"Зона бессмертного режима" - читать интересную книгу автора (Разумовский Феликс)

Глава 8

«Ну, сука, бля, жизнь. — Энки отвернулся от злющего, наполовину с моросью ветра, в сотый уже, наверное, раз сплюнул и горестно вздохнул. Отлично начинается неделька. Он снова сплюнул, вытер рукавом лицо и незаметно посмотрел на Нинти, истово мокнущую по-соседству. — Давай, давай, бодрись, веселись. Папахен-то тебя живо обломает, сука.

Конечно, сука. Пока была с глистом[193], не давала, изображала токсикоз, блевала на любовь. И родила в конце концов пацанку, за все хорошее-то, бля. Теперь же вообще ни-ни, отлезь, охальник, я воспитываю дочь. Ага, с помощью своих подручных, вернее, подножных, этих двух прохвостов Энкинду и Энбилулу. Забурели, сволочи, оборзели в корягу, нажрали хари на икре карпа Ре. Где теперь их хваленая безотказность, ласковые губы и умелые руки, где? Где, где — у Нинти в…»

Энки шмыгнул носом, поежился, прерывисто вздохнул и воровато кинул взгляд на Шамаша, всем довольного и мило улыбающегося.

«Ишь ты, лыбится-то как, сияет, словно медный таз. А, собственно, чего ему не радоваться-то — Сиппар стоит, орлы летают, повсюду почет и уважение. Без Шамаша никуда. Без него и без Тота — а ведь и вправду умен, соображает будьте-нате, будто не плешивая башка у него, а настоящая ГЭВН. Разбирается с легкостью во всем — будь то строительство дамб, будь то рытье каналов, будь то проходка шахты, и где это папахен только откопал его? Да, папахен, папахен, отец, надежа и опора, да не только своих собственных детей — всего ануннакского отребья. А вот и он, кормилец, легок на помине, вошел уже вроде в плотные слои».

Действительно, в небе грохнуло, бабахнуло, казалось, содрогнулась земля, и сверху, из-за полога дождя, величаво опустился планетоид. Мягко он встретился с землей, плавно раздвинул двери шлюза, и Энки увидал родителя, все такого же могучего, широкоплечего, уверенного в себе, в скромном полевом наряде обергенерала Гвардии. Черный, как это и положено для зимней формы, капюшон украшали красные рога.

«Ну, хорош. У папахена просто страсть к дешевым эффектам». Энки хмыкнул, рассмеялся про себя, но тут же веселиться перестал, увидел брата своего Энлиля. В щегольском, сразу чувствуется сделанном на заказ, высотном костюме. Его рыжую, бритую по последней моде башку украшал вызывающий ярко-желтый платок. Естественно, повязанный с шиком, по-уркагански, с двумя неслабыми продолговатыми узлами, имитирующими рога. Естественно, не такие эффектные, как у родителя на генеральской форме, но тем не менее тоже весьма внушительные, весьма, весьма, весьма.»

«Ну, сучий выкидыш, ему-то здесь чего надо?» Энки засопел, набычился, с хрустом сжал пальцы в кулаки и вдруг расстроился окончательно, ужасно загрустил и конкретно впал в жестокий пессимизм — сына своего родного узрел, Гибила. Мрачного, как туча, с бланшем под глазом, длиннее своих родичей на целую голову. Патлатую, ушастую, отчаянную и непутевую. Ну и ну, здорово же начинается неделя!

— Папа, папа, дорогой! — оценила обстановку Нинти и, бросившись вперед, попыталась взять родителя за рога, однако тщетно.

— Здравствуй, дочь, — сдержанно кивнул Ан, зверем посмотрел на Энки и, чудесным образом повеселев, обратил внимание на подчиненных: — Мочегон, Шамаш, Тот, кореша!

Так что Нинти попала прямо в руки своего братца, а затем ее обнял и облобызал с энтузиазмом племянник.

— Привет, тетя. А я бы вам впендюрил.

— Слюни подбери, — отстранилась Нинти, сплюнула, вытерла ладонью рот и резко повернулась к Энки и Энлилю, собиравшимися с ходу выяснять отношения. — Вы что, сдурели, мудаки? Папахен смотрит.

— Не гони волну, батор[194], мы его чуть позже сделаем, — это подошел Гибил, дьявольски ощерился, деловито харкнул Энлилю на костюм. — Понял ты, пидор гнойный? Сегодня же мы тебя парной тягой, на четырех костях, в два смычка…

— Рот закрой, щегол. Ушатаю, раздербаню, на ноль помножу, с говном смешаю. Яйца откручу, в жопу засуну. Рога обломаю, — веско обещал Энлиль, яростно сопел и жуть как блестел страшными глазами. — И тебе, и папаше твоему. Оба пидорасы.

Энки отвечал, Гибил кивал, Нинти следила чтобы не дошло до драки. В общем, все семейство было в сборе.

— Эй, хорош там вошкаться, давайте-ка за мной, — быстро свел на нет родственную гармонию Ан и вместе с Тотом, Мочегоном и Шамашем направил свои стопы в гравикар. — Давайте, давайте, время не ждет.

Ладно, заняли транссредство, погрузились в виброкресла, поехали с пристрастием осматривать владения. Вначале космопорт Сиппар, вотчину Шамаша, затем промзону Бад-Табира, центр металлургии, и, наконец, комплекс Шуруппак, альма-матер тринопли, ханумака и икры карпа Ре. До шахты в Арали, расположенной черт знает где, на юго-востоке, снисходить не стали, пожалели время — дает она руду на гора, снабжает драгметаллами и кобальтом, да и ладно. Как-нибудь потом, в другой раз, тем паче посмотреть и так было на что — планетоиды летали, руда обогащалась, тринопля давала почки, ханумак — сок, а карп Ре — икру. Все было в порядке, в ажуре, в наиполнейшей гармонии.

— Ну все, хорош, давайте-ка на базу, — скомандовал в конце концов Ан. Ему хотелось есть, пить, двигаться и делать организационные выводы.

— Как скажете, отец, — отозвался Энки, с почтением кивнул, и гравикар стремительно направился на базу в Эриду — там в конференц-зале командного блока с утра еще готовился праздничный обед. Недаром же сказано в старинной поговорке — кто вкусно поел, тот сердцем подобрел.

Ладно, долетели, как на крыльях, вошли в командный блок, неспешно, без суеты расселись за столом. А молодые вышколенные ануннаки уже старались вовсю — тащили жареное, пареное, печеное, вареное, хмельное и дурманящее. Энки выжидающе отмалчивался, Нинти милейше улыбалась, Тот, на правах хозяина, потчевал.

— Вот, дорогой учитель, не побрезгуйте, местная океаническая рыба, заливная, масса фосфора. А вот суфле из водоплавающих пернатых, средне-калорийное, жутко пикантное, очень хорошо для головного мозга. А вот молодой карп Ре, фаршированный по-хербейски — с тмином, шафраном, иссопом и латуком, крайне полезен для эрекции и потенции. А вот, дорогой учитель, пиво, сваренное мною в вашу честь из здешнего ячменя, — светлое, лагерное, умеренной густоты. Конечно, не старый добрый «Гнойникен», но очень и очень ничего. Весьма способствует желчеотделению. Ну, ваше, дорогой учитель, здоровье. Пей до дна, пей до дна, пей до дна… А к нам приехал, к нам приехал…

Наконец попили, поели, бросили в курительницу тринопли, да не просто тринопли, а смешанной для усугубления ее свойств, как это выяснил экспериментально Тот, с пестиками тростника гизи, и сурово глянул на Гибила:

— Иди, мальчик, погуляй.

— Ты, дед, чего? — возмутился тот. — Я тебе что, троюродный? А компот?

— Иди, мальчик, иди, пока молодой и красивый, — добро улыбнулся Ан, молча проводил внука взглядом и, выдержав короткую паузу, жестко досмотрел на Энки. — Значит, так. Мы тут посовещались и решили, что ты, блин, обосрался жидко и обильно. А потому сдашь все дела Энлилю и отправишься заниматься шахтой. Лично искупать кровью, в поте лица. Не поднимешь выработку в два раза — сам пойдешь в забой киркой махать. И сынка своего забирай, приучай к полезной трудовой деятельности, а то растет весь в тебя, хулиган и обалдуй. Теперь с тобой, — глянул Ан на тихо радующегося Энлиля. — Запомни, парень, хоть ты и старший, но ни к Шамашу, ни к Мочегону в душу не лезь, они и без твоих ценных указаний дело свое знают. О глубокоуважаемом Тоте я и не говорю, он остается здесь моим личным представителем и подчиняется — зарубите все себе это на членах! — исключительно мне. Ну, вроде так, в таком разрезе. Гм. Кстати, о разрезах… — Он гневно зарычал, насупился, мрачно посмотрел на Нинти, но тут же справился с собой, остыл, с презрением махнул рукой: — Ладно, после поговорим. — Ан выругался матом, резко отвернулся и, чтоб нарушить тишину, дружески мигнул Мочегону: — Тебя как звать-то в натуре, кент? К унтер-генеральскому званию твоя кликуха совсем не катит. Как тебя писать-то в приказе?

— Как звать-то? В натуре? — Мочегон внезапно поперхнулся дымом, закашлялся, ругнулся, почесал башку, и на его глазах железного законника блеснула скупо мутная слеза. — Маманя вроде Эннуги звала. Ну да, точно, Эннуги. Пока ее сволочь сутик пикой под ребро…

— Ну вот и ладно, так и запишем, Эннуги, — с бодрой улыбочкой похвалил его Ан, а Энки тем временем вышел из ступора и голосом, полным страдания, возвестил:

— Отец! Отец! Зачем же вы меня в рудник? На периферию? К черту на рога? А как же Эриду? Болота? Реки? Каналы? Дом Побережных Вод как? Куда мне от зарослей гизи, где плещется в глубинах карп Ре?

В его тираде было столько экспрессии, что Ан задумался, великодушно кивнул:

— Ну ладно, хрен с тобой. Хочешь жопу мочить — мочи. Будешь ею же отвечать за водные ресурсы. Ну, что там еще?

— Отец! Отец! Добродетельнейший родитель! — все никак не унимался Энки, видимо, был нужен мощный стресс, чтобы открылся его дар красноречия. — Взываю к вашей мудрости и рассудительности, к долготерпению и объективности взываю. Не посылайте внука вашего на гной, в шахту, в недра, в землю Арали. Там болезнь наводят Голубые камни, там жизнь всецело напоминает смерть, там мольбы и стоны, и удары палок доносятся из темных подземелий. Пусть сидит себе на бережку, на травке, слушает, что шепчет птичкам молодой гизи, как играет, плещется среди его стеблей, как уходит в глубину карп Ре. Ведь он, отец мой, такой хороший мальчик. У него…

В это время послышались шум, гам, крик, ругань, возмущенный глас, затем взревели двигатели гравикара, мгновение спустя раздался звук удара, командный модуль ощутимо вздрогнул — и наступила гробовая тишина. Все сделалось спокойным и на диво умиротворенным, только журчало пиво, сваренное в честь Ана. Изливаясь Ану на колени…

— Схожу проверю. — Мочегон поднялся, однако не пошел — метнулся молнией, словно бы наскипидаренный. С тем чтобы скоро вернуться, да не в одиночку, а квартетом — в обществе пары помятых охранников, под руки тащивших скучного Гибила. Мальчик, оказывается, хотел мирно прокатиться на гравикаре, но вначале не поладил с водителем, а затем уже и с водительским штурвалом. Не сумел разъехаться с мачтой субрадара. Теллуриевой, массивной, из двутавра и уголка. Вследствие чего Нинти лишилась своего транспортного средства, шеф трясины Энбилулу — всех передних зубов, а командный модуль базы — орбитальной связи, потому как мачта, припечатав крышу оного, разнесла к едрене фене все приемные антенны. Пострадал и сам Гибил — качественно расквасил нос, мощно подбил второй глаз и крепко приложился головой. Впрочем, в плане головки можно было уже, видимо, не беспокоиться.

— Значит, говоришь, хороший мальчик? — едко усмехнулся Ан, встал, горестно взглянул на штаны, ярко-фиолетовые, расклешенные, с малиновым супергенеральским лампасом. — Весь в своего папу-шахтера? — Ан поднял взгляд на Энки, угрюмо засопел, однако же сказал спокойно и поэтому очень страшно: — В общем, так, засранец. Не будешь упираться рогом — не пройдешь повторную вакцинацию. Это касается и вас. — Ан зыркнул свирепо на Энлиля и с убийственной брезгливостью на Нинти. — Не потянете показатели — ген старения вас самих натянет. Узнаете в лучшем виде, что такое импотенция и климакс, небось не до горячего траха с приплясом будет. Все, я сказал. — Он цыкнул командно зубом, властно махнул рукой и посмотрел на Тота, Мочегона и Шамаша. — Двинули, кореша. Что-то душно мне здесь, тесно, погано и мокро. Нет гармонии.

В тот же день, даже не успев переварить фаршированного карпа Ре, Ан отчалил на звездолет. Смотреть на голубую планету с высоты орбиты ему было куда как приятней.

— Тэк-с, и что же мы здесь таки имеем? — Хмыкнув, Исимуд отпил рубиновой прозрачной влаги, чмокнул языком, пошевелил губами и изобразил восторг, экстаз и ликование. — М-м-м, ну и букет. Цимус. Возьму все. И тара за мой счет.

Еще бы не цимус, еще бы не букет — стараниями Тота винная ягода, доставленная с Альдебарана, на голубой планете прижилась, дала обильные всходы и, как следствие, урожай. Из которого, опять-таки стараниями Тота, приготовлялся ароматный, недурной на вкус, а главное, приятно дающий по мозгам напиток. Конечно, не экстракт ханумака и не пыльца тринопли, но и то хлеб. Вернее, цимус.

— Не будем мелочиться, друг мой, давайте поделим пополам расходы на тару, — с улыбкой не ударил в грязь лицом Ан, дружески кивнул и крайне гостеприимно указал на стол, прямо-таки заставленный едой. — Прошу вас, угощайтесь. Вот, извольте, икра карпа Ре, быстро заквашенная, с молоками и ястыками, как вы любите. А вот бланшированный пенис саблезубого тигра Уу, томленный в желудевом соусе с шафраном, капустой и фасолью. А вот…

Дело происходило в Изумрудной гостиной, стилизованной под искусственный сад. Дружно цвела тринопля, весело пульсировал фонтан, молодые стебельки гизи трепетно подрагивали над водой. В треугольном зеркале пруда отражались небо, клумбы, скалы, вычурно подстриженные кусты, а также просторный павильон, в котором разместились за столом пирующие. Собственно, пирующих было трое — Ан, скромняга Тот и барыга Исимуд, Гиззида же и Таммуз все больше бдели, смотрели по сторонам, следили, чтобы не случилось какого форшмака, — Занудой Соплежуем и Рваным Ртом ануннаки уже забыли, когда их и звали. Атмосфера была самой дружеской, угощение — отменным, настроение — великолепным. Особенно у Ана — финансовые дела его шли отлично. Шахта вытягивала план, производственные мощности росли, успешно завершилось строительство Ниппура, второго коспоморта. Уже хитрюга Исимуд начал вписываться в тему, заговорил о долевом участии, о финансовой поддержке. Как же, хрен ему большой и толстый, сами обойдемся — теперь-то уж чего, все заряжено и отлажено, как говорится, таскать вам не перетаскать, возить вам не перевозить. На голубой планете небось добра хватит.

— О, пенис тигра Уу, бланшированный, мой любимый! — воодушевился Исимуд, не обидел сам себя и, прожевав деликатеснейшее, исходящее соком мясо, сдержанно икнул. — Кстати, шкура этого тигра Уу также пользуется успехом. На Гамме Центавра из них шьют котиковые комбинезоны. Я бы, дорогой коллега, взял пробную партию.

— Отлично, дружище, немедленно распоряжусь. Сдерем шкуру, с кого только скажете. — Ан улыбнулся, весело кивнул, с бульканьем налил всем вина, как вдруг почувствовал биение гиперфона. — Дьявол, ну кто там еще? — Он вытащил аппарат, щуря глаз, послушал, выкатил на скулах камни желваков. — Значит, так. Всем не вошкаться, сидеть на жопе ровно. Тихо ждать меня. Скоро буду. Ясно? — Ан сделал непроницаемое лицо, выдавил улыбочку для Исимуда: — Текучка, знаете ли, дорогой дружище, дела, банальнейшая проза жизни. Так что прошу не обижаться, откланиваюсь. Коллега Тот вас проводит.

Ан еще раз улыбнулся, сделал всем рукой и в компании Гиззида и Таммуза вышел. И тут же побледнел, переменился, превратился в яростного сатрапа.

— А ну, бля, Нинурту сюда. И Красноглаза с братвой. Вооружение, снаряжение полностью. Готовность десять минут. Время пошло. Я сказал.

Рвал и метал Ан не напрасно, ситуация, если верить Энки, а звонил по гиперфону именно он, была угрожающей. А началось все с неделю назад, банальнейше, с пустячка — сын Энлиля проказник Наннар оттрахал красотку блондиночку Эрешкигаль. И все было бы хорошо, и все было бы славно, если бы не приходилась она невестой Зу, оперившемуся Клюв-орлу из Центра управления полетами. Ну, тот, естественно, к отцу Наннара, в миноре, с явными претензиями, ну а Энлиль его — с порога, мощно, грамотно, вот к такой-то матери. Мол, шляются тут всякие пернатые ко мне, верховному главнокомандующему, без доклада. В общем, обидел ануннака, оскорбил, глубоко нагадил ему в душу. Не то чтобы сгладил ситуацию, а, наоборот, ее усугубил. И Зу, естественно, не стерпел, встал на тропу войны — спер из пульта управления сигма-матрицу с кодом шифроспусков субрежимов. А потом угнал исследовательскую «Ротацию», единственный планетоид с излучателем, и сейчас выделывался в небе над Ниппуром — лихо, мастерски, с заметным огоньком. Нарезал круги, фигуры пилотажа, с энтузиазмом пикировал на дворец Энлиля — пока что, слава богу, без стрельбы. А уж говорил-то, говорил, вещал в подробностях по эфиру — и про самого главнокомандующего, и про сынка его, и вообще за жизнь. Грозился разнести к едрене матери Ниппур, затем сравнять с землей Сиппар, ну а уж затем крепко взяться за шахту. Причем грозился он не просто так, не зря, не с пустого места, всего — зарядов и топлива — у него хватало с лихвой, челнок-то ведь разведывательный, непростой, повышенной автономности. Ситуация сейчас в Ниппуре была не очень — комсостав эвакуирован, планетоиды не летали, у направляющих томились под завязку загруженные «апины». А куда ты денешься-то без кодов доступа полетных субрежимов? В общем — облом, беда, трагедия, попадалово на деньги. А всему виной — аморальность, безответственность и отсутствие командных навыков. Плюс полное неумение устанавливать контакт с живыми ануннакскими массами. Удручающая некомпетентность и поразительный непрофессионализм, дающие пищу для организационных выводов…

Несмотря на критическую ситуацию, голос Энки в гиперфоне вибрировал от радости.

Зато голос Ана был резок и доходчив, как удар кнута.

— Всеобщий шухер, братва, — глянул он на Нинурту, Красноглаза и братву. — Духарной[195] один забился в планетоид и грозится для начала ушатать Ниппур. Еще он заныкал хреновину одну из пульта управления, так что центр навигации космопорта не фурычит. Ну, если по-рыхлому[196], то все.

— Что за чувак? Какой челнок? — с ходу осведомился Нинурта, узнал, что это Зу угнал «Ротацию», выругался матом и сделался задумчив. — Хорошенькое сочетание, блин. Опытный пилот, мощный планетоид и мезониевая пушка. — На мгновение он замолк, посмотрел на Ана: — Посадочные маяки, естественно, не работают? М-да… Можно, конечно, двинуть к Шамашу в Сиппар по запасному варианту, но пока там суть да дело… Генерал, — голос Нинурты окреп, — надо дать знать в Ниппур, чтобы выбрали площадку поровнее и зажгли на ней сигнальные огни. Нефти с битумом и прочей лабудой у них небось найдется. Так будет и быстрей, и безопасней. Средство проверенное, безотказное, многократно апробированное на фронте. А лететь нам, генерал, думаю, лучше на «Тангенсе». Конечно, не «Ротация» с ее активным излучателем, но хоть что-то. Как говорится, на бескарпье и сам раком встанешь.

— Ладно, на «Тангенсе» так на «Тангенсе». — Ан кивнул, Нинурта скомандовал, бандиты расслабились, а проворные сервороботы принялись готовить к вылету «Тангенс» — экскурсионно-туристический челнок для морских сафари. Огромную фаллообразную махину, снаряженную гарпунами, дистанционными баграми и выкидными сетями. Смотреть на него даже издалека было как-то жутковато. Вот Ан и не стал, позвонил Энлилю.

— Слушай меня внимательно, засранец. Найди ровную площадку в прямой видимости Ниппура и обозначь ее контуры огнями — нефть зажги. Мы сядем на нее, будем через час. Ты меня понял, долбоеб?

— Понял, отец, еще как понял, — убито прошептал Энлиль, горестно вздохнул, и в голосе его послышалось отчаяние: — А этот, отец, все летает, такие гадости в эфире говорит…

— Не ссы, мы ему подрежем крылья, — успокоил его Ан. — Выстирай штаны, надень их ширинкой назад и жди меня. Хотя ты уже и сейчас ведешь себя как последний педераст. — Не сдержавшись, он выругался в трубку, резко вырубил связь и повернулся к Нинурте: — Ну?

— Генерал, есть готовность, — молодцевато вытянулся тот, коротко кивнул и посмотрел на Красноглаза, посасывающего маковую пастилку. — Брателло, кантуй своих. Скоро тронемся.

Действительно, не прошло и десяти минут, как планетоид уже был в открытом космосе — резво, на пределе двигателей рванулся в сторону голубой планеты. Да, что-что, а пилотировать Нинурта умел — лихо долетел, плавно снизил скорость и начал виртуознейше входить в плотные слои. За бортом засвистело, загудело, зашуршало, температура броневой обшивки начала расти, внизу, в напоминающих колеса смотровых оконцах, появились облака, затем суша, море, горы, капилляры рек и зелень лесов. А вот наконец и она, знакомая клякса болот. На западной ее оконечности — Эриду, чуть дальше на север — Бад-Тибира и, наконец, левее, в самом центре Междуречья, — Ниппур. Координационный центр, альма-матер связи, средоточие мудрости, стольный град Энлилев. Пролететь мимо, не почтить вниманием, проигнорировать его было невозможно — он зловеще напоминал о своем существовании черным дымом, поднимающимся к самым облакам. Это весело горела огромная, размером с небольшое озеро, нефтяная лужа. В самом ее центре имелся островок, этакий оазис тверди в огненной пустыне, на нем стояли пара гравикаров и два десятка мрачных, пялящихся в небо ануннаков. Да, хорошенькое место для посадки приготовил этот мудель Энлиль!

— Бр-р-р, как в аду, — поежился Нинурта, — такого страха я не видел и на Южном фронте. Все в дыму и в огне, ни хрена не видно. Ну да ничего, как-нибудь сядем. Потом, уже не высоко.

Он недаром был фронтовиком, асом и теллуриевым медалистом — сел. Мягко, плавно, по всей науке, без сучка и задоринки. А к планетоиду уже на всех парах неслись встречающие — неутешный Энлиль, торжествующий Энки, озабоченный Шамаш и разъяренный Мочегон. Замыкала колонну Нинти — прекрасная и запыхавшаяся, явившаяся также по первому же зову разделить все тяготы и треволнения. Беременность, роды и лактация пошли ей здорово на пользу.

— Братва, зекс[197]. — Ан, выглянув в иллюминатор, встал, тронул фиксатор сурдобластера и первым, сделав каменное лицо, направился в шлюзо-камеру — вскрыл внутреннюю дверь, распечатал внешнюю и вышел на выдвижную аппарель, являющую собой подобие трапа. И сразу же закашлялся — атмосфера здесь и впрямь была зловонной, тяжкой, как в аду. А может, и похуже.

— Отец! Отец! О отец! — Молнией, на цырлах, подскочил к нему несчастный Энлиль, чем-то напоминавший нашкодившего кота, понимающего, что сейчас его кастрируют. — Простите, отец, извините. Готов все отдать, чтобы только искупить. Вернуть все на круги своя, восстановить статус-кво.

— Дрочи жопу кактусом, сукин сын, — только-то и сказал ему Ан, сухо облобызался с Нинти и, крепко поручкавшись с Шамашем и Красноглазом, излил свое внимание на Энки: — Ну, рассказывай, что тут у вас.

— Да это, папа, все у него, — сразу же расцвел тот, сплюнул в направлении Энлиля и пальцем указал на небо: — Летают. Скоро стрелять будут.

Собственно, ни неба, ни облаков, ни летающего негодяя видно не было. Только дым, дым, дым, дымище. Куда гуще и чернее, чем на Южном фронте.

— Прошу вас, генерал, прямой эфир, — быстро подошел Нинурта, протянул горошину передатчика. — Мне стыдно, генерал, что когда-то эта сволочь была моим заместителем. В небесах мы летали седых, мы теряли друзей боевых…

— Ладно, ладно, потом, — по-товарищески кивнул ему Ан, избавился от генеральского капюшона и, сунув горошину в ухо, услышал нехороший голос Зу:

— О моя бедная маленькая Эрешкигаль. Такая тихая, кроткая, доверчивая и безответная. Напоминающая розу в полуроспуске, дивный, благоуханный бутон, нежную, еще не распустившуюся почку. О, ее взяли силой, обманом, подлостью, грубо, со спины. Мою маленькую бедную Эрешкигаль. Не ласкали, насильничали, уподобляли животному. Распоследней шкуре, потаскухе, наибанальнейшей дешевке. Мою маленькую, бедную, несчастную Эрешкигаль. Ну да ничего, я отомщу, поквитаюсь, дам сдачи, сведу счеты. И месть моя будет ужасна. Для начала я смету до основания хоромы этого дегенерата, ничтожества, тирана и недоумка, породившего чудовище, осквернившее мою бедную маленькую несчастную Эрешкигаль, эту розу, эту почку…

— Так. — Ан вытащил горошину, накинул капюшон и пальцем поманил Шамаша с Красноглазом. — Ну, какие мысли?

— Мысль одна, о мезониевой пушке, — со злобой шмыгнул носом Шамаш. — Когда-нибудь он все-таки сядет, вечный двигатель еще никто не изобрел.

— И бластером его, суку, никак не взять, — свирепо хмыкнул мрачный Красноглаз. — У него ведь эта, как его, матрица с кодами. Как бы приземлить его помягче?

— Разрешите мне попробовать, генерал, — плавно вклинился в общение Нинурта. — У «Ротации» неважная верхняя обзорность. Если набрать потолок и спикировать на нее, то есть шанс, что пилот не заметит атаки. Ну а уж дальше дело техники — блокировать излучатель, нарушить герметичность, фатально и принудительно увеличить полетный вес. Так, чтобы сел сам. И возьмем мы его тепленьким, живьем, вместе с этой самой матрицей.

— Ты что, брателло, сдурел? — посмотрел с неудовольствием Шамаш. — Там же мезониевая дура. А ты нам нужен здоровым и молодым. В гробу и в белых тапках не очень…

— У меня восемь сбитых бортов, два ранения и четыре тарана, из которых половина ночные, — простецки ухмыльнулся Нинурта. — Ты вот, брат, в лобовую когда-нибудь ходил? Под кинжальным плазменным огнем? В астероидной каше? Под чужим протонно-тритиевым светилом? На честном слове и на одном крыле? По выражению глаз вижу — не ходил. И уже навряд ли пойдешь. А пикирование на бреющем в турбулентном субрежиме? Под сплошным, пробирающим до самых…

— Ладно, дружок, лети, — перебил его Ан и отечески кивнул своим рогатым капюшоном. — И возвращайся с победой. Главное, запчасть эту чертову привези. Ну а если что не так, сам знаешь…

— Да, жизнь копейка, судьба индейка. Все мы, генерал, обязательно когда-нибудь да сдохнем, — в тон ему ответствовал Нинурта, быстро сделал респект-салют и моментом скрылся в недрах планетоида. Миг — и «Тангенс» огромным фаллосом взмыл в измаранное дымом небо. Сделал стремительный вираж, лег на крыло, превратился в точку и наконец исчез. А нефть, деготь, смолы и асфальт все горели и горели вокруг своим чадным пламенем. Что там происходило наверху, за дымной пеленой, было не видно. Но что-то происходило точно — голос Зу, вещавший гадости, неожиданно замолк, сменился хрипом, затем наступила тишина, однако длилась она недолго. Вскоре пауза была нарушена, и все вздохнули с облегчением — это объявился Нинурта.

— Есть, — сказал он в эфир. — Гвардейский порядок. Жду в квадрате восемь бис на северо-запад от Ниппура. Жду с победой.

— А ну по машинам! — рявкнул Ан, массы задрались в гравикары, и те стремительно, на предельной скорости, понеслись над огненной стихией. Словно на крыльях радости, в нетерпении и ликовании. Все изнывали от любопытства и желания узнать детали — ну как же все случилось-то, ну как, ну как?

Да если на словах, то очень просто. Стремительно взлетев и сделав боевой вираж, Нинурта сразу же увидел супостата — тот висел над центром связи Ниппура и являл собою идеальную мишень. Неподвижную, легко бронированную, четко различимую в лучах светила. И Нинурта, как это и полагается асу, не упустил свой шанс — стремительно спикировал, вышел на дистанцию и ударил реактивным гарпуном, предназначенным для охоты на китов. Попал хорошо, прямо в жерло пушки. Затем с лихостью метнул выбрасываемый невод, добавил с силой механическим багром и наконец неотвратимо мощно, всей массой планетоида, стал припечатывать противника к поверхности земли. Со стороны посмотреть — «Тангенс» мастерски брал «Ротацию» на конус. Она было закочевряжилась, заарканилась, попыталась сопротивляться, да только какое там — жалкой, опутанной сетью, с пробитой рубкой и нефункционирующей пушкой куда ей было до летающего фаллоса. Через минуту все было кончено — «Тангенс» алчно завалил «Ротацию» и подмял ее, сердечную, под себя. Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках. Ромашки спрятались, поникли лютики…

Когда Ан со своими прибыл на место, там уже действительно был полный порядок: Зу лежал окровавленный, без сознания и штанов, кверху голым задом и физиономией в землю. Рядом стоял Нинурта, бдел, пестовал штатный бластер, на его лице читались гнев, гордость, мужество, праведная ярость и чувство долга. Что-то в нем было от памятника, от теллуриевого монумента.

— Вот, генерал, — протянул он матрицу, маленький, невзрачный кристалл. — Ваше задание выполнено. — Вытянулся, замер, сделал респект-салют. — Докладываю. С нашей стороны потерь нет, вооружение, снаряжение полностью, оба планетоида в порядке. То есть подлежат ремонту. Капитальному.

Как есть орел лихой, газак степной. Смелый, отчаянный и удалой. Щелочь земли дорбийской. Жаль вот только, что мало уцелело их во время Третьей Великой Чистки.

— Ладно, молодец, дружок. — Ан принял кристалл, взвесил на руке и трижды по-отечески облобызал Нинурту. — Благодарствую. За нами не пропадет. — Он с чувством отстранился, тяжело вздохнул и пальцем поманил Энлиля, не решающегося подойти. — Катись сюда, придурок. На вот тебе матрицу, засунь куда поглубже. И насчет обеда распорядись. Десерт я тебе лично обеспечу. Давай.

А Зу тем временем попал в лапы профи. Красноглаз и Мочегон принялись вязать ему конечности, качественно шмонать и радикальнейше приводить в чувство, дабы он был всецело готов для предстоящей беседы. Процесс шел активно, споро, любо-дорого было посмотреть.

— Ну что, попался, гад? — подрулила с улыбочкой Нинти, фыркнула, прищурилась и положила откровенный взгляд, оценивающий и очень женский. — Фи, а ведь и впрямь бедная Эрешкигаль. М-да. Надо будет как-нибудь утешить ее, бедняжку.

Чувствовалось, однако, что ей было как-то невесело.

— Ладно, как управитесь, подтягивайтесь в Ниппур. Я буду в штабе.

Ждать, пока закончат профи, Ан не стал, приказал везти себя в Киур[198], где располагался главный коммуникационный центр, для дальнейших разбирательств. А кроме всего прочего, ему зверски хотелось есть, все эти перипетии и катаклизмы ничуть не трогали его пищеварения.

— Да, отец, конечно, отец, — с радостью кивнул Энлиль. — У нас сегодня колбаски из рептилий.

Он прекрасно знал, что после сытного обеда Ан обычно добрел. Правда, не всегда…

Словом, взял Ан Шамаша, охрану и родню и на одном из гравикаров направился в Ниппур. До того, если по прямой через болота, было всего-то ничего — около двух беров. Так что пронеслись над зарослями хлипкого кустарника, миновали кляксы нефтяных полей, прошуршали ветром над тростником гизи и оказались наконец у столицы края — Ниппур окружала мощная сплошная силовая ограда. Ни проходов, ни калиток, ни ворот — мышь не пробежит, муха не пролетит, враг не пройдет. А вот гравикар играючи набрал высоту, с легкостью перемахнул непреодолимую преграду и опустился на центральной площади, в тени огромной трансгиперкоммутационной мачты. Отсюда до Киура можно было рукой подать — в свои хоромы из соображений скромности Энлиль родню не допускал. Ладно, прошли, как это водится, в актовый зал, уселись за накрытый стол, в молчании пообедали. Плотно, основательно, вдумчиво, не спеша, однако надеждам родственничков на то, что Ан подобреет, увы, было не суждено воплотиться в жизнь. Все эти колбаски из земноводных, гуляши из парнокопытных и похлебки из членистоногих только придали ему сил.

— Ну что, братва, попили, поели? — посмотрел он по-отечески на нажравшихся бандитов. — Ну так идите погуляйте. Разговор тут у нас намечается в узком кругу. Родственный, блин, семейный, сердечный, по душам. Шамаш, я тебя умоляю, останься, ты мне что, троюродный? Нинурта, милый, ты тоже погуляй. Нечего тебе на это смотреть.

Ан подождал, пока народ отчалит, снял свой генеральский капюшон, засучил по локоть рукава и начал воспитательную работу. Как всегда, при помощи своей коронной «вертушки». Вдрызг расквасил шнобель Энлилю — за тупость, славно въехал в оба глаза Энки — чтобы загрустил, хотел было еще добраться до Наннара, но не успел — пришли с докладом Мочегон и Красноглаз.

— Братва, канайте в рекреацию, я сейчас, — улыбнулся им Ан, опустил рукава, нахлобучил капюшон и сурово посмотрел на притихших наследничков. — Сопли подобрать, никуда не уходить, ждать меня здесь. — Страшно засопел, грозно цыкнул зубом, стукнул кулачищем о широкую ладонь и, убедившись наконец, что его отлично поняли, деликатно тронул Шамаша за плечо: — Пошли, корешок, узнаем, что к чему.

Результаты расследования не радовали, отнюдь. Зу был всего лишь пешкой, вершиной айсберга, козлом рогатым, отданным на растерзание. Просто тупым ревнивым мудаком с не в меру развитым чувством личного достоинства. По сути дела, лохом, терпилой, фраером ушастым, используемым втемную. А вот невестушка его, красотка Эрешкигаль, оказалась штучкой еще той, сучарой наивысшей пробы. Блядью, сводней, хипесницей, пройдохой и барыгой от ханумака. Наперсницей, товаркой и подругой, а также половой партнершей Нинти. М-да… Мочегон и Красноглаз уже поговорили с ней, приватно, само собой, по душам, и выяснили безо особого труда, что это Нинти попросила ее тогда потрахаться с Наннаром. Да так, чтобы Зу узнал. Со всеми вытекающими печальными последствиями. Зачем понадобилось Нинти насолить Энлилю, догадаться не сложно, как видно, дело связано с незаприходованным ханумаком и меркантильным интересом. Вдаваться же в подробности и выяснять детали ни Мочегон, ни Красноглаз не стали — уважаемый утес и сам наведет порядок в своем кругу. Дай бог ему здоровья, фарта и долгой половой жизни.

— Ну, зуррахмат, кенты. Будем делать оргвыводы. — Ан бодро усмехнулся, дружески моргнул и сразу отошел от темы: — Как насчет пожрать? Зилана[199] фаршированного? Что? Положительно? Очень даже? И мы, может, повторим? А? — посмотрел он на Шамаша, тот коротко кивнул, и они квартетом направились из рекреации в зал.

Там царило уныние — сумрачный Энлиль, хмурящийся Энки и настороженная Нинти ждали всего самого худшего. Своего последнего часа ждали. Однако же Ан попервости обманул их ожидания.

— Ну что притихли, дети мои? — ласково осведомился он. — Наверное, кушать хотите? Так давайте-ка за стол. Вот так, вот так, хорошо. Нет, нет, Нинти, надо есть, питаться, жрать, усваивать пищу, вот так, вот так, молодец. Ну-ка еще ложечку за папу…

Сам он предаваться трапезе не стал, принялся наводить порядок в своем кругу. Сначала действуя исключительно словом.

— А знаешь, дочка, как поступали раньше с женщинами, которые себя нехорошо вели? — ласково спросил он у Нинти, которая давилась карпом Ре. — Что, не знаешь? Так я тебе расскажу. Вначале, чтобы от ее криков не останавливались тучи, ей глубоко в язык, до самого корня, вводили шип с хвоста змеерептила Ху. Отравленный, зазубренный, размером со средний палец. Затем с нее срывали одежду, привязывали к специальному станку и медленно, пока горела свеча, мучительно лишали клитора. И не думай, дочка, что палач отрезал его, — нет, для этого существовали, и, кстати, существуют и сейчас, особые щипцы. Массивные, непременно ржавые и… Что же ты, дочка, побледнела, не ешь, или тебе не нравится карп Ре? А может, тебе не нравится мой рассказ? Или, может, ты вообще меня считаешь плохим рассказчиком? Что, не считаешь? Ничего личного? Ну ладно, тогда жуй дальше. Теперь послушай меня ты, сукин сын. — Ан кинул взгляд на скучного Энлиля, встал, грозно хмыкнул и подошел вплотную. — Есть еще щипцы и для мужиков. Отгадай с трех раз, за что я ими тебя возьму?

— Нет, нет, только не за это, папа, — с первого же раза отгадал Энлиль. — Не надо, отец, не надо.

— А крысятничать за моей спиной надо? — Ан сделался страшен, свирепо задышал, однако, не пустив более крови, угомонился, вернулся на место. — В общем, так, дети мои. Вы, надеюсь, все отчетливо поняли?

— Да, отец, да! — хором ответили Энки, Нинти и Энлиль. — Очень даже отчетливо. Никакого крысятничанья. Никаких щипцов.

— Ну вот и хорошо, вот и отлично, — сменил ярость на милость Ан, — тогда послушайте сюда. План по ханумаку увеличивается на треть, по тринопле — на четверть, по карпу Ре — наполовину. Планетоиды должны взлететь через неделю, нормы выработки драгметаллов будут откорректированы чуть позже. Само собой, в сторону увеличения. Все, я сказал.

— Отец, о отец! — запечалился Энки. — Но вы же даете нереальные планы!

— Да ладно тебе, — подбодрил его Ан. — Скоро у тебя будет свежий контингент. Очень, очень скоро. — Он с юмором кивнул, ухмыльнулся Энки и строго посмотрел на Мочегона и Красноглаза. — Значит, так. Летуна этого Зу в шахту, но не в пахоту — или в бригадиры, или в машинисты, или в десятники. А вот зазнобу его, забаву с буферами, — на гной, на самый нижний уровень, уборщицей бараков. Вот уж будет избалована-то мужским вниманием, теплом и лаской, на сотню хватит. Что это ты, дочь моя, так поскучнела, нахмурилась, сбледнула с лица? Может, не нравится чего, так скажи. Что? Все нравится? Все славно? Все отлично? Ну так я очень рад, что у тебя в душе гармония. Крепи ее, лелей и будь хорошей девочкой. — Ан улыбнулся, но как-то жутко, мгновение помолчал и сделал быстрый знак Энлилю, пренебрежительный и резкий: — Давай-ка сбегай, покличь братву. — А когда народ собрался, указал на Нинурту: — Запомите все, его кликуха теперь Пабилсаг[200], по званию он Полный орел и приходится мне приемным внуком, а тебе, — он строго посмотрел на Энлиля, — соответственно, приемным сыном. Понял?

— Да, отец, — пришел в ужас Энлиль, скис и выдавил подобие улыбки, Нинурта же стоял по стойке смирно и молча жрал глазами Ана — он, видимо, еще не осознал до конца, что же все-таки случилось.

— Вольно, дружок, вольно, — по-доброму скомандовал ему Ан. — Отдаю тебе Ларак, владей. Выбери бабу по концу, становись на хозяйство, матерей. В добрый час и путь. — Он хлопнул Нинурту по плечу, крепко заключил в объятия, трудно оторвался, смахнул слезу и быстро повернулся к Шамашу: — Челнок с пилотом давай. Что-то я сегодня устал.

Какие проблемы — еще и полдник не наступил, как Ан со свитой уже летел в планетоиде. Вмазавшийся Красноглаз дрых, Гиззида и Таммуз бдели, какой-то незнакомый, из молодых, орел сноровисто держал верный курс. Ан щурился в иллюминатор, думал, с уханьем зевал, добро, прочувствованно вспоминал Нинурту и с огорчением — свою родню. Да, похоже, не доработал он с детьми-то, не доглядел, дал промашку, роковую осечку, фатальную ошибку, обмишурился, прокололся, попал впросак, пустил дело на самотек, изрядно вляпался. Вырастил не пойми кого. Впрочем, что тут понимать — ни усердия, ни трудолюбия, ни привязанности, ни любви, ни сердечности, ни отзывчивости, ни уважения к старшим. М-да. А ведь сам-то он всегда вроде бы был хорошим сыном — нежно любил мать, слушался отца. Пока не началась война с этими гнидами из Плеяд и выстрел плазменного орудия не сделал его сиротой.

«Господи, сколько же лет прошло с той поры». Ан тяжело вздохнул, напрягся в кресле, с хрустом, до боли сжал пудовые кулаки, а память-сука словно ждала момент — живо перенесла его в далекое прошлое. Он услышал голос матушки, напоминающий колокольчик, увидел отца, белокурого великана, почувствовал запах его плаща, шлема, краг, полковничьего бронепанциря, ощутил тяжесть боевого эманатора[201] с отполированными до блеска рукоятями. Неужели это было когда-то?

В общем, когда Ан прибыл на звездолет, настроение у него, мягко говоря, было не очень. Хотелось мирно, в одиночку вмазаться, а потом по-тихому залечь, так чтобы никаких, к чертям собачьим, сновидений. Однако сразу не получилось, тем паче тихо, мирно и в одиночку.

— Учитель, я понимаю, вы устали, — с видом, не обещающим ничего хорошего, мрачно подошел к нему Тот. — Однако дело спешное, важное и не терпит отлагательств. Меня терзают смутные сомнения. В общем, нас держат за фраеров. Вот, прошу вас, взгляните. — И он протянул Ану вычислитель, на экране коего во всей своей гнусной неприглядности находился математический расклад, не внушающий оптимизма. Дебет не сходился с кредитом — часть товара уходила налево.

— Так. — Ан нахмурился, пожевал губу, мощно почесал затылок под капюшоном. — Да, держат за лохов. И кто же? Гм… Уж не тот ли, кто у нас ведет учет? — и, не дождавшись очевидного ответа, отдал приказ Таммузу и Гиззиде: — А ну-ка Парсукала сюда, такую мать, живо! Живьем.

Ладно, в темпе вальса притащили Парсукала в целости вроде бы, в сохранности, однако полумертвого от страха. Не желающего ни за какие коврижки расставаться со своей драгоценной жизнью. Ага, значит, теперь-то у него точно есть чего терять.

— Ну что, сам все расскажешь или со скандалом? — ласково спросил его Ан и дал полюбоваться на экран вычислителя. — Кто с тобой работает? Сяма? Исимуд? Кайм? Кто?

— Сяма, — сразу все понял Парсукал. — Кайм в половинной доле. Исимуд не при делах. Утес, будьте же так милосердны, простите гада, извините, возьмите на поруки. Черт, вернее, хербей попутал. Не надо меня в конвертер, утес, не надо, я все отдам. Отдам и искуплю.

Судя по интонации и по экспрессии, все отдавать он не собирался.

— Свинья ты поганая, гнида. Как есть рукожоп поганый. — Ан, чтобы не пачкать рук, двинул Парсукала ногой, сплюнул, подождал, пока тот с хрипом восстановит дыхание, снова приложился, опять взял паузу и демонстративно позвонил Энки: — Это я, слушай сюда. Завтра первым же челноком к тебе закинут рукожопа одного. Так вот, на гной его, в шахту, в шоры, на самый нижний уровень. Я проверю. Понял? Ну вот и хорошо. — Хмыкнув, Ан отключился, мстительно кивнул и снова позвонил, на этот раз Шамашу: — Привет, кореш, давненько не виделись. Специально для тебя — дружок твой лепший прокололся. Ну да, Парсукал. Завтра будет откантован в шахту. Что, заглянешь? Непременно? Поможешь ему перевоспитываться? Встать на путь истинный? Всеми четырьмя костями? Давай, давай, педерастов лагерных лишних не бывает, ануннаки в шахте тебе спасибо скажут. Ну все, корешок, покеда, не кашляй. — Он мрачно убрал гиперфон, сплюнул по-уркагански сквозь зубы и добро посмотрел на Парсукала. — Любят тебя, маленький, помнят и ждут. Не откроешь сей же час номер своего счета, девиз и пароль — не дождутся. Пойдешь на протоплазму. Вернее, побежишь. Ну?

— Не надо, утес, на протоплазму, не надо, — пустил немедленно слезу Парсукал. — Все скажу, ничего не утаю. И номер счета, и девиз, и пароль, пропади оно все трижды пропадом.

Вот ведь тварь позорная, знает отлично, что его ждет, а все одно — жить. Пусть пидором, ничтожеством, навозным червяком — но жрать, дышать, ползать, смердеть и испражняться. Упиваться самим фактом своего существования. Ну и мразь…

— Займитесь-ка, коллега. — Ан требовательно взглянул на Тота, коротко зевнул и сделал знак рукой Гиззиду и Таммузу: — Останетесь здесь, дождетесь финиша. А потом запрете гада в «темную». Пусть постоит там до утра, подумает о смысле жизни. В особенности половой.

«Темная» это и есть «темная», непроницаемая для света камера, напоминающая размерами гроб. Массивный, бетониевый, поставленный на попа. Парализующий волю и заглушающий крики. Один в один как тот, на проклятой Нибиру.

— Все будет сделано, учитель, — отозвался Тот, Гиззида и Таммуз кивнули, и Ан, испытывая потерянность в душе, двинулся к себе наверх, в негу и комфорт апартаментов. Однако не к наследникам, не к бабам, не в семейное тепло — нет, что-то не хотелось ему нынче ануннакского общения, — отправился в свой личный холостяцкий кабинет, где его дожидался дружок — огромный, по пояс, альдебаранский муркот, привезенный в подарок Исимудом. Да, да, не друг, всего-то приятель — гордый, сильный, независимый зверь, гуляющий сам по себе. У Ана он гулял без ошейника и цепи — признавал авторитет хозяина. Такого же, по сути, как и он сам, свирепого и кровожадного хищника.

— Ну, зверюга, привет, — потрепал его по загривку Ан, увернулся от шершавого языка, почесал под саблезубой мордой. — Что, тошно тебе небось? Звереешь? Ничего, крепись, мы тебе скоро бабу привезем. Дядька Исимуд обещался. Красавицу, с усами и хвостом. Будешь улучшать породу.

Он разделся, помылся, хотел чего-то съесть, но не пошло, вернее, перепало муркоту. Пора было заканчивать этот тяжелый, муторный, оставивший зарубку на душе день. Так, чтобы хоть напоследок было хоть что-то приятное. Ан так и сделал — вдарил по тринопле, побаловался ханумаком и мирно залег спать. Приснилось ему стародавнее, щемящее, ушедшее в небытие — дом, детство, родители, погожий осенний денек. В воздухе кружилась синяя листва, в розовом небе тянулись куравли, отец, служа примером ему, Ану, мастерски сбивал их из самодельной пращи.