Глава 7

   В то время как зарница осветила угрян, уже почти впавших в бессознательное состояние от пения берегинь, Лютомер не успел заметить, все ли они здесь. А между тем ни Хвалислава, ни Вышеня и Глядовца с сыном Миловитом на поляне уже некоторое время не было. Сговорившись заранее, они незаметно исчезли сразу, как только начало темнеть.

   Бояться и таиться им особенно не приходилось: в это время на священное место празднеств у Воротынца собирался народ со всей округи, где не все могли знать друг друга в лицо, и никто не удивился бы, увидев несколько незнакомых мужиков. Их могли бы выдать разве что пояса, покрытые нездешними узорами, но Ратиславичи спрятали их под складками рубах. Венки из дубовых ветвей на голову – и кому сейчас придет на ум разглядывать в темноте их пояса? А что рубахи простые – так и вои из ополчения тоже небось цветных нарядов с собой не захватили.

   – Пока тут все пляшут, пока всем Ярила головы задурил, мы и проберемся, – втолковывал Вышень княжичу, которому соваться в город казалось чистым безумием. – Ну кто сейчас на других смотрит? Мужики баб разглядывают, а бабы себе мужиков ищут, ничего дурного и на ум никому не взойдет.

   – Да мы разве дурное задумали? – спросил Миловит, который опасался, не разгневаются ли боги на тех, кто в самый главный годовой праздник затеял какие-то темные сомнительные дела.

   – Да чего же дурного? Мы ж не смертное убийство какое задумали, сохрани Макошь. Нам бы поговорить с князем Святкой по-хорошему – и все дела.

   Оглянувшись, Глядовец заметил позади пеструю ватагу – их нагоняли молодые девки с развевающимися волосами, женщины в красных праздничных кичках, мужики с такими же, как у них, дубовыми венками на головах.

Гой, Купала красен, стань до неба ясен! Огнецвет искрящий во ночи горящий! —

   пели сзади, и угряне, не будь дураки, тут же принялись подпевать:

Папороть-купава опрядись во славу, Копны жита золотого, котлы пива хмеляного Для нощи чудесной, для славы небесной!

   Какой-то мужик, уже приложившийся, как видно, к «котлам пива хмеляного», одобрительно похлопал Глядовца по спине – может, принял за кого-то из знакомых или просто рад был в этот час всем подряд. И к луговине уже подошли все вместе, дружно распевая и ничем не отличась от многочисленных семейных и родовых ватаг, собиравшихся сюда со всех сторон.

   Хитрый Вышень оказался прав – затеряться в толпе и сойти за празднующих не составило никакого труда. Никто на них не обращал особого внимания, не кричал, не узнавал чужаков. Но затеряться мало. Нужно еще найти – и не кого-нибудь, а самого князя Святко или кого-то из его семьи. Правда, в лицо из княжеских сродников Хвалис знал только Доброслава и все надежды возлагал на ушлого и бывалого Вышеня.

   Их носило и бросало в толпе, пару раз проворные девичьи руки пытались затянуть Хвалислава и Миловита в хоровод. Осмелевшие парни не возражали бы, но Вышень и Глядовец не пускали – не веселиться же, в самом деле, они сюда пришли. Однако спрашивать о князе даже Вышень не решался – в такие дни дел не решают и с просьбами не обращаются. Если спрошенный в свою очередь спросит: «А вам зачем?», да еще приглядится и узнает чужаков – беды не оберешься. Надо было искать самим.

   Оглядываясь в толпе, Вышень вдруг радостно охнул.

   – Ждите здесь! – велел он и бросился куда-то к костру.

   Там он дернул за рукав какого-то мужика – невысокого, толстого, с красным, как вечернее солнце, потным лицом и бородой соломенного цвета. Завидев его, мужик удивился, но не очень, а скорее обрадовался и полез обниматься. Они стали о чем-то бурно говорить, потом Вышень привел краснорожего к товарищам.

   – Вот повезло, так повезло! – приговаривал он. – Вот боги помогли, кого встретил! Смотрите, это Гудлув, варяжский гость, мы с ним вместе к лебедянам ходили!

   – Я опять туда собрался, а ты с нами, да? – спрашивал Гудлув. На шее у него висел маленький темный молоточек – варяжский оберег, но по-славянски он говорил довольно хорошо, только слова произносил как-то странно. В руке он держал рог с медовухой и часто к нему прикладывался. – Мы опять идем! Князь Святко идет на хазар, а там будет добыча, будет полон – торговым гостям есть чем поживититься, да?

   – Поживиться, – поправил Миловит.

   – Да! – Полупьяный варяг тяжело хлопнул парня по плечу горячей потной ладонью. – Ты чего такой хмурый? Я сам толстый, мне тяжело бегать за девкам, а ты что ждешь? Ты молодой, тебе надо бегать быстро, как ветер!

   От медовухи варяжский гость стал еще тяжелее – покачнувшись, он грузно осел на землю, чуть не пролив остатки питья из рога.

   – Не до девок нам, Гудлув, друг дорогой! – зашептал ему Вышень, присев рядом и вцепившись в толстое плечо. – Нам бы князя Святко найти побыстрее. Дело у нас к нему важное, такое важное, что и до утра ждать нельзя.

   – Важное? – Варяг посмотрел на него, делая усилие, чтобы сквозь пьяную муть в голове что-то сообразить. – А ты… Князь Вершина… Угра…

   – Не говори! – Вышень поднял ладонь, точно хотел зажать ему рот. – Молчи, друже, ведь погубишь нас! Покажи, где нам тут князя сыскать, а я тебе куниц да соболей за полцены зимой отдам!

   – Слово? – При мысли о такой выгодной сделке Гудлув постарался стряхнуть хмель и стал тяжело подниматься. Вышень и Глядовец с двух сторон поддержали его под руки. – Ну, коли так… Ступаем, я покажу, где тут князь…

   – Идемте, а не ступаем! – опять поправил дотошный Миловит.

   Хвалислав не замечал таких мелочей – вот-вот он увидит человека, который определит его судьбу. Или погубит, или станет больше, чем родной отец. Ибо князь Вершина дал ему только жизнь, которую он, Хвалислав, должен был провести на положении вечного отрока, а Святомер оковский мог дать власть, славу, честь и богатство.

   Ближе к опушке горело еше несколько костров, а между ними сидели на земле, на заранее принесенных бревнах и просто на охапках травы старейшины родов – старики и зрелые мужчины, все в праздничных цветных рубахах. Женщины разносили им угощение на широких деревянных блюдах, наливали меда и пива в рога, кому в глиняные, а кому и в серебряные чаши. На самом светлом месте между двух костров на резной скамеечке устроился гусляр – довольно молодой мужчина, наряженный в заморские дорогие шелка и сиявший, как ирийская птица. Старейшины слушали, как он поет, но то один, то другой украдкой косил глазом на девичьи хороводы неподалеку.

   Здесь же был и князь Святко со старшим сыном, который считал, что время бегать с молодежью для него, мужа и отца, давно миновало.

   – Вон она, княжь, – сказал Гудлув, выведя Ратиславичей к костру. – Видаешь его?

   – Окажи еще услугу – позови его ко мне, – попросил Вышень. – Скажи, новости важные. Да только пусть в сторонку отойдет. Пусть хоть сына с собой берет, хоть людей, только немного!

   Покачав головой, Гудлув все же послушался и направился к тому месту, где сидел князь, тяжело ступая и слегка покачиваясь. На ходу он спотыкался о чьи-то ноги, задевал сидящих, его толкали в ответ, беззлобно поругивали – ну, набрался человек на праздники, оно дело понятное, ну так ложись под кусток и спи, раз на ногах не стоишь! Чего колобродить?

   Добравшись до князя, варяг наклонился и стал что-то говорить. Угряне в тревоге наблюдали за ними из темноты. Сначала князь Святко слушал Гудлува с удивлением, не понимая, чего тот хочет. Потом он вдруг переменился в лице – понял суть, и взгляд его устремился в ту сторону, куда показывала неверная рука полупьяного толстяка. Едва ли он что-то увидел в темноте, но Вышень выступил вперед, ближе к свету костров, и почтительно поклонился. К трусам охотника за хазарским серебром никак нельзя было отнести.

   Князь Святко поднялся, сделал знак окружающим сидеть и пошел вслед за варягом.

   – Здравствуй, князь Святомер! – Теперь уже Хвалислав поклонился первым. Настал час, и ему больше нельзя прятаться за спинами старших и мудрых. – Не прогневайся, что незван к тебе явился, от веселья оторвал. Да дело у нас такое, что до утра терпеть не может.

   – Хвал… Хвалислав! – Святко вспомнил одного из Вершининых сыновей, рожденного какой-то иноземной пленницей, и брови его взметнулись от удивления. – Вот это гость! Да неужели Вершина за дочерьми тебя послал? Тебя?

   Было видно, что он ожидал кого-то совсем другого, и Хвалислава пронзило острое чувство обиды – значит, ни дома, ни здесь его, сына Вершины, не принимают всерьез и не считают за человека, которому можно что-то поручить!

   – А! Хвалис! – рядом раздался знакомый надменный голос, и из темноты выступила высокая, худощавая фигура Доброслава. – Не ждали! Где же оборотень ваш? Хвост поджал?

   – Оборотень здесь! Здравствуй и ты, Доброслав Святомерович! – Хвалис снова поклонился. Его оскорбило то, что Доброслав даже не соизволил вспомнить его полное имя, но он крепился: от этого разговора зависит вся его жизнь. – Выслушай меня, князь Святомер, и сын твой пусть послушает. Я к вам как друг пришел, а иных друзей на Угре не будет у вас.

   – Оборотень здесь? – Это взволновало Доброслава гораздо сильнее, чем все остальное. – Где?

   И он огляделся, привычно хватаясь за то место на поясе, где обычно висел меч. Увы – сейчас там было пусто.

   Впрочем, и враг его оборотень сейчас был лишен какого-либо оружия, кроме своей врожденной силы. Берегиня Зуша увлекла его в воду, а там сразу обвила и обтекла своим гибким телом, казалось, сразу со всех сторон. В воде, ее родной стихии, тело берегини утратило человеческие очертания, растеклось, растворилось или, вернее, стало размером со всю реку. Лютомер ощущал, как прохладные руки ласкают его, как холодные губы мелких волн покрывают поцелуями с ног до головы одновременно, как сама водная стихия сливается с ним в порыве пробудившейся страсти. То ему мерещилось, что в его объятиях дрожит и изгибается чье-то прохладное стройное тело, а то оказывалось, что лишь струи воды текут, повинуясь своему вечному движению, мимо него и через него… Еще миг – и страсть реки выпьет его тепло до дна и опустит неживое тело на дно, привалит тяжелыми песками, опутает водяной травой…

   Так бы и случилось, будь он просто человеком. Но он был сыном Велеса, и сейчас, в священную ночь, грань между человеческой сущностью Лютомера и божественной сутью его отца истончилась до последнего невозможного предела.

   Одним усилием воли он перешел эту грань. Раскрылся, впуская в себя суть Хозяина Подземных Вод.

   И ясно ощутил, как затрепетала в его объятиях вода. Только что она думала, что человек целиком в ее власти, а тут вдруг сама оказалась в плену у силы, многократно превосходящей ее силу. Лютомер засмеялся, и в его смехе слышался глухой отзвук бесконечного Подземелья, откуда родятся все земные реки и куда они утекают с земли – унося с собой души умерших, закатный свет, слезы и жалобы, протекшие года, тени поколений… В эту Бездну уйдет однажды и Зуша, уйдет, какой бы долгой ни была ее жизнь, уйдет, как любая из смертных женщин, что когда-то умывалась в ней, пускала по течению свадебные венки, купала детей, просила им здоровья и счастья, роняла слезы потерь, вливая их в реку и отсылая горе к Темной Матери…

   И Зуша вскрикнула, забилась, пытаясь вырваться из объятий того, кто тянул ее в это темное Подземелье. Теперь сам Лютомер снова заставил ее принять облик женщины – он видел и понимал ее и без того, но она сейчас была нужна ему в зримом обличии.

   – Отпусти меня, Велес, – молил его низкий женский голос, и прохладное дыхание овевало мокрую щеку. – Отпусти! Не губи! Я же не хотела… Я же не знала…

   – Пойдешь со мной?

   – Куда? Я не могу! Мне от реки нельзя уходить!

   – Недалеко! – успокоил ее Лютомер. – Поможешь мне – и ступай восвояси, теки, куда богами велено.

   – Помогу тебе… Велес. Помогу, коли велишь.

   – Тогда идем со мной.

   Лютомер медленно выплыл на берег, постепенно, без спешки отделяя себя от Велеса. Разом рвать эту связь – больно и опасно. Велесу все равно, а вот человеческая суть такого рывка может и не выдержать. Но Лютомер делал это не в первый раз. Он выплывал на поверхность постепенно, медленно вспоминая, кто он такой. Только что он был властелином темной половины мира – у него не было имени, ибо он такой один, не было судьбы, ибо судьба его совершается каждый миг заново, постоянно обходя положенный круг. Он снова становился человеком, имеющим конечный срок бытия, рожденным от земных родителей – Семилады и Вершислава. Вот только начало его существованию положила священная ночь начала осени, когда богиня Лада спускается во владения Подземного Хозяина. Дух Велеса вот так же вошел в князя Вершину, спутившегося в подземелье под храмом к старшей жрице – своей жене… И он, родившийся в положенный срок от человеческой пары, вместе с тем родился сыном Велеса, который создал его дух, как земной отец создал тело.

   Выбравшись на берег, Лютомер стряхнул воду и стал не спеша натягивать рубаху и порты. Одежда липла к мокрому телу, с длинных волос сбегали струйки, и Лютомер крепко провел по голове ладонями, отжимая воду.

   Рядом с ним на песке стояла Зуша – рослая, полногрудая, красивая девушка с длинными темными волосами. Робко улыбнувшись ему, она протянула руку, взмахнула – и вся вода с его кожи и волос метнулась ей в ладонь. Зуша стряхнула капли на песок, а одежда и волосы Лютомера мгновенно стали сухими, будто он сегодня и не подходил к воде.

   – Спасибо тебе, милая! – Он улыбнулся ей. – Не смотри так жалобно, не обижу. Против того – плясать пойдем. Веселись – ведь праздник нынче!

   Берегиня Зуша послушно улыбнулась и протянула ему руку, робко и покорно, как юная девушка, впервые вставшая в круг невест.

   В ночном черном небе одна за другой вспыхивали зарницы – пламенный свет внезапно разрывал темноту, словно день и ночь, свет и тьма играли и боролись, перемешиваясь в буйстве священной ночи. Девушки вскрикивали от неожиданности и священного ужаса, но волна общего возбуждения несла дальше, и даже страх лишь добавлял остроты веселью.

   При свете зарниц Лютава каждый раз торопливо оглядывалась. Даже Молинку она уже потеряла – та вместе с княжичем Ярко сначала держалась рядом, но потом игры и хороводы как-то разметали их, все девушки в белых рубахах и под растрепанными венками казались одинаковыми, и она уже не находила среди вятичанок свою сестру. Вот потерять Твердислава она была бы рада, но тот не отпускал ее от себя и по возможности старался держать за руку. Даже когда она ушла, еще вместе с Молинкой, в девичий хоровод, куда парень не мог с ней пойти, он не спускал с нее глаз и даже не оборачивался, когда другие девушки тянули его куда-то, тормошли и даже били крапивой. Видимо, он имел строгий наказ от отца не спускать глаз с угрянки и выполнял его со всей ответственностью. При этом он почти с ней не разговаривал и не улыбался. То ли дело княжич Ярко – они с Молинкой сразу принялись болтать и смеяться.

   Вот из святилища вынесли огромное чучело Ярилы, свитое из трав и цветов, одетое в нарядную вышитую рубаху. Этот Ярила уже состарился, и соломенная борода доставала почти до его главного орудия, – в отличие от молодого, весеннего Ярилы, у этого оно было совсем маленьким, слабым, исчерпавшим все силы в священном деле оплодотворения земли.

   – Ой ты Ярила, вешняя сила! – завопила возле него женщина, и Лютава узнала Семиславу. – Ой, умер Ярила, отрада наша! Умер, к Марене ушел! Горе наше, нет его больше!

   Она громко хлопнула в ладоши, и все девушки бросились к чучелу. Парни закричали, попытались преградить им путь, но девушки решительно прорывались через заслон и тянули руки к чучелу. Стоял крик, вопль, визг, треск одежды – вокруг травяного чучела разгорелась настоящая битва. Но все-таки девушки прорвались – десятки рук мигом разорвали Ярилу на части, и пучки травы полетели в реку. А парни с криком погнали в воду самих девушек. К визгу прибавился плеск.

   Уворачиваясь от Твердислава, который и тут подгонял ее пучком травы, Лютава влетела в воду по колено и пошла дальше, стараясь не запутаться в мокрой рубашке. Вокруг нее вода бурлила от множества тел, кипели брызги. Отблески костров на берегу сюда почти не доставали, и она подумала – не удастся ли ускользнуть?

   И вдруг какая-то прохладная, крепкая рука взяла из-под воды ее руку. Лютава вздрогнула и застыла в ужасе – рука была не человеческая. Мгновенно собравшись, она приготовилась защищаться – но ее руку тут же освободили, а из-под воды показалась голова красивой девушки. Ее длинные темные волосы плыли по поверхности воды и нельзя было разглядеть, где же они кончаются.

   – Не бойся, – шепнула ей водяница. – Я тебе помогу. Иди дальше по реке, там он ждет тебя. Иди.

   Она улыбнулась и обошла Лютаву, направляясь к берегу. А Лютава сразу поняла, что ей хотели сказать, и побрела по дну, по грудь в воде, дальше по течению. Мимо нее пыли, обгоняя, пучки травы и цветов, из которых был сплетен «старый Ярила», пара чьих-то помятых венков, упавших с голов. Позади слышался визг, смех, плеск и голос Твердислава: «Лютава, где ты?»

   Здесь уже не горели костры, Лютава шла по реке в темноте. Вот вспыхнула зарница, и огненный свет словно вырезал из темноты высокую человеческую фигуру под старыми ивами. Эту фигуру Лютава узнала бы где угодно.

   И ее тоже узнали. Лютомер шагнул к воде и протянул руки. Лютава торопливо вышла на мелководье, он схватил ее за запястья, вытянул на берег и молча прижал к себе. От ее мокрой рубахи его собственная одежда тоже сразу намокла, но они стояли на песке, обнявшись и чувствуя только, что цельность их двойного существа наконец восстановлена и мир обрел равновесие.

   В эту священную ночь каждое существо – мужское или женское, человеческое или божественное – стремится к слиянию со своей противоположностью, дабы еще раз закрепить цельность вечного круга Всебожья. «Старый Ярила» обращался в Велеса и уходил с земли в Подземелье, где ждала его Марена, его сестра и божественная супруга, женская ипостась его самого. И никакая другая Марена не была так желанна для Лютомера, как Лютава – его сестра, так похожая на него самого, которую он любил и простой человеческой любовью, и мощью Велеса. Выросшие в сознании, что через них говорят и в них воплощаются сами боги, они даже не думали о том, чем питается их взаимная связь – человеческим или божественным. Это не редкость среди потомков волховских и жреческих родов, и есть много таких пар, у которых божественная мощь определяет человеческие привязанности и земную судьбу. Они не думают, хорошо это или плохо, дозволено или не дозволено, – у них, живущих для богов и через богов, свои законы. Они теряют силы вместе со своими богами, страдают их страданиями, но зато и радуются их радостями, и в такие вот священные ночи, когда все силы Всебожья расцветают, божественная мощь вливается в их человеческие жилы и позволяет ощущать истинно божественное упоение.

   Утянув ее во тьму под раскидистые ивы, как в шатер, Лютомер помог Лютаве снять насквозь мокрую рубашку, а взамен надел на нее свою – вывернув ее предварительно наизнанку, поскольку женщине мужскую одежду носить нельзя, кроме как на новогодних игрищах. Перешептываясь, дрожа от радости и возбуждения этой ночи, они то выжимали эту мокрую рубашку, то снова обнимались, и Лютомер жадно целовал свою «молодую Марену», пока сама Лютава, смеясь, выжимала свои длинные мокрые волосы. Если бы сегодня, когда Ярила уходит к Марене, он бы ее не встретил – для него само колесо Кологода перекосилось бы.

   – Не обижали вас?

   – Мы сами кого хочешь обидим!

   – Молинка где?

   – Не знаю, с женихом сбежала.

   – Жених у нее уже? А тебе не досталось?

   – Мне мой не понравился.

   – Его счастье!

   – Что дома?

   – Велели вас вернуть и рядов со Святко не заключать.

   – Много ты привел?

   – Наших три десятка – Дедилы, Хортима и Чащобы, да отец два десятка собрал. Братец Хвалис воеводой пошел.

   – Да что ты говоришь!

   Несмотря на все прошлые сомнения и подозрения, сейчас Лютава только засмеялась и опять обняла Лютомера, не в силах сдержать радости, что он снова с ней. Под ветви заглянула какая-то девка, но, увидев тут обнявшуюся полуодетую парочку, только хихикнула и исчезла. А Лютомер торопливо подхватил свою Деву Марену на руки, несколько раз поцеловал, тяжело дыша, и положил на песок с мелкой прибрежной травой. Его бог в нем больше не мог терпеть. Как две реки, что с неудержимой силой текут навстречу, чтобы слиться в одну, так сам ток крови в жилах тянул их друг к другу. Но именно сейчас они ощущали в себе своих богов так полно, как это не дано обычным смертным.

   А княжич Твердислав и не подозревал, что предполагаемая невеста от него ускользнула. На его зов из воды вышла девушка, и ни он, ни кто-либо другой – за исключением разве что Лютомера – не сумел бы отличить ее от Лютавы. Появившаяся на берегу выглядела точь-в-точь как старшая дочь Вершины угрянского, вот только глаза у нее были не серые, а зеленые, но в темноте, при отблесках костров, этого никто бы не разглядел.

   – Ну, друг мой любезный, сокол ясный, что невеселый такой? – низким мягким голосом спросила девушка и взяла Твердислава за руку прохладной влажной рукой.

   Княжич несколько удивился – раньше угрянка не была к нему так ласкова. А та прижалась к нему всем телом, и его пронзило чувство какого-то тревожного, немного болезненного, лихорадочного возбуждения.

   – Пойдем, попляшем! – с намеком предложила девушка и потянула княжича в тень берега…

   Новости, принесенные Хвалиславом, поставили князя Святко в тупик. Он дал распоряжение собрать, не поднимая шума, четыре десятка кметей и велел им вернуться в Воротынец за оружием, а сам тем временем лихорадочно обдумывал, как поступить. На сбор людей среди буйных купальских игрищ уйдет какое-то время – хоть они все здесь, но поди им, пьяным от меда и возбуждения, объясни, что надо покинуть хороводы и девушек и топать в лес искать там угрянских бойников! Оборотень точно рассчитал и удачно выбрал время: сейчас ни своя земля, ни многократное превосходство в силах ничем не помогали вятичам. Сейчас он пройдет прямо сквозь войско, и никто его не заметит!

   Не меньшее беспокойство ему внушали сыновья, то есть сын Твердята и племянник Ярко, приставленные к угрянским княжнам. Если где-то рядом оборотень со своей дружиной, явившийся за сестрами, то Ярко и Твердята попадают под удар. Ведь он их видит, а они его нет! Но как их здесь найти? Князь Святко окинул взглядом луговину и чуть не застонал от бессилия и тревоги – на луговине, на опушках леса, на реке кипело движение, везде мелькали белые рубахи, растрепанные венки из трав, цветов и ветвей. Отблески купальских костров выхватывали из мрака мечущиеся, плящущие белые фигуры, но узнать среди них кого-то было совершенно невозможно. Где они, Ярко и Твердислав, где княжны? Как отыскать их в этом буйстве? Хоть обкричись – никто тебя сейчас не услышит.

   Пока двое спешно отловленных десятников собирали и вооружали людей, Святко напряженно думал. Кроме естественного беспокойства о сыновьях и пленницах его еще мучили сомнения – правильно ли он поступит, сделав то, чего хочет Хвалислав?

   – Он прав! – торопливо шептал ему Доброслав, отойдя с отцом в сторону, как бы для отдачи распоряжений. – Хоть он и хвалис и мать его роба, но сейчас он дело говорит. У него нет другого средства из челяди выбраться, кроме как с нами дружить. Он нам теперь до костра погребального будет обязан. Все сделает, что мы скажем, – войско даст, что хочешь. А от оборотня нам не видать добра.

   – Да ведь его, Хвалислава-то, угряне не примут! – Князь Святко в сомнении качал головой. Он то и дело оглядывался, надеясь найти-таки своего воеводу Рудояра и еще кого-нибудь из бояр, но они где-то пропали в толпе, и приходилось решать самому и быстро. – Нет у меня ему веры. Хвалис он, холопкин сын – угряне его князем не признают. Помрет Вершина – Лютомер все равно за власть будет бороться, и племя его поддержит. Да и нам бы поддержать – ведь его мать нам не чужая, он с нами почти родня…

   – Да какая родня! Я у Семиславы спрашивал, восьмое колено – не родня уже![16]

   – Но как хочешь, мать его, Лютомера, вятичанка, и сам он наполовину вятич! Он нас своими врагами считает, отсюда все беды. А если убедим его, что мы ему друзья и добра ему хотим, то с таким союзником, считай, вся Угра наша, и теперь, и потом.

   – Не наша, а его! Оборотень – сильный враг и будет сильным князем. Он под наш гудок плясать не станет, батюшка! – втолковывал Доброслав. – Не знаю, он мне сердце не изливал и замыслами не делился, но я на его месте не хазар стал бы воевать, а Десну и Болву! Будет он князем – нам про Угру забыть! Он станет князем – без нас обойдется. А Хвалис без нас никуда, как младенец без мамки! Он тебе будет сыном родным! Отдадим ему хоть Кременку в жены, станет нам родичем, тебя как отца всю жизнь почитать будет! Кременки с него довольно, лучше невесты ему все равно никто не даст. А его сестру присную к себе возьмем, за Милягу хотя бы. Что ты скажешь – Хвалис то и сделает, потому что без нас ему на Угре не усидеть!

   – Понимаю, и во многом ты прав, но думается мне, что и с нами ему на Угре не усидеть! И не помощь мы от него получим, а только жернов себе на шею повесим, с таким родичем! Ведь и смоляне рано или поздно со своими делами разберутся и о малых племенах вспомнят. Дать угрянам хвалиса в князья – дать повод смолянам его сместить, как недостойного! Еще дождемся, Велеборов младший сын на Угре сядет, а это нам совсем ни к чему. Нет, Лютомер в силе свое наследство отстоять, и нам с ним дружить надо. Вот что, сыне! – Приняв решение, князь Святко положил руку Доброславу на плечо. На своего старшего Святомеру приходилось смотреть снизу вверх, поскольку тот очень уж вытянулся, но на твердость его решений это не влияло. – Иди к хвалису, развлекай его беседой, чтобы пока ни о чем не догадался. А я лучше с Лютомером потолкую. Раз у них беда такая и хвалис под него копает, ему ведь тоже друзья нужны. Лучше нам с ним дружбу завести, а то с этим чернявым опозоримся только. За ним – только купцы, которым хазарских шелягов хочется, а за Лютомером – бойники, знать, волхвы все! Он же – сын Велеса!

   – Ты что – сам пойдешь? – Доброслав даже испугался за отца. – Не ходи, батюшка, как можно? Меня уж тогда пошли, я все по твоему слову сделаю… хоть и думаю, что ты не прав! Но сделаю, как велишь, а тебе самому нельзя к волкам в лес!

   – Ну, ты меня на краду класть погоди! – Святко сделал вид, что обиделся, хотя искренняя забота старшего сына ему была приятна. – Я тоже не ягненок, чтобы волков бояться! Ох, Твердяту бы найти поскорее! Сердце не на месте! – Он крепко потер грудь с левой стороны. – Он с сестрой оборотня, как бы чего с ним не вышло, сохрани Макошь! Вот что: бери пока угрян и ступайте братьев искать. Пусть они своих княжон высматривают, авось и углядят. А я пока с оборотнем разберусь.

   – Как скажешь, батюшка, – мрачно ответил Доброслав. Весь его вид выражал несогласие, но он, не споря больше, поклонился и направился к угрянам, в тревоге ожидающим, чем закончится обсуждение.

   Князь Святко прошел немного по направлению к городу, надеясь встретить хотя бы первый десяток собравшимся и вооружившимся. Вокруг него бушевало празднество, какая-то бойкая молодка, со сбитой кичкой и торчащимии из-под нее русыми прядями, с венком, спущенным на шею, как ожерелье, с пятнами зелени на подоле, глянула на него шалыми глазами, положила руки на грудь, вопросительно заглянула в лицо. Но князь, приобняв ее в ответ, слегка покачал головой: извини, красавица, не до того мне сейчас…

   Спрашивать, не видала ли княжича Твердяту, он не стал.

   Пройдя еще немного, он вдруг увидел еще одну молодку – свою собственную младшую жену Семиславу.

   Одна из высших жриц племени, Семислава уже была выжата буйством праздника и тяжело дышала. Рубаха на ней промокла насквозь, потрепанный венок она сдвинула на затылок, чтобы трава не лезла в глаза, а взгляд блуждал – едва ли она понимала, на каком свете находится. Но мимо жены Святко не мог так просто пройти и остановился, взял ее за плечо.

   – Будогостевна? – окликнул он и слегка помахал рукой перед лицом Семиславы. Ее состояние его не удивляло и не тревожило – он знал, с кем живет уже целых семь лет. – Слышишь меня?

   – Слышу, родной. – Семислава перевела на него взгляд и взяла мужа за руку. – Что ты невесел? Случилось что?

   – Случилось. Ярко и Твердяту не видала?

   – Видала на берегу Твердяту, когда Ярилу рвали. А Ярко со своей еще раньше в рощу ушел. Как Твердята, не знаю, а Ярко справился. – Семислава улыбнулась.

   – С угрянкой? А вторая, старшая, с Твердятой была?

   – Была. С этой он повозится еще, неуступчивая она больно. Думаю, у нее с братом любовь.

   – Да ты что? – Князь Святко вытаращил глаза. Он был слегка любопытен, хотя и понимал, что мужчине это не к лицу.

   – Похоже на то. В наших родах бывает.

   Под «нашими» родами Семислава имела в виду старинные священные роды волхвов, в которых все вообще установления старины, в том числе и браки среди своих, сохранялись дольше, чем у простых людей.

   – Но это ничего. – Семислава устало махнула рукой в длинном, до земли, рукаве обрядовой рубахи. – На ней зарок лежит какой-то, она замуж должна выйти за кого-то, кого сама не знает. Я ворожила, видела. Так что, может, у Твердяты и выйдет что. Он парень упрямый.

   – Был бы живой, вот что! – Князь вспомнил, с чем шел, и опять огляделся. – Ведь брат ее, оборотень, здесь где-то бродит! Другой Вершинин сын, от хвалиски который, приехал и нас нашел с Добрятой. Рассказал, что оборотень тут. Хочет, чтобы мы тайком подобрались да порешили его, а самому хвалису помогли после Вершины угрянский стол занять.

   – Хвалису? – Семислава в выразительном презрении подняла брови. – Холопкиному сыну? Против сына Семилады и Велеса помогать? Воля твоя, батюшка, а это ты бы очень глупо сделал. Боги такого не благословят, вот помяни мое слово!

   – Да не хочу я холопкиному сыну помогать, мудрая ты моя! – Святко сжал руки жены, довольный, что она мыслит так же, как он. – Добрята на его сторону встал, а я говорю, нет, лучше бы нам с самим Лютомером столковаться, раз такие дела. Да где найдешь его! – Он махнул рукой в сторону темного леса. – Хвалис их стан в лесу показать берется, да самого оборотня там нет! А если я его людей перебью, какой же тогда разговор! Ни парней наших, ни девок угрянских тут не найдешь, пробегаем до утра, как дураки, а он тем временем сестер заберет и все, ищи следа на воде!

   – Хочешь, я тебе его найду, батюшка? – Семислава устало перевела дух и поправила сбитый повой.

   – Найдешь? – Святко в сомнении посмотрел на нее.

   – Найду. – Она кивнула. – Не такой он человек, Велесов сын, чтобы пройти и следа не оставить. Найду. Сама ему скажу – ты с ним дружить хочешь и против хвалиса поможешь, а он за это чтоб с войском нам помог. Так?

   – Чтобы сестер оставил у нас, отдал в жены нашим парням, а сам пусть Семьюшку, что ли, себе берет. Породнимся. Или Кременку лучше?

   – Кременку он не возьмет. А Семьюшку – это можно предложить.

   – Ну, давай, будь с тобой Лада! Но ты его ко мне лучше приведи. Я сам с ним поговорю.

   – Приведу. – Семислава кивнула. – Только в город не ходи, здесь будь, у святилища. Вот, подержи.

   Она развязала тесьму, на которой держались заушницы, сняла кичку и повой, вручила все это князю и стала расплетать косы. Замужней женщине никак не годится ходить простоволосой и незаплетенной. Но распущенные волосы сейчас служили Семиславе источником силы и в каком-то смысле оружием волшбы, поэтому даже ее муж не возражал, послушно приняв на хранение все ее уборы. И сам залюбовался, увидев длинные, до колен, густые светло-русые пряди, на которых от тесного плетения кос остались волны.

   – Истинно берегиня! – со смесью тревоги и восхищения сказал Святко.

   Жена пошла прочь, князь еще долго глядел ей вслед. В ней что-то изменилось, точно распущенные волосы окончательно освободили то нечеловеческое существо, что жило в этой женщине и которого даже сам он, Святомер, в глубине души опасался.

   Семислава прошла вдоль опушки, прислушиваясь к своим ощущениям. В эту священную ночь она была настежь раскрыта токам сил земли и неба, и любая струна вселенной, будучи задетой, отдавалась ясным звоном в ее душе. Явный мир и Навный виделись ей как бы наложенными друг на друга, она смотрела сразу в оба мира и словно плыла в толще сгущенной силы. Главное – суметь выбрать нужное направление…

   Его след она взяла на опушке, поодаль от луговины. Он тянулся от реки – Семислава ясно ощущала присутствие Велесовой силы. Оборотень шел без тропы, прямо через нехоженый лес, но Семислава не могла сбиться со следа – он виделся ей чем-то вроде темного и глубокого ручья, ей было немного страшно прикасаться к нему, но ее поддерживала сила богини-покровительницы, Лады, которая сейчас пребывает в расцвете, правит земным миром и еще не доступна власти Велеса. Всего через месяц с небольшим все изменится: плоды созреют, тяжесть мира переместится в пору зрелости и увядания, и Лада, влекомая этой неодолимой силой, сойдет в Подземелье – как клонится к земле усталый колос под тяжестью созревшего зерна, как садится солнце, за день отдав земному миру всю силу своего света… Но сейчас еще не пора, сейчас солнце в наивысшей силе, и Семислава скользила над темным Велесовым следом, как солнечный луч над тропой змея.

   Лютомер и Лютава уже почти вышли на поляну, где ждали их бойники, они уже видели среди деревьев огонь костра, как вдруг Лютомер, сперва замедлив шаг, совсем остановился.

   – Иди. – Он выпустил руку сестры и кивнул ей в сторону поляны. – Иди к ребятам.

   – А ты?

   – За нами идет кто-то.

   – Кто? – Лютава испугалась. – Вятичи?

   – Нет, пожалуй. – Лютомер неуверенно покачал головой. – Из волхвов кто-то. Тот, кто сумел меня выследить. Воев там пока нет. Ты иди. Скажи десятникам, чтоб на тропе дозор выставили. Дело к утру, и если нас выследили, то все может быть. Если что, уходите в лес, обо мне не думайте, а я вас потом найду.

   – Хорошо. – Лютава кивнула и пошла к поляне. – Если что, я след замету, но ты нас найдешь.

   Она не сомневалась, что ее брат со всеми сложностями справится сам. Гораздо больше ее сейчас беспокоило то, что Молинку они не нашли, а уехать без нее нельзя. Однако до утра остается совсем мало времени – во влажной рубахе уже пробирал предутренний холод, хотелось завернуться в шерстяной плащ и сесть к костру. Плащ для нее у бойников, конечно, найдется.

   – Да! – Лютомер, уже отойдя на несколько шагов обернулся. – Переоденься там – я тебе привез целый короб, и рубахи, и обуться, и плащ. Спроси Велигу, он знает где.

   Лютава благодарно помахала ему рукой и пошла к поляне. Бойники, в первый миг вздрогнувшие – подумали, опять берегиня, – тут же узнали ее, вскочили, бросились навстречу, обступили. Отвечая на приветствия среди радостного галдежа, Лютава снова подумала – да где же Молинка?

   А Лютомер почти бегом устремился через лес назад к опушке. Всем существом он ощущал, что к нему приближается источник какой-то светлой силы, и не просто приближается, а следует за ним. Глядя сквозь Навный мир, он видел неведомого гостя как живое пятно света, все ближе и ближе…

   Неслышно пробираясь через лес, так что ни одна веточка не качалась и ни один сучок не хрустел, Лютомер прошел еще немного и остановился. Между деревьями мелькнула белая фигура, и в первый миг он тоже подумал – берегиня.

   Высокая, стройная дева в белой рубахе, с длинными распущенными волосами тоже увидела его и замерла, прижавшись к березе и словно желая слиться с ней, спрятаться. Но нет – это ей не под силу. Теперь, вблизи, Лютомер разглядел, кто перед ним, – не берегиня, но человек, волхва высоких посвящений, способная призывать в себя дух Лады. Этот дух он и видел сквозь Навный мир как пятно солнечного света. А такая тут сейчас только одна. Особенно такая красивая, как мысленно отметил Лютомер. А значит, это…

   – Здравствуй, Семислава Будогостевна, – сказал он, делая к ней несколько осторожных шагов – чтобы не напугать. – Не бойся, я не съем. Зачем ходишь тут одна, в глуши?

   – Тебя ищу, варга Лютомер. – Женщина тоже сделала несколько шагов навстречу, тем самым показывая – я не боюсь.

   – Меня ищешь? – Лютомер в выразительном удивлении поднял брови, хотя на самом деле не слишком удивился. – Вот спасибо! Каждый обрадуется, что его такая красавица ищет. Да в лесу, да купальской ночью.

   Он подошел еще ближе, и Семислава невольно попятилась. Короткая ночь кончалась, воздух уже был серым, и она довольно хорошо видела своего собеседника. Раньше им не приходилось встречаться, и хотя она знала, что ей предстоит увидеть оборотня, вид его потряс ее даже больше, чем потрясал обычных людей, – ведь она видела больше, чем видят обычные люди, и ощущала его силу во всей глубине.

   Высокий, плечистый, он олицетворял мощь лесного зверя, но при этом выглядел не тяжелым, а ловким и быстрым. Грубоватые черты лица, густые брови, глубоко посаженные глаза не давали назвать его красавцем, но мощь, дышавшая в каждой черте, придавала ему такое обаяние, что Семислава не могла оторвать от него глаз. В этот миг она была все равно что молоденькая девушка, впервые выпущенная родными на гуляния, никогда ранее не видавшая чужих парней – ведь она и впрямь впервые в жизни встретила мужчину, к которому не могла относиться с привычным снисхождением. Полуобнаженный – в его рубахе ушла Лютава, – с растрепавшимся хвостом длинных волос, сильный, гибкий и бесшумный, дышащий силой своего божественного отца и покровителя, Лютомер казался воплощением дикой лесной стихии, тем самым Богом Того Света, которого древние люди считали душой леса и называли Велесом.

   А в ней жила богиня Лада, самим движением Кологода обреченная быть отданной ему. И Семислава вдруг с ужасом осознала, что уже подавлена и подчинена силой Велесова сына, что она почти не помнит, зачем пришла сюда. Уже казалось, что ее целью было… увидеть его? Только увидеть? Он явно имел в виду что-то другое, и не составляло труда догадаться – что.

   – Что ты, варга Лютомер! – С трудом овладевая собой, Семислава снова попятилась. – Что ты! Не для того я тебя искала! Я – мужняя жена…

   – Так и что? – Лютомер выразительно улыбнулся, и Семислава невольно улыбнулась ему в ответ. – На то и Купальская ночь, чтобы и мужним женам, и девкам простоволосым волю дать. Или я тебе не нравлюсь?

   Не нравиться ей он не мог и знал это: сама сила Лады, которой Семислава служила, неумолимо толкала ее к нему.

   Он придвинулся ближе и взял ее за руку. За спиной у нее была толстая береза, отступать оказалось некуда. Да и сил не хватало – лишь слегка придерживая ее пальцы, сын Велеса набросил на нее паутину чар, не дававшую шевельнуться. Всем своим чутким существом ощущая мощь этих чар, Семислава с ужасом поняла, что переоценила свои силы и напрасно отправилась отыскивать его этой ночью. Слишком давно она не встречала достойных соперников.

   Он обнял Семиславу и бережно прижал к себе, словно прислушиваясь к ощущениям – не своим, а своего бога, которому предлагал эту сладкую жертву… Торопиться некуда – скованная чарами, она все равно не вырвется. Это была не та богиня, что жила в подземельях и чей срок править миром придет еще не скоро, а другая – та, что царила в земном мире сейчас и воплощала расцвет его сияющей летней красоты. Через своего земного сына и сам Велес мог принять участие в обрядах этой ночи, и Лютомер нашел одну из немногих женщин, которая достойна порадовать Подземного Владыку.

   – Нет, пусти, – шептала она, слабыми руками пытаясь оттолкнуть Лютомера. – Не до того сейчас… Я… Нас… Муж мой, князь оковский… Он ищет… Он тебя…

   – Что? – Лютомер все-таки услышал ее и тоже попытался стряхнуть наваждение, но из объятий ее не выпустил.

   – Он… меня к тебе прислал. – При мысли о муже Семислава опомнилась, пусть с известной неохотой, сумела сосредоточиться на земных делах. – Он знает… что ты здесь, что ты за сестрами приехал. Он тебе предлагает союз. Отдай твоих сестер в жены моим пасынкам… А сам возьми…

   «Возьми в жены дочь князя», – должна была она сказать, но почему-то не сказала. Невозможно и просто глупо казалось предлагать ему – Велесу! – какую-то там Семьюшку или Кременку, когда ему всей судьбой вселенной предназначена Лада, то есть она, Семислава…

   – Отдать я ему ничего не отдам, – прозвучал у нее над ухом невозмутимый низкий голос оборотня. – А вот взять – возьму с охотой. Только дочерей Святкиных мне не надо. А вот жену его, пожалуй, возьму.

   – Опомнись! – Собрав все силы, Семислава вырвалась из его рук и отскочила. Сразу стало холодно, свежесть предутреннего леса охватила ее и сдула остатки тепла, но Семислава даже порадовалась, потому что холод отрезвил ее и дал понять, в какое безумие она чуть не рухнула. – Ты что, жених-первогодок, что у тебя одна ярь на уме! Ты зачем сюда, в оковский лес, приехал – за девками? За мной? Ты за сестрами своими пришел! Ведь так?

   – Так, – подтвердил Лютомер. – Я моих сестер никому не отдам и обидеть не позволю. Князь Святко на наш род первым руку поднял – если ты попросишь, так и быть, за достойные дары обиду прощу. Но условия не он мне будет ставить! А иначе – он мой кровный враг навек.

   – Да мы, вятичи, ведь не враги тебе! – торопливо заговорила Семислава, против воли чувствуя, что хочет мира с этим человеком… и не только человеком, и не ради земли вятичей. – Твоя мать была нашего племени, оковского!

   – Ты знаешь, где она? – перебил женщину Лютомер.

   – Нет, – несколько растерянно ответила Семислава. – А ты не знаешь?

   Лютомер молча покачал головой. Никто не знал, куда исчезла семь лет назад княгиня Семилада, но у него вдруг мелькнула надежда, что вятичская волхва такого высокого посвящения может это знать.

   – Мой муж тебе поможет престол твоего отца занять, а ты нам за это поможешь, – торопливо продолжала Семислава. – Породнимся с тобой, невестами обменяемся. А иначе ты из нашей земли не уйдешь. У тебя всего-то четыре десятка с собой, а у нас тут войско для похода собрано. Многие тысячи! Ты из этого леса не выйдешь, ни пешком, ни по реке, вас со всех сторон обложили.

   – Я – вырвусь, – уверенно ответил Лютомер. – Не придуман еще такой силок, чтобы меня удержал!

   – Если сам вырвешься, людей погубишь, сестер погубишь! Разве тебе этого хочется? Пойдем. – Семислава отважно шагнула вперед и прикоснулась к его руке, но рука оказалась сжатой в кулак. – Пойдем, муж мой тебя ждет. Ничего худого не сделает, верь мне. Только поговорить надо, обсудить… Мой муж с родом своим хочет тебе дружбу предложить, союз и родство. Не оказывайся. Пойдем.

   – Рано князь Святко мою шкуру меряет – не поймал еще. – Лютомер усмехнулся и вдруг крепко взял Семиславу за руку. – А вот я белу лебедь уже поймал! Обложил, говоришь? Не выпустит, говоришь? Выпустит – и меня, и сестер, и бойников моих, и всех угрян! Еще как выпустит, если жену свою хочет назад получить. Пойдем!

   Он потянул ее в сторону поляны, где ждали бойники, но Семислава уперлась. Она сразу поняла, о чем он. Явившись сюда, она сама отдала себя ему в заложницы.

   Но упрямством и свободолюбием она могла поспорить даже с ним.

   – Поймал, говоришь! – гневно воскликнула она и рванула руку, но Лютомер держал крепко. – Не уловивши белу лебедь, рано кушаешь, серый волк! Хотели добром с тобой, да коли душа волчья, сам и ответ держи!

   Вскипевшая ярость помогла ей собраться – сейчас, когда все силы расцветшей природы наполняли ее, как вода наполняет русло реки в разгар половодья, ей все казалось легко.

   Вспышка силы ударила Лютомера и заставила отшатнуться – а когда он открыл глаза, то увидел, как белая лебедь взмывает к вершинам деревьев на том месте, где только что была женщина. В руке его, только что сжимавшей ее руку, осталось два белых перышка.

   Оборотень взвыл от ярости и внезапной боли потери. Прыгнув вперед, туда, где она стояла, он еще в воздухе обернулся волком, перевернулся через голову, с яростным криком крутанулся еще раз – и взмыл над поляной соколом. Это был не его облик, Лютомер до этого оборачивался птицей всего один раз, ему было тяжело, непривычно, неудобно, но священная ночь и сама неизбежная судьба Велеса, повелевающая преследовать Ладу до конца, любыми средствами, помогла ему. Велес снова дал ему свою силу полной горстью, как тогда, в реке. Сперва он неуклюже махал крыльями, с трудом удерживаясь в воздухе, но быстро освоился в новом облике, крылья окрепли, и сокол стрелой рванулся вверх, преследуя улетающую лебедь.

   Светало, и двух птиц, вырвавшихся из-за леса, увидели сразу все, кто еще оставался на луговине. Праздник отгорел и миновал, уплыли девичьи венки, река унесла останки растерзанного Ярилы – до будущей весны, когда юный бог явится во всем блеске своей силы, будто и не думал стареть и умирать. Укатилось под обрыв и утонуло горящее колесо, символ угасающего отныне солнца. Многие уже разошлись по домам, из леса постепенно выползали довольные, но промокшие от росы и продрогшие парочки, которым теперь по осени предстояло справлять свадьбы. Отцы и матери ожидали свою молодежь, понемногу поддерживая пламя в маленьких кострах, подъедая остатки угощения. Тут и там перепившиеся отцы похрапывали, лежа кто где упал. Этим ночная прохлада была нипочем.

   Тем не менее белую лебедь, стрелой мчавшуюся к городу, увидели сразу многие. Увидел ее и князь Святко, в окружении кое-кого из собранных бояр ожидавший жену и оборотня, как уговорились, возле ворот Перунова святлища. Здесь же сидели Ярко и Молинка. Встревоженная неожиданным оборотом дела, Молинка жалась к княжичу, и тот обнимал ее за плечи, стараясь согреть и успокоить. Твердислава с Лютавой так и не нашли, и Молинка не имела понятия, где может быть ее сестра. Ее собственное согласие с Ярко, хоть и радовало обоих, строго говоря, только ухудшало общее положение дел. Все это было так тяжело и запутанно, что Молинка с не меньшим, чем вятичи, нетерпением ждала, пока княгиня-волхва вернется из леса, куда пошла на поиски Лютомера.

   И вот она летит! Не будучи сам волхвом, князь Святко, однако, узнавал младшую жену в любом обличии и теперь вскрикнул, завидев, как она несется, будто спасаясь от величайшей опасности. Он уже извелся тут от беспокойства и клял себя, что решился отправить ее в темный лес к волкам. Волхва она, чародейка – а все же женщина есть женщина, нечего было ее отпускать! Ну бы его к лешим, оборотня этого угрянского, свое бы не потерять!

   За лебедью гнался сокол и уже почти настиг. Сам ли это оборотень или кто-то из насланных им духов – Святко не знал, но закричал и побежал вместе со всеми в невольном порыве, точно мог здесь, на земле, как-то достать врага и помочь лебеди, бьющейся в небе за свою жизнь и свободу.

   – Лук, лук! – кричал Святко, не отрывая глаз от птиц и призывно взмахивая руками. – Живее лук, лешачьи дети!

   Вооруженные десятки ожидали поблизости, и луков нашлось даже несколько, но стрелять никто не смел. Когда князю сунули в руки готовый лук с наложенной стрелой, он понял почему. Сокол вился вокруг лебеди, норовя вцепиться когтями в спину, она отбивалась крыльями, вертелась, стараясь не терять высоты и прорываться ближе к городу. Но обе птицы мелькали так близко друг к другу, что не было никакой возможности прицелиться. Выстрелив, князь имел равные возможности попасть в воздух, в сокола и в лебедь.

   Трубный крик лебеди взывал о помощи, но кто с земли мог ей помочь? Сокол бил ее крыльями, грозил растопыренными когтями и гнал назад к лесу. Шаг за шагом, завороженно глядя в небо, люди шли по луговине к опушке, сжимали кулаки, шептали что-то. Князь Святко чуть не плакал от гнева и бессильной досады, опустив бесполезный лук.

   Последний бессловесный крик долетел уже из-за вершин, и обе птицы пропали с глаз.

   Теряя силы, лебедь кувырком летела к земле и почти рухнула на той же самой поляне. Сокол все-таки зацепил когтем ее крыло, нарушил равновесие сил, и теперь она падала, в безумном ужасе чувствуя, как разваливается ее птичий облик, но сил не хватало, чтобы заново собрать себя в человека. С отчаянным криком Семислава падала с высоты, ударилась о вершины берез, заскользила вниз по стволу. С треском ломались ветки под тяжестью быстро набирающего вес тела, сорванные листья летели над поляной, как зеленая метель.

   Лютомер еще в воздухе понял, что наделал. Она могла разбиться – у нее не осталось сил, чтобы поддерживать лебединый облик, она стремительно возвращалась в человеческое тело, не успев приземлиться как следует. И еще счастье, если она успеет стать человеком до встречи с землей!

   Грянув с высоты, сокол еще в воздухе превратился в волка, еще раз перевернулся над самой землей и упал уже человеком. Ловко вскочив на ноги, он прыгнул вперед и поймал падающую Семиславу. От силы удара Лютомер не устоял на ногах, и оба они покатились по земле. Крепко держа женщину в объятиях, он старался уберечь ее от лишних ушибов и в то же время боялся открыть глаза – что такое он сейчас увидит? В ушах свистело и громыхало, перед глазами вспыхивали, поглощали друг друга и снова расцветали разноцветные пылающие пятна. Даже ему было сложно справиться с теми силами, которые сейчас бушевали и кипели в них обоих, грозя погубить неосторожных.

   Наконец излишки силы ушли в землю, все замерло. Лютомер лежал на земле, крепко сжимая в объятиях тело – слава Велесу, человеческое. Живое, судя по частому дыханию и сумасшедшему стуку сердца.

   Женщина застонала и слабо пошевелилась, потом опять застонала. Лютомер открыл глаза, медленно выпрямился, осторожно выпустил ее из рук, укладывая на траву. Младшая жена Святомера оковского, красавица и волхва, сейчас представляла жутковатое зрелище. Быстро осмотрев ее, Лютомер с облегчением убедился, что обратное превращение прошло удачно, несмотря на потерю крови, которая могла привести к самым печальным последствиям. Лебединое крыло или птичьи ноги на человеческом теле – малоприятное зрелище. Есть такое сказание – одна молодая волхва превращала в лебедей своих братьев, но однажды что-то у нее не заладилось, и младший остался с лебединым крылом вместо правой руки…

   Однако Семиславе повезло – она отделалась царапинами и ушибами при падении сквозь ветки. Осмотреть ее он мог без труда, потому что круговорот сил при внезапных превращениях и острые сучки дерева превратили ее праздничную шелковую рубашку в груду лохмотьев, которые держались на теле только потому, что Семислава лежала. Оглядывая ее, Лютомер мельком отметил: да, было бы весьма досадно, если бы вместо стройных ног это прекрасное тело заканчивалось парой черных лебединых лапок-загребалок. А так все в порядке, и муж этой молодой женщины по-прежнему достоин зависти…

   Мельком глянув на себя, Лютомер заметил, что его исцарапанная кожа и рваные порты не намного в лучшем состоянии. Но что одежда – главное, сами живы. Хоть жена князя Святко и принадлежала сейчас к числу его врагов, Лютомер очень не хотел бы, чтобы с ней случилось несчастье. Такую драгоценность нужно всячески оберегать.

   Но у Семиславы все оказалось в порядке, не считая двух глубоких царапин от соколиных когтей на локте левой руки. Распущенные волосы, растрепанные, перепутанные, густой светло-русой волной осыпали ее всю, с немалым успехом заменяя одежду; пряди разлетелись по траве, словно брошенный ворох вычесанной льняной кудели. Или скорее шелковой. Лютомер никогда не видел шелковой пряжи, но думал, что она выглядит примерно так.

   Наклонившись, он взял ее руку и осторожно лизнул царапины, по звериной привычке зализывать раны.

   Женщина зашевелилась. Видимо, она с трудом приходила в себя и еще не осознавала ни своего тела, ни окружающего мира.

   Лютомер помог ей перевернуться, убрал волосы с лица. Под такой грудой и задохнуться можно. Хорошо бы воды, но до реки тут неблизко…

   – Уйди, волчара, – хрипло и неразборчиво шепнула она, слабой рукой пытаясь оттолкнуть его голову. – Крови моей хочешь… Чуть не погубил…

   – Прости, погорячился, – легко согласился Лютомер и еще раз лизнул ее царапины. – Не бойся, не съем. Заживет даже быстрее.

   Семислава попыталась приподняться, но тут же без сил снова опустилась на траву. Лютомер встал, взял свою добычу на руки понес в ту сторону, где его ждали бойники. Груда белых шелковых обрывков осталась на зеленой траве, как сброшенное лебединое оперенье.

   Вскоре к опушке леса подтянулось все войско. Сам князь Святко видел битву двух птиц в рассветном небе и понимал, что его жена, потерпев поражение, осталась в руках угрянского оборотня. Но по этой же причине он побоялся немедленно вести дружину следом. От оборотня можно ожидать чего угодно, а младшая жена, красавица и мудрая волхва, была слишком дорога Святко, чтобы он решился рисковать ее жизнью и благополучием. В семье и дружине оковского князя Семиславу любили, пожалуй, все, кроме княгини Чернавы, которая видела в ней соперницу, но даже старшая волхва сейчас призывала мужа не торопиться и попробовать сперва мирные средства. Поэтому княжеская дружина и добрая половина войска, собранного для хазарского похода, стянулась к опушке леса, где таился оборотень со своей добычей, но пока ничего не предпринимала.

   Князь Святко так извелся, что с большим трудом сохранял перед людьми хотя бы подобие невозмутимости. У него не шло из ума – вот сейчас, пока он топчется на опушке, словно девка в хороводе, оборотень терзает его лебедь! Нужно было отправить кого-то на поиски и переговоры. Кого?

   Среднего сына, Твердяту, наконец нашли – он лежал на берегу под ивами, мокрый насквозь и без памяти. Он оказался жив, но привести его в себя пока не удавалось, и волхвы сказали, что берегини выпили из княжича почти всю силу. Еще чуть-чуть – и умер бы. Угрянская княжна Лютава, с которой Твердята начинал гулянье, исчезла без следа. Ее младшая сестра и сейчас стояла рядом с Ярко, но, судя по ее растерянному и встревоженному виду, знала обо всем этом не больше прочих.

   Князь Святко уже совсем решился идти в лес сам – рисковать собой ему было легче, чем кем-то из семьи, и никому из бояр он не доверял в той же степени, как самому себе, – как вдруг за деревьями мелькнули две фигуры. Две похожие фигуры – высокие, стройные, белые, как духи березовой рощи, плоть от плоти самого леса.

   Они вышли и остановились на краю опушки, и князь Святко замер в трех шагах перед ними. Толпа в безотчетном порыве подалась за ним, но Святко, не оборачиваясь, движением руки велел всем оставаться на месте. Пока судьба Семиславы не прояснилась, положение требовало крайней острожности. Если оборотень пришел сам – значит, хочет говорить. А значит, надо сначала его выслушать. Выстрелить всегда успеется – если его берет железо. Святко отчетливо понимал, что если оборотню сейчас будет причинен какой-то вред, он, князь, возможно, никогда больше не увидит свою младшую жену. Поэтому он, мельком оглянувшись, сделал всем позади свирепый знак глазами – не шевелиться, убью!

   Рядом с Лютомером стояла его сестра Лютава, и всем сразу бросилось в глаза, как они похожи.

   – Здравствуй, князь Святомер. – Лютомер первым поздоровался и даже слегка поклонился, как младший из двоих. – Спасибо тебе, что пришел, ждать и искать не заставил.

   – Жена моя где? – в ответ спросил князь Святко. – Жива?

   – Жива покуда. – Оборотень невозмутимо кивнул. – Сговоримся – получишь свою жену живой и невредимой.

   – Чего ты хочешь? – с трудом сдерживая гнев и ярость, спросил князь. – Смотри, волк лесной, я за мою жену тебя…

   – Не гневайся, князь Святомер, в нашем деле гнев – советчик плохой. Из нас двоих не тебе бы гневаться. Твой сын моих сестер из дома увез, за гостеприимство наше черным злом отплатил. За это предки завещали кровной местью мстить. Убил бы я тебя и сыновей твоих – перед богами и предками был бы прав. Но я крови лить не хочу. У вятичей есть враги, у угрян есть враги – незачем нам друг в друге новых врагов искать. Слушай, что я тебе скажу. Старшая моя сестра уже у меня, – он кивнул на Лютаву. – Отдай мне меньшую сестру мою, Молиславу Вершиновну, поднеси им и родичам нашим дары в искупление обиды – и разойдемся мирно, я от имени рода моего пообещаю обиды не держать и мести вам не искать больше.

   – Жена моя где?

   – Жену твою получишь, когда я своих сестер увезу.

   Святко ответил не сразу. Его гордость противилась тому, чтобы признать себя и свой род побежденными, подносить дары, искупать вину. Ему, князю могучего племени вятичей, было стыдно склонять голову перед волком из угрянского леса. Да еще на своей собственной земле! Будь перед ним другой человек – он мигом приказал бы стрелять, убить Лютомера и бросился бы во главе дружины в лес, надеясь вырвать Семиславу из рук угрян раньше, чем те успеют причинить ей вред. Но перед ним стоял оборотень и чародей. Как знать, что он сделал с ней и какие заклятья наложил? Может быть, Семислава погибнет в тот же миг, что сам оборотень! Может, он имеет силу убить ее одним усилием мысли?

   Пленение Семиславы связывало ему руки, а к тому же Лютомер был прав перед богами и предками – как честный человек, почитающий заветы, князь Святко не мог не признать этого перед самим собой. Горячий порыв Доброслава, жаждущего хоть как-то привести к покорности угрян, оборачивался против самих вятичей. Но Святко не был бы собой, если бы не попытался спасти положение.

   – Послушай, варга Лютомер, – заговорил он, еще не зная толком, что хочет сказать. – Ты прав во многом, только… не годится нам так расстаться. Как враги, как звери лесные… Я ведь породниться с вами хотел. Сестер твоих взять в жены моим сыновьям, а тебе дочь мою в жены предлагаю.

   – Спасибо за честь, князь Святомер, но сестер моих я домой верну, и дочери твоей мне не надо. Она и собой хороша, и родом знатна, ничего худого сказать не хочу, но хазар воевать угряне не станут. Найди ей мужа другого, а сестрам моим мужей отец наш подберет. Молинка! – Он нашел в толпе позади Святко лицо младшей сестры. – Иди сюда.

   Молинка, как завороженная, среди общей тишины и неподвижности сделала шаг вперед.

   И сразу двое кинулись к ней, чтобы удержать, – Ярко и Доброслав. Но если Ярко не желал с ней расставаться, то Доброслав понимал, что глупее глупого в их положении выпустить из рук единственную ныне заложницу.

   – Никуда она не пойдет! – крикнул Доброслав, заступая девушке дорогу.

   – Она со мной останется! – одновременно воскликнул Ярко и обнял Молинку. – Она моей женой будет. Она сама обещала!

   Девушка молчала, и тогда Лютава сделала шаг вперед.

   – Молинка! – окликнула она сестру. – Погляди на меня!

   Сестра подняла на нее глаза и тут же опустила снова, теребя кисти нарядного пояса.

   – Послушай лучше меня, варга Лютомер! – Ярко сам шагнул к опушке. – Ты не подумай, что я… Я когда княжну Молиславу увидел, так и понял: она – судьба моя, мне ее сама Макошь предназначила. И я ей тоже… – Он запнулся, оглянулся на девушку. – Она сама согласна быть моей женой.

   Молинка не поднимала глаз, и на лице ее отражалось такое жаркое смущение, какого Лютава никогда у своей сестры не видела.

   – Я ее всю жизнь любить буду, других жен даже не возьму, ничем ее не обижу! – горячо продолжал Ярко. – Пойми, варга Лютомер. И ты, княжна Лютава. Не невольте ее от меня уходить, ее судьба здесь, со мной. Ну, сердце мое! – Он обернулся и взял Молинку за руку: – Скажи им! Ведь я правду говорю?

   – Да, – прошептала Молинка, бросив на родичей короткий взгляд.

   В ее карих глазах сверкали тревога, волнение, но и глубоко спрятанная радость, и Лютомер с Лютавой, хорошо знавшие сестру, сразу поняли, что Ярко говорит чистую правду.

   Изумленная Лютава переводила взгляд с Молинки на ее новоявленного жениха. Думая совсем о других вещах, она как-то сразу не сообразила, что могут означать волнение и румянец сестры. Но именно сейчас ей бросилось в глаза, что Ярогнев и Молинка похожи – оба они невысоки ростом, но крепко и ладно сложены, оба круглолицы, румяны, у обоих темно-русые волосы и пушистые черные брови, только глаза у парня голубые, а у девушки – карие. Известно, что внешнее сходство жениха и невесты, если те не в родстве, обещает счастливый брак.

   – Вот у меня и колечко ее. – Ярко показал мизинец, на котором сидел серебряный перстенек Молинки – на другие пальцы он не налез. И Лютава не сомневалась, что перстень тот самый.

   Не думая ни о какой опасности, она подошла почти вплотную к Молинке.

   – Ты что, голубка, с ума, что ли, сошла? – в растерянности осведомилась она и слегка развела руками в знак своего полного недоумения.. – Обручилась, кольцо дала… Ни отца с матерью не спросила, со мной даже не посоветовалась! Они-то далеко, а я-то ведь здесь с тобой!

   – Но когда же я советоваться буду? – Молинка подняла на нее виноватый взгляд, в котором горели волнение, раскаяние и счастье, и снова отвернулась. – Мы ведь… Вчера ведь…

   – Ну и что с того? – Лютава догадывалась, что призошло. – Ты хоть понимаешь, что ты наделала?

   Она не удивлялась, что молодой и красивый княжич Ярко вскружил сестре голову, чему весьма способствовало и буйство купальских игрищ, обращающих все помыслы к любви. Она ничуть не стала бы и осуждать Молинку, которая была свободна от каких-либо зароков и могла выбирать кого хочет. Но одно дело – погулять на Купале, и совсем другое – подарить перстень и пообещать выйти замуж! Именно сейчас и именно за Ярко из рода оковских князей – после того как они много раз обсуждали, как неуместны и невозможны подобные браки, ставящие род угрянских князей в зависимость от оковских!

   – Ну, не ругай меня! – Молинка шагнула вперед, обняла Лютаву и прижалась лицом к ее плечу. Ее жестоко терзал разлад с сестрой, с которой они всю жизнь были так близки, но она ничего не могла поделать. – Я не виновата. Я его как увидела, то и подумала: вот он, мой муж, мне его Макошь назначила. Я сразу поняла, ты понимаешь? Не в том дело, что он парень красивый и оковским князем будет. Это неважно все. Просто, знаешь, я как глянула на него, так сразу все увидела: свадьбу, и я рядом с ним стою, и у нас руки убрусом связаны,[17] потом вижу, сижу я уже с повоем на голове, жду его, и детей вижу, знаю, это наши дети… И чувство у меня такое, будто я с ним уже всю жизнь прожила и ближе него у меня никого нет. Прямо, понимаешь, в один миг всю свою жизнь увидела, почти до смерти, и жизнь у нас с ним общая. Что же я сделаю? Это судьба, так мне Макошь напряла.

   Вспоминая последние дни, проведенные с семьей оковского князя, Лютава с опозданием отмечала, что Молинка и впрямь была какая-то не такая. Даже на том вече, пока Лютава жадно прислушивалась к разговорам Святко с дружиной о предстоящем походе, Молинка переглядывалась с Ярогневом. Нет бы ей раньше это заметить!

   Хотя что тут сделаешь!

   – Ох, горе ты мое! – Лютава обняла сестру и похлопала по спине. – Ты понимаешь, что теперь будет? Князю Святко-то хорошо, он спорить не станет. А вот наш с тобой батюшка ох как не обрадуется!

   – Чего же ему не обрадоваться? – Молинка отошла от нее и убрала с лица выбившиеся из косы тонкие пряди. – Ведь Ярко – сын прежнего князя Рудомера, Святкиного старшего брата, он – наследник оковского стола. Я буду оковской княгиней! Уж конечно, я никому не дам Угру обидеть! Чего плохого?

   – Ты пойми: оковской княгиней ты когда еще станешь, а заложницу Святко от нас получит уже сейчас! Родичем нам он станет сейчас и в дела наши полезет с полным правом, как сват. Да и станешь ли ты княгиней, вот еще что! Ты думаешь, Доброслав так и мечтает Твердин брату отдать, а самому при нем всю жизнь в воеводах жить? Ничего подобного. Да еще у Семиславы того гляди свои дети родятся, уж она постарается, чтобы они Твердин получили. Не дадут они Ярогневу в оковской земле княжить. Изведут они его, да и тебя заодно.

   – Отец заступится!

   – А отцу надо за Твердин воевать? Мало нам своих забот! Отец надеялся, что мы ему поможем, как мужей выберем, а мы только больше ему на плечи тяжести кладем.

   – Но… – Молинка не находила возражений, но и уступить не могла. – Значит, судьба моя такая! – Она грустно пожала плечами. – Коли судила нам Макошь погибнуть, значит, погибнем. От судьбы не уйдешь…

   – А суженого и пешком не обойдешь, и конем не объедешь! – подхватила Лютава известную пословицу, так любимую всеми упрямыми девками. – Ну, что же теперь делать! Кольцо отдала, его назад не возьмешь. Только ты знай, что Зуша тебе не молоком в кисельных брегах потечет.

   – Я не боюсь! – Молинка улыбнулась, видимо думая о Ярогневе, и лицо у нее было такое счастливое, что Лютава почти позавидовала ей, даже понимая, сколько бед и сложностей ждет ее сестру в этом замужестве. – А ты знаешь что? Если этот Твердята тоже ничего парень окажется, выходи тоже за него, будем с тобой здесь вместе! Тебя княгиня Чернава сразу полюбила, я вижу, она тебя в обиду не даст. Неужели ты, да я, да она – и не справимся? Да мы кого хочешь одолеем!

   Молинка счастливо засмеялась и опять обняла сестру. Сейчас ей действительно было ничего не страшно.

   – Ну, хорошо, – сказал рядом Лютомер. Он слышал всю эту беседу, а сейчас обращался к князю Святко. – Если моя сестра младшая хочет быть женой княжича Ярогнева, я воле Лады и Макоши противиться не стану. Но не годится моей сестре, как девке из лесного двора, уводом к жениху уходить. И ваш род, и наш род такое дело опозорит. Хочет княжич Ярогнев ее в жены взать – пусть по осени ваши сродники приезжают сватать, как положено, с нашим родом ряд заключают, приданое берут, а с ним и невесту. А до тех пор она в отцовском дому дожидаться должна, а не в вашем, как полонянка.

   Молинка в тревоге вскинула на него глаза – она поняла, что старший брат все-таки намерен увезти ее отсюда. Но слова возражения замерли на губах – она тоже понимала, что ей мало чести войти в дом мужа без благословения собственных родичей, без прощания с чурами, без приданого. При таких условиях она будет считаться не женой, а наложницей, и ее дети будут зваться «холопкиными детьми»![18] Такой судьбы себе и своему потомству она не хотела и беспомощно оглянулась на Ярко, надеясь, что он что-то придумает.

   – Нет, мы ее из дома не отпустим. – Сам князь Святко покачал головой. – Наша она, с благословения Купалы в наш род вошла, и вы на нее уже прав не имеете. А приданое – везите, мы не откажемся.

   Лютомер нахмурился. Лютава оглянулась на него, в свою очередь надеясь, что брат найдет выход из такого сложного положения. Все-таки они были заперты в чужом лесу и располагали силой неизмеримо меньшей. Мало того, что они хотели вырваться из оковской земли, – еще было бы очень неплохо вывести всех своих людей невредимыми.

   – Не знаешь ли ты, князь Святомер, где мой брат Хвалислав? – обратился вдруг Лютомер к оковскому князю. – Он со своими людьми, со старейшинами угрянскими, тоже в лесу был, а теперь угряне есть, его нет. Не берегини ли увели? Не знаешь?

   – Знаю. – Святко кивнул. Что делать с Хвалисом, он уже успел подумать. – Твой брат Хвалислав Вершинович со старейшинами угрянскими у меня. Сговоримся с тобой добром – получишь их в целости. Не сговоримся – пеняй на себя.

   Хвалислав, стоявший с Вышенем и Глядовцем поодаль, опустил глаза. Угряне понимали, что стоят на краю пропасти. Князь Святко повел себя не так, как они рассчитывали. Вместо того чтобы сразу послать дружину на стан Лютомера, расположение которого им указали, Святко пустился в какие-то переговоры, а теперь его руки связаны пленением Семиславы. Может быть, оковский князь хитрит, ловчит и тянет время, надеясь получить свою жену, а потом истребить оборотня со всеми его людьми. Но если князь Святко действительно намеревается отпустить Лютомера восвояси, то для Хвалиса и его людей это верная смерть. Оборотень не дурак и наверняка уже задал себе вопрос: кто его выдал? А кроме Хвалиса некому. Кто исчез из лесного стана еще почти засветло? Кто обнаружился рядом с вятичами? При таких условиях вернуться в Ратиславль сможет только один из сыновей Вершины. А надежды справиться с бойниками в открытом бою у Хвалиса было очень мало. Тем более что угрянские вои двадцать раз подумают, прежде чем поднять оружие на бойников. Свои как-никак, у иных ополченцев среди бойников – сыновья и младшие братья, а дело темное, и не вдруг разберешься, кто прав!

   На счастье Хвалиса и его советчиков, князь Святко хотел сохранить на Угре хотя бы таких союзников.

   – Твоего брата Хвалислава и людей его моя дружина в плен взяла, – продолжал оковский князь. – Вон они, погляди. Договоримся – получишь их назад и домой уведешь. Не сговоримся – останутся у меня.

   – Послушай, князь Святко. – Лютомер будто в раздумье почесал подбородок. В его голове уже сложился некий замысел – безумный, но обещавший надежду на успех. – Ты вроде как говорил что-то такое… чтобы свою дочь мне в жены отдать?

   – Говорил. – Святко оживился. – Несколько дочерей у меня незамужних, любую выбирай.

   – Я согласен. Беру твою дочь в жены, но с условием, что она сейчас же со мной уедет.

   – А Молинка? – в нетерпении выкрикнул Ярко.

   – А Молинка останется. – Лютомер непроницаемым взглядом посмотрел на новоявленного зятя. – Но тогда вы нам брата и прочих угрян возвращаете в целости и отъезду моему со всеми моими людьми не препятствуете.

   – Согласен. – Немного подумав, князь Святко не нашел подвоха и кивнул. Вроде бы Лютомер выразил согласие на то самое, что он ему и предлагал.

   – Значит, завтра поутру снарядите нам ладьи и приведите сюда. Договоримся так: завтра при отъезде ты мне мою невесту выдашь, а жена твоя нас до Оки проводит. Брат мой Хвалислав с его людьми, что у тебя, останутся, пока княгиня к тебе не вернется. Тогда ты ее отпустишь.

   – Нет, жену мою сейчас отдай! – возразил князь Святко.

   – Не отдам сейчас! – Лютомер жестко качнул головой. – Я не дурак, князь Святко, и знаю, как в твоем роду иные меня любят. Я должен точно знать, что хотя бы до Оки вы за мной погоню не снарядите. Потому жена твоя со мной поедет, а я обещаю никакого зла ей не чинить и назад отпустить, как уговорено. Ты же обещай брата моего и его людей отослать восвояси невредимыми, когда жена твоя вернется. Идет уговор?

   Он глянул на Святко, и оковского князя пробрала дрожь под взглядом этих узких волчьих глаз. Сам этот взгляд резал, как нож из острой серой стали, подавляя волю к сопротивлению и подчиняя себе.

   – Идет, – через силу вымолвил Святко. – Ну, смотри, Лютомер. Если жена моя…

   – Так ведь у тебя мой брат остается. Ну, прощай до завтра, князь Святко. Да подарки родне нашей не забудьте!

   Приветственно помахав рукой, Лютомер отступил назад и скрылся в чаще.

   Едва лишь стена деревьев отгородила их от опушки, Лютава вцепилась в рубаху на его груди, словно он убегал, и затрясла.

   – Ты что, с ума сошел! – напустилась она на Лютомера. – Молинке Ярила голову снес, да и ты не лучше! Ты согласен ее оставить? Хочешь девку здешнюю себе взять? Да нам домой с такой добычей лучше не показываться! На хазар идти хочешь? Удаль в заднице заиграла?

   Она раскраснелась, глаза сверкали гневом и недоумением, но Лютомер только засмеялся, сжал ее лицо в ладонях и несколько раз звонко поцеловал.

   – Ты чего так радуешься? Будто клад нашел! Пусти! – Лютава отбивалась, думая, что он просто уходит от ответа.

   – Не волнуйся, душа моя! – Лютомер крепко обнял сестру и прижал ее лицо к своей груди, усмиряя. – Все наше с нами будет. Поможет мне Велес – вернемся так, что ни отец и никто другой нас не упрекнет. Вот только что с Хвалисом делать – ума не приложу.

   – Правда, что ли, эту дуру вытащишь? – глухо спросила Лютава.

   – Вытащу. Сам клятву нарушу – но уж тут авось простят меня боги, оборотня лесного, бессовестного. Не для себя же стараюсь, а для чести рода, для блага племени. Как ты думаешь – можно ради чести рода своей пожертвовать?

   – Можно, – без колебаний ответила Лютава. – Ради чести рода зубами можно грызть.

   – Стало быть, будем грызть.