"Розы в кредит" - читать интересную книгу автора (Триоле Эльза)

IV. Озарение

Мартина окончила школу, учительница пыталась уговорить ее продолжать занятия: если она пройдет дополнительный курс, у нее будет больше возможностей преуспеть в жизни. Но Мартина и слушать не хотела: раз мама Донзер не отказывается обучать ее, Мартина останется у нее и научится парикмахерскому ремеслу.

А если Мартина заберет себе что-нибудь в голову… тут ее уж не переубедишь. Она будет работать в парикмахерской, и матери нечего против этого возразить – все как у людей Мадам Донзер лично пошла к Мари и попросила отдать ей Мартину в обучение. Для начала девушка получит квартиру, стол и одежду, а там видно будет, все зависит от ее способностей. По воскресеньям она сможет навещать семью. Сидя за столом у Мари, мадам Донзер силилась проглотить специально для нее приготовленный кофе. Франсина, старшая из детей Мари, только что вернулась из санатория. Глядя на ее бледность, впалую грудь, изборожденное морщинами, как у старухи, лицо, невольно думалось: почему ее не оставили в санатории? Она держала за руку самого младшего братишку, который еще не умел ходить; четверо остальных, одетые в невообразимое тряпье – никак не догадаешься, что это за одежда была первоначально, – разглядывали мадам Донзер издали с огромным любопытством. Невообразимо грязные, они все же не казались несчастными, а глядя на них, невозможно было не улыбнуться – уж очень они были смешные, настоящие веселые лягушата. Никогда в жизни мадам Донзер не видывала ничего похожего на лачугу Мари, мусорный ящик и тот мог бы показаться цветущим садом по сравнению с этой комнатой. Мартина, несчастный ребенок, стала теперь еще дороже мадам Донзер. А уж двор, или, вернее, загон… Мари и вся детвора проводили мадам Донзер до калитки, которая, по всей видимости, много лет не закрывалась: она совсем вросла в землю, в мусор, поросла травой. «Попрощайся с мадам», – сказала Франсина малышу, нетвердо державшемуся на кривеньких ножках, он цеплялся за ее юбку и вдруг, пытаясь помахать ручкой мадам Донзер, плюхнулся голым задиком прямо в пыль загона. Всклокоченный пес весело подскочил к ребенку и лизнул его в лицо, а тот уцепился за его лапу… Мадам Донзер была окончательно потрясена.

– Мы договорились, – сказала она Мартине, – твоя мать согласна отдать тебя мне в обучение. Ты сможешь навещать ее по воскресеньям… – И она поторопилась переодеться.

Вот каким образом Мартина перекочевала из одного мира в другой. Теперь она уже по праву стала частью донзеровского дома с его эмалевой краской, линолеумом, светлым дубом, мылом и лосьоном.

Парикмахерша была вдова. Увеличенная фотография ее покойного мужа занимала почетное место над камином. Он был уроженец здешних мест и хорошо зарабатывал столярным ремеслом. Она, парижанка, вначале скучала в деревенском уединении, но, когда родилась Сесиль, примирилась и привыкла к окружавшему ее спокойствию. После смерти мужа она продала его столярную мастерскую, находившуюся невдалеке от дома, обновила свой парикмахерский салон, даже выписала из Парижа аппарат новейшей конструкции для перманента, столь совершенный, что и парижанки, приезжавшие на отдых, и особы из городка Р. и из замка причесывались у мадам Донзер. Во время каникул салон никогда не пустовал, и помощь Мартины вовсе не была излишней. В первое же лето она постигла науку мытья головы шампунем, практикуясь на мадам Донзер и Сесили; но мадам Донзер еще не рисковала применить знания Мартины на клиентуре, она хотела, чтобы Мартина привыкла к салону, заставляя ее подметать волосы с пола, чистить и полировать эмаль и никель, а по части полировки Мартину трудно было превзойти, надо было видеть, как под ее руками все засверкало! Умела она и улыбаться клиенткам; молчаливая, приветливая, одетая в белую блузу, казавшуюся еще белее от золотистого загара и совершенно черных волос, собранных в гладкий, блестящий пучок на затылке, – в свои пятнадцать лет она благодаря этой прическе выглядела как-то особенно соблазнительно. Мартина была безукоризненно опрятна. Мадам Донзер, намереваясь сделать доброе дело, сделала его к своей выгоде. Сесиль ведала хозяйством и кухней так как не любила парикмахерской; она посещала дополнительный курс занятий в Р., что было необходимо для поступления на парижские курсы машинописи и стенографии. Дела у мадам Донзер шли великолепно, она установила еще один умывальник для мытья головы и приобрела еще один аппарат для сушки волос. Скоро ей пришлось доверить Мартине даже перманент, не говоря уже о стрижке. И Мартина отлично со всем справлялась.

Ежемесячно мадам Донзер ездила в Париж. Иногда она оставалась там ночевать у своей двоюродной сестры. Мадам Донзер ездила за оборудованием для парикмахерской и за покупками для нее самой и для дочерей. Она и говорила, и думала «дочки», не делая разницы между Сесилью и Мартиной, часто одевая их совершенно одинаково, равно восхищаясь как нежно-белокурой Сесилью, так и Мартиной. Сесиль очень походила на мать, только была тоненькой, какой, вероятно, и мадам Донзер была в ее годы; а теперь мадам Донзер раздобрела – она любила поесть всласть. И мать и дочь – обе были искусными поварихами. Тонкий короткий носик мадам Донзер терялся между пухлыми румяными щеками, а очки, которые она, к сожалению, вынуждена была носить, никак на нем не держались. У Сесиль были фиалковые глаза ее матери, только она не носила очков, и такие же пепельно-белокурые, чтобы не сказать мочальные, волосы. По всей видимости, после тридцати лет она станет точь-в-точь такой же, как мать, и такая перспектива вовсе не была отталкивающей, но с теперешним ее романтическим обликом тоненькой девственной Офелии не имела ничего общего.

Уже начинали забываться годы оккупации, и все настолько привыкли к освобождению, что счастье, став обыденным, перестало ощущаться. Появился бензин, исчезли карточки… Что же касается всего остального, то понять что-либо было еще труднее, чем во время «странной войны»; и впрямь, возник какой-то странный мир, можно было подумать, что это немцы выиграли войну – те, кто с ними сотрудничал, на глазах у всех смелели, наглели; на каждом шагу подстерегала какая-либо неожиданность; вернувшиеся из плена возмущались, обнаруживая, как, например, каретник, что его клиентура перехвачена другим из города Р., хотя тот и был коллаборационистом; или же аптекарь, который никак не мог выгнать из аптеки своего заместителя. Многим было обидно… Мадам Донзер и обе девочки поступали как все, бранились и ворчали, но всеобщее разочарование было для них, что дождь для человека, укрытого непромокаемым плащом.

У Сесили был молоденький воздыхатель, который также работал в Р. Они либо ездили туда каждый день вместе на автобусе, либо шли пешком. Мадам Донзер находила, что для женитьбы они слишком молоды, с чем трудно было не согласиться. Восемнадцатилетний воздыхатель, хотя и работал подмастерьем у каменщика, был все же сыном состоятельных родителей: отец его подрядчик. Мальчик тоже должен был стать подрядчиком, но сперва ему предстояло изучить ремесло: чтобы на тебя хорошо работали, надо самому дело знать. Сесили разрешалось встречаться с Полем.

За Мартиной никто не ухаживал, она думала о Даниеле и жила надеждой на встречу с ним, оглядываясь по сторонам – не идет ли он – всякий раз, когда выходила на улицу. Ждать купального сезона не пришлось. Даниель стал регулярно приезжать в деревню к доктору Фуонелю: если восемнадцатилетнего парня приговорят к смертной казни, это не может не отразиться на здоровье. Даниель приезжал к доктору на уколы два раза в неделю и неизменно встречал при въезде в деревню Мартину-пропадавшую-в-лесах, она сидела на каменной тумбе и ждала… Нетрудно было догадаться, кого она ждет. И все же Даниель проезжал на своем велосипеде мимо Мартины, улыбаясь, но никогда не здороваясь с ней. А отъезд его Мартина иногда пропускала: то доктор оставлял его обедать, а то он ехал дальше – в Париж. Глядя на него, как-то не верилось, что он нуждается в уколах! Перемениться-то он, конечно, переменился – стал настоящим мужчиной, но все такой же крепыш, каким был в детстве, круглоголовый, с волосами бобриком. Черты лица у него заострились, но по-прежнему казалось, будто он сдерживает смех, отчего ноздри у него вздрагивают, а щеки, потерявшие округлость, теперь уже не надувались, как прежде. Весь он был аккуратный, сияющий, надежный, как его новенький мотоцикл, – у него ведь появился мотоцикл. Летом он ездил в одних шортах, а зимой в кожаном костюме и сапогах. Мартина издали слышала его приближение, испытывая одновременно восторг и страх.

Летом нареченный Сесили был очень занят то на одной стройке, то на другой, поэтому подруги ходили купаться вдвоем, без мальчиков. На озере они их, конечно, встречали, но все знали, что это девушки серьезные, и относились к ним с уважением, ну, пошумят, посмеются вместе так ведь тут ничего плохого нет.

Озеро, где купались, находилось на полпути между Р. и деревней. Это озеро, довольно большое, вытянутое в длину, было расположено в лесу, но один берег выходил на зеленые луга. Муниципалитет Р. построил там купальни, причем мостки были разной высоты, так что купаться могли и дети; что же касается взрослых, то они плавали чуть ли не по всему озеру. С той стороны, где купаться было опасно, а потому запрещено, покачивались лодки, неподвижно сидели с удочками рыболовы. Во время каникул, особенно по воскресеньям, и озеро, и вся округа кишмя кишели людьми… Автомобили, палатки, закусывающие на траве люди, резвящиеся на приволье собаки… В Р. был дансинг на открытом воздухе, где устраивались танцульки, но мадам Донзер не позволяла, чтобы девушки ходили туда одни, их обязательно сопровождала либо она сама, либо аптекарша, вполне добропорядочная женщина. Публика там бывала смешанная. Раз в год, в день местного праздника – святой Клариссы, – происходили большие торжества. Инициативный синдикат[3] Р. возобновил забытую во время оккупации традицию: на площади устанавливались палатки, устраивали бал и факельное шествие. Были введены и новшества: освещали прожекторами расположенный в глубине обширного двора исторический замок. К этому замку так пригляделись, что вовсе его не замечали, но, озаренный яркими лучами прожекторов, празднично преображенный на одну лишь ночь, он стоял за массивной решеткой, торжественный, пышный и неприступный. Все плиты его двора четко вырисовывались, глубокие тени округляли башни, а там, в глубине двора, был виден ярко освещенный кирпичный фасад, отделанный камнем, с двойным рядом колонн и фронтоном посредине. Местные жители, отдыхающие парижане и туристы, прижавшись к решетке, не сводили глаз с этого озаренного светом видения. Потом тир, бал, лотерея отвлекали их внимание. Другим нововведением Инициативного синдиката с лета 1946 года было избрание во время бала Королевы каникул; в жюри, составленное на месте из лиц, присутствующих на балу, вошли владелица замка (не того исторического, о котором шла речь выше, а другого, не менее исторического), кинозвезда, купившая ферму в окрестностях Р., член муниципального совета Р., один из депутатов от этого департамента, который заботился о поддержании своей популярности, и так далее. Но на этот раз кандидаток не оказалось! Девушки из Р. и окрестностей стеснялись подняться на эстраду, где играл оркестр, так что членам синдиката пришлось выуживать их из публики. Девушки упрямились, не хотели выходить. Мартину вытащили силой, и она очутилась вместе с другими перед улыбающимися членами жюри и хохочущей публикой, аплодировавшей и свиставшей каждой новой кандидатке, появлявшейся на сцене. Их набралось там с десяток, они стояли, сбившись в кучу, маленьким испуганным стадом, не зная, куда девать руки и ноги. Большой барабан и цимбалы оглушали девушек шумом и звоном, а каждая поневоле должна была выйти и сделать несколько шагов по эстраде, сопровождаемая комментариями диктора, стоявшего у микрофона, чья речь ни на минуту не умолкала, будто уронили клубок и он без конца разматывается. Публика, довольная новизной затеи, неистово веселилась, а парни в глубине зала поднимали невероятный галдеж, перекрывая даже барабаны и цимбалы, при появлении на эстраде знакомых им с детства девушек, казавшихся в свете рампы столь же необычными, как озаренный прожекторами замок.

Мартина всех превзошла. На ней было белое платье с плиссированной юбкой, которая кружилась вокруг ее длинных ног – такая уж у нее была манера на ходу вскидывать ноги, при этом верхняя часть туловища оставалась столь неподвижной, как если бы она несла на голове кувшин, наполненный водой. Без всяких ухищрений косметики черты ее лица были ясно видны издалека: горизонтальные линии бровей и рта, вертикальные – прямого носа и лба… Волосы гладко лежали на маленькой головке, волнами спускаясь на шею: Мартина остриглась, невзирая на протесты мадам Донзер… Мадам Донзер и Сесиль, потрясенные, растроганные, с замиранием сердца смотрели из зала на Мартину. Сесиль не была ни завистливой ни ревнивой, и все же Мартина испытала некоторое облегчение, когда та со своим Полем из пятнадцати соревновавшихся пар взяла первую премию за танец слоу. Но гвоздем этого незабываемого вечера была встреча…

Это произошло перед самым уходом, очень поздно. Мартина одиноко стояла у решетки, глядя на сверкающий замок и ожидая аптекаря, который должен был отвезти их домой в деревню; аптекарь никак не мог отыскать свою машину, а его жена и мадам Донзер уселись где-то на скамейке, утомленные наблюдением за танцевавшими дочерьми в большей степени, чем если бы они сами танцевали. Сесиль же уединилась со своим возлюбленным. Произошло это именно в тот самый момент, когда прожектора погасли; Даниель внезапно возник из темноты и приблизился к Мартине. Он, как всегда, вел в поводу свой мотоцикл и, как всегда, улыбался. В глубокой бархатной ночи небо было усеяно звездами.

– Мартина, – совсем тихо сказал он, – как мне хотелось бы пропасть с тобой вдвоем в лесах…

– Мартина! – раздались голоса. – Мартина! Где ты? Тебя ждут!

Даниель оседлал свой мотоцикл, прощально поднял руку. Мотоцикл рванулся вперед, громыхая, как зевсова колесница.