Елизавета Дворецкая
Тропы незримых

Глава 1

830 год, месяц страдник, средняя Угра

После Перунова дня в земле угрян наступило время жатвы. Стояла жара, небо набухало грозой, и порой казалось, что оно с трудом удерживает в себе бремя, готовое вот-вот прорвать тонкую пелену облаков и обрушить на землю море воды и пламени. С трудом разгибая натруженные спины, от ломоты опоясанные соломенными жгутами, женщины утирали пот со лба и глядели из-под руки на небо – туда, где таилась сила, способная разом уничтожить труды всего года и оставить их без хлеба, который уже почти в закромах… Каждое утро старшая жрица Молигнева возле Ратиславля, а большухи каждая у себя в веси перед началом жатвы выливали криночку молока в реку или на край поля и приговаривали, низко кланяясь:

– Пронеси, Перун, тучу молоком!

В лесу, под тенью ветвей и во влаге близкого болота, жара не так ощущалась, но тоже было душно. Лютава с самого утра бродила, собирая чернику деревянной гребенкой, и лукошко уже наполнилось. Полотняная петля натерла плечо, и Лютава присела на поваленное дерево отдохнуть.

Где-то здесь к опушке выходит самый дальний клин зарода Гореничей, иногда и в лесу слышно, как у них жницы поют на поле. Но сейчас вместо пения изредка доносились легкие повизгивания – должно быть, в полдень женщины ушли к реке, передохнуть и освежиться. Лютава посмотрела на небо сквозь вершины сосен – и правда полдень.

Поднявшись, она пошла к реке. Хватит на сегодня черники. Повидаться с Гореничами, узнать, как у них дела – и домой, в Варгу.

Лютава вышла к берегу и почти сразу увидела за кустами полянку, где отдыхали женщины Гореничей. Под кустом сидела сама Новожитиха – старшая жена старейшины, большуха, как это называется. Возле нее устроилась Налетиха – молодая жена младшего сына. Гореничи нуждались в рабочих руках, поэтому Налету удалось пробыть в бойниках всего три года. Прошлой осенью родичи затребовали его назад и сразу женили. Теперь шестнадцатилетняя молодуха ходила беременной в первый раз, на что указывала ее кика без рогов, а только с маленьким возвышением надо лбом. Но спелая нива ждать не будет, поэтому на жатву выходят все, кроме той, что сегодня «исполняет урок» по дому, то есть прибирает, готовит еду и присматривает за малыми детьми. Гореничи – род многочисленный, у них «на уроке» бабка Новожитиха обычно оставляет двух, а то и трех, иначе со всеми делами не совладать.

Остальные расположились поближе к воде. Купаться после Перунова дня уже нельзя, но девушки, подобрав рубахи, заходили в воду по колено, умывались, некоторые обтирались намоченным концом полотенца, смывая соленый пот. Иные женщины сняли повои, пока никто чужой не видит, чтобы немного проветрить голову. Волхва Росомана, принадежавшая к роду Гореничей, распустила волосы, стоя по колено в воде, и казалась похожей на берегиню – не слишком юную, но прекрасную зрелой женской красотой, которой еще далеко до увядания. Ее старшая дочка, восьмилетняя Нежанка, бегала по мелководью с тремя другими девчонками – сестры били по воде ладошками, окатывали друг друга брызгами, визжа и хохоча.

Лютава вышла на поляну и поклонилась сразу всем, опустила на траву корзину с черникой, помахала рукой:

– Здоровы будьте, Гореничи! Чтоб вам с легкой руки куль муки! – добавила она одно из обычных пожеланий во время жатвы.

– Ох, здравствуй, волчья мать! – Новожитиха с трудом поднялась и поклонилась.

Хоть Лютава годилась ей во внучки, но она, старшая дочь князя Вершины, Маренина волхва и покровительница бойницкого братства, заслуживала того, чтобы даже старухи кланялись ей, вставая. На поясе Лютавы висела узкая полоска волчьего меха – знак того, что она прошла «посвящение волка», достигла той высокой и редкой степени отличия, после которой человек пробуждает в себе память предков и обретает способность к оборотничеству. Лютава прошла это посвящение совсем недавно, в конце этой весны, и еще ни разу не бегала на четырех ногах, но надеялась, что наступившей зимой Лютомер научит ее и этому.

– Садись, мать! – Лютава усадила ее обратно и сама села рядом на траву. Сняв белую косынку, которой повязывала голову от всякого лесного мусора, она вытерла ею лоб, потом приподняла тяжелую косу и обтерла сзади шею. – Ох, жара какая! На Грозовой неделе и то такого не было.

– Пронеси Перун тучу молоком! – тут же откликнулась старуха. Само упоминание грозы сейчас пугало.

– Ну, как у вас? – спросила Налетиха. – По Велетеню нашему не скучаете?

– Как он у вас? – Лютава улыбнулась. – Привык?

– Вроде привыкает.

В Перунов день сразу шестеро бойников простились с товарищами и ушли в свои роды, и шестнадцатилетний Велетень из рода Гореничей был одним из них. Лютава сама разорвала их связь с Варгой – сняла рубашки и головные повязки с родовыми знаками, бросила в огонь, прогнала бывших «волков» через реку – чтобы текущая вода смыла с них прошлое и позволила родиться заново. А потом вывела на тропу к людям. А там, в кузницах родных весей, их ждали старейшины, чтобы в древнейшем святлище Сварога и Перуна дать им в руки молот и вернуть в общество мужчин.

– Осенью, поди, за невестой хочет ехать? – Лютава улыбнулась. Еще в Ярилин день она заметила, что Велетень весь день ходил вместе с Дароней из Переломичей и все говорил ей что-то. Видно, договорился! – Ваши-то все рано женятся.

– Есть такое дело, – заговорщицки шепнула Налетиха, прикрывая рот рукой и оглядываясь. О таком деле, как сватовство, говорить надо с опаской – а то еще подслушают и сглазят.

– Да ничего, у вас не опустеет! – сказала Новожитиха. – Под зиму новых волчат к вам пригоним. Заменку отдадим, Лугату и Лосятку. Подросли, мы и не заметили как.

– Пригоняйте, место есть. – Лютава усмехнулась. – Потом женихами вернутся – опять не заметите как! За черникой-то ходите?

– Девчонок маленьких бабка отпускает по очереди. – Налетиха кивнула. – Сегодня Малынька с Милашкой пошли, и Нерадка с ними. Завтра, может, я пойду… – И она вопросительно покосилась на старуху, от которой зависело, кто пойдет в тень леса за ягодами, а кто будет гнуть спину на поле с серпом.

Бабка Новожитиха собиралась что-то сказать, открыла рот…

И тут случилось нечто совсем неожиданное.

Из леса вдруг выскочил волк – прямо на поляну, и сразу оказался среди женщин, сидящих на траве под кустами и стоявших у воды. Вскинув морду, волк коротко взвыл, а женщины завизжали на разные голоса. Сидящие вскочили, стоявшие метнулись по сторонам. Лютава тоже вскочила и подалась вперед. Волка она узнала – это был один из местной стаи, жившей в лесах возле Ратиславля.

Но не успела она даже самой себе задать вопрос, что случилось, как из леса на другой стороне поляны вдруг выбежали какие-то люди – такого незнакомого и непривычного вида, что женщины поначалу замерли, не понимая, явь это или морок. Незнакомцы были смуглы, одеты в кафтаны и сапоги, в остроконечные шапки. Крича что-то непонятное, чужаки бросились к женщинам и стали хватать самых молодых и привлекательных.

Лютава зажмурилась, потрясла головой – наваждение не проходило. При виде чужаков она сразу подумала о хазарах, о которых так много слышала совсем недавно, в начале этого лета, в земле вятичей. Там она даже видела кое-кого из них – мирных купцов, которые, как ей рассказала Святкина дочь Семьюшка, русские князья решили задержать пока у себя, чтобы вести о подготовке похода не просочились в Хазарский каганат.

Но откуда хазары могли взяться здесь! Лютава рывком подняла с травы Налетиху, затащила ее за куст, огляделась, изнывая от бессильного гнева. Нет при ней любимой сулицы, не на обряд ведь собиралась, а за ягодами! Быстро подняв руки, она шепнула несколько слов, накидывая на себя и Налетиху пелену чар – теперь их просто не увидят среди листвы и белизну их льняных рубашек примут за белую кору берез.

– Сиди тихо! – шепнула она молодухе, а сама, прижавшись к дереву, наблюдала за происходящим на поляне.

Если это не морок, то хазары, больше некому. Но как они сюда попали? Так далеко на запад! Что это – набег, которым угрян пугали вятичи? Но каким образом войско могло пробраться так далеко, пройти Оку и все нижнее течение Угры, чтобы никто о нем не знал и не предупредил! Любой набег порождает толпы беженцев, гонцов с просьбой о помощи от князей, живущих ближе к опасности, короче, слухи об опасности опережают ее надежно и быстро. Те же вятичи, будь они разбиты, давно уже плюнули бы на старые обиды и примчались снова просить помощи. Но все было тихо, и князь Вершина уже надеялся, что у него есть время не менее чем до зимы. И вот – нате вам!

Девушки и женщины подняли крик, стали отбиваться, разбегались во все стороны, путались в подолах, скользили мокрыми ногами по траве, падали, налетали друг на друга. Кто-то искал спасения в воде, но и там чужаки преследовали их, поднимая тучи брызг и поднятыми волнами сбивая женщин с ног. Вот один из чужаков схватил девушку и потащил на своего коня. Росомана, не растерявшись, бросилась было на него, схватила девушку за ноги и потянула к себе, но чужак вдруг выхватил саблю и со свистом описал над головой сверкающий круг, давая понять, что это не шутки. Отпихнув Росоману ногой, он попятился к тропе, а ту уже схватил за руки другой чужак…

Несколько серых размытых теней металось между людьми – трое или четверо волков прыгали на чужаков, вцеплялись зубами, катились по земле. Бросая добычу, те отбивались, и один из волков уже бился с ножом в брюхе, кусая костяную рукоять. Что может сделать зверь против острого железа? Выхватив сабли, чужаки отгоняли волков, свободной рукой придерживая за волосы пленниц.

– Назад! – крикнула волкам Лютава. Она не хотела, чтобы те гибли в заведомо неравной схватке. – В Варгу! К Лютомеру! Приведите его!

Послушавшись, трое уцелевших волков скользнули под ветви. Один из них прихрамывал. Самый старший на опушке оглянулся и посмотрел на Лютаву.

Но и без того она знала, что нужно делать. Выскочив на поляну, она подбежала к раненому волку, вынула нож из раны. Рана смертельна – ни человек, ни зверь после этого не выживает, только дольше мучается.

– Иди Ярилиной тропой, брат! – шепнула Лютава, бережно, но крепко взяв волка за уши. Он поднял морду, в его желтых глазах отражалась мучительная боль, отчаяние и надежда. – Ты выполнил долг, ты отдал жизнь за потомков Чура, ты – истинный Волк!

Она быстро перерезала зверю горло. И тут же вскочила, сжимая в руке чужой нож, с которого еще капала волчья кровь. Эта кровь призывала ее к отмщению – ее, сестру волка, отдавшего жизнь в попытке спасти женщин человеческого рода. Так Ярилиным псам завещано их предком, и Ратиславичи, с помощью бойников и Лютомера, жили в ладу с серым лесным братством. Угрянские волки честно старались выполнить свой долг, но бойники, Лютомер и Лютава первыми несли ответственность за то, чтобы и люди не забывали своего долга перед волками.

Выскочив из леса, Лютава оказалась на виду у чужаков. Сейчас кто-то ее заметил, подался к молодой и стройной девушке – и отскочил, увидев ее яростное лицо и сверкающий нож в руке. Не давая хозяину ножа времени выхватить саблю, Лютава прыгнула вперед и вонзила нож ему в грудь.

На тропе послышался конский топот, показались кони, а на них всадники – такие же чужаки. Лютава, видя, что врагов стало еще больше, метнулась к опушке. Нож остался торчать в груди упавшего. Кто-то из хазар тут же наткнулся на тело, закричал.

Кого-то из пленниц уже увозили с поляны – виднелись только отчаянно бьющиеся белые ноги под задранным мокрым подолом. А Лютава опомнилась и сообразила, что напрасно теряет время. Кто бы ни были эти люди и откуда бы ни взялись – нужно бежать за помощью.

В Ратиславле ее новость вызвала всеобще изумление, но не поверить ей было нельзя: взмокшая, растрепанная, с пылающим от бега лицом и горящими глазами, старшая княжна не походила на любительницу шутить. По пути она предупреждала всех, кого встречала на полях, чтобы женщины прятались, а мужчины вооружались. Волна всеобщего изумления, страха, гнева следовала за ней, иной раз каким-то чудом даже опережая – возле самого города Лютава уже видела на полусжатых полях брошенные серпы и косы, пустые кринки из-под воды, расстеленные полотенца с забытыми остатками полуденной трапезы – люди разбежались.

Хазары пришли! И не торговать, а воевать, украли женщин Гореничей! Лютава не могла сказать, сколько нападавших было в точности, она видела, как ей показалось, десятка два.

– Да откуда им тут быть, с неба, что ли, свалились, ядри их леший! – воскликнул князь Вершина, услышав ее новости.

– Могли скрытно пробраться! – ответил его средний сын, семнадцатилетний Борослав, иначе – Бороня.

– Как – скрытно, ты думай своей головой! – возразил ему двоюродный брат Хмелиня, средний сын стрыйки Молигневы, и выразительно постучал по лбу. – Где хазары и где мы! Волга, потом Ока, князь Святко! Неужто они бы всех их до нас пропустили, а нам бы ни единый человек ничего не сказал!

– А по Дону?

– А там опять князь Святко!

– А может, вятичи и пропустили! – сказал Годила, дядя Борослава по матери. – Да ведь князь Святко только о том и мечтает, чтобы нас всех кто-нибудь перебил, а он бы на Угре своих сыновей посадил! Особенно после давешнего он на нас обижен – мог и не предупредить, нарочно, стало быть.

– Хватит болтать, снаряжайтесь, орлы! – велел Богомер, старейшина рода Ратиславичей. С некоторых пор угренский князь, происходивший из старшей ветви потомков Ратислава Старого, верховную власть над самим родом уступал другому из сродников, которого выберут остальные.

Мужчины Ратиславля поспешно собирались. Князю Вершине, к счастью, редко приходилось воевать – с остатками голяди Ратиславичи давно уже жили мирно, а иных врагов поблизости не имелось. Поэтому, в отличие от того же князя Святомера оковского, никакой постоянной дружины он при себе не держал – дела ей мало, а кормить слишком дорого. В случае чего дружиной ему служило ополчение Ратиславля, население которого состояло по большей части из сродников Вершины, кто в более близкой, кто в более дальней степени родства. Мужчин, пригодных воевать, здесь насчитывалось человек тридцать, если считать всех – от крепких стариков до их подросших семнадцатилетних внуков, уже прошедших кузницу, то есть посвящение огня.

Мальчишек разослали в ближайшие веси, чтобы собрать оттуда всех мужчин и выступить вместе. Снова пошли в ход старые стеганки и набивняки, топоры, копья, щиты, приготовленные для весеннего похода на Оку, но там, к счастью, не пригодившиеся.

– Ох, не простили нас боги, мало им Молинки было! – бормотала Любовидовна, помогая собираться своему сыну Бороне. Вершина взял в жены вдову своего младшего брата Радовита, который, собственно, являлся кровным отцом Борони, но сама Любовидовна, умная, опытная в хозяйственных делах и умевшая со всеми ладить, с тех пор в роду считалась большухой и распоряжалась работой всех остальных женщин. – Слишком разгневали мы их!

– Не мы, а Хвалис! – сердито отвечал Бороня, затягивая пояс.

– Но мы же не нашли его. Мы ему бежать позволили. Вот теперь отец увидит! Зря пропала моя доченька, а беды не отвратила! – Любовидовна чуть не плакала, видя, что самая тяжкая жертва – ее родная дочь – была принесена напрасно, не спасла племя угрян от гнева богов.

Бороня насупился. Все хорошо помнили недавнюю историю, когда второй из Вершининых сыновей, Хвалислав, вздумав подглядеть за обрядом вызывания дождя, разгневал богов и тем навлек на земли угрян грозу, которая могла бы погубить зреющие хлеба и обречь племя на голод. А чтобы предотвратить бедствие, пришлось отдать оборотню Змею Летучему вторую из Вершининых дочерей – Молинку, дочь Любовидовны и родную сестру Борони. Хвалислав же сбежал, и никто в роду не знал, куда он подевался.

Лютава пошла с войском, показывая дорогу. По дороге им встретились бойники во главе с Лютомером – тоже вооруженные, готовые к битве. Чтобы позвать их, Лютаве не требовалось бегать в Варгу – это за нее сделали волки.

Теперь ополчение насчитывало уже человек шестьдесят и представляло собой грозную силу. Но не прошло оно и ста шагов, как на тропе показалась сперва одна женская фигура, потом другая. Увидев множество вооруженных мужчин, девушка в первый миг по-заячьи метнулась за куст, но тут же сообразила, что это свои, и кинулась вперед, крича и причитая. Это была Обещанка – юная внучка Новожитихи, одна из тех, кого увезли хазары.

Мужчины побежали навстречу, а вслед за двумя первыми к ним уже летели прочие женщины Гореничей, которых они собрались спасать, – растрепанные, напуганные, в мокрых рубашках, раскрасневшиеся, тяжело дышащие, с вытаращенными глазами. Женщины вопили, причитали, звали на помощь. Завидев наконец своих мужчин, они кинулись вперед, крича и неразборчиво жалуясь, хотя по виду оружия в руках мужчин уже поняли, что те знают о беде.

– Все здесь? Кого увезли? Много? – кричала Лютава. – Мать, хоть ты ответь толком!

– Мы все здесь, – отвечала Росомана. Кое-как собрав волосы, она повязала их полотенцем со знаками рода ближних Отжинковичей – то ли дал кто по дороге, то ли прямо на поле брошенное подобрала. – Мы своих всех вытащили, но эти чуда болотные там и ждут, за нашим овсяным полем! Иди, Богоня, разберись, а то что же это такое – на нашей земле нас чужаки хватают, бесчестят! Если бы я их не заморочила, большая беда бы вышла!

– Что – правда целый набег? – недоверчиво спросил Богоня.

– Да ну, откуда тут набег! – возразила Лютава. – Неужели бы мы ничего не знали? Уж какая-нибудь сорока на хвосте принесла бы. Не слышала я о таких чародеях, чтобы целое войско по воздуху от Итиля к нам на Угру могли перебросить. По земле и небу такой бы гул стоял от ворожбы!

– Оно правда, а все-таки – откуда?

– Скоро узнаем.

Тот из хазар, кто сумел схватить и забросить на своего коня Росоманку, оказался вовсе не так удачлив, как ему представлялось. Увозя добычу, воин по имени Палдаш довольно посмеивался, похлопывал свободной рукой по разным мягким частям своей пленницы, любовался ее длинными, стройными, молочно-белыми ногами и с удовольствием предвкушал все дальнейшее. Хоть ему попалась и не самая молодая женщина, но она еще так свежа! Светлые волосы пленницы густой волной свешивались почти до земли и задевали кусты во время скачки – только за одни эти волосы на любом рабском рынке за нее можно запросить столько серебряных дирхемов! Рассказывают, что цена за юных белокурых пленниц доходит иной раз до пятнадцати тысяч дирхемов, но это, наверное, купцы уже привирают! [1]

Завидев возле тропы широкую поляну, Чаргай-бек направил своего коня туда и остановился. Хазары стали спешиваться, сгружать с коней свою визжащую и плачущую добычу, осматривать ее и хвалиться друг перед другом. Чаргай-беку повезло больше всех: в суете он сумел ухватить молоденькую девушку, уже созревшую, свежую, как цветок, с голубыми глазами и такими же волосами, как у той, что досталась Палдашу.

– Палдаш, ты схватил слишком старую лань, наверное, сам к старости стал слаб глазами! – со смехом кричали хазары, показывая собственных пленниц – молоденьких девчонок.

– Ничего, моя старая лань окажется порезвее ваших козлят, я это вижу! – веселился Палдаш. Когда он сошел с седла, оказалось, что добыча выше него ростом, но это его даже больше восхитило.

Словно поняв, что он говорит, женщина глянула на него, усмехнулась, отступила на шаг, тряхнула своими роскошными волосами…

Не зря женщина, выходя замуж, прячет волосы. В них живет могучая сила, которая может оказаться опасной для чужих. Особенно если эти чужие пришли со злом, а женщина – волхва…

Росомана протянула руки и взмахнула ими, словно накидывала сеть на всю толпу хазар. Придерживая каждый свою пленницу, те следили за женщиной, как завороженные. Она стояла перед ними, высокая, окутанная волнами светлых волос, и каждому вдруг показалось, что перед ними не женщина, а какой-то дух этой земли, воплощение ее загадочной и грозной силы…

И вдруг женщина исчезла, а на ее месте оказалась свинья! Со всей поляны послышались изумленные и негодующие крики – каждый из хазар обнаружил, что сжимает в объятиях не девушку, а свинью! Розовые, рыжие, лопоухие, с черными пятнами, с пятачками, моргая мелкими белесыми глазками, свиньи и свинки визжали и хрюкали, и хазары с отвращением отбрасывали от себя нечистых животных, не понимая, как те вообще попали к ним в руки! Нежданные гости угрянской земли все были из хазарских мусульман, а правоверный мусульманин никогда не прикоснется к свинье. Какое затмение на них нашло, что заставило хватать эту гадость!

Почувствовав свободу, свиньи тут же бросились врассыпную. Их пестрые спины и дрожащие закрученные хвостики мигом исчезли среди зелени, повизгивание растаяло вдали. А хазары еще долго с отвращением отряхивали руки и переругивались, проклиная колдовство, помутившее разум.

Прийти в себя им удалось не скоро. Чаргай-бек, молодой и надменный, никак не мог сообразить, почему он, вместо того чтобы охотиться, сидит на этой поляне, и не пора ли вернуться к дяде Арсаману, который остался почти один с челядью и всеми товарами в том дрянном поселке. В конце концов, можно было взять у местных несколько овец.

– А это откуда? – Один из его воинов, Хаван, поднял с травы потрепанный венок.

– Это те свиньи… – неуверенно ответил ему Сатлай.

– Свиньи носили венки?

– Может, их собрались принести в жертву и украсили.

– И это было на свинье? – Минар подобрал полоску цветной тесьмы, на которой висели несколько металлических колец – два больших, из потемневшего дешевого серебра, три поменьше, из бронзы.

Чаргай оглядел поляну. Наваждение вдруг схлынуло, ясно вспомнился берег реки, толпа женщин, потом ловля, поездка, потом та колдунья с распущенными волосами и пронзительным взглядом… Это колдовство! Это действительно были женщины, и только колдовство заставило хазар увидеть на их месте нечистых животных!

Эта мысль осенила многих одновременно, и хазары вскочили на ноги, сами не зная, бежать ли в погоню, но возмущенные до крайности. Многие кинулись к своим коням.

И вдруг из леса разом вылетел десяток стрел. Раздались крики, кто-то сразу упал, остальные мгновенно схватились за оружие. А из леса к ним уже бежали мужчины с занесенными топорами.

– Вперед! – ревел воевода Богомер, выламываясь из кустов с топором и щитом наготове.

Еще до сумерек дружина вернулась в Ратиславль, ведя с собой десяток пленных, причем те все почти получили раны. Победу можно было считать полной. Благодаря неожиданности и численному преимуществу угряне пострадали в схватке гораздо меньше, но все же двое погибли и около десятка оказалось ранено. Убитых хазар, которых насчитывалось около двух десятков, пока оставили на месте боя, велев старосте ближайшего гнезда похоронить их. Охая и причитая, старейшина Светец разослал мальчишек по всем весям рода Отжинковичей – собирать мужиков с волокушами и лопатами, иначе до ночи не управиться. Туда же отправилась бабка Темяна, волхва и старшая жрица Марены, которая лучше всех умела затворить путь чужим злобным мертвецам, чтобы не позволить им вредить угрянам.

Готовить к погребению двух своих – Глядовцева младшего сына Порошу и Пичугу из рода Коростеличей – отправилась Числомера, тоже жрица Марены, жившая в святилище Темной Матери вместе с Темяной.

Хазарский отряд действительно оказался невелик, но чуть больше, чем показалось Лютаве, – примерно из тридцати человек. Разгневанные Ратиславичи перебили бы всех, включая раненых, если бы Лютомер не велел сохранить жизнь хотя бы нескольким – надо же узнать, откуда явилась эта напасть и чего следует ждать в ближайшем будущем. А вдруг это и впрямь передовой отряд целого войска?

Пленных заперли в житницу и в овин, скучавшие в ожидании первых снопов. Понятно было, что потом строения придется долго очищать от осквернения, но куда же еще их девать?

По всему Ратиславлю стояли крик и суета. Женщины причитали над ранеными, Глядотиха голосила над младшим сыном. Спешно топили все бани, Лютава готовилась провести обряд, чтобы участвовавшие в битве мужчины могли очиститься после пролития крови. За много лет в Ратиславле выпал первый такой случай, чтобы всем трем жрицам Марены одновременно нашлось дело. Себры, как успевшие принять участие в сражении, так и прибежавшие позже на шум, расспрашивали, ужасались. Старейшины и бояре собрались в братчине, где князь и Богоня показывали людям плененного вожака хазар.

Когда Лютава вошла в братчину, то сразу увидела, что перед княжеской скамьей стоят Лютомер и Борослав и спорят. Оба они, после битвы и бани одетые только во влажные рубахи и порты, разгоряченные, усталые, с мокрыми волосами, уже, казалось, были готовы снова кинуться в драку. Бороня, перед тем пять лет проживший в Варге под началом у двоюродного брата Лютомера, весной вернулся домой и теперь будто обрадовался случаю поспорить с бывшим вожаком, что ранее было никак не возможно.

– Я его с коня сшиб, значит, мой он! – говорил Лютомер. – А ты, братец, чем кидаться, как стервятник, на чужую добычу, поищи-ка лучше своей!

– Я его взял, я ему руки связал и пояс снял! – доказывал Борослав. – Мало ли, что ты сшиб? Да он бы развернулся и саблей своей тебя напополам развалил! Ты мне еще поклониться должен, что я тебя от верной смерти спас! Что бы ты сделал, зверь лесной, против сабли.

– Моя забота – что бы я делал! А вот как ты бы его взял, когда он на коне, а ты пешком! – отвечал Лютомер. – Сам бы он тебя с коня саблей располовинил!

Лютомер, самый старший из Вершининых сыновей, был высок, худощав, но очень силен. Лицо у него было продолговатое, с близко посаженными серыми глазами, а в светло-русых волосах обильно виднелась седина, несмотря на то что ему прошедшей весной исполнилось только двадцать пять лет. Этой седине никто не удивлялся. Отцом Лютомера считался Велес, в подземном святилище которого княгиня Семилада, воплощение Лады на земле, проводила каждый год с месяца густаря по Медвежий день.

Сын и дочь Семилады очень походили друг на друга и, всю жизнь прожив в тесной дружбе, понимали один другого без слов, потому что и думали почти одинаково. Относились к ним немного по-особенному: с уважением и частично с опаской. Лютомер был старшим среди сыновей, Лютава – среди дочерей, их общая мать отличалась наибольшей знатностью и наивысшим положением среди угренских волхвов, что обещало им обоим в будущем самое завидное положение. Но это же и отрывало их от сродников, делая главными соперниками всех остальных.

Оказывается, во время битвы с хазарами Лютомер сбил с коня предводителя чужаков – того, что сидел сейчас со связанными руками в углу. Оказавшийся рядом Борослав не растерялся и быстро обезоружил хазарина, который не сумел быстро встать и схватиться за оружие. Лютомер не стал терять времени и снова бросился в битву, а Бороня снял с поверженного врага пояс с оружием, который теперь Лютомер требовал вернуть. Богатая одежда, снаряжение, конь пленника стоили дорого, да и сам он, судя по всему, мог принести очень неплохой выкуп. Пояс и правда был завидной добычей: и на самом длинном ремне, и на двух ложных хвостовиках, служивших для красоты и чести, сидели ряды серебряных, позолоченных узорных бляшек. Такая же пряжка радовала глаз искусной работой. К тому же таких поясов на Угре еще не видали, а недавние рассказы Вышеня, Глядовца и прочих, побывавших на Оке, разожгли во многих душу жажду красивых вещей.

– Да что вы ссоритесь, как дети малые! – пытался унять их боярин Будояр, глава рода Воловичей, наиболее знатного среди соседских родов. – Один гриб первым увидел, другой первым схватил – и пошла драка, только клочки летят! Пополам поделите, там на всех хватит. Тебе, Лют, пояс да оружие, Бороне коня. А порты его девкам подарите, пусть себе нашьют чего-нибудь! – Он усмехнулся. – А коли родичи серебро пришлют, так опять поделите.

– Не буду я с ним ничего делить! – злобно сверкая глазами, ответил Бороня. – Моя добыча, и все!

– Нет, боярин, это не гриб! – Лютомер непримиримо качнул головой. Будояр, отличаясь мирным и насмешливым нравом, всегда старался всех помирить, но сегодня был не тот случай. – Я его не просил моего пленника вязать, сам как-нибудь бы справился.

– Да как бы ты справился! – восклицал Годила, вуй Борослава.

– Не твоя забота! Кто первым ударил, того и пленник, а других вмешиваться не просили, пусть и не лезут!

– Князь, скажи им! – обратилась к Вершине княгиня Володара, самая молодая, но самая знатная среди трех жен, ныне живших в его доме. – А то ведь правда подерутся.

– Давайте мне этот пояс, потом разберемся, – со вздохом сказала князь Вершина. – Не до того сейчас. Все сюда давайте! И пояс, и оружие, и порты. Я себе забираю, а вас, сыновья мои, награжу за смелость, как подобает. Ну, давайте, что ли, лешего этого. – Он кивнул в сторону пленника, который так и сидел в углу, свесив голову и, видимо, ничего не понимая из разговоров в братчине. – Потолкуем, кто такой и как к нам попал.

– Это дело, – одобрил Богомер. – Давно жду. А то ведь сегодня три десятка к нам с неба упали, завтра три сотни упадут…

Мужчины вытащили пленника из угла и поставили перед князем. Башлык с него сорвали, с обритой головы свисал длинный клок волос, оставленный на затылке и заплетенный в косу, что несомненно указывало на племя хазар. [2] Пленник был еще совсем молод, лет двадцати с чем-то. Порядком избитый, с окровавленными губами и большой ссадиной на лбу, он все же ухитрялся сохранять гордый и надменный вид. Пояс с саблей и дорогой верхний кафтан с шелковой отделкой уже лежали на лавке, как добыча, но нижний кафтан, штаны и сапоги тоже могли внушить зависть.

– Ну, кто же ты такой, чудо-юдо? – обратился к нему князь Вершина.

Пленник промолчал, только еще выше поднял голову.

– По-славянски понимаешь?

Опять молчание.

– Не понимает он ничего, – заметил Богомер. – Толмача ему надо.

– Да где же его взять? – Годила огляделся. – Кто же у нас тут по-хазарски понимает? Вышень, ты понимаешь?

Вышень, который неоднократно ездил по торговым делам на Дон, только развел руками: на донских торгах он общался с хазарскими купцами при помощи местных или их собственных переводчиков.

– Я попробую помочь тебе, князь, если ты мне позволишь, – сказала Замила, которая из любопытства тоже пробралась в братчину. – Если ты прикажешь, я сама поговорю с ним.

– Говори, – предложил князь Вершина. – Спроси, кто он такой.

Замила была наиболее любимой из княжеских жен. Двадцать лет назад молодой еще Вершина взял хвалиску Замилу как добычу среди прочего имущества одного хорезмийского купца, но со временем очень полюбил, объявил свободной и стал называть ее своей женой. Двадцать лет спустя смуглая, черноглазая хвалиска, хоть и немного растолстела, еще оставалась довольно красивой, и Вершина баловал ее, не жалел серебра, вырученного у хазарских, булгарских и вятичских купцов, на шелка заморской работы, украшения и прочее, что может порадовать женщину. Единственного сына Замилы, которого поначалу в Ратиславле звали просто Хвалисом, Вершина в день первого взрослого посвящения нарек Хвалиславом – имя вроде бы и княжеское, и новое в роду, как раз под стать сыну чужеземки.

Родным языком Замилы, родившейся в Хорезме, был хвалисский, как его называли славяне. С хазарским он не имел ничего общего, но женщина, с детства воспитанная в мусульманской вере, немного знала арабский и теперь, запинаясь и с трудом подбирая слова, обратилась к пленнику на нем. Хазарин перевел на нее взгляд – похоже, этот язык он понимал. Помедлив немного, он что-то ответил.

– Его зовут Чаргай, сын Туганаша, – перевела княгиня.

– Как сюда попал?

– Приехал, сопровождая своего родича, Арсамана Пуяна, – ответила Замила, обменявшись с пленником еще несколькими словами.

– Разбойничать приехал? – грозно спросил Богомер. – Что же он нас так худо оценил – имея тридцать человек, на целую волость замахнулся?

– Они приехали не воевать. Арсаман хочет торговать с нами. Князь Святомер, как он говорит, свиет-малик всей земли Вантит, [3] позволил ему проехать через его земли.

– Так то через его земли! Где вятичи и где мы! – Князь Вершина возмущенно всплеснул руками. – Заблудились, что ли?

– Князь Святко, как он говорит, заверил их, что вся эта земля в его власти и здесь они могут брать все, что захотят, – с некоторым злорадством перевела княгиня ответ Чаргая. – Похоже, муж мой, он хочет сказать, что оковский князь объявил нас своими данниками и смердами и разрешил ему делать тут все, что он захочет.

В братчине поднялся шум. Все прекрасно помнили, как этой весной сын оковского князя Святомера, Доброслав, уговаривал угрян присоединиться к походу на хазар, затеянному русскими князьями с Оки, Дона и Днепра. Угряне принадлежали к кривичскому союзу племен и находились под властью смоленских князей; без разрешения смоленского князя, вернее, правившей ныне княгини Избраны Велеборовны князь Вершина не мог выступить в военный поход, да и сам не горел ратным пылом. Не желая смириться с отказом, княжич Доброслав пытался силой заставить угрян идти воевать, выкрав двух старших Вершининых дочерей – Лютаву и Молинку. И хотя Лютомер вернул обеих девушек домой, не допустив ущерба родовой чести и не ставя под угрозу благополучие племени угрян, все понимали, что князья оковских вятичей затаили нешуточную обиду и та неприятная повесть обязательно будет иметь продолжение.

– Давно я говорил – князь Святко нам обиды не спустит! – наперебой кричали Ратиславичи, от гнева и волнения забыв о порядке.

– Он чего себе удумал, синец проклятый, – что нашу землю на разоренье раздавать может!

– Может, еще дань ему прикажет давать?

– Уведите! – Князь Вершина кивнул в сторону пленника. – Богоня, уйми ты народ! Давайте толком подумаем.

Старейшина принялся кричать, унимая сродников. Вершина сидел с мрачным лицом. Не поймешь, то ли сами хазары не заметили, где кончились вятичские земли и начались угрянские, то ли князь Святко нарочно выставил Угру своим владением, чтобы руками хазар нанести угрянам обиды и разорение. Конечно, самому ему не до того, небось увяз на Дону всеми копытами! Однако должен же он понимать, что трем десяткам хазар на Угре придется несладко. Так кто эти люди? Кто придет мстить за их смерть и плен? С кем князь Святко поссорил угрян?

– Стой, стой! – Боярин Будояр вскочил с лавки и побежал вслед за пленником, которого уже выводили из братчины. – Где те хазары-то его, сродники, что ли? Как, ты сказала, его звать, Вершинина? Погоди, спроси еще, где они? Тоже, поди, примериваются ограбить кого-нибудь?

Выслушав вопрос, пленник усмехнулся и произнес что-то такое, отчего Замила досадливо дернулась и даже слегка покраснела.

– Я не могу сказать, что он сказал, я не помню таких слов! – воскликнула хвалиска, но ее смущение выдавало, что все она помнит. – Что-то о том, что ты, Богоня, скоро сам услышишь о них.

Богомер некоторое время мерил взглядом пленника: молодой хазарин был ниже его ростом, но держался так гордо, словно смотрел на угренского медведя сверху вниз, – а потом от души ударил могучим кулаком ему в челюсть, так что хазарин отлетел и врезался бы в стену, если бы мужики его не подхватили.

Спускались сумерки, Ратиславль поспепенно затихал, собираясь ко сну. Князь Вершина сидел в братчине с теми из сродников, кто еще не разошелся, когда к нему подошла старуха из челяди Любовидовны.

– Пройди к жене, княже, она зовет тебя, – кланяясь, позвала старуха.

У Любовидовны Вершина застал и ее сына. Бороня сидел на большом ларе с мрачным и обиженным видом, и при виде отца только встал и поклонился, ничего не сказав.

– Звала, матушка? – спросил Вершина. – Что у тебя за дело на ночь глядя?

– Мы с Бороней подумали и решили, отец. – Большуха глянула на сына, словно искала подтверждения, но тот отвернулся. – Сегодня у него ссора вышла с Лютом, из-за пояса этого проклятого. Так мы подумали и поняли: зачем нам пояс этот, ну его совсем! Главное, чтобы лад в роду был и мир в волости, а поясов мы еще раздобудем, не таких еще! Не такое уж он сокровище, чтобы со старшим братом из-за него ссориться. Погорячился Бороня, да теперь одумался. Ты уж, батюшка, отдай Люту этот пояс да передай от нас, чтобы обиды не держал.

– Это вы молодцы! – одобрил Вершина и улыбнулся. Про пояс он совсем забыл, но теперь обрадовался, что Любовидовна уговорила сына отступиться, лишь бы не сделать Лютомера своим врагом. – Молодец, Бороня! – Вершина потрепал хмурого сына по плечу. Бороня рос упрямым и самолюбивым, и тем более жаль ему было терять такую ценную добычу, первую в жизни! – Права мать: будет случай, еще не таких поясов добудем. А я хочу, чтобы сыновья мои дружили, а не ссорились. Если Лют не уехал или Лютава здесь ночует, сейчас же и отдам.

И вздохнул, вспомнив Хвалиса. Дружба и поддержка других сыновей тому совсем не помешали бы, но надежды на это мало.

Однако ни Лютомера, ни Лютавы, ни кого-либо из бойников в Ратиславле не оказалось: дети Семилады уже ушли и увели своих назад в Варгу.

Вернувшись к Замиле, где собирался ночевать, князь между делом рассказал ей о разговоре с Любовидовной. Замила, которой в это время Галица расчесывала волосы, заволновалась и задергалась.

– Все ему! Все опять ему! – бормотала она, едва сдерживая злость. – Мало того, что из-за него моему сыну пришлось бежать! Теперь ему одному – слава, почет, добыча!

– Спроси, где пояс, – вдруг шепнула ей в ухо Галица, незаметно наклонившись.

После бегства Хвалиса Галица, выждав еще пару дней, вернулась в Ратиславль как ни в чем не бывало. На расспросы о Хвалисе, сыпавшиеся со всех сторон, она только разводила руками и делала большие глаза: не знаю, дескать, да и откуда мне знать? У свекра была, у Просима, а княжич там не показывался, мы и не знали, что тут такие дела творятся. Подумать только!

Не так чтобы все ей поверили, но с Хвалисом никто ее в эти дни не видел, сам он исчез, и все подозрения повисли в воздухе, а потом забылись. Шла жатва, было не до того. А сама Замила весьма обрадовалась возвращению Галицы и каждый день тайком жаловалась ей, изливая свою тревогу за сына и злость на его обидчиков.

Сейчас она удивленно обернулась к челядинке, но та быстро закивала: спроси, так надо!

– А что за пояс-то? – с деланным безразличием обратилась Замила к мужу. – И правда, есть за что ссориться?

– А вон там, в ларе. – Вершина кивнул в сторону ларя в углу. – Туда бросил, думал, пусть полежит, пока определимся. Ну, раз Бороня сам отказался, отдам Люту, чего уж! Заслужил! Сам носить не захочет, сестре отдаст, пусть бляшки отковыряет да в ожерелье подвесит – красота! Завтра и пошлю.

– Красоту такую завернуть бы во что-нибудь, – вставила Галица, пока Замила, подняв крышку, рассматривала при свете лучины пояс и его блестящие позолоченные бляшки. Мысль насчет того, чтобы сделать из них подвески к ожерелью, понравилась и хвалиске тоже – у нее хватало украшений, но разве их бывает слишком много? – Принесу сейчас!

Отложив гребень, Галица выскользнула в переднюю половину землянки. Почти сразу за ней вышла хозяйка.

– Ты что это надумала, – зашипела Замила в ухо челядинке, пока та рылась в куче выстиранных полотенец, только что снятых с веревки. – Перед оборотнем выслужиться хочешь?

– Вот что, матушка, – зашептала Галица, выудив красиво расшитый рушник. – Как князь заснет, ты из ларя этот пояс достань и мне принеси сюда, прямо в полотенце. Не разворачивай.

– Да что ты задумала?

– Я такое задумала, что и сыну твоему поможет, и врагам его отомстит. Тем, кто его из дома родного бежать заставил.

– Правда? – Замила схватила ее за руку.

– Истинная правда. Только пояс мне достань. И враги наши погибнут, и на нас никто не подумает. Это боги сами на нашей стороне, раз такой случай нам дают. Не упусти только!

– Но как же – князь ведь утром его хватится! Сказал, утром им отправит, а его нет! На меня сразу подумает, дом-то мой!

– К утру пояс на прежнем месте лежать будет.

– Правда?

– Вот клянусь чем хочешь. Назад положу. Только не обрадует врагов твоих такой подарочек.

– Ладно, жди, – согласилась Замила. – Как заснет князь, я дверь приоткрою, ты зайдешь и сама его вынеси.

Утром, когда князь Вершина поднялся и вспомнил о хазарском поясе, тот лежал на прежнем месте, завернутый в тот самый рушник.

Бойники в этот вечер тоже не сразу легли спать, несмотря на усталость после битвы. До самой темноты они сидели на поляне возле костра, заменявшей им братчину, обсуждая сегодняшние и завтрашние дела. Всего в землянках Варги, иначе называемой Волчьим островом, жило четыре десятка подростков и парней от двенадцати лет и старше, собранных со всей Ратиславльской волости. Обычно в возрасте семнадцати-восемнадцати лет парни возвращались в роды, чтобы жениться и дальше жить как все, но некоторые оставались в Варге навсегда, принимая полное «волчье посвящение», окончательно разрывшее их связь с прежним родом. Из таких в Варге имелось сейчас двое стариков – Ревун и Хортогость, и шестеро «отреченных волков» – Дедохорт, Хортомил, Лесогость, Чащоба, Серогость и Яроволк. На их положение указывали и «волчьи» имена, и накидка из волчьей шкуры или хотя бы полоска с волчьей лапы, которую они носили на поясе. Благодаря постоянным упражнениям бойники, несмотря на молодость, становились умелыми воинами, и князь Вершина часто использовал их для дальних поездок или поручений, которые могут быть опасны. В обмен за эти услуги он делился с Варгой взимаемой с племени данью – которую они же и собирали, объезжая зимой подвластные ему земли. Часть ее потом отвозили в городок Селибор в верховьях Угры, где ее забирало полюдье смоленского князя – светлого князя всех днепровских кривичей, власти которого подчинялось и племя угрян.

Благодаря хорошей выучке и снаряжению – у всех бойников имелись и стегачи из кожи и пакли, и щиты с железными умбонами – среди них никто не погиб, но трое оказались ранены, к счастью, не тяжело. Огневцу, сыну Вершининой сестры Молигневы, острая хазарская сабля снесла половину уха, и он теперь страдал, что девушки любить не будут – ему уже на следующий год подходил срок возвращаться в род и жениться, а десятник Хортомил смеялся над его горем: голову ведь могли срубить дураку! Тогда уж точно, кроме Марены, никто не полюбит.

– Правда, смотря какая Марена – от иной я бы не отказался, – добавлял Хортим, бросая взгляд на Лютаву.

К ней, воплощению «молодой Марены» и покровительнице братства бойников, многие из них питали теплые чувства, и Хортомил был одним из самых пылких ее поклонников. Возможно, ради нее он и отказался возвращаться в род, когда пришел срок – ему исполнилось уже года двадцать два или двадцать три, – и принял полное волчье посвящение, чтобы навсегда остаться рядом с Лютавой. Сейчас она сидела возле брата, задумчивая и сосредоточенная.

– Вот что я вам скажу: кроме этих хазар, еще другие есть, следом едут, – говорил Лютомер. – Тот хазарин, мой, говорил. Да где они и сколько их, не сказал, сволочь. Так что я думаю, надо нам в поход собираться.

– У них с собой ничего не было, только дичь кое-какая свежая, – заметил один из четырех десятников, Дедохорт, иначе Дедила. – Значит, где-то есть обоз.

– Недалеко к тому же, – дополнил Бережан, исполнявший в дружине обязанности кравчего. – Если бы от обоза больше чем на день уехали, что-нибудь с собой бы взяли. А у них ни котла, ни припасов, ничего. Видно, думали до ночи к своим вернуться. То есть свои эти недалеко.

– А если недалеко, почему нам никто знать не дает? – воскликнул Невесель.

– Кто нам должен – мы должны всем весть давать, если опасность! – возмутился Снеговей. – А мы не волки, а вороны глухие!

– Погоди себя ругать, – остановил его Гостила. – Если весть не дают, может, опасности особой нет. Не обижают никого, миром идут.

– Или всех перебили до одного, вот и жаловаться некому, – так же мрачно возразил Снеговей.

– Волки бы дали знать.

– Да и я бы услышала, если бы в нашей округе Марена сразу столько жертв получила, – заметила Лютава.

– А что же Богомер? – спросил Дедила.

– С Богомером я перемолвился, – ответил Лютомер. – Годила, правда, кричал, что всех хазар перестрелять надо, в разговоры не вступая, и братец Бороня даже сам уже стрелы точил, да князь торопиться не велел. Хазары – народ сильный. Мало ли что – окажется посольство от кагана, а мы всех перебьем, не спросив!

– Да! – подала голос Лютава. – Я уже подумала. Это князь Святко мог постараться. Нарочно этих людей послал, хотел, чтобы мы с ними передрались. А потом или каган войско пришлет, или сам Святко ему поможет.

– Да Святко сам с ними воюет!

– Как знать, до чего он за лето довоевался? Может, сам теперь хазарскому кагану дань платит и Семьюшку ему в жены отдал.

– Ну, это уж… – пробормотал Зимовец.

– И что теперь – они наших девок хватают прямо с поля, а мы терпи? – возмутился Снеговей. – Да их за это в бараний рог скрутить мало!

У Гореничей была одна девушка, по имени Смеяшка, которой на следующей год придет пора выходить замуж. И образ ее уже второй год подталкивал Снеговея к мысли о том, что и ему в бойниках ходить не весь век. Смеяшка, вместе с другими, была там у реки и благополучно вернулась домой, но из-за нее Снеговей возмущался хазарским разбоем гораздо сильнее, чем мог бы в другом случае.

– Так мы и скрутили! – возразил Лютомер. – Вон, пленных полтора десятка привезли, остальных там же и закопают! Но вот если это еще не все – остальных надо искать. Я с Богоней договорился. Мы будем хазар искать, а он войско собирать, если вдруг что.

– Когда пойдем? – бодро спросил Невесель и отчаянно зевнул.

– А завтра и пойдем. Времени нет, ждать некогда. Чует мое сердце, они уже где-то близко.

– Как же ты их найдешь? – спросила Лютава.

– А по следу. Этот Чугай, Пугай, как его там, ведь от них шел? Вот по обратному следу и найду.