"Зона бессмертного режима" - читать интересную книгу автора (Разумовский Феликс)

Глава 13

Звонок мобильника ударил, как хлыстом, оторвал от чтения и мигом возвратил из прошлого к реалиям настоящего. Как пить дать, безрадостным — что хорошего может случиться зимним утром, в час собаки[243]?

«Это еще кто?» — глянул на экран Бродов, скверно помянул АОН и, почему-то поднявшись, врубил связь.

— Да?

И снова сел. Звонила девушка Дорна. Сразу чувствуется, с периферии, издалека, голос ее был еле различим за хаосом посторонних звуков:

— Слушай меня внимательно и не перебивай. У тебя есть минут десять. Бери ноги в руки и вали. В гостиницы больше не ходи.

— А мои люди? — все же перебил Бродов. — Им как?

— Да никак, — усмехнулась Дорна. — Номер их шестнадцатый, они ничего не значат. Пришлым нужен ты. Вали. Все, до встречи.

Пискнуло, клацнуло, звякнуло, и связь благополучно прервалась. Даниле почему-то показалось, что звонила ему Дорна с того света. Однако долго думать на эту тему он не стал — глянул на часы, шмелем собрался и, не выключая свет, подался из номера. В твердой и непоколебимой уверенности, что звонок этот утренний не шутка, не розыгрыш и не банальная дешевая веселуха. А потому, пока спускался, тоже позвонил Рыжему:

— Со мною все хорошо. Валю по-тихой. Услышимся. Пока.

— А-а, — сразу все понял Рыжий, отчаянно зевнул. — Давай. Ох и не верю я, что все будет тихо. Ни хрена не верю.

Однако ничего пока не нарушало безмятежность утра — Бродов в мире и согласии вышел из гостиницы, глубоко вдохнул, быстро, хрустя снежком, зашагал по направлению к Московскому проспекту, как вдруг в номере его ярко полыхнуло, и на землю под раскаты взрыва полетели стекла, штукатурка, рамы, щепки. Репутация «России» полетела. Да, похоже, кто-то закатил гранату в его номер, так что Дорна позвонила очень, очень кстати.

«М-да, такую мать, Рыжий прав. По-тихому не получилось». Бродов выругался, прибавил ход, однако на Московском замедлился, перевел дыхание и двинулся спокойно, в манере гуляющего человека, которому некуда спешить. А действительно, куда спешить-то? Где супостат? Где агрессор? Реальной информации ноль. А без знания, которое сила, если поспешишь, то всех уж точно с гарантией насмешишь, а самому будет совсем не весело. Так что шел себе Данила спящим городом, никуда не спешил, чинно так, степенно. Думу думал — вспоминал, прикидывал, сравнивал, анализировал. Значит, ануннаки? Значит, вернулись? Значит, хранят инкогнито? Вернее, всеми силами хотят его сохранить? Зачем? Чтоб не получить по шапке? От кого? И почему? М-да…

Данила даже не заметил, как дошел до Ворот, повернул направо и двинулся по Лиговскому. Из всей сложной гаммы чувств у него сейчас доминировало одно — стойкое, ничем не заглушаемое ощущение голода. А потому, увидев вывеску: «Бистро. 24 часа», он без колебания зашел, подтянулся к стойке, оплатил заказ и, усевшись за стол, принялся ждать халдейку. Кафешка была так себе, без прикрас — с чертову дюжину столов, соседствующих с вешалками, пластмассовые вазочки, обшарпанные банкетки. Над стойкой на кронштейне стоял бюджетный «Самсунг», на экране его выкаблучивалась увядающая поп-звезда. Очень хорошо, что без звука. Публика была под стать, без апломба и претензий, — пара уставших вусмерть сыроежек-минетчиц, два уже никаких быка, всхлипывающая баба в «пропитке» и в соплях, гарны хлопцы с окраин, не доехавшие до вокзала. Что им всем до ануннаков, до пришельцев, до глобальных проблем? Как были хомо эректусы, так и остались. Похоже, гениальный Тот где-то недоглядел. А может, наоборот, смотрел в перспективу. Очень, очень далекую перспективу.

Между тем Бродову принесли заказ — вырезку, салат, коврижку с медом, чай. Удивительно, но все было как надо — мясо сочное, гарнир сложный, выпечка свежая. Пошло хорошо. А тут еще Рыжий позвонил, проявил интерес, порадовал заботой и участием.

— Ну как ты там, Дан? Может, надо чего?

— Живой. Пока не надо. — Бродов отхлебнул из чашки. — Позже позвоню. Привет.

— Привет. — Рыжий отключился, сыроежки поднялись, а на экране пошли новости, надо полагать, последние.

— Зинуля, звук, — замычал один из быков. — Как там наши сыграли с фашистами-то?

— Угу. — Зинуля за неимением пульта схватилась за палку, прицелилась, прибавила звук, и все тайное сразу сделалось явным.

Собственно, чего там тайного-то — ну да, зеленый стоит, зато инфляция растет, палата депутатов имеет крепкую крышу, и нашим тягаться с фашистами конкретно не кругло. Тоска, скукотища, обыденщина, никакой изюминки. Хотя нет, напоследок порадовали, и весьма. У какого-то там султана облегчили коллекцию — утащили меч. Раритетнейший, уникальнейший, не имеющий цены, сработанный виртуозами в Солуке[244]. Хорасанский булат[245], филиграннейшая работа, зеленые рубины на рукояти. Как украли, как увели — непонятно. Ведь и охрана, и сигнализация, и запоры, и контроль. Один Аллах знает, как ухитрились, но не говорит.

В общем, поел Бродов, отдохнул, вволю набрался новостей и, глянув со вздохом на часы, подался по своим делам. Хотя, честно говоря, дел-то, дел — с гулькин хрен — найти нору поспокойнее да и окопаться в ней. Сесть на попу ровно, подумать, подождать, прикинуть орган к носу, как жить-быть дальше. С Дорной, если паче чаяния прорежется, потолковать, с Пашей. Ну а уж дальше по обстановке. Главное, понять, откуда дует ветер, чтобы не ссать против него. Вот так.

А на улице тем временем ветер стих. Кольца метелицы разошлись, спирали поземки угомонились, рыжее, не греющее зимнее солнце медленно карабкалось на небеса. Холодало.

«М-да, и почему это меня любовь к родине не греет?» Бродов окинул взглядом Лиговский, весь в белой дымке выхлопов авто, остро пожалел кота-беднягу, греющегося на люке теплоцентрали, коротко вздохнул и устремился к вокзалу. Там он задерживаться не стал — с ходу подвалил к «диспетчеру», уже стоящему на трудовой вахте, купил координаты комнаты, сдающейся внаем, и двинул в темпе вальса в начало Староневского. На третий этаж мрачного, видевшего и лучшие времена дома, в маленькую, но неуютную хибару в огромной коммуналке, похожей на муравейник. Дал денег за месяц вперед, получил обшарпанный ключ, со второй попытки вошел. Ну вот он, новый дом, милый дом. Вечность немытое окно, грязные, засаленные обои, жалобно поскрипывающие доски пола, иконы над продавленной кроватью. Но — тепло и сухо. Никакой мокрухи.

«Так-с. — Бродов не спеша разделся, глянул осторожно за комод, пальцем потрогал подоконник, с юмором утопающего вздохнул: — Да, бля. Ну ничего…» Он уже всерьез собрался двигать за ведром, браться за швабру и вспоминать курсантское прошлое, как, слава богу, завибрировал мобильник. Звонил Паша, голос его выдавал панический, трудно контролируемый страх:

— Данила Глебович, приезжай, только быстро. Тут у нас такие дела… Вернее, хреново дело. Доигрались, бля…

Интонация была такой, что Бродов даже колебаться не стал — заверил категорически: «Сейчас буду» — и мгновенно забыл о швабре и тряпках. Только потом уже, в тянущемся по Невскому такси, он подумал, что звонок этот очень даже может быть провокацией и его ждут засада, враги и сломавшийся Паша. Полуобморочный, весь в крови, покупающий легкую смерть в обмен на предательство. Так что надо не расслабляться, держать нос по ветру, хвост пистолетом, а ушки на макушке. Не так ли, Ваша Мудрость, достопочтеннейший Свалидор?

Однако нет, внешне что Паша, что напарник его Миша выглядели нормально, если не считать смертельной бледности, бегающих глаз и дрожащих рук. А вот обстановка в их подземном офисе впечатляла. Собственно, уже не было никакой обстановки. Были груды, завалы, целые баррикады капитально фрагментированной мебели. Будто здесь прошелся со своей пилой пьяный в дрезину Пильщик Башо из «Бегущего человека»[246]. Однако, как сразу заметил Бродов, несчастные столы и полки не пилили — рубили. Мастерски, с энтузиазмом, чем-то необыкновенно острым.

— Ну, — посмотрел по сторонам он. — Рассказывайте. Что пили, чем закусывали, были ли бабы?.. То, что пили из глубокой посуды, а закусывали мало, я и сам вижу очень даже отчетливо.

— Да ни хрена ты, Данила, не понимаешь, — неожиданно тонким голосом закричал герой Миша. — К нам же с утра Серафим приходил. Вот видишь, такую мать, как он крыльями-то помахал.

— Это который шестикрылый, что ли? Понятно, — усмехнулся Бродов. — Я же говорю, закусывали мало.

— Ты, Дан, просто не в курсе, — убито, с какой-то обреченностью потерянно сказал Паша. — С год тому назад у нас в Питере появился чел… Кто он — черт, бог, ангел, ниндзя, — никто не в курсе. Только если он говорит — все делают. А кто не делает — тот превращается в фарш… Ты сказал, у Серафима шесть крыльев? Точно, только крыльев стальных, он ими машет, словно ветряная мельница. Его еще называют Шивой — сотня рук, сотня ног, и в каждой по клинку. А может, он и вправду из таковских, хрен его знает. В него из «калаша» шмаляли с пяти метров, и хоть бы хны, сделал из стрелка бифштекс, только брызги полетели… В общем, связываться с ним — боже упаси, себе дороже, на хрен надо. И вот, пожалуйста. — Паша вздохнул. — С добрым утром, тетя Хая, вам посылка из Шанхая… Явился. Вынес железную дверь, за секунду покрошил всю мебель, а потом и говорит: «На кого работаем, ребята? Не скажете — кастрирую и отрезанное заставлю сожрать».

— Ну, мы и раскололись, — вклинился в общение Миша. — Кто ты, какой ты, что можешь. Номер сотового, дочкой клянусь, не дали…

— Ну и на том спасибо, — хмыкнул язвительно Бродов. — Дальше-то что?

— Да ничего хорошего, — снова вздохнул Паша. — Послушал Серафим, послушал, а потом и говорит: «Передайте Первому Брату, чтобы сегодня же нашел меня… Не прорежется — завтра вы трупы». Так что, Дан, тут думать нечего — надо валить. Без оглядки и куда подальше.

Похоже, ни у него, ни у Миши даже не возникло мысли, что кто-то сам, по своей воле может отважиться на встречу с Серафимом. Таким таинственным, великим и ужасным. Которому и сам Калашников не брат.

— Да бросьте вы, ребята, не дергайтесь, — успокоил их Бродов. — Схожу я к этому вашему крылатому, посмотрю, чем он дышит. Как найти-то его?

— Вот, визитку оставил. — Паша облизнул бледные, заветрившиеся губы, тяжело вздохнул: — Данила Глебович, ты вот чего, не ходи, не надо. Свали тоже, тихо, мирно, без эксцессов. Россия, она большая. Да и она всего лишь одна шестая шарика. Не ходи…

Очень искренне сказал, дружески, с полным уважением и заботой. И ясным осознанием реалий. Глянул на Данилу, опустил глаза и протянул ту самую визитку — солидную, бристольского картона, с богатым золотым тиснением. На ней витиевато значилось: «Маэстро Серафим. Свободный фехтовальщик. Куратор спортклуба „Каракурт“».

— Да, братцы, шарик у нас большой. Только вот деваться нам с него некуда, — зверски перефразировал Бродов Михаилу Ларионовича Кутузова, сказавшего что-то подобное перед бородинским делом, встал, визиточку убрал и вспомнил перл отечественного кинематографа: — А потом, все мы когда-нибудь сдохнем. Весь вопрос только как.

Данила горько улыбнулся, разочарованно вздохнул и отправился на рандеву с шестикрылым Серафимом. Однако далеко не ушел — не дали. Снова позвонила затейница Дорна, опять откуда-то с периферии:

— Привет. Как ты относишься к цитрусовым? Что, положительно? Без аллергии? Ну, тогда хвала аллаху…

— Это все, что ты мне хочешь сказать? — рассердился Бродов. — Ты где, женщина-загадка?

Он внезапно остро, со всей убийственной отчетливостью понял, что не может жить без нее, что скучает, мучается, томится и готов на любые глупости… О, вот это да! Данила Бродов влюбился. Интересно, как на это посмотрит Свалидор?

— Если я тебе скажу, ты все равно не поверишь, — усмехнулась Дорна. — Теперь по существу. Прежде чем пойдешь в спортклуб, загляни на Московский вокзал. Ячейка в камере хранения такая-то, код оной ячейки такой-то. Повтори.

— Все правильно, нас здесь держат за идиотов. — Бродов повторил. — Ну а дальше что?

— Слушай Свалидора. — Голос Дорны дрогнул, завибрировал и начал исчезать в помехах. — И меня, — и неожиданно она заговорила как во сне — страстно, певуче и маняще, на том таинственном, знакомом до жути, но совершенно непонятном языке. Затем клацнуло, стукнуло, пискнуло, и голос Дорны растаял, словно утренняя звезда.

— Черт. — Бродов с лютой ненавистью воззрился на мобильник, однако крайне бережно убрал его в карман, мгновение постоял, оценивая обстановку, и быстро направился к станции метро. «Какая там ячейка-то? Какой там код?»

Да, слов нет, Дорна была девушкой обстоятельной, вдумчивой и никогда не беспокоила Бродова по пустякам — в указанной ячейке стоял чемодан. Огромный, вместительный, рифленого дерматина — такие воры называют «путевыми угольниками». А уж тяжеленный-то, до жути. Данила измаялся, потом изошел, пока допер его в берлогу на Староневском. Зато когда он открыл замки, откинул крышку, в комнату пришла весна, запахло солнцем, пальмами, цитрусовыми, югом. Да оно и неудивительно. Чемодан был под завязку набит апельсинами, мандаринами, финиками и гранатами.

А еще в нем находился меч — потрясающий, великолепный, свернутый в кольцо, благодаря особому фиксатору на рукояти. Это было, без сомнения, настоящее оружейное чудо, такие клинки в старину называли «ганифитишами», — черный с отливом «Дамаск»[247], сетчатый белый узор, крупные изумруды на рукояти. Уж не те ли, зеленые, раритетнейшие, украшающие упертый намедни клинок? М-да, похоже, у загадочной девушки Дорны были явно криминальные наклонности. Хотя слов нет, меч того стоил — знатная вещь, глаз не оторвать.

— Ну-ка, ну-ка, — дал клинку распрямиться Свалидор, посмотрел на свет, пару раз махнул и вынес категорическое резюме: — Булат дерьмо, заточка не очень, центровка так себе, ниже среднего. Каменья хороши. Игрушка, пустяковина. Не для серьезной битвы. Но здесь, в этом мире, сойдет.

Он так прямо и сказал — здесь, в этом мире. Будто множественность миров, многомерность вселенной для него норма, данность, обыденность, привычное положение вещей, банальнейшая проза жизни. Только Бродов даже не отреагировал, ему было не до того. На него вдруг девятым валом, бушующей волной, цунами, все сметающим на своем пути, накатился смысл сказанного Дорной. Серебряные звуки отлились в форму, обрели конкретность и превратились в сладостно волнующую фразу: «Я тебя люблю». Признание, произносимое каждую ночь вот уже столько лет. Что там множественность миров, многомерность вселенной по сравнению с женщиной. Единственной и неповторимой. Женщиной, говорящей о любви.

— Итак. — Ан бесцеремонно, куда резче, чем следовало бы, турнул с колен котенка-муркота, встал, потянулся, с горечью вздохнул и начал нарезать круги по кабинету. — Что мы имеем?

— Ничего утешительного. Процесс усугубляется, динамика нарастает. — Тот из уважения к учителю тоже встал, однако остался у стола, имея под рукой вычислитель. — Прогноз самый неблагоприятный. Если это случится, то цивилизация не выживет. Со стопроцентной вероятностью.

Вот, блин, обрадовал. Что сейчас, что тогда. Тогда — это три месяца назад, когда было решено начать строительство Центра управления полетами на Тибете. Тот с присущей ему педантичностью рьяно взялся за дело, принялся со всем энтузиазмом сливаться с рельефами местности и в результате наткнулся на подземный храм. Огромный, величественный, поражающий воображение, на стенах которого имелись письмена.

Тот, особо не напрягаясь, расшифровал их и при всей своей невозмутимости пришел в изумление, — приснодева-заступница, святые угодники, оказывается, планета-то эта голубая — альма-матер Ассуров. Тех самых таинственных могучих существ, от одного только имени которых сотрясалась галактика. Однако же, увы, и на старуху бывает проруха. Ассуры переусердствовали с черной магией, накопился негатив, резко взяли верх темные силы, и в конце концов весь их социум был разрушен. Элита, посвященные ушли в какую-то там Шамбалу, а среднестатистические массы стремительно деградировали, превращаясь в дикарей. Собственно, сей процесс был, как говорится, налицо — хомо эректусов на голубой планете хватало. Вот такая грустная история с продолжением.

— Что-то я не понимаю, — выразил тогда здоровый скепсис Ан. — Выходит, эти обезьяно-человеки, которым мы конкретно улучшили породу, и есть легендарные Ассуры? Гм… И где же тогда их знаменитый дар левитации, телекинеза и телепатии? Они что, способны предсказывать будущее? В состоянии корректировать время? Могут оперировать тонкими полями? Куда, к какой распросукиной матери девались, дорогой коллега, все их таланты?

Тот отвечал уклончиво, в манере дипломата, что таланты эти находятся в латентном состоянии, пообещал еще найти свидетельства, касающиеся Ассуров, и поставил дело, по своему обыкновению, на широкую ногу — принялся сканировать планету при помощи аппаратуры звездолета. Ни черта собачьего не обнаружил, зато с гарантией установил, что ледовая шапка на южном полюсе пребывает в крайне нестабильном состоянии. Толщина ее катастрофически растет, масса и давление на грунт, естественно, тоже, в результате чего происходят процессы, вследствие которых выделяется тепло. То есть вся эта ледовая махина как бы покоится на жидком основании. В том-то и дело, что не покоится, — планета-то вертится, крутится в пространстве, что порождает всякие там центробежные моменты. Ну а если такая махина придет в движение — то все, финита, аллес, хорошего не жди. В лучшем случае будет вселенский потоп. В худшем… А не все ли равно.

В общем, вот уже три недели Ан и Тот пребывали в миноре, думу думали, прикидывали хрен к носу. Однако не только шевелили извилинами, но и уже сделали практические шаги. Сыну Тота Зиусурде, посаженному на царство в Шуруппаке, было велено начать строительство ковчегов — огромных, разработанных лично Аном барж неограниченного района плавания. Естественно, в секрете, скрытно, чтобы не было никаких истерик и вопросов. Тот же продолжал анализировать, наблюдать, делать выводы и суммировать информацию. И вот он, безрадостный итог: динамика-то процессов положительная! Нужно ждать беды. О виртуозах Ассурах, конечно же, никто и не вспомнил, какие там на хрен телекинезы и левитации, когда потоп на носу? Потом, потом, когда спадет вода…

— Да-да, дорогой учитель, со стопроцентной вероятностью, — с горечью повторил Тот, тяжело вздохнул и активировал на вычислителе голографический режим. — Вот, прошу убедиться. Я смоделировал наихудший вариант. Впрочем, наилучший не намного приятней.

И перед ними в цвете, в объеме, хвала Аллаху, что в миниатюре, предстал конец света. Льды южного материка неотвратимо сползали в океан, чудовищная приливная волна с ревом устремлялась на сушу, из-за изменившегося соотношения центробежных сил земная кора проворачивалась на ядре[248]. Планета корчилась, ревела, сотрясалась в конвульсиях агонии. Материки со стоном меняли расположение, сотрясения дна морского рождали ужасные цунами, одни районы изнывали от жары, другие, загнанные в зоны холода, страдали от свирепых морозов. Мир погибал, рушился, растворялся в хаосе небытия. Цивилизация исчезала с поверхности планеты, словно легкая паутинка. М-да…

— Ну, сука, бля, — выдал комментарий Ан. Тот эмоционально кивнул, и они принялись думать дальше, решать традиционный вопрос — что делать? Но так и не решили — прибыл Исимуд. Весь какой-то парадный, донельзя торжественный, прямо-таки сочащийся оптимизмом и респектабельностью, в белом спецкостюме шикарного покроя, с бутылью дорогущего, вручную сброженного кассиопейского хренди. Сразу чувствовалось, что сегодня у него праздник.

— Что такие кислые-то, коллеги? — с ходу удивился он и дружески обнялся с Аном и Тотом. — Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Давайте-ка лучше выпьем.

В его голосе, интонации, манере держаться ощущалось нечто таинственное, интригующее и загадочное. С чего бы это?

— А чему радоваться-то? — ухмыльнулся Ан. — Неужто работе? Текучке? Решению проблем? Трудовые будни — праздники для нас…

Он решил пока что не выносить сор из избы, пусть Исимуд пребывает в счастливом неведении. Как говорится, чем меньше знаешь, тем легче спишь. Жизнью проверено неоднократно.

— Ты не знаешь, генерал, чему радоваться? — все-таки не выдержал, фыркнул и громко расхохотался Исимуд. — Вы только посмотрите, они не знают, чему радоваться. Ай вэй, чтоб я так жил…

Тут же в его руке блеснула банковская матрица, описала сложную кривую и благополучно перекочевала в пальцы Тота, который контролировал финансы. Миг, и в воздухе поплыли цифры, светящиеся, объемные, ощутимо весомые, составляющие фантастическое, поражающее воображение число. Оно излучало изумрудное сияние, крайне приятное для глаз.

— Вот, вот, друзья мои, вот оно, — снова расхохотался Исимуд. — Вы, такую мать, не знаете, чему радоваться? Все, финиш, финита, аллес. Дайте теперь только знак, и прекрасно обустроенная планетка где-нибудь в районе Плеяд будет ваша. На совершенно законном основании. Так что ни одна гнида из Галактической полиции своего хрена не подточит. Ну что?! — глянул он победоносно на Ана. — У вас пропал ваш пессимизм, генерал? Впрочем, вы уже не генерал. Вот, прошу. Сегодня день сюрпризов. — И Исимуд жестом фокусника извлек из своего ранца контейнер, в котором, каждый в своей ячейке, лежали галактические паспорта. — Бирки[249] совершенно чистые, с гарантией внесены в компьютер. Ну и кто тут у нас? — Он достал с ухмылочкой один из паспортов, оскалился еще шире, еще радостней. — Так-с, законопослушный Ра, торговец антиквариатом. А вот, — он активировал другой паспорт, — сынок его Осирис. А вот еще один наследник — Сет. Многоуважаемый Тот теперь зовется Джихуди, хотя я уверен в том, что для своих он так и останется Тотом. Старым добрым головастым Тотом… А вот, изволите видеть, Исида, Сохмет[250], Хатхор[251], Хапи[252], Маат[253]… И ваш покорный слуга за компанию со всеми уда… э-э-э… перекрестился. — Исимуд, цитируя известную поговорку, чуть было не сказал «удавился». — Теперь зовите меня просто Птахом. А что, по-моему, очень миленькое такое имя, выразительное[254]. Вот так, дорогие коллеги, в таком разрезе. Наше предприятие успешно вступило в завершающую фазу. Все, что надо и кому надо, уплачено, баланс резко положительный, можно рвать когти с концами, куда душе угодно. Хоть на Альдебаран, хоть в созвездие Персея, хоть на Дзету-Проксиму, хоть к чертям собачьим. Только я, — Исмут вздохнул, — если никто не возражает, останусь здесь. Хорошая планета, хороший дом, хорошая семья… Что еще нужно простому ануннаку, чтобы достойно встретить старость?! В далекой перспективе, конечно. Ну что, мы будем клацать зубами и щелкать клювами или пить это божественное хренди? Генерал, тьфу ты, достопочтеннейший Ра, у вас икорки моей любимой не найдется?

— Сейчас будет вам, дражайший Птах, и икорка, и молоки, и ястыки, — отозвался Ан, хмуро посмотрел, как Исимуд насилует пробку, и повернулся к Тоту: — Коллега, будьте так любезны, введите нашего друга в курс дела. Откройте ему реалии. Может быть, у него пройдет эта декадентская тяга к роскоши.

— Угу. — Тот кивнул и с ходу, особо не разговаривая, показал Исимуду кино — то самое, голографическое, живописующее конец света. Аплодисментов он не услышал, хотя эффект произвел — новоявленного Птаха резко кинуло в тоску. Сразу стало ему не до хренди, не до выпивки, не до икры карпа Ре, да и вообще не до чего на свете. Мука, боль, сомнения, страдание, тоска загорелись в его бегающих глазках, помутившихся от мыслей. Извечный ануннакский вопрос «Что делать?» загорелся в них. Как быть? С женами, с детьми, с внуками и их внуками. С усадьбами, дворцами, поместьями, садами? С полями ханумака? Плантациями тринопли? С искусственными озерами, где плещется карп Ре? Куда все это девать? Этим хорошо, легки на подъем, собрали шмотки — и привет, отчалили в другую метагалактику. А тут… Ведь как все рассчитано-то было? Хорошо, досконально, с дальним прицелом. Ан со своими чемпионами ушел. Птах со своей командой остался. Гип-гип, ура-ура, игра в одни ворота продолжается. Как же, хрена с два!

— И как скоро все это начнется? — вынырнул-таки из омута пессимизма Исимуд, судорожно вздохнул, кое-как оборвал поток унылых мыслей. — Может, все же пронесет?

— Не пронесет, — уничтожил надежду на корню Тот. — Процесс развивается лавинообразно, имеем максимум год. Если не будет провоцирующих факторов.

— Ох, — снова кинуло в тоску Исимуд а. — Значит, у меня остался год, всего лишь один год. Ох.

— Остался у нас, — резко оборвал его Ан. — Мы что, по-твоему, дешевки позорные, чтобы кентов своих бросать в бледном виде? Да и о лулу этих надо подумать. А, разлюбезнейший Тот?

Сам он в этот миг думал не о кентах, не о лулу, не о карпах Ре, нет все его мысли были о муркотах. На голубой планете они успешно прижились, качественно размножились и бойко расширяли ареал обитания. Красивые, грациозные, столь милые его сердцу звери, к которым тянет почему-то тем сильнее, чем больше узнаешь себе подобных.

— Естественно, — согласился Тот. — Мы своих друзей в беде не бросаем.

Несмотря на все грядущие катаклизмы, на душе у него было спокойно. Головной ковчег, уже практически построенный Зиусурдой, впечатлял. Исполински мощный, качественно сработанный, с самой минимальной, чуть ли не нулевой, плавучестью при полной загрузке[255]. Лучший корабельный кедр, густейшая смола, пушистейшая пакля, кованые гвозди. Пиллерсы, шпангоуты, палубы, двойное дно. Куда-нибудь да доплывет.

— Ну, бля, кореша, — с чувством сказал Исимуд, встал, вытер вспотевший лоб и вспомнил про выдыхающееся хренди. — И все же давайте выпьем. Не так все плохо, друзья. У нас в запасе год, целый год. Хотите верьте, хотите нет, но интуиция подсказывает мне, что у нас все будет хорошо. Ну, давайте…

Интуиция у Исимуда оказалась дешевой распоследней блядью[256]. Не успел он даже налить, как в дверь постучали, бешено, с напором, и сразу же заявился Мочегон:

— Утес, звездолет!.. Только что вышел из Канала. Направляется в нашу сторону. И хрена ли лососячьего ему здесь надо?

«Кумарби бы объяснил», — сразу все понял Ан, сделался на удивление спокойным и железным голосом приказал:

— Вселенский шухер, атас, подымай братву. Челноки к отлету. Орудие в готовность. Запустить программу диагностики двигателей.

Странно, но ему вдруг стало необыкновенно легко — нечего терять, он уже мертвец. Правда, еще способный двигаться, находить цель, резать по живому, рвать своим врагам глотки. Мертвец, крепко помнящий слова своего отца: «Сынок, все мы когда-нибудь, рано или поздно, сдохнем. Весь вопрос только как…»