и головных уборах, а невдалеке Дубов углядел даже караван навьюченных верблюдов.

И вдруг в нескольких шагах от себя детектив заметил знакомое лицо. Вернее, не столько даже лицо, сколько лысину. А лысина принадлежала ни кому иному, как царь-городскому градоначальнику князю Длиннорукому, которого Василий видел в охотничьем тереме у царя Дормидонта.

Князь стоял возле экипажа, запряженного тройкой белых коней, и о чем-то беседовал с неким господином весьма импозантного вида, с огромной и не совсем обычной бородой, в которой седина перемежалась с участками почти черного цвета.

«Должно быть, это местный мэр пришел проводить своего столичного коллегу», подумал Василий, но тут они оба исчезли из поля зрения сыщика, так как скоморошья повозка миновала огромные полукруглые ворота в городской стене и въехала в Новую Мангазею. С любопытством наблюдая через окошко за разностильными постройками и пестро одетыми прохожими, детектив машинально размышлял: «С одной стороны, почему бы Длиннорукому и не побывать в Мангазее? Но, с другой стороны, проводы для деятеля его масштаба очень уж скромные. И вообще он слывет сторонником князя Григория. Да уж, все это весьма странно и подозрительно…»

Каширский терпеливо ждал. Он ждал этого момента долго и страстно, как голодный паук в своей паутине. И хоть каждый новый день приносил разочарование, он тем не менее не терял надежды. Но вот тяжелая, обитая железом дверь его темницы со скрипом отворилась. Каширский тут же сконцентрировался, подобрался, будто хищник, готовый к прыжку. Он был весь наэлектризован. Он чувствовал, как разрушительная энергия течет по его рукам и покалывает кончики пальцев.

— Даю установку… — произнес он низким завораживающим голосом, от которого у простых смертных должна была кровь застывать в жилах.

Но чей-то не очень чистый сапог протолкнул большую глиняную тарелку с едой в его темницу, и дверь захлопнулась, будто крышка гроба.

— И вот так каждый раз, — развел он руками, как бы демонстрируя покорность судьбе. — Ну ничего, зато пообедаем. Надо восстановить силы, а то энергии потратил столько, что хватило бы обрушить луну на землю. Но эти дикари просто непробиваемы — в цивилизованном мире с людьми работать гораздо приятнее. А все Дубов, чтоб у него хвост энергетический вырос! -Бормоча это себе под нос, он взял булку и сходу впился в нее зубами. Однако всегда бесстрастное лицо чародея вдруг исказилось человеческим страданием. Он осторожно извлек булку изо рта: — Ах, мать вашу, десять ведьм вам в задницу!.. Чуть зуб не сломал. Ну какой дурак додумался мне засунуть этот хренов рашпиль в хлеб! — С этими словами черный маг швырнул напильник в угол, потревожив местных крыс. — Ба, елки-моталки! — наконец-то дошло до Каширского. — Это ж неспроста. Хотя вообще-то для меня, великого мага и чародея, пилить решетку, подобно какому-нибудь графу Монте-Кристо, просто унизительно…

Каширский засучил рукава и примерился напильником к решетке:

— Думаю, что за ночь как раз управлюсь. Но если об этом узнают коллеги — засмеют ведь. — И, горестно покачав головой, он принялся за дело.

Василий Дубов сидел в обеденной зале постоялого двора и, неспешно прихлебывая кислые щи, наблюдал за шумной и разноплеменной публикой, густо заполнившей помещение. За одним из столиков две разбитного вида девицы охмуряли купцов-толстосумов с окладистыми бородами; за другим индийский гость в цветастой чалме заключал сделку с неким чопорным европейцем; за третьим тщедушный господин с бегающими глазками кушал отварную картошку и при этом что-то бормотал себе под нос. Изредка Василий бросал взоры на своего соседа по столу — весьма колоритного вида священнослужителя в темной рясе и с увесистым крестом поверх нее. Крест был настоящий, медный, а не как у небезызвестного боярина Андрея. Священник медленно, со смаком, потягивал из широкой пиалы крепкий чай, пахнущий липовым медом, и закусывал творожными ватрушками.

Неожиданно священник перехватил быстрый взгляд своего соседа и, отставив в сторону пиалу, представился:

— Отец Нифонт. С кем имею честь обедать?

— Дубов, — привычно ответил детектив. И, спохватившись, добавил: -Савватей Пахомыч.

— Вижу, вы тоже не местный, — продолжал священник, глядя прямо в глаза Дубову.

— Да, я из Царь-Города, — кивнул Василий.

— Это хорошо, — отец Нифонт поправил крест на груди. — А я вот из самой Каменки, тамошний батюшка, стало быть. Это такая деревня, если вы не знаете…

— Ну почему же, знаю, — возразил Василий, — и про церковь слышал. Это ведь та, что между деревней и заставой? Про этот храм еще слухи ходят, будто бы там нечистая сила орудует… — Все это Василий говорил совершенно спокойно и даже с легкой усмешкой, хотя ночевка в той церкви вызывала в нем, мягко говоря, не самые приятные воспоминания.

— А что поделаешь, — тяжко вздохнул отец Нифонт. — Наша церковь оказалась на самом переднем крае не скажу православия, но христианства -вот они и лезут. Нет, я бывал в княжестве Григория, видел ихние богослужения, но там, извините за нехорошие слова, даже у священников из-под рясы торчит хвост. Нет, это я не в прямом смысле, но вы меня понимаете…

— Понимаю, — закивал Дубов, — и вы прибыли в Мангазею, чтобы узнать способ, как изгнать раз и навсегда бесов из храма?

— Нет-нет, — отвечал священник, — здесь я не со столь благородными намерениями. Понимаете ли, у меня пропал родственник, и я приехал на его поиски…

Заметив, что господин с бегающими глазками перестал бормотать себе под нос и внимательно прислушивается к их разговору, Дубов предложил:

— Отец Нифонт, если уж мы с вами так разговорились, то не пройти ли нам в другое место, а то тут слишком шумно. Вот хоть бы ко мне в номер.

— А и то правда, — согласился батюшка. — Но тогда уж лучше ко мне. Вы где остановились, почтенный Савватей Пахомыч?

— На третьем этаже.

— О, ну так мы с вами соседи!

Расплатившись «лягушечьим» золотым и щедро оставив сдачу половому, Василий с чувством облегчения покинул тесную и душноватую обеденную залу. Отец Нифонт черной тенью следовал за ним.

— Ну, что там слышно? — спросил атаман разбойников у лежащего на дороге подручного, прижимавшегося ухом к земле.

— Что-то едет, Петрович. Что-то большое и тяжелое.

— Ага, золотишко везут. Сердцем чую, — радостно потер ручки атаман. — Эх, славно пограбим! Откуда они едут — со стороны Царь-Города али Белой Пущи?

— Из Царь-Города, — уверенно ответил слухач.

Соловей Петрович лихо свистнул в два пальца, и из придорожных кустов посыпались лиходеи в кафтанах с чужого плеча и сапогах с чужой ноги. Последней выбралась на дорогу девица в мужской одежде и с цигаркой в зубах:

— Ну что, Петрович, грабить будем как в прошлый раз?

— Молча-а-ать! — заверещал грозный атаман.

— Петрович, а насиловать будем? — с надеждой спросил долговязый разбойник.

— Молчи, дурень, — топнул ногой главарь, — мы не какие-нибудь там, понимаешь, а мы того-этого. Токмо за справедливость. Все поделить и раздать народу. Вот.

— А я считаю, что насилие — это есть способ восстановления сословной справедливости, — процедила сквозь зубы девица с цигаркой.

— Начиталась книжек, — сплюнул в придорожную пыль Петрович. — Шибко грамотная, да?

Но тут дебаты были прерваны появлением кареты. Лиходеи радостно бросились ей навстречу и, схватив лошадей за уздцы, остановили экипаж.

— А ну вылезай! — радостно взвизгнул атаман.

Дверца кареты распахнулась, и оттуда показалась огромная мрачная фигура майора Селезня.

— А, Петрович! — нехорошо ухмыльнулся майор. — Давно, засранец, по шее не получал?

При этих словах всю шайку смело с дороги, как не бывало. И грозный атаман, оставшись один на один с Селезнем, сиротливо заозирался по сторонам.

— Грабить буду, — шепотом проблеял Петрович, и на глазах у него навернулись слезы. — Токмо справедливости для.

— Не умеешь грабить — не труди задницу. А то в штаны наложишь, -выдал дежурный афоризм Александр Иваныч. И, схватив разбойника за портки, зашвырнул его в придорожную крапиву. — Трогай! — гаркнул майор, и карета покатила дальше.

Через некоторое время из крапивы выполз атаман. Его банда уже стояла на дороге и скорбно наблюдала, как Петрович, размазывая кулаком сопли, вытаскивал из штанов репьи.

— Ну, как ты, Петрович? — участливо спросил длинный душегуб.

— Всех зарежу!! — внезапно взвился предводитель. — Всех убью! Горло перережу! Кровь выпущу!

— А потом изнасилуем? — с надеждой вопросил длинный.

— Молчать, предатели! — взвизгнул атаман.

— Все молчать да молчать, — сплюнула девица с цигаркой. — Молчание, говорят, золото, а у нас опять хрен с маслом.

Петрович уже не стал препираться, а лишь, устало махнув рукой, побрел в лес.

Здание одного из крупнейших ново-мангазейских постоялых дворов, где остановились Василий и его спутники, было составлено из нескольких соседних строений, когда-то в прошлом не имевших друг к другу никакого отношения, и потому изобиловало разного рода коридорами и переходами, разобраться в которых не всегда могли даже сами служители, не говоря уже о постояльцах.

Например, для того чтобы попасть из основного, двухэтажного здания, где на первом этаже находилась обеденная зала, до третьего этажа, где располагались гостевые горницы, нужно было подняться на крышу, а затем пройти по мостику, представлявшему из себя довольно широкую и крепкую доску, вдоль которой с одной стороны была подвешена веревка — за нее постояльцы могли держаться, если дул ветер или если они не были уверены в себе, особенно после употребления крепких напитков.

— Когда я тут первый раз шел, то было малость не по себе, — признался отец Нифонт во время перехода через мостик, — но потом пообвыкся, и ничего.

— А я еще покамест не привык, — озабоченно пробормотал Дубов, старательно держась за поручень.

Горницы для гостей на третьем этаже располагались вдоль длинного коридора, и номер отца Нифонта находился напротив, почти дверь в дверь от комнаты, где поселился Василий со своими скоморохами.

Священник поворочал в замке огромным ключом, дверь отворилась, и они вошли внутрь.

— Прошу за стол, — радушно пригласил отец Нифонт. — Не желаете ли винца отведать?

— Да нет, вообще-то я не пью, — стал отказываться детектив.

— A я разве пью? — возразил священник, подавая на стол глиняный кувшин и две кружки. — Да не бойтесь, Савватей Пахомыч, это собственного изготовления, а не какой-нибудь кьяпс.

— Что-что? — не понял Василий.

— Ну, кьяпс, это такое крепкое заморское вино, — пояснил отец Нифонт. — У нас в Каменке его зовут еще мухобойкой, и название вполне соответствует сущности. А это… Да вы сами попробуйте!

Василий отпил из кружки — действительно, вино оказалось некрепким и очень приятным на вкус, от него отдавало яблоками, смородиной и какими-то полевыми травами.

— Отец Нифонт, так вы начали рассказывать о своем родственнике, -вспомнил Дубов. Священник немного помрачнел:

— Да, это мой племянник Евлампий, сын сестры. Очень смышленый был парнишка, я его прочил по духовной части, глядишь, дослужился бы до дьякона, а то и до священного сана, я даже надеялся, что со временем он заменит меня. Но увы — Евлампий решил пойти по воинской части, подался в столицу, а потом сюда, в Новую Мангазею…

— То есть в дружину к воеводе Афанасию, — уточнил Дубов.

— Ну да. Поначалу у него все шло хорошо, он присылал нам письма, где описывал свою службу, но потом сообщил, что решил выйти в отставку и заняться торговлей — да вы сами видите, что здесь даже сам воздух дышит стяжательством.

— Ну, отчего же, — возразил Василий, — ведь именно благодаря торговле Мангазея так поднялась. Иначе была бы таким же сонным царством, как наша столица.

— Так-то оно, конечно, так, — огладил волнистую бороду отец Нифонт, — да только для Евлампия все это боком вышло. Поначалу до нас дошли слухи, будто не по своей воле он войско покинул, а что выставили его оттуда за какую-то провинность. А потом письма стали приходить все реже, и мы чувствовали, что он чего-то недоговаривает. Чего-то скрывает. А в одной весточке Евлампий писал, что скоро разбогатеет и пришлет родителям кучу денег. Но это было последнее послание — с тех пор от него ни слуху, ни духу.

— Ну и дела! — посочувствовал Дубов.

— Знаете, у нас в селе есть один паренек, ему всего-то лет тринадцать, но, видно, Господь его одарил светлой головой, — продолжал отец Нифонт.

«Васятка», догадался детектив. — Когда я ему поведал о Евлампии, он тут же сказал: «Все ясно. Евлампий ввязался в какое-то темное дело, в котором надеялся хорошо заработать, но ничего не вышло, и его посадили в темницу, оттого-то и вестей нет». Ну и вот, я не стал передавать его слова сестре, а собрался в Мангазею.

— И что же, Евлампия в темнице не оказалось? — Василий подлил себе еще немного вина.

— Вы поразительно догадливы, дорогой Савватей Пахомыч, — горько усмехнулся священник. — Действительно, в темнице его не оказалось. И тогда я продолжил поиски. Хотя, как вы понимаете, я отнюдь не сыщик, а всего лишь священнослужитель… Для начала я пришел к хозяину дома, где Евлампий находился на постое, там мне сказали, что он заплатил вперед, но уже некоторое время не появлялся и даже не давал о себе знать. Правда, там же я узнал, что Евлампий встречался с некоей богатой госпожой по имени Миликтриса Никодимовна. Я отыскал эту женщину, и она подтвердила свою связь с Евлампием, но сказала, что он уже давно у нее не появлялся.

— Что эта дама из себя представляет? — профессионально заинтересовался Василий.

— О, ну это настоящая госпожа. Сразу видно, что богатая и знатная, -уважительно ответил отец Нифонт. — К тому же весьма набожная. У нее в гостиной образа по всей стене развешаны, и вообще видно, что не какая-нибудь вертихвостка. Так вот, Миликтриса Никодимовна отнеслась ко мне с пониманием и сочувствием и пообещала тут же дать знать, если что-то проведает, и со своей стороны просила сообщить ей, если мне вдруг что-либо станет известно. Правда, она еще сказала, где живут близкие друзья Евлампия, по именам Вячеслав и Анисим, но и от них я немногого добился — оба встревожены пропажей, даже пытались его искать, но безуспешно. У меня создалось впечатление, что они чего-то недоговаривают, может быть, даже щадят мои родственные чувства… Правда, один из них, Анисим, мне сильно не приглянулся — какой-то скользкий, если так можно сказать. — Отец Нифонт налил себе вина и надолго замолк.

— Видите ли, я тоже не сыщик, — прервал молчание детектив, — я актер и сочинитель. Но мне приходится много общаться с людьми из самых разных сословий, и я попробую что-нибудь выведать о вашем племяннике.

— Да-да, пожалуйста, Савватей Пахомыч, я буду очень вам благодарен! -вскочил священник. — Век буду за вас бога молить!

— Ох, чего-то я у вас засиделся, — встал из-за стола и Василий. -Мне уж пора. Главное — не теряйте надежду, отец Нифонт, и все будет хорошо.

На столе весело урчал огромный трехведерный самовар в окружении чашек, баранок и горшочков с вареньем. Глава сыскного приказа Пал Палыч медленно, со смаком потягивал душистый чаек прямо из блюдечка с голубой каемочкой:

— Такого чая, любезнейший Серапионыч, вы больше нигде не отведаете. Ваши собратья по ремеслу, царь-городские лекари и знахари, приписывают ему славные целительные свойства.

— Да-да, чудный чаек, — поддакивал Серапионыч, профессиональным движением извлекая из внутреннего кармана скляночку и подливая в чай. — Не хотите попробовать? Ну, как хотите. Да, кстати, дорогой Пал Палыч, у меня тут до вас небольшое дельце имеется. Василий Николаич просил меня выяснить более детально насчет обстоятельств смерти князя Владимира.

— Я уж, по правде сказать, и забыл про это дело, — поморщился Пал Палыч. — Да и чего тут можно нового накопать?

— Вот-вот, именно насчет накопать я и хотел с вами поговорить, -радостно подхватил Серапионыч и сделал первый глоток. — А чаек у вас действительно знатный. Неплохо бы сбацать эксгумацию.

— Простите, не понял, — поставил блюдечко на стол Пал Палыч и налил новую порцию.

— Ну, выкопать труп и хорошенечко его изучить, родимого.

— Чего?! — поперхнувшись чаем, выпучил глаза сыщик.

— Ну это же элементарно, дорогой Пал Палыч. Раскапываем могилку, открываем гробик, извлекаем трупик и потрошим его за милую душу…

— Но зачем?

— Ну, установим характер удушения…

— Зачем тревожить усопшего? — взволнованно сказал Пал Палыч. -Нехорошо это.

— Хорошо, очень даже хорошо! — подхватил доктор. — Я это сколько раз проделывал.

— Ну, не знаю, где вы это проделывали, но у нас за такое надругательство камнями побьют да в Кислоярке утопят!

— Господи, какие дикие нравы, — вздохнул Серапионыч. — Ну ладно, раз нельзя официально, так может вы мне хотя бы подскажете, как выйти на здешних археологов?

— А это еще что за лиходеи? — пристально глянул на собеседника Пал Палыч.

— Ну, это такие людишки, которые промышляют по ночам на кладбище. Раскапывают могилки, покойничков раздевают, берут себе что получше. Им-то уже ни к чему, а людям польза.

Пал Палыч посмотрел на Серапионыча с грустью:

— Мертвым-то оно, конечно, может, и ничего не нужно, но уважение к последнему пристанищу — это нужно нам самим. И что же за жизнь будет без этого?

— А чего? — спокойно поправил пенсне доктор. — Мы такой жизнью живем — и ничего вроде.

— Вроде, — скорбно покачал головой Пал Палыч.

Войдя к себе в номер, Василий застал обоих скоморохов — они расставляли свои новые приобретения, сделанные на золотые монеты из чудо-шкатулки. По преимуществу это были предметы театрального реквизита и мелкая мебель для повозки. В углу стояли три вместительных корзины, из которых доносилось лягушечье кваканье.

— О, вы уже и на болоте успели побывать! — похвалил Дубов.

— Купили, — пренебрежительно ответил Антип. — Оказывается, их здесь торгуют на базаре для галльских купцов, дабы те чувствовали себя, как дома.

Детектив отправил скоморохов на базар с двоякой целью — пустить в оборот как можно больше «лягушачьих» монет, а заодно узнать, что говорят в городе о насильственной смерти воеводы Афанасия. И было видно, что скоморохи явились не совсем «пустыми» — если Антип чинно ходил по комнате и перебирал многочисленные покупки, то Мисаила, кажется, просто распирало от желания поделиться новостями с Савватеем Пахомычем.

— Ну, так что новенького? — сжалился Дубов над Мисаилом. Тот тряхнул кудрями:

— О, весь город просто гудит!

— О чем — об убийстве воеводы?

— Какой там воевода! — театрально воздел руки к закопченному потолку Мисаил. — Свадьба, вот чем живет вся Мангазея!

— Постойте-постойте, какая свадьба? — опешил детектив.

— Какая свадьба? И он еще спрашивает, какая свадьба!

— Известно какая, — подключился к разговору Антип, — самой Пульхерии Ивановны!

— Что за Пульхерия Ивановна? — не понял Дубов.

— Как, ты не знаешь, кто такая Пульхерия Ивановна? — сочувственно изумился Мисаил. — Это же величайшая певунья всех времен и народов. Вот уже сорок лет она услаждает слух всех истинных ценителей…

— Пятьдесят, — кратко перебил Антип.

— Чего пятьдесят? — резко обернулся к нему Мисаил.

— Лет, как услаждает, — высокопарно ответствовал Антип.

— Кто тебе сказал такую чушь? — взорвался Мисаил. — Да, она, конечно, вдвое старше Фомы, но не настолько же!..

— Тихо! — пресек перебранку Дубов. — Расскажите мне спокойно и с расстановкой, что это за свадьба и почему о ней гудит весь город.

Скоморохи переглянулись, и Антип принялся объяснять Дубову, как несмышленому дитяте:

— Свадьба между прославленной певуньей Пульхерией Ивановной и городским певчим Фомой. Фома ей по годам во внуки годится, но это ничего; главное — любовь.

— А какая любовь! — не выдержал Мисаил. — О, сколь замечательную песню посвятил Фома своей невесте!

Скоморохи еще раз переглянулись и с чувством затянули:

Но так как сия возвышенная песнь не вызвала у Василия ожидаемого восторга, то скоморохи вновь перешли на низкую прозу:

— День свадьбы еще не назначен, но готовится великое торжество с народным гулянием за городом, на Ходынской пустоши. Вот бы поучаствовать! Мы бы показали там свое представление, получили бы какую-никакую прибыль…

— Ну хорошо, а что говорят в народе о гибели воеводы? — попытался вернуть беседу в нужное русло Василий.

Антип недоуменно пожал плечами:

— Да ничего не говорят. Кого может привлекать такая мелочь?

Мисаил добавил:

— Мы спрашивали у людей, но большинство даже не слышали об этом Афанасии, а для тех, кто слышал, весть о его кончине оказалась настоящей новостью!

— Да кому это важно, — пренебрежительно заметил Антип. — Вот если бы Пульхерию Ивановну…

Тут раздался требовательный стук в дверь.

— Да-да, заходите! — крикнул Василий, и в комнату вплыла хозяйка постоялого двора, пожилая и весьма крупная дама. Уже при первом свидании с ней, когда снимал номер, Дубов отметил, что она чем-то очень напоминает знаменитую актрису Фаину Раневскую.

— Вот зашла узнать, как устроились, — заговорила хозяйка низким и слегка прокуренным голосом, с подозрением косясь в тот угол, откуда доносилось радостное кваканье. — Не нужно ли чего… — И вдруг она покачнулась и упала прямо на табуретку, едва ее не сломав. Дубов и скоморохи бросились к ней. — Это вы… вы…

— Ефросинья!!! — хором завопили Антип и Мисаил.

— Милые мои… Милые… — повторяла задушевным низким голосом хозяйка. И, поднявшись с табуретки, она заключила обоих скоморохов в свои могучие объятия.

— Вы знакомы? — удивился Василий.

— И вы еще спрашиваете, знакомы ли мы! — с придыханиями произнесла Ефросинья. — Да я с этими засранцами тридцать три пуда соли съела!

— Мы раньше вместе скоморошествовали, — пояснил Антип, с трудом выбравшись из дамских объятий. И с грустью добавил: — Хорошее было времечко!..

— После той злополучной поездки в Белую Пущу всех разметало кого куда, — вздохнул Мисаил. — А между прочим, Ефросинья тогда воплощала самого князя Григория.

— Как сейчас помню, — радостно подтвердила хозяйка. Встав в патетическую позу, она принялась с выражением читать: — «Ну вот, к высшей пришел я власти, Удовлетворю теперь свои я страсти. Буду править не как Шушки, А по праву строгой руки. Чтобы не было угрозы престолу, Изведу любую крамолу», ну и так дальше. Столько лет прошло, а еще не все забыла… Савватей Пахомыч, — обернулась Ефросинья к Дубову, — можно, я уведу от вас этих обормотов? Нам так о многом нужно поговорить, так многое вспомнить…

— Да, ну конечно же, — улыбнулся Василий. — Только последний вопрос — вы узнали, где конкретно на базаре обитает Данила Ильич?

— Так у него мы и купили лягушек! — радостно сообщил Мисаил. — А его лавку легко найти — идешь по главному проходу до конца, а потом налево, а над входом нарисована огромная жаба.

— Идемте, идемте скорее, — торопила Ефросинья. — Я вас блинами угощу, чаем напою, а то и чем покрепче…

Царь-Городский Гостиный Двор представлял собой огромное деревянное строение, даже попросту очень большую избу. С трактиром на первом этаже и множеством комнат на остальных двух этажах. И все это строение было пронизано множеством запутанных коридоров и узких лестниц. В одном из темных грязных закоулков, пропахшем кислыми щами и кошачьей мочой, стояли двое половых в одинаковых красных рубахах и с одинаково прилизанными волосами с пробором посередке. Один из них, деловито попыхивая самокруткой, говорил:

— Дерьмо нонеча постояльцы.

— Эт точно — дерьмо-с, — меланхолично отвечал второй, очищая ножичком кожуру с яблока.

— Голытьба сплошная, — продолжал первый.

— Голытьба-с, — спокойно соглашался второй. И тут рядом с ним на стене возник здоровенный таракан, видимо, вылезший из щели и не менее прочих удивленный присутствию посторонних. Второй молниеносным движением руки проткнул таракана ножом. Осмотрел его внимательно и грустно покачал головой:

— Голытьба-с.

Первый брезгливо посмотрел вослед таракану, щелчком отправленному в сторону лестницы, и продолжил свой глубокомысленный разговор:

— Вот токмо в двадцать первой горнице мамзелька.

— Да, мамзелька-с что надо, — меланхолично кивнул второй.

— Такая фря расфуфыренная. Платье из черной, как душа лиходея, ткани заморской. А перчатки такие тонкие, что жилки на руках сквозь черный шелк видать. Но злая, как сука.

— Как сука-с, — откликнулся второй, разглядывая яблоко, будто прикидывая, с какой стороны куснуть будет сподручней.

— И на водку ни хрена не дает.

— Эт точно — ни хрена-с не дает.

— Но сразу видать, не из бедных.

— Это видать точно-с.

— Так пошто на водку не дает? — уже с досадой вопрошал первый, размахивая самокруткой под носом у своего невозмутимого коллеги.

— Воровка-с, — все так же спокойно отвечал второй, грустно разглядывая очищенное яблоко.

— А я думаю, — торжественно заявил первый, — она ведьма! Во как.

— А может, и ведьма-с, — откликнулся второй.

— А то чевой-то она лицо свое под черной тряпицей прячет? А?

— А действительно-с — чего-с? — без какого-либо интереса в голосе спросил второй.

— А вот от того! — многозначительно отвечал первый.

Но тут, к сожалению, их содержательный разговор был прерван самым грубым образом — откуда-то из недр дома раздался громогласный рык:

— Федот! Данила!

Половые в мгновение ока преобразились, на их лицах появились сладкие улыбочки, а спины угодливо согнулись.

— Уже бежим! — пискнул первый, отбрасывая окурок в урну.

— Спешим-с! — откликнулся второй, отправляя туда же так и не попробованное яблоко.

И труженики приторно навязчивого сервиса понеслись по коридору на хозяйский зов. Бог-то далеко на небесах, а хозяин — вот он, здесь, и кулаки у него ох какие тяжелые.

Василий медленно брел по главному проходу мангазейского базара, на котором к вечеру уже затихала бурная жизнь, присущая подобного рода местам всех времен и народов.

«Лягушачью» лавочку Данилы Ильича детектив искал не для того, чтобы пополнить свой «золотой запас», а чтобы встретиться и побеседовать с ее владельцем. Дело в том, что Данила Ильич долгие годы был ближайшим помощником покойного воеводы Афанасия и одновременно — осведомителем Рыжего. После смерти Афанасия Данила Ильич собирался отправиться в Царь-Город и продолжить военную службу под началом столичного воеводы, но Рыжий попросил его выйти в отставку и даже снабдил средствами на покупку лавки, с тем чтобы он уже в качестве частного лица продолжал наблюдательную миссию в Новой Мангазее.

Данила Ильич, невысокий и плотно сбитый человек с мужественным лицом и длинными усами, уже собирался закрывать свою лавку с неумело намалеванной над входом лягушкой, когда к нему подошел Дубов.

— Вообще-то я ухожу, — сказал хозяин лавки низким хрипловатым голосом, — но ежели вам чего нужно, то могу продать.

— Нет-нет, мне просто нужно поговорить с вами, — откликнулся детектив.

— А, ну что ж, можно и поговорить, — как будто совсем не удивился Данила Ильич и, пропустив гостя в лавку, прошел следом. — Прошу, — указал он на стул возле прилавка. Детектив непринужденно уселся и стал с живым интересом разглядывать обстановку — огромные жбаны с лягушками и несколько аквариумообразных сооружений, в которых резвились лечебные пиявки и неподвижно сидели виноградные улитки.

— Вот это вот и есть мое хозяйство, — Данила Ильич не без гордости окинул взором лавку. — Лишь нильского крокодила не хватает, да токмо места для него маловато… Да, так о чем бишь вы хотели со мною поговорить?

— Я — актер и драматург, — начал Василий заранее придуманный монолог, — и собираюсь написать трагедию для скоморошьего представления о покойном воеводе Афанасии. И вот, чтобы не выдумывать разных небылиц, решил обратиться за помощью к людям, которые его хорошо знали. В частности, к вам, уважаемый Данила Ильич, как к его ближайшему сподвижнику. — Дубов замолк, ожидая отклика, однако его собеседник молчал, насупленно глядя куда-то вниз. — Надеюсь, что вы не откажете в помощи?

— Чепуха все это, — угрюмо сказал Данила Ильич. — Не таков был Афанасий, чтобы о нем скоморошьи представления устраивать. — И, пристально глянув на Дубова, спросил: — А скажите, вы еще к кому-нибудь с этим делом обращались?

— Ну разумеется, — дружелюбно улыбнулся Василий, — и не к кому-нибудь, а к весьма влиятельному царь-городскому деятелю. — И, чуть помедлив, добавил: — К Рыжему.

— Ну, нашли к кому обращаться, — иронично хмыкнул Данила Ильич. — Он ведь человек не военный, да и с Афанасием знаком почти не был.

— Вот он-то и посоветовал мне пойти к вам, — подхватил Дубов, — и попросил передать вам лично вот это. — Сыщик порылся во внутреннем кармане своего кафтана и извлек оттуда обрывок какой-то зеленой бумажки.

— Ах, вот оно что… — пробормотал Данила Ильич и, пошарив у себя за пазухой, достал похожий обрывок. И когда он сложил обе бумажки на прилавке, то их рваные концы совместились и образовали прямоугольный листок, а точнее — долларовую банкноту. — Значит, вы от Рыжего, — уже деловым тоном сказал Данила Ильич. — Давненько поджидаю. Да, так как вас звать-величать?

— Василий Николаевич Дубов, — ответил гость. — Но формально я здесь как скоморох Савватей Пахомыч. И одно из моих заданий — расследовать, кто и зачем убил Афанасия. Но главное — выяснить, что происходит в Мангазее.

— Да уж, ничего хорошего здесь не происходит, — проворчал Данила Ильич. — Всякая бесовщина.

— Может, для начала вы мне и расскажете, что именно здесь творится, -предложил Дубов, — а то я совсем не в курсе.

— Да и так видно, — буркнул хозяин, — готовится вторжение.

— Чье?

— А что, Рыжий вас не просветил? Вторжение полчищ князя Григория. Да ведь он, стервец, не просто хочет сюда войти, а еще и с малой кровью. Вот почву и готовит.

— Да, я слышал о каких-то подметных письмах, — кивнул Василий, — но что они из себя представляют?

Вместо ответа Данила Ильич извлек из-за жбана с лягушками листок бумаги:

— Вот что распространяют у нас на базаре. — Отставив листок на расстояние вытянутой руки, Данила Ильич зачитал: — «Я, князь Григорий, владетель Белопущенский, явлюсь в Новую Мангазею, чтобы дать ей волю и восстановить в правах свободного города, злодейски отнятых Кислоярским царем Степаном два века назад. Довольно Царь-Городским бездельникам грабить вас, довольно им наживаться на вашем труде», ну и так далее в том же духе.

— И что, неужели эти воззвания имеют какой-то успех? — опешил Дубов.

Данила Ильич на минуту задумался:

— Видите ли, Василий, все не так просто. В народе сохранились предания о тех стародавних временах, когда Новая Мангазея была вольным городом и сама торговала со всем миром, без оглядки на Царь-Город. Помнят и о том, как царь Степан, разбив хана Басая, заодно и присоединил к своему царству Мангазею, причем сделал это, что называется, не выбирая способов. Здесь, в воззвании князя Григория, дальше описываются зверства степановых воинов, и в большинстве это — правда. Так что нельзя сказать, что подметные письма не падают на плодородную почву. Но здесь не помнят, вернее — стараются не вспоминать, чего стоила мангазейцам их независимость. Например, они ковали тому же хану Басаю наконечники для стрел и чинили его боевые колесницы, а чтобы не ссориться с Царь-Городом, выдавали противников царя Степана, когда те бежали в Мангазею. Да и много чего было, это вы на досуге у столичных древлехранителей поспрошайте.

— Но неужели здесь кто-то верит в благие намерения князя Григория? -недоумевал сыщик.

— Верят, коли хотят верить, — невесело покачал головой Данила Ильич. — Я даже допускаю, что князь Григорий действительно даст Мангазее на словах положение вольного города, но на деле поставит ее в такую зависимость, какая и не снилась в составе Кислоярского царства… Слышите?!

— Что? — опешил Василий.

— За дверью что-то скрипнуло, — понизил голос Данила Ильич. Василий вскочил со стула, прошел ко входу и стремительно распахнул дверь. На рынок уже спустились сумерки, и детективу показалось, будто поблизости от лягушачьей лавки скользнула чья-то тень. Он вернулся и плотно закрыл дверь:

— Наверно, какой-нибудь запоздалый покупатель.

— Они за мной следят, — уже совсем конспиративно сказал хозяин. -Они и Афанасия убили.

— Кто — они? — непроизвольно понизил голос и Василий.

— Знал бы кто именно — давно бы вывел на чистую воду, — вздохнул Данила Ильич.

— Так давайте это делать вместе, — с энтузиазмом предложил Дубов. -Для того чтобы узнать, кто мог желать смерти воеводы, надо прежде всего выяснить, что это был за человек. Как говорят у нас, у скоморохов — скажи мне, кто ты, и я скажу, кто тебя убил.

— Афанасий был настоящий воин, — чуть помолчав, сказал Данила Ильич. — Строгий, но справедливый. Он всегда сам лично входил во все вопросы, ел то же, что и его ратники, и главное — действовал строго по правилам и воинским уставам. И потому уважение и доверие к нему было огромно даже среди тех, кто его на дух не жаловал. В общем, покойник был настоящий муж чести и никакой кривды терпеть не мог. Помню, совсем недавно один воин занялся какими-то торговыми делами, так Афанасий безо всяких разговоров вышвырнул его из дружины!

— А скажите, Данила Ильич, были ли у него какие-то столкновения с мангазейскими властями? — спросил Василий.

— Согласно уложениям, отряд в Мангазее выполняет обязанности чисто воинского щита на случай угрозы и ни в коей мере не вмешивается в местные дела, — объяснил Данила Ильич, — и этому правилу Афанасий всегда следовал особо неукоснительно. Нет, ну когда лет десять назад разлилась Венда, то он первым бросился на спасательные работы, но это был, кажется, единственный случай на моей памяти, когда он вышел за пределы полномочий.

— И что же, он больше ничем не интересовался, кроме своего воинского долга?

— Ну почему же — Афанасий был книжный человек, знал языки, вот, кстати сказать, большим был поклонником Пульхерии Ивановны… Между прочим, городские власти предлагали ему, чтобы наш отряд поддерживал порядок во время свадебных торжеств за городом, на Ходынской пустоши, но он отказался наотрез.

— И кого назначили на его место?

— Пока из Царь-Города не прислали нового, обязанности воеводы выполняет сотник Левкий, тоже храбрый и доблестный воин, однако… — Данила Ильич чуть замялся. — Однако он, как бы сказать, был при Афанасии связным с городскими властями, ну там по вопросам пищевого довольства и всего прочего. Боюсь, что он больше подвержен влиянию извне, чем Афанасий. Особенно когда в Царь-Городе такое зыбкое положение.

— И как этот Левкий относится к свадебным торжествам? — напрямую спросил Дубов.

— Я слышал, что он согласен дать воинов для поддержания порядка, -сказал Данила Ильич.

— Вот оно! — в возбуждении потер руки Василий. — Войска выведут за город, большинство населения будет там же — гулять на свадьбе, а дата свадьбы до сих пор не назначена!

— Ну и что? — пожал плечами Данила Ильич.

— Да как вы не понимаете — все предельно просто. Князь Григорий захватывает Царь-Город и движется к Мангазее. И тут назначают свадьбу, все отправляются на Ходынскую пустошь, заговорщики захватывают полупустой город и вручают Григорию ключи. А когда войска и горожане опомнятся, будет уже поздно.

— Так что же, — взревел Данила Ильич, — и Левкий, и Пульхерия с Фомой в заговоре! Да я сейчас же…

— Погодите, — охладил его пыл Дубов, — не надо пороть горячку. Пока что все это лишь предположения, мы с вами ничего не докажем, а заговорщики окажутся предупреждены, что их план раскрыт. Да и Левкий, и Пульхерия Ивановна, и Фома скорее всего даже не подозревают, что их просто используют в самых гнусных целях.

— Так что же делать? — возмутился Данила Ильич. — Сидеть и ждать, пока они…

— Будем делать то, что от нас зависит, — уверенно заявил Дубов. -Есть ли у вас связь с Рыжим? Надо ему все сообщить, а там он уж пусть думает.

— Связь имеется, — кивнул Данила Ильич, — завтра же пошлю в Царь-Город верного человека.

— Ну вот и прекрасно. А я попытаюсь выйти на тех, кто готовит заговор и, скорее всего, убрал Афанасия. Скажите, нет ли у вас на примете кого-то, кто мог бы на них вывести?

— А черт его знает! — махнул рукой хозяин. — Хотя погодите — есть тут одна бабенка, она все пыталась охмурить Афанасия, так кончилось тем, что он прогнал ее с криком: «И передай своим хозяевам, что ничего у них не выйдет!». А потом сказал мне: «Данила, держись подальше и от этой женщины, и от ее дружков».

— И что это за бабенка? — Василий привычно извлек блокнот.

— Некая Миликтриса Никодимовна, живет в Садовом переулке в собственном доме. Только не думаю, что вы от нее чего-то добьетесь.

— Попытка — не пытка, — хмыкнул Дубов, а сам подумал: «Уж не та ли Миликтриса Никодимовна, что была возлюбленной Евлампия?». — Ого, как уже темно — пойду, пожалуй.

— А я останусь, — откликнулся Данила Ильич. — Да и вам, Василий, лучше бы у меня переночевать. Место найдется.

— Нет-нет, пойду, — засобирался детектив, — но завтра обязательно к вам загляну.

— Удачи вам, — искренне пожелал хозяин.

Пал Палыч сидел у себя в сыскном приказе и читал длинный свиток, содержащий сводку событий криминального или просто не совсем обычного характера за минувший день. Согласно давно сложившейся традиции, глава приказа выбирал из числа сообщений наиболее, по его мнению, важные и докладывал непосредственно Рыжему.

Взор Пал Палыча мельком пробежал через донесения о мелких кражах, пьяных драках и прочей привычной «бытовухе» и споткнулся на следующей записи:

«Изрядно пополудни прибывший неведомо откуда лекарь, именующий себя Владленом Серапионычем, прохаживался по городскому кладбищу и особливо справлялся у служителей, где погребен недавно убиенный князь Владимир, и затем долго стоял возле его могилы. Пройдя по кладбищу вдоль и поперек, оный Владлен Серапионыч вернулся в терем господина Рыжего, где временно проживает».

— Неужели Серапионыч все-таки не оставил надежды осквернить княжескую могилу? — озабоченно пробормотал Пал Палыч. — А что если и Рыжий ему в этом потворствует?! — И, с осуждением покачав головой, сыщик продолжил чтение:

«Нынешний день вновь принес новое непотребство в Боярской Думе. На сей раз отличился боярин Илюхин, призвавший к свержению Государя, который от неумеренного потребления горячего пития якобы совсем потерял разум и более не способен править страной и народом. При этом многие бояре шумно ему рукоплескали. Когда же думский пристав вывел непотребника вон, то вскочил боярин Андрей и с криком „Дормидонта — в темницу, Длиннорукого — на престол!“ принялся размахивать крестом, болезно задев при этом двух соседних бояр. Должно заметить, что боярин Андрей достойно заменил в Думе покойного князя Владимира, известного своими охальными выходками».

— Хорошенькое дело, — злорадно хмыкнул Пал Палыч, которого подобные сообщения из Боярской Думы всегда забавляли. — А князь Длиннорукий как раз в отъезде. Вот ужо придется ему теперь перед царем оправдываться!.. Ну, почитаем, что там еще.

«Сегодня в Царь-Город прибыла и поселилась на Гостином Дворе женщина, чье имя и облик внешности остаются доселе неизвестными, поелику поверх лица она носит темную накидку из кружев. Особой слежки за нею не установлено, однако известно, что после обеда сия женщина дважды покидала Гостиный Двор».

Пал Палычу не было известно слово «интуиция», однако своим сыскным чутьем он почувствовал, что здесь дело нечисто.

— Возьмем на заметку, — вздохнул глава приказа и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, сделанную в виде храма с откидным куполом, поставил возлесообщения размашистую галочку.

Василий шел по пустынному ночному базару и размышлял об услышанном от Данилы Ильича. Картина вырисовывалась весьма зловещая, но отнюдь не безнадежная — Великий Детектив чувствовал в себе достаточно силы «раскрутить» это дело до упора.

Однако каким-то шестым чувством, выработанным на сыщицкой работе, Дубов чувствовал, что кто-то за ним следит. А когда он миновал рыночные ворота и углубился в беспорядочную паутину мангазейских улочек, то его преследователь перестал прятаться и откровенно шел сзади Василия, чуть не наступая ему на пятки. Детектив ускорил шаги, стараясь держаться подальше от редких освещенных окон, чтобы не показать своего лица, но преследователь не отступал ни на шаг.

«Уйти не удастся, — лихорадочно соображал сыщик, — к тому же я совсем не знаю города. Что ж, придется действовать на опережение…»

Василий решительно свернул в ближайший темный переулок, и когда преследователь повернул туда же, то детектив встретил его ударом — самым резким и сильным, на какой только был способен. Человек упал на мостовую без сознания. Первым побуждением Дубова было поскорее убраться с места происшествия, но профессиональное любопытство взяло верх: Василий склонился над потерпевшим и, чиркнув спичкой, внимательно оглядел его лицо: немного вытянутое, с тонкими усиками; черные волосы для блеска смазаны чем-то вроде подсолнечного масла. «Нет, — подумал детектив, — настоящие филеры наружного наблюдения обычно стараются принять внешность как можно более незаметную, а не эдакого дона Луиса Альберто». На шее потерпевшего болталась золотая цепочка с медальоном, которые Василий, недолго думая, снял инебрежно сунул в карман.

— Нехорошо, конечно, — пробормотал детектив, — но медальончик-то наверняка не его, а ворованный. Подарю его баронессе заместо разбитого кувшина. — И Дубов, не оборачиваясь, поспешил по темной улице в ту сторону, где, по его представлениям, должен был находиться постоялый двор.