Емцев М Парнов ЕремейИду в глубину

М.ЕМЦЕВ, Е.ПАРНОВ

ИДУ В ГЛУБИНУ

День был как день: ни хороший и ни плохой. Тускло отсвечивала бледно-малахитовая гладь моря. Красноватое закатное солнце, прикрывшись молочным облаком, ощетинилось столбами лучей.

Младший научный сотрудник Института биологии Володя Хитров препарировал розовое веретенообразное тельце кальмара. Время от времени он осторожно укладывал рядом с собой тонкий скальпель и микротомом срезал прозрачный, почти невидимый слой. Его рабочий стол, сколоченный из плохо обструганных досок, стоял в двух шагах от палатки, под открытым небом. "

Невдалеке, на розоватом туфовом плато, в дырявой тени скрюченных японских акаций, сердито сопя, трудился Мухин По его красному, колючему от жесткой щетины лицу лениво скользили капельки пота. Мухин промывал в бензине какуюто замысловатую деталь. Изредка он пригибал голову и терся щекой о плечо. Но делал он это как-то бессознательно, очевидно, поэтому капельки не исчезали, а становились все больше. Одна за другой они проворно соскальзывали со щеки и катились к уху.

Оба работали молча, сосредоточенно и сердито. Изредка один из них оборачивался и бросал нз-под насупленных бровей быстрый взгляд туда, где в желтоватом мареве угадывались размытые очертания "Сарыча". Так Мухин прозвал вулканический пик Сарычева, находящийся на острове Матуа, соседнем с их Райкоке. Там, на самом горизонте, поблескивал белый силуэт океанографического судна "Шокальский", на котором находились остальные члены экспедиции.

"Им-то хорошо сейчас, - подумал Мухин, - сидят себе в шезлонгах на палубе или плещутся в море".

Мухин прекрасно знал, что на борту "Шокальского" не до отдыха. Там тоже напряженно готовились к погружению, стараясь нагнать упущенное время. Как-никак, а судно из-за нелепой поломки трое суток продрейфовало в проливе Севергина. Но Мухин был раздражен. Все ему сегодня действовало на нервы. И прежде всего маячившее на горизонте судно, которое, как это казалось Мухину, подгоняет его: "Скорей! Скорей!" Сосед тоже не способствовал хорошему настроению. И не то, чтобы Мухину был несимпатичен Володя Хитров - долговязый белобрысый малый. Просто Мухин не понимал, почему вместе с ним будет погружаться этот "черворез".

"Лучше бы послушались меня и взяли еще одного геолога или хотя бы океанолога", - сердито дуглал Мухин, краешком глаза поглядывая на спокойно работавшего Володю Хитрова.

Володя устал. Ему очень хочется прервать работу, потянуться и часок полежать где-нибудь в тени. Еще сильнее хочется поболтать о чем-нибудь с умным и веселым собеседником. Но Володя, как бы читая мысли сердитого соседа, вот уже шестой час не разгибаясь препарирует кальмара и разглядывает в микроскоп причудливые узоры срезанной ткани. Такая работоспособность кажется Мухину подозрительной, похожей на демонстрацию, но лицо Хитрова спокойно и простодушно. Мухнн постепенно начинает даже чувствовать к Володе уважение, которое растет по мере того, как он сам все больше устает.

Трудно сказать, сколько времени мог бы продлиться этот молчаливый поединок усталых спин и голодных желудков, если бы в палатке не затрещал требовательный сигнал зуммера.

Хитров и Мухин вскочили одновременно. Мухин неторопливо пошел к рации, а Володя нагнулся за биноклем. Над судном поднялся тонкий столб дыма, и Володя недоумевал, чем вызван этот сигнал. Пока он настраивал бинокль, из палатки выскочил Мухин:

- Скорее собирайте ваши монатки и тащите их на катер, крикнул он на бегу, - через час мы должны быть на судне!

- А что случилось?

Но Мухин только досадливо махнул рукой. Он уже копался под акациями, бережно собирая блестящие хромированные детальки в пластмассовый мешочек.

Хитров пожал плечами и начал укладывать микроскоп в ящик.

Пока катер поднимали на борт, капитан уже отдавал какие-то распоряжения в машинное отделение. Он крепко пожал руку Мухину, похлопал по плечу Володю и, застегнув верхнюю пуговицу белого кителя, прошел в свою каюту.

- Что это с ним сегодня? - спросил Мухин; Володя молча пожал плечами. Мухину он определенно начал нравиться.

- Сейчас мы все узнаем, - Мухин потянул Володю в радиорубку.

Пока они поднимались по узкому, сияющему красной медью перил трапу, на судне уже выбрали якорь и оно, легко дрожа, первыми оборотами винтов начало тихо разворачиваться в открытое море.

- А-а, заходи, ребята! - радостно встретил их Леша радист, вихрастый малый в пестрой ковбойке. Леша снял наушники, щелкнул тумблером и, улыбаясь во всю ширь круглого лица, уставился на гостей.

- Что тут у вас стряслось? - спросил Мухин.

Алеша загоготал:

- О, тут, брат, такие дела! Сам черт не разберет. Старик в полнейшем недоумении. Вся наша программа разлетелась в пух и прах. Все меняется.

- В чем же все-таки дело? Ты-то, наверное, что-нибудь знаешь.

- Во-первых, - Леша загнул палец, - цунами. Получили срочную радиограмму, что с оста идет цунами.

- Цунами? Неприятная штука, - заметил Хитров.

- Еще бы, - буркнул Мухин. - Таков уж этот район. Тридцать восемь действующих вулканов! А сколько таких вулканов на дне, знает только бог. Да и глубина здесь подходящая для таких волн.

Леша пытался продолжить свой рассказ и уже было загнул второй палец, но Мухин его опередил:

- Где эпицентр?

- Градусом южнее нас и что-то около сто пятьдесят шестого градуса долготы.

- Так-с! - Мухин прищурил глаз. - К северу от Тускароры... Там глубины солидные. Свыше трех тысяч... Но я не понимаю, какое это имеет отношение к нам. "Шокальский" в открытом море, он и не почувствует волны...

- Может быть, цунами угрожает островам, нашему Райкоке, например? Вот нам и радировали, чтобы мы возвращались на корабль, - высказал догадку Хитров.

- Нет, - пренебрежительно отмахнулся Мухин. - Станет тебе старик спешно разводить пары из-за всякого пустяка. Тут что-то не то...

- Дайте же мне досказать! - взмолился Леша. - В том-то и дело, что нам срочно приказали идти к эпицентру. Испытания будем проводить там!

- Что-о?! - Хитров и Мухин даже привстали от удивления.

Леша торжествующе откинулся в кресле и, довольный произведенным эффектом, замолчал. Но молчать Леша не умел, ему не терпелось вылить на ошарашенных собеседников последний ушат новостей.

- И это не все! - Леша даже закрыл на минуту глаза. - У эпицентра нам назначено рандеву с вертолетом. К нам доставят кинооператора.

Мухин поморщился.

- Да-да, кинооператора, - интриговал Леша, - с особыми полномочиями.

- То есть как это?

- Этот кинооператор назначается ответственным за погружение. Вы возьмете его на дно - раз. Программу наметил лично он - два.

Мухин рассмеялся.

- Ну, брат, здесь ты что-то врешь или же напутал при приеме. Этого быть не может. Хотя бы потому, что батискаф рассчитан на двоих. А эти двое - вот они! - Мухин помотал рукой от Володи к себе.

Леша обиделся. Не стал спорить и, повернув кресло, надел наушники.

Оставалось лишь одно: уйти. Все знали, что в таких случаях Леша кремень, ни слова не вымолвит.

Свесившись за борт, следил Володя за бесконечным буруном, бегущим прочь от серого носа судна. Мириады пузырей сливались в шипящую монолитную массу, лопались и исчезали в белесой голубизне. Не верилось, что где-то там, в глубине, клокочут адские силы.

Солнце почти село. Странно было видеть тонкий оранжевый сегмент, повисший над белой полосой, которая отделяет воду от неба. Судно шло быстро. Но расстояние от него до солнца не уменьшалось, лишь медленно таял оранжевый сегмент, точно леденец во рту.

Мухин провел эту ночь прескверно. Подушка казалась ему горячей и неудобной. В иллюминаторе была синяя тьма. Лишь море слабо светилось розовато-голубым огнем.

Мухин встал и тихо, стараясь не разбудить соседа по каюте, пробрался к вешалке, нащупал коробку папирос и спички, закурил. Стало немного легче.

Послышался отдаленный стрекот. Мухин сел и прислушался. Стрекот все усиливался. Наконец, треск достиг своего максимума и повис где-то над головой. Потом послышалась беготня, какая-то возня на палубе, стук и грохот передвигаемых ящиков.

"Вертолет прилетел, - догадался Мухин, - с этим... кинооператором".

Мухин сердито погасил папиросу и решительно повернулся на правый бок, носом к стенке. Мухину казалось, что он проспал не больше минуты, когда в его сон безжалостно вторглась чья-то энергично трясущая за плечо рука.

- Какого черта? - сонно проворчал Мухин, с усилием разлипая веки. В глаза брызнул свежий утренний луч. Отблески волн дрожали на потолке. Было уже раннее утро.

Море было на редкость спокойное. Батискаф почти не качало. Поэтому Мухин и Хитров легко проскользнули в узкую трубу люка. Загрузка балластом тоже прошла хорошо. Оставалось еще раз все проверить и идти на погружение.

- Я все же ничего не понимаю, - ворчал Мухин. - Взять и за здорово живешь поменять программу. Как это вам нравится? Должны были исследовать Тускарору, а теперь вот извольте садиться на какую-то мель.

- Три километра для вас мель?

- Три - это не десять запятая триста семьдесят семь. И, кроме того, что мы там будем делать? Более туманного задания я еще никогда не получал. "Фотографируйте все, что вам покажется необычным", и только-то... А если мне гам все покажется обычным?

- Все же там извержение подводного вулкана. До нас таким зрелищем не любовался ни один человек...

- Мы тоже пока им еще не полюбовались... И этот кинооператор. Сказали, что он будет погружаться вместе с нами. А где он? Человек искусства, свободная профессия; они все любят поваляться в постельке. Раньше одиннадцати не изволят встать.

Хитров не отвечал. Глубиномер показывал первые метры. В голубом, пронизанном солнечными лучами мире, который лежал по ту сторону толстого кварцевого стекла, виднелись фигуры аквалангистов. Лениво двигая ногами в ластах и посылая приветственные жесты, они провожали батискаф.

Точно ртутные черточки, промелькнули какие-то рыбешки; лениво колыша полупрозрачным колоколом, не хотела oтставать от батискафа медуза.

- Видите, какой у нее узор? - спросил Володя, указывая на медузу.

- Что-то вроде черного крестика.

- Это медуза гонейма - крестовичок. Для аквалангистов она страшнее акул и кальмаров.

- Это крохотулька? - недоверчиво спросил Мухин.

- Она самая. Прикосновение к ней вызывает ожог, который приводит к параличу, а иногда даже убивает.

В иллюминаторе становилось все темнее. Красные плавки аквалангиста казались уже коричнево-зелеными. Мелькнула стремительная голубая торпеда: кета или чавыча.

Аквалангисты в последний раз помахали им и отстали.

- Да, вот он, предел человечьей власти, - тихо сказал Мухин. - Не пускает нас море - вот и все. Планеты новые покорим, может, и к звездам слетаем, а на своей же земле, в глубинах океана, нам нет места.

- Мы-то ведь с вами и дальше вниз идем. Или вот Пикар, например, на одиннадцать километров вглубь спустился! Свыше тысячи атмосфер давления. Но выдержал, победил человек.

- Все это не то, Володя. Нужно не в батисферах, не в скафандрах море покорять, а так, как аквалангисты, в чем мать родила, только тогда проникновение в глубины сможет стать массовым, только тогда мы освоим океанское дно. Ведь семьдесят один процент территории планеты под водой. Кому, как не мне, геологу, понимать это?

- Придет время, освоим, - неуверенно протянул Володя, сейчас над этим работают. У нас в институте, например, в лаборатории океанической бионики.

- А что они там делают?

- Изучают приспособляемость животных к большим глубинам.

- Ах, изучают! Ну, значит, не скоро удастся человеку дно босыми ногами пощупать.

Батискаф достиг глубины, куда уже не попадают солнечные лучи.

В черноте иллюминатора, точно алмазы на бархате, вспыхивали светящиеся животные. Выпустив розовое горящее облачко, проплыла светящаяся, как будто абсолютно ирозрачная, креветка.

- Ишь ты! Точно на рентгене, - восхитился Мухиа.

- Да, глубины живут... Жизнь, она везде есть.

Мухин взглянул на потенциометр. До дна было еще далеко.

Когда гайдроп, наконец, коснулся дна, а вслед за этим мягко опустился и сам батискаф, поднялось плотное облако мутн, закрывая от глаз заповедные тайны дна. Сквозь него не мог пробиться даже луч мощного прожектора.

Под напускным равнодушием Мухина таилось то же жгучее любопытство, которое откровенно горело в глазах Володи. Много долгих томительных секунд прошло, пока исследователи, наконец, увидели, как прожекторный луч постепенно тает где-то далеко-далеко, а не упирается в коричневую завесу мути.

Володя начал медленно вращать штурвал. Луч наклонился и тихо полился вдоль самого дна. Свет вырывал из черного мрака вечной ночи яркие красочные пятна. И такое великолепие пропадает даром, подумал Володя. Зачем все это буйство красок там, где никогда не бывает светло? Хорошо знакомый с глубоководной фауной, он все же поразился ее разнообразию и богатству.

Точно отлитые из хрусталя, переливались в свете прожектора стеклянные губки. Крикливые и вызывающие, высились горделивые колонии восьмилучевых кораллов. Пресмыкаясь в мягком недвижном иле, шевелились клешни десятиногих раков. И всюду, как кактусы в мексиканской пустыне, ощетинивались иглами разнообразные представители семейства голотурий.

Володя выключил прожектор. Настала глухая тьма, точно на иллюминатор набросили черную штору. Когда глаза немного привыкли, в этом царстве ночи нашлись и свои звезды: это были фосфоресцирующие животные и светящиеся шкалы многочисленных приборов.

Где-то далеко впереди скорее угадывалось, нежели виделось тусклое багровое зарево подводного извержения.

Мухин включил моторы. Батискаф медленно поплыл к эпицентру.

Открывшееся зрелище сначала разочаровало людей. В том месте, где расплавленная лава соприкасалась с водой, мгновенно появлялась мутная оболочка пара. Сжатый чудовищным давлением, раскаленный пар образовывал огромный молоченый пузырь, светящийся красновато-фиолетовым светом.

- Совсем не так, как у Жюль Верна. А?

- Ничего, сейчас будет так, - весело ответил Мухин, включая приборы инфракрасного видения.

Жерло было скорее белым, нежели красным. Вулкан изредка выбрасывал вверх огромные глыбы камня и тучи раскаленной мути.

С двух сторон медленно стекала лава, которая быстро гасла и застывала, охлаждаемая плотными массами воды. Клокотанье и грохот распространялись в воде, и людям казалось что батискаф гудит, как колокол, по которому дюжие молодцы колотят кувалдами.

До кратера, на глаз, было метров семьдесят. В воде расстояния обманчивы, и Володя сделал поправку на одну треть. Но все равно разверзшийся зев был опасно близок, хотя температура возросла едва на градус. Мухин включил кинокамеру. Он хотел подвести батискаф еще ближе, но голос за спиной заставил его обернуться.

Володя стоял с раскрытым ртом и, выпучив глаза, молча указывал на иллюминатор. "Трещина", - подумал было Мухин и хотел уже закрыть иллюминатор стальной, непроницаемой заслонкой. Но сначала все же посмотрел но направлению Володиной руки.

Прямо перед ними, метрах в семи-восьми, стоял человек, Его силуэт четко вырисовывался в инфракрасных лучах.

Мухин рванул рубильник и переключил инфракрасное освещение на видимый свет. В спину человеку ударил могучий бело-голубой сноп. Человек обернулся и, щурясь от яркого огня, пошел к батискафу.

Исследователи приникли к стеклу. Они ясно видели высокого, стройного мужчину, одетого в самый обычный гидрокостюм, предохраняющий от холода. На голове незнакомца была застекленная маска, увенчанная тремя рожками и множеством пупырышек. По бокам, там, где под маской скрывались уши, от нее тянулись завитые, как улитки, трубочки, которые, закругляясь, пропадали у подбородка.

Рядом с человеком плыла привязанная на капроновом лине уравновешенная в воде глубинная кинокамера. Вот и все, больше у незнакомца ничего не было, если не считать короткой толстой трубки, которая висела на плече так же легко и непринужденно, как магнитофон у радиорепортера.

Лицо его под маской было трудно различимо. Впрочем, Володе показалось, что глаза незнакомца смеются.

Незнакомец поднял руки над головой, потряс ими в рукопожатии и легко подпрыгнул. Он был уже в каком-нибудь метре от иллюминатора, когда снял с плеча трубку, что-то покрутил на ней и, поставив ее вертикально, вдруг рванулся вверх и исчез.

- Ракета, - еле выдавил пересохшими губами Володя, - ракета, как у осьминога или кальмара. Вот она, бионика в действии...

Мухин молчал. Он был настолько ошарашен, даже подавлен, что не только не находил слов, но и вообще забыл, где он находится.

Так они глядели и молчали, два человека вблизи извергающегося вулкана на глубине свыше трех километров, внезапно потерявшие всякий интерес к чудесам по ту сторону кварцевого стекла.

- Человек здесь... Немыслимо! - пробормотал Володя.

- Вы не станете отрицать, что это был именно человек? В отличном настроении, заметьте. Он, кажется, улыбался, - возразил Мухин.

- Может, все это какой-нибудь кинотрюк?

- Кинотрюк на глубине в три километра еще менее вероятен, чем присутствие человека.

- Жаль, мы его не засняли. Это был бы кадр.

- Да, пожалуй, поинтереснее подводного извержения...

Они снова помолчали.

- Ладно, - сказал Володя, - наверху выясним эту загадку морских пучин. Я не отстану от таинственного кинооператора, пока он подробно все не расскажет, как ему удалось стать Нептуном. Будем подниматься?

- Нет. Нам еще нужно сфотографировать вулкан сверху.

Мухин включил приборы. Батискаф, потеряв часть балласта, медленно пополз вверх. Впрочем, об этом можно было судить лишь по колебаниям стрелки глубиномера. Движение не ощущалось, ход аппарата был спокойным и плавным.

- Получилось, что мы как бы страховали этого товарища, задумчиво сказал Володя.

- Не думаю. Нас бы предупредили заранее. Да и чем бы мы ему помогли в случае аварии? Мы слепые и беспомощные щенки по сравнению с ним.

Заработали двигатели. Теперь батискаф двигался по горизонтали. Район извержения находился прямо под ними. В инфракрасном свете он напоминал шевелящуюся белую звезду с кровавыми лучами. Мухин произвел несколько снимков.

- Ну, кажется, все, - сказал он, удовлетворенно вытягивая ноги. И внезапно воскликнул:

- Ого!

Вид вулкана резко изменился. Володя увидел, как белопенная сердцевина извержения быстро разрослась и захватила почти весь экран. Звезда исчезла, вместо нее за стеклом трепетал клубок, напоминающий шаровую молнию.

- Опасно! Скорей балласт! - закричал Хитров.

Страшный удар потряс батискаф.

В кабину хлынула тьма. Мухину показалось, что приборы сорвались со своих мест и обрушили на него град болезненных толчков. Несколько раз он перевернулся вверх ногами, падая то на жесткую панель управления, то на внезапно ставшего твердым и острым Хитрова. Сильный удар по голове погасил его сознание так же просто, как поворот выключателя гасит лампу. Последний звук, унесенный им в небытие, был всхлипывающий вскрик Володи.

Хитрову удалось удержаться на сидении.

Вцепившись в рычаги своего кресла, он оцепенел от ужаса, ему казалось, что батискаф вот-вот расколется на части. Стало жаоко Володя обливался потом и совсем обессилел.

Батискаф, вертясь волчком, с пронзительным визгом продирался сквозь толщу воды. Стены его дрожали. Володя почти явственно слышал гневно гудящий шлейф, тянувшийся за аппаратом.

Мухин свалился на Володю так больно и неожиданно, что у того вспыхнули огоньки перед глазами. Юноша выпустил рукоятки и почувствовал, что какая-то сила, словно большая невидимая рука, медленно тянет его ноги кверху.

И вдруг все прекратилось. Батискаф замер. Наступила тишина, такая же мертвая и неподвижная, как и тьма, царившая в кабине.

Володя медленно, с большим трудом стащил с себя Мухина. Он ощупал его и не нашел следов крови. Погладил его лицо, шершавые щеки.

- Николай, очнись!..

Он тихонько тряс его за плечи, но Мухин не приходил а себя. Тогда он отполз за кресло, туда. где стояли термосы, смочил платок и на ощупь вытер лицо геолога. Ему показалось. что тот чуть пошевелился.

Володя сделал Мухину несколько дыхательных движений, Тело Мухина было вялым и податливым. Он негромко позвал:

- Николай! Ну, Николай! Ну, что ты? Что с тобой?

Вдруг Володя оцепенел от страха. Оказывается, он не слышит собственных слов. Уши его были словно забиты плотными тампонами ваты.

"Я оглох", - мелькнула догадка. Володя закричал, широко открывая рот. "Уууаа"... ответил ему мрак. Неразборчивый отзвук донесся издалека, словно за много километров отсюда прокатилось эхо.

Дрожащими пальцами юноша вытер со лба крупные капли пота. Он закрыл глаза и сжал кулаки, пытаясь усилием воли подавить бешеное сердцебиение. Ему казалось, что сейчас произойдет непоправимое: батискаф даст течь, и тысячи тонн воды, отделяющие их от людей, хлынут в камеру.

2

Первым Кавергина обнял капитан. Он прижал ученого, мокрого и большого, к своему нарядному белоснежному кителю. и тому показалось, что глаза Мартина Августовича стали влажными.

- Вот и все, дорогой Мартин Августович, - улыбнулся Кавергин. - Экспериментально доказано то, о чем у вас много лет назад состоялся разговор с неким матросом Гошкой.

Оба понимающе улыбнулись.

- Да, время, - неопределенно отозвался капитан. - Ну, а ребят наших видели?

- Там они. Действуют. Кажется, здорово удивились, увидев меня около вулкана.

Кавергин пошел в свою каюту. Переодевшись, он поднялся наверх, на мостик. Капитана не было, и ученый принялся рассматривать судно. Чем-то оно напоминало "Дежнев", на котором в юности ему доводилось плавать.

Игорь Васильевич прикрыл глаза. На долю секунды ему показалось, что он перенесен на четырнадцать лет назад.

Лиловым пожаром объято вечернее небо. Оно роняет в воду искорки и блестки, точно хочет, чтобы тихое синее море вдруг запылало таким же огнем. А впереди уже видна земля. Где-то там шумит и смеется белый город с широкими бульварами и розовыми дальневосточными соснами. Молоденький девятнадцатилетний Гошка, вернее матрос Игорь Кавергин, не отрываясь, смотрит вперед. Он уже вынес на палубу дубовый сундучок, доставшийся ему от деда, и тихо сидит на нем, мысленно считая последние узлы пути. В сундучке подарки для тихой и ласковой мамы: китовый ус, маленький кусочек амбры, перламутровая раковина да шаль из корейского шелка.

Вот уже год, как ушел Гошка в Охотское море на "Дежневе". "Дежнев" не военный корабль, о котором в детстве мечтал Гошка. Это и не торговый исполин, предназначенный для дальних плаваний. Даже не каботажный пароходик.

В портовом реестре "Дежнев" значится как кабельное судно грузоподъемностью в одиннадцать с половиной тысяч тонн.

Но для Гошки это лучшее судно в мире.

Весь земной шар опоясан подводными кабелями связи, они соединяют материки и важнейшие острова. Как-то еще в самом начале первого плавания старпом Борис Степанович, находясь в благодушном и веселом состоянии после умеренной выпивки, обнял Гошку за плечи и нарисовал ему мрачную перспективу мира без этих кабелей.

По его словам выходило, что почти все достижения цивилизации были бы невозможны без кабелей, а многие международные конфликты проистекали лишь по причине случайных неисправностей тысячемильных морских змеев с проволочным позвоночником.

- А знаешь ли ты, салага, - задушевно говорил Борис Степанович, - знаешь ли ты, необученный молочный финвал, что в нашем трюме семь тысяч километров на катушку намотано? Да ведь мы за пять-шесть рейсов всю землю-матушку по экватору спеленаем.

Гошка уже не раз бывал в трюме, похожем на огромную цилиндрическую цистерну, где тихо дремала бесконечная сепая кишка, которая тысячью тяжелых колец обвилась вокруг барабана. Но он никогда не подозревал, что "Дежнев" так важен для всех без исключения людей. Не думал он и о том. что их команда, - Гоша перебрал в памяти каждое загорелое и обветренное лицо, - сплошь состоит из самых нужных для страны парней.

Но самым удивительным для Гоши было упоительное сознание своего собственного значения и могущества. Ведь он тоже был членом команды этого замечательного судна, которая делает такое большое дело.

Гоша старался не сгибаться под тяжестью дружески обнявшей его руки. Они стояли на носу у самого крамболамассивного кронштейна с двумя огромными шкивами для кабеля. Еще недавно вид этого крамбола сильно огорчал Гошу. Еще бы! Ведь он со школьных времен мечтал о настоящем корабле с острым, как лезвие ножа, носом. А это что? Шкивы делали судно похожим на морду бульдога, - так, по крайней мере, казалось Гоше. Но теперь милый и замечательный крамбол наполнял сердце Гоши благодарной теплотой. Ведь это он делал силуэт ."Дежнева" совершенно отличным от других судов: военных и торговых, траулеров, пассажирских лайнеров" и - танкеров. Крамбол неожиданно стал символом профессии, цеховым гербом, почетной эмблемой.

- Так-то вот, салага, - закончил Борис Степанович. - Понял ты меня - хорошо, а не понял, не прочувствовал - тут ничего не поделаешь. Вот придем во Владивосток, можешь идти к "купцам" устроиться.

Но Гошка уже не хотел идти в торговый флот. А впереди был случай, который, может быть, впоследствии и определил его судьбу.

Холодная и злая свинцовая зыбь била в борта. "Дежнева" слегка качало. Было промозгло и неуютно. Ровный и несильый ветер нес со стороны Тихого океана мелкую водяную пыль. Она матовой пеленой оседала на медяшке, на хромированных деталях, на проволоке антенны. Глубины здесь, в Четвертом Курильском проливе, довольно значительные. Контрольно-измерительный пост показал, что кабель, соединяющий острова Онектон и Парамушир, поврежден на значительном протяжении. Работа была нелегкая. Бортовая качка и белая ненастная тьма все небо затянулось плотной тусклоперламутровой пеленой, от которой побаливали глаза и плохо слушались веки, тоже не предвещали скорого окончания ремонта.

Автоматические грапнели - кошки с захватами - ухнули в глубину. Казалось, что ими до бесконечности будут баламутить желтовато-свинцовую воду.

Несколько раз "Дежнев" промахивался. Контрольный звонок лишь слабо всхлипывал, как испорченный телефон, когда судно проносило над кабелем.

- Стоп! Стоп! Давай задний! Малый, малый. Слышь? Сбавь обороты!

Лицо старпома побагровело, голос охрип, в нем появились влажные надсадные ноты.

Борис Степанович метался по палубе, рассыпая забористую ругань. Увидев, что у моториста заело рычаг, он бросился на помощь. Отпихнув незадачливого малого, Борис Степанович крикнул и животом навалился на стальную штангу.

"Дежнев" резко сбавил обороты. Фрикционные муфты соединили кабельный барабан с двигателем. Барабан дрогнул, заскрипел и завертелся: чем быстрей, тем бесшумней.

- Порядочек! - удовлетворенно просипел Борис Степанович, вновь отключая барабан.

Его налившееся от чрезмерного усилия кровью лицо постеиенно начало отходить, а на руках все явственней стала проступать венозная синева татуировки.

- Вот так и держи, Витя, - сказал он, разгибая спину и все еще тяжело посапывая.

Тут его недреманое око остановилось на манипуляторщиках. Одним из них был как раз Гошка. От холода руки у него онемели, и он то и дело подносил их ко рту, чтобы согреть дыханием. Подышит на левую руку и схватится ею за рычаг, зато правую отправит на обогрев.

Гоша делает это бессознательно, не думая о разлапистых кошках, которые бороздят грунт в поисках кабеля, но, поймав грозный взгляд второго помощника, интуитивно понимает, что в чем-то сплоховал.

В эту минуту Гоша ожидал львиного рыка и гневной брани. Но вместо этого Борис Степанович лишь потрепал его по плечу:

- Эх ты, салажонок, салажонок. Пройди в автоматический пункт, отогрейся. Скажи там, чтоб тебя Писарев подменил, а я пока тут пошурую.

Наконец, кабель нащупали, и барабан заработал на полную мощность. Заскрипели тали, и две шлюпки, точно поплавки, запрыгали среди злых бурунов. Гоша сквозь стекло иллюминатора видел, как быстро и ловко матросы подвязывали к иоднятому участку кабеля буи. "Точно бусины на нитку насаживают", подумал он, В туманной пелене было трудно разглядеть подробности. Судно болтало, и серый уровень воды ц иллюминаторе качался слева направо. Гоша понимал, что этс кренится не горизонт, а "Дежнев", но постепенно ему начинало чудиться, что весь мир сузился до круглого отверстия и качается, и качается... Гошка задремал.

Когда он, вздрогнув, очнулся, ему показалось, что прошла уже целая вечность. В иллюминаторе все так же качалось серое море. Но шлюпок уже не было видно. Зато на палубе слышался какой-то нестройный шум. Раздавались возгласы удивления, приглушенный смех. Преодолевая сонливость в уютное чувство теплоты и покоя, Гошка открыл дверь и заскользил по трапу вниз, почти не касаясь медных перил.

Матросы образовали на полубаке плотный круг. Усиленно работая локтями и извиваясь всем телом, точно дельфин, Гошка пробился в первые ряды.

На свободном от людей пятачке было пусто, если не считать лежащей на палубе полуразложившейся черной туши, сквозь которую виднелись плавно изогнутые ребра, точно oгромные клинки.

Под общий смех матрос Никуля, по прозвищу Кубарик, назенький, но плотный и коренастый, рассказывал:

- Подвязываю это я четвертый буек, вроде все нормально. Махаю рукой на корабль. Трави, мол, дальше. Ну, кабель впять пошел, так и мелькае. Я ще махнул: трошки погоди. Вдруг Васька як завопит: "Гляди, гляди!" Так я говорю, Вася, чи не?

Рыжий и спокойный верзила молча кивнул.

- Ну, я повернувся, - продолжает Кубарик, - батюшки! Яка-то громадина з воды лезет. Скажу правду, злякався до смерти. А Васька хохочет: "Та це ж кашалот",- говорит. Так, чертяка! - говорю я. - Ты бы сразу сказал, а то я думал, що це сирена - баба морская на меня глаза повылупила. Ей богу!

Матросы дружно хохочут, а Кубарик оглядывает всех с довольным видом.

- Одним словом, кашалот. Тильки он, чертяка, в кабеле запутався. Да ще как! Одна петля вокруг хвоста, другая плавник опутала, а в пасти у него целая бухта. Ей богу! Нижняя челюсть так в два витка опутана. Видно, он брыкався, бедалага, его аж в дугу согнуло. От морды до хвоста кабель, шо твоя струна, натянут. Як тильки не разорвався.:

Кто-то из матросов подзадоривает рассказчика:

- Да, врешь ты все, Кубарик! Выловили дохлого кашалота, и пока прибуксировали на корабль, целую историю сочинили.

- Ясно, врешь! - смеются остальные, хотя знают, что Кубарик рассказывает все как было на самом деле.

Кубарик не обижается. Он призывает в свидетели Васю и еще двоих матросов, даже приглашает сесть в шлюпку и поплыть к кабелю: .

- Вы только гляньте, як вин кабель покусав, проклятыйвся ж изоляция попорчена. Кашалот - вин не кит, у него зубы будь здоров.

Внезапно матросы расступаются и пропускают высокого человека в зюйдвестке. Это капитан, Мартин Августович Лиепень.

- А ведь Никуля прав, - говорит он, посасывая пустую трубку. - Кашалоты часто запутываются в кабелях. Еще в молодости я читал книжку одного американского геолога. Там он приводит десятки подобных случаев. Причем интересно, что почти все животные запутывались именно так, как нам сейчас, рассказал Никуля: нижней челюстью. И всегда кабель сильно бывает запутан и несет следы зубов. Только однажды кит сумел совсем разорвать кабель...

- А зачем они это делают, Мартин Августович? - раздался чей-то голос.

Капитан рассмеялся:

- А кто их знает. Ученые считают, что животные сами нападают на кабель. Пытаются его порвать, утянуть куда-нибудь и неизбежно запутываются. Бедный кашалот и бьется, и рвется, а освободиться не может. Так и умирает от удушья, не имея возможности всплыть на поверхность.

- Наверное, кашалот принимает кабель за гигантского кальмара! - неожиданно для себя выпалил Гоша.

- Почему ты так думаешь? - повернулся к нему капитан.

Гоша покраснел, смутился, но все-таки выдавил из себя:

- Я вот в книжке читал, что бывают гигантские кальмары. Метров в тридцать, а может, и сверх того. А кашалоты, они всегда кальмарами питаются. Мне еще дед, китобой, рассказывал, что в желудках кашалотов полным-полно кальмарьих клювов непереваренных.

Все с любопытством глядели на Гошку.

Капитан улыбнулся и точно про себя тихо сказал:

- Да, это правда. Мелких головоногих кашалот жрет. А вот с гигантскими кальмарами... Тут, кто его знает... Неизвестно, кто из них жертва, а кто охотник.

Может быть, и прошел бы этот случай бесследно для Гошки, не заговори он тогда о кальмарах.

Назавтра Гошку вызвал к себе капитан. Гошка с любопытством и робостью оглядывался по сторонам, сидя на стуле в маленькой чистенькой каюте. Все было здесь к месту, ничего лишнего. Аккуратная кровать под верблюжьим одеялом, рукомойник, крохотный письменный стол. По стенам висели приборы, полка с книгами, увеличенная фотография некрасивой задумчивой женщины.

Капитан не курил. Врачи запретили строго-настрого. Зато с трубкой не расставался. Вот и сейчас он молча разглядывает Гошу и посасывает пустую трубку.

- Это хорошо, - без всякого предисловия начал капитаи, что ты книжки читаешь. Еще лучше, что помнишь прочитанное. И совсем хорошо, что думать умеешь, предполагать. У тебя какое образование?

- Десять классов закончил.

- А дальше что не пошел?

- А хлеб зарабатывать надо. Мать уже старая стала.

- Да-а... Вернемся из плавания, на заочный подавай. Мы тебе все здесь поможем. Кто чего знает...

- Спасибо, Мартин Августович. Только я пока об институте не думаю. Мне и так, матросом, хорошо. Да и специальность-то я себе не выбрал. В институт связи, что ли? Все-таки к кабелям отношение имеет.

- Институт связи - это неплохо. Но так судьбу не выбипают, вернее, не делают судьбу. Что дело свое любишь - это хорошо. Но не значит, что других дел на свете нет. Нужно тем заниматься и там работать, где больше всего пользы принести сможешь, где себя полнее отдашь... Выразишь, что ли... Говорят, при коммунизме не будет так, что у человека на всю жизнь одна профессия. Ведь великое счастье иметь возможность изредка переключаться на другое дело. Есть люди однолюбы в смысле работы, есть универсалы. Но и тех и других не так уж много. В основном у человека бывает желание проявить себя на двух-трех поприщах. Ну, дело не в этом. Я, например, биологом стать мечтал. Да не получилось...

- Почему не получилось, Мартин Августович?

- Не такая у нас в Латвии тогда жизнь была, чтобы выбирать мог. Пришлось матросом наняться, кочегаром, точнее. Поплавал по морю немало... За то жизнь благодарю.

- Ну, а потом?

- А что потом! Потом стар стал. Жизнь менять поздно показалось. Да и привычка. Куда я от моря уйду? Ты вот - другое дело. У тебя все возможности есть.

- Я понимаю.

- Ну, то-то. Я вчера, понимаешь, в тебе себя увидал, Прежнего, конечно... Плавал я в ту пору боцманом на чилийской "Розамунде". Как и сейчас, только было это далеко от' сюда, в Южном полушарии, мы вытянули поврежденный китом кабель. И меня тогда, как громом, поразило. И знаешь, что?

Гошка, как завороженный, покачал головой, не спуская взгляда с капитана.

- Я, понимаешь, - продолжал капитан, - водолазом долго работал, может, поэтому у меня и мысль эта родилась... Одним словом, удивился я очень. Удивился, как кит такое давление выдерживает. Ты понимаешь, что получается? Здесь вот глубины свыше 1400. а кашалот в кабеле запутался! Тогда тоже, помню, мы кабель с 1700 подняли. Недавно совсем, в 1951-м, в августе, читал, чинили кабель Лиссабон-Малага наглубине 2200 метров - и тоже... Что ты думаешь? Подняли токусанный кашалотом кабель, на котором болталось полусгнившее мясо. А ведь на глубине в 2000 мертов давление 200 атмосфер. Ты только вообрази себе: 200 килограммов на каждый квадратный сантиметр поверхности.

Я тогда, ой, как горько пожалел, что нет у меня такой возможности, чтоб засесть за книги. Поучиться, поработать в лабораториях. Эх, да что там говорить! Ведь ни одно из млекопитающих не встречается в своей жизни с такими страшными давлениями. Кажется, в лепешку должно расплющить. Так нет же. Плавает кит у самого дна, да еще кабель покусывал. Ох, до чего же хотелось мне узнать тогда, как это организм кита приспособился к резким переменам давления. Я ведь водолазом был. Кому, как не мне, знать, что такое есть вещь перемена давления!..

"Сейчас я могу сказать вам, дорогой Мартин Августович, как приспособился к большим глубинам организм кита", - подумал Кавергин.

Воспоминания увлекли его. Он припомнил недавно состоявшийся ученый совет Института океанологии, где eму пришлось делать доклад о перспективах овладения большими глубинами океана.

Большой конференц-зал, отделанный под мореный дуб, внимательные лица ученых, лысины, солидный блеск очков, бороды "морских волков". И его собственный голос, гулко звучавший в притихшем зале:

- Подводя итоги, мы можем сослаться на мнение, которого придерживается подавляющее большинство исследователей. Считается, что внутренние органы кита во время ныряния оказываются каким-то образом защищенными от давления окружающей среды. По крайней мере, давление, передаваемое на внутренние органы, не превышает нескольких атмосфер... Но это не так.

Да, это широко распространенное мнение неверно. Хотя в самом деле, трудно представить себе, чтобы мягкие мускульные ткани, допустим даже в состоянии самого сильного напряжения, смогли противостоять давлению, превышающее сотни атмосфер. Даже стальная обшивка подводных лодок не может противостоять такому давлению. Поэтому и лодки, и водолазы в тяжелых скафандрах довольствуются глубинами, не превышающими трехсот метров.

Не может быть сомнений, что кровь в поверхностных сосудах кожи или ротовой полости находится под давлением, равным гидростатическому. Но по закону сообщающихся сосудов такое же давление должно установиться во всей системе, в том числе и во внутренних органах животного.

Кроме того, не следует забывать, что кашалот - на глубине многих сотен метров. Надеюсь, это никто не станет оспаривать?

- М-да...

- Так вот, значит, давление в его желудке тоже должно быть равно гидростатическому. Иначе нельзя. Иначе каждая проглоченная рыба, каждый самый крохотный кальмар разорвутся в желудке, как граната.

Все это свидетельствует о том, что во время ныряния во всех органах животного создается давление, равное гидростатическому. Оно как бы пронизывает все тело. Следовательно, и речи не может быть о какой-то защищенности кашалота от давления среды...

"Шокальский" сильно качнуло. Кавергин ухватился за поручни мостика. По палубе торопливо просеменил начальник геофизической группы Кравцов. Вскоре на мостик поднялся капитан. Мартин Августович был встревожен. Не глядя на Кавергина, он сказал:

- Зафиксирован подводный взрыв. Связь с батискафом потеряна.

Сколько прошло времени? Секунда или столетие? Володя не знал, но ему казалось, что он заново прожил всю свою жизнь. Он увидел себя мальчишкой, идущим первый раз в школу, держась за большую отцовскую руку. Ранняя осень. На асфальте, как большие павлиньи перья, расцветают капли бензина. Влажный ветер кружит первые опавшие листья, отливавшие латунью. Потом почему-то в памяти проявилась зачетная книжка и подписи профессоров университета. До боли знакомые и ощутимые, вспомнились микротомовые срезы кальмара, сделанные вчера на Райкоке под палящими лучами солнца. Солнце... Неужели он больше не увидит его? Щемящая жалость к себе перехватила дыхание. Ему стало трудно дышать. Тихие, беззвучные слезы покатились по щекам. Володе было жаль себя, жаль Мухина, который, не шевелясь, лежал перед ним на холодном полу. Какая глупость, ах, какая все это глупость...

Ему страстно захотелось сейчас же, немедля, увидеть темно-синее небо, покрытое кучевыми облаками, белыми и легкими, похожими на снеговые горы. Но перед ним была лишь густая чернильная мгла, проникавшая в мозг и затоплявшая все. Чтоб отгородиться от нее, оттолкнуть ее прочь, он вытянул руки вперед и почувствовал, как кто-то схватил их.

Он обрадовался безмерно, безгранично, с той же неистовой силой, с какои только что отчаивался.. Он почувствовал, что побит этого Мухина, любит уже давно, хотя и знаком с ним лишь несколько дней. Славный ты парень, как хорошо, что ты жнв, это же прекрасно, что ты жив! Какой же ты молодец...

Он прикоснулся к лицу Мухина н понял, что тот говорит. Невидимые губы геолога быстро-быстро шевелились, твердая челюсть дрожала и прыгала.

- Николай, дорогой, я не слышу тебя. Я оглох, понимаешь? Но это неважно. Надо проверить, работает ли связь? Потом посмотреть, что с аккумуляторами. Нет света и обогрев, кажется, не действует. Становится чертовски холодно.

А Мухину было худо. Путь к сознанию шел через боль. Голова гудела и кружилась. Мухин сел, а затем тихонько привстал, Черт возьми, кажется, они здесь плотно засели. Что же произошло? Сначала взрыв вулкана, затем этот полет вверх тормашками... Жаль, что Хитров ничего не слышит. Похоже, он здорово струхнул. Но ничего, держится. Да, держаться надо. Крепко надо держаться. Сколько здесь придется сидеть, неизвестно. Но почему же не сработал балластный сбрасыватель? Непонятно. Или он сработал? Тогда они давно были бы на поверхности. А они... Кстати, где же они?

Мухин шарил по пульту, нащупывая знакомые кнопки и переключатели. Так. Значит, радио не работает. Наверное, все лампы полетели. Шутка ли, такой толчок! Только люди могут переносить подобные сотрясения. А хрупкие приборы - куда им. Хорошо еще стекло не треснуло. Не пришлось бы тогда... Ничего не пришлось бы.

- Аккумуляторы вышли из строя. Одни осколки, - негромко сказал Хитров.

Плохо, подумал Мухин. Очень плохо. Связь потеряна. электроэнергии нет. Хорошо хоть углекислотные поглотители сохранились. Не задохнемся, по крайней мере. И вода есть. Значит, еще не все потеряно.

Держись, Володя, теперь наша сила в терпении. Нужно ждать. Там, наверху, наверное, уже принимают меры.

Мухин отыскал спину Хитрова и ободряюще похлопал юношу по плечу. Тот в ответ пожал ему руку.

- Может, поедим? - спросил Володя.- А то я что-то проголодался. "

Мухину эта мысль очень понравилась. Они выпили по чашкс горячего какао, сохранившегося в термосе, и почувствовали себя совсем уютно. Нет ничего успокоительнее, чем атмосфера будничных дел. И поспать бы им вовсе не мешало. Но уснуть здесь, сидя в жестком кресле, было невозможно. Мешал холод и еще что-то, встревоженным зверьком притаившееся под сердцем.

- Второго батискафа здесь у них нет, - говорил как бы сам с собой Володя. - Значит, надо затребовать из Приморска. Да и что это за поиски с батискафом? Можно проискать миллион лет и ничего не найти.

Вдруг Мухин сообразил, как можно общаться с Володей. Он взял руку юноши и стал водить по ней пальцем.

- Ка.. и.. кип... но, - повторял вслух Володя начертанное Мухиным.

- Кинооператор, - наконец прочел он. - Конечно, только он. Ты знаешь, мне кажется, я припоминаю его. Как-то я был на семинаре профессора Кавергина. Он делал доклад о создании в организме человека тех же условий, которые возникают при погружении кита на большую глубину. Он еще называл их таким смешным словом - кетационные условия, дословно - китовые. По-моему, кинооператор очень похож на Кавергина. Может быть, это он и есть?

Мухин написал одно слово на руке Володи.

- Как? - повторил тот. - Как он это делает? Ему удалось разработать несколько приспособлений. По идее они все заимствованы у кашалотов. Эти млекопитающие очень хорошо приспособлены к условиям глубоководной среды, вот Кавергин и позаимствовал кое-что у них...

Мухина заинтересовало Володино объяснение. Кроме того. оно отвлекало от давящей мысли о несчастье. Он стал расспрашивать Володю.

- Какие? - читал Володя неровные движения мухннской руки. - Прежде всего система клапанов, препятствующих выжиманию воздуха из легких на глубине. Кроме того, колоссальное количество дыхательного пигмента, связывающего кислород в мышцах. Обилие пигмента миоглобина позволяет кашалоту запасать кислород не только в легких, но и во всем теле, так сказать. Кавергин перенес эту особенность дыхания кита на человека. Мне самому непонятно, как ему удалось это осуществить. Я просто рассказываю, что слышал на семинаре. Я понял так, что чудовищные давления живому организму не страшны. Ведь наше тело практически состоит из жидкости. А жидкости несжимаемы. Это и школьник знает. Внутренние органы тоже будут работать нормально, если внутри организма установится давление, равное гидростатическому. Кровь но сосудам будет свободно двигаться силой сокращения сердца, так как на любой глубине давление крови будет слагаться из гидростатического плюс давление, развиваемое сердечной мышцей. Ясно?

- Дыхание, - написал Мухин.

- Я же говорю - миоглобин. Кит, он что делает? Вынырнет, провентилирует легкие и опять под воду уходит. Но благодаря миоглобину не только легкие насыщаются кислородом. но и весь организм. Поэтому мышцы животного долгое время не нуждаются в притоке свежей крови, несущей кислород. Вероятно, у этого кинооператора в маску вмонтирована система клапанов, чтобы уравновесить давление, - это раз. А во-вторых, биофизики это уже умеют, в его организм введены вещества, которые спосооны запасать в связанном виде большое количество кислорода и отдавать его по мере надобности работающим органам. Кессонная болезнь тоже здесь не страшна. Ведь киты уходят под воду лишь с одной порцией воздуха, а это значит, что азот в организме не накапливается.

- Колоссально, - Володька, - скоро - пьем - кофе - Шокальский, - подвел итог беседы Мухии.

4

Кавергин скользнул в воду. Сердитая волна не успела его толкнуть и яростно ударилась о борт "Шокальского". Капитан сделал приветственный жест рукой и отошел от борта. На лице его застыло напряжение. Кавергин погружался пятнадцатый раз. Искали батискаф. Конечно, батискаф оснащен новейшим оборудованием, запасы еды и воздуха позволяют жить в нем неделями, но... Но трехкилометровая пучина таила в себе слишком много опасностей, и Мартин Августович помнил об этом.

Кавергин шел в глубину. Перед ним промелькнули светлые слои, где плавали ленивые медузы и суетилась рыбья молодь, затем стало темнеть - началось глубоководное царство. Водяная ракета легко и уверенно тянула ученого вниз. Игорь Васильевич почти не рассматривал уже порядком надоевший ему подводный мир. Сколько он ни обследовал район вулканического извержения, до сих пор ничего найти не удалось. Взрыв вулкана изверг огромные массы лавы и пепла, загрязнившего воду на несколько километров вокруг. Луч фонаря теперь с большим трудом пробивался сквозь красковато-рыжую муть. Непрестанный гул и удары, доносившиеся со стороны извержения, болезненно давили на уши. Кавергин поморщился и понесся над дном, освещая небольшим прожектором колеблющиеся холмы придонного ила.

Он описывал концентрические кольца вокруг вулкана, время от времени увеличивая их диаметр. Такое занятие могло бы показаться бесплодным, если бы не магнитоискатель. Сейчас Кавергин был вооружен прибором, позволявшим отыскать любой металлический предмет в радиусе пятидесяти метров. Прибор напоминал большой фотоаппарат. Его несколько минут назад привез на "Шокальский" тот самый вертолет, который доставил туда Кавергина. Взяв прибор, Игорь Васильевич сказал:

- Я надеюсь, что пятнадцатое погружение будет последмим.

Капитан испуганно взглянул на ученого.

- Не говорите так.

Кавергин рассмеялся

- Не волнуйтесь, Мартин Августович. Нам теперь все кашалоты завидуют...

Игорь Васильевич посмотрел на стрелку прибора. Она ожила. Что-то ее беспокоило. Она вздрагивала, на мгновение отклонялась, а затем вновь возвращалась в устойчивое нулевое положение. Кавергин понял, что прибор реагирует на глыбы камня и куски застывшей лавы, выброшенные вулканом. "Неплохо, что ты такая чувствительная, стрелочка, но заметишь ли ты батискаф, вот в чем дело, - подумал Кавергин. Океан и батискаф... Да, это даже не иголка в стоге сена".

Внезапно стрелка резко подпрыгнула и застыла, указывая на цифру 10. Кавергин осторожно развернул прибор и определил направление: северо-северо-запад.

Через несколько секунд он был на месте, где прибор заметил металлическое тело. Игорь Васильевич с удивлением осмотрелся: ничто не говорило о присутствии батискафа, куски охлажденной лавы да камни разрывали илистую поверхность дна, словно огромные черные язвы. Но прибор упрямо твердил свое: где-то здесь должен находиться металл.

Кавергин присел на длинный лавовый язык, похожий на спину гигантской черепахи, и задумался.

Где же?

Вдруг он услышал слабый стук, доносившийся снизу. Негромкий, еле различимый, он отозвался в душе Кавергина громовыми раскатами радости. Батискаф был под ним!

Игорь Васильевич спрыгнул на дно и сразу ушел по грудь в ил. Он руками обчищал и ощупывал каменную глыбу, пока, наконец, не почувствовал полированный бок аппарата. Схватив водяную ракету, он нанес несколько сильных ударов по металлу. В ответ посыпались быстрые взволнованные толчки. Обитатели батискафа приветствовали своего спасителя.

Кавергин огляделся и недовольно покачал головой. Задача была исключительно трудной. Батискаф оказался наглухо замурован в лавовом выбросе. Выцарапать аппарат из которых объятий можно только с помощью взрыва. Перенесут ли ребята новую встряску?

Игорь Васильевич постучал по скользкой обшивке. Мухин быстро отстучал ответ: живы, ранений нет... настроение хорошее... температура градусов восемь... из-за холода не работает очистка воздуха... пришлось перейти на кислородные маски.

Последнее сообщение встревожило Кавергина: значит, время спасения ограничено. Он передал внутрь батискафа несколько ободряющих слов, закрепил на камне зажженный прожектор для ориентира и помчался вверх, оставив за собой хвост взбаламученного ила.

Дно океана опустело. Одиноко маячил тусклый луч света, освещавшим фосфоресцирующую взвесь из частиц глины и микроводорослей. Глухие отзвуки извержения и рассеянный багряный свет придавали подводному ландшафту зловещую окраску. Казалось, все здесь застыло в ожидании роковых событий...

Кавергин вернулся через час. Он привез с собой тюк с инструментами и материалами. Здесь был тол в аккуратных цилиндриках, подрывная машинка для подводных работ - ручной электробур.

В ушах у Игоря Васильевича еще стояли шум аплодисментов и крики "ура" на палубе "Шокальского", грянувшие, когда стало известно, что батискаф найден.

- Я не подрывник, - сказал он капитану, выслушав его наставления. - Но, кажется, я вас понял и постараюсь сделать все так, как вы мне советуете.

Кавергин постучал внутрь батискафа. Там долго не отвечали. Наконец, раздались слабые удары. "Воздух... что-то с воздухом... баллон израсходован полностью..."

Игорь Васильевич оцепенел. Это было неожиданно. Кислорода в баллоне должно было хватить по крайней мере еще часа на четыре. Обыкновенно батискаф полностью обеспечирается работой углекислотной установки. Баллон с кислородом - это аварийный запас.

И вот... Что-то произошло.

Кавергин принялся торопливо сверлить дыры под заряды. Передвигаться по вязкому мягкому грунту было тяжело, и он как-то очень быстро устал. Когда все было готово, в глазах у него уже плыли темные круги. Он оттащил подрывной ящик подальше от лавовой глыбы, в которой, как жук в янтаре, покоился батискаф.

"Шестнадцать погружений на такую глубину даже кашалот не выдержит", - мелькнула вялая мысль. Медленным движением он замкнул контакты. Резкий треск, словно разорвали полотнище, на миг ошеломил его. Ил вздыбился густым желтым облаком и закрыл поле зрения. Кавергин подождал, пока ржавые потоки придонной грязи немного осели, и поплыл к месту взрыва. Ни батискафа, ни лавы он там не обнаружил. "Вырвались... Живы ли?" - подумал он и внезапно ощутил страшную усталость. Тело его было разбито и бессильно. Каждое движение давалось с трудом.

Он немного поплавал в темном киселе в районе взрыва, натыкаясь на мелкие кусочки камней. Казалось, ему жаль покидать это место.

"Подъем", - с большим усилием воли подал он сам себе команду. И вдруг обнаружил, что с ним нет водяной ракеты. Быстрыми суетливыми движениями он подплыл к подрывному ящику, затем вернулся назад... Ракеты не было. Внезапно я вспомнил: двигатель остался возле батискафа! Трубка мешала ему сверлить дыры, он снял ее и бросил в небольшую нору на камне. В спешке позабыл о ней и теперь либо двигатель погиб взрыве, либо, безвозвратно утерянный, покоится на илистом дне. Найти его нечего и мечтать.

Кавергин посмотрел вверх. Может, впервые за все время он ощутил тысячетонную тяжесть воды, нависшую над головой. Ему стало очень холодно, хотя обогрев костюма был включен на полную мощность.

"Три километра... Много..."

Он медленно поплыл вверх, осторожно шевеля ластами. Острая режущая боль в боку заставила его на миг остановиться, Затем он вновь поплыл все выше и выше. Но ему казалось, что он опускается вниз. Это странное двойственное чувство овладевало им все больше, пока не наступило полное безразличие ко всему, что его окружало, и он уже не интересовался, куда плывет...

"Шокальский" делал двадцать узлов в час. Все меньше миль оставалось до Владивостока. Мухин и Хитров стояли на палубе, задумчиво глядя на пенистые барханчики волн. Во все стороны распахнулась необъятная синь и тишина.

Высокий седовласый капитан поднялся по трапу на мостик. Сдержанным кивком ответил он на приветствие.

Мартин Августович смотрел вперед, но видел он не океанские просторы. Перед ним стояло лицо Кавергина. Как радостна была их встреча, когда он прилетел в ту ночь на вертолете. Как лучезарно он умел улыбаться... Он сказал тогда:

- А все-таки вы пришли в науку, Мартин Августович. Вы же теперь капитан научно-исследовательского судна. Оказывается, можно слить разнообразные стремления человека всего лишь в одной профессии? А, Мартин Августович?

Капитан почувствовал комок в горле. Он судорожно глотмул исклонился над картой.

Высоко над мостиком в синеве неба рядом с красным флагом трепетал на ветру бело-голубой вымпел. Все встречные корабли узнавали по нему научно-исследовательское судно и приветственно гудели.

Кругом только волны и небо, и очень далеко еще до земли.