"Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Глава 8

Наутро дружины фьяллей и квиттов собрались на совет. Продолжался он недолго: Вильбранд хёвдинг посоветовал послать йомфру Хильду к Бергвиду с предложением поединка, она потребовала, чтобы в случае победы квитты признали ее брата конунгом, а Торвард заверил, что не имеет ничего против, так как исполнять обещание квиттам не придется. Будь здесь Вигмар Лисица или Хагир Синеглазый, даже при полной уверенности в победе Торварда Бергвид не дождался бы такого почетного и приятного обещания, но без них Вильбранд, Тьодольв и Вальгейр быстро склонились к тому, чтобы его дать. И Хильда отправилась в Конунгагорд.

Она шла пешком, одна, в сопровождении только своей верной, отчаянно встревоженной фру Аудвейг, а мужчины стояли поодаль, в нескольких перестрелах от ворот усадьбы, притом все вожди – на виду, чтобы сидящие в Конунгагорде не заподозрили подвоха. Какими словами обменялась йомфру Хильда со стражами, оттуда не было слышно, но ее вскоре впустили и ворота за ней закрылись.

День прошел в тягостном ожидании. Фьялли ворчали, что, дескать, лучше бой, чем ждать, пока этот змей соизволит выползти из норы. Но Торвард, однажды приняв решение, в обсуждения больше не пускался. Весь этот день он был неразговорчив, и на лице его застыла какая-то отрешенная невозмутимость, словно он тут случайный прохожий и все происходящее его не касается. Таким образом он прятал свое нетерпение: при его живом нраве ждать, а тем более ждать схватки, было мучительно.

Из леса доставили несколько крепких бревен, которые пригодятся на случай, если Бергвид все же не пожелает открыть ворота добровольно. Ингитора беспокоилась: из ее мыслей не уходила сага о том гордом древнем конунге, который поджег свою усадьбу вместе с дружиной и дочерью, чтобы не доставаться врагам.

Ей так и виделась гридница той древней усадьбы, зажатая в железное кольцо безнадежности: высокий седобородый конунг с грозно нахмуренными черными бровями, с золотой цепью на плечах, к высокому его сиденью сбоку прислонилась молодая женщина, нарядно и богато одетая, с серым покрывалом вдовы на голове, а на лице ее застыло такое же, как у отца, выражение суровой непримиримости. А перед ними – едва стоящий на ногах, до полубеспамятства пьяный хирдман с горящим факелом в руке… Уж что-что, а этот древний подвиг безумные дети кюны Даллы сумеют повторить! Хотя бы этот один из всех, на это их хватит!

– Только не это! – воскликнул Халльмунд, с которым Ингитора поделилась своим опасением. – Еще не хватало, чтобы он теперь сбежал в славное бессмертие, а нас оставил в дураках! Довольно он от нас побегал!

Только на следующее утро ворота Конунгагорда опять растворились, и все с облегчением увидели йомфру Хильду с Аудвейг. Бергвид согласился принять условия, особенно настаивая на своем праве в случае победы вновь стать конунгом квиттов. Местом поединка он назначил святилище Хестирнэс, а временем – полдень.

От Конунгагорда открывался хороший вид на мыс Коней, на котором располагалось святилище. Высокий каменистый мыс, с которого сбрасывали жертвенных коней, далеко выдавался в озеро, так что площадка будущего поединка была с трех сторон окружена водой и к тому же находилась на самом виду у богов. От берега его отделяла стена из высоких стоячих камней, которые разделялись точно рассчитанными промежутками. С краю стоял камень со сквозным отверстием примерно на уровне груди – камень назывался Свадебным и через это отверстие невеста подавала руку жениху. Фьялли, завидев его, подмигивали Ингиторе; она благодарно улыбалась в ответ, но думала о другом. Ее судьба подошла к очередному повороту. И не только ее.

– Теперь, похоже, вместо жертвенного коня будет бык! – приговаривали фьялли.

– Или, быть может, знаменитый Фьялленландский Жеребец! – прибавлял вполголоса кое-кто из квиттов.

Большинство фьяллей и квиттов стало собираться возле святилища с самого утра. Сбросив плащ и отстегнув ножны, Торвард стоял там один посреди площадки, держа в руках Дракон Битвы и глядя в небо над озером. Во всей его фигуре, в плечах, в спине, в поднятой голове отражалась какая-то цельная сосредоточенность. Потом он стал двигаться: сначала едва заметно, потом взмахнул мечом, отскочил, словно от невидимого выпада, бросился вперед… Это был не то поединок с невидимым противником, не то разговор с божеством. Святилище, место на перекрестке трех стихий – земли, воды и неба, и сам воздух, согретый и воодушевленный мольбами и жертвами предыдущих поколений, – все было пронизано разнообразными потоками силы. Само тело Торварда, сам Дракон Битвы в его руках служил словно волшебным жезлом, который улавливал эти потоки, сливался с ними и черпал из них, очищал пространство и настраивал его на справедливое решение божьего суда. Ингитора прижимала руки к лицу, оставив на свободе только глаза: ее пробирала дрожь благоговения, смесь восторга и ужаса, как всегда при близости иных миров. Дракон Битвы черной молнией рассекал воздух, а лицо Торварда оставалось так цельно-сосредоточенно, словно дух его пребывал не здесь, а там, в небесах, с тем божеством, которому посвящался этот танец. Сотни фьяллей в том же благоговейном молчании наблюдали за ним, богом своих воинов и воином своих богов. И не заклятая кровь пещерного тролля была источником его силы, а опыт десятков поколений воинов, который ему настойчиво передавали с трехлетнего возраста и который он деятельно подкреплял собственным многолетним опытом.

– Вообще не так уж это здорово – драться в святилище, когда здешние духи все за Бергвида! – заметил Гудбранд Ветка.

– Ничего! – успокоил его Сельви Кузнец. – Ведь наш конунг по крови наполовину квитт, а его меч – изделие здешних свартальвов. Духи Квиттинга не отнимут у него победу!

И сам Торвард явно остался доволен тем, что услышал в песне ветра, рассекаемого его мечом.

– Это хорошее место, легкое! – с удовлетворением объявил он, выйдя с площадки. – Все будет как надо.

Перед полуднем из ворот Конунгагорда показалась толпа. Людей собралось много, несколько сотен, и Бергвид, со своим черным плащом на плечах, шел впереди и бросался в глаза издалека. На нем был шлем из черного железа, окованный золотыми узорными бляшками, под плащом виднелся доспех из бычьей кожи с нашитыми железными пластинами, а за поясом, рядом с мечом, торчала секира. В левой руке он нес круглый щит, красный, с медным умбоном.

Вид у него был грозный, какой-то нечеловечески-роковой, походка ровной и тяжелой, так что казалось, сама земля слегка прогибается под его шагами. Торвард при виде него испытывал какую-то нетерпеливую дрожь с примесью гадливости: так он мог бы смотреть на ядовитую змею, которую нужно скорее убить, пока она никого не ужалила. Ему уже несколько лет не приходилось видеть Бергвида, и теперь он щурился, издалека вглядываясь в эту черную фигуру: ему не терпелось убедиться, что к нему действительно приближается тот, кто так долго избегал открытого боя. Теперь Бергвиду отступать некуда. Понимает ли это он сам? И как он поведет себя теперь, будучи поставлен в условия, в которых не бывал никогда прежде?

Вся дружина видела нетерпеливое волнение Торварда, и все чувствовали вслед за ним то же самое.

– Ты так волнуешься, конунг, как будто едет твоя невеста! – слегка уколол его Эйнар Дерзкий, не замечая, что этой преувеличенной дерзостью выдает собственное волнение.

– Вроде того! – ответил ему Халльмунд. – Ведь конунг собирается пролить его кровь!

– Я только боюсь, как бы он опять не подсунул тебе морок, как тогда, с Хельги ярлом! – с беспокойством заметил Сигвальд Хрипун. – Это такая морда, я ему не доверяю!

– Нет, едва ли! – сказал Сельви Кузнец. – Едва ли он теперь отделается мороком. Раньше ему помогала ведьма. Теперь конунг оставил ее без серого скакуна, а без него она что-то не спешит на помощь.

– И все-таки взять бы у него залог! – не отставал упрямый Сигвальд.

– Какой?

– Да хотя бы его сестру!

– Ее нельзя, она сама – хёвдинг!

– Тролли бы этих квиттов побрали! Все у них не как у людей!

Торвард не прислушивался к спору и даже едва ли слышал их голоса. Как перед сражением, вокруг него стояли ярлы, трое телохранителей, оруженосец под левой рукой, знаменосец Торхалль Хворост и охраняющий знамя Бард Щетинка, но он не замечал никого – его единственным другом, соратником и опорой сейчас был Дракон Битвы. Даже не прикасаясь к драконьей голове на бронзовой рукояти, Торвард ощущал на поясе его живую тяжесть и знал, что меч тоже волнуется в ожидании горячей крови, в ожидании битвы, которая пробуждает в нем его истинную жизнь.

Ингитору бросало в дрожь при мысли о том, что сейчас она снова увидит это безумное, опаленное черным дыханием дракона лицо, эти глаза с жадной мертвой искрой, и ее снова охватывало то чувство бездны под ногами, когда-то испытанное рядом с ним. Бергвид все приближался, уже можно было рассмотреть лицо, и ей хотелось спрятаться за Торварда, чтобы Бергвид ее не увидел: казалось, что сам его взгляд способен убить, отравить, испортить. К ней приближался тот, вместо кого и из-за кого Торвард напал на ее отца; ее не оставляло чувство, что к ней приближается само воплощенное зло ее судьбы. Она верила, что с ним будет покончено, но сейчас нужно было найти в себе силы, чтобы в последний раз встретиться с этим злом лицом к лицу.

Впереди Бергвида шла невысокая женщина в белой одежде, с белыми волосами, и Ингитора подалась вперед, пытаясь разглядеть эту странную фигуру. Женщина двигалась легко, неслышно, ее ноги не попирали землю, а словно бы скользили над ней, и сама фигура дышала плавной величавостью, невозмутимостью, отстраненностью… Ингиторе вспомнилась Дагейда, и она похолодела от мысли, что ведьма, покровительница и злая судьба Бергвида, все же пришла, пришла! Она была белой, как смерть; она явилась из-за грани, чтобы…

– Кто, кто это? – Ингитора в лихорадочной тревоге дернула за рукав Халльмунда, стоявшего рядом с ней.

– Как это «кто»? – Халльмунд ее не понял. – Бергвид сын Стюрмира, конечно. Ты, говорят, видела его недавно, а не узнаешь?

– Да нет, не Бергвид! Я говорю про ту женщину.

– Какую женщину? – Халльмунд в недоумении оглянулся на нее. – Там все мужчины. Только вон йомфру Хильда, а то…

– Но вон же, женщина в белом платье, с белыми волосами! Конунг, ты видишь? Это… Это она!

Ингитора схватила Торварда за руку, и он медленно повернул к ней голову:

– Ты так кричишь, как будто увидела собственную смерть. Не волнуйся, все будет хорошо.

– Но ты-то видишь ее?!

– Кого? – Торвард хмурился, не понимая, отчего она так беспокоится. – Хильду?

– Да нет же! Всадницу!

Ингитора не хотела называть Дагейду по имени, поскольку о том, что у Торварда есть сестра-ведьма, знали только он и кюна Хёрдис.

– Где? – Торвард быстро обшарил взглядом всю Бергвидову дружину. – Ты ее видишь? Ты уверена?

Ингитора молчала. На зрение ни Торвард, ни Халльмунд не жаловались. Просто они ее не видели.

– Она … Идет впереди него, – тихо сказала Ингитора. – И она совсем белая. Вся-вся.

– Да ты, йомфру, никак умеешь видеть духов! – сообразил Халльмунд. – Ну, это да! Скальды – они ведь тоже отчасти колдуны.

– Духов? Значит, это…

– Если там есть какая-то женщина, то это его фюльгъя! Что она делает?

– Она уходит…

На глазах у Ингиторы белая женщина в облике Дагейды сошла с тропы и тем же мерным неспешным шагом двинулась прочь от святилища. Она уходила к горам, а Ингитора, стараясь навсегда запомнить это зрелище, смотрела ей в спину, хотя и понимала, что это опасно. Дух-двойник уходил от Бергвида, а это означает, что его жизненный путь окончен, нить судьбы размотана до конца. Белое пятнышко тумана отдалялось, бледнело, терялось в пестрой дали лесистых склонов – и вдруг исчезло.

От потрясения весь ее страх перед Бергвидом прошел, и теперь, когда он со своими людьми приблизился, Ингитора смотрела на него скорее с жалостью, чем с прежним ужасом. Торвард глубоко вдохнул и первым сделал шаг навстречу, и вслед за ним шагнули все его ярлы и хирдманы ближней дружины. Два конунга встретились точно напротив двух высоких камней, ограждавших вход на мыс, и между ними оставалось не более пяти шагов.

Бергвид изменился за те годы, что Торвард его не видел: его лицо похудело, глаза ввалились, все черты под черной бородой стали как-то острее и резче. Он выглядел старше своего настоящего возраста, и глаза его лихорадочно блестели. Ингитора быстро переводила взгляд с одного на другого: Торвард был выше, шире в плечах, весь его облик дышал свежей, молодой, но уже зрелой силой, и даже казалось, что его ноги как-то прочнее стоят на земле. Невероятным казалось, что она когда-то, хотя бы в полусне, хотя бы на миг, смогла принять одного за другого!

– Приветствую тебя, Бергвид сын Стюрмира, хёвдинг округи Фрейреслаг! – первым сказал Торвард. Его ясный, твердый голос был хорошо слышен среди напряженной тишины, и даже ветер над водой стих, словно прислушиваясь.

– И я вижу тебя здесь, Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей! – с трудом выговорил Бергвид. Губы его едва двигались, словно у тяжелобольного.

– Здоров ли ты? – не по обычаю, а с искренним недоумением и даже беспокойством спросил Торвард. Ему вспомнился его недавний поединок со слабым после ранения Эгвальдом. – Если ты болен, то мы можем отложить нашу встречу.

– Я здоров! – упрямо ответил Бергвид, исподлобья, с бычьим упрямством глядя на конунга фьяллей, но у Торварда, смотревшего ему в глаза, создавалось впечатление, что собеседник его не видит.

Мельком ему вспомнились рассказы Ингиторы: было похоже, что за последнее время завеса между внутренним миром Бергвида и внешним миром уплотнилась и он оказался окончательно заключен внутри.

– Здоров и полон сил! – продолжал он. – Сегодня над озером туман, но он не помешает моему мечу найти твое сердце, Торвард сын Торбранда!

– Туман? – в недоумении повторил Торвард и глянул на небо: день выдался не солнечный, но ясный, никакого тумана не было и в помине.

А люди вокруг молчали, потрясенные единой мыслью: все понимали, что это значит. Перед смертью на человека нападает слепота, которой он сам уже не может осознать; он стоит уже на грани и видит перед собой Туманные Поля – пространство перехода в Иной Мир. Противники еще не взялись за оружие, но один из них был уже мертв, и люди молчали, полные суеверного страха.

– Я только хочу повторить условия, чтобы боги и священные камни Мыса Коней слышали их! – сказал Бергвид, и всем казалось нелепым, что мертвец беспокоится еще о каких-то условиях. – Ты, Вильбранд хёвдинг! Ты, Тьодольв хёвдинг! И вы не боитесь, что камни Хестирнэса упадут и придавят вас! Пять лет назад вы клялись мне здесь соблюдать мир, и вот я вижу вас у порога моего дома, с оружием в руках!

– Мы просто пришли быть свидетелями, раз уж Торвард конунг пожелал вызвать тебя на поединок! – поспешно ответил Вильбранд хёвдинг, которому было очень не по себе под обвиняющим взглядом мертвеца. А проклятие мертвого особенно тяжело и губительно, и Вильбранд торопился отвести от себя обвинения. – Чтобы все было по закону. Мы не нападаем на тебя, как ты видишь! А если кто-то вызвал тебя на поединок, никакая клятва не мешает нам присутствовать при этом! Но Бергвид едва ли слышал ответ Вильбранда, поскольку про квиттов он уже забыл, и теперь его темный слепой взгляд упирался в конунга фьяллей.

– Ты не боишься, Торвард конунг, что боги покарают тебя за нарушение клятвы! – воскликнул он.

– Я? – Торвард пришел в изумление. Даже его пробирала мерзостная дрожь под этим невидяще-злобным взглядом из Хель. – Я не давал тебе никаких клятв! Ты о чем?

– Нет, ты был! Ты был! – с горячим упрямством воскликнул Бергвид, точно вел какой-то свой разговор с тем, кого видел он один. – Ты приносил с нами жертвы, ты сам составил клятву, которую мы произнесли!

– Я в жизни не был в Хестирнэсе до сегодняшнего дня! Баотгельтахт!

– Это был Хельги ярл! – воскликнул Тьодольв хёвдинг, наконец сообразивший, что Бергвид имеет в виду. – Это Хельги сын Хеймира, наследник конунга слэттов, пять лет назад приносил с нами жертвы и составил для нас клятву! А вовсе не Торвард конунг!

– Это ты! – уверенно и мрачно продолжал Бергвид, с ненавистью глядя на Торварда. – Ты, мой враг! Ты упорен, ты многолик! Ты преследуешь меня всю жизнь, еще с тех пор когда я был несмышленым ребенком! Ты убил моего отца, ты сделал рабыней мою мать и меня самого! Ты отнял мою невесту, которая обещала мне верность! Мое кольцо было у нее на руке! Ты украл ее!

– Это он про йомфру Эйру, про сестру нашего конунга! – быстро шепнул Ингиторе Халльмунд. – Хельги ярл на ней женился! Отбил у него! Он совсем с ума сошел, нашего конунга с Хельги ярлом путает!

– Да, я помню! Я все помню! – приходя во все большее исступление, выкрикивал Бергвид под сотнями полных ужаса взглядов. – Ты говорил со мной! Я все помню! Я убил твоего родича! Я убил! Его звали Рагневальд Наковальня – ты видишь, я все помню! Я отправил его в Хель, я сделал его рабом моей матери, посмертным, погребальным рабом! И ты знал об этом! Ты говорил мне, что рассчитаешься со мной за это! Десять лет я ждал тебя! Десять лет! И вот ты пришел! Да! Я сделаю это! Я убью тебя и отправлю вслед за ним! И ты будешь рабом моей матери, будешь! Я принесу тебя в жертву ей здесь, в древнем святилище! Перед ликами богов! Перед ликами предков! Я исполню мой долг!

Черты его лица исказились, казалось, еще мгновение, и он завоет, как берсерк, и вцепится зубами в верхний край щита. Все были потрясены до дрожи: обезумевший сын Стюрмира путал людей, путал года и события, и сам себя не помнил, глядя в черные бездны Хель. Даже на лице Торварда отражалось смятение: такого он еще не встречал, и Бергвид захохотал, приняв это смятение за страх. Только это он и видел сквозь туман, застлавший для него свет солнца. Фюльгъя ушла от него; настал час его судьбы. Долгий перечень своих обид и обвинений, который Бергвид сын Стюрмира так часто повторял, теперь звучал из его уст в последний раз.

– Я требую, чтобы вы, Вильбранд, Тьодольв и Вальгейр сын Вигмара, здесь, перед лицом Фрейра, подтвердили, что провозгласите меня конунгом квиттов, когда я убью моего врага! – требовал Бергвид, и ни у кого из тех, к кому он обращался, не хватало решимости ответить на этот голос из Хель.

– Они подтверждают это! – с печалью, но и какой-то торжественной важностью в голосе произнесла вместо мужчин йомфру Хильда. Ей тоже было нелегко это вынести, но сознание долга перед братом по матери давало ей сил идти с ним до конца. И она тоже знала, что конец близок.

– Послушай! – Вдруг сообразив, Ингитора схватила Торварда за руку. Она не хотела отвлекать его в такой миг, но соображение казалось ей очень важным. – Помнишь, ты говорил, что раз Хельги ярл убил твоего отца на поединке, то ты не мог ему мстить, но и дружить с ним тоже не мог?

– Помню. – Торвард несколько рассеянно кивнул. – Да. Я тебе говорил…

– Ты отомстишь ему так, что Локи не придумал бы лучше, и твоя честь будет полностью ограждена! – горячо зашептала Ингитора. – Бергвид убил его родича Рагневальда, это правда, я слышала об этом и раньше. И Хельги ярл до сих пор не отомстил, потому что не мог его найти, как и ты. Если ты сейчас убьешь Бергвида, ты как бы перехватишь у Хельги ярла его месть! Понимаешь? Никто тебя не упрекнет, а ты…

Торвард слушал ее, нахмурив брови, пытаясь уловить этот причудливый ход рассуждений, но сейчас ему было не до того. Наклонившись, он поцеловал Ингитору, словно исполнял некую важную часть обряда, и вслед за своим противником прошел за цепочку стоячих камней.

Принесли жертву: Торвард и Бергвид длинными шестами столкнули с обрыва оглушенного жеребца. Все отошли с площадки, оставив на ней только двух противников и двух хирдманов, Регне и какого-то квитта, державших запасные щиты, поскольку по условиям их разрешалось заменить дважды. Доспех и шлем на поединке не дозволялись, и Бергвид снял свое снаряжение. Сбросив плащ, Торвард безотчетно дергал ворот рубахи: дух его кипел и требовал свободы, так что даже одежда мешала.

Она заняли места внутри рунделя, широкого круга из белых камней, в котором веками разводился священный огонь и освящалась жертва. Теперь жертвой богам станет один из них. Ингитора и Хильда остались возле валунов, ограждавших вход на площадку. Покосившись на бывшую подругу, которая и сегодня нарядилась в яркие шелка с чужого плеча и была увешана золотом, Ингитора вспомнила любимые саги: в час гибели каждого из героев древности при нем всегда есть женщина, валькирия или та, что заменяет ее, чтобы открыть герою ворота вечной славы… Хильда в ответ бросила на Ингитору враждебный взгляд, который та приписала не столько поединку, сколько простой женской ревности, неприязни к счастливой сопернице, хотя для этого сейчас было не время. Да, обе они по-своему напоминали валькирий, но Ингитора уже давно тяготилась этим.

Торвард что-то крикнул, призывая противника напасть, добавил несколько эриннских слов, не в силах больше сдерживать нетерпение и досаду. Бергвид бросился на него и ударил мечом по подставленному щиту; Торвард мгновенно ударил в ответ, и Бергвид едва успел спрятаться за щит, одновременно возвращая руку с мечом. Обмен быстрыми и частыми ударами продолжался, и сразу стало видно, насколько быстрее и легче двигается Торвард. Его преимущество в росте, в силе, в выучке было очевидно; он был быстр, ловок, опытен, мгновенно перемещался по площадке и нападал с той стороны, откуда его не ждали, причем легко угадывал каждый выпад Бергвида, точно видел весь ход дела вперед. И казалось, что все это не стоит ему особых усилий, что это не более чем танец, но священный танец в честь бога-воина. Бергвиду каждое движение давалось с трудом, как будто собственное тело его тяготило, а Торварду, наоборот, приносило облегчение, выпуская наружу все то, что давно в нем копилось и переполняло жилы. Его воодушевляло сознание, что непримиримый и неуловимый враг наконец-то на острие его меча, того меча, который не упускает побед, и теперь Бергвид не мог исчезнуть, обернуться кем-то другим, как бывало раньше. Тюр, Бог-Воин, с которым Торвард вел свой безмолвный разговор, ответил ему; сила Тюра вошла в него и струилась в крови, одушевляя его стихией Могущества по Праву. Тюр был его верным союзником: всю жизнь Торвард сын Торбранда выращивал его в себе. В возрасте трех лет он получил деревянный меч, в семь – железный, но тупой, в двенадцать – облегченный, но острый и способный наносить смертельные раны. Всю жизнь он дрался, зная, что победная сила – только в его собственных руках, и даже теперь, когда к нему пришел Дракон Битвы, он уже не мог отвыкнуть от этого сознания. Его собственная внутренняя сила изливалась мощным потоком, и Дракон Битвы лишь прокладывал ей дорогу. Оружие приходит к сильным…

Дракон Битвы сверкал над площадкой, от каждого удара наливаясь все более ярким блеском. Люди заметили это, и над святилищем стали раздаваться изумленные голоса. Ингитора смотрела, замирая от восторженной жути; в первый раз она увидела Торварда в настоящем бою. Это было не то, что в поединках с собственными хирдманами, которые она привыкла наблюдать всякий день: здесь каждое его движение, одушевленное жаждой крови, внушало священный ужас. Он перестал быть собой и стал воплощением Тюра, которого не зовут миротворцем. Это было прекрасно, так что захватывало дух; и это было страшно, так что хотелось отвернуться и не смотреть. Каждый удар сердца разрывал ей грудь. Час настал. Сейчас она получит голову. Она уже не помнила, что когда-то хотела голову Торварда; сейчас Торвард в ее глазах воплощал ту благословенную мстящую силу, которой ей так не хватало и которая теперь наконец-то покончит со злом ее судьбы. Она получит голову Бергвида, и это будет голова истинного виновника смерти Скельвира хёвдинга. Ей вспоминалось, как по земле, сминая вереск, катался огромный свирепый волк, и в одном клубке с ним мелькали то руки, то голова Торварда, а она ждала конца, зная, что конец у них с Торвардом будет один на двоих. Сейчас она видела продолжение той же схватки, но самое тяжелое уже осталось позади.

Бергвид уже выдохся и разгорячился, дышал хрипло, а горящие ненавистью глаза его смотрели и не видели. С хриплым криком, похожим на рев, он снова и снова бросался на Торварда, словно пытался смести его самой силой своей ярости, и не видел, что эта слепая ярость только мешает ему. Вот он нанес удар, Торвард подставил изрубленный щит, и меч Бергвида застрял в нем. И все, кто смотрел на них, вскрикнули единой грудью: всех пронзило единое чувство – это конец. Бергвид еще мог бы, выпустив меч, взять у хирдмана секиру, которую тот держал наготове рукоятью вперед, но Торвард не дал ему времени на это. Он резко рванул щит вниз, заставляя противника пригнуться, а сам в то же мгновение нанес ему точный удар по шее.

Бергвид упал и больше не шевельнулся.

Вся толпа за камнями святилища издала единой глубокий полувскрик-полувздох. На площадке, там, где только что было двое, теперь остался один. Торвард стоял, опустив меч и глядя на что-то темное, лежащее возле его ног – один, как бог, победивший змея Бездны и готовый творить новый мир.

А потом толпа дрогнула, зашевелилась, кто-то побежал на площадку, кто-то кинулся прочь, разносить великую новость по округе. Поднялся шум, сам воздух, камни святилища и вода озера кричали: «Бергвид сын Стюрмира убит!» Фьялли окружили Торварда; он стоял, опустив меч и согнув плечи, словно под тяжестью огромного завершенного дела, которая почему-то острее всего ощущается именно тогда, когда дело доведено до конца. Этот последний удар был словно узел, связавший и оборвавший все те наполнявшие его потоки силы; этим ударом Торвард перерубил связь между собой и божеством и снова встал на собственные ноги. Бог уходил назад в небо, а человек возвращался на землю, и ему приходилось опять привыкать к ее тяжести.

Бергвид сын Стюрмира, морской конунг, так долго бывший проклятьем Морского Пути, лежал на боку, нелепо скрючившись, и кровь его растекалась по площадке святилища. Больше тридцати лет назад его старший брат по отцу, Вильмунд ярл, был принесен Торбрандом конунгом в жертву Одину, и вот теперь история повторилась на новом уровне, что неизбежно, как неизбежна и сама повторяемость. Он лежал в священном круге из белых камней, и смерть его была достойна конунга. А Бергвид, при всех его многочисленных недостатках, во всем его мстительном безумии все же мог быть назван истинным конунгом, не сумевшим одолеть свою злую судьбу.

Ингитора сделала шаг вперед: ее мутило от этого зрелища, но что-то тянуло туда, тянуло, словно она была обязана заглянуть наконец в лицо своей судьбе. Люди расступились: теперь над телом Бергвида с разных сторон стояли двое, она и Торвард.

– Дарю! – с жесткой насмешкой произнес он и носком башмака слегка толкнул голову Бергвида. – Вот то, что я тебе обещал.

Ингитора молчала: она дрожала, ее продували тысячи ледяных ветров, как будто все то зло, что нес в себе Бергвид, теперь высвободилось из его жил вместе с кровью и тяжелой волной поднимается над озером Фрейра. Сам воздух был полон пагубным ядом, который все они вдыхали. Ей хотелось обнять Торварда, почувствовать его живое тепло, но она не смела к нему прикоснуться, все еще видя в нем то, мощное и прекрасное, но пугающе-чуждое существо.

А вокруг них уже звучал оживленный говор: фьялли и квитты собирались все более плотной толпой, каждый хотел увидеть тело. Все осознавали значение свершившегося события, и значение это было так огромно, что даже тело Бергвида с кровавой лужей возле плеча и головы не помогало сразу поверить, что это действительно наконец произошло.

– Теперь надо бы его голову отрубить и приложить к ляжкам! – советовал предусмотрительный Сигвальд ярл.

– Думаешь, из могилы будет выходить?

– Да уж кому выходить, как не ему? Он и при жизни-то был…

– Оборотень!

– Ведьмино отродье!

– Нет, – сказал вдруг Торвард, и все голоса разом смолкли. – Сын ведьмы – это я. Куда ему до меня!

Он усмехнулся, словно вспомнил, в чем еще превосходил поверженного противника. Бергвид пользовался помощью Дагейды, но Торвард ведь был ее единоутробным братом. Благодаря родству с Хёрдис в его крови текла сила Стоячих Камней, и при встрече с этой силой качества Дракона Битвы приобрели мощь и размах, каких не имели в руках Торбранда конунга. И сейчас Торвард все это осознал. Впервые в жизни он сам, вслух и при народе, повторил то, в чем его обвиняли и что было правдой, но теперь он впервые не стыдился, а гордился этим. Это было его врожденное свойство, которого незачем стыдиться: это сделало его таким, какой он есть, и обеспечило ему сегодняшнюю победу. Прозвище «сын ведьмы», знак его проклятия, сейчас стало знаком славы; он достиг той черты, за которой из слабости извлекают силу, и отныне чувствовал себя всемогущим.

– Что-то блестит. – Аринлейв пригляделся к телу, потом наклонился и подцепил какую-то цепочку.

В его руке покачивались бусы – обыкновенные бусы из зеленого стекла, обильно политые кровью, что было, в общем-то, весьма необычно для мирного женского украшения не из самых дорогих. Бусы кюны Даллы.

– С чего бы он стал такую дрянь носить? – с подозрением их осматривая, сказал Халльмунд. – Должно быть, у них есть какие-то чудесные свойства. Их нельзя давать ему с собой на тот свет.

Ингитора грустно кивнула:

– Да уж, Халльмунд ярл! Это бусы его матери, и они поистине волшебные. Ты можешь поверить, что у него тоже была мать? Это – память о ней. Наверное, их захочет взять себе йомфру Хильда.

Фьялли обернулись, отыскивая сестру павшего. Толпа раздалась, Хильда медленно подошла, и лицо ее, с заломленными бровями и плотно сжатыми губами, было скорбно и торжественно-прекрасно, как у настоящей валькирии.

– Пропустите меня к нему! – ни на кого не глядя, пропела она и плавно опустилась на колени возле тела.

Искренним или наигранным было ее горе, но эту, последнюю и самую лучшую возможность пожить немного в саге она использовала как нельзя лучше и держалась сейчас с благородством, достойным женщины знатного рода. И Ингитора, вздохнув, простила ей происшествие прошлого лета: в конце концов, Торвард сам был живой сагой, и стоит ли строго судить бедняжку за желание приобщиться к этой великолепной, яркой, захватывающей саге – хотя бы телом…

Торвард покосился на Хильду, тоже что-то такое вспомнил, лицо его несколько смягчилось и ожило.

– Пойдемте отсюда! – устало сказал он и взял Ингитору за плечо. Сейчас его рука показалась ей очень тяжелой: дух Тюра медленно остывал в нем. – Пусть она сама о нем позаботится.

Ворота Конунгагорда теперь были открыты, и фьялли заняли усадьбу. По обычаю, все имущество побежденного принадлежит победителю, и конунг фьяллей теперь мог располагаться в этом доме, как у себя. Хирдманов Бергвида, которые еще не разбежались, пока что загнали в дружинные и гостевые дома, чтобы потом решить, что с ними делать.

Фьялли рассыпались по усадьбе, открывали сундуки и кладовки. Весь Морской Путь верил, что за годы своего владычества Бергвид скопил огромные богатства, а где же им быть, как не здесь? Все ценное, что удавалось найти, с торжеством несли к Торварду, но никаких «сокровищ Фафнира» он не увидел: ведь все эти годы Бергвиду приходилось содержать большую дружину и раздавать подарки людям, которые оказывали ему ту или иную помощь. Неудивительно, что от захваченных на море богатств в сундуках оседало не много, и Ингитора, еще со слов фру Хильдвины помня об этих обстоятельствах, даже удивлялась, когда приносили и клали перед ними какую-то действительно дорогую или золотую вещь.

Но кое-что все-таки находилось в сундуках, окованных тяжелыми железными полосами, стоявших в хозяйском спальном покойчике, и в кладовых за надежными дверями. Круглые серебряные чаши с узорным ободком по верхнему внешнему краю и с причудливым драконом на позолоченном дне, который насмешливо глянет на тебя узкими глазами, когда пиво будет выпито, и ты не поймешь, не мерещится ли тебе усмешка его длинной морды; узорные шкатулки из резного дерева, отделанные полосками золота, серебра, белой гладкой кости. Серебро наполняло сундук: тут лежало бесчисленное множество перстней, обручий, подвесок, пряжек, застежек, целых или разрубленных, с узорами по вкусам сэвейгов, уладов, бьярров, говорлинов, придайнитов, более-менее знакомого или совсем неожиданного вида. В оружейной, под которую был отведен просторный дом, толпились фьялли и рассматривали мечи, копья, секиры, оживленно обсуждали их качество, пробовали остроту и прочность стали, рассматривали руны на клинках и любовались красотой отделки. Ингиторе предъявили целый ворох дорогой женской одежды, но она, догадываясь о происхождении этих вещей, брезгливо сморщилась и не пожелала даже рассмотреть их получше.

Нашлось здесь и золото, хотя не очень много. Особенно выделялись две вещи: питьевой рог длиной в локоть, сплошь покрытый сложным узором из сражающихся фигурок, и женское ожерелье с подвесками. Увидев рог, Ингитора даже побледнела от волнения, разглядывая тонкие человеческие фигурки, с длинными копьями в руках, украшенные рогами и хвостом – похожие узоры ей встречались только на самых старых поминальных камнях.

– «Я-Ха-ра-ба-на-из-ро-да-Гле-уг-и-ров-рог-сот-во-рил», – с трудом разбирая старинные письмена и иногда замирая в раздумье, как понять ту или иную совмещенную руну, прочитала Ингитора. – Ему века три, а то и все четыре! И по-моему, это вещь из кургана!

Ожерелье Торвард, прикинув на руке его вес, сразу надел на шею Ингиторе, и ее пробрала смутная дрожь, когда она ощутила тяжесть и холод этого «пламени моря». Никакой радости от подарка она не испытала: в этом доме все казалось нечистым.

В усадьбе нашлось немало скотины, и над всеми кострами на луговине теперь висели бараньи и свиные туши. В гриднице начался, как выразился Халльмунд, «пир вповалку» – ярлы и хирдманы, фьялли и квитты приходили, на ходу отрезали кусок мяса, выпивали пива, которое разливали перепуганные здешние служанки, говорили какие-то слова Торварду, который их не слышал, и уходили, чтобы дать место новым. Над всей просторной усадьбой висел шум, гул голосов, не утихающий с темнотой, в гриднице собеседникам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

Торвард выглядел неразговорчивым и усталым, словно одержанная славная победа, вместо того чтобы обрадовать, придавила его к земле. Он не получил на поединке ни царапины, но напряжение всех сил тела и духа теперь обернулось провалом.

– Ничего, ему сейчас надо напиться и забыться! – бормотал Халльмунд. – А завтра он проспится и будет как новый! В этом оборотне столько зла было, а он его, считай, на себя взял! Ничего, он справится! Я его знаю, я с ним всю жизнь. Я на два года старше, но один раз – мне пятнадцать было, а ему тринадцать – он меня мордой в снег положил, и я за него умру, с того дня и… и всегда!

Ингитора подходила к Торварду, сидевшему по привычке на хозяйском месте – месте Бергвида; ей хотелось помочь ему, хотя тут помочь было ничем нельзя. Даже на нее он сейчас смотрел устало и безразлично. Когда она поднялась к нему на ступеньки с кувшином, он подтянул ее к себе, поставил между колен, обнял и уткнулся лицом ей в грудь, так что она выронила кувшин и пиво потекло по полу. И вот тут Ингитора узнала, что раньше-то он всегда соизмерял силу своих рук с ее девической хрупкостью, потому что сейчас он находился не в том состоянии, чтобы об этом думать. Глаза его были закрыты, и сама Ингитора ему сейчас казалась не человеком, а просто подушкой, на которую удобно положить голову. Она и тревожилась за него, и боялась его, и обрадовалась, когда он ее отпустил.

Рабыня Гленне тем временем подняла тот кувшин и пошла с ним к бочке – на счастье захватчиков, пива в усадьбе оказался порядочный запас.

– Надо бы поискать чашу! – вспомнив, сказала Ингитора. – Чашу из серебра, на пару к Дракону Битвы! Она тоже в виде дракона, ее зовут Дракон Памяти. Я слышала, что она должна быть у Бергвида, Хильда рассказывала.

– Поищем! – согласился Халльмунд. – Сигвальд! Иди сюда! У тебя серебро – ты чашу в виде дракона не видел? А ты еще, йомфру, спрашивала про какую-то рабыню беременную, – вспомнил он, пока его младший брат припоминал захваченную в усадьбе посуду. – Она тебе еще нужна? Тогда иди гляди, мы всех собрали, кто тут был. Народу туча, хоть вези продавать! Женщины еще в хлеву сидят. Их тут много бегало, мы их позаперли по разным углам, чтобы не путались под ногами.

– Ох, да! Какой ты молодец, Халльмунд ярл! – Ингитора в порыве благодарности схватила его за руку, и Халльмунд, польщенный, ухмыльнулся в темную бороду. – Я совсем про нее забыла!

Вместе с Халльмундом, гремящим ключами, Ингитора пошла к хлеву. На охапках соломы и прямо на полу здесь сидели и лежали женщины, дети, рабы – все напуганные, женщины плакали. Конечно, Бергвид был не самым приятным хозяином в Морском Пути, но это был их хозяин, они привыкли к нему, а теперь их ожидал рабский рынок Винденэса, больше ничего. Увидев вооруженных людей, они зарыдали громче. Фьялли обходили хлев, заставляли каждую повернуться и освещали факелом лицо, чтобы Ингитора могла разглядеть. Под крики и плач она осмотрела десятки заплаканных женских лиц, но Одды не нашла, а на вопросы ей отвечали только причитаниями и слезами.

– Ее здесь нет! – говорила Ингитора Халльмунду, который искал вместе с ней и надежную преданность которого она в этот день вполне оценила. – Где же она может быть? Ее нужно найти, непременно найти! Может быть, Бергвид заранее отослал ее из усадьбы? Как ты думаешь?

– Да куда же он ее отошлет? Может, спросить у Хильды?

– Здесь близко еще несколько усадеб – поискать бы там! – предложил Аринлейв. – Хочешь, йомфру, я с моими ребятами поищу?

– Да, поищи! – Ингитора обрадовалась. И не меньше этого дельного совета ее обрадовала готовность фьяллей помогать ей.

– А ты шла бы отдыхать, йомфру! – присоветовал Халльмунд. – Я уже твоей служанке сказал, она тебе постель приготовит. Там, в покойчике – в девичьей здешнего народу набито, не можешь же ты с ними спать! Я людей снаружи поставлю. Если хочешь, у порога кого-нибудь положу. Вон, Регне, он у нас парень смирный, к твоей девке ночью приставать не будет.

– Но Одду, если найдут, надо устроить в девичьей! И приставить к ней какую-нибудь бабку, лекарку – надо кого-то найти. Ей может стать плохо.

– Найдем. Тут бабок всяких полным-полно.

– Ой, смотри, смотри! – вдруг закричали хирдманы со двора. – Призрак! Тор и Мйольнир!

Ингитору пронзил холодный ужас – при слове «призрак» ей сразу представился Бергвид: мертвый, сияющий синим потусторонним светом, окровавленный, вроде Кара Колдуна, о котором ей уже рассказывал и Торвард, и Халльмунд, и другие, бывшие с ним тогда на Остром мысу. Напрасно они предоставили Хильде заботы о теле: к этому телу следовало отнестись внимательнее! Его надо было сжечь еще до наступления темноты!

Туча тревожных мыслей вилась в голове Ингитора, но Халльмунд уже бросился наружу, и она побежала за ним, стремясь скорее увидеть опасность и сжимая в кулаке свою «волшебную косточку». Подвески нового ожерелья на бегу тяжело били ее по груди и плечам.

На темном дворе возле стены хозяйского дома мягко сияло пятно бледно-голубоватого света. Оно оказалось меньше и бледнее, чем Ингитора ожидала увидеть, и она застыла, больше от неожиданности, чем от испуга, а потом с тихим криком прижалась спиной к плечу Халльмунда, который заботливо поддержал ее.

Это был не Бергвид. В сияющем пятне света она ясно различала фигуру подростка, почти мальчика, лет тринадцати, с копьем в руке. Она увидела знакомое лицо, светлые кудряшки надо лбом – перед ней стоял Гейр, сын Траина Одноногого и Асгерд из усадьбы Льюнгвэлир. И тут же позади нее охнул Халльмунд – он узнал копье, знакомое ему Жало, копье Ормкеля Неспящего Глаза.

– Гейр! – чуть слышно выдохнула Ингитора.

Он казался знакомым – и невообразимым здесь, так далеко от дома! Она смотрела и не верила глазам, смотрела и не понимала, как здесь, в конце такой длинной и сложной дороги, мог оказаться кусочек Льюнгвэлира – того, старого, несуществующего уже Льюнгвэлира, в котором еще был отец… Призрак…

Бросив на нее один долгий взгляд, мальчик с копьем исчез. Ингитора как во сне шагнула к тому месту, где он стоял. Ее протянутые руки коснулись дверного косяка. Халльмунд торопливо поднес туда факел, и стала видна дверь в кладовку.

– Он оттуда, что ли, появился? – шепнул кто-то сзади.

– Нет, похоже, он хотел что-то нам показать.

Дверь оказалась заперта снаружи; возможно, ключ от нее висел в толстой связке в руках у Халльмунда, но искать его не хватило терпения: под руками кстати оказался топор, и вскоре замок сбили. Распахнув дверь, Халльмунд первым шагнул в темноту, в одной руке держа факел, а в другой меч. В кладовке громоздились мешки и стояло несколько бочек, а среди них сидели и лежали несколько человек из челяди Конунгагорда, второпях сюда загнанные.

– Э, да здесь еще человек шесть, не меньше! – воскликнул Халльмунд. – И женщины есть! Да, помню, Бьерн со Сторверком их сюда пихали, а я забыл! Ну-ка, красавица, повернись!

– Чего тебе надо? – враждебно ответил ему мужской голос, и чья-то темная фигура поднялась, загораживая женщину.

– Ну-ка, посторонись! Тебе вообще место не здесь, а в дружинном доме! Эй, ребята! Взять вот этого молодца, его к остальным! Ну, что у тебя тут за женщина? Мы ищем жену конунга!

– Это моя жена! – яростно ответил ему голос.

А Ингитора вдруг ахнула и отпихнула Халльмунда. Как она могла забыть!

Перед ними стоял Асвард Зоркий из Льюнгвэлира, Асвард Железо – с темными кругами ввалившихся глаз, со сжатыми кулаками, а на его похудевшем лице горела твердая решимость никого не пустить в тот темный угол, где пряталось какое-то человеческое существо.

– Асвард! – крикнула Ингитора.

Асвард повернулся на ее голос, вгляделся в дрожащем свете факела, на лице его враждебность сменилась изумлением.

– Асвард! – заговорила Ингитора. – Асвард, успокойся! Больше ничего с тобой не будет! Тебя никто не тронет!

– Йомфру! – выговорил Асвард, как будто не верил своим глазам. – Ты… Ты жива?

– Конечно, я живая! Почему же нет?

– Но тебя же сожрал волк Дагейды?

– Меня сожрал… Что ты, Асвард? Что с тобой, ты бредишь!

– Ты сбежала тогда ночью, но за тобой помчалась Дагейда. Потом говорили, что она догнала тебя и отдала на съедение своему волку. Чтобы другие не вздумали бегать от Бергвида…

– Да нет же, Асвард! Я жива!

Ингитора схватила Асварда за руку, чтобы он убедился.

– Халльмунд ярл, я знаю этого человека! – крикнула она, обернувшись. – Не надо его к остальным. Он пока будет при мне.

– Так ты кого искала? – не понял Халльмунд. – Его или женщину?

– Асвард! – Ингитора снова повернулась к хирдману. – Ты не знаешь, что с Оддой? Где она?

– Ты ищешь Одду? Зачем она тебе?

– Я хочу… – Это было слишком сложно, чтобы она могла так сразу это объяснить. – Я хочу найти ее, чтобы… Чтобы ее сын не повторил судьбы Бергвида. Чтобы он не мог сказать, что рожден быть конунгом, но продан в рабство. Нужно их найти.

– А Торвард конунг что об этом думает? – внезапно вспомнил Асвард. – Ты пришла вместе с Торвардом? Ты у него в плену? Или как?

– Я… Я помирилась с ним, – ответила Ингитора. Это был первый раз, когда ей пришлось объяснять полный поворот своих чувств и стремлений, и она ощущала, как это трудно. – Он не виноват, Асвард. Убийцей моего отца и Гейра был не он. Скорее это был Бергвид и колдуны Тролленхольма. Короче, сама Квиттингская война. А мы с тобой кормили эту войну, то есть делали еще хуже. Но больше этого не будет.

Асвард подумал немного и вздохнул:

– Тогда я ошибся еще хуже, йомфру. Я… Ну, в общем, вот она.

Он повернулся, отошел от угла, и Ингитора увидела на земле сжавшуюся фигуру женщины. Она не сразу узнала Одду – та лежала на боку, прижав руки к животу. Глаза ее были закрыты, на щеках блестели мокрые дорожки слез, из-под покрывала по лбу ползли крупные капли пота. Приоткрытый рот дышал резко и прерывисто.

– Ей плохо! – ахнула Ингитора и присела рядом, прикоснулась к влажной руке Одды. – Одда, ты слышишь? – вполголоса позвала она.

– Сказать по правде, женщина поможет ей лучше, чем я, – устало сказал позади нее Асвард. – Я уже не знал, что делать, здесь нет даже воды.

– Что с ней?

– Знаешь, где я ее нашел? Я ее почти выловил из озера – смотри, у нее ноги мокрые. Она хотела утопиться. Я ее тащил на берег, а она кричала, что лучше умрет, но не хочет, чтобы ее ребенок родился и жил рабом… Что это сын конунга, а … ну, в общем, то же самое, что и ты сказала.

– Надо ее вынести отсюда! – спохватилась Ингитора. – Халльмунд! Поднимите ее, только осторожно.

– Нет, йомфру, я сам, – поспешно сказал Асвард. – Меня она знает. Она испугается, если ее возьмет кто-то чужой.

Он наклонился, бережно поднял Одду на руки, бормоча что-то утешительное. Одда вздрогнула, открыла глаза, заморгала от близкого света факелов.

– Не бойся, моя маленькая, тебя никто не обидит, – бормотал Асвард, осторожно вынося ее из тесной кладовки. – Все хорошо.

Одда снова закрыла глаза, с облегчением опустила голову на плечо Асварду, зная, что возле нее тот человек, которому она может довериться.

Ее перенесли в девичью, позвали к ней нескольких женщин из сидевших в хлеву. От испуга и потрясения у Одды начались роды. До срока ей оставалось еще два месяца, но это внушало надежду – семимесячные дети выживают чаще, чем даже восьмимесячные.

– Иди, йомфру! – сказала Ингиторе одна из здешних служанок, низкорослая старуха с твердыми складками возле рта и большими натруженными руками. – Это песня долгая, разве что к утру справится. Нашла ты ее, хорошо, а теперь иди, нечего тебе тут… Мы тут сами управимся, да помогут нам Фригг, Фрейя и добрые дисы!

Ингитора послушалась: и дома, в Льюнгвэлире, скотница Гудрун, наилучшая помощница при родах, в таких случаях всегда прогоняла всех девушек подальше – а то, говорила она, растеряют всякую охоту выходить замуж.

Выйдя из девичьей, Ингитора остановилась под дверью, словно забыла, куда хотела идти. Вдруг она осознала, что уже наступила ночь, а оставшийся позади день казался длинным, как целый год. Стоя в переходе, Ингитора прислонилась к бревенчатой стене. Факел в железном кольце освещал спящих на полу фьяллей, а она никак не могла сообразить, что с ней: где она, как сюда попала, кто эти люди, что ей теперь делать? Возле нее появилась Гленне, с куском мяса в миске, и уговаривала поесть, но Ингитору мутило от запаха еды.

– Я тебе уже и постель приготовила, там хороший у них покойчик, хозяйский, видно! – приговаривала Гленне. – Такие перины, один пух, и одеяла на пуху, шелковые, а простыни – чистый лен! Красота! Конунг про тебя спрашивал, сидит там, иди же!

Вспомнив о Торварде, Ингитора ужаснулась: ей казалось, что она не видела его давным-давно! Гленне открыла перед ней дверь в маленький спальный покой, где помещалась только широкая лежанка с резными столбами и сундук, на котором стоял красивый светильник. Огонек тускло освещал стены, увешанные коврами, а на приготовленной для нее постели полулежал Торвард, свесив ноги в башмаках на пол, и спал.

Ингитора села рядом, взяла его руку, но он даже не пошевелился. Знает ли он, что спит на постели того, кого убил сегодня в полдень? Или для него это вовсе не так ужасно, как для нее? Будить его было жалко, да и незачем; с трудом одолев тяжелую пряжку и жесткий ремень, она расстегнула на нем пояс, потом подозвала Гленне и велела снять с конунга башмаки. Он не проснулся, пока они вдвоем раздевали, укладывали и укрывали его. Золотые браслеты они не стали трогать, потому что Ингитора не знала, снимает ли он их на ночь. Потом она послала Гленне предупредить Халльмунда, чтобы конунга не искали, а сама села на приступку лежанки, рядом с отстегнутым Драконом Битвы, и ненадолго задумалась. Идти опять в девичью и пытаться спать там под стоны Одды и суету женщин совсем не хотелось. Хотелось быть рядом с Торвардом, с тем единственным человеком, возле которого ей было хорошо и спокойно. Все-таки она находилась в доме Бергвида, и его мертвящее дыхание ощущалось в каждом бревне. А Торвард, даже в нынешнем его состоянии – вымотанный и спящий глубоким полупьяным сном, казался Ингиторе надежнейшей защитой от всех на свете опасностей. Она вспомнила свою третью ночь в Медном Лесу, когда ей мерещилась в темноте Дагейда верхом на волке, как она дрожала от ужаса на грани сна и яви и какое облегчение ей принес голос Торварда, спросивший: «Что такое?» Теперь ей казалось очень странным, что в те первые дни она смотрела на него как на чужого, не испытывая того горячего восторга, что теперь. А может, просто не осознавала, потому что думала о всякой посторонней ерунде? «Я благородный человек и не пристаю к девушкам, которые не выказали желания иметь со мной дела… Мне не нужно, чтобы девушка визжала и брыкалась, я люблю, когда меня обнимают…»

Развеселившись от этих воспоминаний, Ингитора расстегнула застежки платья, бросила его на сундук и стала развязывать ремешки на башмаках. В дверь заглянула Гленне, за спиной которой маячил несколько смущенный Регне; увидев, что йомфру уже снимает чулки, служанка поспешно вытолкала парня, вышла сама и закрыла за собой дверь. Видимо, посчитала более уместным охранять их покой снаружи.

Ингитора погасила светильник и осторожно заползла под одеяло с другой стороны лежанки. Торвард дышал глубоко и ровно; от него пахло пивом и потом, но это был только его запах, и Ингитора даже сейчас, после всех потрясений этого дня, чувствовала себя счастливой оттого, что он рядом. Ей вспомнилось, как ее провожали из Эльвенэса, – примерно триста лет назад, – как все опасались за ее честь… Поглядели бы на нее сейчас кюна Аста и йомфру Вальборг – как она сама, по доброй воле, забирается в постель Торварда конунга, после того как сама же его раздевала! Да уж, скоро слэттенландцев ждет немало занятных новостей! Она осторожно прикоснулась губами к его горячему плечу, потом отстранилась, стараясь его не потревожить, свернулась клубочком и закрыла глаза, прислушиваясь к его дыханию. Теперь ему нужно спать, а завтра утром все эти ужасы, как ночь, будут уже позади.

Спала она, против собственных ожиданий, крепко и без сновидений, а проснулась от того, что какое-то горячее облако внезапно охватило ее, прядь волос щекотала ей лоб, широкая ладонь лежала на плече, притом проникнув через ворот под рубашку, а от ямки за ухом к горлу и вниз, на грудь по разрезу рубашки сыпалась плотная дорожка из немного колючих, очень знакомых поцелуев. Ингитора ахнула и открыла глаза: Торвард поднял голову. В покойчике было полутемно, но возле маленького дымового окошка под крышей играл яркий солнечный луч, а из-за стены раздавались бодрые, утренние голоса хирдманов.

– Давно мне не случалось так приятно проснуться! – хрипловато спросонья сказал Торвард, и его глаза блестели так же весело, как в те ранние утра в Медном Лесу. – Ну, что, мой свадебный дар принесен, теперь можно…

– Ты с ума сошел! – Ингитора отодвинулась, но тут же в порыве радости крепко обняла его за шею и прижалась к нему, потом опять оттолкнула. – На постели Бергвида, ты знаешь об этом?

– А какая разница? – весело отвечал Торвард, мягко, но настойчиво пытаясь снова уложить ее на подушку и быстро целуя ей висок, ухо, щеку. – Тут теперь все наше!

– Ни за что! – Ингитора упрямо мотала головой, уворачиваясь. – Он нас сглазит, у нас тоже потом детей не будет! Ой! – Подумав о детях, она вспомнила еще и про Одду. – Уже утро, да? Она уже родила? Ты не слышал? Ты давно проснулся?

– Кто? А ну уймись! – Торвард решительно взял ее за плечи и опрокинул опять на подушку. – Ничего я не слышал, я сам только что глаза открыл! И вижу: «валькирия спит на вершине, ясеня гибель играет над ней»…[21] Да будут у нас дети, это уж я тебе обещаю!

– Пусти! – умоляла Ингитора, бессильными руками пытаясь его оттолкнуть, но он целовал ей шею и грудь, уверенно стаскивая рубашку с ее плеч, ничего не желая слушать. – Здесь как в пещере Фафнира, все пропитано ядом! Там, где троллиха, в той развалюхе и то было бы лучше! Ну, пусти!

Торвард все-таки внял непритворной мольбе в ее голосе и поднял голову, переводя дыхание.

– Где троллиха? «Волчья мать»? Где я на коленях вымаливал у тебя хоть один поцелуй, а ты твердила, что я слишком колючий?

– Да ты и сейчас хорош! – Ингитора погладила его по лицу, за прошедшие сутки обросшему черной щетиной. – Зверь благородный! Просто я понимала, что одним поцелуем дело не кончится!

– Уж это наверняка! Нет, правда, а если бы я там настаивал, ты бы…

– Да! Там я уже была в таком восторге от тебя, что согласилась бы на все! Ну, пусти!

– Ну, вот, а я-то, как последний болван, все обольщал тебя своими подвигами! – Польщенный Торвард вздохнул и отпустил ее, а Ингитора торопливо натянула ворот рубашки опять на плечи и схватила свое платье. – И сам не слышал, что несу, потому что смотрел на тебя и думал, как я хочу целовать вот эти ямочки, и здесь, и здесь…

– Да, глупо было обольщать меня подвигами четырехлетней давности! – отбиваясь, с шутливым состраданием воскликнула Ингитора. – Когда… ты у меня на глазах совершал новые, один за другим! Ну, перестань, пусти!

– А кто меня вчера раздевал?

– Я!

– И ты меня не разбудила? – Торвард прямо-таки застонал от досады. – Это просто свинство – дать мне проспать такой прекрасный миг!

– Ты был не в состоянии его оценить!

– Да, правда. Что, я вчера начудил чего-нибудь?

– Да нет, не особенно. Чудишь ты сейчас!

– Да, но сейчас-то я в состоянии оценить…

Первое время из ее попыток одеваться мало что выходило: под предлогом помощи Торвард обнимал ее сзади, целовал в шею и всячески мешал. Но негодование Ингиторы выглядело не слишком натуральным: Торвард опять повеселел, и сама она радовалась тому, что все самое ужасное, кажется, кончилось и они свободны быть счастливыми. Хотя перина Бергвида для этого совсем не подходящее место!

– Слушай, а ведь правда! – вдруг сказал Торвард уже другим голосом, и она опять обернулась, торопливо закалывая застежки на груди, чего ей до этого никак не удавалось сделать.

– Что – правда?

– «Валькирия спит на вершине…» – как в саге! Так и вышло! Я шел по заколдованной стране, нашел прекрасную деву, спящую, правда, не за стеной пламени, а просто под ореховым кустом, но сама она от этого хуже не стала… Разбудил ее, теперь вот собираюсь на ней жениться. Вышло даже еще лучше, чем у Хельги ярла с Эйрой. Правда, я не знаю, как они встретились, но она тогда не жила, а смотрела сны наяву. Да! – вспомнил Торвард. – Что ты мне вчера в святилище говорила про Хельги? Я тогда плохо соображал и ничего не понял.

– Слушай: ты обязан Хельги ярлу смертью отца, но мстить не можешь! – охотно пустилась объяснять Ингитора. – Он был обязан Бергвиду смертью родича, Рагневальда Наковальни, но не смог отомстить, потому что Бергвида убил ты. А значит, ты перехватил у него его законную месть и можешь теперь обменять ее на свою, незаконную. Похищение чужой мести – это тоже как бы месть. Короче, ты теперь можешь считать, что ты ему отомстил, и вы можете помириться.

Торвард помолчал, заново, с ясной головой пытаясь вникнуть в это хитросплетение мысли, где мстительность и великодушие перетекали друг в друга, как тела волкодраконов на старинных узорах.

А Ингитора смотрела на него: теперь, когда из одежды на нем были только золотые браслеты, с распущенными черными волосами и весело блестящими глазами, Торвард как никогда напоминал то ли оборотня, то ли бога. И все хорошее и плохое, что о нем говорили, безо всякого противоречия казалось достоверным.

Чуть погодя он хмыкнул:

– Пусть разбирается кто хочет, но что-то в этом есть! И значит, теперь я смогу с ним помириться. Ты не знаешь, он-то на меня какой-нибудь обиды не держит?

– Да я вовсе его не знаю. Я его никогда не видела, он у нас не бывал.

– Хельги ярл был отличный парень, я его любил. Почти как Роллауга, хотя Роллауг мне все-таки ближе – такой же урод, как я… Ты его не знаешь, Роллауга Хэдмарландского? Еще узнаешь, я его на свадьбу непременно приглашу, он же мой побратим. – Торвард показал ей внутреннюю сторону руки над запястьем, где виднелся маленький белый шрам, оставшийся от обрядового смешения крови. – Только у меня щека рваная, а у него рот зашитый. Ему действительно однажды рот зашили, в прямом смысле, шрамы от проколов остались… Ну, мы про Хельги говорили. Мне было жаль его потерять, Хельги то есть. Узнать бы еще, где он теперь… Вот, а ты говорила, мстить! Какой тролль придумает такую месть!

– А все так и скажут, что это мог придумать только ты! Знаешь… – Ингиторе не в первый раз явилась эта мысль, но раньше она не смела сказать ему об этом. – Ты ведь и правда… сын ведьмы. Не может это никак не сказываться. Я еще там, в Медном Лесу, подозревала, что ты пытаешься меня заворожить. Но… ну и пусть. В здравом уме такого счастья не бывает.

Выбравшись наконец в девичью, она увидела и здесь довольные улыбки: все прошло благополучно. Рядом с Оддой уже лежал запеленатый комочек с красненьким, не больше кулачка, сморщенным личиком.

– Это девочка! – сказала ей Гленне. – Посмотри, йомфру, это девочка. И у нее все как у людей! Ни троллиных ушек, ни хвостика, ни шерсти – ничего такого. Слава дисам!

– Какая она слабенькая! – приговаривали женщины. – Еще неизвестно, выживет ли.

– Надо скорее дать ей имя. А то еще…

– Имя? Но кто возьмет ее на руки? У нее, бедняжки, нет отца.

Смеясь от такой приятной неожиданности, Ингитора вышла из девичьей: ей хотелось скорее рассказать Торварду, что ожидаемый «мститель» опять оказался женщиной! В переходе она наткнулась на Асварда: он дремал на полу, прислонясь к стене. Ингитора потрясла его за плечо, и он встрепенулся:

– Это ты, йомфру? Что там? Как она? Я все проспал…

– Девочка! – сообщила Ингитора. – Это девочка! И она вовсе не оборотень! Настоящая человеческая девочка! Бергвид все твердил, что у него будет сын, вот и мы все так настроились на мальчика, а тут вот… Но это к лучшему!

– А как Одда? – Асвард немного оживился, протер ладонью моргающие заспанные глаза. – Она жива?

– Жива. Пойдем, ты нам нужен. Девочке надо дать имя. Лучше тебя никого не найдешь. Я сильно сомневаюсь, чтобы Хагир Синеглазый из Нагорья, хоть он ей и родич по Лейрингам, захотел взять на руки дочь рабыни.

– Да чего уж тут ждать? – Асвард встал и пригладил волосы. – Если уж я не дал ей погибнуть еще до рождения, отчего же не дать ей имя? Все-таки с другой стороны это дочь конунга. А бывали случаи, когда побочная дочь конунга от рабыни входила замуж наравне с законной…

– Да. Но это если сам конунг был жив и давал ей приданое. Идем!

– А Торвард конунг как на это посмотрит? – с опаской спросила та старуха, когда Ингитора привела Асварда в девичью. – Он разрешил давать ей имя? Ведь снять его назад будет уже нельзя![22]

– Да, он не будет против! – заверила Ингитора, уверенная, что в деле о новорожденном младенце Торвард не станет с ней спорить. – Этим распоряжаюсь я!

Раз уж она почти что стала кюной, ей пора было научиться произносить что-то в этом роде.

Асвард взял девочку на руки и окропил ее водой с можжевеловой веточки.

– Тем призываю к тебе благословение Фригг, Фрейи и светлых дис, нарекаю тебе имя… – начал он и запнулся, вопросительно посмотрел на Ингитору. Второпях он не спросил, как назвать дочку Одды. Может, Хильда?

– Далла! – шепотом подсказала Ингитора, вовремя вспомнив имя матери Бергвида. – Далла!

– Нарекаю тебе имя Далла! – послушно повторил Асвард. – Далла, дочь Бергвида и Одды.

Ингитора посмотрела на бусы из зеленого стекла, которые кто-то отмыл от крови и положил на сундук. Теперь они блестели чистыми стеклянными боками, как молодая трава под дождем. Это будет хорошим подарком для маленькой Даллы – памятью обо всем, что оставили ей в наследство непростые судьбы ее предков.