"Ночь богов, кн. 1: Гроза над полем" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Глава 1

830 год, месяц кресень, среднее течение Угры

Ранним утром, когда над вершинами берез еще висели белые полосы тумана, молодая стройная женщина пробиралась по тропинке через лес. Одета она была в единственную рубаху из серого небеленого льна с пояском из простой двухцветной тесьмы, голову покрывал вдовий повой с двумя медными заушницами. Тропинка вывела ее на широкую поляну, где разместилось несколько землянок Варги.

Когда-то очень давно место обитания бойников считалось тайным и запретным для посторонних, особенно для женщин. Но за многие годы тайное стало явным, к Варге протоптали заметную тропу. Едва ли нашлась бы в Ратиславльской волости хоть одна женщина, которая ни разу, хотя бы в пору детского безрассудного любопытства, не подкрадывалась бы сюда вместе с сестрами, чтобы хоть одним глазком взглянуть на полуземлянки, в которые с такими таинственными предосторожностями уходят по достижении двенадцати лет их братья и откуда возвращаются лет через пять-шесть с таким важным и загадочным видом.

У этой женщины никогда не было братьев. Но уж конечно, она, для которой в окрестных лесах не имелось тайн, отлично знала дорогу сюда.

Все полуземлянки еще стояли тихие, на поляне у широкого кострища никто не возился, топор не стучал. С трудом переводя дыхание после быстрой ходьбы, утренняя гостья изо всех сил заколотила кулаком в дверь самой большой.

Почти сразу изнутри раздался голос:

– Ну, какой леший там колотится? Иду уже, иду!

Видимо, на самом деле Гуляйка не опасался, что к ним пожалует леший, потому что распахнул дверь, ничего не выспрашивая. Увидев гостью, он удивленно поднял брови:

– От оно! А тебе чего тут надо?

– Варга Лютомер дома? – сразу спросила женщина. – Пусть выйдет.

Гуляйка хмыкнул:

– Ты что, девка, [1] сдурела? Сейчас он к тебе побежит, аж из портков выпрыгнет! Что у вас там стряслось? Тебя кто прислал? От князя?

– Никто не прислал, сама я! – Женщина начала злиться. – Поди позови, ну, Гуляюшка! – Не показывая досады, она расплылась в сладкой улыбке. Будучи существом бесправным, но хитрым, она предпочитала ни с кем не ссориться. – Важное дело у меня, ему очень надо знать! Он и тебя не похвалит, и меня не пожалует, что мы с такой вестью важной мешкаем!

– Гуляйка, кто там? – крикнул из глубины полуземлянки десятник Дедила.

Варга просыпалась, бойники потихоньку одевались, позевывая, собираясь к ручью умываться.

– Да Галица прискакала! – ответил парень. – Говорит, дело важное к варге Лютомеру.

Дедила, на ходу натягивая рубаху, подошел к двери и выглянул на свет. Неглубокая полуземлянка была опущена в землю едва по колено, но Галица согнулась, чтобы не смотреть на мужчин сверху вниз.

– Чего тебе? – не трудясь здороваться, спросил десятник. – Кто прислал?

– Здравствуй, Дедила, да будет с тобою Ярилина милость! – Женщина низко поклонилась. – Я вам такую весть важную несу!

– В Ратиславле стряслось что-нибудь? Ну, говори, чего лису за хвост тянешь?

– Была я там, на Ивовом ручье, – Галица махнула куда-то на закат, – и видела на реке людей чужих, незнакомых, все мужчины, да с оружием! Идут на двух ладьях, издалека, видать. И сами не наши, и вид у них такой, чужедальний.

– Много? – Дедила сразу стал серьезным.

– С два десятка будет. Я из-за кусточков смотрела, боялась, как бы не заметили меня.

– Может, купцы? Варяги?

– Да нет, не похожи. Никаких товаров при них нет, так, припасы, может, в мешках. Да и вид такой суровый! А самый главный у них молодой, в шапке шелковой заморской, и важный такой, суровый, прямо крагуй! [2]

– Куда правили?

– А прямо к Ратиславлю и правят.

– Давно видела?

– Да вот только! Только и времени, что сюда добежать! Я себе думаю: надо людей предупредить, а чем до Ратиславля бежать, лучше к варге Лютомеру пойду, он и ближе, и люди у него…

Не дослушав – мысли Галицы никого тут не занимали, – Дедила повернулся и ушел будить варгу – вожака лесного братства «волков». Вскоре бойники, на ходу затягивая пояса, высыпали из низких дверей. Много времени на сборы им тратить не приходилось – для того они и жили здесь, чтобы первыми выходить в случае какой-либо опасности. Понимая, что ладьи пришельцев не стояли на месте все то время, пока Галица бежала к Варге и они собирались, Лютомер сразу повел дружину к Ратиславлю.

По дороге торопились – мало того, что бойники должны первыми выходить навстречу всякому врагу, но и честь его обнаружить никак нельзя было уступать кому-то другому, да еще женщине! Обсмеют, скажут, девки вас обскакали!

Под началом у варги Лютомера сейчас находилось около четырех десятков отроков и парней, собранных со всей волости. Большинство молодых «волков» по завершении обучени возвращались домой, но некоторые, прижившись в Варге лучше, чем могли бы прижиться дома, не желали менять лесную жизнь на тяжкий труд земледельца и оставались, сами начиная обучать новых «волчат». Такие, отказавшись от возвращения в род, проходили особые посвящения, после которых теряли старые имена и принимали новые – волчьи. Таких называли «отреченными волками». Из них в Варге сейчас жило двое стариков, уцелевших от предыдущих поколений, – Ревун и Хортогость. Этим было лет сорок, а может, пятьдесят, а может, девяносто – юные «волчата» уже не замечали разницы, им двое стариков казались осколками давно минувших веков. Бойникам ведь редко удается состариться, и поколения у них меняются быстро. Из молодых тот же путь избрали Хортомил, Чащоба, Серогость, Лесомер, Дедохорт и Яроволк. От прочих их отличали волчьи шкуры, которые они носили на плечах вместо плащей. Летом, когда жарко, они подвешивали к поясу полоску шкуры с волчьей лапы с когтями. Охотиться на «своих» волков, то есть живущих поблизости от Варги, обычай запрещал – как запрещал и наносить какие-либо обиды жителям своей волости, – но как люди, так и волки бывают чужие, победа над которыми приносит честь и добычу. Прошедшие волчьи посвящения приобретали, как говорили, способность к оборотничеству, благодаря чему в окрестных весях их уважали и побаивались.

На Угре сложился обычай, согласно которому возглавлял «волчье братство» сын или младший брат князя, что обеспечивало и братству, и князю взаимную поддержку. В последние семь лет это место занимал старший сын угрянского князя Вершины Лютомер. Даже незнакомый легко угадал бы, кто в этой «волчьей стае» главный, – высокий, широкоплечий, но стройный, он двигался легко и бесшумно, как настоящий лесной зверь, но в случае надобности в нем просыпалась огромная, неутомимая сила. Рожденный старшей женой Вершины, волхвой Семиладой, имея среди своих предков многих прославленных воевод и могучих волхвов, он в совершенстве владел древним священным искусством пробуждения в себе этой силы, чарами старинных мужских союзов. Уже лет десять он возглавлял общину угрянских бойников, приняв власть над Варгой из рук Ратислава, своего дяди по отцу, погибшего в одном из походов. Но все знали, что силами и способностями Лютомер превосходит стрыя, как, несомненно, со временем превзойдет его славой. По матери Лютомер происходил из древнейшего рода жрецов и кудесников и считался сыном бога Велеса. Соединяя в себе силы и умения волхвов и бойников, он владел многими тайнами и даже умел перевоплощаться в волка, предка и покровителя мужских союзов.

Отец Лютомера, князь Вершина, жил на холме над Угрой неподалеку от Варги. Вернее, «волчье логово» когда-то устроили поодаль от поселения, но за сто с лишним лет многие участки леса вокруг Варги выжгли и распахали, а потом опять забросили. Некоторые места были распаханы и заброшены уже по три раза, и земля истощилась настолько, что здесь не рос даже лес и старые лядины зияли проплешинами. Хортогость уже не раз заговаривал о том, что Варге пора подыскивать себе новое место – поглубже в лес, подальше от людей.

Ратислав Старый, основатель Ратиславля, пришел сюда со своим родом с запада, от верховий Днепра. Постепенно расселяясь, кривичи нуждались в новых землях для пашен и продвигались все дальше на восток. Когда-то давно земли по берегам Угры и других притоков Оки занимали во множестве племена голяди, но в последние века они вымирали и уходили дальше на север. Славянские роды – как правило, младшие сыновья с женами и подросшими детьми или ватаги бойников, желающих обосноваться в новых местах, – иногда подселялись в поселки голяди, заключая с ней ряд, иногда занимали брошенные много лет назад городища на высоких местах. Такое же брошенное городище занял и Ратислав Старый – подновил оползший вал, поставил поверх него крепкий частокол. Сейчас, более века спустя, род разросся и не помещался внутри старого вала – цепочка полуземлянок, соединенных бревенчатыми наземными переходами, уже стояла снаружи. Это сыновья стрыйки Молигневы, Солога и Хмелиня, женившись, поставили себе жилища здесь. Сам Солога, старший ее сын, сейчас стоял на пороге своего жилья, держа в руке топор на всякий случай и внимательно глядя на реку.

Лютомер и бойники вышли из леса как раз вовремя – к отмели, где лежали ратиславльские лодочки, подходили две чужие ладьи, наполненные людьми. У всех имелось оружие – топоры, копья. Однако, бросив на нежданных гостей один быстрый взгляд, Лютомер облегченно вздохнул и усмехнулся:

– У Галицы от страха в глазах помутилось – оковцев не узнала. Это же Доброслав! Помнишь его, Дедила?

– Они, пожалуй! – Десятник вгляделся и кивнул. – Я и сам не сразу вспомнил. Сколько ж их не было?

– А полгода почти и не было. Как реки встали, так они проехали.

– С чем плывут, вот бы узнать! – заметил другой десятник, Хортомил, и усмехнулся: – А то если они к смолянам зазря съездили, может, хотят нас завоевать в утешенье?

– Щас мы их утешим, – пообещал Лесога и сплюнул. Несмотря на свой малый рост, он считался знатным бойцом и ничего на всем свете не боялся.

– Ну, ну! – насмешливо осадил его Дедила. – Они тебя уже знают! Отойди от берега, а то и пристать не решатся!

Лютомер тем временем уже направился вниз по тропе. Заметив бойников, приезжие не спешили выходить из лодок, хотя те уже встали на мелководье.

– Здоров будь, Доброслав Святомерович! – Лютомер приветственно махнул рукой. – Выходите, благо вам будь на земле угрянской, если сами не со злом пришли!

– Здоров будь и ты, варга Лютомер! – ответил ему рослый, худощавый, неширокий в плечах, но жилистый и сильный мужчина лет двадцати пяти. Это его Галица называла «крагуем» – и правда, что-то общее с суровой хищной птицей замечалось в выражении его лица, с тонкими чертами и горбинкой на носу, с темными глазами, унаследованными от бабки, которая у него была то ли хазарка, то ли булгарка. Темно-русые волосы покрывала шапка с богатым шелковым верхом.

Доброслав первым поднялся по тропе на крутой берег, за ним потянулись его люди, вытащив ладьи на песок. Старший сын князя Святомера, правившего в землях русов-вятичей [3] на верхней Оке, еще зимой, в студен-месяц, проезжал со своей дружиной и двумя оковскими старейшинами через Угру, направляясь к Днепру, к князю смоленских кривичей Велебору. Лютомер хорошо помнил рассказы вятичей о событиях, побудивших их отправиться в дальний путь на запад, о невиданных каменных крепостях, которые начали строить хазары на рубежах славянских земель, о войне прошлого лета, когда даже сын лебедянского князя Воемира попал в плен и таскал камни на строительстве. Понимая, что крепости строятся неспроста и в будущем обещают русам много неприятностей, князья наметили на следующее лето большой поход и стали искать союзников. Сюда, на Угру, приезжал сам оковский князь Святомер и звал князя Вершину присоединиться к походу, соблазняя богатой добычей, которую можно захватить в изобильных хазарских городах. Но князь Вершина имел благовидный предлог отказаться: будучи по происхождению потомками днепровских кривичей, [4] угряне признавали над собой верховную власть смоленского князя и без его согласия ввязываться в войну не имели права. Признав справедливость этих доводов, князь Святко отправил старшего сына на Днепр, надеясь склонить к союзу самого князя Велебора.

Со времени отъезда послов прошло уже полгода, и вот они едут восвояси. Спрашивать, удачным ли оказалось посольство, было еще рано, но Лютомер, окидывая быстрым взглядом лица Доброслава и его людей, заподозрил, что поздравить не с чем. Никого нового с ними не оказалось, кто уезжал, тот и возвращался.

– Здравствуй, боярин Волерад! Привет тебе, Выгляд! Здоров ли, Бегиня? – приветствовал он оковских старейшин, сопровождавших Доброслава, пока те проходили мимо него от лодок по тропинке к Ратиславлю.

Вятичи кланялись в ответ, но на их лицах отражалось предчувствие неприятных разговоров, которые им придется здесь вести. Лютомер провожал их невозмутимым, даже веселым взглядом, по привычке слегка щурясь, словно желая спрятать свои мысли, но подмечал их озабоченность и старался прикинуть, чего теперь ждать. Если бы князь Велебор дал согласие на поход, вятичи ехали бы веселые. Скорее всего, согласия он не дал. Неужели снова будут уговаривать угрян выступить без согласия светлого князя? Доброслав, конечно, упрям, как гора каменная, но должен же понимать, что взялся за безнадежное дело?

Ибо угряне совершенно не жаждали участвовать в тяжелых и кровопролитных хазарских войнах, о чем явственно давали понять вятичам еще зимой. Угра располагалась далеко от тех мест, куда могла добраться хазарская конница, и угряне не собирались рисковать ради сомнительных выгод, которые мог дать им Русский каганат и его восточная торговля.

– Прошу, будь нашим гостем, Доброслав Святомерович! – Лютомер с подчеркнутой вежливостью поклонился княжичу, который прошел мимо него последним. – Сейчас скажу и баню приготовить, и стол накрыть, а там уж и поговорим.

В баню каждый, кто проделал долгий путь, отправлялся первым делом – смыть все то нехорошее, что могло к нему прицепиться по дороге через глухие леса. Пока гости мылись, у князя Вершины было время приготовиться к их приему. Он уже к тому времени поднялся и сидел за завтраком, намереваясь объехать свои поля и посмотреть всходы, но поездку пришлось отложить. Прослышав о госте, старейшины Ратиславичей собрались в братчину – самую просторную из старых землянок. Когда-то в ней жил сам Ратислав Старый, а после его смерти сыновья, к тому времени все женившиеся и поставившие рядом собственное жилье, стали собираться здесь для совместных трапез, праздников, на совет или просто – скоротать время вечером за разговором. Для женщин имелась другая такая же постройка – беседа, где они собирались в основном по зимам прясть и шить.

Ратислава Старый сам был не простого рода и вел свое происхождение от древних смолянских князей. Забравшись так далеко на восток и приобретя со временем большую власть и влияние над угрянами, то есть потомками кривичей и голяди, во многом перемешавшихся между собой, его внук, тоже Ратислав, большой удалец и кудесник, носивший прозвище Космат, отказался платить дань Смоленску. Дело чуть не кончилось войной, но в конце концов между Ратиславлем и тогдашним смоленским князем Зареблагом был заключен ряд: дочь Космата Мыслена стала младшей женой Зареблага, а сам Космат получил право называться угрянским князем, самостоятельно собирать дань с Угры и окрестностей, отдавая четвертую ее часть смолянам. И так с тех пор продолжалось уже почти век. Угрянские князья понемногу расширяли свои владения и сейчас добрались уже до истоков реки Рессы, южного притока Угры. Сначала звание угрянского князя носил старейшина рода, но со временем решили закрепить его, чтобы не толкать кровных родичей к раздору, за старшим сыном прежнего князя. Князь Вершина стал третьим, кто получил власть именно так. Старейшиной над Ратиславичами считался его двоюродный брат Богомер. Он решал дела, относящиеся к самому роду, а Вершина – дела всей угрянской земли. И похоже, что именно такое дело и явилось в Ратиславль этим туманным утром в лице оковского княжича Доброслава.

Несмотря на почетное звание, жил угрянский князь почти так же, как любой простой человек: каждый год он сам брал в руки топор и отправлялся «подчерчивать» лес, то есть подрубать деревья на выбранном под новое поле участке, чтобы подсохли, а потом рубил уже высохший лес, «подчерченный» пару лет назад. Сам он, с благословения Велесова волхва Велерога – тоже родича, по весне, как стает снег и все высохнет, подносил огонь к поваленным стволам, а как сгорят, сам проводил первую борозду ралом с железным наральником, в которое был запряжен крепкий рабочий конек. Сам он и первым бросал в борозды семенное зерно ржи или ячменя, чтобы благословение богов, лежащее на их далеком потомке, перешло на нивы и одарило род изобилием и благополучием.

Собственной дружины, как князья в тех землях, что постоянно воюют с внешними врагами, угрянский князь не держал. Работы для такой дружины находилось, слава чурам, очень мало, а кормить ее надо круглый год. В случае опасности его войском становились все взрослые мужчины племени, а сродники Ратиславичи – ближней дружиной. Для разных поручений, грозящих той или иной опасностью, или дальних поездок он использовал бойников – в тех молодая удаль играет, они и сами рады с кем-нибудь сцепиться.

Его жилище – несколько просторных полуземлянок, в каждой из которых обитала одна из жен со своими детьми и челядью, – мало чем отличалось от жилищ прочих Ратиславичей, и сам князь Вершина – крепкий мужчина сорока с небольшим лет, с красивыми русыми кудрями, чуть тронутыми сединой, – лицом походил на родичей, собравшихся послушать, что скажут приезжие. Чужих здесь не видали, бывало, годами, поэтому ради такого события отцы семейств отложили дела.

Многочисленные сродники толпились перед братчиной, стремясь поглазеть на гостей. От четырех жен (сейчас в его доме из них жили три) боги послали угрянскому князю шесть сыновей и семь дочерей. Старшие дочери, которым понравился стройный красивый гость, прихорашивались – для любой из них было бы совсем не плохо войти в его дом хотя бы второй женой. Но Доброслав, в сопровождении Лютомера проходя к братчине, равнодушным взглядом скользнул по хорошеньким, румяным лицам Молинки, Русавки и Ветлицы. Гораздо больше для него значила встреча с их отцом.

Братчина, просторное сооружение из толстых бревен, под двускатной соломенной крышей с конским черепом на коньке, отапливалась по старинке, как при Ратиславе Старом, – открытым очагом посреди земляного пола. Возле очага стояли деревянные чуры – вместилища родовых духов, которым по праздникам приносили жертвы и перед чьими темными, едва намеченными ликами обсуждались важные дела, заключались договора с соседями и приносились клятвы. Мужчины Ратиславля – отцы и деды малых семей – рассаживались на длинных скамьях вдоль стен. Женщины и дети толпились снаружи, разглядывая гостей. Приехавшие с Доброславом тоже ожидали поблизости. Женщины, кто посмелее, пытались их разговорить, но вятичи отмалчивались – видимо, Доброслав велел им придержать языки.

Проводив в братчину вятичских гостей, Лютомер хотел выйти, но князь Вершина сделал ему знак остаться. Будучи бойником, Лютомер считался находящимся вне рода и не имел права говорить в собрании его мужчин, но Вершина именно в нем видел своего наследника, не оставляя надежды, что со временем Лютомер отдаст власть над Варгой кому-то из младших братьев, вернется в род, найдет достойную жену и станет новым угрянским князем. Лютомер не опровергал этих надежд, но исполнение их пока оставалось в туманном будущем. Нельзя править и человеческим, и лесным миром, а Лютомер еще не решил, к чему его душа лежит больше. Тем не менее он не сторонился дел рода и принимал в них участие, насколько это было нужно и возможно. Поэтому сейчас, кивнув в благодарность, он скромно присел у двери, между самых младших, недавно женившихся и еще не обзаведшихся детьми молодых мужчин. Среди простых Ратиславичей Лютомер и впрямь выделялся, и видно было, что он тут не совсем свой, – его отличали и длинные волосы, собранные сзади, и волчья накидка мехом наружу, как носили только бойники. Русые волосы его уже немного тронула седина, из-за чего они почти сливались по цвету с шерстью накидки. Лицо его стало внимательным и замкнутым – в душе шевелились, как тайком заползшие змеи, нехорошие предчувствия, что Доброслав привез им новости, которых Ратиславичи не ждут и которым совсем не обрадуются.

Доброслав поклонился сначала чурам, потом князю Вершине, сидевшему на особой скамье перед очагом, потом на все стороны:

– Здравствуй, князь Вершина! Да пошлют боги великие мир твоей земле, благополучие племени, богатство дому, умножения роду!

– Здравствуй и ты, Доброславе! – Вершина приветливо кивнул и указал место, нарочно оставленное для гостей: – Садись. Садитесь, бояре оковские. Ну, рассказывай. Как доехал? Хорошо ли встретил тебя князь Велебор?

– А ты ничего и не знаешь, князь Вершина? – отозвался Доброслав. На лице его мелькнуло немного небрежное сочувствие, даже насмешка над этой неосведомленностью.

– А что такое? Откуда нам новости-то узнать – с тех пор как лед сошел, никто с той стороны не приезжал еще. Что ты мрачный такой? Или поссорились?

– Нет ли там войны какой, сохрани Перун? – с беспокойством спросил Богомер.

– О войне пока не слышно. Только князь Велебор умер.

Ратиславичи дружно охнули при этом горестном известии, даже князь Вершина не удержался от возгласа и переменился в лице.

– Умер? Отчего же?

– Судьба! – Доброслав развел руками. – Да он и не молод уже, у самого дети взрослые, и здоровьем был небогат. Умер хорошо – уснул с вечера, а утром не проснулся.

– И с детьми не простился? – охнул Витень.

– Детей его и дома не было – на охоту уехали. А как вернулись – отца уж обрядили.

– Кто же ему наследовал? – спросил Лютомер. Новость, превосходившая все его ожидания, так потрясла, что он решился подать голос, но никто его не осудил, потому что вопрос он задал самый правильный. – Старший сын? Зимобор?

– Не угадал ты, Ярилин волк! – Доброслав насмешливо глянул на него. – Княжич Зимобор в ночь перед погребением исчез и следов не оставил. Точно нави унесли. Жив ли, нет ли – только боги ведают.

– Так кто же теперь князь? – нетерпеливо спросил Вершина.

– А князем своим выкликнули смоленские кривичи… дочь Велебора, Избрану.

В ответ раздался новый возглас всеобщего изумления.

– А меньшой-то сын его что? – воскликнул племянник Вершины, сын его старшего покойного брата. Поскольку он родился старшим сыном у старшего сына прежнего князя Братомера, то ему, как вероятному наследнику угрянского стола, по праву досталось родовое имя Ратислав. Но его отец, Боровит, умер еще при жизни деда, не успев стать князем и тем самым лишив своих детей надежды на обладание властью. Но Ратислав Боровитович не таил за это обиды на судьбу и родичей, а своим здравомыслием и честностью заслужил почтение и рода, и соседей. – Тоже пропал, что ли? У Велебора же двое было, и оба уже взрослые!

– Меньшой не пропал, а выкликнули смоляне княжну Избрану, – почти с удовольствием ответил Доброслав. – И волхвы их говорят, что она днепровским кривичам счастье принесет. Не знаю, как смолянам, – он горько усмехнулся, – а нам от нее пока одни беды. Князь Велебор дружбу нашу принял и с войском обещал помочь. А княгиня Избрана от его обещаний отказалась.

Доброслав стиснул зубы, не в силах сохранять равнодушный вид. Он стыдился того, что съездил в такую даль напрасно и не оправдал надежд своего отца, пославшего его на Днепр, и мучительно было вспоминать, как беспомощно он выглядел перед женщиной, новопровозглашенной княгиней днепровских кривичей-смолян, которая с каким-то мстительным торжеством взяла назад обещания, данные ее покойным отцом.

– Значит, отказалась от союза? – с сомнением повторил князь Вершина. Он не мог так сразу поверить в эти значительные перемены, обещавшие и ему сложно предсказуемые последствия. – Княгиня Избрана Велеборовна, стало быть… Ну, дела!

– Вот ты и думай, князь Вершина! – сказал Доброслав. – Вы и думайте, угряне! – Он оглядел удивленные, озадаченные, встревоженные лица, окружавшие его со всех сторон. – Что это за князь такой – баба, вдова! Нет у вас больше князя, кривичи угрянские! Сами теперь думайте, как дальше жить! И чтобы с такой долей не пропасть, не лучше ли вам будет иных товарищей себе поискать? Там, где у власти крепкие мужи стоят, а не глупые бабы! Ведь вы вятичам не чужие. И на Угре немало вятичей уже живет, и сам ты, князь Вершина, с нашими князьями и волхвами в родстве.

Он обернулся и глянул на Лютомера, к которому это главным образом относилось. Когда-то в молодости князь Вершина привез себе с Оки знатную жену – волхву Семиладу, через детей которой, Лютомера и Лютаву, князь Вершина состоял в родстве с оковскими князьями. Но если князь Вершина надеялся благодаря этому родству избежать посягательств оковских князей на его земли, то те, в свою очередь, надеялись, что родича будет легче прибрать к рукам. Впрочем, дети Семилады состояли с нынешними князьями вятичей в родстве седьмой степени, то есть кровным оно уже не считалось и даже позволяло новые браки.

– Погоди! – Князь Вершина с досадой махнул рукой. – Ты уж очень спешишь, Доброславе. Прямо сейчас тебе все подай! Молодой еще, успеешь! Соберем сперва народ, объявим твои новости. Пусть люди думают.

– Ну, пусть думают, – согласился Доброслав. – Только я, если ты позволишь, сам с угрянами говорить буду.

– Захотят тебя послушать – поговоришь. Ну, отдыхай покуда. Бабы вам поесть собирают, – Остряха, глянь, не готово там?

– Не затягивай, князь Вершина. Мне долго отдыхать некогда. Пока я ездил, не началось бы у нас опять… Ничего с Оки не слышно?

– Никого не было у нас с той стороны покуда. Хазар опасаешься?

Доброслав не ответил, но и так все понимали, что их, проклятых. Уже не первый век русские племена – донские лебедяне, воронежские поборичи, днепровские поляне, бережане, гнездиловичи, ярковичи, жившие ближе к далеким теплым морям, вели почти непрекращающуюся войну с Хазарским каганатом, одной из самых могучих держав, известных славянам. Шесть-семь лет назад три могучих русских племени – с верхнего Дона, верхней Оки и Днепровского Левобережья – мы наконец объединились и провозгласили свою державу, Русский каганат. Объединенными усилиями они не только давали отпор хазарам, но и причиняли им немалый урон, вторгались во вражеские земли, из-за чего хазары были вынуждены просить помощи у Византии. Но, несмотря на успехи, русам дорого обходились эти войны. Русские князья – Святомер оковский, Ярослав киевский, носивший титул кагана русов, Воемир донской – постоянно искали союзников.

Князь Вершина предложил гостям выбор: разместиться по одному – по двое в жилищах Ратиславичей, где сколько найдется места, или раскинуть шатры на луговине, и Доброслав выбрал второе – в конце весны в печах уже не имелось необходимости. Приезжие принялись устраиваться на отдых, а князь разослал гонцов по ближайшим вервям. В честь такого важного события, как смерть смоленского князя, предстояло созвать старейшин со всей Угры и притоков, и вече могло состояться не ранее чем дней через десять. Доброславу эта задержка причиняла большую досаду, но он понимал, что иначе нельзя. По мере расселения славянских племен, уходивших вдоль рек все дальше и дальше от древних прародин, созывать общеплеменные веча даже малых племен становилось затруднительно, но настолько важный вопрос, как смена светлого князя, мир или война, обсуждать можно было только так. А сам князь Вершина даже радовался задержке, которая давала ему возможность все обдумать и предварительно обсудить с родичами.

Первоначальный совет собрался сам собой – Ратиславичи вовсе не расходились, проводив Доброслава, а тут же принялись обсуждать новости. Ради важности дела князь Вершина даже послал за сыновьями, чтобы не пересказывать им потом, а также за старшей жрицей, своей сестрой Молигневой, которая, хоть и баба, могла иной раз подать дельный совет. Вслед за ней пришла и княгиня Володара – самая молодая из его жен и самая знатная, взятая из смоленских земель и родившая Вершине троих младших сыновей, старшему из которых сейчас было пять лет.

Трое его старших сыновей все родились от разных матерей и совершенно друг на друга не походили. Лютомер, первенец, своей сединой в русых волосах, затягивающим взглядом и неуловимым отпечатком дикости, дыханием Леса, которое сквозило во всем его облике, внушал трепет даже родичам, но именно его слово, слово наследника, главы бойников и просто умного человека, весило немало. Девятнадцатилетний Хвалислав, сын хвалиски Замилы, молчал, опасаясь ляпнуть какую-нибудь глупость; будучи горячим и честолюбивым, он пока не имел того боевого опыта, что был у Лютомера, и сейчас с замиранием сердца ждал, не выпадет ли и ему наконец случай отличиться в ратном поле.

Третий сын, Борослав, Вершине приходился, строго говоря, не сыном, а племянником – он родился от младшего Вершининого брата, Радовита, умершего двенадцать лет назад. Вершина тогда взял братову вдову к себе – не маяться же ей одной, когда в роду мужиков хватает! – и ее самая младшая дочь, Золотава, родилась от него. Но благодаря этому семнадцатилетний Борята стал считаться княжеским сыном и занимал место рядом с Хвалисом, впереди прочих двоюродных братьев.

– Неужели правда, что князь Велебор умер? – толковали Ратиславичи. – Понятное дело, года голодные прошли, и не он один… Да, от Марены, как говорится, нету коренья!

Князя Велебора на Угре видели, может быть, два раза, – обходя полюдьем свои владения, так далеко на восток он почти не заезжал, довольствуясь теми дарами, которые князь Вершина присылал ему на Днепр. Он был хорош уже тем, что не вмешивался в угрянские дела и войска с Угры требовал всего два раза. Ожидаемые перемены могли быть только к худшему, раз уж на Днепре завелся новый князь, да еще, чудно сказать, женщина!

– Она – единственная дочь княгини Дубравки, внучка Гневомилы! – вспоминала Молигнева. – Род хороший, и женщины в нем все были мудрые!

– Да ладно, мудрые! – отвечал ей волхв Велерог. – Ведь она сама два раза здесь была – когда ее замуж за Рудомера оковского везли и когда она потом от вятичей назад восвояси бежала. Сама она, конечно, дева бойкая и собой красивая, но не волхва! Не дали ей боги мудрости, не призвали к служению. Только и может, что на большие праздники возле жертвенника стоять. Ни воевать ей, ни с богами говорить – нет, не выйдет толку!

– А ведь если и впрямь Велебор умер, а на стол смоляне девку посадили, то нам под девкой жить не годится! – говорил тем временем Богомер, не дожидаясь, пока служители богов разберутся, как там у новой смоленской княгини по их части. – С ума они, смоляне, сошли, что ли? Девку! Мужики, что ли, перевелись у них?

– Может, неправда? – усомнился старейшина рода Мешковичей, по имени Немига. Мешковичи жили близко – их дети играли с юными Ратиславичами, их женщины ходили к ратиславльским шить и болтать, поэтому все новости перелетали туда-сюда мгновенно. К тому же Немига женил своего старшего сына на дочери Богомера и заседал в здешней братчине на полных правах свата.

– Нет, не будет Доброслав в таком деле лгать. – Князь Вершина покачал головой. – Видно, совсем худые дела у смолян. Может, у них война какая, всех мужиков княжьего рода перебили?

– У них война, а мы и не знаем? – не поверил Толигнев, кормилец Хвалислава. – Кабы война, прислали бы к нам за ратниками. Помнишь, тогда князь Велебор с полотеским князем Столпомиром воевал, мы тут тоже войско собирали.

– Эх, молодые мы с тобой еще были, Толига, брат ты мой! – Вершина усмехнулся и даже взъерошил свои русые кудри под шапкой, и сейчас еще густые и красивые, несмотря на седину. – Молодые, неженатые!

– Ладно, старое вспоминать. – Богомер с суровым видом разгладил усы, похоже, скрывая усмешку. Как раз из того похода он привез свою первую жену. – Раз такие дела, надо и нам к смолянам посольство собирать, новой княгине в верности клясться и дары приносить.

– Эй, эй, погоди! – переполошился Толигнев. – Осади назад! Уже он и дары принес, и в верности поклялся! А я, может, не хочу? Мы, может, не желаем бабе кланяться! Ты-то, княже, что скажешь?

– Людей соберем, спросим, – уклончиво ответил Вершина. – А спешить и впрямь некуда. Они там девку на княжий стол посадили – нас не спросили, хотим мы, угряне, такую княгиню иметь или не хотим. А раз не спросили, то теперь и мы сами за себя решаем, как нам дальше жить.

– Это ты правильно сказал! – одобрил Толига и повеселел.

– В самом деле, что ли, с хазарами воевать задумал? – почти испугался сват Годила, брат второй княжьей жены, Любовидовны.

– Зачем сразу с хазарами?

– А как же еще? Между смолянами и вятичами мы одни не проживем, – либо под руку смоленского князя, либо вятичского идти надо. А идти под вятичей – с хазарами воевать. Доброслав, вон, уже сказал. Да и без него понятно. Может, эта княгиня новая и не станет в наши дела лезть, так и пусть ее… Правильно Богоня говорит. Надо дары собирать да послов на Днепр снаряжать…

– Не надо никаких послов! – закричали разом Толигнев и Немига. Махнув рукой в сторону свата, Толига добился тишины, вскочил на ноги и торопливо заговорил: – А другие-то кривичские князья обрадуются, что ли, что на Днепре баба в князьях? И полотеский князь, и плесковский, и изборские соколы, и дешнянский, какие там есть еще, сейчас все на смолян войной пойдут, будут землю ничейную к рукам прибирать. А с кого она, Велеборовна, войска потребует? С нас, вестимо! Так что не с хазарами, так с кривичами воевать придется! А с кривичами мы воевать не будем! Мы сами кривического корня, от общего деда род ведем, и я со своей кровью воевать не стану! Велес и чуры нас за такое дело проклянут!

Отцы кричали и спорили долго; женщины, слушая под дверью, ловили долетающие обрывки голосов. Пока что ничего не прояснилось, и сам князь Вершина по большей части молчал. Это был неглупый человек, в меру отважный, в меру осторожный. Племени угрян предстояло принять важное решение, и отсидеться в своих лесах явно не получится.

– А я вот еще что думаю, – заметил Велерог. – Раз мы теперь не под рукой смоленского князя, а вроде как сами по себе, князь вятичский-то не придет нас воевать? Вятичи-то вон где – рукой подать! Увидят случай всю Угру в свои руки забрать – куда мы без Смоленска? Или хотите вместо Велеборова рода светлому князю Святке кланяться и дань платить?

– Да ему бы свое удержать, Святке-то! – напомнил Толига. – С Дону хазары повадились к нему ходить, а там ведь самый хлеб! Не леса, как у нас, где пока себе хоть с убрус пашню раскорчуешь, все жилы надорвешь! Там чистое место, как скатерь, знай паши! А земля какая! Купцы рассказывали. Не то что у нас. Они, придонские, хлебом этим живут да еще торгуют. А хазары их с тех земель вытесняют. Вот они и просят помощи.

– А пусть-ка выкусят! – воскликнул Годила. – Чтобы мы, угряне, свою кровь проливали, для них, оковских, земли отвоевывали! А пусть выкусят! Нам до тех земель далеко, нам все равно там не пахать. Мы уж тут как-нибудь управимся. Хоть ты и говоришь, Толига, пашню тяжело корчевать, зато своя она, пашня, никакие хазары-булгары сюда не придут ее топтать. А эти там, на Дону, пусть сами справляются. Я и знать-то не знаю, что там за Дон такой и где он есть.

– Зато торговать через Дон с другими землями южными можно, – заметил Вышень, нынешний глава одной из младших ветвей Ратиславичей. Он был довольно ловок в торговых делах и неоднократно ездил по поручению Вершины продавать излишки дани. – Наши меха на Дон возить, на Волгу и за Хвалынское море – лучше ничего не придумаешь.

– Да и там хазары пошлины дерут, дальше Дона ведь не пускают. – Богомер махнул рукой: – Ну его, Дон этот. Тут Годила правильно говорит. Не нужны нам степи донские, а коли князю Святке нужны, пусть сам воюет.

– Так ведь он без войска и хлеба не даст, – напомнил Дерюга, глава рода Коростеличей, жившего в ближайшем соседстве. Он тоже прибежал в Ратиславль предупредить о вятичах и успел сразу после них, с самым небольшим опозданием.

– Обойдемся! – Богомер махнул рукой. – Всего-то ничего потерпеть осталось.

– Сплюнь! – перепугался Немига и торопливо постучал по деревянной лавке. – Хвали хлеб в закромах! До жатвы еще вон сколько – мало ли что!

– У тебя, старейшина, еще есть чем терпеть, – обиженно заметил Дерюга. – А мы чуть ли не с новогодья кору да белокрылку едим. Вот не присудил ты нам, княже, тогда Кривой лужок в зарод…

– Да что вам с того лужка, там коровы все траву выели, не взойдет там ничего! – опять принялся утешать его Годила.

– По се поры не померли, стало быть, до жатвы доживете, – отрезал Богомер. – Или ты, дед, воевать хочешь? Внуки лишние есть?

Дерюга обиженно отвернулся – воевать он не хотел, и возразить ему было нечего.

– Ладно, подумаем еще, – решил князь. – А то сами передеретесь, куда там хазарам! Да смотрите, гостя не злите мне пока. Чтобы он и сам не злился, и батьку своего, если что, успокоил. Надо ведь еще и о том помнить – а ну как князь Святко от хазар отобьется, а зимой на нас пойдет?

– До зимы приготовимся, – веско пообещал Богомер, который и сам уже об этом подумал. – Сперва решить надо, что со смолянами делать. А с вятичами разберемся как-нибудь.

Князь Вершина распустил родичей, люди разошлись из братчины по своим делам, а Лютомер с бойниками отправился восвояси. Парни возбужденно обсуждали новости – в случае той или иной войны именно им предстоит идти в бой в первых рядах.

Возле самого Ратиславля они встретили Галицу, которая только теперь возвращалась из леса. Она улыбнулась Лютомеру, но он, к ее тайной досаде, ничего не заметил. Да и с какой радости он, старший сын и наследник князя, будет замечать улыбки какой-то вдовы-холопки из домашней челяди Вершины? С тем же успехом ему могла бы улыбаться какая-нибудь коза.

В Варге Лютомер собирался первым делом рассказать обо всем сестре, но дома ее не нашел.

– Приходила, уж как вы ушли, Немигина дочь, – доложил Хортогость. – Наша с ней и убежала. Да тут они где-нибудь, на бережку. Покличьте, или я вон Гуляйку пошлю. Далеко-то не уйдут.

– Я сам найду. – Лютомер кивнул.

Куда могла пойти его сестра, он очень хорошо представлял. А не знал бы – нашел бы по следу. Даже в обычном человеческом облике сын Велеса сохранял многие звериные качества – быстроту, осторожность, неутомимость, тонкий слух и острый нюх. А уж свою родную сестру, с которой они сжились за последние шесть лет ближе некуда, он нашел бы даже в чужом лесу, не то что в своем, где хоть с каждым деревом здоровайся.

Когда утром явилась Галица, Лютава еще только встала и расчесывала волосы, поэтому даже не успела толком понять, что случилось и куда вдруг сорвался брат вместе со всей дружиной. Правда, Хортогость пересказал ей речи Галицы, но Лютава все равно недоумевала и очень обрадовалась, когда в дверь опять постучали. Притом постучали именно к ней – она жила отдельно от всех, в маленькой полуземлянке на самом краю поляны. Выскочив наружу, Лютава увидела Далянку.

Отец Далянки был главой Мешковичей – одного из многочисленных и богатых родов, жившего неподалеку от Ратиславля. Его род по старой памяти считался голядским, но еще лет сто назад они научились у пришельцев-славян ковать железные наральники и распахивать пашню. Благодаря многочисленным бракам с кривичами они и между собой стали говорить по-славянски, и из всех Мешковичей голядскую речь помнила теперь только старая бабка Шваруса. Бабка же дала внучке имя Дайле, которое соседи и родичи быстро переделали в Далянку. Девушка словно взяла все лучшее, что могли ей дать оба народа: высокие скулы подчеркивали прелесть больших темно-голубых глаз, а золотистые волосы обрисовывали продолговатое лицо мягким сиянием. Нрава Далянка была покладистого и приветливого, со всеми дружила и ничуть не гордилась своей красотой.

Лютава заметно уступала подруге красотой, но это ее нисколько не огорчало. Старшая дочь князя Вершины, единственная родная сестра Лютомера, очень походила на брата: высокая, худощавая, узкобедрая, с продолговатым лицом, широким ртом и узкими, немного близко посаженными серыми глазами. Кожа у нее была смугловатой, и летний загар прилипал к ней накрепко, не сходя даже за долгую зиму. Вот волосами она могла гордиться: русые, длиной до колен, густые, мягкие и слегка волнистые, истинно как у берегини. В двенадцать лет, после первого взрослого посвящения, она оставила отчий дом и с благословения матери ушла жить в Варгу, к своему брату Лютомеру и его побратимам-бойникам. В этом тоже проявился след древнего обычая: среди бойников должна находиться одна-единственная женщина, жрица Марены, которая в древности являлась и наставницей, и сестрой, и женой всем побратимам. Последнему парни, конечно, очень бы обрадовались: общества женщин им здесь не хватало, а в Лютаву некоторые из них были прочно, хотя и тайно влюблены и не променяли бы ее ни на какую другую девушку. Но вот тут их ждало разочарование: на ней лежал какой-то зарок, не позволявший ей свободно распоряжаться своей любовью.

– Ох ты, кто пожаловал! – При виде подруги Лютава обрадовалась. – Что ты прибежала с утра пораньше? Или вас уже грабят лиходеи речные?

– Какие лиходеи? – Далянка удивилась. – Случилось что-то?

– А ты не слышала?

– Нет.

– К нам чуть ли не на рассвете Галица прискакала. Трещала, что по реке идет ладья, а в ладье молодцы чужие, незнакомые. Да все при оружии. Ну, мы-то не сильно испугались, а по реке народ, боюсь, всполошится.

– Я не знаю, у нас не было никого. – Далянка покачала головой. – Выйди, поговорить хочу.

– Пойдем. Хортога, я к реке схожу! – крикнула Лютава, чтобы ее не искали, и вышла.

Две девушки пошли через светлую рощу – солнце уже заливало вершины берез, но внизу была прохладная, приятная полутьма. Волки, как известно, любят устраивать свои логова на болотах, выбирая сухое местечко среди топей, поэтому и обиталище «волчьего братства» полагалось устраивать в похожих местах. Но людям на болоте не жизнь – сырость, комарье, – поэтому первые угрянские бойники облюбовали место между Угрой и ручьем, который с тех пор стал называться Волчьим. Кругом вода – значит вроде как на острове, поэтому обиталище угрянских «волков», кроме собственно Варги, звали в волости еще Волчьим островом.

Пройдя через рощу и покинутую пять лет назад лядину Переломичей, девушки вышли к берегу Угры. Из-за кустов доносился заунывный голос пастушьего рожка, – судя по тому, как он то начинал гудеть, то умолкал и начинал снова то же самое, это старший пастушонок обучал младшего. Там пасли все те же Переломичи, отвоевав у Коростеличей право на прибрежную луговину, которую те хотели прошлый год распахать. К князю Вершине приходили судиться, а как добром дело не решили, то старейшины обоих родов выставили бойцов на божий суд. Хорошо, что по таким делам бьются без оружия, так что все кончилось вывихнутой рукой коростельского мужика Навара, а торжествующие Переломичи и дальше пасут там своих коровенок.

На полянке росла старая береза с искривленным стволом, на который можно было сесть, как на скамью. Там устроилась Далянка, а Лютава сразу подошла к берегу и села, подобрав подол рубахи и спустив босые ноги в воду. Купаться пока не пришла пора, но солнце припекало уже так, что хотелось освежиться. От реки тянуло прохладой, темные в тени струи колыхали длинные зеленые стебли водяных трав. Над водой зависла стрекоза с синим тельцем и прозрачными крылышками. Лютава глубоко вздохнула, словно пыталась втянуть в грудь всю прелесть этого мира, полного сил и свежести в конце весны, когда каждая травинка налита благодетельной силой Ярилы и стремится жить, жить, жить…

– Ты чего третьего дня не приходила, мы на лугу собирались? – спросила она, обернувшись.

– Да бабка Шваруса посадила нас всех горшки лепить! – Далянка улыбнулась. – Говорит, побили все, а по весне под молоко нужно. Знаешь, у Рушавки так ловко получаться стало! Лучше всех!

– А вчера?

– А вчера к нам Галица заходила, даже ночевать оставалась. Заболтала, я и не заметила, как время прошло.

– А, вот откуда ее несло, непутевую! – Лютава усмехнулась. – Я уже подумала: какого лешего она с утра пораньше в такой дали от дома рыщет?

– Да ты слушай. Говорила, куму зашла проведать к Овсяничам, да замешкалась, вот к нам под вечер и забрела. Тоже, дескать, проведать. Замила ей велела вызнать, как мы поживаем и все ли у нас благополучно.

– С чего это Замилке вдруг о вас беспокоиться? – Лютава пожала плечами. – Может, хочет чего? Может, думает твоих старших задобрить ради своего галчонка ненаглядного?

Галчонком старшие женщины по старой памяти называли княжича Хвалислава, который с детства выделялся своими черными волосами и темными глазами среди ратиславльских детишек, и многие переняли у них это прозвище.

– Это еще что! – Далянка вздохнула. – Если бы просто задобрить! Нет, она правда у Овсяничей была, пирогов принесла, с яйцами, какие Журавиха печет. Дескать, Замиле послали. Меня тоже угощала. Только ты знаешь… Как я того пирога поела, так и чую… – Она запнулась.

– Что? – Лютава повернула голову и посмотрела на нее.

– Ну, не знаю, как и сказать. Что-то такое чую… Будто мурашки по всему телу бегут, и беспокойство какое-то такое… То ли голодна я, то ли хочу чего-то, а чего – не пойму. Внутри все шевелится, то ли бежать хочется куда-то… Ну, не знаю. А ночью…

– Что – ночью?

Лютава встала и подошла к ней, внимательно оглядывая подругу. Теперь она заметила, что Далянка какая-то не такая – что-то неуловимо странное появилось в выражении ее всегда ясного и приветливого лица с чуть приподнятыми, как будто в улыбке, уголками губ – какая-то тревога, неуверенность, глубокое внутреннее удивление. Тонким нюхом кудесницы Лютава уловила запах ворожбы и дальше слушала, не сводя с Далянки внимательного острого взгляда.

– А ночью снится мне… Ну… Хвалис снится. И таким красавцем кажется, словно лучше и на свете нет. Будто обнимает он меня, слова разные говорит… А я слушаю, и так хорошо мне… Аж вспотела во сне. Вертелась, Рушавку разбудила. И как проснулась – все о нем думаю. Вот и думаю – с чего бы это?

Далянка вопросительно посмотрела на Лютаву. Второй из княжеских сыновей никогда ей не нравился, и внезапно вспыхнувшие чувства удивили в первую очередь ее саму. А привычка советоваться с Лютавой у нее была давняя – на два года старше, дочь волхвы и внучка волхвы, покровительница Варги, Лютава казалась ей сильной и мудрой, как сама богиня Марена.

– Ну-ка, погоди…

Для такого простого дела Лютаве не требовалось особых приготовлений. Она прикрыла лицо руками, чтобы не мешал свет Явного мира, и тихо забормотала под нос:

– Мара-Марена, матушка гневна, темные ночи, звездные очи, горе вздымала кощные чары…

В таких случая совершенно все равно, что говорить. Заговор только настраивает сознание на восприятие Навного мира, открывает «навное окно», а слова у каждого свои – главное, чтобы они помогали и настраивали именно тебя. Росомана, волхва из рода Гореничей, вообще стучится в свое «навное окно» при помощи колыбельной песенки, под которую ее когда-то качала старая волхва Плескава, ее прабабка, – с детства Росомана привыкала, что под эти слова сознание «уплывает», и пользовалась ими всю жизнь.

Призыв к Марене, божественной покровительнице Лютавы, сразу возымел действие: перед глазами потемнело, по коже побежали мурашки, а потом она словно затвердела, как каменная, – это дух обнаружил свою иную, по сравнению с телом, природу. Внутренний взор устремился вперед – и в самом сердце Далянки Лютава увидела темное пятнышко. Оно было живое и шевелилось, высасывая из души теплую силу и вкладывая взамен чужую волю.

Лютава издала короткий злобный рык, как настоящая волчица, – так ее разгневала чья-то попытка завладеть Далянкиной душой. С диким воплем она прыгнула вперед – сама Далянка от неожиданности и испуга отшатнулась и упала на траву.

Черный комочек выскочил из сердца и растаял.

Лютава постояла, приходя в себя – в прямом смысле. По коже опять побежали мурашки, как будто она «отсидела» все тело разом. Она отняла ладони от лица, зажмурилась – яркий свет весеннего дня резанул по глазам. Далянка сидела на траве и в ужасе смотрела на нее.

– Не ушиблась? – Лютава подошла и протянула руку: – Давай подниму.

– Не-ет… – Далянка уцепилась за ее сильную загорелую руку и поднялась. – Дура я… Уж сколько раз видела, а каждый раз так страшно…

– Страшно было вчера, – сердито ответила Лютава. – Она ведь, дрянь такая, тебе подсадку подсадила, приворожить к Хвалису пыталась. Ну, я им дам! Вот ведь придумала! Ну очень хочет Замилка Хвалиса на тебе женить. Не добром, так приворотом. Да их убить мало!

– Ну что ты – ведь он тебе брат!

– Леший ему брат!

– Да если бы хоть леший! У него же тут родни никого, только через князя Вершину. А мать – пленница, бывшая роба. У Люта, у Боряты, у младших ваших всех родня знатная. А у Хвалиса никого! По матери ни рода, ни племени. Вот он и хочет хоть как-нибудь корень пустить, хоть через жену.

– Ну, если ты такая добрая, то выходи за него! – с ожесточением ответила Лютава.

– Да что ты! – Далянка отмахнулась. – Не хотела я за него выходить и не хочу. Я ему на прошлую Макошину неделю сказала – не пойду, и не думай. Просто тебе объясняю.

– Спасибо за науку. А то я бы сама не додумалась.

– Что ты такая злая?

– Я не злая! Была бы злая, давно бы сама Замиле гостинец приготовила. На нее и у меня сил хватит. А не хватит – своих попрошу.

– Ну, ты уж слишком! – Далянка даже испугалась. Она верила, что у Лютавы хватит сил и умения даже на смертную порчу, но все же речь шла о людях из своего рода!

– А не то – так отцу бы нажаловалась. Пусть бы знал, чем его жена любимая балуется. За приворот убивают, случается.

– Да ну тебя, такие страсти рассказываешь! – Далянка нахмурилась. – Не случилось же ничего.

– А ты хочешь дождаться, пока случится? Это они к завтрашнему дню постарались – ведь завтра Ярила Мокрый! Вот и думают: подсадку посадить, чтобы ты денька два по нему страстью потомилась, а там – хоровод, гулянья, песни-игры, все такое – и готово дело! Галица эта тоже – ходит тут везде, поршнями шмыгает! Дошмыгается!

– Ой, смотри! – Далянка покачала головой. – Я знаю, почему ты злишься. Боишься, как бы князь Вершина Хвалису слишком много не оставил, Люта не обделил.

– А думаешь, не может?

– Может. Мой отец то же самое говорит. А мать знаешь что ему отвечает?

– Ну?

– Что в погоне за властью вы дух свой погубите. Какой бы ни был, он ваш брат по крови. Какой ни есть, а вашего рода. На свой род руку поднимать – сама знаешь, чего я тебе объяснять буду? Проклянете сами себя из-за него, вам оно нужно?

– А дать им пакостничать – лучше? И я за тебя заступиться не могу? Да я загрызу их обеих, если еще…

– Девушки, да вы никак деретесь? – Из-за берез показался Лютомер, с любопытством разглядывающий взволнованную Далянку и разгоряченную, рвущуюся в бой Лютаву. – А можно сначала, а то я проглядел?

– О! – Увидев его, Лютава сразу забыла, о чем они с Далянкой говорили. – Ты вернулся! Ну, рассказывай! Что там за напасть?

– Идет на нас туча черная – и князь Святко, и хазары, и люди с песьими головами! – Лютомер усмехнулся, подходя к ним. Далянку он при этом окинул выразительно-мужским, оценивающим взглядом, слегка улыбаясь, – Далянка, хоть и была с ним отлично знакома и знала, что это ничего особенного не означает, слегка покраснела и опустила глаза, подавляя улыбку. Сестру Лютомер сразу взял за руку и прижал ладонью к своей груди. – И решило вече отдать дань из пяти десятков самых красивых девушек. Так что собирайтесь, первыми пойдете.

– Да ну тебя! Ты чего, братец, несешь? – возмутилась Лютава. – Напророчишь ведь! Как будто нам своих забот мало! В чем там дело-то, говори!

– Доброслав оковский приехал. Помнишь его? Новости – одна другой веселее. Смоленский князь умер, старший сын его сгинул, а в князьях у них теперь сидит княжна Избрана. Та, что за Рудомером оковским была, да овдовела. Вы ее не видели, поди, – когда ее туда везли, вы еще сами девчонки были. А я ее помню. Теперь она – над нами светлая княгиня. А Доброславу от ворот поворот дала – в войске отказала, а он теперь войска требует от нас, чтобы с хазарами на Дону воевать. Под свою руку приглашает Угру Святко оковский, короче.

– Постой! – У Лютавы закружилась голова от такого обилия новостей. – Неужели правда?

– Да я не заметил, чтобы он врал.

Девушки переглянулись. Они никогда не бывали в землях смолян и не видели князя Велебора, поэтому особой скорби не ощущали, но понимали, что смена князя на Днепре может иметь последствия и для Угры, то есть для них. Но какие?

– Вот наши отцы и деды призадумались, – продолжал Лютомер. – То ли новой смоленской княгине ехать дары приносить, то ли под руку Святомеру оковскому идти. Под девкой ходить отцу как-то обидно, да и наплачемся мы с такой княгиней – на нее сейчас только очень ленивый воевать не пойдет, а войско с нас будут требовать. А к Святке в родню проситься – идти с ним воевать хазар.

– Словом, и здесь хорошо, и там весело! – окончила Лютава. – Так и что отец решил?

– А он молчит пока, только глазами так с одного на другого. – Лютомер показал, как князь Вершина в братчине только посматривал на спорщиков.

– А ты как думаешь?

– А я думаю, что с дарами мы спешить не будем. Сейчас время удобное – можно так устроиться, чтобы никому больше дань не платить, а только собирать – и с Угры, и с притоков, и с Жижалы, и с Болвы, если повезет… Мало ли хороших рек на свете, и везде люди живут!

– Ни княгиня смоленская, ни князь оковский не обрадуются, если мы так захотим жить!

– Правильно мыслишь! Но, знаешь, на всякую кашу ложка найдется. Если подумать, то можно так сделать, чтобы нас ни русы, ни кривичи не трогали. Но про это рано говорить, подождем, что еще вече скажет. А вы пока не хотите в Ратиславль погуляться, на гостей посмотреть?

– Эка невидаль! – Лютава фыркнула. Доброслава она помнила по зиме, и он ей совсем не понравился.

– Ну, пусть они на вас посмотрят. Может, Доброслав как увидит вашу красу ненаглядную, так забудет, зачем приехал.

Далянка улыбнулась – у нее и так хватало женихов, и еще один сраженный ее голубыми глазами оказался бы явно лишним. Лютава насмешливо поджала губы – она не обольщалась насчет своей красоты и не наделась своим видом кого-то повергнуть в беспамятство. Лютомер приобнял ее одной рукой, прижал к своему боку, и Лютава прильнула к нему, как к самой надежной опоре. Привыкнув жить рядом со своим братом, сильнее которого не нашлось бы на Угре никого, она ничего по-настоящему не боялась.