"Супруг для леди" - читать интересную книгу автора (Джеймс Элоиза)

Глава 5

Приемом на открытом воздухе, который давала леди Митфорд, наслаждался каждый представитель света, которому посчастливилось получить приглашение. Конечно же, все они наслаждались по разным причинам. Матери достигших брачного возраста дочерей находили, что романтические беседки, которые леди Митфорд расположила По всему саду, являлись превосходной ширмой для взращивания близких отношений, которые не были еще достаточно близкими.

Те, кто по каким-либо причинам не был заинтересован в брачных играх, получали наслаждение от созерцания усилий леди Митфорд воссоздать кухню эпохи Возрождения. В один год, к примеру, пирог разлетелся на куски, явив всеобщему взору пять взъерошенных голубей, которые проворно взмыли в воздух. А когда один из них сбросил ядовитую субстанцию на голову самонадеянному юному лорду, все пришли в неописуемый восторг и сочли, что пирог имел громадный успех.

И наконец, этот день был по достоинству оценен теми, кто обладал чувством юмора. Эван Поули, граф Ардмор, склонен был отнести себя к числу последних. Говоря по правде, это празднество, безусловно, было самым занимательным из всех, что ему довелось посетить в Англии.

Леди Митфорд разместила себя и своего супруга в дальнем конце обширной лужайки большей частью для того, чтобы входившие гости могли восхищаться сим зрелищем. Они представляли собой пухлую чету, втиснутую в яркие одежды эпохи Возрождения; канареечного цвета чулки лорда Митфорда заслуживали особенного внимания, поскольку повторяли цвета одежд тридцати слуг, расставленных повсюду на лужайках. Чета восседала в позолоченных креслах, имевших подозрительное сходство с тронами, под небесно-голубым балдахином, трепетавшим на легком ветру. Вокруг них резвились несколько маленьких собачек и настоящая обезьянка, привязанная к креслу леди Митфорд шелковой ленточкой. Эван постарался не замечать того обстоятельства, что обезьянка, похоже, пристроилась к шелковой туфельке леди Митфорд, предаваясь сокровенным утехам. Он отвесил ей поклон.

– Вы оказали мне огромную честь, леди Митфорд. Я не могу в достаточной мере отблагодарить вас за то, что вы включили меня в список приглашенных.

– Я бы не могла не пригласить вас, – рявкнула она голосом, напоминающим рык одной из своих собачек. – Я получила по меньшей мере восемь просьб включить вас в список – все от мамаш, разумеется.

Лорд Митфорд одарил его заговорщической улыбкой.

– Наш прием славится браками, которые из него проистекают.

Они являли собой странную пару. На леди Митфорд была высокая конусообразная шляпка, которая была бы более уместна во времена царствования короля Ричарда, чем королевы Елизаветы. Лорд Митфорд выглядел столь же величественно – словно ярмарочный зазывала, а обезьянка, собачки и шелковый балдахин в равной мере служили доказательством того, что это праздник эпохи Возрождения. Но в глазах Митфордов светилось веселье, и было очевидно, что они получают такое же наслаждение от своих чудачеств, как и все прочие.

Леди Митфорд подняла унизанный кольцами палец и указала им вдаль.

– Как я понимаю, вы питаете особый интерес к прелестной вдове. Она вон там, подле увитой розами беседки.

Эван заморгал. Откуда графине было известно, что лорд Мейн рекомендовал свою овдовевшую сестру в качестве возможной супруги?

– Леди Мейтленд достаточно горевала, – с милостивой улыбкой сказала хозяйка. – Она почувствует себя лучше, если забудет о трагической смерти своего молодого мужа и обратит взор на вас.

Улыбнувшись и поклонившись, Эван повернулся и направился к увитой розами беседке, где предположительно находилась страстная Имоджин. После чего, когда Митфорды отвернулись, дабы поприветствовать очередного гостя, зашагал в противоположном направлении.

В этот самый момент он заприметил другую подопечную Холбрука и, что было довольно странно для его весьма избирательной памяти, даже вспомнил ее имя: Аннабел. Она была той девушкой, которая отказалась танцевать с ним, и еще она назвала его парнем. Его не называли так с тех пор, как умер дедушка, а это было много лет назад.

Он замедлил шаг, чтобы рассмотреть ее. Вся она была словно сделана из меда и золота. Мягкие, неукротимые кудри ее были стянуты на затылке, а оттуда уже ниспадали ей на плечи. Платье ее было платьем незамужней женщины, судя по тому, что он видел: кремовый шелк и кружево струились прямо от ее груди, отчего ноги ее казались столь же длинными, как ноги жеребенка. Но она не была молоденькой наивной барышней. Глаза ее светились умом и здравомыслием… Так отчего же она назвала его парнем?

Эван брел по лужайке, мысленно приказывая мужчине, которому она так ослепительно улыбалась, удалиться. Тот принадлежал к тому типу людей, которыми остальные всегда будут повелевать.

– Мисс Эссекс, – поклонившись, молвил он. Она обернулась к нему – взгляд ее был игривым.

– А, лорд Ардмор, – сказала она. – Позвольте представить вам лорда Россетера, если вы еще не знакомы.

Россетер отвесил довольно церемонный поклон. Не успев осознать, что делает, Эван немного подался в сторону, совсем немного, так чтобы встать в более широкую позу. И Россетер уловил его послание. Эван с первого взгляда понял, что тот был человеком, чувствующим косвенные намеки, человеком, который никогда не выскажется прямо и откровенно.

Неторопливым, чрезмерно элегантным движением перекинув плащ через руку, лорд Россетер принес мисс Эссекс заученные извинения и удалился. Она с довольно удивленным видом посмотрела ему вслед. Вероятно, от нее уходили очень немногие мужчины, с некоторым удовольствием подумал Эван.

– Он вернется, – сказал он ей, отказавшись от намерения проявить отточенную учтивость.

Она ответила ему с озорным огоньком в глазах:

– Я определенно надеюсь, что так оно и будет.

Что ж, она выразилась как нельзя более ясно. Очевидно, она намеревалась выйти замуж за этого холеного трусишку, которого выделила из толпы. Что было ее полным правом, напомнил себе Эван. Разумеется, он предпочел бы, чтобы его землячка была более щепетильной в вопросах выбора.

– Вчера вечером я познакомился с вашим опекуном, – сказал он.

– Я видела это, – ответила она. Улыбка сползла с ее лица.

На секунду он потерял нить ее мыслей, но потом припомнил яростное вмешательство Рейфа в его танец с ее сестрой. Хоть убей, он не видел между ними никакого сходства. Черноволосая девица была воплощением льда и ярости, тогда как лицо ее сестры было столь же гармоничным, как у итальянской мадонны, и гораздо более чувственным. Ему никогда не доводилось видеть ни такой пухлой нижней губы, ни глаз этого редкого голубого оттенка. Ардмор взял себя в руки.

– Вообще-то ваш опекун нанес мне визит прошлой ночью. Теперь ее улыбка исчезла совсем.

– Мне весьма жаль это слышать, – холодно молвила она. Он поймал себя на том, что улыбается во весь рот.

– Он отвез меня в свой клуб, который называется…

– «Уайте», – сказала она.

– У меня ужасная память на мелкие подробности.

И почему он ухмыляется, точно дурачок, перегревшийся на солнце?

– A y меня напротив, – призналась она. – Иногда способность перепутать имя или цифру кажется мне благом.

– Я склонен полагать, что данное качество было бы полезно в месте, подобном этому, – сказал Эван, обведя беглым взглядом сад. Тот наполнялся англичанами, собиравшимися группками под навесами из трепещущего шелка, где размещались еда и напитки.

– Да, полезно, – согласилась она. Казалось, они исчерпали эту тему.

– Так, значит, вы дочь покойного виконта Брайдона? – осведомился он, заранее зная ответ.

Она кивнула.

– Я как-то купил у него лошадь.

– Черная грива, внук Кориандра. Эван удивленно воззрился на нее.

– Я никогда не забываю имен. Помню, ваш управляющий ловко провернул сделку. Отец запросил шестьдесят фунтов, но ваш управляющий ухитрился купить лошадь за сорок. Папа расстроился, но для всех остальных это все равно было отлично. – Она прикусила язык, словно эти слова вырвались у нее нечаянно.

– Почему, скажите на милость, для вас это было отлично? – поинтересовался он, краем глаза заметив джентльмена в сиреневых бриджах, который с решительным видом направлялся прямо к Аннабел, держа в руках бокал шампанского, точно пропускной билет.

Она подняла глаза, и он увидел в них дружеское лукавство.

– Потому что мы каждый вечер на протяжении трех месяцев ели мясо. Ели досыта, – пояснила она.

Эван в недоумении уставился на нее. Она была похожа на отполированную до блеска совершенную статую, столь же прекрасную, как Венера, и столь же чувственную.

– Конюшни вашего отца славились своим великолепием от Роксбургшира до Абердиншира, – заметил он.

– Это так, – сказала она. – У каждого человека есть свои достоинства.

Она обладала не только красотой, но и ироничной манерой выражаться. Он был бы совсем не прочь привезти ее к себе домой, хотя бы потому, что от одного ее вида он ощущал тлеющий жар в чреслах. Поэтому то, что она остановила свой выбор на Россетере, в сущности, было к лучшему. Она была женщиной, способной ввести мужчину в безудержный плотский грех, что не укладывалось в рамки нормальной, исполненной уважения, любви мужчины к своей жене.

Сама мысль об этом наполнила его ужасом. Он поспешил откланяться.

– Мисс Эссекс, приятно было побеседовать с вами. Джентльмен в сиреневом выпрыгнул из-за ее правого плеча, точно марионетка.

– Мисс Эссекс, – с жеманной улыбкой произнес он, – я принес вам бокал божественного напитка.

Она обернулась к нему и улыбнулась так сердечно, что Эван подумал, что бедняга сейчас растает и растечется лужицей у ее ног. Если не умрет от стыда, что до него снизошла такая женщина.

– Это именно то, о чем я мечтала, – молвила она.

Эван поклонился и зашагал прочь. Ему необходимо найти Мейна. Мейна и его веселую вдовствующую сестру.

Имоджин Мейтленд прекрасно сознавала, что превратилась в фурию из классической пьесы. Она знала, что ведет себя гадко по отношению к сестрам, набрасываясь на них, словно дикая собака. Она знала, что должна быть благодарна Рейфу за его доброту и великодушие, которые он проявил, приняв ее обратно в свой дом после того, как она совершила столь скандальный побег. Вместо этого ей хотелось убить его всякий раз, как она видела его праздношатающимся с неизменным бокалом в руке. И своих сестер ей тоже хотелось убить: Тесс за то, что муж любил ее и был жив; Аннабел за то, что она без видимых усилий добивалась обожания мужчин; Джоузи… ну, Джоузи еще не покинула классной комнаты, поэтому Имоджин исключила ее из галереи тех, кто раздражал ее.

Было поразительно, как вся та скорбь в ее душе превратилась в ненависть. Она видела их потрясенные взгляды, когда грубила им, ярость на лице Рейфа, когда насмехалась над ним. И все же… ничего не могла с этим поделать.

Они просто не понимали.

Ни с кем из них никогда не случалось ничего ужасного. Никогда. Рейф потерял брата и родителей, но он, вероятно, просто опрокинул лишний стаканчик в память о них. Казалось, это предположение было не вполне справедливым, но ей не хотелось думать об этом. Аннабел всю жизнь затмевала ее, а Тесс…

Тесс ранила сердце Имоджин до такой степени, что она была не в силах этого перенести. Муж Тесс любил ее. Любил по-настоящему. Фелтон смотрел на Тесс с таким сильнейшим трепетом во взоре, что этого было достаточно, чтобы вызвать у Имоджин рвотные позывы. Он даже не мог дождаться, когда они останутся наедине – он целовал ее на людях! Он…

Имоджин в ярости прикусила губу. Бог знает, быть может, в спальне он сдувал со своей жены пылинки.

Она пристально посмотрела на мальчика, одетого в костюм пажа эпохи Возрождения, который демонстрировал искусство стрельбы из лука. «Не думай об этом…»

Если бы только у них с Дрейвеном было больше времени, он бы любил ее точно так же.

Слезы жаркой волной подкатили к ее глазам, но она не собиралась плакать здесь, в саду у леди Митфорд. Конечно же, Дрейвен любил ее. Разве он не сказал об этом перед самой смертью? Он сказал. Сказал. Он любил ее.

Но правда была столь же неумолима, как самый холодный лед. Он просто не любил ее так, как Лусиус любит Тесс.

В ее голове вращался замкнутый круг: если бы у них было время… если бы она была более обольстительной, более опытной, более красивой…

Повернувшись спиной к навесу с лучниками, она торопливо зашагала в противоположном направлении. Леди Уиттинхем шествовала в ее сторону со своим немощным мужем; Имоджин улыбнулась, борясь со слезами. Леди Уиттинхем отвернула лицо и прошла мимо.

На мгновение Имоджин застыла, словно ее ударили поддых. Тут она вспомнила, что сожгла мосты на балу вчера вечером:

Ардмор… их танец… Рейф. Но она не могла заставить себя переживать. Скорее всего ее бы не пригласили на этот прием на открытом воздухе, не будь приглашения разосланы неделю назад. Но кого это волновало?

Вопрос, извечный вопрос снова завладел ее мыслями, и она двинулась вперед, позабыв об оскорбительной выходке леди Уиттинхем.

Она была красива. Все так говорили. Ее модистка так говорила, ее горничная так говорила, и она сама видела правду, отражавшуюся в глазах мужчин, которые проходили мимо. Если бы только проблема была в ее внешности, с горечью подумала она. Тогда она просто примирилась бы с мыслью о жизни без любви и стала бы монахиней.

Что проку в красоте, если ей не удалось заставить Дрейвена полюбить себя? Одной красоты было недостаточно. Ей нужно было качество, которое было у Аннабел – этот ее томный, чувственный взгляд. Несправедливо, что им обладала Аннабел, ведь ее сестра была девственницей.

Поскольку она едва не налетела на столик, уставленный рюмками с миндальным ликером, ей пришлось взять одну рюмку, несмотря на то что она презирала спиртное.

Несомненно, Дрейвен был вполне счастлив. Вот только… сомнения не отпускали ее. Возможно, будь она более соблазнительной, то Дрейвен любил бы ее, любил бы по-настоящему. Она могла бы заставить того шотландского графа возжелать ее. Она видела это по его глазам, когда прижималась к нему.

В ее голове раздался шепоток протеста, но она оставила его без внимания.

Пожалуй, она могла бы научиться тому, как ублажать мужчину в спальне. Как сделать так, чтобы он был вне себя от желания обладать ею, чтобы он полюбил ее, хочет он того или нет. Именно так поступала Тесс. Имоджин видела ее: она разрешала своему мужу целовать себя на ипподроме, в окружении людей. Лусиус целовал Тесс на открытом воздухе, где их мог увидеть кто угодно. Сама она никогда не позволила бы Дрейвену такой вольности.

Дура! Она была дурой. Если бы она соблазнила Дрейвена на подобные вольности, то, возможно, он не оставил бы ее, и не спустился бы на беговую дорожку, и не обнаружил бы, что его жокей не желает скакать верхом на том диком жеребце, и не решил бы скакать на нем сам… Он остался бы рядом с ней.

Целым и невредимым.

Живым.

Миндальный ликер был таким тошнотворно-сладким, что угроза слез отступила. Она осушила рюмку. Почему она должна сидеть и горевать о Дрейвене, когда она могла бы…

Боль охватила ее сердце и сжала его так сильно, что она чуть не охнула в голос.

Как мог Дрейвен умереть? Машинально она начала считать до десяти, но было слишком поздно. Она почувствовала, как рыдания рвутся у нее из груди.

Единственным человеком, который любил Дрейвена, кроме нее самой, была его мать. И когда леди Кларис поняла, что Имоджин не носит в себе ребенка, она просто-напросто сникла. Она перестала есть, подхватила простуду… и оставила Имоджин в мире дураков, которые не знали Дрейвена, не помнили, каким невероятно забавным он мог быть, каким полным жизни, каким…

Слезы превратили весь мир в расплывчатое пятно, но перед ней замаячил один из навесов леди Митфорд, суливший скамью и полог из трепещущего белого шелка.

Она села и предалась давно заведенному, ставшему уже привычным порядку. Перво-наперво она села прямо и неподвижно. Она обнаружила, что вероятность залиться слезами уменьшается, если позвоночник выпрямлен. Потом она принялась считать вдохи: один, два, три. И наконец, она обратила свои мысли на поведение Рейфа прошлым вечером. Как он смеет? Как он смеет докучать ей высказываниями по поводу ее поведения? Он ей не брат, не дядя – никто! Он просто опекун, который был у нее до замужества. Теперь он ей никто, и тем не менее он осмелился… он осмелился!

Ее глаза сузились, и слезы высохли.

Слава Богу! Больше всего на свете она ненавидела, когда люди видели ее плачущей. Она довольно натерпелась жалости от своих сестер. Жалости или снисходительности, что было одно и то же, и ничто из этого не помогло ей избавиться от этой ужасной горечи, которую она ощущала во рту. Словно металл. Это была не совсем скорбь – скорбь скорее имела вкус слез.

Дрейвена больше нет. Она заставила себя подняться со скамьи.