"Слеза большого водопада" - читать интересную книгу автора (Емцев Михаил, Парнов Еремей Иудович)

1

Дик не мог позволить себе роскошь далее задерживаться на Роковой стоянке Мучительных Раздумий. И так уже румберо[1] поглядывают на него с удивлением. Еще день-два, и они начнут относиться к походу как к пикнику, где можно хорошо поесть и вдоволь поваляться на травке. Он, кажется, их совсем распустил.

Поводом для этих раздумий и колебаний явилось резкое сокращение провианта. Осталось всего сорок фунтов тапиоковой муки, бочонок тростниковой водки качасы, двадцать пять фунтов шарке[2], немного масла и ящик сахара. Есть еще отличный кофе. В лучшем случае всего этого хватит на три недели. Не больше. А неизвестно еще, сколько времени предстоит пробыть в Шингу. Придется сократить пайки и восполнять дневной рацион за счет охоты. Благо охота здесь чудесная. Зверье совершенно непуганое.

Пока румберо Мануэл и Энрико будут красться за дичью, Дику нужно окончательно решить, куда направиться дальше. Все попытки найти золото ни к чему не привели. А раздумывать некогда, совсем некогда. Ноябрь уже на носу. По самым оптимистическим подсчетам, в его распоряжении будет еще каких-нибудь сорок дней. С декабря по конец апреля открывается сезон дождей.

В это время Шингу превращается в вышедший из берегов ад. Впрочем, слово «ад» уже давно ничего не объясняет. Люди придумали много такого, что оставляет далеко позади мрачную фантазию господина Сатаны и господ Астарота, Велиала и Ко...

«Минисауа-Миссу». Так свистят змеи. На стоянках Энрико по обычаю гуарани окружал лагерь кольцом сухих банановых листьев. Как бы ни был осторожен и легок пружинящий шаг ягуара, его выдадут шуршание и треск сухих банановых листьев, желтых и скорчившихся от солнца. Но змеи струятся бесшумно. Голубые ручьи с прихотливым узором желтой пены, нежно-сиреневые лианы с белой мозаикой лишайника, длинные серо-зеленые побеги гевеи с завораживающим взглядом ацтекских глаз — вот что такое змеи.

...Жгутом блокируйте вены над местом укуса, посыпьте ранку порохом и подожгите его, раскалите на огне мачете и старайтесь не втягивать ноздрями дым вашего мяса; не забудьте, наконец, и о сыворотке из Буантанана... Если вам повезет и через три недели из душного бреда вы выползете на белый свет, шатаясь и жмурясь, благодарите небо. А еще лучше, богов этой страны: Солнце, папашу Мавутсинима. Но лучше всего купите плащ из кожи анаконды. Семь лет неуловимый для человека запах царицы змей будет защищать вас от всяких ядовитых тварей.

Анаконда. Вы, конечно, видели ее в кино. Помните, как смельчак-одиночка охотится на анаконду? Добродушное чудовище пенит воду, рвется из объятий супермена, а «случайно» оказавшийся рядом кинооператор зарабатывает на каждом метре пленки двадцать долларов. Здесь все правильно. Никаких комбинированных съемок. И все-таки это самый наглый и страшный обман.

Спросите индейцев и серингейро, бразильских трапперов и золотомойщиков, и они вам скажут, что нет в мире ничего страшнее анаконды. Бассейны рек Парагвай, Арагуая, Токантино и Манисауа-Миссу — это владения анаконд. Ни за какие деньги вы не заманите туда бразильеро. В среднем только двенадцати из каждой сотни удавалось пройти по этим рекам. Остальные восемьдесят восемь исчезали.

Анаконда в двадцать — двадцать пять футов не редкость. При известной сноровке ее действительно можно схватить руками за глотку и выволочь на берег. Из ее желто-зеленой или красноватобелой кожи делают плащи, изящные сумочки и туфельки для красавиц Копакабаны. Мясо ее тает во рту. Но анаконда в сорок и более футов — апокалипсическое чудовище, иррациональная химера. Уоллес нашел на Амазонке дохлую анаконду в тридцать восемь футов. Она умерла, не сумев переварить целиком проглоченного буйвола. Такие исполинские экземпляры встречаются не часто, но следы, которые змеи оставляют в болотах, бывают иной раз шириной в шесть футов. По сравнению с таким исчадием ада даже змея Уоллеса будет выглядеть карликом. В Бразильской комиссии по определению государственных границ хранится череп анаконды, достигавшей восьмидесяти футов! Она была убита на реке Парагвай.

Дай вам бог никогда не встретить змею высотой с восьмиэтажный дом! Есть вещи, которые человеку трудно пережить. Страна анаконд — это далекое прошлое. Юрские гнилые болота, меловые озера, мезозойское жаркое небо. Человека тогда еще не было на земле. Природа уберегла его от этого зрелища. И потому не надо ему ходить в страну анаконд!

Шла восьмая ночь путешествия по Манисауа-Миссу. Ярко пылал костер, дыша смолистым и горьковатым мускусом дикого ореха пеки. Где-то внизу в прохладной темноте бормотала река, качая надежно привязанный плот. Метались светлячки, кричал я арары. Завернувшись в плащи из теплой и мягкой шерсти ламы, похрапывали румберо. Ночной ветерок изредка трогал сухие банановые листья, заставляя вздрагивать и оборачиваться. Костер уже один раз прогорел. На нежных, как шиншилловый мех, пепельных углях томится завернутое в ароматичные листья мясо пекари. Рядом на тихом огне печется миту-миту — большущий каштановый индюк.

Глупого миту-миту довольно легко подстрелить. Когда он поет, то не обращает внимания на посторонние звуки.

Заглядевшись на индюка, Дик не расслышал странного звука, похожего на тихий автомобильный гудок. Но звук этот не укрылся от спящего Мануэла. Он вскочил и, заслонясь ладонью от костра, прислушался.

— Ты слишишь, начальник? Bichus![3] — Какие звери? Ягуар?

— Нет!

Он помотал головой. Отстегнул фляжку и выпил качасы. Глотал он крупно и жадно. Тонкими струйками водка стекала с углов его рта и сползала по запрокинутому подбородку за ворот. На мокрой шее метался малиновый отсвет костра.

— Смотри туда! — сказал он, с хрипом выдыхая воздух.

Дик глянул в темноту по направлению его руки. Сначала ничего, кроме крутящихся светляков, не было видно. Потом показалось, что он видит неподвижные и немигающие рубиновые огоньки.

Это могло быть миражем оттого, что долго смотрел на костер. Дик зажмурился.

— Видишь?

Открыл глаза, но огоньки не исчезли.

— Вижу... Кто это?

— Страшные bichus. Они сердятся. Слышишь, как стонут?

И тут понял Дик, что это были анаконды. Полчища анаконд, рассерженных и, вероятно, голодных.

— Разбудить Энрико? — спросил он, указывая на безмятежно храпевшего коротышку кабокло[4].

— Зачем? — Мануэл безнадежно махнул рукой.

Потом, втянув носом воздух, нахмурился.

— Это кайтиту так пахнет? — спросил он, кивая на завернутую в листья свинью.

— Да. И миту-миту тоже.

— Их надо убрать. Запах дразнит чудовищ.

— Куда убрать? Бросить им?

— Не дай бог! Это только привлечет их к нам.

— Тогда сжечь?

— Жалко... Давай их лучше съедим.

— Браво, Мануэл! Ничего лучшего, конечно, в данной ситуации не придумаешь.

Они растолкали Энрико и разъяснили ему обстановку. Опухший от сна, он мотал головой, тер глаза и судорожно позевывал. Когда до него дошло, в чем дело, он глотнул качасы и молчаливо принялся раздирать дымящееся душистое мясо.

Это был пир во время чумы. Поглядывая на рубиновые огоньки и внутренне содрогаясь от ужаса, они остервенело уничтожали свинку и индюка. Приходится только удивляться, как удавалось им проглатывать такие огромные, еще не успевшие остыть куски.

Заедали мясо медом диких ос, добытым Энрико еще на прошлой стоянке. Скоро все вокруг стало липким и сладким. Ствол винчестера двадцать четвертого калибра лоснился, как от обильной смазки. Пришлось убрать оружие с колен куда-нибудь подальше. Все равно оно бы не помогло, напади на них вся эта красноглазая шайка.

Скоро захотелось пить. Но по какой-то странной случайности воды в ведре для питья оказалось на самом донышке. Спуститься за водой к реке было равносильно самоубийству. Пришлось выпить качасы, которая к пожару в глотке добавила пожар в желудке. Клип вышибают клином. Чтобы не думать о воде, Дик подлез поближе к костру и попытался уснуть. Энрико остался за часового. Мануэл велел ему поджечь банановые листья, если анаконды подползут ближе.

Кости пекари и миту-миту они сожгли.

Неожиданно для себя Дик перестал вдруг думать об анакондах и провалился в какие-то голубоватые чащи. Перистые тени неведомых растений убаюкивающе склонились над ним, закачались в его утомленном и заблокированном алкоголем мозгу. Проснулся он от крика Энрико.

— Вставайте!

Он вскочил на ноги, слепо ища в траве свой винчестер.

— Перикох![5] — послышалось из ночи. — Перикох!

— Кто ты? — спросил Мануэл на языке гуарани и взвел затвор.

— Перикох! — донеслось из темноты.

Ночь близилась к концу. Померкли светлячки. Ушли в темные, подернутые туманом воды ночные красноглазые призраки. Где-то вдалеке хрюкал тапир, хохотали спросонья обезьяны-ревуны.

— Отвечайте, кто вы, или мы будем стрелять! — крикнул Мануэл.

— Перикох!

— Он, наверное, не знает гуарани, — высказал предположение Энрико.

— Идите к костру! Только медленно! — скомандовал Мануэл по-португальски.

— Obrigado[6].

Зашуршали листья. Дик настороженно прислушался. Судя по шагам, человек был один.

— Стой! — распорядился Мануэл.

Мигнув Энрико, он вытащил из костра пылающую ветку и шагнул через границу ночи. После шелеста листьев и приглушенного говора в свете костра показались Мануэл и индеец с дротиком и духовой трубкой. Он был низкоросл, но крепко сложен и толстопуз. По деревянному диску на губах и характерной раскраске Дик узнал в нем индейца тхукахаме. Это племя живет на севере Шингу, в районе великого водопада Мартине. Ближайшими соседями тхукахаме являются крин-акароре. И те и другие мирные племена.

Индеец огляделся и после минутного колебания направился к Дику. Вынув из головы желтое перо арара, он в знак дружбы положил его к ногам золотоискателя. Тот протянул ему свою трубку.

Индеец присел на корточки и деловито, будто делал это всю жизнь, набил вересковый бриар табаком. Покурив, он передал трубку Мануэлу.

— Здесь очень плохие места, — сказал индеец. — Я проведу ночь с вами.

Дик кивнул головой.

— Как ты попал сюда? — спросил Энрико.

— Я иду в Диауарум. К миссионеру.

— Тебе нужны лекарства? — не отставал от него Энрико.

Индеец не ответил. Положив свое первобытное оружие подальше от огня, он застыл, похожий на языческого кумира.

— Так зачем тебе нужен миссионер?

— Оставь его в покое, Энрико, — сказал Дик. — Какое нам, собственно, до этого дело?

— Мигели[7] ищут самородное золото? — спросил тхукахаме.

— Откуда ты знаешь?! — воскликнул Дик удивленно и, пожалуй, даже немного испуганно.

— От ваура. Ты был в гостях в их деревне на реке Ферру.

— Ах вон оно что!

Дик действительно несколько месяцев назад посетил деревню ваура, представляющую собой десяток свайных хижин, крытых побуревшими на солнце пальмовыми листьями. Скрытая в зарослях пеки, деревушка приютилась на стрелке рек Ронуру и Ферру. Там, как и всюду, где только бывал, он расспрашивал о Золотом озере. И весть об этом невидимый индейский телеграф разнес по всей Шингу.

— Да, амиго, я ищу Золотое озеро.

Индеец кивнул головой и чуть подвинулся от огня.

— Что же ты слышал о нем?

— Многое. Журуна и кайяби говорят, что надо идти далеко, к диким племенам.

— Какие это племена?

— Мы называем их «люди». Они живут к югу от тех мест, где живет мое племя.

— Это племя не морсего?

— Нет. Морсего — это совсем дикое племя. Люди — совсем другое племя.

— М-да... Ну ладно. Больше ты ничего не знаешь?

— Знаю еще то, что рассказывал мне отец, который узнал об этом от брата своей жены.

— Что же он тебе рассказывал?

— Это долгая история. Я хочу сперва чего-нибудь поесть.

Дик дал ему сушеной говядины и несколько кейжу. Он с достоинством принял еду. Спокойно и неторопливо съел все без остатка и спросил чего-нибудь выпить.

— У нас нет ни касавы, ни чичи, есть одна качаса. Но я дам тебе ее только после того, как ты расскажешь все, что знаешь. Дела нужно вести на светлую голову, не затуманенную качасой, — сказал Дик.

Индеец согласно кивнул. Потом встал и бесшумно исчез в темноте, Дик даже не услышал шороха листьев. Он был очень удивлен и подумал было, что индеец рассердился за отказ дать водку. Вернулся он так же внезапно и тихо. В руках у него было несколько молодых побегов капустной пальмы асаи, из которой бразильеро готовят свое излюбленное пальмито. Молча опустившись на свое место, он начал жевать побеги. Потом накрошил табачных листьев в трубку и, подцепив крохотный уголек, закурил.

— Вот что рассказывал мне отец, слышавший эту историю от старшего брата своей первой жены, — начал медлительное и зыбкое, как табачный дым, повествование тхукахаме.

Там, где Манисауа-Миссу вливается в могучую Шингу, есть небольшой водопад. Среди черных скользких камней растут самые большие орхидеи, вечно купающиеся в туманной пыли водопада. Воздух там всегда влажный и горячий, но свежий, как дыхание грозы. Мутная Манисауа-Миссу несет к водопаду древесные стволы и зеленые острова перепутанных лианами кустарников, цветущие ветки и мертвых крокодилов, огромные листья Царицы кувшинок[8]. Все это собирается у черных камней, нагромождается друг на друга, скрепляется речным илом. Так образуется завал, заставляющий Манисауа-Миссу искать обходные пути в Шингу. Только в сезон дождей, когда реки выходят из берегов, МанисауаМиссу собирается с силами, приподнимает и обрушивает его в кипящую Шингу. А так она весь год пробирается в Шингу по обходным путям, через бескрайние непролазные болота.

В один из таких обходных ручьев и затянуло однажды плот с тремя караиба. Проводником у них был старший брат первой жены моего отца. Течение несло плот по темной, как чай йерба-мате, воде, крутило его, не давая караиба пристать к берегу. Да и берегов-то не было. Ручей рассекал на две бескрайные половины зловонное болото. Вокруг по течению неслись змеи, подняв над водой треугольные лакированные головы, и крокодилы, и черепахи, и большие броненосцы качикамо. Но никого из них нельзя было поймать — так быстро несло плот. Только змеи иногда сами залезали на бревна погреться на солнце. Но караиба не радовались змеям и не хотели брать их себе в пищу. Они сбрасывали их прикладами обратно в воду, и змеи плыли дальше.

А еды у караиба было мало. Почти вся мука вышла, и не осталось у них даже тростника, который можно пожевать, когда хочется сладкого. Голодными глазами смотрели они на черепах, у которых такое вкусное зеленое мясо и такие нежные маслянистые яйца. Но что они могли поделать с течением, которое вертело плот? А может, они и не были такими голодными. Ведь у караиба кроме муки и мяса есть много других сытных вещей. Наверное, караиба все же не были очень голодны. Иначе бы они ловили несущиеся рядом ветки с плодами урукури. Но они не делали этого, поскольку знали, как обманчивы эти плоды. Только на вкус они сочны и благоуханны, а в животе становятся дьяволами и просятся наружу.

Порой плот задевал о воздушные корни, застревал среди сцепившихся стволов и ветвей. Но всякий раз течение срывало его и несло дальше. Караиба очень устали. Особенно один из них, который был болен и сильно хромал. Лучше всех держался старый караиба, высокий, как аист жарибу. Но ему тоже было нехорошо. Докучали мушки пиуме, кусающие человека в светлое время суток. И пчелки тиубе, забивающиеся в уши и ноздри, не дающие открыть рот. Даже особые сетки, которые придумали караиба для защиты от москитов, не могли спасти от тиубе.

Только ночью, когда большое созвездие Рыбак начинает клонить свой ковш к воде, течение замедлилось, и плот умерил бешеный бег среди горячих и вязких трясин, где живут анаконды и кайманы.

Ручей вынес плот в большое черное озеро, в котором медленно колыхались звезды. Покрутившись немного, плот замер на самой середине. И караиба пришлось взяться за шесты, чтобы добраться до берега. Они вылезли на горячие камни, шатаясь от усталости. Даже костра не стали разводить и сразу же легли. А утром старший брат первой жены моего отца нашел золото. Вот все, что я знаю.

— А можешь ли ты провести нас к этому озеру?

— Нет, не могу. Старший брат первой жены моего отца не сказал, как его найти.

Но Дику суждено было найти это озеро. И вышло это случайно. А может быть, и не совсем случайно.

Приближался сезон дождей. Вода в Манисауа-Миссу стояла высоко. Срываясь белыми струями со скользких камней, река обретала величавое спокойствие в туманной Шингу. Стремительные лохматые нити переплетались и теряли индивидуальность в бесконечном потоке ткани, медленно льющейся с циклопического ткацкого станка. Золото было в каждой пробе. Но мало. Слишком мало. За день удавалось намыть не больше, чем на несколько крузейро. Игра не стоила свеч. Дик облазил все рукава, все протоки. Иногда количество золотых крупинок в пробе начинало повышаться. Казалось, Дик напал на след. Но река играла с ним. След пропадал. Тогда он решил обследовать северный берег. Если река несла золото с равнины, то следы его должны были отыскаться в прошлогоднем иле.

Буйная зелень скрывала любые изменения, которые могли произойти здесь всего неделю назад. Все же, чуть ли не ползая с лупой по земле, он отыскал полосы наносов и разложившиеся кучи сплава. Он проследил трассу и с удивлением обнаружил, что на всем ее протяжении нет высоких деревьев. Кругом росли исполинские цекропии и бертолеции, а в узкой извилистой полосе — только мелкий кустарник и вьюн. Настоящая просека. Это могло быть только одним из рукавов бифуркации. Причем постоянной, а не единичной, случайной.

И он решил пойти вдоль этой безлесной полосы. Румберо ворчали и проклинали день, когда нанялись на такую каторгу. Но когда Дик намыл песку сразу на двадцать долларов, они успокоились. На четвертый день пути прохладное зловоние и тучи комаров возвестили о приближении к озеру или болоту. Красноватая почва уступила место перегною, который упруго пружинил при каждом шаге. Лес сменился непролазным кустарником, и каждый шаг давался ценой поистине кавалерийской атаки. Мачете не знали отдыха. К счастью, полоса кустарника оказалась неширокой, и люди вступили в море шуршащих трав. Пришлось надеть рубашки с длинными рукавами. Саблевидные ленты с микроскопическими зазубринами на обоюдоостром лезвии нещадно резали руки. Грунт становился все более зыбким. Прежде чем сделать следующий шаг, приходилось уминать траву ногой, чтобы ступать не по земле, а по зеленовато-белому травяному настилу. Так было больше шансов не провалиться по пояс.

Но вот пошла уже откровенная трясина: затянутые коричневой дрянью ямы, окна черно-кофейной воды, поблескивающие сквозь слой зеленой сальвинии. Впрочем, гораздо большую опасность таили в себе скрытые травой участки. Вот где действительно можно было отдать богу душу! Приходилось внимательно приглядываться к каждому цветку. Цветы растений-амфибий красноречиво и честно предупреждали об опасности. Что же касается цветов, растущих на сравнительно твердом грунте, таких проводники знали слишком мало.

Шестичасовой изнурительный переход оказался напрасным. Дальше пути пе было.

Дик возвращался назад по беловатой дороге из травяных стеблей, чуть не плача от злости. Пот ел лицо, как серная кислота. Виски трещали под ударами пульса.

Из-под ног разбегались кузнечики и разлетались стрекозы. Над головами проносились цапли. «Цапли, — подумал Дик. — Цапли. Значит, там все же есть открытая вода. Может быть, даже то самое озеро...» Он выругался тогда длинно и витиевато, как умеют только в Белене. Проводники остановились и переглянулись. Он выругался опять, уже короче, по-английски. Они пошли дальше. Легче ему не стало. И все же он решил сделать еще одну попытку прорваться к озеру.

После суточного отдыха они вновь пошли на приступ. Опухшие от укусов и полосатые от расчесов, четыре дня одолевали эти проклятые триста ярдов. В итоге кровью и болью своей проложили дорогу к озеру. Дорогу, в полном смысле слова вымощенную жердями и окрапленную потом.

Сразу же за болотом показалась узенькая кайма краснозема, обрывающегося над темневшим внизу озером. Во время паводка вода в озере, наверное, подымается вровень с берегами. Потом стремительно падает, размывая обрыв, увлекая комья красного суглинка и обнажая переплетения корней.

Дик промыл первый таз и вскрикнул. На дне поблескивали горошины самородного металла. Дик бросил таз и лихорадочно огляделся.

— Кошачье золото! — облизываясь, прошептал Мануэл.

Вода в озере казалась черной. Впрочем, в Амазонии это не редкость. Образующиеся из отмерших растений гумусовые вещества, соприкасаясь с известняками, дают нерастворимые соединения, которые выпадают на дно.

Но знание и эмоции не всегда выступают заодно. Вид озера навевал тоску и тревогу. Синее небо померкло. Солнечный свет раздражал. Дик решил дать отдых людям и, чтобы развеяться самому, отправился побродить с винчестером вдоль береговой каймы. Но ему фатально не везло. С сорока футов он не попал в индюка. Злой и мрачный, продирался он сквозь заросли. Ядовитая улитка упала за шиворот, и шея тотчас вспухла. Жгло, как от горчичника. Поэтому, когда он заметил карабкающегося по стволу древесного дикобраза коэнду, первым его побуждением было влепить в него добрый заряд. Потом стало стыдно, что он хотел сорвать досаду на ни в чем не повинном существе, совершить бессмысленное убийство.

Хорошо, что он не убил коэнду. Это всегда не к добру. Дик огляделся по сторонам и поразился тому, как мало видит сердитый человек. Поистине гнев ослепляет. Все, что он увидел сейчас, точно пряталось до последней минуты. Но как только он успокоился, мир для него вновь раскрылся.

Его заинтересовала нависшая над обрывом, увитая ползучими лианами скала. Захотелось взобраться на нее и попытаться разглядеть в бинокль противоположный берег. У подножия скалы зияла черная яма. Он склонился над ней, и на него пахнуло сыростью и каким-то странно влекущим запахом. Он попытался прислушаться к этому запаху, и тот сразу же показался отвратительным. Дик выпрямился и достал зажигалку. Но только он хотел поднести огонь к провалу, как оттуда неторопливо высунулась сатанинская голова...

В кошмарном бреду и то не привидится змеиная голова такой фантастической величины, абсолютно черная и сонно-равнодушная. Это был очень редкий вид черной анаконды. Ее называют «дормидера», или «сонливая», за характерное храпение, которое она обычно издает.

Но уставившаяся на Дика дормидера была молчалива и неподвижна. Наверное, он казался ей муравьем. В его руке по-прежнему была зажата горящая зажигалка, и он почему-то подумал, что зря выгорает бензин. О чем только не думает человек в самые ужасные минуты!

Но шевельнуться он не мог и стоял перед чуть покачивающейся головой словно загипнотизированный. А может быть, это и был гипноз. Во всяком случае исходивший от змеиной пасти запах опять показался влекущим и тревожным.

Внезапно черное лоснящееся тело напряглось, и змея выбросилась из пещеры, как стальная рулетка из гнезда или невиданной величины торпеда из пневматического аппарата. Чудовище молниеносно пронеслось мимо. Горящий фитилек зажигалки качнулся один только раз. Но Дику этот миг казался бесконечным, как все удлиняющееся чудовище с исполинской треугольной головой.

Дормидера и на землю-то шлепнулась, как торпеда на воду, чтобы скользнуть к неведомой цели, оставляя волнистый след встревоженной травы.

Дик сразу же ощутил странную пустоту и изнурительную слабость. Медленно опустился на траву, ожидая, что его сейчас вырвет. И тут только почувствовал боль от ожога. Проклятая зажигалка обожгла пальцы.

Потом он услышал тяжелый всплеск воды и нечеловеческий крик Энрико. Но тут, к счастью, сработала биологическая защита, и Дик потерял сознание.

Оказалось, что черная анаконда плюхнулась в озеро в какихнибудь десяти шагах от того места, где Мануэл и Энрико ловили рыбу пинтадо, наживляя на крючок яйца саубе[9]. Ужас, испытанный ими при этом, был хорошо знаком Дику.

Не успели они прийти в себя после встречи с дормидерой, как услышали далекий гул, сопровождавшийся тихим свистом и потрескиванием. Они бросились разыскивать хозяина, чтобы рассказать о встрече на озере и о таинственном гуле, но его нигде не было. На выстрелы он тоже не откликался. Только через два часа они нашли его лежащим у скалы с белым, как сухой корень, лицом. Вот как долго был он в беспамятстве!

А вечером Мануэл и Энрико наотрез отказались сопровождать его.

Нет, они ни за что не пойдут дальше. Никакие уговоры не помогли.

Они уйдут от озера и вернутся проторенной дорогой к границе кустарника. Там построят жилище и станут ожидать до 15 ноября. Дольше они никак не могут. И так в их распоряжении окажется не больше двух недель, чтобы выйти к Шингу до начала дождей.

Простились рано утром. Они ушли в травы, унося с собой половину провизии, а также почти всю качасу. Дику было очень грустно глядеть им вслед. Хотелось крикнуть, чтоб они остановились и подождали. Но он не позвал их. И травы сомкнулись за Мануэлем, который шел сзади. Тогда Дик впервые за эти дни подумал о том, что было бы здорово найти сейчас те самые зернышки «бонц», которые так выручили его в прошлую экспедицию. «Слеза Большого водопада», так кажется называл их проводник тхукахаме...